Зверь лютый. Книга 10. Обязалово

Зверь лютый

Книга 10. Обязалово

Часть 37. "Когда постранствуешь, воротишься домой..."

Глава 199

Как хорошо дома! Как у нас тут... хорошо! И все наши... такие хорошие!

Даже Фанг выбитыми зубами улыбается. Даже Христодул — зыркнул, но поклонился... с душой. Уж я-то теперь в поклонах понимаю! "Его согнутая в глубоком поклоне спина выражала искреннюю душевную привязанность" — так это надо иметь навык видеть! Так я его уже имею! В смысле: навык. Или он меня? Но всё равно — приятно. Смотреть и видеть, видеть и понимать. Понимать душу и её любовь ко мне. Он, конечно, сволочь. Но... хорошо-то как!

Спокуха, Ванюха, прибери расслабуху, пока житуха не дала по уху.

"Из дальних странствий возвратясь,

Какой-то дворянин (а может быть, и князь),

С приятелем своим пешком гуляя в поле,

Расхвастался о том, где он бывал,

И к былям небылиц без счету прилагал".

Не мой случай. Я тут не дворянин и точно не князь. И хвастать мне... А зачем хвастать? Чем мои "былицы" хуже "небылиц"?

— Ванька! Живой! А эт что?

— А это, Аким Янович, наши новые холопы. Прибарахлился я малость дорогой. Вот, три десятка семей подобрал.

— Итить...! Погодь. А поганый откуда? Ты чего, и орду побил?!

— Не. Повода не было. Для международного конфликта. Так только, одного полонянина прихватил. На вырост. Выращивать буду. Зовут — Алу, сын хана Боняка, ну, ты про него слышал. Правнук того самого Боняка, который Серый Волк, который с Тугар-ханом на Альте. (Никак не соберусь переодеть мальчишку. Он в своём половецком халате — как слива в шоколаде. А рядом с Чарджи... который "чёрный клобук" — как слива в чёрном шоколаде).

— А это что за уродище, которое на людях козу доит?! Экий... крокодил в шерсти.

У волчонка наступил обеденный час. И им с козой глубоко плевать на всех окружающих хомосапиенсов. Слюноотделение у волков от присутствия высокопоставленных особ не изменятся.

— Зовут Курт. Щенок князь-волка. Стая отдала. Пригласили в логово, посмотрели-оценили. Моя кандидатура оказалась соответствующей их критериям, и меня кооптирована на должность волко-выкармливателя. У них там с кормами... беда случилась. Кстати, а как у нас с кормами?

Мда... Праздник кончился. Прямо в парилке, где я задал этот вопрос. Пошла проза жизни. Даже жалко. Но...

С нашим приходом с кормом в Пердуновке сразу стало напряжно. Как-то у попаданцев эта тема: "где бы жратвы взять" — слабо рассмотрена. Разве что: "я незаметно расстегнула юбку и откинулась на спинку трона".

А вот мне за последний месяц... только что не свихнулся.

Тащить по зимней дороге обоз в двести голодных, нищих ртов... — Так купи! — Ага. Хлеба. В марте. Когда на "Святой Руси" большинство крестьянских хозяйств дотягивает на своём хлебе только до Нового Года. А потом лебеда с толчёной корой. А в этот год... Из-за набегов поганых, из-за походов Изи, из-за "принуждения к миру" Магога...

Низовой хлеб в верховья не пришёл. Полреки разорено, другая половина — объедена беженцами. Палая лошадь — деликатес для всех присутствующих: хоть бульончику похлебать. Клей из костей не варили? Очень вкусная вещь. С хвойным отваром.

Был момент, когда я собрался уже и серёжки покойной тайной княгини отдать. За мешок овса. Обошлось, покойника выгодно продали.

Ну что тут непонятного?! Берём свеже-умершего мужичка, бьём вопящую на хладном теле мужа-кормильца вдову по уху, чтобы не мешала...

Борзята говорил:

— Топить надо утопленников.

Расширяем область действия максимы до утверждения:

— Покойничков надо резать.

Тыкаем в покойника несколько раз ножиком. И перебрасываем через забор в крестьянский двор. Затем заходим с другой стороны, через ворота в селище, громко и нагло орём:

— Я тут, вашумать, боярский сын! Вы тут, вашумать, тати и душегубы! Дружина моя, вашумать, товсь! Сща казнить будем резать злыдней-убивальников! ВАШУМАТЬ!

Не прекращая орать и материться, расталкивая очумевших селян, дёргая и лязгая разного рода колюще-режущими предметами, топаем в запримеченный двор, заглядываем за амбар и, глядя на только что собственноручно продырявленное тело умершего прошедшей ночью бедняги, задаём риторический вопрос:

— Это что?

Теперь можно спокойно "покурить и оправиться", сесть на завалинку и подождать. Потому что Ивашко с Николаем в паре великолепно исполняют классику: злой-добрый следователь. Один — рычит, другой — уговаривает.

Аккомпанемент камерного оркестра имени Меня. Хотя мы не в камере, а пока ещё на воле.

Чарджи работает роялистом. В смысле: на рояле. Рояль из одной струны: в нужные моменты тетива его лука издаёт долгий скорбный звук, к которому он отрешённо прислушивается.

Ноготок скрипачом: скрипит. Точит свою секиру (ух, как противно!) и комментирует свои действия для Чимахая. "Железный дровосек", восприняв новые знания, тут же пытается их проверить. На ксилофоне. ФОнит у него всё, что на глаза попадается. Правда палочки у него... острозаточенные.

А возле меня стоит Сухан в роли звукооператора. С самонаводящейся рогатиной в руках: как кто из аборигенов открывает рот — туда направляется и наконечник копья. Типа:

— Ну-ка, ну-ка. Недослышал-недопонял. Повтори-ка.

Что характерно — звучание очередного солиста сразу подымается на пару октав: из басовито-требовательного в фальцетно-просительное. А то и вовсе... звук пропадает.

Такой... бродячий джаз-бэнд.

"Мы к вам заехали на час

Привет! Бонжур! Хелло!

А ну скорей кормите нас!

Вам крупно повезло-о-о!".

Не-бременские музыканты. По-русски проще — банда.

Полчаса подготовки реквизита, два часа терпения сценического искусства и риторических навыков аборигенов... три мешка овса и старый тощий петух. Получить княжеского вирника в своё селение по доносу об обнаружении мёртвого тела на собственном дворе? — Или мы не русские люди, не договоримся?

* * *

Хотя причём здесь именно "русские"?

Просто для ощущения подобия в многообразии: вторая половина 19 века, викторианская Англия, всё чисто пуританское, законо-послушное и благо-намеренное. Английский классик:

"Как вы видите, я не молод и не очень силён. Но если какой-нибудь мерзавец подойдёт ко мне на улице и потребует кошелёк, то я буду кричать и бить его тростью. И поверьте: он надолго лишится возможности нападать на пожилых джентльменов. Но если мерзавец пригрозит подать на меня в суд, то я немедленно отдам всё требуемое. И буду благодарить Создателя, за то, что легко отделался".

Прямо по старинной еврейской мудрости: "Спасибо тебе, боже, что взял деньгами".

* * *

А из петуха мы сварили суп. Долго варили. Но Артёмия я накормил. Мужик... несколько плохо выздоравливает. Я уже говорил: всадников бьют по ногам.

Вот только "Повести о настоящем человеке" мне здесь не надо! Мересьев, ползущий по зимнему лесу с раздробленными ногами...

Артёмий, похоже, "настоящий". Тем более жалко мужика. Меня он... То тянется ко мне, то отшатывается. То — "убей меня, легче будет". То — "не тревожься, я тебя не выдам". А ещё ему очень любопытно, как это "княжна персиянская" в "боярского сына" превратилась. И почему он тогда на свадьбе так обманулся. И отчего люди мои, мужи добрые, тощего малолетку слушаются, и...

Короче: никак не может определиться. Эх, Артёмий, много чего ты в жизни повидал, но "эксперта по сложным системам" тебе не в жисть не опознать. Такое чудо-юдо тут на весь мир — одно, сравнивать не с чем. Кушай супчик пока горяченький.

Три мешка зерна на два ста человеческих глоток и три десятка лошадиных. Остальной скот кормить... Воруем. Как вспоминала Людмила Марковна Гурченко о своём военном детстве в Харькове:

— Мы, дети, воровали. Из проходивших мимо воинских эшелонов. Сперва — немецких, потом — советских. Охрана и тех и других в нас стреляла. Кто не воровал — не выжил. Кто попался — не выжил. Мне тогда было лет семь.

Мы не дети — воруем не по-детски. Сено стогами. Часть стожков ещё осталась на покосах или снаружи селений. Крестьяне... некоторые сильно возражают. Были бы одни беженцы — побили. Но вид сабель действует... умиротворяще. Начинаются разговоры. Иногда платим.

Я селян понимаю: "С паршивой овцы хоть шерсти клок" — русская народная мудрость. А с паршивой, злой, голодной, оружной...? Оплачиваем украденное и, часто, уже съеденное. По своим ценам.

До резни дело ни разу не дошло, но у Николая несколько раз язык бывал на плече, а у Ивашки ссадины на костяшках пальцев не проходят.

Хорошо, что у меня все бритые-стриженные. Как велю бабам платки снять — аборигены крестятся и разбегаются. Такую толпу безбородых мужиков и лысых женщин однозначно воспринимают как какую-то чертовщину. Даже спрашивали:

— Колдун, что ли, идёт — мертвяков с жальника поднял?

"В некроманты я пойду

Пусть меня научат".

А что? — Хорошая профессия. Всегда нужная. На Руси столько народу померло. Не по своей воле, не по душевной готовности. Толковых, работящих... Их бы поднять...

Некромант — идеал каждого серьёзного доктора. Некромантия — святое дело. Самый известный из некромантов — Иисус Христос со своим бедным пованивающим Лазарем.

Видок у всех у нас... нездоровый. Как у покойников. Но правильнее наоборот: я людей на погост не пустил. Не некромант я, к сожалению. Я — витофил. "Сам не — ам, и другому — не дам". Здесь "не ам" следует понимать в трактовке от Рабиновича: "Не дождётесь!".

Если бы не я со своим недодавленным гумнонизмом — они бы все перемёрли. Или это не гумнонизм, а "жаба"? Вона сколько холопов поднабрал! Богачество! Про "жабу" как-то спокойнее думается. Как-то... правильнее?

Из моих открытий в этом исходе... Я здесь уже год, но есть куча вещей, которых я не видел. А и видел, да не уразумел. Включая повседневные и фундаментальные.

Есть понятие: "женский труд". Не в смысле "эксплуатация женского и детского труда", а в смысле технологических операций, которые исполняют исключительно женщины.

В "Святой Руси" гендерное разделение труда — дело святое. Иногда настолько "святое", что мужчинам, а особенно — чужим, его стараются не показывать. Как-то... неприлично. Бабам — показывать, мужикам — смотреть. Любопытствовать, интересоваться, нос совать... Как в женский туалет подглядывать — ничего нового не увидишь, но... непристойно.

Здесь, на походе, деваться бабам некуда. И я — увидел. Не в смысле туалета... Хотя они очень смущались... Но просто послать меня... Персонажа уровня Домны здесь нет. А после санобработки у них вообще... границы допустимого несколько поплыли.

* * *

Так вот, люди зерно не едят.

Мысль офигительно новая. Всего-то лет тысяч десять. А вот что из этого вытекает...

Человечество тысячелетиями превращало зерно в два полуфабриката для приготовления нормальной еды: крупу и муку. И изобрело для этого аж три приспособления. За десять тысяч лет! Зернотёрка, ступа, мельница.

Зернотёрку можно и в 21 веке увидеть, в Африке, например. Тамошние хомосапиенки находят большой камень твёрдой породы с выемкой на верхней поверхности, насыпают в выемку зерно и катают по этой выемке другой камень, цилиндрической или шаровидной формы.

Если второй камень маленький, можно ухватить в руку, он работает курантом — растирает зёрнышки по стенкам углубления нижнего камня, либо пестиком — зёрна разбивают.

От куранта произошёл верхний жёрнов, что породило все мукомольные мельницы. От пестика...

Спокойно! Это не тот пестик, который с тычинками!

"Там ступа с бабою-ягой

Идёт-бредёт сама собой".

Зачем бабе-яге ступа? — Нет, я понимаю: для ночных полётов. А в мирное время?

А в мирное — она там толчёт.

Обращаю внимание: не "воду в ступе", а зерно. И получает крупу разных сортов. Из которой варит кашу. "Щи да каша — пища наша" — настоятельно рекомендованная древнерусская диета. Помогает и в 21 в.

Ступа и пест в "Святой Руси" — чисто женские инструменты. Поэтому бабец-ягец в русских сказках такой мерзкий: мужик, а ведёт себя как баба — пестом машет. Извращенец.

Всем известно, что идеал русской женщины по Некрасову такая... угрюмая жадюга:

"Она улыбается редко,

Ей некогда лясы точить,

У ней не решится соседка

Ухвата, горшка попросить".

А когда ей "лясы точить"? Каждый день нормальной семье из десятка едоков нужно натолочь крупы.

Ставим эту дуру, я имею в виду: колоду дубовую, вертикально посреди поварни, насыпаем горсточку зерна, и... колотим. Пестом. Дубина в полпуда весом. Руки поднять — опустить. Толчём.

Можно дубину не на вытянутые руки вскидывать. Тогда надо сильнее бить самой. Или дубину выбрать потяжелее, пудовую.

Можно бить с подкручиванием в нижнем положении: нижний конец песта работает при этом как тот курант — растирает разбитое зерно. Хорошо, если нижняя часть ступы не деревянная, а каменная или железная чашка, хорошо, если подошва и самого песта обита железом.

Не зря в классификации древнерусского оружия есть отдельный вид: "боевой пест".

При таком ежедневном финтесе в доме вырастают... воительницы-предводительницы. C несколько "мебельными" формами:

"Идет эта баба к обедни

Пред всею семьей впереди:

Сидит, как на стуле, двухлетний

Ребенок у ней на груди".

Помечтали? Про грудь табуреткой? А теперь выскребаем горсточку того, что мы там на... намололи? Намолотили? — Натолкли! Высыпаем в миску. Засыпаем в ступу новую горстку зерна и мечтаем дальше.

Спина как, не отваливается? Руки ещё поднимаются? Переходим к следующей процедуре: толчёное... вот это самое — высыпаем в сито. И осторожными круговыми движениями, как золотоискатель промывает породу...

Называют "обрушение зерна". Отсюда "крупорушка".

"Обрушенное зерно" либо используется целиком (гречка, пшено, рис, перловка из ячменя, овсянка), либо расплющивается (овсяные, кукурузные хлопья), либо дробится до получения крупы определённых размеров (из пшеницы — манная и пшеничная крупы, из ячменя — ячневая крупа, из кукурузы — кукурузная крупа).

В "Святой Руси" нет кукурузы. А всё остальное зависит от хозяйки. Как ударила, как подкрутила, как просеяла. И, конечно, а что вообще выросло.

* * *

"Обрушение" в "Святой Руси" — сугубо женский интимный процесс. Вот только здесь, в походе, когда мои холопки прямо в санях начали толочь овёс, я это увидел. Так-то мне... я же с другой стороны прилавка! Люблю овсянку. А как это делается... Все эти танцы с шестом... Виноват — с пестом.

Нужна национальная программа: "Избавим баб от дур!". В смысле: в руках. Они, конечно, будут уже не настолько... конеостанавливающими. И пожарогулящими. Но — потерпят. Потому что двадцатитрёхлетняя, начавшая стареть (как здесь считают), туземная красавица с полупудовым "ослопом" в руках... как-то неправильно.

* * *

Как "избавлять" — известно. По учебнику.

Ещё со времён киммерийцев и скифов в здешних поселениях находят каменные жернова. И нижний, неподвижный — "лежняк", и верхний — "бегун". Этими каменюками зерно перетирают в муку. Из которой пекут хлеб.

Отношение к хлебу, к хлебопёкам во всём мире — особенное.

На Руси, вплоть до 20 века, почти всё сельское население, то есть почти всё вообще население империи, пекло хлеб дома. Рецидив случился во время Великой Отечественной, когда на оккупированных территориях и в партизанских краях централизованная выпечка хлеба прекратилась. Народ немедленно вспомнил свой исторический опыт. "Вспомнивших" ценили и в бой не посылали.

"Ценили" — всегда. В Древнем Риме, например, раба, умевшего печь хлеб, продавали за 100 тысяч сестерций, в то время как за гладиатора платили 10-12 тысяч.

"Ломать — не строить, душа — не болит". В смысле: не болит за гладиатора.

Марк Вергилий Эврисак, сын греческих иммигрантов, потомственных мельников и пекарей, в конце I в. до н.э. поставил себе в Риме у Эсквилинских ворот огромный памятник, настоящую трёхъярусную башню. На барельефах изображено приготовление хлеба на разных стадиях: ослы работают на двух мельницах, работники у стола просеивают муку, хозяин берет пробу. Машину для вымешивания теста вращает осел; погонщик следит — хорошо ли тесто вымешано. На двух больших столах тесто раскатывают и формуют; у каждого занято по четыре работника. К одному столу подошёл хозяин и даёт указания пекарям; все обернулись к нему и внимательно слушают. Около хлебной печи стоит рабочий и сажает хлебы. И, наконец, в высоких доверху наполненных плетёнках несут хлеб к весам; его взвешивают и принимают эдилы.

Просто для справки: до Генри Форда и его конвейера — две тысячи лет.

До этого римляне выпекали хлеб дома, а Эврисак запустил выпечку хлеба на продажу в товарных объёмах. Это оказалось настолько значительным событием для Рима, что Плиний-старший уделил Эврисаку несколько страниц в своих трудах.

У Эврисака мельничные жернова вращали рабы, ослы или лошади. Русская баба — не Эврисак. Она... по стародавней частушке:

"Я и лошадь, я и бык,

Я и баба, и мужик".

Сорокалетняя, полуслепая от темноты в доме и сажи в воздухе, бабушка с сорванной спиной и суставами пальцев, разбитыми артритом от стирки в холодной воде и непрерывной сырости — главная помощница: перебирает зерно, отделяя чёрные "угольки" спорыньи.

Старшая дочка, гордая родительским доверием, осторожно покачивает решето: просеивает уже готовую муку.

А хозяйка работаем мельником... На ручной мельнице!

В скандинавских сагах эта работа считалась особо тяжёлой и на неё ставили рабов. У русской крестьянки... вполне по "Вокзалу для двоих" — "сама, сама...".

Факеншит! Ну нельзя же так над людьми издеваться! Даже если они — наши предки! Есть же водяные мельницы! Их же в России тысячи! — Точно. Тысячи. Но — потом.

Водяные мельницы описаны ещё Ветрувием во 2 в. от РХ. В 6 в. основатель ордена Бенедиктинцев святой преподобный Бенедикт Нурсийский предписывал каждому монастырю обзавестись водяной мельницей. В Англии при Вильгельме Завоевателе по "Книге страшного суда" 6000 водяных мельниц на миллион с четвертью населения.

Ещё бывают ветряные мельницы. Их тут тоже нет.

Пресловутые семиты-шумеры ещё в 18 в. до РХ заставили царя Хаммурапи законодательно регулировать этот вид бизнеса. Понятно: инородцы-иноверцы-мутанты. Но 9 в. персы, постоянные торговые партнёры "Святой Руси", ставят ветряки с вертикальной осью. Что, этого никто не видел?!

Первая ветряная мельница с горизонтальной осью заработает во Фландрии через 20 лет — с 1180 года. А распространение по Европе получит только с 14 в.

Первые экземпляры водяных — вот в этом, в 12 в., начинают работать в западных княжествах. Построенные, похоже, пленными поляками и мадьярами.

Потом придёт "Погибель земли Русской", и на пару столетий навык будет утрачен. Как погибли целиком и некоторые другие отрасли экономики.

Будет восстановление: с 16 века описи поместий указывают огромное количество водяных мельниц в Центральной и Северной Руси. Даже маленькие речки обзаведутся каскадами плотин не хуже "Волжской лестницы". Но — потом.

Пока — мельницы только ручные.

* * *

Жернова одной такой меленки тащат мои беженцы. Два каменных "бублика" вишнёвого цвета.

Я углядел, сунулся посмотреть — баба в крик. Грудью закрывает, орёт "не дам!". Будто они бриллиантовые. Уговоров не слушает. Позвал Ивашку...

Мда. Удар по туземному уху у русских гридней доведён до автоматизма — баллистическая траектория соблюдается полностью вне зависимости от гендерной принадлежности летающего объекта.

* * *

Вишнёвый цвет камушков от примеси железа. Но вот структура... Обычно на жернова идут камни плотных пород: базальты, граниты. Такие материалы тяжело обрабатывать, нужны мастера с навыком и инструментом.

На "Святой Руси" чётко различают две специальности: каменщики и камнесеки. Первые — камни складывают. В стены церквей и крепостей, в мостовые, как замощён плитами княжий двор в Боголюбово. На строительство идёт мягкий камень — варианты известняков.

"Москва белокаменная" — потому что в Залесье использование белого камня стало фирменным стилем вот с этого, с 12 в. В 19 в. Герцен будет описывать конфликт между его отцом и Московским Патриархатом: церковники ломали камень в поместье, попортили поля, но платить отказались.

Кроме нужд строительно-отделочных, камнесеки высекают камни и для других целей. Жернова домашних меленок — едва ли не самое главное. Гранитным валунам придавать нужную форму без инструмента с алмазной абразивной кромкой...

А вот здесь, передо мной — плотно сцементированные остроугольные песчинки. Такие образовываются при мощном взрыве.

Вот только не надо сразу поминать пришельцев с Альдебарана! Хотя "ноги растут" из космоса: такие породы характерны для больших метеоритных кратеров — астроблем, называются зювиты.

В Ильинецком районе Винницкой области, на речке Сибок, притоке реки Соб, впадающей в Южный Буг, известен древний карьер по добыче камня для изготовления жерновов к ротационным мельницам. Крупномасштабную разработку Ильнецкого карьера начали ещё в III в. нашей эры. Сам кратер образовался 430 млн. лет назад в результате падения крупного метеорита. Физические свойства зювита, лёгкость в обработке и то, что при помоле зерна он не "засаливается", делали его наиболее удобным материалом для производства жерновов.

Сейчас, в 12 в., эти места — территория Поросья. Вот оттуда "вишнёвые камушки" и попали на Черниговщину. А теперь, с моей помощью, и на Смоленщину попадут.

И это ещё не самая "дальняя дорога". Жернова ценятся дорого, и уже в 21 в. такой камушек найдут в степях Призайсанья, на берегу озера Аркаул. В армии Батыя было много выходцев с Алтая — кто-то и притащил в родное становище свою добычу: мельничные жернова для любимой женушки.

Ручная мельница — женская принадлежность. Как часть нашего национального менталитета "баба с меленкой" останется надолго.

Есть на Волге городок Мышкин. В нём — восстановленная мукомольня. Там, помимо основной, промышленной мельницы с паровым приводом, есть и маленькие ручные мельницы. Маленькие, с метрового, примерно, диаметра жерновами. Во второй половине 19 в. дамы из местного "высшего общества" любили вечерком собраться на мукомольне и, обсуждая последние новости, покрутить ручки этих жерновов. Сам пробовал — идёт легко, вполне по силам ручкам кисейной барышни. Правда — пустая. А с зерном... Ну, наверное на Волге барышни были не "сильно кисейные".

В помоле зерна есть какая-то странность. Не только русская, но и всего человечества.

Все стадии процесса производства хлеба многообразно отражены в фольклорах разных народов. "Что посеешь, то и пожнёшь", "с хлебом стол — престол"... Великое множество сказок, песен, поговорок... По каждой операции от сева до каравая на столе.

Кроме — помола.

В русском языке странное созвучие между неприятным ощущением — "мУка" и продуктом — "мукА".

Необходимое, полезное крестьянское дело и: "Мели Емеля — твоя неделя", "Пустая мельница и без ветру мелет"... В 66 книгах Ветхого Завета мельничный жёрнов вспоминается 4 раза: как имущество, как оружие... И не разу по своему прямому назначению.

Какое-то странное негативное молчание. Стыдливое? Испуганное? Разрушение зерна — святотатство? Чертовщина? Мельников и мельницы часто связывают с нечистой силой — хоть Гоголя вспоминай.

"Джон — Ячменное Зерно":

"Не пощадив его костей,

Швырнули их в костер.

А сердце мельник меж камней

Безжалостно растер".

Прямо какой-то... Хичкок.

Другая чертовщина — мельница "сампо" в Калевале. Когда она мелет — из неё чудеса валятся. Тоже ручная, женская. Отделка — соответствующая. Цена ей — родная дочь владетельницы:

"Дочь тому я отдала бы,

поручила бы родную,

кто мне выковал бы сампо

сделал крышку

из конца пера лебедки,

молока коровы ялой,

из крупиночки ячменной,

из шерстиночки ягнячьей".

Сделать крышку "из крупиночки ячменной"... не, не потяну. А вот как бы поставить водяную мельницу в нашей местности, где перепад воды между меженем и половодьем 6-10 метров? В равнинной местности, где всякая плотина затопит сенокосы на большой площади... Заморочка уровня "молока коровы ялой". Надо думать.

* * *

Глава 200

Думать по прибытию стало некогда — надо было общаться.

* * *

"Когда знаешь — "как", умеешь, но не можешь сам — ты тренер.

Когда знаешь — "как", не умеешь, но можешь научить — ты профессор.

Когда не знаешь — "как", не умеешь, не можешь научить, но можешь наказать когда эти суки сделают не так — ты президент".

Жванецкий, как обычно, прав. Но, как сказал программер Кардиган о законах Мерфи:

— Мерфи был большим оптимистом!

Так вот, Жванецкий — тоже очень большой оптимист.

Ребята! "Думатели" и "делатели" — не ходите в попандопулы! Потому что вам просто не дадут времени, чтобы хоть что-то думать и делать! Не исторического времени — вашего личного!

Вы будете слушать. Вы всё время будете слушать. Всё ваше время будет уходить, на то, чтобы слушать. Причём 90% времени — слушать белибердень. Всевозможные "эта... ну" и их аналоги.

Но вы должны непрерывно слушать и проявлять. Проявлять внимание, заинтересованность, сочувствие и одобрение. Вы не можете просто выключиться, вы не можете автоматически кивать. Потому что такое отстранение ловится, и от этого обижаются. "Затаив смертельную обиду", "с камнем за пазухой"... Оно вам надо?

И постоянно держите заинтересованно-доброжелательно-покровительственно-умное выражение на лице. Подстраивая дозы этой смеси под конкретного собеседника.

Причём чистого общения "фейс-ту-фейс" практически не бывает. Даже диалог идёт "на публику", постоянно кто-то рядом. И если ты выглядишь очень доброжелательным при разговоре с одним, то и другой хочет такого же. Он этого не скажет. Даже самому себе. Он этого не понимает. Но чувствует всей шириной своей русской души.

Имущественная зависть — мелочь по сравнению с завистью душевной.

* * *

"Народная любовь"... в ней можно захлебнуться насмерть.

Хорошо, что я не пью. В смысле: не сильно. Но можно умереть от заворота кишок. И дело не только в том, что Домна вкусно готовит. Пироги медовые... после месяца полуголодного марша... а остановиться... и сам не могу, и её обидеть...

К "всенародной любви" добавляется такая же "всенародная ревность".

Они постоянно хотят меня порвать на тысячу маленьких "зверят лютеньких"! Как те бандерлоги — старого Балу. Кусочек для себя лично. Кусочек не тела — души, внимания, заботы.

И тела, кстати, тоже. Трифена... Хорошо хоть — не все.

Филька целый час, с выражениями, с театральной мимикой и попытками демонстрации наглядных пособий, судорожно подбирая слова и размахивая руками, рассказывает о том, как у него два дня телилась корова. Не столько о корове, сколько о своих переживаниях. О груднице своей бабы, крапивницы старшего сына, лихоманке старшей дочки, соплях младших...

— а тута она телится... а послать-то некого... а тута надо сено с покоса везть... а она-то му да му... и никак стал быть не лезет... а крыша-то на хлеву-то... слышь-ка... того! провалилась! в аккурат над ею! вот те хрест святой! прям в аккурат!... а я тут... а ети все... вот же ж беда нежданно-негаданно... только милостью! только божьей!... кабы не божий промысел! кабы не Христос-бог сам... с серафимами и херувимами!... придавило бы телку нахрен — вот как бог свят!

Я киваю, делаю заинтересованное лицо, ахаю и охаю, синфазно к выражаемым эмоциям. Вот только не крещусь через слово. Нет у меня такого навыка, попаданец я атеистический. Хотя по канону прав: "Не поминай имя господа всуе".

Филька улавливает мою нетипичную сдержанность в части "крёстного знамения", начинает волноваться и, наконец-то, выдаёт суть:

— А я, стал быть, и прошу: дай, грю, пустое подворье. А то у меня крыша в хлеву похилилась. Мало, грю, корову не задавила. А он, слышь-ка, ну, грит, пшёл нахрен, надоел. Да где ж такое видано! чтобы хлоп уродский однорукий такое вольному смерду говорил! дык за таки слова — и юшку пустить! рыло нахрен на сторону своротить...! А я, слышь-ка, я — сдержался! Вот те хрест! Я ж того, вежество-то, ну, знаю. Господу, стал быть, помолился, ярость-то свою поутишил. Не, слышь-ка, думаю себе: не дело бояричево майно портить. Вот боярич придёт — тогда, стал быть... вот.

"Хлоп уродский однорукий", очевидно, Потаня. Уезжая, я оставил двух старост: в Старой Пердуновке — Фильку, в Новой — Потаню.

У Потани людей много больше. Фильке — завидно. А тут ещё и крыша провалилась.

Филька — хитрец деревенский. Хоть издалека, но до дела договорился. А Потаня молчит. И берёт чашу с бражкой правой рукой. А по его, мельком брошенному в мою сторону взгляду, я понимаю невысказанный вопрос:

— А ты, боярич, заметил, что у меня правая рука уже держит? А коли заметил, так чего не порадовался за меня? Или я тебе не интересен? Радость моя, труды мои ежедневные, боли-мучения... тебе как?

Восхищаюсь, удивляюсь, сочувствую:

— А выше поднять? А повернуть?.. Да, пока так будет больно, не всё сразу... А я ж тебе говорил — должно получиться... Да чего меня благодарить — Пресвятую Богородицу благодари. Это она заступница.

Разбираю спор между Филькой и Потаней. Решение простое: Фильке дать новое подворье. Старую Пердуновку в качестве административной единицы упразднить, всё напрямую подчинить Потане. Филька радуется: "его взяла", корова в целом хлеву стоять будет. Потом понимает, что теперь Потаня его так нагрузит... Но хода назад уже нет.

Так — час за часом. "Говоруны"... тяжело. А "молчуны"?

— Домна, как живёшь-поживаешь? Подобру ли, поздорову ли?

— Спаси тя бог, боярич, помаленьку.

Не будет Домна за общим столом о своих заботах говорить.

Уже глубокой ночью, когда народ как-то расползся, поймал Домну в поварне.

На общий вопрос:

— Как живёшь?

получаю в ответ слёзы.

Тихие такие. Без крика, без воплей. Просто потекли. Господи! Да что ж случилось?!

— Мой-то... к другой ушёл... молодую себе нашёл!

И — бух на колени. Мне в ноги.

— Ваня! Миленький! Помоги! Не могу без него, изменщика проклятого!

Мда...

"И смысл четвёртой скрыт от меня: путь мужчины к сердцу женщины". Дополню царя Соломона: "... и обратно".

Коллеги и коллегши, попандопулы всех времён и народов! Кто-нибудь умеет решать такие задачи? Быстро, эффективно, технологично... Ударом цвайхандера в голову? — Да я согласен! В какую?! В мою лысую?!

Видеть Домну в таком состоянии... Меня это зрелище вгоняет в тоску. А тоскующий попаданец...

Кто-нибудь прикидывал последствия деятельности попадуна-мизантропа?

"Уныние — смертный грех". Таки — "да".

Только безудержный, щенячий оптимизм! Непрерывно делай вид, что тебе радостно. "Ура!", "Всем будет хорошо!", "У нас всё получится!"... Иначе это болото — человечество — вообще... только сероводород выделяет.

Более примитивный факт: другую повариху такого класса я просто не найду. За время трёх (уже трёх!) своих путешествий по "Святой Руси" я вполне понял: дерьмо. Большая часть того, что подают на стол в дороге... Ребята, я не привередлив, я могу сожрать даже жареные гвозди. Но и отличить хорошее от плохого...

А сейчас она опечалена. И как эта печаль даст отдачу по желудкам моих людей... Какие проявятся язвы желудков, панкреатиты, диабеты, просто — аппендициты. Всё это здесь — смертельно.

Ванька-прогрессор... Какой может быть прогресс, если у обученных, организованных тобой людей — поджелудочная железа сама себя переваривает?!

— Иване, а может ты на меня заклятие наложишь? Как на свою девку, на Трифену?

— ?!!! Домнушка, это же для отвращения мужчин, а не для приворота!

— И вот! И пусть ни один! И чтоб он знал! Что я через него... что насовсем...

И снова плачет. "Торжествующий хакасец", "сводный гренадерский"... всхлипывает и заливается слезами.

Я на восемь с половиной веков старше этой женщины. Умнее, образованнее, продвинутее... И столь же беспомощен. Я — боярский сын, они — мои холопы. Могу приказать. Они будут жить под одной крышей, спать в одной постели. Могу указать необходимое минимальное количество соитий в неделю и их продолжительность, придумать технологию контроля исполнения и установить наказания за нарушения...

Попаданцы иногда описывают свои любовные приключения и переживания, возникающие при этом проблемы и способы их решения. Для них, для попадунов. И почти никто не пишет о любовных переживаниях своих людей. О необходимости находить выход вот из таких коллизий. Иначе они разорвут твою команду. И тогда... "полярный лис" всему прогрессу.

Жванецкий хорошо сказал про президента: "Наказать когда эти суки...". Но вот: повариха взгрустнула и не доглядела, ложкомойка — закрутилась и не домыла... И как ты будешь наказывать поносящего? Ему же даже "ума в задницу" не вложишь! Всё выливается.

В дополнение — чёткое ощущение собственного аутизма. Я не понимаю полностью этих людей. Нужно с младенчества "впитать с молоком матери" их ценности, их тезаурусы... Какие сказки она слышала в детстве, какие песни пела ей мать? Какое детское воспоминание, образ, персонаж нужно напомнить, чтобы успокоить, чтобы "оптимизировать" — внушить оптимизм. Золушку? С доброй феей, хрустальными башмачками, а главное — с грядущим неизбежным принцем? — Здесь этой сказки ещё нет.

— Ладно, Домнушка, не плачь. А может ты себе другого найдёшь? Получше? А?

А что ещё посоветовать?

— Да не... да как же... Ваня! Ты только не казни его! Ты, когда нас женил, ты говорил... Ваня! Не надо! Пусть живёт. Гад ползучий... Я ж к нему... а он... к этой мокрохвостке... Чего ж мне делать-то, Ваня? Народ-то истинно говорит: насильно мил не будешь. Мила...

— Чего делать, чего делать... Взрослая женщина, умница, мастерица, красавица! А лепечешь как девка нецелованная! Быть счастливой! Не взирая ни на что, не обращая внимание на, и имея... ввиду всех! Домна, ты сама как есть — золото. На кой тебе эта лепёшка навозная вдоль бока? Да я тебя столько хочешь мужиков на выбор притащу! Из стольного города, из Смоленска. Копаться в них будешь — как курица в сору! Ножкой отбрасывать.

Ну вот, когда расквохтался, когда курицу изобразил — она хоть улыбнулась. Плакать перестала. Успокоилась, на меня платком махнула.

— Иди уж, поздно уже.

Собратья попандопулы! Кому из вас приходилось работать шутом? Не перед королями-императорами, а перед собственной холопкой? Скоморошничать и фиглярничать, чтобы ваша рабыня не плакала? Или это я один такой придурок, которому женщину просто жалко?

А насчёт мужиков — правда: надо будет бобылей в Смоленске набрать — демографическая ситуация у меня в вотчине... не выправляется. Беженцы её ещё усугубили: баб да девок у них больше.

Попадизм — это биквадратный маразм. Потому что, кроме технологии с экономикой, непрерывно по голове стучат психология с политикой.

А маразм — потому что всё не так! Неправильно, по средневековому всё! А мне — разбираться, мозги корячить. Вместо "изобрести паровоз" — изобретаю аутотренинг для брошенной молодым мужем женщины. И вот за этим надо было вляпываться в 12 век? — А в какой?

Кстати, они же венчанные! Просто привести мужиков — "на, выбирай" — не получится. А развод... снова попа, денег платить...

Цыкнуть на этого Хохряковича? Типа: "стерпится — слюбится"? Или там: "жена — не рукавица, с белой ручки не смахнёшь и за пояс не заткнёшь"? Может, его просто побить? — Она плакать будет...

Таких заморочек, как у Фильки и Домны — через одного. Хорошо хоть Трифена... Соскучился я. По дому.

На другой день завёз Артёмия к Маре. Та тоже ко мне с делами, с наездами... Но — после. Умная баба: когда я ей ноги мечника показал только шипанула:

— Пшшшёл с отседова, не мешшшай.

Если у Артёмия газовая гангрена начнётся... лучше бы я его в Новгород-Северском прирезал.

Теперь Рябиновка, владетель наш, родный батюшка Аким Янович. Чем-то он меня порадует?

Что там говорил Вольтер о целибате? — Всех правителей надо кастрировать. Уточню Вольтера: и владетелей — тоже.

Ещё в начале ноября Аким с Яковом перебрались из столь достопамятных мне сеней возле "гаечного недостроя" в тёплую избу. Недалеко — через дверь. Я туда и сунулся. Сидит задумчивый лаоконист Яков на лавке и тачает сапоги свои. Мрачный какой-то. Он и так-то и так... А тут и вовсе... "тачальник-молчальник".

* * *

Чтобы все понимали: сапожник — это специальность. А ремонт сапог — регламентное занятие каждого мужчины. Ну, кроме тех, за которых этот ремонт делают слуги.

Занятие чуть реже, чем в бане помыться — каждые две-три недели. "Сапог каши просит" в "Святой Руси" — не признак нищеты, а норма жизни. Причина простая — сырость. Нитки сгнивают. Хоть воском их промазывай, хоть в масле вываривай. Отчасти из-за этого на Руси такая любовь к лаптям.

Мне по молодости пришлось малость посапожничать. Был период, когда у жены туфельки просто "горели", каблуки стаями летали. Инструмент кое-какой довелось собрать: ножик сапожный, лапку, дратву...

Если кто не знает: дратва — это не морда после драки, это нитка такая. Как-то коллеги-попаданцы насчёт сапожного ремесла... Босые, наверно, ходят.

По моим прикидкам, в избах с "белыми" печками, сапоги живут в разы дольше. Суше и теплее в доме. Во какой побочный обувной эффект от моей кирпичной деятельности!

* * *

— Здрав будь, Яков! А Аким где?

Посмотрел, помолчал, поднёс ко рту сапог. Типа: нитку перекусить. Говорить не хочет: не видишь, что ли — рот занят. Мотнул головой в сторону следующей двери. Лаоконист! Слово ему сказать — труд великий.

Уже в сенях услышал за спиной глубокий, тяжкий вздох. Чего-то мужику нехорошо. На душе нехорошо.

Додумать не успел — ввалился в следующую избу. За столом Аким орехи колет, ядрышки в миску складывает. Рядом Ивица сидит, вышивает чего-то. Видать, в усадьбе возобновился запас рушничков.

Я, конечно, рад, но... что-то в доме не так. Как-то... неправильно.

— Здрав будь, Аким Янович.

— О, и Ванюша припожаловал. Давненько тебя ждём-поджидаем. Проходи-присаживайся. Узвару клюквенного не желаешь? Али покрепче чего?

Дед головой — мах, Ивица шитьё отложила и из избы — фыр-р...

Факеншит на мою лысую голову! Понял что неправильно! Здесь живёт баба. То есть, я понимаю: здесь опочивальня Рябиновского владетеля Акима Яновича Рябины — вон его вещи лежат. Но повсюду чувствуется женская рука.

Какое огромное количество выдумок было сказано про "руку Москвы" или, там, "руки ЦРУ с госдепом". И так мало про "женскую руку". А она — везде. И дело не в чистоте — дело в мелочах, которые придают помещению уют.

Дать определение уюту... не рискну. Но разница сразу чувствуется. Жена так и говорила:

— У тебя вечно как в шофёрском общежитии!

Вот здесь стол накрыт белой скатертью. Я бы так не сделал: стол он и есть стол. Поверхность для размещения мисок. А тряпку эту заляпают, потом стирать её...

Карточная народная мудрость: "два главных врага преферанса — скатерть и женщина". Карт игральных здесь вообще нет — сначала надо книгопечатание спрогрессировать. А вот "враги" уже есть. Скатерть вижу, а...

— Аким Янович, ты, никак, подженился?

— Ты...! Я...! А тебе-то что?! Она на моём дворе живёт, мой хлеб жуёт! Я в Рябиновке господин! Хоть бы и твоя роба...

"Наезжалово" к концу произнесения несколько... "ослабелово". Дед, явно, встревожен и неуверен. Оттого и бородёнку свою чуть не до горизонта задирает.

"Моя роба"? Ну не Любава же!

— Так ты с Ивицей сошёлся?!

— И чего?! Я тут хозяин! Кого хочу — того и... приглашаю.

Хреново. Судя по форме окончания предложения, у деда не только "отношения", но и "чуйвства". А она чужая венчанная жена. И законный муж у неё — дебил-молотобоец.

— А ты не боись, не боись! Я и об дурне твоём подумал — бабёнку ему яловую из "паучих" подогнал. Твой-то Меньшак на ей трудился-трудился, а без толку. Придурку твоему всё едино. А? Что скажешь, Иване?

Видать крепко молодайка старика зацепила — вон как жалобно спрашивает.

— Может, Ваня, хоть третий сын нормальный будет. А то — что ты, что Плаксень... Кабы смешать бы вас да пополам поделить...

— Ты мёд с дёгтем смешивать не пробовал? А потом пополам делить... Ладно, пойду я, кузню гляну. Ольбег-то где?

Вот и поговорили. Я дорогой пытался продумать беседу. Как бы с дедом о походе моём потолковать, порассказывать не рассказывая. Подробностей кое-каких хотел вызнать. С нашими действиями на будущее определиться. А тут... "лямур" и... и факеншит.

В сенях Ивица попалась. Бежит-торопится. Аж запыхалась с кувшином в обнимку.

Дрючок мой неразлучный — торцом к горлу, под платок, в подбородок. Саму к стенке прижал, разглядываю.

Она вся вытянулась, чуть не на цыпочки встала, шевельнуться боится, только глазом косит. Бусы на ней хорошие: в три нитки, из лазурита. Раньше не было. Безрукавочка тёплая, бархатом крытая. Ткань хоть и старая, а неношеная. Может, ещё из боевых трофеев деда. Не по чину холопку так одевать. Дед наложницу балует, я Трифе таких подарков не делаю.

— Как тебе с ним?

Опа! Опять не то спросил. У девки глаза на лоб полезли. И то правда: нашёл об чём подстилку спрашивать — об её чувствах. Гумнонизм хренов, равноправность с общечеловекнутостью...

— Он... добрый. И — не тяжёлый.

Понятно. После дебила Фофани...

— Ты с ним осторожнее. Владетель — человек немолодой. Не заезди.

— Ой, да што ты такое говоришь! Да как же сором-то такой...!

— Цыц. Ты девка молодая, горячая. А у него здоровье не очень. Утомишь деда — вдруг у него с сердцем чего... И руки его побереги — он их за меня сжёг. За всякое твоё упущение... Прозвище моё не забыла?

— З-зверь. Л-лютый.

— Молодец. Помни. И вот ещё. Нарядами да прикрасами не хвастай. Злых языков много — не дразни. И избави тебя боже становиться между мной и дедом! Цыц. Твоих слов мне не надобно — делами покажешь. Ты высоко взлетела — в боярскую постель забралась. Падать глубоко будет. Яков на тебя косится? Вон кувшин тянешь — предложи Акиму верного слугу за стол позвать. Тому же обидно: столько лет они с Акимом душа в душу. А теперь старого друга — за две двери в одиночку.

Улыбнулся испуганной девчонке, по попке хлопнул, побежала. Вот ещё мне забота. Да не одна — Ольбег тоже ревнив. Если они опять с Акимом... я их мирить не буду!

Мда... А куда я денусь?

Ещё одна забота налетела на меня на крыльце. С визгом и воплем. Потом, вспомнив вежество и отошедши на пару шагов, поклонилась в пояс и спросила дрожащим голоском:

— Поздорову ли дошли? Ясен свет боярский сын Иван Рябина...

Любава. А ведь я тебя вспоминал. Не когда от поганых бегал, и не когда, скрепя зубами, выволакивал голодный бежецкий обоз по льду разорённой реки. А в тот момент, когда лежавший после очередной дозы козьего молока у меня на груди маленький князь-волк вдруг открыл глаза. Первый раз в жизни.

И этот, мутный ещё, не сфокусированный, бессмысленный взгляд вдруг начал твердеть, наполняться вниманием, смыслом, любопытством и... любовью. Радостью от вида меня! Я ж этого ничем не заслужил! Просто оказался в этом месте в это время. Не в моё время — в ваше!

Подарок судьбы. Меня радует, когда мне радуются. И печалит: сколь же много таких подарков я пропустил, не получил, по лености своей, невнимательности, замороченности...

Я знаю, девочка, что я тебя придумываю. А ты — меня. Мы оба одеваем друг друга в одежды собственных иллюзий. И пока реальность не начнёт рваться из этих нарядов — наша радость с нами.

А девочка-то растёт — вежество вон, манеры такие...

— Здравствуй, Любава. Что-то ты далеко остановилася. Раньше-то я тебя с шеи снимал, а теперь...

О-ох... "Раньше" — продолжается. Только девочка тяжелеет и одежда на ней зимняя.

— Ванечка! Миленький! Я тебя так ждала! Так ждала! Все очи просмотрела! Я им всем рты позатыкала! Ну не может такого статься, чтобы ты ко мне не пришёл! Ну не может! Нету такой силы!

Как говорил Чарджи: у поганых клея не было, чтобы Ваньку в землю забить. А здесь, похоже, уверены, что такого клея в природе и вовсе нет.

— Ой, Ванечка! Глянь — сейчас совсем подерутся!

Факеншит! Люди — это всегда проблема. Маленькие люди — большие проблемы. Либо — сразу, либо — когда вырастут.

Ольбег что-то высказал Алу и теперь молотит его кулаками. А тот только голову закрывает.

Всё правильно: по правилу территории — самец Ольбег на своём дворе. Разве что, двор не метил, да и сам ещё не самец. И по правилу сословий: вятший бьёт быдлёнка. Опять же — иноземца-инородца-иноверца-чужака. Ксенофобия форева!

Одна только моя "жаба" против.

Бздынь.

— Ты...! Ты чего?!

Ольбег, выкинутый за шиворот в сугроб, очень удивлён насильственным прекращением проявления его исконно-посконных прав. Любава, забравшаяся ко мне в подмышку, радостно выглядывает оттуда и хихикает при виде ошарашенной мокро-заснеженной физиономии боярского внука. Я понимаю, что при её нынешней эйфории — ей хоть палец покажи. Но... нехорошо это.

— Любава, нехорошо смеяться над глупым ребёнком. Ошибки бывают у всякого.

— Я...! Я не ребёнок! Я — боярский сын! А он... а она... они все... они холопы! Они рабы! Они должны... я...

— Не якай. Это только каша ячневая хороша. Ты — не боярский сын. Твой отец, Храбрит, был служилым человеком. Получил вотчину. Но не успел её поднять. Не успел получить боярство. Ты даже не боярский внук: у Акима вотчина есть, но дружина не выставлялась, к князю на сборы не являлась. Тоже боярства нет. Мы с тобой как-бы-полу-недо-почти-псевдо-квази-около-бояричи. Вроде него — он такой же ханыч.

— Он раб! Он приблуда от какой-то подстилки в ихней юрте...

Бздынь.

Как же с ними тяжело... Даже с маленькими.

— Я просил тебя не говорить плохо о твоей матери. Мне нужно повторять эту просьбу применительно к матери каждого человека, которого мы встретим? Алу — мой раб. Если ты в чём-то им недоволен — скажи мне. Судить и казнить моего раба — моя печаль. Когда ты бьёшь моего человека — ты оскорбляешь меня. Ты этого хочешь?

Ольбег, сопя, выбирается из сугроба. Красный от снега, от усилий, от, я очень надеюсь, стыда. Бормочет что-то под нос и выдаёт "убойный" аргумент:

— Он — поганый!

— Ты прав — Алу язычник. Но его ли вина в том, что свет веры Христовой ещё не воссиял над Диким Полем? Теперь же, при первой возможности, мы окрестим его.

— Нет! Я вере своих предков не изменю!

О-хо-хо... И этот туда же. Богословский диспут в детском саду. А когда ж мне прогрессизмом заниматься-то? Топну ножкой, вложу ума в задницу... Куда он денется!

Но из моей подмышки выглядывает Любава, тревожно всматривается мне в лицо. Ты как, Ванька, просто тупой погонщик тупого быдла? Твои люди станут такой скотиной. Пока кнутом не щёлкнул — стоят-жуют. Щёлкнул — перешли на другое место, там жевать будут. Мне это надо?

— Алу, в этом мире ребёнок наследует судьбу матери и веру отца. Ты достоин иной судьбы. Так решили серебряные волки. Значит, тебе нужна и иная вера. Никто не будет загонять тебя палкой в купель. Но если ты захочешь — я стану твоим крёстным отцом. А потом вы с Ольбегом обменяетесь крестами и станете крёстными братьями. А теперь покажите Алу усадьбу. Он никогда не бывал в таких больших строениях. И не сломайте себе шеи в недострое.

Насчёт "так решили серебряные волки"... Но ведь не съели же! Значит — не просто "мясо на ножках". Зато теперь "экскурсоводы" будут слушать половчёнка с открытыми ртами. А у меня ещё один неприятный разговор. С чудаком, подпирающим стену конюшни.

— Чарджи, почему ты позволил бить Алу?

— Ха! Мальчишки пинаются. Дитячья битва. Немножко синяков пойдёт ему на пользу.

Блин! Этот высокомерный придурок делает вид, что не понимает! Не делает — не понимает и не хочет понимать. У меня начинают дёргаться губы и скалиться зубы. Им же жить вместе! То, что их сейчас свяжет или разделит, определит отношения на всю жизнь.

Я говорю всё тише, переходя всё более в горловое рычание.

— Я говорил тебе — какую цену готов заплатить за своих людей? И — взыскать. С чужих. И стократно — со своих. Своего предавшего. Ты — предал. "Мальчишки пинаются"? Это была не забава, это — избиение, унижение.

— Да ну, ерунда. Что я ему, сторож? Пусть сам учится...

— Ер-рунда?! Я отвечаю за свои слова. Всегда, всем. Я сказал, что ты ему — учитель. Ты ему — всё. Сторож, защитник, нянька, отец, мать, брат... Водишь за ручку, вытираешь ему слёзки и попку, смазываешь ссадины и поёшь колыбельные. А ты? Ты сделал меня лжецом. Ты обидел меня. Ты готов биться со мною? Насмер-рть?

Чарджи смотрит в землю, теребит темляк своей сабли. Кажется, он покраснел. Надеюсь — от стыда.

Вдох-выдох. Нельзя так заводиться — помру скоро. Лучше бы я про водяную мельницу думал.

Но, факеншит уелбантуренный! Мельницы и без меня построят. Веком раньше, веком позже... А душа у мальчишки — одна. Навечно. Если её искорёжат — её не переделать. Приучать его покорно принимать побои? "Я — начальник, ты — дурак", "помни своё место", "каждому — своё", "мясо на ножках"... Зачем я его тащил? Что такое старательный, послушный раб — он и так знает.

Нельзя объять необъятное. Но вот этот "волчонок" попал мне в руки. И не сделать хотя бы лучшее из возможного...

Я — эгоист, я люблю себя больше всех остальных. И очень хорошо знаю: всякое недоделанное барахло обязательно ударит в спину. В самый неподходящий момент. В мою любимую спину.

Не надобно приписывать мне талантов, коих у меня отродясь не было. Вот, говорят ныне: "... с малых лет приуготовлял всё к грядущему величию Святой Руси...". Глупость сиё есть! В те поры у меня и мыслей про хоть какое величие даже и вовсе не было! Я сподвижников своих ни к каким славам громким не готовил. И "мудростью неизъяснимой" какой — не поучал. Что кипчакский "серый волчонок" да торкский "инал-изверг" научилися вместе жить — то их труд душевный, не мой. Что от дел ихних через 10 лет вся Степь перевернулась — то их удача. А я лишь понять заставил, что они — люди, мои, "пердуны". А не "степные тараканы" разного колера.

Ну, и после... кое-чего по мелочи.

Ну вот, Чарджи — понял. И — обиделся. Потому что я прав, а он нет.

"Более всего раздражает правда".

Надо дать ему выйти из ситуации без "потери лица".

— Ладно. Пойдём-ка к Акиму — нужен твой совет. Непонятное дело есть.

О, сработало! У Акима за столом сидит Яков, они мирно потягивают бражку, даже и Ивица за стол присела. Аким радостно проповедует, остальные благостно слушают. Торжество демократии, прогресса и миролюбия.

— Аким Яныч, посоветоваться хочу. Хорошо — и Яков тут, и вот, Чарджи встретился. Нам же надо боярство получать. Вотчина у нас полная. Сотня тягловых наберётся. К осени ещё и с избытком будет. Надо дружину боярскую собирать. Я тут присмотрел пару толковых мальцов у голядин, из беженцев парочка-другая найдётся. Хочу ещё и Ольбега в это дело взять. Ты как думаешь?

Не понял. Чего я такого сказал?

Яков аж поперхнулся. Кашляет, отфыркивается. Аким кружку до рта не донёс, смеяться начал. Так заржал, что вздумал руками по столу колотить от восторга. Больными-то руками... Ну, это его быстро успокоило.

— Да уж, Ванюша, повеселил старого! Аж до слёз. Вот, Яков, живёшь себе живёшь... А тут сыночек заявится. И на полном серьёзе такую шутку удумает... Слышь, Яша, а мы в его годы такие же были? Бессмысленные, не разумеющие... А?

Яков хмыкает в кружку. Но брызги уже не летят. А мне становится очень стыдно. Я их только что жизни учил. "Старый мудрый Ивашка-попадашка". А тут — раз — и я полный дурак. Не знаю чего-то общеизвестного, очевидного.

"Нет такой ситуации, из которой нельзя было бы выйти с позором".

Хорошо бы, выходя, прихватить что-нибудь. Можно не тяжёлое — информацию, например.

Глава 201

Лекция от славного сотника храбрых стрелков смоленских, с дополнениями от Якова "верного" и ханыча-торка, растянулась до самого вечера. Попробую воспроизвести конспективно-систематически.

* * *

В 21 в. есть три основных формы формирования вооружённых сил.

Профессиональная армия. Наёмники. Пример: армия Соединенных Штатов.

Картинка: дело идёт к высадке в Нормандии, все прогрессивное человечество, напрягая последние силы, борется со звериным оскалом германского фашизма. Американский сержант обращается к новобранцам. Добровольцам, идущим ломать, ценой своей жизни, хребет фашистскому зверю:

— Вы все — дерьмо. Вы ни на что не годны. Вы не смогли найти место в жизни. Вы не умеете водить машину, не умеете печатать, не умеете крутить гайки. Вы неудачники, бездельники, дебилы. Только полный дебил может пойти в армию.

Другой вариант: срочники. Общенациональный детский сад для "пострелять за счёт казны".

8 из 10 призывников моей России не годны в солдаты. Одних надо сначала подкормить, дефицит массы. Других надо лечить. По всему спектру из "Медицинской энциклопедии". Третьих вообще нельзя подпускать к оружию и технике.

Шизофрения, к примеру, на призывных пунктах устойчиво не ловится. И офицер превращается в няньку-психиатра. С автоматическим оружием в руках компании расшалившихся пациентов.

Армия военного времени. "Партизаны".

Один эпизод из "Холодное лето 53": персонаж Папанова собирается выстрелить в бандита. Встаёт из-за укрытия, получает пулю и гибнет. Почему? — Рано посадили. До войны. Нет боевого опыта. Даже элементарного.

Как-то попалось на глаза телеинтервью с маршалом Жуковым. Речь шла о битве за Москву. Маршал увлечённо, азартно рассказывает о принятых решениях, перечисляет номера участвовавших дивизий и корпусов, количество танков и самолётов, плотность артиллерийских стволов на километр фронта. С гордостью описывает тактические находки разного уровня.

Тут корреспондент спрашивает о московском ополчении. И маршал скисает. То есть, он, конечно, знает, что нужно говорить. Но ему это не интересно. Он — командующий. Его инструмент — соединения, состоящие из квалифицированных солдат и офицеров. Здоровых, обученных, вооружённых, обеспеченных всем необходимом. Способных качественно и в срок выполнить поставленные им, маршалом, задачи. А ополченцы...

— Геройски дрались. Мы потом, в Польше, из них нормальную дивизию сформировали...

Цвет русской интеллигенции и рабочего класса. Люди, которые по закону военного времени не попадали под всеобщую мобилизацию. "Смазка для штыков". Или, там, для гусениц немецких танков.

Когда ищешь корни какой-нибудь интересной идеи, хоть в культуре, хоть в науке, для России очень часто появляются 20-30 годы 20 столетия. В особенностях поэтического стиля, в способах шлифовки лопаток турбин, в схеме высадки людей на Луну... И натыкаешься на обрыв линии. Или — в 37, или — в 41.

Большинство таких оригинальных подходов, решений, идей всплывают позднее. У разных людей, в разных странах. Позже. Иногда — много позже. Просто несколько миллиардов человеков прожили несколько десятилетий без чего-то полезного. Просто крутили всю жизнь какую-то дурацкую динамо-машину, вместо того, чтобы поставить "правильную" турбину.

Потому что она осталась в голове у того парня, который лёг в землю где-то "в белоснежных полях под Москвой".

Богородицкое поле под Вязьмой... Там нет фамилий погибших людей — только погибшие соединения...

Господи! Прости нам их смерти! Наши отцы и деды выжили. А они — нет. И никто в мире никогда не узнает, что они могли бы сделать. И какие бы дети и внуки у них могли бы вырасти. Став нашими сверстниками, соседями, учителями и учениками... Частью наших собственных жизней...

Насколько же нас обокрали!

Этого — не узнают. Никто и никогда.

"Вставай страна огромная,

Вставай на смертный бой!".

Российский гимн, звучавший и в Первую, и во Вторую мировые войны, означает одно: "национальная катастрофа". Собственная национальная катастрофа.

"Пусть ярость всенародная

Вскипает как волна

Идёт война народная,

Священная война".

"Война народная" — война после разгрома. Когда все, кого общество кормило и содержало на случай войны — уже не годны. Правители — доказали свою глупость, администраторы — свою непригодность, военные — погибли. Когда почти всё, что было "до" — оказалось барахлом. Лживым, глупым, неумелым... Зря кормили.

Воюют колоннами танков и эскадрильями самолётов, стволами на километр фронта и отработанными тактическими решениями обученных командиров. Если этого нет — остаётся только воевать "кипятком", "яростью вскипающей".

Массовый героизм — следствие идиотизма. Не героев — их организаторов, предводителей и вдохновителей. Тех, кто пил и ел, но не предусмотрел. Оказался... некомпетентен.

Нельзя умирать — За Родину, за Родину — надо убивать.

Не "яростно" или "священно", а умело и эффективно. По маршалу: создав существенное численное превосходство... прорвав линию фронта на наиболее слабом участке... подавляя отдельные очаги сопротивления... нанося противнику тяжёлые потери в живой силе и технике...

"Война народная" не только наша национальная особенность. Такой же катастрофой была, например, битва при Каннах. 50 тысяч патриотов-новобранцев невозможно было построить в иной строй, чем в гигантский квадрат. Они все "горели священным огнём — спасти отечество". Не было мелочи: выучки. И полумесяц карфагенян прогнулся под "патриотическим напором". Чтобы превратился в смертельную удавку.

На "Святой Руси" маразм тотальной мобилизации понимают. От бойни на Альте, устроенной половцами, до бойни на Сити, устроенной монголами, всеобщих, всенародных ополчений не собирают, к ним относятся как к дикости.

У охотников и у кочевников каждый мужчина — воин. С 12-14 лет. Старейшины выкапывают топор войны, и все боеспособное мужское население выступает в поход. Так поднимал Оцеола своих семинолов, так собирал конные толпы дакота Сидящий Бизон.

Славяне, расселяясь по Восточно-Европейской равнине, тоже созывали обще-племенные, "всенародные" ополчения. Именно такие формирования полян и северян втаптывала в землю бронированная конница хазар, вырезали Вещий Олег и Владимир Креститель у радимичей, дважды превращал в мусор Владимир Мономах у вятичей.

Такое же, всенародное, четырёхтысячное ополчение карельского народа емь здесь, в 12 в., два десятилетия назад уничтожили на южном берегу Ладоги новгородские дружины.

Чем народ более продвинут — тем сильнее развивается специализация. Особенно военная. В "Святой Руси" остались только два повсеместных инструмента "двойного назначения": топор и нож. Причём боевой топор и топор дровосека — очень разные вещи. И "нож русский" — очень не похож на боевой кинжал.

У воина куча разных, только ему свойственных, штучек. Но главное — он умеет их применять. Для убийства другого вооружённого и защищённого человека. Он этому учился и непрерывно поддерживает свою форму. Донские казаки говорили: для работы шашкой нужно два-три часа в день ей заниматься. Только шашкой. А ведь есть ещё боевой топор, кистень, копье...

Щит. Работа со щитом — отдельная наука. Римских легионеров учили нанесению нижней(!) кромкой щита удара противнику в лицо(!) и шести вариантам удара мечом-гладиусом под(!) щитом... И откуда у крестьянина такие связки? А конь? Которого тоже надо учить. И с ним надо срабатываться.

В 12 в. на "Святой Руси" осталось три формы вооружённых сил.

Наиболее близко к всенародному ополчению — ополчение городское.

Именно новгородское ополчение и было тем "болотом", в котором завяз "Железный полк" — "голова свиньи", клина Тевтонских рыцарей в Ледовом побоище на Чудском озере.

Новгородское ополчение — чуждое, не народное, не исконно-посконное явление. Исконное — построение греков по племенам и родам под Троей. Или емь толпой под Старой Ладогой.

В 7-8 веках славяне перешли от родовой к десятичной системе организации населения.

При массовых переселениях родовая община заменятся соседской. Нужна соответствующая организационная форма. В Новгороде это особенно чётко видно.

Изначальная, "пятиконечная" система городских концов-районов-"пятин", возникшая из традиционной топографии города и основывавших его племён, всегда служила базой для местного боярства. Для потомков тех, ещё племенных, 30-40 родов, которые и составляли "цвет земли Новогородской".

А вот система организации пришлых людей, система городских десятков и сотен, вершиной которой являлся не посадник, а тысяцкий — долго использовалась Рюриковичами как противовес боярам. Пока вот в это время, во второй трети 12 в., старший из Ольговичей, стремясь оторвать Новгород от Мономашичей, не даровал Новгороду право избирать тысяцкого вечем. Как издавна избирали посадника.

Первые новгородские тысяцкие не были боярами, а избирались из числа "житьих людей". Так, через тысяцких, осуществлялось участие в управлении государством и других сословий, помимо боярства.

Новгородцы радовались, благодарили, клялись в вечной верности. Младшего из Ольговичей — Свояка, приняли князем. Посадник дочку свою за него выдал. Прирезав для этого её первого мужа, что совершенно возмутило новгородского епископа Нифонта — он и венчать молодых отказался.

Потом, когда Мономашичи поймали Свояка в Смоленске и сунули в поруб, в Новгороде и жену его взяли под стражу.

Вольности... конечно хорошо. Но к ним бы ещё и транзит товаров обеспечить... И в Новгороде приняли князей из Мономашичей. Правда, уже с урезанными правами.

Четверть века русской смуты. Больше всего на этой резне, на "княжеских крамолах", на русской крови, поднялись "исконно-посконные" хранители древнерусских вольностей и обычаев — бояре новгородские.

Новгородцы интегрировали десятичную систему в старую. Должность "тысяцкий" стала ступенькой в городском самоуправлении, второй после посадника. Чуть позже это станет обязательным элементом политической карьеры: чтобы стать посадником, нужно сначала побыть тысяцким.

Как существовал обязательный "трек" — последовательность выборных должностей — в Древнем Риме. И, также как в Риме, в Новгороде высшие должности доступны только людям с боевым опытом.

"Только проливавший кровь за Родину — достоин ею управлять".

Тысяцкий — не тысячник. Не командир тысячи воинов. Как сотник и сотский, десятник и десятский. Язык различает чисто военную и административно-гражданскую функцию. Тысяцкий — командир всего городского ополчения.

Хотя водили они на "Святой Руси" и другие полки. Именно тысяцкие, рядом с князьями, чаще других упоминаются в летописях о битвах. Тысяцкий Дмитр князя Даниила Галицкого командовал обороной Киева от Батыя. Будучи раненым, попал в плен к татарам, и они сохранили ему жизнь "за ради храбрости его".

Нельзя ставить на место начальника всей городской рати человека, не имеющего успешного военного опыт. И жалко не использовать такой опыт в мирное время. И тысяцкие на "Святой Руси" получают функции полицмейстера: обеспечивают правопорядок в городе.

А где больше всего драк, воровства, хулиганства? — На торгах. И тысяцкие получают контроль над соблюдением правил торговли.

Кто лучше всего знает татей, как не тот, кто их ловит? — И тысяцкие получают права судебной власти по уголовным и экономическим делам.

Новгородский "Сместный" (совместный) суд. Именно на мусоре со двора этого суда и строятся, в значительной мере, наши представления о "Святой Руси". Тысяча берестяных грамот из Неревского раскопа — выброшенные за ненадобностью на судебном дворе записки.

Право суда принадлежит князю. Но и суд, и следствие ведёт тысяцкий. Он ищет виноватых, он проверяет достоверность свидетелей и свидетельств. Он выносит вердикт.

Виноват: проект вердикта. А князь... Послушно кивает.

Сделать из гордых, постоянно рвущихся к власти Рюриковичей — "свадебного генерала", марионетку, "куклу говорящую"... По всей Руси о новгородцах идёт слава, как об искусных плотниках. Они своими топорами и не таких "истуканов" вырезают.

Право княжеского суда и угробит Новгородскую республику. Иван III сумеет восстановить это право. И славные мужи новгородские, переругавшись между собой, спровоцируют поход московского рюриковича и собственный разгром на Шелони.

Прав был царь Соломон:

"Лучше разбирать споры между врагами, чем между друзьями. Ибо какое бы решение не принял судья, из друзей — один станет врагом. Из врагов — один станет другом".

Вслед за новгородцами тянутся тысяцкие из других городов. Всегда. Просто потому, что во всех русских городах, хоть вечевых, хоть княжеских, есть такая должность. И всегда человек, попавший на это место, должен "выражать интересы широких масс трудового народа". И соотносить их с интересами разных групп правящей элиты.

Тысяцкие втягиваются в княжескую политику и расплачиваются за это своими головами.

Уже в 14 в., в Москве, в отсутствие Великого Князя, убивают тысяцкого по прозвищу Хвост.

Вопрос: платить дань Золотой Орде или нет? — Конечно, нет! Мы же вон какие! Сильные, храбрые, многочисленные! Всех побьём! — Но Хвост следует приказу князя и возражает.

Его убили прямо на кремлёвском дворе:

"Убиение же сего Алексея Петровича бе дивно никако и незнаемо, токмо един обретяся на площади лежаще. Мнимся от своей братии от бояр за правду пострадал, общею их думою убиен бысть...".

Понятно, что тысяцкими прилагаются немалые усилия, чтобы превратить мирных горожан в подобие войска. Проводятся смотры и сборы. Расписываются места на городской стене, количество бойцов, вооружение. У лавочников нет кольчуг или шишаков — дорого. Нет, как правило, и мечей с саблями. Но топор, рогатина, "ножи булатные" — должны быть у каждого.

Древние Афины времён своего заката не могли выставить достаточное количество тяжеловооружённых пехотинцев — гоплитов, зато гоняли по полю боя толпы легковооружённых пращников-лучников — велитов.

Афинская армия формировалась по такому же принципу: из свободных граждан, вооружённых стандартно, но их собственным оружием за их собственные деньги. Когда дешёвый импорт и обилие рабов превратили в нищих большую часть граждан, армия стала... очень легковооружённой.

Боевые качества городских полков невысоки. На городских стенах, защищая собственные жилища и семьи, они дерутся достаточно упорно. А вот исполнить какой-либо манёвр такой пехотой в поле... Как теми римскими патриотами, которые легли под Каннами.

Конечно, бывают исключения. В Липицкой битве пятитысячное новгородское пешее ополчение атакует владимирских пешцев бегом, вверх по склону горы. Ненависть их к отцу Александра Невского была столь велика, что сумасшедшая атака, поддержанная другими полками и княжескими дружинами, оказалась успешной.

Есть деталь, которая в это время, в сер.12 в., становится важной. По крайней мере — в больших городах.

Средневековый город может получить статус, который историки называют "коллективный феодал". Тогда этот "к.феодал", подобно некоторым "ц.феодалам" (церковным иерархам), набирает себе постоянный отряд. Стражу. Городовой полк.

Профессиональные воины, которые служат за жалование. Ежедневно часть из них выступает в наряды: охрана городских ворот, поддержание порядка на торгу, силовая поддержка действий гражданской администрации. Не ополчение, а постоянная служба. В критических условиях, вроде нападения на город, городовой полк является ударной частью городского полка, ополчения. В походах — выступает, обычно, именно он, пополнившись добровольцами из горожан.

Служба постоянная, а жильё своё. Вооружение своё, но единообразное по комплектации. Жалование от города, а корм свой. Сходно, отчасти, со стрельцами Московской эпохи.

Раскопки показывают, что в дворах, где есть комплект воинской справы, почти никогда нет крестьянской утвари или инструментов ремесленников. И наоборот. Видать, служба не оставляла времени на существенные приработки.

Вооружение и выучка таких бойцов сходно с гриднями. Хотя, обычно, уступает им в разнообразии и роскоши.

В других городах эту роль играют отряды княжеских гридней. Которые подчиняются и, часто, содержатся самим князем.

Княжеские дружины.

Вершина вооружённых сил "Святой Руси". Гридни. Контрактники пожизненно. Янычары.

"Янычары" потому, что большая часть гридней — потомственные.

В дружине родились, выросли, выучились. Многие не знают ни отца, ни матери. "Сын полка". Отличие своё от местных подчёркивают. Часто даже и русскими зваться не хотят: "мы — княжии, мы — варяги". Угры, свеи, даны, поморы, бодричи, ляхи, пруссы, литовцы, моравы, торки, ясы, аланы, хазары, кыпчаки, огузы...

Над местными издеваются: посельщина-деревенщина, рыло сиволапое. Шутки шутят. Часто — жестокие. Земщина отплачивает тем же. Но у княжьих — мечи. А так же власть и суд.

Княжьи гридни двух вещей очень не любят: защищать местных, и когда местный с оружием. Мономаху на своих как-то ногами топать пришлось:

— Ну побили половцы смердов, так чего за этими половцами гоняться?

Мономаху тогда пришлось доходчиво объяснять дружине. Не про "защиту Святой Руси и душ православных", а откуда денежка берётся, и что гридни кушать будут, если половцев от смердов не отвадить.

Когда местный сам с мечом, тогда... Тогда дружиннику совсем плохо.

Половцы не каждый год приходят и не на всю Русь. А местные — повсюду, и много их. Подати надо собирать каждый год и везде. Если бы на десяток "сиволапых" был бы хоть один оружный и обученный — набродь княжескую в первую же зиму вырезали.

Потом друг с другом перерезались бы. Потом выжившие сами бы князьками сели. Со своими дружинами.

Сила князя в его дружине. Но "чем больше — тем лучше" не получается. Нужен баланс, оптимум.

Большую дружину собрать можно. И вооружить. Но не прокормить — средневековье. Пути сообщения, урожайность-производительность... И за полтысячи вёрст на всякий стук-бряк не набегаешься — бездорожье.

Централизация не получается. Полная децентрализация...? — Будет резня. "От края и до края". И — "без краёв".

Между городским ополчением и княжеской дружиной появляется средний элемент — боярское ополчение. Это особенность именно "Святой Руси".

На Западе ни королевские наёмники, ни городские ополчения столь существенной роли, как на Руси, не играют. Главная сила европейских армий до появления английских лучников и швейцарских алебардистов — именно рыцарские ополчения. На Руси — относительный баланс.

Боярские дружины... очень противоречивое явление.

С одной стороны — ополчение, с другой — дружины.

С одной стороны конница: в поход идут конями, в отличие от пеших городских ополченцев. С другой — большинство в бою пешие. "Драгуны"?

С одной стороны — не "янычары". Связаны родством, в основе — боярская семья: сыновья, братья, племянники, зятья, бастарды... С другой — воин сидит не на своей земле, не на своём корме — владетель даёт.

С одной стороны, для пришлого рюриковича в стольном городе — местные, земство. С другой... Для смерда из деревеньки — набродь, дармоеды.

Основой феодализма является связка: "сюзерен-вассал". Князь — сюзерен, боярин — вассал. Всё просто. Но не на Руси.

В северных землях — Новгородской и Псковской — князья не имеют права раздавать земли. Лен, феод, условное владение... вся феодальная лестница, привычная для Европы и остальной Руси, отсутствует.

Северные вотчины — наследственные, с тех ещё, родоплеменных времён. Основой вооружённых сил являются "житьи люди", однодворцы, "малые бояре". Поэтому на севере нет отдельного боярского ополчения. Соответственно — налоги платят все. Потомственные бояре, древностью рода равные или превосходящие Рюриковичей, управляют такими же потомственными холопами. Поэтому крестьянских восстаний, как на юге, вроде того, под умиротворение которого я сам попал, на северах нет.

Сколько не читал всякой около-исторической литературы, всегда как-то упускают, что феодализм — это система организации общества для его выживания. Прежде всего: система ответственности феодалов перед обществом.

Не: "я могу — потому что я — хочу", а: "я — должен, и поэтому — я могу".

Это понятие — "долг" — постоянно выводит из себя аристократов. Они постоянно стремятся стать альфа-самцами и рвут на части любой народ, подобно тому, как жеребцы в табуне стремятся увести подальше свой косяк.

"Долг" мешает и самым "вятшим" — королям. Они начинают, например, трахать всё что не попадя, проявляя свой инстинктивный абсолютизм. Так гибнет готское королевство под ударом мавров или сербское на Косовом поле.

Заезжий англичанин в 17 в. посмеивается над русскими дворянами: они называют себя холопами государя, имения их могут быть во всякое время отняты царём.

Пушкин как-то назвал себя представителем "третьего поколения непоротых дворян".

Для англичанина-эсквайра — дикость, бесправие, азиатчина. У британца его собственность — священна, неотъемлема. В России дворянское поместье всего лишь условное владение: условие для исполнения помещиком его долга — постоянной мобилизационной готовности.

Разница между Англией и Россией — в "серых степных тараканах".

Россия тысячу лет ведёт непрерывную войну на выживание. Не европейскую войну — спор за территории, население, колонии, привилегии, права, доходы... В России война — спор о геноциде. Не — "сколько платить будем?", а — "кто-нибудь живой есть?".

Уровень долга аристократа — вопрос существования народа. Курбский не зря столь старательно обосновывает в переписке с Иваном Грозным право вассала "отъезжать" к другому государю. На Западе такой "отъезд" — разборки высших аристократов, взаимоотношения нескольких десятков личностей, для населения ничего существенно не меняет. На Руси — угроза самому существованию народа.

При Иване Грозном воевода-изменник показывает крымчакам броды через Оку. Хан Гирей разоряет Москву и угоняет полумиллионный полон. О соотношении "посчитанного полона" и общих потерь населения — я уже...

Глядя на толпы русских на невольничьих рынках Средиземноморья, люди спрашивают друг друга:

— А там, на Руси, ещё кто-нибудь остался?

В европейском средневековье маятник общественного сознания постоянно качается между "правами личности", естественно — личности только из полупроцента населения, аристократии, и общественно-необходимыми обязанностями — "рыцарским долгом". Подкрашенным кое-какой идеологией в церковно-богословском стиле. Типа помазанников божьих, защиты малых и сирых, подвигов во имя "Прекрасной дамы"... Но первооснова — долг перед народом, смердами. Остальное — оболочка.

Позже, во всевозможных рыцарских романах, описывается именно этот крашеный футляр.

Вальтер Скотт в "Квентин Дорвард" старательно замалчивает, скажем так, военно-политическую мотивировку неравного брака своего ГГ, фокусируясь в области межличностных отношений. Типа: любовь преодолела все препятствия, и сердца их соединились. Достаточно оценить юмор отношений англичан, французов, бургундцев и шотландцев в конкретном десятилетии, и становится понятным: чуть бы сдвинулась геополитическая ситуация, чуть иначе выглядел бы "долг перед Францией"...

Нет, вполне верю, что влюблённые всё равно соединились бы. Но Квентин исполнял бы арию не мужа, а альфонса-любовника.

Пётр III своим "Указом о вольности дворянства" освободил дворян от обязанности служить государству, защищать Россию. Тем самым, лишив их морального права владеть крепостными крестьянами.

Пугачёвщина — реакция народа на освобождение "лучшей" его части?

Романовы все три века их правления говорили не о своём "божественном праве" управлять Россией, а о долге, обязанности "нести сей тяжкий крест".

При таких традициях возможна ли нормальная "президентская гонка" в России? Ведь в основе мотивации "гонщиков" лежит получение "приза", а не "креста".

Однако вернёмся в 12 в.

Громадная колымага под названием "Святая Русь" включает в себя три уровня княжеского управления. Великий Князь в Киеве, светлые князья в землях-уделах, малые или подручные князья — в волостях. У каждого — свой двор, своя дружина. Но до "конкретной гайки", до конкретной веси, поселения — "руки не доходят".

И вот, из-за "ручонок нехожалых", появляются на Руси бояре-вотчинники. Откуда?

Со стороны посмотреть — всё благостно:

"Отслужил солдат службу трудную,

Службу ратную, ох, тяжелую.

Двадцать лет служил, да еще пять лет.

Сам наш светлый князь ему землю дал".

Бывало. Награждали боярством за героизм, проявленный при защите отечества. Или за героизм при вырезании других защитников отечества. Что будем сегодня считать нашим отечеством?

Про бой на Немиге не слышали?

"На Немиге снопы стелют из голов,

бьют цепами булатными,

на току жизнь кладут,

веют душу из тела".

Тогда киевские полоцких побили.

Вот только не надо рассуждать про первую войну Украины и Белоруссии! Нету здесь ни того, ни другого. Среднее средневековье. Многие боярские роды с того боя, с последующей раздачи земель, свою родословную ведут.

Есть и другие варианты "службы ратной, ох тяжёлой". Когда мотивировка: "вместе с княжичем по девкам бегали", как в "Отроке" — милый, бескровный вариант.

Но есть тонкость, о которой в моей России 21 в. постоянно забывают: боярская служба, как служба в гос.безопасности — с неё не уходят. Она пожизненная. И не только для тебя, но и для детей твоих. Всегда.

Боярство — не награда, а поручение. Не место отдыха, а место службы. Награждённый "шапкой, гривной и вотчиной" (боярством) меняет службу в княжьем тереме, на всем готовом, на службу в собственном дому, на своём хлебе.

"Деревня, где скучал Евгений,

Была прелестной уголок...".

Забудьте. Такое представление о жизни святорусского аристократа — анахронизм. Боярину скучать некогда — ему нужно постоянно поддерживать боеготовность своего подразделения.

Представьте: человек служил специалистом — был воином. Вырос на княжьем дворе, на всём готовом. Обед — в поварне, конь — в княжьей конюшне, меч — на поясе, серебро — сотник раздаст. Угораздило отличиться — первым взобрался на стену вражеского города. Здоровый, смелый, по лестницам хорошо лазает.

И тут говорят:

— Вот тебе в награду — боярство.

Он — профессионал. В фехтовании, джигитовке, стрельбе из лука. Вовсе не менеджер. А тут... Вместо умения хорошо ударить мечом — требуется умение ведения крупного сельскохозяйственного предприятия-вотчины.

Вместо сотоварищей-сослуживцев — какие-то непонятные сиволапые смерды. Их много, а ты один.

Вместо "вскочил добрый молодец на коня верного и поскакал" — заставь смердов распахать землю, вырастить на ней овёс, выкорми этим зерном жеребёнка до трёх лет, объезди-выучи... В княжеских табунах объездчики — отдельная специальность, а тут всё сам.

Закон Паркинсона: "Всякая иерархическая система стремится к тому, чтобы все уровни управления в ней были заняты некомпетентными людьми".

Феодальная пирамида — яркий пример иерархии. С отягчающими обстоятельствами типа всеобщих "физкультурности" и родственности.

Картинка: князь на своём подворье принимает в гридни молодых парней-отроков. Радостные взволнованные молодые лица. Проходит вдоль строя, поздравляет, хвалит... И думает: сколько из этих юнцов дорастёт до боярства?

Во всяком народе доля людей, желающих и умеющих вести собственный бизнес — 5-15%. А сколько из них вообще доживёт? Выслужит обычные 20-25 лет — "службу ратную"? Чтобы перейти на "службу боярскую".

По литературе кажется, что каждый попаданец стремится стать титулованной особой. Кроме "Янки" у Твена. Снова: Твен слишком много знал?

Реально: очень мало людей стремится в бояре. Ещё меньше годится.

Глава 202

В раннем и среднем средневековье постоянный дефицит аристократов. Карл Великий принимал в свою свиту людей не только любого происхождения, но и любой веры. Сарацинов, например. И делал из них баронов. От "баро" — человек. Остальные... "орудие говорящее".

Численность французского дворянства в эту эпоху составляет 0.5 — 1.0% от общей численности населения. Для "Святой Руси" — 30-70 тысяч. Примерно — 5-10 тысяч мужчин.

10 тысяч. Они все друг друга знают. Лично или заочно. Они все друг другу родственники.

"Ах! батюшка, сказать, чтоб не забыть:

Позвольте нам своими счесться,

Хоть дальними, — наследства не делить;

Не знали вы, а я подавно,

Спасибо научил двоюродный ваш брат,

Как вам доводится Настасья Николавна?

— Не знаю-с, виноват;

Мы с нею вместе не служили".

Такой ответ Скалозуба — в "Святой Руси" невозможен. Прямое оскорбление! Родню надо знать! Любое иное — странность, юродство, самоубийство. Карьерное, имущественное. Социальное — точно. А если твоё окружение, твой социум тебя не защищает — скоро будет и физическое. Верно и обратное:

"Однако братец ваш мне друг и говорил,

Что вами выгод тьму по службе получил".

Получить "выгоды по службе" кем-то? Именно что "кем-то", а не "чем-то": храбростью, умом, стойкостью...

На "Святой Руси" бояр не хватает. Те, кто хотел бы стать боярином — часто не годны. А кто мог бы — предпочитает оставаться в "старшей дружине", служилым.

Одна из причин: постоянное пересаживание Рюриковичей по столам. Привязавшись к земле, ты можешь завтра получить в начальники полного идиота.

Настолько острая проблема, что бояре в эту эпоху несколько раз просто не отпускают своих князей на другой стол. И постоянно стремятся ограничиться князьями какой-нибудь одной ветви дома Рюрика.

Киевляне, например, упорно требуют себе только Мономашичей. Причём — из Волынских князей, из старшей ветви. Жители Курска — когда начинается свара с Черниговскими Давайдовичами, принимают князя из Волынцев. Но едва в дело ввязывается Долгорукий и шлёт к ним сына, немедленно князя выгоняют:

— Из всех русских князей нам любы лишь Мономашичи. Но из всех Мономашичей милей всего Юрьевичи.

Феодальная раздробленность Руси, разрывание её на отдельные, слабо связанные земли-уделы — стремление "лучших людей русских" не только урвать, но и "беспроблемно прожевать" доставшийся кусок Русской земли с его населением.

Ну, совершенно не новая идея! Для тех, кто наблюдал распад СССР.

Остальные сословные группы: духовенство, горожане, крестьяне — предпочитают империю. Она обеспечивает относительное единообразие законов, мер и весов, управу на местных самодуров, какую-то свободу перемещения... Сами Рюриковичи, пока действует "лествица" и есть перспектива "карьерного роста" — тоже за национальное единство. Но вотчинники... им нужен их собственный "абсолютизм" в вотчине.

К этому же толкает очень высокий уровень ответственности при ограниченности ресурсов. "Долг перед Родиной" — на пределе экономических, физических, моральных возможностей человека.

За четыре вещи отвечает боярин перед князем.

Мобилизационная готовность. Ежегодный военный смотр боярского ополчения. Обязан явиться с собственной дружиной предопределённого количества и качества.

Власть судебная. Обязан судить в рамках своей вотчины и своих полномочий. Судить по "Правде", нелицеприятно и не предвзято.

Взаимодействие с местным начальством. Если в волости сидит наместник или посадник, если есть проблемы у вирника или мытаря, если попу морду набили — в вотчине ли, в округе ли "в радиусе досягаемости" — изволь порядок наводить.

Четвёртое — холопы. За разбой, за не возвращённые долги, иные шалости рабов — ответственность несёт их владелец.

И отвечает за все это боярин не только даденой вотчинкой, не только всем имуществом своим, но и головами. Своей и членов семьи. Формула зафиксирована ещё Мономахом с Гориславичем: "Князь за дела свои отвечает уделом, боярин — головой".

Не это ли чрезмерное нервное напряжение, изнурительный груз ответственности звучит в истории родителей Сергия Радонежского? Они не выдержали боярской службы, бросили свою вотчину, "дезертировали" из "Святой Руси" в "царство божье". Ощущение "служебного несоответствия" было столь велико, что, будучи венчанными супругами, они нарушили собственные клятвы, отказавшись друг от друга, удалившись в монастыри.

Кажется, и в истории ученика самого Сергия Радонежского — инока Александра-Пересвета — звучит то же внутреннее психологическое противоречие, свойственное социальной роли феодала. Противоречие между психотипами хозяйственника и воина, созидателя и разрушителя, кормильца и убийцы.

Боярский сын из Брянских земель не смог принять на себя груз ответственности за людей, стать боярином. Но и, став иноком, оставался воином в душе. Отвечать только за себя, выбрать себе — свою смерть, для определённого типа людей легче, чем отвечать за других, выбирать им — их смерти и их жизни.

Умереть самому, быстро, в конной атаке, без доспехов, чтобы не быть выбитым из седла, но насадившись на слишком длинное копьё Челубея, достать его своим — легче, чем прожить жизнь на "Святой Руси" боярином-вотчинником?

Так что, боярская грамотка — это такой подарочек, что сперва надо семь раз подумать: а принимать ли?

Но если надумал, то набирай дружину.

"Стрибог стяги чуть колышет

Над великою дружиной -

Будет пройден путь нелегкий

До победы нерушимой!".

Очень даже может быть. Если денег хватит. Чистых портянок на стяги я наберу, а вот остальное...

При Иване III, когда появится ополчение дворянское, помещики будут приводить отряды в 3-5 человек: 1-2 конных воинов, 2-3 обозных. Иван III находит новые средства противодействия лёгкой татарской коннице: пороховое оружие и многочисленная бронная кавалерия.

Таких формирований здесь ещё нет. И ещё лет триста не будет. Пока — рыцарское "копьё". На Руси говорят — "стяг", "хоругвь". Минимальный состав, как у рыцарей на Западе — 15 человек, "большой десяток".

Здоровые, обученные, вооружённые. Конные. Кони должны быть у всех. В бой конными идёт только малая часть — 2-5 человек. У этих должно быть ещё и по боевому коню. Остальные пойдут биться пешими. Но у всех пехотинцев должно быть по два коня. Один — походный, под седлом. Ещё — вьючный. Каждому.

Конному воину положен отрок-оруженосец.

Ещё должны быть слуги, конюхи, вестовой-сеунчей. Часть барахла временами грузится на телеги, соответственно — ездовые-обозники. "Барахло", в частности — доспехи. Постоянная проблема русских дружин: доспехи возят в обозе.

Это не значит, конечно, что дружинники едут голыми и безоружными.

Мономах пишет о стычке с половцами под Переяславлем. "Оружие везли в обозе, обоз отстал". Наскочил половецкий отряд. "Но мы их побили". Из своих потерь — один сеунчей. Из вражеских — восемь воинов, а сеунчеев и слуг битых не считали. Понятно, Мономаховы гридни, хоть и без везомого в обозе железа, от половцев не газеткой отмахивались.

Теперь считаем. 15 бойцов, 5-15 "сопровождающих лиц". По хорошему — надо и лекаря брать. Для людей и для коней. И кузнеца с инструментом — коня подковать, оружие подправить. И повара-кашевара. А то половина людей до места не доедет — отстанут с кровавым поносом. Пару слуг — себе шатёр поставить, воды принести.

Коней под полсотни набирается. Строевому коню положено четыре килограмма овса в день. Походному на походе — также, обозному — меньше. Но — дай. Одним зерном кормить нельзя — не меньше 6 кг сена при стойловом содержании. Умножаем норму на количество.

Люди — не лошадки, на лужку травку щипать не будут. Надо провиант с собой везти. Или гнать. За римскими легионами в походах гнали многотысячные стада овец и коз. Кыпчаки гонят за собой табуны лошадей, которых и едят. Консервной банки хоть с перловкой, хоть с тушёнкой — здесь никто не принесёт. Из консервов — сало. Мясо — только гнать живьём, рефрижераторов нет.

Да всё с собой надо! То же самое шильце-брильце взять будет неоткуда. Римляне, со времен Мария, свалили проблемы снабжения на маркитантов — на "Святой Руси" такого нет. Всё — сам.

"Ванька-маркитантка"? Ладно, назовём это логистикой.

Состав подобных подразделений меняется. И от года к году, и от местности. Пожалуй, вершиной подобных отрядов-"копий" являются "ордонансные роты". Французские, бургундские, имперские. "Копье" Карла V образца 1547 г. состояло из пяти конных: латник-всадник, паж, кутилье-оруженосец, два стрелка. К этому добавлялся штаб, трубачи, обоз... До этого — один "сержант", три пехотинца и сколько-то общих ротных командиров и обслуги — четыре века интенсивного европейского прогресса

В середине 20 века на одного человека на фронте работало 15-17 в тылу. Сделанное ими непрерывно подвозилось к передовой. А здесь такие пути сообщения... Поэтому везут не товар, а людей. Соотношение численности строевых и остальных... Нестроевых в 3-5-10 раз больше. Причём все одинаково непрерывно жрут и гадят! Почему-то...

"А теперь наш лайнер попытается со всем этим взлететь".

Но прежде чем "взлететь" — это всё надо иметь. И постоянно поддерживать в исправном, боеготовом состоянии. И людей, и коней, и телеги.

Поэтому есть норматив: 1:7. Отношение количества выставляемых бойцов к количеству тягловых дворов в вотчине. Если нет смердов — хоть бы ты и выставил сегодня дружину, а через год будет пшик. А на тебя надеялись, рассчитывали.

И не только на ежегодном сборе нужна дружина. Вдруг, откуда ни возьмись, приходит ватажок. Лихие люди вдруг приплыли. Смердов режут-грабят, майно их дымом пускают. Если твоих — твой прямой долг смердов защитить, лиходеев истребить.

Это не "доброе дело", не "милость", не "право" — "хочу — не хочу". Это — "святая обязанность". До такой степени, что владетеля, бросившего людей, спрятавшегося в своём замке при набеге, выжившие местные жители сами придут резать. С подобных эпизодов начиналась, например, Жакерия во Франции.

Защитить? Чем? Крестьянами? Полуголодными людьми на тощих клячах?

Ещё есть местный начальник. Прискакивает гонец:

— тама... эта... княжих смердов режут. Посадник велел идти и... ну... наказать.

Не пошёл — небрежение о княжьем имуществе, о земле Русской. К службе негоден, пусть подати платит.

А то просто люди добрые, христиане православные взбунтовались. А чего взбунтовались? А вот бортные деревья не поделили. Морды — в мыле, бороды — в пене, головы — уже в крови. Наводи порядок, господин боярин. Cуд суди, виновных казни, князю виру отдай. И себя не забудь.

Вопрос постоянной боеготовности твоих людей — не щебет девчушки на танцах:

— Ах, какие у вас интересные значки! Вы, наверное, отличник боевой и политической?

Это вопрос — кому в земле лежать, а кому на коне домой ехать. Чью жену — насиловать будут, чьих детей-сирот — на торг выведут, чей дом — дымом пойдёт.

Наполеон точно сказал: "Для войны нужны три вещи: деньги, деньги, и ещё раз, деньги".

"Деньги", они же ресурсы, они же "прибавочная стоимость" — у смердов. Выдавливай. Их должно быть достаточно. Примани, посели, удержи. Испоместь. Нужное количество и качество. Не можешь — не боярин.

Дружинник, становясь боярином, вынужден полностью изменить свой образ жизни. Почти всё, что он знает и умеет — не нужно. А нужно то, чего он не знает и не умеет. И, часто, не хочет. Боярство дают уже состоявшимся, немолодым людям. Им снова оказываться в роли ученика, бестолочи, неумехи — противно и обидно.

"Вася — лучший токарь 6 разряда. Поставим Васю директором завода!".

А отказаться от такой чести...

Паркинсон рассматривает различные коллизии, которые возникают в подобных ситуациях. Включая оплату счёта стоматолога за зуб, выбитый сыном "отказника" однокласснику, неудачно пошутившему на тему "отказа".

Отдельная тема: стартовый капитал. Без денег вотчину не поднять. Речь идёт о сотнях гривен. Да, князь даёт десять лет налоговых каникул. Да, скорость оборота капитала в здешнем сельском хозяйстве 3-5 лет. Но эти "стартовые" сотни — должны быть. Ты их где-то взял, прямо скажем — награбил. Кровь свою проливая. А теперь своё кровное... вложиться в каких-то чужих, косорылых, сиволапых... Без каких-либо гарантий.

Странно: нигде в литературе не читал про "тяжёлую боярскую долю". Про постоянное балансирование на грани нищеты. Не крестьянской, когда есть нечего и люди просят милостыню, умирая от голода и болезней, а боярской, когда некого в дружину выставить. После чего следуют позор, конфискация, изгнание. А уж потом и нормальная, "крестьянская", голодная смерть всего семейства в придорожной канаве — за ненадлежащие исполнение сословных обязанностей. Тобой лично.

В литературе не видел, а вот русские судебники и челобитные дают массу материала. Включая законодательный запрет детям боярским продаваться в холопы. Видать, невесело было помещикам на Руси, если они сами в рабство просились.

* * *

А вы говорите: "Евгений скучал"... Мне с этим... "святорусским боярством" совсем не до скуки.

Если первое условие боярства — населённую вотчину мы как-то...

Нет, тут ещё куча дел: нужно выдать десятка два вдов и девок замуж, нужно раскорчевать и распахать полтыщи гектаров леса, нужно "Паучью весь" полностью перестроить под "белые избы", нужно... но это в рамках моего понимания и запущенных уже процессов. А вот формирование дружины...

Я-то думал: соберу мальчишек моего возраста, погоняю их в части физкультуры. Аким научит из лука стрелять, Ивашко — саблей махать, Чарджи — на конях ездить...

Ошибка. Ошибка изначальная. Есть стандарт: боярская дружина. И состоит она из взрослых мужей. По здешним понятиям — 20-40 лет. После — старик, раньше — унот (юноша).

Меня, в моём нынешнем тельце, могут взять... мальчиком на посылках. Для знаменосца, хоругвью махать — ещё молод. Для бойца — тем более.

В боярских дружинах есть небольшое количество людей постарше. Командиры-наставники. Ивашко — ещё годится. Яков — муж крепкий, сухощавый... пройдёт. Сам Аким — нет. Руки сожжены. Небоеспособен. Из обоза командовать — пожалуйста. А вот на поле людей выводить...

Чимахай, к примеру, проходит и по возрасту, и по росту. Но... навыка гридня у него нет. Работать со щитом и копьём, в сомкнутом строю, или в седле от восхода до заката... Да по нему просто видно — не гридень!

Получается грандиозный облом: у меня нет людей для формирования боярской дружины! И нет времени для выращивания гридней из тех людей, которые у меня есть. Потому что крайний срок — осень. Смотры боярских дружин идут весной — после сева, и осенью — после жатвы. Дальше тянуть нам не дадут. И — хоть застрелись.

Мда... не из чего.

А из расчётов и прикидок вылезает всё та же проблема — деньги. Полста добрых коней — под сотню кунских гривен, пять кило серебра. А упряжь? А сёдла? А железо? Я не про какие-то хитрые булатные клинки или крупнопластинчатые максимилиановские доспехи — просто на боярском дружиннике десяток килограммов металла.

Здешнее железо по качеству можно разделить на три категории: кричное, ещё говорят — "сырое"; обычное, говорят — "крестьянское"; и оружейное — "мечное". Самое дорогое, естественно — оружейное. Мечи, кинжалы, шишаки, оплечья... Соотношение по цене с серебром 5:1. Правда, в отличие от галльских мечей времён Цезаря, здешние не приходится выправлять ногой после каждого удара.

Понятно, что подковы для коней или стремена делают из обычного железа. Или, там, рукоять к щиту гвоздями прибить... Такое железо — вчетверо дешевле, криничное — ещё вчетверо — 80:1. Только сделать из него ничего нельзя — в нём шлака от четверти до трети. Экономные новгородцы иногда делают из этого железа наконечники для стрел. Такие... одноразовые. А, к примеру, наконечники для копий — никогда.

Кроме железа, на гридня ещё много чего надо надеть. А прежде — купить. Полная выкладка российского солдата в начале Первой Мировой — 32 кг, в Отечественную войну 1812 года — 44 кг. Так у них — ни броней, ни щитов, ни мечей! То-то в летописях: "а доспехи везли в обозе" — постоянно. Пехотинец 19-20 веков перед боем снимает большую часть амуниции, средневековый — надевает.

Где на всё это денег взять?

Я — богатый человек. Хохряковская захоронка, клад волхвов, кое-что от "цапли" осталось, от попа Геннадия, Прокуево "приданое", мордовская соль... Но нормальная экипировка дружины потянет на 5-8 сотен кунских гривен.

К примеру, одна типовая кольчуга стоит в этом 12 веке в Англии — 100 шиллингов. 1800 граммов серебра. Корова у них стоит 6 шиллингов. Что даёт "в здешних коровах" — 8-12 кунских гривен, 400-600 граммов того же металла. Только за один, хоть бы и важный, элемент снаряжения!

В средневековье очень сильный разброс цен. Впрочем, и в 19 в. многие массовые вещи в Англии и в России различались по ценам втрое.

"За морем телушка — полушка, да рубль — перевоз" — русская народная мудрость по поводу экспортно-импортных операций.

Особенно резко видна разница в ценах именно во второй трети 12 в.

В 1133 в Англии вблизи Карлейла были открыты залежи серебра. Там началась настоящая "серебряная лихорадка". Полукруг серебряных рудников в Камберленде, Дареме, Нортумбленде производил 3-4 тонны металла в год — на порядок больше, чем вся остальная Европа. К этому времени в Иране истощаются известные серебряные рудники, халифатский дирхем, три века бывший основной монетой на "Святой Руси", становится пустышкой.

Кажется, именно эта "серебряная катастрофа халифата" заставила "Святую Русь" объявить "национальный дефолт" — вчетверо уменьшить основную денежную единицу, гривну. "Гривна серебра" и "гривна кун" — стали разными понятиями.

Вот, говорят иные: Воевода Всеволжский — Русь обустроил, богатой сделал. А я всю жизнь, как баран безрогий, в трёх осинах мечусь да головой об них стукаю! А имена тем деревам такие: люди, хлеб, железо. Без людей — никакое дело не делается. Без хлеба — людей не собрать. Без железа — хлеба не взять. И опять по кругу: без людей — железа не добыть... Говорят в народе: "голову вытянешь — хвост увязнет". А у меня хвостов не один, а три. И все вверх держать надобно. Соблюдая меж ними постоянное равновесие, оптимум. Вот в этом круге и кручусь всю жизнь.

А серебро... А на что нам серебро? Может, потому и живём богато, что всё русское серебро у меня в погребах кучами сваленное лежит?

Конечно, если бы было время... Тех же коней можно было бы и самому разводить... Доспехи понаделать... Железо взять дешёвое и самим... Времени нет — всё придётся покупать.

Это разовые расходы. А дружину нужно ещё содержать. Полста коней... десяток пудов овса. Каждый день!

Я могу задурить головы княжьим, но себе-то... вотчина ещё не развёрнута. Хлеб придётся снова покупать. И, блин! Придётся покупать железо. Много железа. Потому что "белые печки" требуют его куда больше "чёрных". А ещё косы-литовки, штыковые лопаты...

Я вкладываю и вкладываю. На уровень самоокупаемости мы не вышли. А всё ненужное железо, которое в усадьбе было, Прокуй уже использовал. Николай, с моего согласия, каждый раз — "нужно", потихоньку тратит моё серебро. Дали взятку елнинскому "росомаху". Зря дали. Но назад не вернуть. Всё, что брали с собой в Деснянский поход... В Елно летом хорошо сыпанули. И так — по мелочам.

А ещё мне надо новую кольчужку покупать — расту я. К осени, поди, будет по... Ну, "вам по пояс". Неприлично как-то.

Пойду-ка я бухгалтерских книг почитаю. Может чего и соптимизирую. Николая наскипидарю. Насчёт продаж нашего... скипидара. И прикину — как с рязанскими купцами разговаривать. По высокой воде они должны хлеб привезти за прошлогоднее полотно от "пауков". И с "насильниками" из Коробца надо что-то делать. Поскольку отдать долги по "покаянным грамоткам"... у них никак.

Мечта подростка — "Капитан Сорви-голова" — разбилась об государственные нормативы для призывников. Что не ново.

Эх, Буссенар, Буссенар. И бесчисленные "буссенарики"... Не скакать мне с пацанами по саванне на пони, постреливая из полуавтоматического и крупнокалиберного во всё шевелящееся и нехорошее...

Да и фиг с ним, не такой уж я любитель верховой езды. Но полтора десятка здоровых, оружных, обученных, чужих мужиков в моей Пердуновке... Ключевое слово здесь — "чужих"... Будут проблемы. Их надо заблаговременно минимизировать. До полного... минимума. Как? — "ХЗ" — "хрен знает"...

Моё, несколько мальчишеское (все мужчины до старости мальчишки), желание обучиться всяким военным хитростям, типа скакать по-джигитски, рубиться по-батырски и стрелы пускать по-робингудски, захлебнулось в первой же оттепели. Едва стало теплее и мокрее, как начало "гореть" зерно, гнить и вонять мусор, прежде прикрытый снегом, и течь, все, что не попадя. Включая носы моих людей.

Потом начал сходить снег в лесу, на недавних лесосеках. И началась корчёвка. А людей у меня нет. Потому что я — кретин 21-вековый! Все технологические цепочки строил по индустриальному: "сегодня мы так как вчера, а завтра гораздо ещё" — повторение изо дня в день.

"Повторение — мать учения".

А здесь — все неуки! Потому что — всё сезонное! И если в лесу оттаяла полянка, то нужно всё бросать — и строительство изб, и лепку кирпичей, и срочно бежать, дёргать пни из земли.

Как первый пригорок согревшийся увидел... Я, конечно, сразу побежал, оповестил, организовал, обеспечил... Ну там... кони-телеги, топоры-лопаты, мужики-начальники... Сам с топориком полез корни рубить. Тут Потаня засопел, засмущался сильно и так это, на ушко, намекнул:

— А пошёл бы ты, боярич, отсюдова на... к своим боярским делам.

Нет, выразился он более витиевато. Полностью до меня только к вечеру дошло. Но смысл именно такой: не боярское это дело — на пупок брать. Иди отсюда, мешаешь.

Скучно. Все в лесу делом занимаются, а я тут по подворью круги нарезаю. Ладно, будем справлять боярскую... справу. Если не я, то — кто?

Сбегал на заимку: Артёмия проведать и, заодно, перепроверить достоверность услышанного от "аксакалов с б. опытом". Здесь "б" от "большой". А не то, что вы подумали.

Увы мне — таки "да". Артёмий и ещё одну "плюшку" добавил. Специфически-местно-эпохальную. В смысле: "здесь и сейчас".

При при формировании новых боярских дружин, князья навязывают владетелям "своих людей".

Невелика новизна — так строится моя Россия в ВВПешном варианте: в руководстве каждой приличной компании человек из соответствующих органов. Он, конечно, отставник, но связей не теряет. Такое... "государево ухо". На финансовых потоках.

Дальше по фольку: "в одно ухо влетает...". Или по Ломоносову: "И ежели где чего и убудет, то в другом месте столько же...". За вычетом, естественно, накладных расходов и комиссионных.

Впрочем, "князь навязывает" — громко сказано. Принцип хорошо знаком по РФ: сам себе ошейник попросишь, накормишь, украсишь... И будешь радоваться — не сильно "трёт шею".

Артёмий объяснил внятно:

— Князь и говорить не будет. Ну, если только у Акима о здоровье спросит. А вот конюший, или помощник его, ясельничий, посоветует: возьми вон того старшим десятником.

— А на кой он мне? Неизвестного человека да в командиры...

— А куда ты денешься? Эх, Ваня... Девкой тебе лучше было. Ладно, пошутил я. Неужто ты думаешь, что можно выставить большой десяток, чтобы никакого огреха не было? У одного — нож не наточен, у другого — подмётка отваливается, у третьего морду скосоротило — зуб болит... Что тебе будет в укор поставлено — один господь знает. Но что-то будет обязательно. А вот далее... Ежели у тебя старший десятник из княжих — он пойдёт, поговорит, скажет, что исправит, ему поверят, да отпустят вас с миром. А вот если Аким с разговорами сунется... Ну, дадут день на исправление. А на другой раз снова упущение найдут...

— Погоди. Так ведь Аким и сам из дружины.

— Аким... Ты знаешь — как его из дружины уходили? Вот и я об том. Тут вопрос в доверии. А Акиму... Да и вообще: боярин, просидев в глухомани 10 лет... а тут ещё и князь поменялся — в Смоленске теперь Роман Ростиславович, Благочестник. Так что наперёд надо будет с боярами ближними потолковать, разнюхать... А то — по шапке дадут, вотчину отберут да другому и отдадут. По закону.

Как это?! Мою вотчину?!! Пердуновку с Рябиновкой и "Паучьей весью"?!!! Я здесь столько сил...! Я тут всякого чего...! И это всё моё — какому-то... кое-какеру?! С печками, с хоромами... А люди мои?!!!

— Коли будет новый боярин — ему и люди служить будут. И вы тоже — земля-то его станет. Ну, или на княжьи земли переберётесь. Будешь под княжьим тиуном ходить, подати в княжью казну платить.

Мда... Вполне по Аронову:

"А ударник гремит басами

Трубач выжимает медь

Думайте сами, решайте сами:

Иметь или не иметь".

Очень типично: если ты что-то имеешь, то и тебя за это... имеют. Мне здесь хоть какое "государево ухо"... или — глаз... или — нос... или ещё какой государев член...

Но с этой... феодальной системой бодаться... Если не на укус-хапок — "украл-убежал", то нужна другая система. Наверно, тоже феодальная — средневековье же! Но — своя.

И чего делать?

Как любит приговаривать Аким Янович: "Индо ладно. Поглядим".

Странный я какой-то попаданец. Первый раз вижу, чтобы прогрессор мудрых слов — у аборигенов поднабрался...

Глава 203

Выхожу я весь такой "обзабоченный думами тяжкими" от Артёмия и попадаю к Маране в руки.

С Артёмием, по её словам, всё нормально будет: через месячишко, пожалуй, и спляшет. Ещё там у неё всякие дела по хозяйству: спирта ей ещё надо, щипцы зубодёрные сделать, а то у нас тут зубы ниткой дёргают.

Ну, известное дело: нитку — на зуб и другой конец к дереву. А потом — резко огнём в лицо. Человек с перепугу дёргается, отскакивает, а зуб — на месте остаётся. В смысле: на ниточке.

Я киваю, и тут она мне выдаёт:

— А ещё должен ты три дня держать полный пост. Только на воде, на хлебе и без баб. А на третий день — помойся весь начисто и как стемнеет приходи один сюда.

И чтобы это значило? Нормальный глаз у неё прикрыт, на лице — умильная улыбка. В её исполнении похоже на оскал крокодила. Второй зрачок смотрит дулом крупнокалиберным, а одной из своих нижних конечностей она землю смущённо ковыряет.

— Зачем?

— Ты что? Ты струсил?!

— Кто?! Я?!!! Конечно. Ты же — смерть ходячая. Как же мне тебя не боятся? Тем более — помывшись... Так зачем я тебе нужен?

— Эх, лягушонок... Колдовать буду. Тебе же интересно?

Как говорил Шурик в "Кавказской пленнице":

— Принять участие в каком-нибудь древнем обряде — моя мечта.

Потом, правда, ему не понравилось.

Мара видит всю глубину моих сомнений и успокаивает:

— Не боись. Тебе вреда не будет.

Потом, подумав, честно добавляет:

— Вроде бы. Точно не скажу — прежде такого не делала. Но, волчонок, без тебя — никак. Придёшь?

Я... Лезть как Шурик в какой-то неизвестный средневековый обряд... Очень не факт, что там будут "кунаки влюблённого джигита". А оно мне надо?

Да нафиг мне все эти мракобесные экзерцисы! Я тут самый умный, самый продвинутый, самый прогрессивный! Самый-самый...

Пока. Пока меня здесь уважают.

Если Мара потеряет ко мне уважение — потеряет и интерес. Тогда... можно шкурку самому снимать и на заборе развешивать. Или нужно Мару сразу резать. Вот прямо сейчас, потому что она меня уже знает, и всякие мои "задние мысли"... не дословно, без привязки к местности/времени, но... Если я решу её убить, то приму решение только так, чтобы она этого не видела и не слышала. Иначе я умру первым. А пока...

— Приду. Чего-то с собой взять? Ну, тогда до встречи.

Хорошо, хоть верёвку свою приносить не надо.

Через три дня голодный, чистый и злой... Почему злой? — А какой?!

Тут и так бабы в селище балабонят без остановки:

— Ну ладно, гречанка бояричу надоела. Так вон же скока молодок! Всяких разных! Ой, бабоньки, он же ж и есть перестал! Видать тоска-кручина приключилася. Ой что будет! Кто к бояричу кормить-ублажать пойдёт? Пока он зубами щёлкать не начал?

Начали ко мне выборных подсылать. То одна прижмётся, то другая прислонится. А уж ворковать-то — все!

Ну ладно — бабы. Так ведь и эти...

Два дурака сели скипидар пить. Вот те крест святой — не вру!

— Дык... эта... мы стал быть подумали... ты-то огненную воду пьёшь... ну... и эта... оно ж горит...

Мать вашу! Где моя клизма?! В медицинском смысле — она бесполезна. А вот в воспитательном... чтобы надолго от таких глупостей...

Пока мозги... и прочие части тела... промывал, к Маране заявился уже затемно.

— Пришёл-таки. Смелый. Ну, коли так — раздевайся.

— Мара, ты меня, часом, ни с кем не спутала? Сухан во дворе сидит — может, его позвать?

— Не спутала. Не боись, мартышок, я маленьких не люблю.

Во блин! Опять фольк пошёл.

— Так у нас с тобой, Марана, маленьких и не будет. Я умею.

— Дур-р-рак плешивый! Тряпьё долой! Живо! Время уходит.

Судя по всему, "божественный" секс не предусмотрен. Да и не устроимся мы вдвоём на такой узенькой лавке, куда она мне указала. А жаль. С голодухи и от воздержания я бы... и покушать...

Марана вытащила из водяной бани невеликий горшочек и начала, бормоча, фыркая и ругаясь, намазывать меня какой-то... сине-зелёной гадостью. По запаху — что-то болотное. По произносимым словам... Ну, если считать это колдовским заклятием, то все самцы в округе, начиная с майских жуков, должны сдохнуть не родившись.

А вообще-то приятно. Так это... и холодит, и будоражит... интересно — а где она массажу училась? Вот не поверю, чтобы наши предки, а особенно — предкини, в этом ремесле ничего не понимали! В летописях не написано, но мне не верится.

Под руками Мараны моё тело постепенно менялось. Куда-то отступило чувство голода, суета и раздражение, отодвинулись всякие дневные заботы. Казалось, на коже постепенно нарастает холод. Но не проникает глубоко в мышцы, потому что внутри возникло чувство тепла. Такое мягкое, уютное, весёлое тепло. Оно пробивалось к поверхности тела подобно пузырькам в шампанском. Становилось всё... веселее. Мир вокруг выглядел всё... забавнее. Хотелось смеяться, хотелось ущипнуть Мару, попрыгать, подурачиться. Хохотать под коркой льда.

Мара стащила с меня бандану, и начала смазывать лысую кожу моей головы. Я балдел: больше года никто не касался моей головы. Никто не разминал её двумя руками с редкими почёсываниями. Как я понимаю шимпанзей! И прочих... приматов.

"Основной инстинкт" — это "почешите мне тыковку", а не то, что вы подумали.

Я, конечно, высокотехнологичный попадун, но правильно размять затылок... и ниже... сам — не могу. Как-то коллеги упускают зависимость попаданца от умений аборигенов в части "спинку почесать". Можно, конечно, скребницу какую-нибудь спрогрессировать, но...

Проще надо быть, ближе к народу! Поймать народ, научить и пусть почёсывает.

— Перевернись. Осторожно!

Я чуть не слетел с лавки. К этому моменту всё вокруг приобрело... мерцающую контрастность.

В этой ведьминой избушке темновато. Но сейчас разные предметы утвари вдруг стали ясно видными. Как-то... гравюрно. Очень чёткие, до болезненности, контуры. Больно не от света — всё серое. А именно от резкости очертаний. Постоянно плыла перспектива: кружка на столе вдруг стала очень большой и близкой. Но стоило взглянуть в сторону и снова вернуть взгляд — маленькая, неясная, далёкая.

Кстати о кружке. Мара, поразглядывав меня, лежащего на спине, поставила взятую, было, кружку обратно.

— Жадная ты, Марана. Бедной ящерке и воды бережёшь.

— У тя и так вон. Торчит колокольней. Мало что не звенит. Тебе этого зелья дать... неделю до ветру только с молитвой ходить будешь.

— Чегой-то?

— Тогой-то! Так зажмёт... отливать будешь только с божьего соизволения.

На Аничковом мосту как-то попалась на глаза табличка: "Барон Клодт — изваял. И — отлил". Тоже, похоже, были проблемы. С отлитием.

Она прошлась основанием ладоней по груди и животу, очень осторожно размяла шею. К этому моменту у меня внутри из мягкого и весёлого тепла стал формироваться какой-то... раскалённый стержень. От головы через позвоночник до... головки. Это был совсем другой жар — очень горячий, злой. Шестигранный стальной прут прямо из кузнечного горна. У меня, видимо, изменился взгляд. Марана отодвинулась и с угрозой произнесла:

— Только попробуй. Пришибу.

— Думаешшшь? Успееешшшь?

Она отшатнулась.

В голове нарастал звон и жар. Кованый стержень внутри меня начал раздуваться. Как воздушный шарик в куче пенопластовых крошек. Неровно, коряво, со скрипом.

Всё-таки ведьма меня чем-то... Что я ей такого сделал? Причины — потом... Какой-то яд контактного действия... Не яд — наркотик... Рецепт — потом. Сейчас — выбраться. Во дворе — Сухан. Велю — он убьёт ведьму. Меня — в реку. На прополаскивание.

Следующий момент я поймал уже стоя. Что-то возилось на полу, у меня в ногах. Вру — не у меня. Ноги были волчьи. В меху, с когтями. Рядом характерно торчали в разные стороны ноги Мараны. А мои где? Опять фольк? "Це — жинкины ноги, це — мои. А це — чьи?".

Конфликт принадлежности конечностей в анекдоте решается уходом дознавателя на сеновал. Пробую. Не получилось. Ноги двинулись все. И Маранины с их избыточной стреловидностью — тоже. Странно. Лицо и поверхность тела как-то... одеревенели. Губы и щёки стали очень тяжёлыми, неподвижными. Язык тоже заплетается, задевает за зубы и щёки изнутри. Как-то... зависает на некоторых звуках.

Мара хрипела. Сперва я не понял, но, сфокусировав взгляд, обнаружил её распахнутую пасть. Аж до гланд. Потом — свои руки у неё на шее. Точнее: на её платке, который сбился ей на шею. Я затягивал его своими руками. Тоже... одеревеневшими. Она вцепилась своими руками в мои, кажется, даже царапалась. Но чувствительности не было.

Я наклонился ближе к её лицу и с любопытством рассматривал — у неё вылезают из орбит глаза. Это... забавно: глаза разные, а вылупляются синхронно. Если пренебречь различиями в топологии внешних оболочек, то сущность у них одна: гляделки. Соответственно, и выскочат они одинаково.

Радость от проявляемой мною способности логически мыслить, от гордости за свою молотилку, вызвала желание придумать ещё какой-нибудь... силлогизм. С предикатом заключения. Или лучше — парадокс. Типа: "болтовня повешенного". Он же болтается!

Есть такое явление: ассоциативный кретинизм. Мне оно вполне свойственно. Мысль о "болтающемся повешенном" заставила меня инстинктивно перевести взгляд на низ своего живота. Не висит. Совсем не болтается. Торчит. Как колокольня. Найду колокол и позвоню. Просто — есть чем.

"Вечерний звон, вечерний звон!

Как много дум наводит он

О юных днях в краю родном,

Где столько баб, где мой дурдом.

И как я, с ним навек простясь

Там позвенел в последний раз!".

Цвет странный. И на ощупь... не моё. Мало того, что не чувствую, но и фактура поверхности... Странно. А где эта дура?

Мара сумела оторвать мою вторую руку от своего горла, завалилась на бок и надрывно кашляла, с воем заглатывая воздух. Рывком опрокинув её на спину, я подсунул ей под нос свою "колокольню" и поинтересовался:

— Это что?

— Я же не для себя! Ты же ей должен! Кроме тебя — некому! Это твоя обязанность!

Обязанность? Кому я ещё в этом мире чего должен? И какая связь? Мара сунула мне в руки какую-то шкуру, и принялась нервно уговаривать:

— Одень. Рубаху эту мехом наружу и голову. И пойдём. Ждёт она.

— "Она" — кто?

— Волчица. Елица. Она же... ей же... Я её опоила, в волчью шкуру одела, на цепь посадила. В баньке на полке — раком стоит, рыком — рычит. Она теперь — не она, а волчица лесная. И ты одевай. Ты — тоже волк.

— Не понял. Маскарад? Зачем?

— Она — не она и ты — не ты. Она — не девка, ты — не боярич. Волк с волчицой... свадьбу играют.

Несколько мгновений я пытался переварить услышанное и совместить с известным. Шарики в моей молотилке упорно не цеплялись за ролики. Попытки мыслить обламывались на первом же шаге. Как это часто бывает — помогло знакомое.

"Я — не я, и корова не моя" — русская народная мудрость.

* * *

Из фолька, но более новейших времён:

"Подходят ко мне двое и говорят:

— А! Фёдя! — и давай бить-молотить.

— А ты?!

— А мне пофиг — я же Вася".

* * *

Как такой метод по-научному называется? Имперсонализация? Перенос личности? Замена самоидентификации? Маленькие дети часто выдумывают себе "карлсонов" с пропеллером и сваливают на них ответственность за съеденное варенье. Это годится для городских детей. А здесь одушевляют всё — выбор больше.

"Я — сучка, сучка, сучка.

Я вовсе не медведь.

Волчице так приятно

От волка залететь".

Бедный Винни...

Мара надумала излечить девку от её психа. По народной методе: "клин — клином". А страх — волком? Не знаю переживёт ли пациентка лечение. И у меня внутри этот раскалённый стержень... Как бы не зажариться.

Рубаха представляла собой подобие детской распашонки с пришитыми варежками из волчьих лап с когтями. Когти были специально сточены. А снизу на мне были штаны, тоже из волчьих шкур. Светлый густой длинный мех, покрывающий ляжки волков с внутренней стороны, выглядел на моих ногах... смешно и глупо. Особенно из-за прорези в паховой области. Откуда торчала моя "колокольня".

— Мара, ты чего, штаны без прорехи найти не могла?

— Сейчас-сейчас, миленький. Вот шапку тебе оденем. Чтобы и не узнал никто.

Что, там ещё и зрители будут? С аплодисментами и вызовами на бис...

Она попыталась нахлобучить на меня чучельную голову крупного волка. Тяжёлое, несуразное... изделие. С кусочками прусского янтаря, вставленными в глазницы.

Я перехватил её руки, взял эту лохматую голову и надел на свою лысую.

Отвратительно. Какой-то сложный запах: гниль и что-то пряное. Ничего не видно и не слышно. Меня потянуло за руку, и я сделал шаг. Один, другой... Очень мешали когти на ногах — цеплялись за всё. И сильно раздражала "колокольня". "Болтовня свободного эректуса". Частично свободного: с одного конца.

Фольк снова прав: "Нет правды в ногах. Но нет её и выше".

Медленно, в раскорячку, в полной темноте волчьей маски, я, наполненный внутренним жаром и холодом, шаг за шагом двигался куда-то, влекомый твёрдой рукой прыгающей богини смерти.

Данте Овидий так отвёл в ад. А меня куда?

В какой-то момент воздух вокруг обжёг мои ноздри. Запах в маске усилился до невыносимого. Я попытался сдёрнуть этот... "гермошлем", освободить голову и вздохнуть нормально. Но меня что-то стукнуло под коленки. Падая, выставив вперёд руки, попал ими на что-то... живоё.

Оно дёрнулось, я инстинктивно попытался ухватиться за него. Но в этих... варежках с когтями. С тупыми, как я сам... Сжал между ладонями. Оно рвалось из моих рук. Автоматически прижал крепче, дёрнул вырывающееся на себя.

Оно пыталось вывернуться, убежать. А я терял равновесие, заваливался вперёд. Снова рывком вернул это, в моих руках-лапах, назад. И понял, что я... что моя "колокольня"... куда-то... попала. Чем-то направленная. Кем-то. Но чувствительность у меня... как у бревна. Судя по очередному рывку... этого, которое в руках... по смутно донёсшимся до меня звукам не то — визга, не то — воя... кому-то больно. А мне? — А... деревянно мне всё! "Я — не Федя, я — Вася".

Три дня голодовки с воздержанием несколько сместили... мою адекватность. В сторону раздражительности. А снадобье Мараны качнуло маятник в ещё дальше. Тактильные ощущения пропали ещё в избе. "Ничего — не вижу, ничего — не слышу"... И не нюхаю — тоже. Только лапаю. Лапами.

Волчья шкура и маска вообще отсекали меня от внешнего мира. Это раздражало и тревожило. Избавиться от них не получалось: руки были заняты: что-то живое, гибкое, нервное пыталось вырваться из моих лап. Дёргалось, изгибалось... Стоило чуть ослабить хватку и оно куда-то уползало.

Такая... непослушность бесила, вызывало ярость, стремление наказать... Я резко рванул это... чересчур самодеятельное... на себя. До удара. В низ живота. Чуть отпустил и, когда оно снова попыталось вырваться — повторил ещё резче. И — ещё. И, уже сам, отталкивая зажатое между ладонями-лапами, вернул в удобное для меня положение. В удобное — чтобы рвануть. Чтобы воткнуть. Насадить. Вонзить. Насквозь. До упора.

Я таскал это... дрожащее, изгибающееся, вырывающееся... мясо вперёд и назад. Всё резче, всё сильнее. Всё чётче, "рубленнее", фиксируя каждую фазу, каждое движение. В мгновения замирания, ладонями, даже через подушечки волчьих лап чувствовал содрогание этого... живого существа. Попытки вырваться, как-то уползти или увернуться ослабели, потом прекратились.

Но я не верил: затаилось, обманет, прыгнет. Ещё раз ударить, ещё жёстче, ещё сильнее. "Вложить ума", "научить жизни", "где пнул, там и завалится", "чтоб и мысли не было"...

В моменты пауз я чувствовал, что оно уже не пытается что-то сделать само, что оно покорно, обессилено, остаётся, "зависает" в том положение, где я его остановил. Только дрожит меленько.

И это — тоже раздражало. Злило. Вызывало ярость. Стремление повторить, сделать ещё раз, ещё больнее. Рвануть на себя и насадить ещё глубже. Чтобы пробрало. Чтобы дошло.

"Дошло" — что? Что от меня не вырваться? Или что крик боли, стон слабого — созывает хищников со всего леса? Не знаю... Молотилку клинило на каждом обороте. С хрустом, будто во всей зубчатке — песок.

Где-то на краю сознания проскочила мысль, что волки так не делают. Манера таскать самку за бёдра появляется у приматов с их человеческими руками.

"Развитие человеческой руки открыло путь к развитию человеческого мозга". И не только.

Кажется, это было последняя связная мысль. Я продолжал дёргаться, ощущая, как во мне нарастает бешенство, как мне становится совсем нечем дышать в этом... идиотском колпаке. Как всё сильнее стучит кровь в голове, всё резче запах гнили и пряности. Прежнее ощущение холодка на коже исчезло, но чувствительность не восстановилось.

Снаружи я был похож на дерево. На сухое, до пыльности, до трещинности — берёзовое полено. А внутри с каждым моим толчком рос раскалённый стальной стержень. Он рос и раскалялся. Это было... очень тревожно. Нервенно. Кажется, я что-то рычал под маской. Подвывал в такт моим движениям, в такт пульсации огня внутри.

"Дерево" нагревалось. Потом вдруг... полыхнуло. Как сухое полено — сперва в одном месте и, мгновенно — по всей поверхности. Меня аж выгнуло, изнутри рванулся рычащий вой. Это не было больно. Скорее — страшно. И — восторженно. И сразу — мокро. Меня прошибло потом. По всему телу вплоть до щиколоток. Кажется. Отпустило. Губы, сведённые до этого судорогой в волчьем оскале, обмякли.

Вообще — тело осело, стало... пустым. Сила, раскалённый стальной стержень, державший его, исчез, испарился, улетучился. Я устало выдохнул и повалился куда-то вперёд, вяло пытаясь остановить своё падение дрожащими от слабости и мокрыми от пота руками.

Разбудило меня... Женские стоны страсти всегда вызывали во мне припадок активности. Какой может быть сон, если в паре метров Марана исполняет свою "песню любви"! Тут даже обморок не поможет. Только могила. Да и то, с учётом амплуа исполнительницы... Она ж и мёртвого поднимет!

Некоторое время я лежал с закрытыми глазами. Не то, чтобы смущать их не хотел... Слушал. Себя.

Во всём теле... усталость, пустота. Чуть ломит левый висок. Какие-то обрывки из недавних картинок. Какой же я, всё-таки, дурак! Так довериться этой... ведьме! Она вполне могла меня ухайдокать. Стоило её только захотеть. Или просто... передозировка, аллергия, нестандартная реакция...

Ванька-покойник... очень близко. А ещё... унизительно как-то. Меня... употребили. Согласно перечню каких-то моих обязанностей. Как вибратор в лечебных целях. С сакрально-ритуальным антуражем.

Исконно-посконные языческие суеверия — инструментарий психиатра-любителя. И я в роли молоточка. Которым по коленке стукают — дёрнётся ножка или нет?

Внутренняя проверка собственного тела давала надежду на относительную "самоходность". Осторожненько поднялся и сел. Чуть кружилась голова, подташнивало. Лёгкий звон в пальцах и в дёснах. А так... "Будем жить". Как и с кем — сам решу.

В избе, на широкой лежанке у противоположной стены, Мара старательно "объезжала" Сухана в позе "родео". Моё шевеление привлекло её внимание, но никак не отразилось на процессе. Впрочем, сосредоточенное и целеустремлённое выражение "богиньского" лица сменилось улыбкой. Насколько я понимаю её физиономистику — дружелюбная, заботливая, несколько покровительственная улыбочка. Но когда зубы видны до коренных — можно и ошибиться.

— Ну что, волчонок? Понравилось? Лихо ты ей. Будто и вправду — бирюк на волчьей свадьбе. Теперь она дня три-четыре отлёживаться будет. А встанет — шёлковой. Ты ей такой страх вбил... все другие вылетели. Могуч, могуч! Надо будет и самой как-нибудь. Этот-то хорош. Но иногда и новенького чего хочется попробовать. Молоденького. Хи-хи-хи...

Она не прекращала своих ритмических движений, просто лучась самодовольством и само-удовольствием, а я, несколько нетвёрдо стоя на ногах, оглядел избу в поисках своей одежды, и, сделав пару неуверенных шагов к сексодрому, уцепился за её плечо.

Тоже улыбнулся ей в ответ. И изо всех сил, проворачиваясь на месте, теряя равновесие и падая, сдёрнул её на пол.

— Ах! Ты... Ты что?! Ох...ел?!!!

— С-сухан. Бей её.

Мара, несколько ошеломлённая своим падением, пропустила пару секунд. Потом, перевернувшись, резво устремилась к двери на четвереньках. Мне хватило сил подняться. На двух ногах двигаться быстрее, чем на четырёх да ещё с такой вывертностью. Я упал ей на спину и, вцепившись в платок, замотанный на шее, попытался душить.

То, что вчера получилось вполне естественно, без контролируемого напряжения сил, сейчас оказалось невозможным — Марана просто дёрнула плечами, и я улетел в угол.

— И-ех!

Плохо. Ещё один боксёр-заочник. Надо учить Сухана правильному удару. Обычная для русских гридней оплеуха в такой позиции не срабатывает, а удар мягкой нижней частью кулака между лопаток — малоэффективен. Надо показать удар торцевой частью.

Хотя, может, он и прав: бил бы "правильно" — убил бы.

— За руки держи.

Я подобрал в углу дрючок, всунул под узел платка у неё на шее и начал крутить.

Какой у меня многофунциональный дрючок! Некоторые мои коллеги по попадизму без ручного пулемёта с запасными барабанными магазинами — даже спать не ложатся. А вы пробовали душить человека с помощью РПК? Вот я и говорю: берёзовая палка хоть и не стреляет, но очень смертельна.

Сухан вывернул ошеломлённой женщине руки за спину, уселся сверху, а я, прижимая её лицо к полу, монотонно затягивал удавку.

Марана начала судорожно биться под нами, но сил ей надолго не хватило. Я довернул палку, придержал, потом отвернул на пол-оборота. Позволил заглотнуть воздуха. Потом — снова довернул.

Мне не нравится, когда меня используют. Даже в медицинских целях.

Возможно, она хотела чего-то хорошего. Господь ей судья — "благими намерениями вымощена дорога в ад". Вот по этой дороге она и отправится. Я — не русский народ, она — не Рылеев с Пестелем. "Для народа, но без народа" — у меня не пройдёт.

Никогда не думал, что мои, несколько хихикающие размышления насчёт роли зоофилии в истории человечества, получат столь идиотское выражение в моём личном жизненном опыте. В форме "волчьей свадьбы" с моим персональным участием.

Когда-то в садике я играл волка в постановке "Трёх поросят":

— Я злой и страшный серый волк! Я в поросятах знаю толк!

Потом вырос, стал "знать толк" и в женщинах. Был в пионерах, где и усвоил главный принцип юного ленинца — "всегда готов!". Но применять меня "в тёмную", кого-то мною... трахать. Без моего согласия, мимо моей воли...

Воли своей я не отдам никому.

У меня... наблюдались остаточные явления. Вялость, замедленность. Сухость во рту. Молотилка никак не хотела выходить на нормальные обороты. Я тупо затягивал петлю, не сильно задумываясь о том, зачем я это делаю, что из этого получится... Вот сейчас правильно вот такое действие. Почему? — Ну, наверное, у меня были причины принять такое решение.

Тут Марана издала мощную трель. Чем-чем... Ну не ротом же!

Этот звук, громкий, долгий и многоголосый, привлёк моё внимание. Пробился сквозь общую тупость и замедленность.

Как-то на предсмертную речь... Наверное, надо дать ей право на последнее слово. По теме: она сама до этого додумалась или ей кто-нибудь подсказал?

Ослабил закрутку на её шее, терпеливо подождал, пока она закончит кашлять и заглатывать воздух.

— Расскажи мне что-нибудь интересное, Марана. Чтобы я не пожалел воздуха, который ты глотаешь.

— Ты, кха... ты сдохнешь! И попадёшь ко мне! В моё царство мёртвых! И тогда я...

— Ты дура, Марана. Ты радуешься тому, чего должно бояться. Да, я умру и попаду к тебе. Ты жаждешь провести вечность во вражде со мной, со Зверем Лютым? Тебе даже убежать будет некуда — твоё царство станет моим. Ничего не остановит мою волю. Мою волю над тобой.

Что-то я совсем плохо соображаю. Возможен ли переворот, силовой захват власти в "царстве мёртвых"? Кажется, по греческой мифологии такие прецеденты были. Насчёт славян — не знаю. По христианству Сатана сумел поднять мятеж среди ангелов в царстве божьем.

"Мятеж не может кончиться удачей.

В противном случае его зовут иначе".

Так что вопрос чисто технический: удача и название.

— Ты оказалась... глупой. Ты попыталась управлять мною. Подмять мою волю. Дуры мне не интересны. Так и быть, я не буду обижать тебя на том свете. Но на этом... ты лишняя.

— Стой! Погоди! Акха-а!

Я начал снова закручивать удавку на её шее. Но остановился.

— Не проси у меня милосердия. Его нет у меня. Что ещё ты мне можешь сказать, Марана?

Кажется, она и правда собиралась просить пощады. Всё-таки, мирная жизнь, защищённая, обеспеченная, обустроенная... Опять же, я сдёрнул её с Сухана в фазе, близкой к приятному завершению... Слишком контрастный переход.

Умирать хорошо, когда ты к этому готов, когда есть время собраться с духом, смириться с неизбежностью.

Но баба крепкая — быстро "затоптала" в себе всякую надежду на мою жалость. Собралась, сосредоточилась. И выдала:

— Постой! Я знаю тайну! Твою главную тайну!

Что?! Моя главная тайна — что я попаданец. Мирный обыватель из 21 века. "Эксперт по сложным системам" среднего уровня полёта. Она этого знать не может. Этого никто знать не может! Или я чего-то не понимаю?

— Говори.

— Акха... Воды дай.

Ага. Водички тебе...

Я просто провернул палку на оборот. Посмотрел, как она синеет, отвернул.

— Акха! Ах-ха. Кхр. Я тебе... перед тем как на случку вести... на уд чехол кожаный надела. Ну, чтобы она... от тебя не понесла. А то... после моих снадобий... такое выродить можно... Погоди! Не дави! А потом семя твоё посмотрела. Не глазами — есть способы. Мёртвое оно у тебя! Вот.

Марана смотрела сперва тревожно, потом, когда поняла, что я уловил смысл произнесённых слов, выражение её лица сменилось на более самоуверенное.

— И чего?

— Так известно чего — детишек у тебя не будет. Пустоцветная ты мартышка.

Её самоуверенность достигла высокого градуса злобной радости и полного превосходства. Торжество с петлёй на шее. С немалой примесью демонстративного, несколько брезгливого сочувствия. И чему эта уродина радуется?

— Ты, обезьянчик, Марану слушай. Может, и помогу чем. А без меня ты так и останешься... На берёзе лишаем.

Не понял. Туповат я нынче.

* * *

А! Факеншит! 12 век, средневековье! "Детей даёт бог", "плодитесь и размножайтесь"...

Здесь бесплодие — полная катастрофа. В идеологии — гнев божий. Естественно, не просто так, а за свершённые грехи. Ты не знаешь, где ты согрешил? Неважно, Он — всевидящий, молись и, может быть, он простит тебе твою неизвестную вину. Или вину твоих предков.

Полная катастрофа в экономике. Без детей нет нормального семейного хозяйства, нет обеспеченной, хотя бы — приличной старости. Впереди смерть в холоде, голоде, одиночестве.

Катастрофа социальная: к тебе относятся как к больному, ущербному, неправильному, "не нашему".

Полная катастрофа в политическом плане.

Здесь политика — борьба династий.

"Монархия — форма государственного устройства, при котором власть передаётся половым путём".

"Почитать в отца место" — формула вассальной присяги на "Святой Руси".

На боярском уровне отсутствие детей, отсутствие возможности установить надёжные, семейные связи путём браков в этой среде... Ты даже не второй сорт — просто неуместен. Как негру проситься в Палату лордов в викторианской Англии.

Кому ты передашь вотчину? Некому? — Так зачем тебе быть вотчинником? У тебя уже что-то есть, но нет прямого наследника? — Вокруг появляется масса кандидатов. Которые стараются поторопить процесс передачи собственности. Власти понимают предстоящие... коллизии. Решение: отдать твоё имение тому, кто и сам, и сыновья, и внуки его... верой и правдой...

Как у волков: основой стаи является семья. Остальные волки — прибылые и приблудные.

Бездетный выталкивается на обочину жизни, превращается в "приблудного".

"Устал я греться у чужого огня,

Но где же сердце, что полюбит меня,

Живу без ласки, боль свою затая,

Всегда быть лишним — судьба моя".

В феодализме вопрос не в — "где же сердце?", а в освящённой "законом божьим" дырке, из которой выскакивают на свет наследники. Кровные, законные, мужского пола, в достаточном количестве. Замена не допускается: всякие приёмные, внебрачные, племянники... второй сорт, некондиция.

* * *

Здешний мир в очередной раз щёлкнул меня по носу. Я не просто чужой здесь — я никогда не смогу стать здесь своим, "здесь-сейчас-нормальным".

Вот я как-то преодолел один здешний барьер — свою безродность. Выкручивался, выёживался, головой рисковал... Более-менее признали — Ванька-ублюдок, Иван Рябина.

Кажется, перелезу на брюхе и второе препятствие — сословность. Тоже... голова на ниточке, но боярство уже светит. Как-то где-то...

А на кой оно мне? Если главная ценность родовой аристократии — род, семья, потомки... не для меня.

"Не для меня журчат ручьи,

Бегут алмазными струями.

Там дева с черными бровями

— Она растет не для меня".

И ещё один... аспект.

Раньше я думал, что мне здесь жены не найти — по душе. Ну, просто души очень разные. Базовые ценности, архетипические стереотипы, "впитано с молоком матери"...

Ещё понимал, что если вдруг и найдётся что-то дорогое сердцу, то втягивать... на минное поле... в "ураган по имени Ванька"... глупо и больно.

Теперь к этому добавляется моя неспособность дать своей женщине то, что ей необходимо, то, что могло бы быть ей радостью и смыслом жизни. Пусть бы и при моей отдалённости, отстранённости, занятости, невнимании.

При здешней традиции взваливать вину за бесплодие на женщин... Превратить её жизнь в муку, в бесконечное покаяние, самоедство и самоунижение. И не только "само". И получить соответствующую отдачу. Себе в спину, в самый неподходящий момент...

Мда... Костюмчик для моей семиграммовой души оказался... с изъянчиком. Полный факеншит в части персональной абсорбции и ассимиляции. "Святая Русь" по-прежнему пытается меня, если не пришибить, то хоть вышибить.

"Пустоцвет", "греться у чужого огня"...? Как она сказала: "Лишай на берёзе"? К кому-то прислонился, пристроился, присосался... К какому-то роду.

Можно, конечно, и так жизнь прожить. Шутом, как Меркуцио в "Ромео и Джульетте". С неизбежной эпитафией:

"Чума на оба ваши дома

Я из-за вас стал кормом для червей".

А что говорит по этому поводу принцип Беллмана? — "Не знаю, как ты вляпался в это дерьмо, но если дальше ты пойдёшь наилучшим путём...". Оптимизируем. В смысле: ищем повод для оптимизма. Ищем, ищем... Да полно их!

О-ох... при моём таком подходе к превратностям жизни — придётся сплясать и на собственных похоронах.

Я радостно и уверенно улыбнулся в самодовольный оскал Мараны. И ударил её наотмашь по лицу.

— Ты — дура. Ты вздумала меня пугать. А надо — радоваться.

Она отшатнулась, но Сухан довольно резко вернул её в прежнее положение.

— Мясо, что из Марьяны летело, и кровь что лилась — не мои. Грех с души долой. Порадовала.

И снова наотмашь, уже другой рукой.

— И вообще — развеселила. Я ж теперь — идеальный любовник. Стоит-то как! Колокольня! Ну, ты видела. А всяких последствий... можно не опасаться. Теперь всё, что шевелится — моё. Спасибо тебе, Маранушка!

Она безвольно болталась в руках Сухана. Совершенно ошеломлённая. Совершенно неготовая к такой, абсолютно невозможной здесь, в "Святой Руси" точке зрения.

Глупая богиня смерти! Сделать из недостатка — преимущество, из поражения — победу... "Смерть" против "мыши белой", выросшей в лабиринте... всегда выигрывает. Но — сильно потом.

В дверь внезапно заскочила девчушка. Одна из новых учениц Мары. Глянула на картинку: два голых мужика сидят на полу и мордуют голую хозяйку, взвыла и выскочила наружу.

Жизнь продолжается. И мы — продолжим.

Первый вопрос: как поступить с этим женским вариантом Плутона?

— Сухан, отпусти её.

Мара отскочила в угол, начала судорожно поправлять платок, набрасывать платье, вытащила из закрутки на шее мой дрючок и, чуть было в сердцах, не запулила в стенку. Но одумалась. Мы с Суханом тоже занялись своей одеждой.

Мне было интересно: побежит она или нет? Похоже, было у неё такое желание. Но — превозмогла.

Дождавшись завершения моего туалета, она замедлено кувыркнулась на свои искорёженные растопыренные колени, и, чуть ли не прижимаясь к полу животом, выдала взвешенную, продуманную тираду:

— Господине! Зверь Лютый! Моя вина! Заигралась-недодумала! По древнему обычаю делала, как деды наши прадеды! А что ты — не тот, не такой — из ума вон. Прости вину мою! Не со злобы иль с небрежения — лишь по скудоумию да неразумению! Не отнимай имения моего! Оставь на веки вечные. Не держи на меня зла. Господине!

Плохо — я не вижу её лица. Но текст содержит кучу характерных деталей: нет обращения по имени, нет уменьшительных прозвищ типа "волчонок", нет светского титулования. Только "Господин" и "Зверь Лютый". Уровень "припадания" существенно выше обычного.

Я никогда прежде не видел, чтобы Марана стояла на коленях. Она никого и ничего на земле не боится. Она не боится смерти, потому что сама себя считает богиней смерти. Она не боится боли, потому что то, что она пережила — вряд ли можно превзойти. Чем же я её так достал?

Насколько ей можно верить? Если она затаила злобу... я буду умирать мучительно. Убить немедленно? Но... какая феерическая смесь!

Она уловила реал — мою особенность, необычность. Далеко выходящую за пределы "необычности обыкновенной". Увидела совершенно новое и сумела воспринять, перестроиться. А не следовать привычному, относя всё иное на счёт "ошибки эксперимента" или глюка.

И при таком удивительном, редком в человечестве, уровне восприятия реальности, она более всего озабочена потенциальными проблемами в собственной виртуальности: тем, что "Зверь Лютый" отнимет у "Мараны" власть в "царстве мёртвых"!

Как-то при таком уровне убеждённости здравомыслящего, в общем-то, человека возникает вопрос: а не дурак ли я? Может, я чего-то не знаю?

Тем более, что я-то по этой теме... не очень. Ну, помер один раз. Ну, разок возродился. Не — феникс. Единичный феномен... Да ну, фигня!

— Вот что, Марана. Уговор у нас такой: я не трону твоё царство. Но здесь, на земле, ты будешь в моей воле. И не только — по слову моему. Но и по суждению твоему. По суждению, к моей пользе направленному. И мне... обсказанному. Цена, Мара, вечность. Не играйся.

— Господине, дозволь спросить. Радость твоя... ну... насчёт пустого семени... чуднО мне это...

— Э-эх... Мара-Марана. То ты — умница да умелица, а то... полена берёзового тупее. Сама посуди: что может родиться от Зверя Лютого? Только зверята. Пока маленькие — мне от них ни на шаг. Иных-то кормильцев они... загрызут. А дела-то когда делать? А в силу войдут — начнут силой меряться. "Святую Русь" в клочки порвут. Сладить-то с ними никто не сможет. Тут-то для Руси и одного меня... по самые ноздри, а был бы выводок... Поняла?

Она снова смотрела на меня совершенно ошеломлённо. А ведь это следствие очевидно с точки зрения логики туземца.

А с точки зрения попаданца? Ребёнок попаданца — человечек "с расколотой душой"?

* * *

Поведенческие реакции человека задаются тремя основными источниками: влиянием семьи, социума и генетикой. Причём влияние семьи, обычно — наименьшее. С учётом того, что у аристократов воспитанием детей занимаются слуги, а не родители, что попаданец постоянно занят своим попадизмом... Превалировать будут нормы средневекового социума.

Те немногочисленные попаданские истории, которые доведены до описания взрослых детей несколько... недостоверны.

Поразительно: конфликт "отцы и дети" — общеизвестное явление в психологии, в русской литературе. Просто — по жизни. Этот конфликт многократно усиливается в среде эмигрантов: дети растут в другой среде и не воспринимают стереотипы и ценности родителей.

Лимонов, высланный из СССР, как-то сказал: "Никогда не прощу того, что мы с дочерью видим сны на разных языках".

Сходная картинка в ситуациях социальных катаклизмов: "восстал сын на отца".

А попаданец и есть источник таких общественных изменений!

Если только он не полностью адаптировался:

— Сыночек, а чем вас вчера в гостях угощали?

— Вымоченным в пальмовом вине католическим миссионером. Очень нежное мясо.

— Надеюсь, оно было хорошо прожарено. Как у тебя с желудком?

Ну, значит вы спопадировали в племя "кай-кай". И так полюбили местного вождя... или он вас... что на остальное уже нет никаких слабых попаданских сил. У вас полная адаптация, и идеал, который вы хотите видеть в своём сыне — людоед-гурман.

В душу ребёнка закладывают конфликтующие системы ценностей. Каким он вырастет? Мне — врагом? Как Ярослав Мудрый — Владимиру Крестителю, царевич Алексей — Петру Великому, царь Павел — Екатерине Великой... И что дальше? "Иван Грозный убивает своего сына"?

Судьба реформаторов на Руси — вражда с собственными детьми?

* * *

Взял свой дрын, пристукнул её по спине. Не сильно — чисто символически. Демонстрация "права суда и казни".

"Казни" "богини смерти"?! И она это покорно приняла!

Искренность, не наигранность моей реакции, что Мара уловила, и противоестественность для "Святой Руси", по базовой для туземцев — "все ж это знают", "с дедов-прадедов заведено есть"... теме — её потрясла. Заставила резко расширить границы допустимых идей. Включая идею потери "царства мёртвых". Которое оно считала своей неотъемлемой, "вечной" собственностью.

Иллюзорная опасность потерять привычную иллюзию. Риск утратить виртуальное пространство — "царство смерти" — в виртуальном времени — вечности, заставил её подчиняться мне в реальности.

Ничего нового — все религии на этом построены.

Уже за дверями услыхал, как она выдохнула. И сам выдохнул: опять живой остался. И, вроде бы, "с прибылью". Но чего делать с этой моей тайной? Как теперь жизнь строить? Боярство это...

Что-то мне всё Акимовы словечки в голову лезут: "Индо ладно. Поглядим". И пожевать чего-нибудь хочется. Хоть бы рушничок какой.

Свойство сиё, обнаруженное Мараной, немало потрясло меня. Однако же было лишь ещё одним добавочным качеством, что отделяли меня от сего мира, от людей в нём живущих. Зная, что обычная, главная здесь цель — продолжить и приумножить род свой — мне недостижима, принуждён я был к достижению целей иных.

Знание сиё по временам защищало меня ото лжи разной. Немало женщин, побывавших в моей постели, приносили мне младенцев со словами: "Вот господине! Младенец от тебя народился!", ожидая от этого наград да подарков дорогих. Ну я и награждал. За обман — полной мерой.

Не имея детей своих, кровных, не имел я и повода отделять чужих от своих. Не от кого. Посему и почитают многие меня "в отца место". А через это, через множество да учёность "иванычей" — "сирот всеволжских" — и Русь держится.

Конец тридцатой седьмой части

Часть 38. "В чешуе, как жар горя, 33..."

Глава 204

Вспоминая последующий месяц, ныне я осознаю, что тогдашнее моё нервное напряжение было вызвано более всего незнанием обычного крестьянского образа жизни. Переживания мои проистекали от неумения предусмотреть ближайшее будущее, отделить вещи важные от желательных и вовсе несущественных.

Однако понимание возможных последствий ошибок у меня уже было. Я уже боялся голодной зимы, но ещё совершенно не представлял способов её избежать. Люди же мои смотрели мне в рот, весьма очарованные многими моими новизнами и успехами. Слово сказать, совет дать... а уж спорить со мной...

Дня через три после "волчьей свадьбы" на заимке, я чего-то ковырялся у себя с инструментами, как вдруг прибегает мальчишка:

— Боярич! Река пошла!

Выскочил на берег в одной рубашке — на солнышке тепло совсем. И правда: на Угре пошёл лёд. Вот так прямо среди бела дня.

Трещит, рвётся, ломается. Силища. Нашу дорогу по льду на заимку — разорвало на куски, закрутило, потащило, снесло. Мужичок из "скипидарщиков" рядом оказался:

— Ну, ля, ну ты, ля, глянь! Не, ну теперя всё! Ну теперя держись!

А чего держаться-то?

— Ну, ты, ля, не видишь чего ли?! Весна ж ля! Ледоход же ж! Половодье...

Восторг. От чего? От неудобств, созданных этим природным явлением? От риска подтопления и нанесения ущерба? А он — радуется. Почему-то. И я, почему-то, тоже. Весна, ля, однако.

Видимо, именно за это словосочетание, откровенно выражающее сильные душевные эмоции, эстонцы называют тамошних русских "тыблями".

Да и конструкция "мюльпохуй" — "мне всё равно" — прочно заняла место в современном разговорном эстонском языке.

"Проникновенье наше по планете

Особенно заметно вдалеке:

В общественном парижском туалете...".

И не только там, но и в дружеской беседе двух пожилых интеллигентных эстонок.

А вот мне — не "мюльпохуй". Днепр и Десна освобождаются от ледяного покрова снизу, от устья. Льдины просто уносит по чистой воде. А Окская система вскрывается с верховий. Соответственно, ниже по течению образуются ледяные заторы, и уровень воды стремительно повышается. Потом их прорвёт. Когда будет этот "потом"...? На "Святой Руси" — МЧСов нет. Советы местных сводятся к стандартному набору:

— Дык... эта... ну... хто ж знает... на всё воля божья...

Поэтому — всё сам, в меру собственного разумения.

Опять пришлось мою "надзорную речную службу" поднимать, на деревья загонять. Но когда ночью уровень воды внезапно начал подниматься, мальчишки успели предупредить. Соответственно, успели вытащить людей и скот из Старой Пердуновки. Утром там между дворов льдины плавали. Ну, и я на лодочке.

Старый Мазай разболтался в сарае:

"В нашем болотистом, низменном крае..."

И в нашем тоже.

Хорошо — обошлось без зайцев. Но и снимать испуганных собак с крыш... дурные они становятся.

* * *

Пришло наводнение, бабушка забралась на крышу и кричит:

— Господи! Помоги!

Пришли соседи:

— Слезай, поможем.

— Нет. Меня господь хранит.

Приплыли МЧСовцы:

— Спускайтесь, мы вас эвакуируем.

— Нет. Меня господь бережёт.

А вода всё выше, уже и крышу заливает. Взмолилась бабушка:

— Господи! Да что ж ты не спасаешь рабу твою!

И ответил ей с небес громовой голос:

— Дура! А кто ж тебе лодки-то посылал?

* * *

Псы дворовые в бога не веруют, поэтому в лодку прыгают при первой же возможности.

Пока стояла высокая вода, по лесу не побегаешь. А мне это уже стало необходимо: не просыпаюсь без нормальной пробежки. Пришлось приспособить один из опустевших амбаров под спортзал.

Утречком выскочил из избы, ведро колодезной на голову опрокинул, и пошёл физкультуркой заниматься.

На самом деле неважно, что ты именно делаешь: делай хоть что-нибудь. Но постоянно и до пота. Без фанатизма, но до предела.

* * *

В одном китайском монастыре лежит камень. Местный садовник, каждое утро обходя территорию, тыкает в этот камень пальцем. За тридцать лет в камне образовалась дырка. Теперь, если этим пальцем ткнуть в человека, дырка образуется сразу.

"Правильный" каратист, сев на пятки и не двигаясь ни одной частью тела, за десять минут доводит себя до пота. Просто последовательным напряжением мышц, почти невидимым для глаза.

* * *

Кстати о глазах — с них и начнём. 10 раз провернуть зрачки вправо, 10 — влево. Отпустить взгляд, расфокусировать — сфокусировать. Посмотреть вдаль — вблизь. Отдельная тема: подышать холодной водой из горсти — зрение улучшается, сам проверял.

Теперь крутим головой. Просто 20 оборотов в одну сторону, 20 — в другую. Помогает при сердечно-сосудистых — у меня начальник так от инфаркта лечился. От отложения солей, мышцы шейные укрепляет. Но немедленный эффект: тошнота и потеря ориентации в пространстве.

Хохрякович как-то извиняться пришёл. Или кто-то думает, что я обиду Домне просто так спущу? Пришёл, начал типа просто разговор разговаривать:

— А чё эт ты, боярич, головушкой болтаешь? Будто тя мухи навозные закусали?

— Становись рядом. Вместе поболтаем.

Очень вскорости унесло мальчишечку цвета зелёненького на широкий двор. Нечего у меня тут на татами харчи метать.

И пошли себе потихоньку вниз. Ручечками покрутили, плечиками повращали, задницей ветерок поподнимали.

Крутить задницей — очень полезно. Вот чего нет в нашей национальной культуре. А жаль: правильное движение бедра сносит с ног взрослого мужчину. Основа самбо — броски через бедро.

А уж если бёдра у дамы... и они ещё и двигаются... Я вообще не понимаю, как можно размножаться, не имея необходимой подвижности в тазобедренном. С чисто кинематической точки зрения. С духовной-то понятно.

Пошли ножечки тянуть-разминать. Больно, однако. Почему мужчинам коснуться ладонями пола на прямых ногах обычно больно, а женщинам — нет? У Шолохова попалась фраза об одном из казаков, характеризующая персонаж: "Он сидел на телеге по-бабьи". То есть — вытянув ноги.

"Тянем-понянем — вытянуть не можем" — наше народное. Если ты заложил свою ногу себе за ухо — это йога. Если она тебе свою... — балет. Если он — тебе твою... может быть и дзюдо.

Я почти не использовал упражнения на развитие силы. По условиям этого тельца, в которое я вляпался, мне ещё лет пять-семь на кое-какого "Святогора" не потянуть.

Нет, встать на мостик, упереться затылком и покачать шею — это обязательно. Повисеть на турнике на руках и на ногах, слазить по канату, выход на кольца...

Обязательно — подкачать спину. Но не подъёмом штанги, а "тягом". Привязал к колоде верёвку, перекинул верёвку через перекладину и таскай. Руки спереди — нормально. Руки сзади — "дыба". Ногами. Хотя это уже не спина, а ноги и пресс.

Мало я, что ли, всяких тренажёров нагляделся? Снова тяги, противовесы — и пошли упражнения на сведение. Хоть рук, хоть ног.

Если руками — салон красоты: женщины сходным образом улучшают обводы своего корпуса. Бюст — не барельеф, можно и без скульптора построить.

Если ногами — лыжники. У них такое упражнение постоянно: кто кому коленки раздвинет. Заметьте: это подготовка к слалому, а не к сексу. Хотя конечно... В жизни всякие умения пригождаются.

Ещё тема: кисти рук. Пошили мне мячики с наполнителем из очёса лошадиной шерсти. Шарик — на верёвочку, верёвочку на запястье. Помогает не только физически, но и морально. Филька мне байду заправляет, а я шариком в стенку стучу и Алу объясняю:

— Подыщи-ка мне камушков по размеру. Внутрь зашить надо. А то щелчок неправильный — лёгкий, не убить таким.

Филька послушал, подумал и растворился в окружающем пространстве. А я и вправду стал в мячики тяжёлое зашивать.

Постоянная практика — великая вещь. Позже, когда кистень в руки пришлось взять — как родной. И удары не только обычные — справа-налево и сверху-вниз, а ещё и снизу, и от груди вперёд и в стороны.

Основной комплекс, кроме растяжек всего, чего во мне есть, включал упражнения по Суворову: "быстрота, глазомер, натиск". Вместо "натиска" у меня "щелчок", а так-то чётко по классике.

Если силовые свойства человеческого тела довольно легко наращиваются, то скоростные почти не тренируются. Вот для этого "почти" используются смешанные упражнения — силовые-скоростные. Всякие утяжеления, увеличение сопротивления среды.

Грубо говоря, если вы нормально бегаете по пояс в воде, то есть надежда, что вы от всех убежите и на берегу. Когда набегаешься в кирзачах и перелезаешь в кроссовки — будто крылья вырастают. Час просто глупого бега в сапогах и ватничке полгода ежедневно, и впереди — только чемпион России среди юниоров. Лично проверял.

Одна из мелочей — "кошачьи лапки". Это из простейших упражнений российского спецназа: стоят здоровые мужики друг против друга и расслабленными ладошками молотят, будто коты дерутся. Только что не мяукают.

Откуда знаю? — Нет, в спецназе не служил. Не состоял, не сидел, не привлекался, не имею... Да сколько ж можно повторять! Я благонамеренный и законопослушный "эксперт по сложным системам".

"Сижу тихо-мирно, никого не трогаю, примусы починяю...".

Из "примусов" у меня был, например, кот. Я его щёлкал по носу, а он отмахивался. Часами. Потом я промывал раны и заматывал руки. За три дня кожа на руках заживала, и мы повторяли. Почему? — Нам интересно. Обоим.

Теперь я вполне аргументировано могу сказать: реакция у кошек лучше. Лично выстраданная истина.

Другое направление — координация движений. Общеизвестный тренировочный снаряд короля Артура в виде колеса с подвешенной дубинкой и щитом: в щит — ударил, дубинкой — получил.

Снаряд Спартака в форме вращающегося вертикального столба с двумя горизонтальными палками — подпрыгнул, пригнулся. Выдерживая ритм вращения столба.

Как говорит Жванецкий: "Мужчине свойственно чувство ритма. Только не надо ему мешать".

А то палкой по ногам или по уху... больно.

Ещё: манера российских уголовников тыкать ножичком между пальцами. Ещё: элемент подготовки самураев в форме скачки мимо забора с пусканием стрел в промежутки между досками... Ещё подвешиваешь колоду на верёвке, раскачиваешь и становишься у неё на пути. А сам чего-нибудь ручками-ножками делаешь. С закрытыми глазами.

Из экзотики — плети. Вообще-то, убить муху плетью — это глазомер. А вот привязать ремешок к плечу или к бедру, и, не касаясь руками, только двигая корпус, попасть в отметины на столбе...

Всё это — координация движений.

Здесь мне до Сухана далеко. У него души нет — одни рефлексы. Вот у кого учиться надо! Что я и делаю.

Чётко понимаю: прямого удара любого боеспособного аборигена я просто не выдержу.

В былине Добрыня собирается в дорогу и напевает:

"Молодёхонек я, зеленёхонек,

Шести лет я ведь от роду".

Положил в седёлышко он

Палицу буёвую шестьдесят пудов".

Такой попадёт — из меня только брызги полетят.

Я — не русский богатырь. Который такой удар наносит, и такой же вражий — держит. Не могу и не хочу. Потому что помню народную мудрость: "цена батыру — одна стрела". Какого бы веса ни была железяка у батыра в руках.

Единственный для меня шанс выжить — успеть убраться с линии удара. И, чтобы не попасть под следующий, под повторение — ударить самому. Так, чтобы повтора не последовало. То есть — насмерть.

Один-единственный мой удар — больше сделать не дадут — должен попасть точно в нужное место.

Мне хуже, чем Калашникову. Не тому, которого автомат, а которого песня:

"Размахнулся тогда Кирибеевич

И ударил в первОй купца Калашникова,

И ударил его посередь груди -

Затрещала грудь молодецкая,

Пошатнулся Степан Парамонович;

На груди его широкой висел медный крест

Со святыми мощами из Киева, -

И погнулся крест и вдавился в грудь;

Как роса из-под него кровь закапала".

Аналогичный случай случился в Австралии. Беглый английский каторжник описывает поединок между аборигенами. Тоже из-за женщины. Туземцы били друг друга по голове палками по очереди. У кого толще кости черепа, того генетическая линия и продолжится. А оно мне надо? Я головой думаю, а не палки останавливаю.

Против местных Парамоновичей с Кирибеевичами — не тяну: мелкий, тощий, худосочный. Зашибут и не заметят. Можно помолиться и заплакать.

Или превратить недостаток в преимущество. Как срабатывают мозги у "эксперта по сложным системам"... Ну, вы поняли.

* * *

Давно к местным приглядываюсь и заметил...

Странно: нигде у попаданцев не встречал внятного анализа пластики аборигенов. А ведь это просто по глазам бьёт.

Способность туземцев часами сидеть на корточках и вести бесконечные беседы, популярная среди европейской молодёжи 21 в. под названием "славянские карачки"; танцующая, с пятки на носок, походка российских аристократов начала 19 в.; манера голландцев конца 17 века спать полусидя — "чтобы во сне душа не улетела из тела" и проистекающая от этого сутулость; манера средневековых мусульман справлять даже и малую нужду на корточках; "плоский", всей стопой, от носимых сандалий, шаг македонских фаланг; перевалистая, в раскоряку проходочка степного хана в "Половецких плясках"...

Куча этнографии, выражаемой не в песнях-обрядах, а в повседневной, общепринятой моторике.

Надо придумать — как мне тут эффективно драться. А для этого понять — как это делают туземцы, где у них сильные, а где слабые стороны.

В основе индивидуальных боевых навыков в средневековье лежит крестьянский труд. Точнее, два основных движения: удар топором сверху-вниз и укол вилами вперёд-вниз.

В здешнем крестьянском труде нет, например, вращения корпусом. То-то мои мужики на косы-литовки косятся: нет навыка поворота, соответствующие мышцы не развиты, устают быстро.

"— Но ты смотри, смотри, — послышался суровый голос Воланда с коня, — без членовредительских штук!

— Мессир, поверьте, — отозвался Коровьев и приложил руку к сердцу, — пошутить, исключительно пошутить... — Тут он вдруг вытянулся вверх, как будто был резиновый, из пальцев правой руки устроил какую-то хитрую фигуру, завился, как винт, и затем, внезапно раскрутившись, свистнул.

Этого свиста Маргарита не услыхала, но она его увидела в то время, как ее вместе с горячим конем бросило саженей на десять в сторону".

Явно — чертовщина. Существенным элементом которой является: "завился, как винт, и затем, внезапно раскрутившись...".

Это хорошо видно и в народных танцах.

Охотники, чукча например, изображая уточку перед селезнем, может согнуться, повернуться, задницей повилять... У наших — спинка прямая. Будто жердь проглотили. И не только на Руси: ирландская джига, чтобы там ногами не выделывали — корпус неподвижен.

Соответственно, нет навыка уклонения. Уйти от удара считается бесчестием, трусостью.

Ты стоишь — в тебя молотят. Тактика, описанная в той же "Песне про купца Калашникова".

Ладно, купец, гражданский. Ему, в лавке сидючи, перед покупателем задницей не крутить. Но ведь и опричник просто словил оплеуху — смертельный удар в висок.

"Ротгер подставлял щит при каждом ударе Збышка и в то самое мгновение, когда секира обрушивалась на щит, слегка отдергивал его назад, от чего даже самый богатырский размах терял силу и Збышко не мог ни просечь щит, ни повредить его гладкую поверхность. Ротгер то пятился, то напирал на юношу, делая это спокойно, но с такой молниеносной быстротой, что глазом трудно было уловить его движение...

Збышко не умел уклоняться от ударов, делая пол-оборота в сторону, но он не забыл о щите и, занося секиру, не открывал корпус больше, чем следовало".

Поединок, описываемый Сенкевичем в "Крестоносцах", относится самому концу 14 в. Хорошо видна разница между опытным воином и новичком: "не умел уклоняться от ударов, делая пол-оборота в сторону".

В каком-то фильме попалась картинка: Д'Артаньян в Париже выпрыгивает с места и бьёт противника-гвардейца в грудь пятками.

Неправда три раза.

1. В ботфортах и со шпагой на боку — не выпрыгнешь.

2. Такой приём — бесчестие. Прыгуна следует лишить дворянства. Если доживёт: каждый благородный человек, увидавший эдакое непотребство, просто по долгу чести обязан прирезать мерзавца без всякого поединка — с быдлом дуэлей не бывает.

3. Ноги. Ноги у благородных — слабые. "Они верхом-с ездиют".

Именно этой, обычной для западного рыцаря, слабости в ногах ожидает Ротгер от своего противника у Сенкевича. Но Збышек — довольно крестьянский парень и не "проваливается" вслед за своей секирой.

Эта проблема столь значима, что европейский рыцарь, долгое время сидящий в осаде, то есть вынужденный много ходить пешком, заставляет оружейников заново подгонять доспехи на ногах — ляжки и икры увеличиваются в диаметре.

На "Святой Руси" эта проблема не так критична, русские ноги постоянно нагружены: витязи заимствуют степную верховую посадку с короткими стременами. У них колени полусогнуты, на гравюрах видно, что воины держатся более коленями и пятками.

Западный рыцарь полностью отпускает стремена, вытягивает ноги, разводя их в стороны для увеличения устойчивости при боковых усилиях. Цепляется специальным крюком от пояса за седло. Ну и какие тут могут быть движения корпусом? Наклоны, повороты...

Среди приёмов работы шашкой с седла есть уколы снизу вверх. Меня это сначала очень удивило. Потом понял: пехоту учили при столкновении с всадником закрываться от рубящего сверху удара ружьём, вскидывая его двумя руками над головой.

Донские казаки нашли способ противодействия: стремена связывают под брюхом лошади, и всадник, опираясь на стремя правой и зацепившись левой ногой, может "провалиться" перед пехотинцем с поднятыми вверх руками, так глубоко, что эфес шашки оказывается на уровне пряжки ремня пехотинца. Отсюда возможен укол и вперёд — в живот, и вверх — вплоть до горла. После чего можно выровняться, вернуться к нормальной посадке в седле.

Рыцари и их прямые наследники кирасиры — ничего подобного сделать не могли.

Со средневековой пехотой ещё хуже.

Идеалом "святорусского" пехотного построения является деревянный забор. Деревянные "червлёные" щиты, "русский миндаль" — втыкаются нижним носком в землю и подпираются левой ногой.

"Русский миндаль" — очень полезная штука. На Западе 65% похороненных в общих могилах после битв, то есть — простых воинов, имеют ранения левой ноги, а на Руси копейщики некоторых княжеств вообще идут в бой босыми — ноги защищены щитом.

В правой руке — копьё. Наконечник торчит из щели между сомкнутыми щитами. Дистанция поражения — локоть плюс полшага.

В смысле: отступил на полшага правой, отвёл кисть с копьём себе в подмышку, вернул всё в исходное состояние. Дистанция около 80 см. Длина пехотного копья — 2-2.20 метра. Противовеса, как на македонской сариссе или более поздних немецких пиках — нет. Копьё держат за середину — иначе кисть устаёт. Русский копейный строй — довольно "короткостриженый ёжик".

Этот выпад — "укол вперёд" — первое и главное движение здешней пехотной школы.

Что радует: и противник тоже весьма ограничен в своих возможностях.

У кыпчаков копья ещё короче. Всадник может упасть на шею лошади и, полностью вытягивая правую руку, ткнуть своим копьём в копейщика. И — не достать. Если только он не готов потерять коня, который на короткой дистанции получает удар в грудь или в морду.

Рыцарей с полным бронированием людей и лошадей и длинными копьями, способных проламывать пехотный строй, здесь нет.

Кыпчаки лезть на копья не любят, поэтому используют дальнобойное оружие.

"Дальнобойное" — по здешним понятиям. Стрелы и арканы. Подскакивают к строю, визжат, пылищу поднимают и, с трёх-пяти шагов, кидают арканы. Выдёргивают людей из строя и волочат. Не потому что сильные, а потому что конные.

У копейщика от такой опасности только одна защита — присесть.

Полуприседание — второе боевое движение. Не полностью присесть — у тебя левая рука к щиту намертво привязана, левая нога его подпирает, а так... на полусогнутых, голову убрать.

Щит в верхней части довольно широкий — аркан его редко хватает. Но если проспал, загляделся, рот раззявив... будешь учить дорогу до невольничьего рынка в Кафе. А в строю на твоё место встанет такой же парень из второй шеренги.

Русские пехотные построения 12 в. не обладают такой глубиной, какая была свойственна македонской фаланге, или карфагенянам на флангах при Каннах, или французским пикинёрам в 17 в.

За редкими исключениями — 2-4 шеренги. Первая — сражается, остальные — ждут: когда их очередь придёт головы за щиты прятать да рогатиной тыкать.

Функцию задней шеренги ещё Ксенофонт изложил в своей "Киропедии":

"ободрять тех, кто выполняет свой долг, сдерживать угрозами малодушных и карать смертью всех, кто вознамерится повернуть тыл, вселять в трусов больше страха, чем враги".

Как видно по Ксенфонту, заградотряды использовались даже в среде лучших воинов Древности — профессиональных воинов-спартанцев.

Ещё кыпчаки стрелы пускают. Подскакивают и давай лупить вразнобой. С 5-10 шагов. С такой дистанции стрела пробивает щит насквозь.

Тут как с рождением ребёнка: "голова прошла — всё тело пролезет". Диаметр наконечника больше, чем древка.

Принципиальная разница в крепеже наконечника хоть стрелы, хоть копья, между каменным веком и всякими металлическими эпохами: каменный наконечник вставляется в ращеп древка, металлический — можно надеть на торец палки. Или — вставить в него.

Масса попандопул рассуждает о типах наконечников. Срезни месяцем или с рогами, бронебойные, двух— трёх— четырёхлопасные... Известно несколько десятков типов наконечников стрел. Спереди. И никто не удосуживается посмотреть им "в попку".

Металлические наконечники стрел бывают всего двух типов. "Надеть" — втульчатый, "вставить" — черешковый. Первый тип распространён на Западе. Такие использовали, например, английские лучники. Второй — на Востоке. В этом, 12 в.. Русь перешла от втульчатых к черешковым.

Почему — понятно: заимствовали удачное оружие основного противника. А вот почему попандопулы не рассказывают как, при подготовке к походу, в считанные дни, на фоне других спешных дел, сделать в паре сотен деревянных палок (древков), которые — это ж все знают! — из плотной древесины типа дуба или берёзы, аккуратных выемок под черенок, точно по оси, имея токарный станок типа две стойки с очепом...

Или коллеги не в курсе, или стрелы были не деревянными. Какая ересь вам больше по вкусу?

Не прижимайся к щиту, может, повезёт — стрела силу потеряет и в доспех просто ткнётся. Кроме левой руки, где она умбоном не прикрыта: попадёт — руке капец.

Чётко слышно: буханье копыт в галопе, визг накатывающей ватаги половцев, пауза при остановке коней, деревянный стук по щитам, будто град прошёл, волна криков и матюков раненых, суета, стук доспехов при замене бойцами из второй шеренги.

После второго-третьего раза такого... "стоять на убой" — народ не выдерживает, строй ломается.

Тогда в разрывы врываются уже конные с копьями — сбоку пешца можно и коротким копьём достать. Рати начинают разбегаться, и разгром переходит к самому страшному: рубка конницей бегущей пехоты.

Это знаменитая степная "триада": стрелы, копья, сабли.

Стрелы — для прореживания строя, копья — для пробивания и сабли — для вырезания. Тактика, отработанная степными народами в тысячелетии войн.

Русским копейщикам против "конных серых тараканов" — не выстоять. Что и показали первые сражения Ярославичей с Боняком и Тугорканом.

Вот только в состоянии общего разгрома у отдельного русского воина, потерявшего строй, появляется возможность заниматься фехтованием, бегом или ещё какой физкультурой. Пытаться применить всякие батманы и рипосты. Хотя бы просто: "уклоняться от ударов, делая пол-оборота в сторону".

Есть в здешней тактике более страшный вариант. То, что происходило на Куликовом поле.

Две большие массы людей и коней перед кульминацией битвы были плотно прижаты друг к другу.

Тебе в спину упирается щитом парень из второй шеренги, просто лежит у тебя на спине. А ему в спину — такой же хлопчик из следующей. И так далее. Плотно спрессованное месиво. Ни о каком фехтовании и речи нет. Даже рогатиной не двинешь — её зажало сзади. Ни рукой, ни ногой не пошевелить.

А спереди на твой щит навалился визжащий придурок-татарин. Или кто он там — алан, ясс, касог... И он тоже нечего сделать не может. Разве что пытается сабелькой ткнуть через верх щита — размахнуться негде.

Испуганные, сжатые в стоячую массу степные кони, которые такого не выносят. Не могут ни убежать, ни, даже, на дыбы встать — нет места. Ржущие, хрипящие, потные. Одуревшие от тесноты, от паники. Рвут зубами всё, до чего могут дотянуться — таких же коней-соседей и их седоков.

Любое движение, качание таких толп в любую сторону — смерть. Люди и кони спотыкаются и падают, их затаптывают насмерть.

Под ногами — тела бойцов Передового полка русского войска: полк полёг полностью, Большой полк стоит на их трупах. Дышать нечем: август, в степи жарко, запахи пота и крови. Людей и коней. И нарастающее давление с обеих сторон.

А ты — посередине. Как кусок сливочного масла на жаре, зажатый в бутерброде из двух деревянных щитов.

Летописи отмечают гибель ратников, "произошедшую от тесноты".

Представьте себе Токийское метро в час пик. На перронах стоят специальные команды утрамбователей пассажиров в вагоны.

А теперь замените изначально вежливых японцев на изначально рвущихся перервать глотки друг другу русских и ордынцев.

Втрамбуйте в такой вагон кавалерийский эскадрон полного людского и конского состава...

Всё равно — не похоже. Пассажиры в метро привычны к давке. Они, по своему личному опыту, знают: надо потерпеть и всё будет хорошо — доедешь до места, побежишь по делам...

Люди на Куликовом поле... Крестьяне, привыкшие здороваться за десять шагов. Степняки, у которых клаустрофобия начинается при виде костра соседнего становища ночью в степи. Замкнутое пространство. Инстинктивная паника. "Замуровали демоны!". Отражение собственного ужаса в тысячах глаз вокруг, человеческих, лошадиных... А впереди — смерть.

И очень слабенькая надежда: убить хоть кого-нибудь в этот последний час жизни, в этом спрессованном до рёберного хруста месиве людей и коней, врагов и соратников.

Справа стоит мёртвый сосед. Разрубленное, запрокинутое лицо. Мухи ползают. Не падает — некуда. Чуть дальше — парнишка из соседней деревни, кровавые пузыри лопаются на губах: сломанные рёбра пробили лёгкие.

Если сейчас ударит Засадный полк — напор противника сперва усилится, моя очередь помирать придёт.

Если засвистит татарская дудка — они отойдут.

И мы отойдём. На два шага. Строй чуть ослабнет, мёртвые и тяжелораненые упадут на землю.

"Здесь никто не найдет, даже если б хотел,

Руки кверху поднявших.

Всем живым — ощутимая польза от тел:

Как прикрытье используем павших".

Здесь — не найдёт. Поднять даже одну руку — сдохнуть.

Тот парень с пузырями — поднял. Руку с топором: хотел ворога ударить. Чего с татарином случилось не видал, а пареньку рёбра сломали.

"Павшие" — не "прикрытье". Они — подготовленное предполье. Татарские кони в атаке спотыкаются на телах, образуют целые завалы перед нашим "забором".

Пьер Безухов, попав на Бородинское поле, был крайне удивлён его пустынностью. Массы вооружённых людей отнюдь не сталкивались непрерывно, не кидались грудью друг на друга, как ему, гражданскому человеку, по общепринятым представлениям о битве казалось должно было быть.

"Основной вред происходил от снарядов и пуль, пролетавших над полем во всех направлениях".

Можно дать числовые оценки. То, что необстрелянный граф воспринимал интуитивно, то французская полевая медицинская служба описывала в рапортах. Примерно 2/3 раненых — от артиллерийских снарядов разного вида, четверть — от ружейных и пистолетных пуль. Потери от холодного оружия всех видов — 5-6%. В том числе: 0.5-1.5% — от штыков.

Это в сражении против русской армии, в которой штыковой удар являлся фирменным знаком и поводом для особой гордости!

Состояние — "стоячая маринованная сельдь" — столь непривычно, пугающе для посадского или сельского жителя, что, сколько можно — шеренги не прижимаются друг к другу, держат дистанцию. Плотная масса конницы могла бы их пробить.

Но степняки ещё более не любят сомкнутого построения. Скачка галопом в толпе... Основной шаблон для похоронки на степняка: затоптан насмерть конями боевых товарищей.

Гюго подробно описывает гибель французских кирасир в битве при Ватерлоо.

Две кирасирские дивизии влетели в выемку, по которой проходила местная дорога. Дальше на английские пехотные каре в атаку поскакали только те, кому повезло не стать "наполнителем" этого рва под копытами коней своих сослуживцев.

На Бородинском поле между русскими и французскими позициями есть небольшая ступенька. Такой маленький геологический "сброс". Чуть выше колена высотой, пару километров длиной.

На эти километры лежал завал из корпусов французской кавалерии, посланной здесь в атаку.

В реляции об этом скромно:

"Незначительные неровности местности коннице приходилось преодолевать с немалыми потерями".

В нормальном бою конница — любая, кроме, пожалуй, тевтонской "свиньи", крылатых гусар и казачьей лавы, атакует россыпью. Это оставляет "забору" шанс.

Понятно, что русские "заборы" битв не выигрывают. Их боевая задача — по известному приказу Сталина: "Ни шагу назад". Умереть, не сходя с места.

Чтобы растянуть этот процесс, в княжеских и боярских дружинах появляются лучники.

Лучники в Европе — от древних персов до английских йоменов — второй сорт. Какие-то вспомогательные, иррегулярные, плохо-оплачиваемые отряды.

Ну какие они воины, если не держат строй, не сходятся с врагом грудь в грудь? Трусы, слабаки, бабы... Стрельнул издалека, чтоб его не поймали, и спрятался за спины настоящих мужчин.

Александр Македонский, поставивший в свою армию две тысячи критских лучников, проявил невиданное вольнодумство.

Но этого либерализма хватило ненадолго: при разгроме персов ему в плен попал командир скифского отряда. Молодой скиф несколько перебрал греческого вина и порассказал лишнее. Поняв, что тактике конных стрелков македонцам нечего противопоставить, Александр в ярости убил пленного.

Княжеское, благородное отношение к войне требует славы в форме удачного удара мечом, копьём, топором.

В Липицкой битве летописец специально отмечает, что Мстислав Мстиславич трижды проехал насквозь строй противника, убивая суздальских ополченцев боевым топором на кожаном ремне. Этакий аналог Молота Тора, "бумеранг на верёвочке".

А вот стрельба из лука для русских аристократов — забава. Оружие охотничье, не боевое.

"Сын подумал: добрый ужин

Был бы нам, однако, нужен.

Ломит он у дуба сук

И в тугой сгибает лук,

Со креста снурок шелковый

Натянул на лук дубовый,

Тонку тросточку сломил,

Стрелкой легкой завострил

И пошел на край долины

У моря искать дичины".

Князь Гвидон подрабатывает лучником просто потому, что очень кушать хочется.

Илья Муромец бьёт Соловья Разбойника стрелой. Но это не столько бой, сколько тоже охота: поймать злобную зверушку — лесного разбойника.

Об отрядах лучников в русских войсках в летописях всего два-три упоминания. А ведь именно лучники первыми приняли на себя удар тевтонской "свиньи" в Ледовом побоище.

Короче: не благородное это дело — издаля убивать. Благородно — чтоб вражья кровь тебе в морду брызгала.

Я не брезглив — могу и помыться. Но... Зашибут ведь!

Ещё здесь есть понятие: "честь". Тема, столь любимая для рассуждений попаданцев из 21 века.

Как поют мушкетёры, частично, за 20 лет, растеряв юношеские иллюзии:

"Зависит всё, что в мире есть,

От поднебесной выси,

Но наша честь, но наша честь

От нас одних зависит".

Это ещё одна иллюзия. Которую тоже предстоит потерять.

"Честь" — зависит от социума. От того, что именно — "здесь и сейчас" данная социально-культурная группа называет этим словом.

Д'Артаньян, безусловно, бесчестный человек — он соблазняет замужнюю женщину. Он плохой христианин — за этот грех ему гореть в аду. Ему не место в приличном обществе. В 19 в. Тургенев пишет: "В Германии развратная шалость закроет двери всех приличных домов".

Он же — государственный изменник по нормам своего 17 в. Ибо, в истории с подвесками, препятствует наказанию преступницы, нанёсшей ущерб чести короля — достоянию Франции.

Он же — сводник. Ибо способствует общению между замужней женщиной и её любовником.

О какой "чести" применительно к развратнику, изменнику, своднику... может идти речь?

Добавьте отягощающие: "два или более раз...", "в составе группы лиц...", "по предварительному сговору...".

Только — плаха. С чувством глубокого удовлетворения от исполнения безусловно справедливого наказания у всех присутствующих.

Парадокс: Дюма, воспевая традиционные мужские ценности (отвагу, дружбу, любовь к женщине), разваливает при этом традиционные общественные.

Процесс запущен, и в 21 веке Франция узаконивает однополый брак.

"Что с человеком не делай — он упорно ползёт на кладбище".

А куда "упорно ползёт" человеческое общество?

В "Святой Руси" успеха можно добиться только использованием технологий, освящённых традицией. Иное — бесчестье.

Бесчестный человек сталкивается с отторжением всего общества. Он превращается в мишень не только для обсуждения бабушек на скамейке у подъезда. Каждый герой, каждый борец за справедливость, каждый, в котором тлеют "души прекрасные порывы", стремится уничтожить попаданца, это "чудовищное богомерзкое бесчестное исчадие".

"Змей Горыныч на колени пал, Добрыня его левой рукой к земле прижал, а правой рукой плёткой охаживает. Бил, бил его плёткой шёлковой, укротил, как скотину, и отрубил все головы" — так правильно, "по чести".

Принцип: "победителей не судят" — не наш принцип.

Купца Калашникова за победу в кулачном поединке засудили на смертную казнь.

За "бесчестие", неспортивное поведение: нанесение запрещённого удара в голову противника со смертельным исходом.

Всякий попаданец — бесчестен. Что дон Румата со своей металлопластиковой кольчугой и золотом из опилок, что Янки, выходящий на рыцарский турнир с парой шестизарядных револьверов.

Твен снова удивляет: "Янки", кажется, единственный из попаданцев, который осознанно, целенаправленно издевается над рыцарством, над благородством, над честью. В туземном понимании этих слова. В их изначальном значении.

Одни из коллег-попаданцев восхищается:

— ?Тут каждый мужчина может пока еще сам защитить свою честь, если считает, что она запятнана.

Если ты — гордый славянин, вольный смерд 12 в. и проезжий боярский лакей вытянул тебя плетью, то честь "не запятнана" — не фиг стоять на обочине, раззявив хайло.

А вот если, нажравшись до поросячьего визга, ты приполз на карачках к жене, полез целоваться, мешая слюни и сопли, а она... возражает, то это — пятно на твоей чести. Поскольку — баба же. Надо честь защитить: врубить жене, богом даденной, кулаком по "устам сахарным", по "телу белому". Честь же ж! Как же ж без этого? С дедов-прадедов...

Именно такую картинку я как-то наблюдал в 20 в. Городок такой на Волге — Кимры. Хозяйка, вытирая кровавые сопли, оправдывала мужа:

— Ну, честь же мужнина.

И добавила в сторону в полголоса:

— Но до того противно...

Ещё пример ощущения чести и бесчестия разными... аборигенами:

" — Молодцы, делавары! Победа за могиканином! — крикнул Соколиный Глаз, снова подняв приклад своего смертоносного ружья. — Мой последний удар не отнимет у победителя чести победы и не лишит его законных прав на скальп побежденного.

Но в то самое мгновение, когда приклад засвистел, разрезая воздух, хитрый гурон ускользнул, перекинулся через край площадки, покатился по крутому склону, потом вскочил среди зарослей низких кустов и через секунду скрылся. Делавары считали его мертвым; увидев же свою ошибку, они вскрикнули от удивления и с громкими воплями кинулись за ним, точно собаки вслед за оленем. Но пронзительное восклицание Соколиного Глаза остановило их и заставило вернуться обратно на вершину холма.

— Это похоже на него, — сказал разведчик. — Лживый обманщик, низкий хитрец! Честный делавар, побеждённый в равной борьбе, остался бы на земле, его убили бы ударом по голове, но эти хитрые макуасы цепляются за жизнь с остервенением дикой кошки".

"Святорусский" идеал "чести" выглядит как "честный делавар".

Или как главный герой "Песни о Роланде": приближается огромная армия сарацин, и больше всего Роланд жаждет показать себя верным вассалом императора. Он говорит другу Оливеру:

"Мужчина должен выносить великие тяготы ради своего лорда; он обязан страдать от голода и холода, приносить в жертву плоть и кровь. Рази своим копьем, а я буду сражаться Дюрандалем, добрым мечом, который дал мне Карл. Если я умру, то мой наследник скажет: "Это был меч благородного вассала".

Как изысканно, благородно, "честеобразно"...

"А потом на карьере ли, в топи ли,

Наглотавшись слезы и сырца,

Ближе к сердцу кололи мы профили

Чтоб он слышал, как рвутся сердца".

Да плевал я на любого "лорда"! Мы этого... наелись досыта.

"Кто служит делу, а не лицам...".

А и правда — кто?

"Строжайше б запретил я этим господам

На выстрел подъезжать к столицам".

"Святорусский" идеал — лично и беззаветно преданный персонаж. Лорду, сюзерену, господину... фюреру, вождю... Генсеков и генералиссимусов здесь пока нет.

Я не собираюсь ради какого-то общепризнанного придурка в короне или без — "выносить великие тяготы", "страдать от голода и холода" и "приносить в жертву". Всё это только "возможные сопутствующие обстоятельства", но не цель. Цель — победа.

"А нам нужна одна победа.

Одна на всех, мы за ценой не постоим".

И лучше, чтоб побед было как учителей у Чацкого:

"Числом поболее, ценою подешевле".

"Дешёвая победа"... — непривычное словосочетание.

* * *

Быть бесчестным — плохо.

Плохо по душе: ты — одинок, ты — против всех. Плохо по жизни: ты — мишень, твоя голова — ценный приз для каждого честного человека. Как голова дракона для благородного рыцаря, как скальп гурона для честного делавара.

Тебя не любят. Боятся, терпят, используют... При первой же возможности прирежут "с искренней радостью и глубоким чувством исполненного долга".

Применительно к искусству боя это поставило передо мною весёленькую дилемму.

Биться честно — сдохнуть.

Я просто не потяну здешний "честный бой".

Тогда, "будь хоть семи пядей во лбу" — "не боец", "всяк сверчок знай свой шесток", "знай своё место", "твоё место у параши"... Или — за спинами бодигардов. Откуда мало что видно и плохо слышно. От которых я оказываюсь полностью зависимым. От их выучки, настроений, жадности, глупости...

Биться нечестно — сдохнуть.

Потому что всякий "добрый молодец", "муж честнОй", "богатырь святорусский" будет считать своим долгом зачистить "Святую Русь" от мерзопакостности в моём лице.

"Не грусти.

Черепом врага -

Похрусти".

Похрустят.

Честно скажу: я бы сбежал куда-нибудь. Но — некуда. Остаётся только подольше как-то проскакивать между этими двумя "сдохнуть".

Прогулка "по лезвию бритвы". Длиной в жизнь. Причём — "лучше не будет". Я чётко понимаю, что в этом мире всегда найдутся бойцы, более могучие, чем я. И всегда будут люди, фанатично преданные идеям "светлого, доброго, лучшего, честного...", которые смыслом своей жизни посчитают мою смерть.

А моё окружение будет заполняться людьми бесчестными.

Очередной "хитрый гурон", увидев, как я "цепляюсь за жизнь с остервенением дикой кошки", поняв и приняв для себя возможность использования "подлых приёмов и уловок", расширит свои "границы допустимого". Человек един в своих проявлениях: если можно совершить "бесчестное дело", откатившись с места поединка для спасения своего скальпа, то почему нельзя совершить другое "бесчестное дело"? Ударив, например, ножом в спину.

Тем более, что такие люди здесь уже есть — одного из местных князей так зарезали именно в эту эпоху. И концов не сыскали.

Итого: прятаться в безопасный погреб я не буду — лучше сразу в могилу.

Честно драться я не могу — это туда же.

Остаётся только ловить рыбку в мутных водах хитромудрого бесчестья.

Я уже говорил: попаданец — всегда! — стихийное бедствие. Разрушитель, совратитель и на уши выставлятель.

Глава 205

А хорошо идёт физкультурная разминка под философско-моралистические рассуждения! Только надо не забывать считать. 20 раз заскочить на коня — полезно. Не на живого конька — какая животина такое издевательство выдержит? — На нормального физкультурного.

А теперь — подъём с атакой.

Совершенно бесчестное занятие. Хуже гурона — тот просто сбежал. "Лежачего не бьют" — исконно-посконное правило. Основанное на абсолютной уверенности и многовековом опыте "с дедов-прадедов": лежачий — не ударит. Он уже сдался, смирился. Дальше ему драться — нечестно.

А я упал и ударил. Ударил ногой по колену условного противника. Ударил кулаком или клинком вверх из положения лёжа.

"Вверх" — в "стыдное", в "срамное" место. Да как же можно! Совершенно не благородный, бесчестный, не рыцарский удар! Ни в одной былине ни один святорусский витязь туда не бьёт! Голову срубить — слава, по яйцам врезать — позор.

Провернулся, перекатился, поднялся. Полная ересь! Сплошное бесчестье по всем правилам, традициям, по исконно-посконному...

Только у меня другие правила:

"Чёрный ворон, чёрный ворон,

Что ты вьёшься надо мной?

Ты добычи не дождешься,

Чёрный ворон, я не твой!".

Вполне по Рабиновичу: "не дождётесь!".

Для аборигенов занятия физкультурой — род психического заболевания. Домна волноваться начала: такие порции наваливает...

— Домнушка! Да я ж помру!

— Ешь давай. Не дай бог похудеешь — мне укор будет. И так народ попрекает: кормлю плохо, боярич должен быть добрый, а ты — кожа да кости.

Кто забыл, слово "худой" имеет в русском языке два значения. И основное здесь, в "Святой Руси": больной, дырявый, негожий.

На Трифену так общество наехало... целую ночь плакала:

— Люди говорят — я тебе не люба! Ты от меня сбегаешь. В амбаре скачешь, а на постели во всю силу потрудиться — не хочешь!

— Тю, блин! Ты же сама! На ходу спишь...

— Ванечка, миленький! А может... э-эх... может ты ещё какую бабу в постель возьмёшь? Не! Не на совсем! Так это... временами. А то люди смеются. А я — конечно! Я — завсегда!

Ага. А у самой — круги вокруг глаз не сходят.

Тёмные круги, которые, как известно из фолька — наша граница с реальностью.

Бедная девочка. Хороша, но... не "мышь белая генномодифицированная". Сплю я мало — вот и пристаю к бедняжке... регулярно. Надо заводить гарем. Или дров поколоть по "Укрощению строптивого"?

"Лепящий черепа таинственный гончар

Особый проявил к сему искусству дар:

На скатерть бытия он опрокинул чашу

И в ней пылающий зажег страстей пожар".

Кто я такой, чтобы спорить с Хайямом? "Страстей пожар" имеем, осталось только применить его в мирных целях.

Странно: масса попаданцев и попаданок, вляпавшись в более молодые, чем исходные собственные, тела, ведут себя по-стариковски, прогрессируют и резонёрствуют, старательно не замечая тот удивительный факт, что судьба дала им уникальный шанс — их собственную новую молодость.

"Хорошо быть молодым.

Лучше просто не бывает!".

Ну, мозгов чуть больше, знаний кое-каких... А так-то...

"Если постоянно работать и никогда не отдыхать, то можно стать самым богатым человеком. На кладбище" — это цель?

А удовольствие пропрыгать весь двор на одной ножке? После лет ходьбы с порванным и не восстановившимся до конца "ахиллом". А вдруг крутануть сальто от ворот до поварни под аханье прислуги... Да фиг с ним, с аханьем! А вот самому... р-раз — и получилось! Суставы не скрипят, брюхо не висит... Красота!

Вторая молодость. Не в смысле: впал в детство, а в смысле: стал молодым. Это даже куда лучше, чем второе рождение. После клинической смерти, например. А тут — мне — и такой редкостный подарок!

"Когда весной разбитый лед

Рекой взволнованной идет,

Когда среди лугов местами

Чернеет голая земля,

И мгла ложится облаками

На полуюные поля,

Мечтанье злое грусть лелеет

В душе неопытной моей; ...".

Лермонтов, однако. "Полуюные поля..."... — круто. Почти про меня.

А вот "мечтанье злое грусть лелеет" — не про меня. Меня — всё радует. Хоть и средневековое.

То есть, я понимаю: имеет место изменение моей личной биохимии под воздействием увеличения дозы ультрафиолета и молекулярного состава вдыхаемого воздуха. Могу провести аналогию с повышением яйценоскости у несушек в весенний период.

Но... мне мои знания жизнь не портят. Ну, хорошо весной на Руси!

А чтобы иметь возможность и дальше наслаждаться таким удовольствием — надо таки разобраться с личным оружием.

"Хочешь мира — готовься к войне".

Я бы дополнил, по здешним святорусским реалиям: хочешь жить — научись убивать.

А вот как это конкретно сделать?

Мои преимущества: скорость и "подлость". И это закрывает мне кучу всякого рыцарства и боевых приёмов, описанных в литературе и фильмах. Кучу стереотипов и образов, впитанных с детства.

Куча всякого, ощущаемого как красивое, правильное, нормальное — для меня здесь смертельно.

Придётся меняться: я сдохнуть не хочу. Пусть даже и красиво.

Странная разница между романизмом и попадизмом: в хороших романах герой меняется под воздействием окружающей среды. Ну, там, опыта набирается, впечатлений. Учится чему-то, умнеет. "Прогрессирует", в смысле: его собственная личность становится богаче, совершеннее, прогрессивнее.

А попаданец, как закоренелый французский роялист Людовика Восемнадцатого: "они ничего не забыли и ничему не научились". Типовому попандопуле окружающий мир поменять — раз плюнуть. А вот самому... — А зачем? Я и так красивый!

"Каким ты был, таким остался,

Орел степной, ...удак лихой!".

И то правда: нафига было в прогрессизм вляпываться? С орлиными-то перьями... ширялся бы себе по поднебесью и в ус не дул. За неимением усов у птиц.

А мне нельзя "таким остался". Убьют нафиг. Думай, Ванька, думай. Как головушку свою лысую на "Святой Руси" сохранить.

Я обгоняю местных в скорости. В скорости реакции, в скорости движения. Надо использовать те приёмы, такое оружие, которые будут давать простор проявлению именно моих сильных сторон.

Ну, совершенно очевидная же мысль! Это же всем понятно — говорить не о чём!

Ага. Пока до конкретики не дошли.

Пример: самое мощное известное мне оружие — ядерное. Так вот, я со своей "генномодифицированностью" — там нафиг не нужен. Нажму я "красную кнопку" на полсекунды раньше оператора "вероятного противника" или сперва кофейку напоследок попью — значения не имеет. Если время подлёта МБР — 20-40 минут, то минутка-другая — абсолютно пофиг. Лишь бы все успели вылететь. И всё — война закончилась.

Конный бой для меня — практически отпадает. Слишком важна скорость коня, его реакции. Всадник существенно ограничен: все его личные движения — выше пояса. Причём только в том пространстве, куда его конь привёз.

Отпадают и всякие механизмы и приспособления, действующие между мною и противником. Что с того, что я буду ну очень быстро дёргать рычаги на местном аналоге Т-80БВ? Он от этого быстрее ездить или выше подпрыгивать не станет.

А как же дуэли ковбоев? Кто быстрее кольт вытащил — того и тапки.

Дуэли ковбоев — разборки гражданских бандюков. Воин убивает демонстрируемым оружием, убийца — скрытым.

"Правильная" дуэль, хоть на пистолетах, хоть на клинках — из состояния "оружие обнажено".

Для примера.

По "УСТАВУ СТРОЕВОЙ КАЗАЧЬЕЙ СЛУЖБЫ ОТД?Л II. ВЛАД?НIЕ ОРУЖIЕМЪ НА КОН?.

ї 112. Для рубки, уколовъ и отбивовъ шашки вынимаются по команд?: шашки — КЪ БОЮ.

Команда производится в три приёма:

"Первый прiемъ. Всадникъ, вооруженный шашкою, пропускаетъ кисть правой руки между локтемъ л?вой и бедромъ и берется за рукоять въ обхватъ вс?ми пальцами.

Второй прiемъ. Всадникъ вынимаетъ клинокъ изъ ноженъ и поднимаетъ его острiемъ кверху, а лезвiемъ вл?во такъ, чтобы рукоять находилась выше головы.

Третiй прiемъ. Всадникъ ставитъ шашку обухомъ въ выемку праваго плеча, взявши рукоять въ обхватъ большимъ, среднимъ и указательнымъ пальцами правой руки;...

кладетъ кисть правой руки на кисть л?вой. Четвертый и мизинный пальцы въ этомъ случае всадникъ держитъ по своему усмотр?нiю, помогая ими л?вой рук? въ управленiи лошадью; конецъ шашки не следуетъ спускасть съ праваго плеча.

Шашка должна быть вставлена въ разр?зъ плеча такъ, чтобы лезвiе не было повернуто ни вправо, ни вл?во".

Вот исходное состояние.

Понятно, что ни казаков, ни их уставов, ни, даже, казачьей шашки — здесь ещё нет. Кипчаки рубятся саблями, третий приём не исполняют. Но остальное-то строевое — есть! Потому что функционально необходимо.

На этой разнице между воином и бандитом я и жив остался — толстяка-кипчака обогнал, поймал на уровне второго приёма и завалил.

Раз помогло — будем и дальше. Вместо армейских навыков — восстанавливаем бандитские.

Виноват, не "восстанавливаем"... я же тихий-мирный, "примусы починяю"... Нарабатываем.

"Бандюк — попадюк"... Странная рифма, нигде не встречал. Но если с этой точки зрения посмотреть на вооружение...

Отпадают щит, доспехи, тяжёлое вооружение вообще: слишком сковывает, ограничивает подвижность, скорость, манёвренность...

Факеншит! Да у меня так ничего от здешней амуниции не останется!

Какой-нибудь "фигурный болт"...

Типа способности летать у Змея Горыныча... У него тоже не всё так просто: оснащённый огромными когтями, зубами и даже, кажется, 12-ствольным огнемётом, Змей упорно использовал один и тот же странный тактический приём — вбивал противников в землю. При таком наборе всякого чего остренького — проще же в куски порвать! Может, брезговал?

Левитацией не владею, аэродинамикой — постольку-поскольку. Мысль интересная, но требует технической проработки. Это на будущее. А пока...

А пока — эм-ве-квадрат-пополам! Кинетическая энергия!

Пока я взрывчатку эшелонами выпускать не начал — кинетическая энергия у меня единственная.

Ух какой я энергичный! По "эм" я раза в три меньше своих вероятных типовых противников — ну, типа здоровые мужики с железяками, дровеняками и в трёхслойных ватничках. А по скорости — втрое быстрее. Но там же "квадрат"! Итого: я раза в три — энергичнее. Любого побью-закопаю! Только соображу — чем.

Один вид "высокоэнергетического оружия" я уже обнаружил: "сулица" называется. Вообще-то, у меня получается. И метнуть и попасть. Пока Сухана учил — и сам выучился.

"Лучший способ что-нибудь понять — научить другого" — народная педагогическая мудрость.

По энергетике я Сухана обгоняю. По технике — тоже. Там же свернуться-развернуться надо. Для Сухана — ненормально, для меня корпусом провернуться — легко. Тело подростковое, гибкость ещё сохранилась.

А вот попадает он точнее. Ибо палку кидает организм не отягчённый духовностью и душевностью. И по дальнобойности результаты у него лучше. Потому что он здоровый мужик: у него руки длиннее. И, в соответствии с правилом рычага... И рост выше — с такой стартовой точки летит дальше.

Не, я, конечно, это... "палкокидательство" прекращать не буду: выросту — сам чемпионом стану. Но убивать-то надо "здесь и сейчас".

У этого метательного снаряда есть нехорошее свойство: длинномерен. Противник видит как его убивать будут.

А у меня, кроме скорости, второе качество — "подлость". Мне не надо, чтобы противник знал, ждал, готовился... Мне нужна двухпозиционная система: вот враг живой, вот враг мёртвый.

И получается, что метать будем... ножики! Скрытно, внезапно, с малых дистанций.

* * *

Тема... богатая. "Русский нож", кроме железа, содержит в себе ещё кучу мифов, включая идеологические.

Например, утверждение: все носили ножи. Значит — поголовное вооружение населения. Значит — исконно-посконная демократия: вякнул не по делу — получил нож под ребро.

Итого: мы, славяне — изначально свободолюбивы, сильно храбры и безудержно демократичны. "Удержь" для нас — только нож соседа. А всяких "тиранов" и "мироедов" — режем в ленточки острым ножиком. Как тот хитрый ёжик. Или по Есенину:

"Плохишу в кабацкой пьяной драке

Саданул под сердце финский нож".

Так там дальше же надо прочитать! Там же всё написано и охарактеризовано:

"Ничего, родная! Успокойся.

Это только тягостная бредь".

Не надо "бредью" заниматься. Особенно — "тягостной". Строить суждения о национальном характере, основываясь на распространённости столовых приборов, несколько... рискованно.

Дело в том, что "русский нож" — нож столовый. Древний вариант ножа-ложки.

Я сам не верил, пока "белые копатели" из Причудья не сунули под нос. Железная полоска длиной 10-12 см., шириной 8-12 мм., вместо острия — лопатка. Примерно 2х2 см.

Вот на этом строить рассуждения об исконно-посконной славянской демократичности? А ведь достаточно просто подумать: каждый человек должен кушать. Но нож, которым рыбу разбирают или пареную репу крошат, и нож, которым режут взрослого вооружённого мужчину — две большие разницы.

Ещё особенность русских ножей: ярко выраженная клиновидность.

При ширине лезвия в 8-12 мм. толщина спинки у рукоятки — 6. Не столь ярко, но вполне различима клиновидность и вдоль лезвия. Потому что штамповки здесь нет, и заготовку ножа — брусок железа — молотами "тянут", как косу расклёпывают.

Ножей на "Святой Руси" — великое количество. Только две площадки — Неревский раскоп в Новгороде и уничтоженный татаро-монголами древний Изяславль на границе Волыни и Киевщины — дают в сумме около 3 тысяч экземпляров ножей. Разных.

Б.А.Колчин, например, различает 8 классов (!) "русских ножей". И боевые — все(!) — только один восьмой класс.

Казалось бы, при таком обилии материала все вопросы по ножикам должны быть решены. Увы...

Две простеньких загадки. В первой половине этого 12 в. прекращается производство трёхслойных новгородских ножей. Почему? — Профессионалы дают прямо противоположные объяснения: "Деградация производства в условиях сокращения транзитной торговли". Или: "прогресс производства из-за расцвета городских поселений".

Однажды какой-то физик-экспериментатор поймал физика-теоретика Ландау в коридоре. Повесил перед ним график чего-то там и попросил объяснить. Дау подумал и теоретически обосновал. Тут выяснилось, что график повесили вверх ногами. Перевернули, Дау снова подумал... и снова обосновал.

Так вот: археология — это наука. Почти как физика.

Вторая загадка связана с конструкцией.

Одной из деталей ножа является "больстер" — накладка в передней части рукояти, выполняемая обычно из металла. Служит для предохранения переднего торца рукояти, перераспределения изгибающих нагрузок. Иначе при боковых нагрузках на лезвие клинок в деревянной рукоятке разбалтывается, дырка увеличивается — клинок выпадает.

Самый простой вариант больстера — "обоймица". Именно такое железное колечко стоит на деревянных рукоятках шил и напильников даже в начале третьего тысячелетия.

Всё ж просто! Ага... Только на 3 тысячи древних ножей — больстеров-обоймиц — всех видов за все века — и десятка нет. И где они?

Другой вариант крепления, тоже от профессионального археолога-кузнеца — зазубренный хвостовик, "ёрш".

В деревянной рукоятке выжигают канал, забивают туда клинок, хвостиком вперёд. И вуаля — фиг выдернешь. Древний аналог пластиковой пробки с усиками из набора новосёла-любителя.

И снова: "ёршик" на тысячах найденных ножиков наблюдается единичными намёками. Да и по сути: "ёрш" не гасит боковых нагрузок, отверстие в ручке увеличивается, раздалбывается. Клинок не вываливается, но болтается.

"Играющим" ножиком работать не приходилось? И правильно: незакрепленный инструмент — прямое нарушение техники безопасности.

Ещё здесь есть штука, которой я в первой своей жизни вообще не видал. Клинок в 20-30 см. длиной с 2-4 см. заточки от острия по спинке.

"Полуторно-лезвийный нож". Все остальные ножи на Руси — однолезвийные. Обоюдоострых — нет. Как и на моей кухне в 21 веке.

Историки такую штуку называют "нож засапожный". Почему — непонятно. Засапожные ножи вспоминаются в "Слове о полку". Но эти "полуторно-лезвийные ножи" — из курганов дружинников, то есть значительно старше.

Вообще, нормальные русские ножи — с круглой в сечении рукояткой. Такой нож в сапоге не носят.

Тут Чарджи начал перебирать своё снаряжение, и я понял: всё — забыть. Мне нужны "нерусские" — аланские ножики.

Это совсем другое изделие. Рукоятка плоская, толщиной с сантиметр, не шире самого клинка, клинок — 10-14 сантиметров, толщина — 1 мм, ширина у основания — 1 см. На основании клинка приварена узкая обоймица, носят в ножнах-кассетах по 2-3 штуки.

Странно: если на "Святой Руси" ножны для ножей всегда кожаные, то у степняков — всегда деревянные. Хотя по распространённости материалов должно быть наоборот.

У степняков ножи держатся в ножнах только кончиком лезвия и рукояткой: иначе в сырую погоду не вытащить. И рукоятка обязательно частично уходит в ножны: чтобы на галопе не вылетали.

Чарджи эти штуки довольно лихо мечет в цель. Так ловко, что и не скажешь: "Лучше бы ты икру метал".

А мне...

Понимаете, я просто знаю: лучше всего летит охотничий ножик, нелегально выточенный на Онежском тракторном. Потому что в проточенный вдоль клинка канал залита ртуть.

Здесь мне этого не добиться. Поэтому лезем на персональную свалку и вспоминаем...

Ножи мечут все кому не лень.

Профессионалы — спортсмены и циркачи — кидают цельнометалические ножики.

Профи типа спецназа и охотников — штык-ножи и охотничьи с разными рукоятками и гардами.

Плотники — гвозди-двухсотку, сварщики — арматурины, уголовники — заточки, негры-бритвометатели — бритвенные лезвия.

Почти все ножеметатели используют многооборотные техники. Вариаций — куча.

Нож берут или за рукоятку, или за остриё, зажимая пальцами противоположные грани. Если за рукоятку, то или за хвостик, или за серединку рукоятки в зависимости от дистанции броска. Двумя или тремя пальцами с боков, следующий палец ложится под рукоятку.

Но мне больше нравится однооборотные техники. Может быть потому, что в своей первой молодости с гвоздей начинал. Почему-то гвозди у меня сразу в однооборотку укладывались.

Надо только правильно "волну" построить.

"Ножи мечут пяткой" — профессиональная ножеметательная мудрость.

Движение, начавшееся в правой пятке должно пройти по колену, бедру, корпусу, плечу, продолжиться предплечьем и кистью. Нож в "волновой технике" не кидают — он сам уходит с указательного пальца.

Так я смогу собрать всю кинематику, всё скоростные преимущества моих нервов, суставов и мышц — в кисть. И ножик полетит... энергично.

Дистанция поражения — 10-12 метров максимум. Это почти 20 шагов. Нормальная дистанция — в 2-3 раза меньше. На таком расстоянии преимущества взрослого бойца в виде длинных рук и роста не существенны: уже не достать мечом, ещё неудобно метнуть дротик или стрелу.

Усекаем рукоятку: я за неё ладонью браться не буду. Достаточно оставить место для большого пальца с одной стороны, среднего — с другой, и указательного — сверху. А вот остриё, наоборот, утяжеляем.

Одна коллега-попаданка как-то велела слугам в рукоятки своих метательных ножиков свинца залить... Видать, кистень для неё привычнее. Такое... оружие травматического действия.

* * *

Иду лодочкой в Рябиновку к Прокую, терплю очередную истерику собственного кузнеца-холопа и получаю первую пару экземпляров. После чего истерика становится взаимной: ножики-то разные! По весу, по габаритам... А мне их метать.

Прокуй мечется по кузнице, орёт что-то непотребное, типа:

— Бог и леса не ровнял! А тебе ножики! Пошёл ты к ... и в ...! Вот напильник драчёвый — иди и дрочи.

* * *

Русский глагол "дрочить" по Далю имеет значение: ласкать, баловать любя, холить, выкармливать. Например: "дрочить дитя по головке" — наше народное выражение. Русский вариант омлета называется "дрочена". "Мил дружок дролечка" из русских песен — от этого же корня.

* * *

Чем хорош Прокуй? — Ему интересно. Как сказал "кокиль" — он и рот раскрыл. Это ж не керна спросить, или, там, рожна. Кокиль мы как-нибудь сделаем. Когда-нибудь, а пока по старинке.

Сделали... называется "литье в песчаную форму". Смесь из глины и песка, набивается в два ящика (опоки), на их стыке укладывается форма (первый ножик), ящики фиксируются, утрамбовываются встряхиванием, потом греются. Потом их разделяют, форму вынимают, снова соединяют.

Через литники ляпнули железа.

"Ляпнули", потому что здешнее железо не льётся, а ляпается. Как густая сметана. Только это не сметана, а, судя по излому оставшегося куска, серый чугун.

Откуда чугун? — Не знаю. Откуда-то с Востока в трофеях пришёл. Наверное, из Китая. Ни на Руси, ни в Европе чугун варить не умеют. А древние китайцы из него даже деньги делали.

Работать с ним наши не умеют. Он же не куётся! А кузнец — тот, кто куёт. Вот Прокуй и избавился от этой хрени железной, удовлетворив, заодно, мои пожелания.

Почему чугун мне подходит? — Потому что нож — метательный. Его дело — воткнуться. Гибкость, упругость — не нужно. А вот твёрдость, жёсткость — очень даже. Газовые оспинки-каверны по полотну клинка, зазубрины по лезвию — плевать. Лишь бы не слишком большие и под пальцы при хвате не попадали.

Почему "ляпнули"? — А что такое "футеровка" — забыли? Так вот, здесь её не забыли — её здесь просто не знают. Поэтому железо и не капает.

Исходная модель одна — первый ножик. Разброс по длине-ширине-весу — значительно меньше. Даже при таком, самом грубом методе чугунного литья.

Но есть тонкости. И техника безопасности. А то капелька воды в литейной форме...

И получилось у меня штук десять такой... несуразицы. С четырёхвершковым клинком, "полуторо-лезвийной" заточкой и рёбрами жёсткости вдоль середины полотна. Конечно — "рёбра"! Не долы же мне для укрепления клинка снимать!

Глава 206

Пошли тренировки. Сначала с двух шагов в классике — из-за правого плеча. Потом... есть много вариантов.

Мне, по подлости моего характера и необходимости обеспечить скрытность, очень интересны два способа: снизу, из опущенной к ноге руки. Так слабее получается, но — тайно.

Второй вариант — наотмашь. Конкретно: от пояса, из-под локтя левой. Похоже, как я шашечку свою на дуэли с кипчаком вынимал.

А теперь всё это, но левой рукой. И далее со всеми остановками: c подпрыгиванием, с разворотом, с падением, с закрытыми глазами... Даже "Отрока" употребил — на звук колокольчика. Алу за верёвочки дёргает и хихикает. Чуть, блин, на хихик не зашпандорил.

* * *

Вспомнились дела студенческие. Конкретно: спец.пиджаки для сдачи экзаменов.

Сначала мы писали по конспектам шпаргалки. Потом сообразили: прямо с конспектов списывать удобнее. Подшиваешь на полу пиджака с внутренней стороны карман по размеру общей тетрадки и идёшь сдаваться. Потом я обнаглел, и "Электродвигатели" сдавал по учебнику. Прямо из кармана.

Прикол был в том, что наша главная отличница всё выучила и получила только "хорошо", а мы с карманом — "отлично".

* * *

Здесь "шпаргалочную конструкцию" пришлось модифицировать: такие... "газыри", как на черкеске, но с внутренней стороны моей овчинной безрукавки. Два кожаных "патронташа" по 4 ножика. Больше неудобно, да и весят ножики грамм под 200 каждый.

Одно за другое цепляется. Как пел Владимир Семёнович:

"А у тебя глаза как нож:

А если косо ты взглянешь -

Как по сердцу полоснешь

Ты холодным острым серым тесаком".

Чтобы "полоснуть" — надо иметь чем, чтобы "острым" — надо это "чем" точить.

Пока мужики со своими топорами корячились — я терпел. Пока Ноготок кремешком свою секиру до бритвы доводил — я терпел. Но когда мне пришлось самому... Десяток! Чугунных! Терпёж у меня кончился — стал смотреть.

Вижу — хреново. Здесь точат или кремнёвыми желваками в кулак размером, или по мокрому песчанику елозят. Качество таких точил...

Ещё хуже — форма.

Берётся условно плоский камень — брусок. Соответственно, затачивание происходит возвратно-поступательными движениями.

Это в Мурзилке хорошо загадки загадывать:

"Туда, сюда, обратно

Тебе и мне приятно".

А на заводе где-нибудь такое видели? — Правильно: не технологично.

Особенность долго используемых средневековых русских ножей: у них угол схождения плоскостей клинка (режущая кромка) с годами всё тупее. Точильщик сильнее давит именно вблизи лезвия — в сечении лезвие становится полукруглым. Другой сходный эффект — серпообразная форма: середина лезвия стачивается сильнее.

* * *

" — Месье, что вы ищите на мостовой?

— Я потерял кольцо с бриллиантом. Вон там, за углом.

— А почему же вы ищите здесь?!

— Но фонарь же здесь!"/

И точат так, как удобнее точить.

* * *

Тут в голове с персональной свалки выскакивает картинка из детства:

— Точу-починяю, тупое заостряю! Топоры, ножи, вилки!

Бродячий точильщик ходит по городку и точит всё, что попало. Никогда не видел, чтобы он вилки точил. А вот остального много бывало.

Лёгкий станок с ножным приводом. И точильный камень — толстый диск. Торцом этого диска и точит. Быстро, качественно...

Где взять? Где взять круглый(!) диск? Надо или выточить из куска чего-то подходящего, или слепить... из чего-нибудь.

"Лепить из дерьма конфетку" — наше национальное искусство.

* * *

Нужны абразив, связующее и добавки.

Хорошо бы сыскать природный корунд или наждак. Но до Советской Власти таких полезных вещей в России нет — сплошной импорт.

Самое большое и самое древнее (разрабатывается cо времён Гомера) месторождение наждака в мире — на острове Наксос. "Национальное достояние" эллинов со времён Древней Эллады. В 90-х годах 19 в. добыча наждака и корунда была полностью монополизирована Османской империей. Потом, естественно, блокада, "наш ответ Чемберлену"...

Блокады и санкции очень способствуют георазведке: у нас, если покопаться — что угодно можно найти. На Урале — всегда. Я не про ракеты и танки: из 4 тысяч минералов, существующих на планете — тысяча там. Но пока, в 12 в., "там" — одни охотники-собиратели с угро-финским акцентом.

Можно без конца пальцы гнуть и от просриатизма пыжиться, но, честно говоря, здешняя "Святая Русь" — нищая страна. В сельскохозяйственном смысле — ничего толком не растёт. В минералогическом — просто нету. Какие-то особо ценные пряности, кофе-какао, сандаловое дерево... просто кедры — ничего! Алмазы, рубины, золото-серебро... По рудам — полный ноль!

Совершенно для меня странная ситуация. То Россия сырьевой придаток всего мира — только копай. А то — тоже сырьевой придаток. Но за ним бегай: рабы, шкурки, мёд с воском. Сплошные охота с собирательством по поверхности. А в самой "святорусской земле" — ничего полезного нет.

Это они так думают. А у меня... "нашего национального искусства" — на восемь с половиной веков больше.

* * *

Берём чистенький беленький кварцевый песок. Речечки его сами вымывают. Только видеть надо. Промываем-просееваем для увеличения зернистости. Берём отходы моего смоляного производства. Из чего я "конфетку" делать собирался? — Вот именно. Добавляем кучу ореховой скорлупы — Аким её много нашелушил. Перетираем, просеиваем, смешиваем... Заливаем в форму и в печку. На 36 часов при 200-400 ЊС.

Почему точильный круг на смоляной основе, а не на керамической? — Для керамики нужно от 1250 ЊС и выше — мои печки прогорят.

По памяти о бродячем точильщике выбрал габариты: 300 мм диаметр, 42 мм — толщина, в середине — квадратное отверстие 40х40 мм. Где-то как-то... Насчёт метра в Париже — я уже делился.

У меня было 2 формы. Я менял составы смеси и режимы прогрева. Всё-таки, надо сначала при 100 ЊС выдерживать — вода испаряется. С четвёртой загрузки получилось что-то... похожее.

Станок у меня уже был, насадил на шпиндель, стал хвастаться.

— Вот, мужи добрые, приспособа полезная. Вы теперь на камень поплёвывать не будете, туда-сюда шаркать не станете, пальцы в кровь сбивать да время своё попусту переводить — нужды нет.

Мужики посмотрели как искры летят, послушали как жужжит, языками поцокали над точеным топором и... пошли своими брусочками елозить.

Это как это?! А кто здесь главный?!

Навык-то горлом брать у меня уже выработался:

— Звяга! Твою мать! Отставить шаркать! Бери инструмент, иди сюда. Становись к станку.

Ему непривычно, по росту низко, неудобно. Там ещё ножкой перекладину качать надо. Ну, он и опёрся. А мужик-то здоровый, а весу-то в нём..., а силы-то немерено... Только и разнеслось: дыр, хыр, ой, мать...

Ё-моё! Точильный круг разорвало прямо у Звяги под руками! Ещё и осколками правую скулу посекло. Хорошо — глаза целые. Защитные очки... "Святая Русь" — об чём разговор?

Баба его по двору бежит, криком кричит, у мужика по лицу кровь течёт...

Хотен в полный голос даёт свидетельские показания. Всё в лицах: вот так — Звяга стоял, вот так — точило крутилось.

— Тут Звяга и говорит... а точило-то подумало да и отвечает ему человеческим голосом...

Может, мне какой запрет на журналистов придумать? А, чего там — сам дурак! Ведь ясно же — новый инструмент требует новых навыков.

Уточню: инструмент — не новый, Люди с такими навыками на "Святой Руси" есть. Но не у меня в Пердуновке.

* * *

Кривошип изобрели китайцы в 1 веке до РХ. В Европе он появляется в самом конце Античности. Т.е. масса древнегреческой керамики делалась хоть и на гончарных кругах, но с ручным приводом: сидел мальчик-раб и ручками крутил. В 14 в. кривошип начали использовать в арбалетах, в 15 во Фландрии додумались до плотницкого коловорота.

Круглое точило с кривошипом нарисовано в "Утрехтской Псалтыре" 830 года. Есть оно и на "Святой Руси". Археологи находят точильные круги, но обычно считают их жерновами мельниц. Есть выточенные из песчаника и "печёные" из "кирпичной массы".

Точильные мастерские стационарно привязаны к центрам металлургии и всегда находятся вместе с обрабатываемыми изделиями — десятки ножей, ножницы, серпы, сабля... Но у меня здесь нет ни одного "эксперта по точению на круглом"!

Факеншит! Кто-нибудь из попаданцев думал о том, что появление новых инструментов требует переучивания аборигенов? Именно — переучивания.

"Забудьте всё, чему вас учили в школе...".

* * *

Всю ночь ворочался, утром собрал во дворе босоногую команду отроков, недорослей и младшего школьного возраста, ткнул пальцем в Жердяича:

— Будешь мастером точильного дела!

Мальчишка глазками похлопал, от гордости надулся — дело-то важное, опасное. Вон, взрослых мужиков чуть живых, в крови, до дому едва довели.

И пошли мы с ним навыки нарабатывать. Паренёк, которого я прошлым летом выпросил у Жердяя в довесок к хлебу, младший брат моего кузнечного дебила, оказался достаточно нормальным: сообразительным, не сильно вредным, грамоту уже освоил.

Теперь мы с ним на пару взялись осваивать точильный агрегат. Как и во всяком деле — куча мелочей:

"При заточке топоров фаску инструмента прижимают к точилу и следят, чтобы не менялся угол заострения. Середину топорища придерживают одной рукой, а обух инструмента — другой. Точило должно быть направлено навстречу топору. Время от времени топор и точило необходимо охлаждать водой. Заточка топора проводится с обеих сторон. Лезвие круговыми движениями доводят на мелкозернистом бруске или оселке".

Для стамески или рубанка — свои тонкости.

За два дня переточили всё, что от нас убрать не успели. Сделали доброе дело...

"Ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным" — международная юридическая мудрость.

"Все не так досадно, может, жили б складно...

Ах, дались мне эти чертовы ножи!".

Домна с мокрым полотенцем прибежала:

— Уж я вас, паскудники! Кто у меня все ножики на кухне наточил?! Все бабы порезавши, руки у всех позамотаны! Кухарить некому, посуду мыть — нет никого!

Мда... В первой моей жизни тесть тоже сильно вычитывал. Когда я, по просьбе тёщи, ножи у них в доме наточил. А она, естественно, сразу же и порезалась.

Шесть баб с перевязанными пальцами — уже социальное явление. А если это весь личный состав единственного предприятия общественного питания — такой же кризис.

— Домна, ну так же лучше! Острым ножиком же — работать удобнее! Быстрее, эффективнее, веселее...

— Умный ты, Ванька — спасу от тебя нет. Веселее... Ладно, сегодня на ужин сухарями... повеселитесь.

Никогда не следует считать аборигенов дураками. Их взгляд на новые сущности, внедряемые попаданцем, может быть весьма неожиданным.

Жердяич поковырял у себя в ухе, полюбовался накопанным и выдал:

— Это будет тайна.

Я, конечно, согласился: состав смеси для абразивных кругов и в 21 в. — всегда секрет производителя.

Но Жердяич мыслил шире:

— Всякое дело, которое к этому точению применяется — есть секрет. Только для своих. Мы их посвящать будем. И смертную клятву брать.

— Куда посвящать?!

— В сокровенное истину. В секрет точильного ремесла. Всё — секрет. И как точило делать, и станок, и как точить. Только для братьев.

— Для Жердяичей? С чего это?

— Не. Ты не понял. У нас будет братство. Точильщиков. Кто поклялся — того научим. А остальные... пусть лесом идут. Вот.

На мой слух — совершенная глупость. Чего тут скрывать? Вот — нож, вот — точило, сюда — рукой, сюда — ногой...

А если подумать? Дети всегда любят тайны. Мне легче детей научить, чем взрослых мужей переучивать. Значит, надо делать как-то... по-детски.

Опять же: концепция сокрытого тайного знания в средневековье повсеместна. Уже имеется куча всяких закрытых и полузакрытых орденов, братств, обществ, гильдий... "Герметики", одним словом.

Я внимательно рассматривал этого паренька. Невысокий, плотненький. Как маленький боровичок. Ничего особенно запоминающегося во внешности. Разве что, цепкий, несколько сумрачный, внимательный взгляд исподлобья.

— Лады. Через три дня приму тебя в точильщики. Тайным обрядом. На старом Велесовом городище, где Велесов медведь волхвов своих погрыз.

— По настоящему?! Взаправду?!

— Взаправду. Ночью, с клятвой на огне и железе.

— И чтоб на крови было!

Стыдно сказать, красавица, а я ведь имени его не помню. Так всю жизнь и звал: Точильщик. И другие этим прозвищем прозывали.

Я учил его ремеслу и прочим разностям. А он учил других. После, уже из Всеволжска, разбредались отроки с точильными станками по всей Руси. Переходя с места на место, правили ножи да топоры, да слушали, да смотрели. Да записывали и мне передавали. Их трудами собрались у меня подробные чертежи всех русских земель, точные описания путей и бродов, городов и крепостей, молва людская из разных мест. Стали они одной из сетей моих, которые я набросил на "Святую Русь". Которыми собрал, стянул, чтобы не расползалась, не рассыпалась земля наша. А сеточку-то эту он сплёл, мальчишка-точильщик.

Наши занятия с точильным станком вызывали зависть у остальной части малолетнего населения:

— Эта... ну... а нам можно? А подержать? А я вот тут ножкой чуток понажимаю...

Точильщик набычился:

— Нельзя! Моё! Поломаешь! Иди отсюдова!

Больше мне точильщиков пока не надо. Пусть парнишка сам разберётся — потом уже к "мастеру" учеников подгоню. А раз детишки хотят дело себе... Есть у меня ещё одна забота.

* * *

Странно: пространства на "Святой Руси" — огромные. А системы связи — в зачаточном состоянии. Вечно.

Предвидя татарские набеги, казаки ставили в степи вышки. Когда появлялся враг — запаливали пук подготовленной соломы и тем сигнализировали о нашествии. Как древние евреи подавали сигнал о начале Пасхи кострами на высоких местах. Картинка похожа на "Властелина колец".

Количественная оценка переданной информации — один бит.

В степи человек издалека виден, поговорить — не набегаешься. Сформировался набор жестов, движений.

"Пустивши лошадь по кругу, маячить пикой — вызывать на бой".

Кажется, это единственный пример передачи собственно информации в российской истории.

Все остальные передавали материальный носитель. Княжии гонцы — таскали грамотки, ямская служба — мешки с письмами, фельдъегерь — государев пакет.

Информация — в бумаге, бумага — в сумке, сумка — у человека, человек — на коне... А яйцо Кощея — на дубу в Лукоморье.

Дорого, сложно, медленно. Но как же иначе? Ведь все так делают! С дедов-прадедов...

Я предупреждал, что я — "эксперт по сложным системам"? — Так это правда: отделяем сущность от привычного. Получаем голую передачу информации. Без всяких носителей, гонцов, ямщиков... и их лошадей. Которые "в глухой степи замёрзли". Называется: семафорная азбука.

"Своими блестящими победами Наполеон I обязан немало оптическому телеграфу, с помощью которого он имел возможность быстро передавать свои распоряжения на большие расстояния" — нам что, "блестящих побед" не надо?

Флотскую русскую семафорную азбуку имени адмирала Макарова не помню. Но помню, что руки матроса с флажками следовали по осьмушкам циферблата. У адмирала использовались не все возможные комбинации: только 29 букв и три спецсимвола. Цифры и знаки препинания у адмирала шли буквами: "семь", "зпт".

Здешняя кириллица содержит 43 буквы. Добавляем цифры, знаки препинания, спецсимволы. Восемь положений флажка, два флажка, 64 комбинации. Получаем... что-то вроде "КОИ-6R".

Может, что-то типа любимого мною UTF-8 уелбантурить? Громоздко будет. Да и нужды пока нет. Теперь оптимизируем эргономику сигнальщика с учётом частотного употребления знаков.

* * *

Три раза перерисовывал кодовые таблицы, заставил баб до блеска отдраить медную крышку от котла, повесил её в пустом амбаре и начал перед ней флажками махать. Надо же самому попробовать! Всё — сам, всё — личным примером...

Пример оказался впечатляющим: сперва взвыли бабы.

— Ой, беда! Боярича падучая трясёт-корёжит! Акима давайте — пущай владетель ублюдка свого угомонит!

— Не! Марану звать надо! Лекарку — срочно!

— Попа! Попа надоть! Воды! Воды святой! Бесы ж! Прям с преисподней! "И имя ему — легион"...

Домна прибежала, постояла у ворот, на мои экзерцисы глядючи. Потом внятно поинтересовалась:

— Ты вовсе с помороков слетел или так, до вечера только?

— Домна, да ты глянь какую я полезную новизну придумал!

— Охо-хошеньки... От твоих новизней... у половины баб в селище молоко пропало. Ты б хоть изредка, хоть бы и лысой головушкой, а думай.

Как-то бурно народ мой научно-технический прогресс переживает. Реакция в форме изменения удойности — мною не предусматривалась. А вот и мужики подошли, сейчас тоже выскажутся... насчёт опасности для их... яйценоскости.

Мужики повели себя на удивление спокойно. Ивашко, конечно, мне в глаза позаглядывал, голову потрогал, насчёт "мебели" — сегодняшних стула и стола поинтересовался.

А Чарджи посмотрел-послушал, подёргал себя за чёрный чуб и, ткнув в таблицу кодов, бросил Алу:

— Выучишь. Как "отченаш". Проверю.

Кроме ханыча в обучение набежала ещё куча мальчишек. Из старшей голяди и детей беженцев — дети местных крестьян отцам помогают: корчёвка продолжается, сев не закончен, рыба на нерест пошла...

Вот и получается, что и не моей волей, а просто "силою вещей" мне на службу идут не нормальные, типичные, общераспространённые особи, а маргинальные. Хоть и дети, а — "Десять тысяч всякой сволочи".

Мне мечталось о линии оптического телеграфа типа Петербург-Варшава, 1839 г. Линия была самой протяжённой в мире, 1200 км; 149 промежуточных станций с высотой башни от 15 до 17 метров каждая. Передача 45 условных сигналов из Петербурга в Варшаву при ясной погоде — 22 минуты.

Но я реалист: Питера здесь вообще нет, из Варшавы — только три деревушки. Поэтому, после первых же уроков, загнал своих сигнальщиков на деревья вдоль реки.

Нормальный средний сигнальщик даёт 60-80 знаков в минуту. Мои — только четверть. Но скорость набирают быстро — сидят на верхотуре и матерные частушки друг другу посылают.

Теперь селяне задёргались:

— Кикиморы на дерева позалезали, рукавами машут — порчу насылают.

Один чудак смелый полез бесов с дерева снимать, с крестом и дубьём. Пришлось проводить разъяснительную работу. Хрысь так и сказал:

— Боярич опять чертовщиной балуется. На непотребство — не смотреть. А кто заглядится — сам будет так трястись. На кирпичах. До полного... излечения.

Ну и правильно: связь — дело серьёзное, непрофессионалам туда, как в домик Кролика, "Посторонним В".

Сколь радовался я после, глядя на работу моих сигнальщиков! Когда не дымы над порубежьем вставали, дескать, ворог идёт, а ясно видно было: сколь ворогов, да какие, да как идут: водой ли, конями ли. Сколь раз сиё знание меня и людей моих от смерти лютой спасало! А чего стоило и в мирное время знать где градобитие прошло, с каким товаром купцы заморские идут, в какой земле русской — недород, в каком городе — пожар...

Вслед за расширением власти моей, росли во все стороны и паутинки сигнальных линий. Оплетая всю "Святую Русь", связывая её воедино.

Имплементация сетевых распределённых систем непрерывного действия как для сбора, так и для передачи информации, адекватно адаптировалась к аборигенной гео-социальной среде. Сетевые свойства, имманентно присущие данному социуму, такие как: наличие активно функционирующих транснациональных каналов транзитной торговли; этно-культурная общность основной массы населения; его сетевое (вдоль сети рек) размещение; децентрализованный характер основных отраслей хозяйства — этому способствовали. Являясь, в своей квинтэссенции, антиподоми локальных иерархических княжеской и церковной систем управления, точильщики и сигнальщики позволили поднять качество принимаемых управленческих решений на принципиально новый уровень.

Что, деточка, слов много непонятных? Так ты пока просто запиши. Может, кто апосля уразумеет.

Лёд на реке снесло весь, пошли щучьи игрища. Во всех направлениях над водной гладью группами толклись спинные плавники. Самочка и 2-4 самца. Все непрерывно двигаются и трутся об окружающие предметы. Похоже на танцы в армейском клубе.

Потом собственно икрометание.

После чего все самцы разбегаются в разные стороны, а самка с громким плеском выпрыгивает из воды. От восторга, наверное.

Карась мечет икру, когда вода прогрета до 17-18 ЊС, карпу нужно 18-20, лещу 12-13, а щуке достаточно 3-6. Через 2-3 дня основная масса икры ляжет на дно. Пока вода холодная — в ней ещё хватает кислорода. Когда придонный слой прогреется — икра погибнет. Поэтому щуке нужно успеть — отметать своё сразу после ледохода.

В моё время щуку на нересте даже из дробовиков бьют. Здесь — острогой и молотком. Живучие они: пока молотком голову не разобьёшь — дёргаются. Так гладиаторов в древности киянкой добивали: целые коллекции черепов с квадратным отверстием на маковке на кладбищах при стадионах древнеримских городов.

3-5 полупудовых метровых "брёвнышек" из каждой лужи, промоины, протоки... Вся река неделю кушает щуку.

На пригорках уже пахота пошла.

"Сеешь в грязь — будешь князь" — народная агротехническая мудрость для Северной и Средней России.

Новины, росчисти отдаю конкретным хозяевам. Такие... отруба получаются. Отдавать землю лично и навечно — толку больше.

В общинном клине земля разбивается на полоски. А мне дефрагментация и на компах надоела. Для новых земель хозяин — особенно важно. Как не старайся, а полную корчёвку посторонние люди не сделают: масса корней остаётся в земле, нужно несколько раз пройтись, чтобы она стала, как в посмертном пожелании — "пухом".

В "Паучьей веси" крестьяне откатали набор обязательных ритуалов по поводу первой борозды и начала сева. Мне, естественно, более всего была интересна толпа голых баб ночью с бороной на поле.

Зря ночь перевёл: смотреть не на что, никакой порнографии — одна этнография.

Половодье заканчивалось, вода уходила, оставляя мокрые луга, замусоренные ветками и корягами, с пятнами луж и наносами речного ила. Напоследок я устроил очередной агротехнический взбрык:

— Верхние части лугов, где посуше, распахать и засеять льном.

— Не... низя... как же так... мы ж с них сено берём... чегой-то ты боярич... не в своё дело...

Я — не Никита Сергеевич. Устраивать полную распашку заливных лугов до уреза воды, что привело к гибели множества малых рек — не буду.

Но для льна наиболее пригодны дерново-подзолистые, легко— и среднесуглинистые почвы, развивающиеся на моренном и л?ссовидном суглинках. Годятся маломощные суглинки, подстилаемые с глубины 0,5 м песком, и супесчаные почвы, подстилаемые моренным суглинком.

Это — моя ситуация. Дёрн у меня на лугах лежит — там и лён будет.

И это всё, что я могу внятно сказать. Плохо быть бестолковым! Ой как плохо! Чем померить кислотность почвы? Если pH выше 5.5 — выход и качество волокна падает на 25-40%. А минеральный состав? Азот-фосфор-калий...

"Оптимальные сроки посева льна наступают при достижении среднесуточной температуры почвы (на глубине 5-10 см) +7-8®С и ее влажности 50-60%".

Да хоть бы просто знать температуру воздуха с точностью до градуса!

"Целесообразно подготовку семян к посеву проводить методом инкрустации"...

Свалка фразу выдала, а дальше? Коллекционный столик с инкрустацией — представляю. А как это с семенами?

Факеншит! Среди попаданцев полно коллекционеров и ни одного селекционера!

На мужичков я ножкой топнул. Но не чисто самодурски, а с объяснением: сводил крестьян на "луговую тарелку".

— Вот наши покосы. Ведьму я вывел — пользуйтесь.

Хоть какая-то материальная польза от моих геройствований.

Всякое доброе дело, по моему мнению, должно приносить прибыль. Я коробецких за групповуху наказал? Справедливость восстановил? Где доход от моей справедливости?

Ещё возвращаясь из своего Деснянского похода мы с Жердяем предметно посидели над списком тех дурней, которые мне долговые грамотки выдали. Теперь по высокой воде по реке пошла отдача. В виде гружёных плоскодонок.

Как я и предвидел, отдать серебром смерды не могут. А товаром...

Русский купец Николай в роли монополиста — хуже лютого зверя:

— Овца? За 20 кун?! Больше 5 не дам.

— Дык... Оно ж в Елно на торгу было!

— Вот и иди... в Елно. Продашь — серебрушку принесёшь. А пока тебе реза растёт.

Жердяй в эти дела впрямую не лезет, но всякие взбрыки притормаживает. И поп их — уже в ту же дуду дудит. Община полностью на себя долги не принимает, круговая порука по такому делу... не хотят. Крестьянские семейства какие-то свои внутренние расчёты между собой сводят.

* * *

" — У меня жена — красавица!

— А у меня жена — умница!

— А у моей жены... глаза голубые.

— А остальное?!

— А остальное — ж...па. Утром на службу ухожу — хлопну. Вечером приду — ещё колышется".

Вот и здесь так: община... "колышется".

* * *

Фурманов в "Чапаеве" отмечает принципиальную разницу между реакциями на внешнее воздействие в русских сельских поселениях в зависимости от размера. В больших — поляризация. Пришли колчаковцы — одна половина села гробит другую. Пришли чапаевцы — роли поменялись.

А в общинах размером до тридцати хозяйств — мужики не делятся. Сопят, пыхтят и бормочут в бороды. Но — все вместе.

Не в этом ли причина успешности советской коллективизации и безуспешность гитлеровской? На оккупированных территориях создавались "десятидворки". Критическая масса объединённых крестьян — не достигалась, общины — не раскалывались, товарного хлеба — не давали.

Коробецкие чуть превысили критический уровень, и у меня в селе есть уже свои люди. Которые способны поступать против общины.

Но... состояние — пограничное, сильно не надавить. Кабы не общество, я бы должников просто похолопил. Но общество несколько... амортизирует. И это хорошо: зачем мне — "резких движений"? Пусть сами.

Всю тресту льняную, которая в Коробце до весны долежала — мне притащили. Для моих мануфактур это важно. Почти весь их приплод этого года — у меня. Вся зимняя одежда, обувь должников — на моих складах. Железячки какие-то завалявшиеся — жердяичи по дворам прошли, выгребли.

Семейства насильников уже не поднимутся никогда. Жердяй им ничего в долг не даёт, понимает — отдать не смогут. Они ещё только процент набежавший выплатили, а у них уже только то, без чего лето прожить нельзя. Ситуация безысходно тупиковая: я — долг не прощу, им — отдавать нечем.

Поиск выхода из безвыходных тупиков — штатная ситуация для эксперта по сложным системам.

В моё время по таким делам проводят "реструктуризацию". Здесь... просто меняю маску. Со — "Зверь Лютый" на — "Ванька-благодетель. Милостивец несказанный":

— Вы хоть тати и воры, но христиане православные, люди русские. Поэтому я вас давить-мучить не буду. Подскажу я вам ходы-выходы как злой неволи неминучей избежать. Дам вам службу простую, не тяжёлую. Плату дам за то вам нормальную, не обидную. Отработаете вы мне работы нужные, да и пойдёте по домам своим вольно-весело.

Удивительно: я же их уже "взул" с долговыми расписками. А они снова мне верят! Хотя... альтернатива — всем семейством в ошейник и на торг. Должник отвечает всем своим имуществом, включая собственную свободу и свободу членов своей семьи.

— Работы у меня простые: вон, луга почистить, дерева повалять, канавы повыкопать. Платить буду по-княжески — по ногате в день. Ну, что скажите православные?

— Дык... Да мы...! Да за такие деньги...! Благодетель ты наш!

В работники напросились не только "насильники", но и их родственники, просто соседи. И то сказать, ногата в день — цена, которую киевские князья платят неквалифицированным строителям на общенациональных, знаковых стройках. Михайловский златоверхий так строили.

Только я не святорусский князь, я — человек 21 в. С кое-каким опытом "всего прогрессивного человечества".

Словосочетание "фабричная лавка" — незнакомо? А из Некрасова: "И недоимку дарю" — не помните?

Тогда Стейнбек, "Гроздья гнева":

"Он платил людям деньги и продавал им продукты — и получал свои деньги обратно. А в дальнейшем он уже переставал платить и тем самым экономил на ведении конторских книг. На этих фермах продукты отпускались в кредит. Человек работал и кормился; а когда работа кончалась, он обнаруживал, что задолжал компании".

На этом же принципе строились и российские железные дороги, и российская лёгкая промышленность. "Фабричная лавка" — основа российского капитализма 19 в. Для меня здесь — прогресс аж на семь веков!

Кушать работникам надо каждый день. Цену на кормёжку я установлю сам: здесь не Киев с его семью торгами, а нормальные Новые Пердуны — свободного рынка нет. Инструмент у них свой, но ремонт, та же моя новомодная заточка... Да просто за баньку заплатить! А какой русский человек проживёт без бани?

Прогрессируем — куда они от меня денутся? В Кафу на невольничий рынок?

Нет, я не американский фермер и не российский фабрикант. Я — гуманист-оптимизатор! Работники у меня отработают месяца четыре. За вычетом светлых воскресений и первопрестольных праздников — сто дней. По ногате в день — 5 гривен. Сумму предполагаемых вычетов определяем в 3.5 гривны. Кто пришёл на заработки "чистенький", со всем своим и отработал хорошо, "без приключений" — получит горсть серебра. Я ж не дурак — мне с этими людьми жить. А пойдёт худая слава... Зачем мне это?

А вот "насильники" — на ком долг висит... или там, неудачники... Они у меня и зиму, и следующее лето трудиться будут. А там — в закупы, а там — в холопы...

Письку на привязи держать надо было! А не следовать не подумавши, общественно-социально-сексуальным тенденциям и настроениям.

Мда. Вот именно мне это и проповедовать...

Глава 207

Я размещал на "луговой тарелке" бригаду, прикидывал фронт работ и краем уха слушал как Хотен "гидит" новоприбывших:

— Это — "Мертвяков луг". Тута... сами понимаете — мертвяки. Тати да душегубы. По ночам неупокоенные бродят. А допрежь... такая чертовщина была! Стервятники в рост человека хаживали. Пешком. Во-от с такими клювами. Вот те крест! В два роста! Ведьма проживала. Вона-вона, в той стороне версты три. Боярич-то наш, не гляди, что мал, а ведьму побил. Как-как... Палкой своей. По этому по самому месту. Как ей между ног хряснул, так у ей хребет и хрустнул. Я же говорю: не смотри, что тощий — вдребезги с одного удара... А ещё тута в бочажках...

Мда. Хороший гид способен вдохновить произвольную группу туристов рассказом о любых достопримечательностях. За неимением оных — придумать.

И тут прибежал запыхавшийся посыльный:

— Тама... эта... сигнальщик сигналит!

И — молчит. В смысле — дышит.

— Ну и?

— Эта... она тама... Княжий караван! С низу идёт! Сто лодей! Тыща людей! С мечами! С попами! С хоругвями! Идут!

Как бы мне им — их мозги сперва вынести, а потом новые занести? Это сигнальщик такую хрень сигналит, или посыльный фантазирует? Обоих накажу. За распространение заведомо ложной информации: на караван из ста лодей должно быть, минимум, от двух тысяч народу. Чем больше караван — тем больше в нем лодки.

— Ну, идут и идут. Река — общая. Лишь бы не баловались.

Мальчишка аж захлебнулся от возмущения: такая новость! Князь! Настоящий! По Угре пришёл! В наш захолустье! Со свитою! Да у них же — всё не по нашему! Как одеты, как обуты... Интересно же! Завидно же! Редкость же! В здешних краях хоть какого князя увидеть — может, один раз во всю жизнь и посчастливится! А Ванька-боярич сбегать-позырить — не хочет!

Работнички тоже рты пораскрывали — новизна ж какая! Князь же ж! Какой-то...

Аборигены... деревенщина-посельщина... После того, как мой племянник привёз своё фото в обнимку со шведским королём... Кстати, очень приличный человек. Пиетета у меня нет — телевидение постаралось. Мы-то! В 21 веке-то! Всех венценосных особ в телеке видели и, даже, в их грязном белье — копались. Всем прогрессивным человечеством.

Понавтыкал, поуказал, распределил и обнадёжил. Что за всякую палку на лугу оставленную — взыщу со всех как за пропущенный день.

Наметил и запланировал. Где работникам стан ставить и когда им корма привезут. Хотену мозги промыл, Маре намекнул, чтобы не церемонилась с соседями. Но — без людоедства и прочих излишеств.

И пошёл себе тихонько домой, в свои Новые Пердуны, лелея стыдливую надежду, что эта напасть — транзитный князь — так и пройдёт. Мимо. Транзитом.

У меня на русских князей... аллергия. Уже — из личного опыта.

Ростика в первый день своего попаданства встретил — чуть без головы не остался.

В Смоленске Давид за мной гонялся — мало что головой дубовые стены не вынес.

С Гамзилой у Новгород-Северского повстречался — песен петь пришлось, чуть со страха не обделался.

Не, пусть и этот, не знаю кто, чисто транзитом...

"Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь".

Увы, вместо Грибоедова сработал Пушкин. Причём, в варианте "К Чаадаеву":

"Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман".

Были у меня "надежды". На "юные забавы". А то вчера Трифена... "как утренний туман" — чуть колышется.

В усадьбе царили бардак и дурдом. Сигнальщик из-под крыши моих хором орал вниз визгливым мальчишеским фальцетом, сорванным в хрип. По двору метались ошалевшие люди и бабы. Ивашко, тоже сорвавший голос, просто бил кулаком тех, кто приставал к нескольким запряжённым в подводы лошадям с неприличными предложениями типа:

— Но! Пошла!

Свою философию он и раньше объяснял мне несколько раз:

— Человек... это ж такая гнида... это ж подобие божие — всё едино вывернется! А конь... он же даже сказать не может! Коней надо беречь!

По двору носило пух из порвавшейся перины, и визжали над своими отдавленными лапами набежавшие дворовые собаки.

"Джентльмен — это человек, который назовёт кошку кошкой, даже наступив на неё в темноте" — джентльменов в Новых Пердунах не было. Почему-то.

Некоторое время я любовался этой иллюстрацией к вступлению в Москву Наполеоновых полчищ. Какие у меня в усадьбе персонажи! Какие типажи! Прям бери и рисуй. Но я, увы, не Глазунов, "Вечная Россия" — так выстёбнуться не сумею. Мне бы попроще: узнать по какому поводу дурдом?

У забора, подпирая столб, торчал Чарджи. Вокруг него приплясывал от нетерпения, от неизбывного желания кинуться во всю эту круговерть, покричать, побегать, потолкаться вместе со всеми, Алу. Но стоило ему отодвинуться от столба на шаг, как Чарджи негромко, но весьма внушительно, произносил:

— На место.

Ханыч кривился, даже фыркал, но возвращался. Хорошо иметь в хозяйстве хоть одного степного хана — есть у кого спокойно спросить.

— Князь караваном снизу пришёл. Владимирский. Андрей Юрьевич. С братьями Михаилом и Всеволодом. С мачехой, вдовой Юрия Владимировича. Который Долгорукий был. С попом каким-то особенным. С двором, боярами и дружиной. Говорят, идёт мирно в Киев. С Ростиком договариваться. Об чём? Слухи были — об разном. Встали на ночлег караваном пополам — в "Паучьей веси" и в Рябиновке. Аким просит помощи: еды там, прислуги. Такую-то орду разместить да прокормить.

Я молодец — в два пальца свистеть выучился. Народ хоть заметил господина своего.

— Всем стоять! Перины на возах? Всем молчать! Возы увязать, выводи за ворота. Спокойно! Мать вашу! Не на пожаре! По одному! Это отвезём — вернёмся и остальное соберём.

Мальчишка-сигнальщик, торчавший на балкончике третьего этажа моего терема, свесился вниз, выпучив глаза и, чуть не вываливаясь через перильца, совершенно очумевшим голосом завопил:

— Эта! Тама! Кн-я-язь! Сам! С княгиней! С великой!

Малёк прав: Гоша Долгорукий был Великим Князем Киевским. Стало быть, вдова его — Великая Княгиня. Величие выражается в мощности истерических воплей — народная любовь проявляется... нервенно.

Никогда не любил толпы — чёткое чувство опасности. Но особенно не люблю истеричные толпы: не залюбят, так затопчут. Первоисточник-первоистерик — мой сигнальщик.

— Выпрямиться! Руки вытянуть перед собой! Глаза закрыть! Медленный вдох. Выдох. Медленнее. До упора, весь воздух. Ещё раз.

Снимать приступ истерики дистанционно, у чудака на третьем этаже... Как сносит крышу в критической ситуации у энергетиков и дипломатов — знаю. А вот про связистов — не слышал. Надо будет этим детям какое-то... психокондиционирование провести. Или просто — по ведру пустырника выдать?

— Сигнальщик! Открыть глаза! Смотри на меня. Как меня зовут?

— Ыхгык... Эта... Тебя? Ванька-колдун.

— А его? (Я ткнул пальцем в стоявшего рядом Чарджи)

— Его? А... Торкоеб...рь. Ой...

Нормально: контакт с окружающим миром у ребёнка восстановился.

— Сигналь: здесь боярич. Кто на линии?

Порядок во дворе восстановился. Ивашко напоследок приложил по уху кого-то из ездовых — воз надо увязывать правильно. Чарджи брезгливо, двумя пальцами за шиворот, вывел за ворота мужичка и дал пенделя.

И правильно: только полный идиот может пытаться надеть на лошадь хомут, не перевернув его вверх ногами. Потом, уже на лошадиной шее, его надо перевернуть в рабочее положение и стянуть концы хомута — клещевину — ремнём-супонью. Что за придурок попался, если это даже попаданцу понятно?

— Рябиновка машет: тама бабка Меланья велит привезть...

— Твою в бога гроба душу! Сигналь: всех посторонних — нахрен! Слушать только лично Акима или Якова. Сейчас приеду — шкуру спущу!

Так и поехали: возы с перинами и ещё чего влезло, я и команда моя — для уточнения потребностей на месте.

Дрянь дело — вода ещё высоко стоит, к Рябиновке, хоть и по берегу, а только вброд. На бережку под усадьбой лежат шесть здоровых лодий человек на двадцать-тридцать каждая. Мужики там какие-то толкутся. Пяток в бронях и с мечами на поясах — наперерез:

— Кто такие? А ну поворачивай!

Точно: суздальские, говор другой. В воротах — ещё стража. На дворе — куча незнакомого народа. Шумные, чужие, хозяйничают...

— А, перины, это хорошо. А поросёнки где? Как не привёз? Ты что, сучок смоленский, об двух головах?! Так я тебе их обои...

Нервный я какой-то стал, растерялся как-то. Он мне — оплеху по обычаю, я ему — захват за пальцы, упор в локоть, раскручивание вокруг его оси и мордой в землю. С фиксацией его вывернутой кисти у меня на плече и его головы — моими коленями на земле. Точнее — в грязи.

Суздальцы и вправду — мужи добрые. Вместо криков и матов — только мечи да сабли прошелестели. И мои не хуже — вокруг меня веером развернулись.

Стоят, смотрят. Суздальских во дворе много, но вот здесь конкретно — с пяток.

Тут до меня начинает доходить — какую я глупость... уелбантурил.

Сейчас нас просто в капусту посекут. Разве что, в ворота и ходу. А куда? Вокруг Рябиновки полоса мокрого луга, там вода стоит, на сухом — пришлых полно. Только дёрнись...

Из-за спин противников наших выдвигается мужичина. Немолодой, немелкий, неяркий. Борода чёрная лопатой, сам весь тёмный какой-то, кафтан бурый.

Но сабля на боку золотом выложена. И по ширине ножен — у него там ятаган. Гридней раздвинул, глянул цепко.

— Кто таков?

— Я — Иван Акимович Рябина. Сын здешнего владетеля. Стою на родительской земле. А ты кто?

— Отпусти его.

— Ты чего, дядя, вежества не разумеешь? Я назвался — ты смолчал. Я на своём двору, а ты мне указывать будешь? Ты лучше решай — что с придурком твоим делать. Руку ему из плеча оборвать или как?

Мой подопечный при звуках голоса переговорщика начал дёргаться. Зря. Из такого захвата выходят с порванным плечом, как минимум. Я довернул — он взвыл. И — забулькал. Я же говорю — мокро у нас, лужи везде.

Гридни, было, вперёд шагнули, мои оружие подняли. Бородач своих остановил.

— Я — Маноха. Палач князя Владимирского Андрея Юрьевича. Это — мой человек. Отпусти его без ущербу.

Блин! Куда я попал?!

Этот палач — один из немногих известных мне людей в этом 12 веке. Вот эту чёрную бороду смоленские князья сбреют наполовину, чтобы спровоцировать Андрея Боголюбского на поспешную войну.

После той полу-брижки летописец напишет:

"Князь Андрей какой был умник во всех делах, а погубил смысл свой невоздержанием: распалился гневом, возгородился и напрасно похвалился; а похвалу и гордость дьявол вселяет в сердце человеку".

Да ладно, фиг с ней, с русской историей: такой детина не ретроспективно, а вполне сиюминутно мне просто головушку оторвёт! И ни в какой летописи об этом не напишут. По незначительности происшествия.

Выходим из конфликта аккуратненько. Противника отпустил, тот снова носом в грязь — на хорошо вывернутую ручку не враз-то обопрёшься.

А я назад, на пятки перекатился, штаны от грязи отряхнул. Штаны — насквозь мокрые. Хорошо, что только в коленях. Пока...

Парочка гридней кинулась пострадавшего поднимать. Тот матерится. Обещает глубокий и долгий интим. И мне, и усадьбе, и всей земле Смоленской. Горячиться начал.

— Замолчь. Добрый муж, а отрок завалил. Уведите дурня.

Маноха своего человечка урезонил и стоит-разглядывает. Гурду Ивашкину и столетний Чарджин клинок. Ноготкову секиру, до блеска точенную — хоть зайчиков пускай. Подрагивающие в опущенных руках парные боевые топоры Чимахая. Совершенно не дрожащее остриё Сухановой рогатины, направленной Манохе в живот. Главного придурка в моём лице: распашоночка, безрукавочка, косыночка... И дрючок берёзовый в ручке тощенькой.

— Бить людей князя Володимирского — нехорошо.

— Так ведь и бояр смоленских по уху прикладывать — не по вежеству.

Мне против княжьего ближника рот раскрывать — не по чину. Но раз раскрываю — может, и вправду имею право? Я же вижу — он никак решиться не может. Был бы я просто русский человек — сказнили бы, забили бы до смерти. А вот боярин... враждебного князя в условиях неустойчивого перемирия... Повод для международного конфликта? А оно надо?

Он молчит — думает. Я не думаю — трясусь. Но тоже молчу.

В большом собрании — не во МХАТе — длинных пауз не бывает. Из боярского дома на крыльцо с криком выскакивает богато одетая женщина. Плат чёрный, золотом вышитый, чёрное платье, тоже с золотыми разводами. Руками машет — мало что радуга не играет — на каждом пальце по перстню.

И вот во всём этом убранстве она орёт матерно. На двух языках сразу. Причём на русском идёт часть содержательная:

— Да что бы я...! С этим... чудовищем...! С иродом, душегубом...! Под одной крышей...! Немедленно вон отсюда!

А на греческом параллельно идёт чуть другой текст.

Хорошо — Трифена как-то, сильно смущаясь, по моей просьбе составила словарик любимых выражений своего папашки. В основном — специфические термины православных монахов Каппадокии для описания сексуальной жизни вьючной скотины типа ишак турецкий. А то и не понял бы глубокого смысла столь эмоционального дамского монолога.

Гоголь в "Мёртвых душах" очень мило рассуждает об особенностях дамского двуязычия в среде российской аристократии 19 в.:

"Никогда не говорили они: "я высморкалась", "я вспотела", "я плюнула", а говорили: "я облегчила себе нос", "я обошлась посредством платка". Ни в каком случае нельзя было сказать: "этот стакан или эта тарелка воняет". И даже нельзя было сказать ничего такого, что бы подало намек на это, а говорили вместо того: "этот стакан нехорошо ведет себя" — или что-нибудь вроде этого. Чтоб еще более облагородить русский язык, половина почти слов была выброшена вовсе из разговора, и потому весьма часто было нужно прибегать к французскому языку, зато уж там, по-французски, другое дело: там позволялись такие слова, которые были гораздо пожестче упомянутых".

Закономерность весьма распространённая: мой "факеншит" — из той же серии.

Ещё один вариант этого же русского народного свойства — говорить гадости на иностранных языках — я увидел немедленно.

Следом за мадамой, матерящейся по-гречески, на крыльцо выскочил месьен, матерящийся по-тюркски.

Здесь, взамен ишаков, использовался крупный и мелкий рогатый скот. В русскоязычной части проскакивали:

— Паскудница... бесчестница... вертеп... стыд и позор... не потерплю... калёным железом!

Как я понимаю, стороны разошлись в оценке допустимости каких-то конкретных проявлений межполовых отношений.

Толпа народа, вываливаясь из всех подсобных помещений, густела, стягивалась к крыльцу. Для челяди господская свара — всегда бесплатный цирк.

Но не для всех: Маноха, уныло вздохнув, пошагал к крыльцу, отодвигая с дороги рябиновских — пришлые чувствовали его спиной и сами торопились отодвинуться. Предчувствие его не обмануло: мадама развернулась лицом ко двору и возопила:

— Маноха! Живорез-кишкодрал! А, вот ты где! Признавайся, сатанинское отродье, что ты с моим лютнистом сделал?!

Маноха, кажется, открыл рот, но "тюркский месьен" перехватил нить повествования:

— Молчать! Что я велел — то и сделал! Развела, понимаешь, непотребство! Бога забыла! Песен бесовских захотелось! Хрен тебе, а не музыканта!

Баба воткнула руки в боки и заорала навстречу:

— Ты ещё меня добронравию учить будешь! Об твоих пьянках-гулянках вся Русь гудом гудит! А уж о прочих безобразиях... К-козёл б-бешеный!

Мои люди уже убрали клинки, вместе с недавними противниками протолкались на лучшие зрительские места поближе к крыльцу. Я толкнул локтем одного из суздальских:

— Слышь, а кто это?

Гридень сперва отмахнулся, но, видимо вспомнив мою манеру укладывать "добрых мужей" лицом в грязь, снизошёл:

— Госпожа — Великая Княгиня Киевская Ольга Иоановна, сестра басилевса ромейского Мануила, вдова Великого Князя Юрия Владимировича, по прозванию Долгорукий. Спорит она со своим пасынком, с господином нашим — князем Володимерским Андреем Юрьевичем, по прозванию Боголюбский.

Охренеть! Это вот этот мужик — Боголюбский?! Которого здесь то "Китаем" называют, то просто — "Бешеным"? От которого в моей России столько всякого чего осталось?! Включая и Москву, и, собственно, Россию?!

* * *

После того, как Долгорукий казнил в Кучково на Москве-реке Степана Кучку, сыновья-кучковичи перебрались в Суздаль, а владение пошло приданым дочери казнённого, Улиты, ставшей женой Андрея. Так это поселение попало в число семейных поместий долгоручичей. Именно Андрей, ещё при жизни отца велел выкопать там ров и отсыпать валы, превратив селение в город.

Став Великим Князем Киевским, Андрей совершил невозможное, прежде невиданное — уехал из Киева во Владимир, перенёс туда, в Залесье, столицу древнерусского государства. Оказалось, что можно быть "государем всея Руси" и не быть киевлянином по месту жительства.

Ключевский:

"В лице князя Андрея великоросс впервые выступал на историческую сцену, и это выступление нельзя признать удачным".

Это вот тот самый русский "первый блин", который "комом"?

Татищев описывает внешность и характер Андрея:

"Сей князь роста был не вельми великого (172,6 см — авт.), но широк плечами и крепок, яко лук едва кто подтянуть мог, лицом красен, волосы кудрявы, мужественен был в брани, любитель правды, храбрости его ради все князья его боялись и почитали, хотя часто и с женами и дружиной веселился, но жены и вино им не обладали. Он всегда к расправе и распорядку был готов, для того мало спал, но много книг читал, и в советах и в расправе земской с вельможи упражнялся, и детей своих прилежно тому учил, сказуя им, что честь и польза состоит в правосудии, расправе и храбрости".

Я бы добавил к этому довольно узкую и коротко стриженую полосу кудрявой, крупными кольцами, бороды по нижней челюсти и лёгкую татарскую скуластость, унаследованную от матери-половчанки. Узкие глаза, но не от разреза, а от постоянного прищуривания. После оказалось, что они у него темно-карие, почти чёрные, и распахиваются очень даже широко, вполне по-ближневосточному.

Его лицо было постоянно вздёрнуто кверху, от чего имело выражение чрезвычайно высокомерное. Ещё в глаза бросался сколиоз: правое плечо было отведено несколько назад и вздёрнуто выше левого. Да и правая ладонь его была явно больше левой.

Андрей с детства был хорошим фехтовальщиком. Это отразилось на его организме до такой степени, что знаменитые наплечники, присланные ему в подарок от Барбароссы, столь различны по размеру, что некоторые европейские историки предполагали непарность этих парадных браслетов.

* * *

Насчёт цвета лица Татищев абсолютно прав. Княжеская физиономия пылала как закат в пампасах:

— Ты... шалава греческая! Вон пошла! В курятник! В дерьмо, в перья!

— Сам пошёл! Эй, слуги, грузите вещи в лодию! Уходим! Ни минуты с этим бешеным на одном дворе...

— Хрен тебе, а не лодию! В птичник, на насест!

Титулованные особы продолжали обмениваться репликами, а я спешно соображал: не надо княгиню в птичник.

Этой весной у Акима подобралась очень даже продуктивная стайка кур с петушком. Прорисовывалась возможность поднять яйценоскость процентов на десять.

* * *

Попандопулам этого не понять. Что такое селекционная или, там, племенная работа — в моё время знают единицы. А как это делать в условиях отсутствия генетики как науки, да хоть бы и как лже-науки? Без холодильников, инструментов, препаратов...?

По-средневековому. Просто ждёшь пока господь, подкидывая свои кости, выбросит удачную комбинацию генов. Что она удачная — поймёшь, когда особь вырастет и проживёт долгую плодотворную жизнь. А до этого, гипотезируя, скрещиваешь её с чем-то подходящим, в фантастической надежде закрепить признаки, сделать полезные гены — доминантными.

"Наиболее быстрым практическим путем увеличения гомозиготности у высших животных является спаривание родных брата с сестрой, имеющих общих отца и мать..., а также спаривания отца с дочерью или матери с сыном.

Если осуществлять такое тесное кровосмешение в течении 16 поколений подряд, то достигается 98% гомозиготности по всем генам, а следовательно, ввиду отсутствия расщепления, все особи этих пометов становятся почти идентичными по генотипу и фенотипу — все дети одинаковы, как близнецы".

* * *

16 поколений... А в 15-ом — чумка и все труды... в выгребную яму.

Короче: долгое, непредсказуемое, нудное занятие. И тут мне повезло: петушок и несколько курочек сами образовались, "силою вещей".

Если это бабьё... в курятнике ночевать будет... со всей своей свитой... фиг мы лишний раз яичницу поедим.

"Эх, яичница! Закуски

Нет полезней и прочней

Полагается по-русски

Выпить чарку перед ней".

После этих княгинь-птичниц — чарка будет не "перед", а только "вместо".

Я ещё не додумал эту мысль, а уже рванул вперёд. Шагнул вперёд, на наше низенькое боярское крыльцо, на котором меня уже пытались убить "летающими дровами", весь в старании донести свою мысль о том, что не надо наших курей беспокоить по вашим всяким мелко-велико-княжеским разборкам...

Ой, ха, стук, бум, ё, ах, уйё, ш-ш-ш... Стою на коленях, лбом в доски крыльца, руки резко вывернуты за спину. И слышу взволнованный, чуть надтреснутый голос Акима:

— Княже! Не вели казнить! Это сын мой, Ванятка! Он — не вор, не злодей, не душегуб!

Как хорошо дед про меня думает! Это я-то не "душегуб"?

А что это было? Я же просто шагнул к крыльцу. Но какой-то дурак пытался воспрепятствовать и подставил ножку. Я вылетел на крыльцо головой вперёд и мне навстречу, в грудь, князь ткнул своим посохом. Может, чисто инстинктивно пытался остановить моё падение. Хотя... такой резной дурой чёрного дерева — грудную клетку можно насквозь пробить.

Я, вот тут точно — чисто инстинктивно, без всяких боевых искусств — врубил по княжьему посоху своим дрючком. Князь блока не ожидал, посох выпал и упал. И — бумкнул. А из толпы выскочили "два молодца, одинаковых с торца", сшибли меня на колени и воткнули лбом в пол.

Финита? — Ага, индейская изба вам в гости, православные: у одного из молодцев у шеи — перо Сухановской рогатины, у другого — рожно Ноготковой секиры. Спиной к ним стоят Ивашко и Чарджи, клинки обнажены, а "ш-ш-щ" — это топоры Чимахая.

— Сын, говоришь? А с чего это у твоего Ванятки людей — всё железо наголо?

Аким... призадумался. Вопрос-то... наглядный. А ежели сынок — вор и противу светлого князя злоумышленник, то голову срубить надлежит и папашке. По "Изборнику": не ослабевай бия младенца, а то будут тебе многие обиды и наказания.

Молчать нельзя. У "Бешеного китайца" плаха — как проходной двор.

Оправдываться — нельзя. "Извиняться" — говорить "из вины", признать себя в чём-то виноватым...

Прямой наезд... На Андрея Боголюбского?! Блин! У меня столько глупости не наберётся! Остаётся одно — меняем тему.

— Да разве ж это всё?! Да у меня у одного — ещё девять клинков! Ты вели своим отпустить — покажу. (Это я пытаюсь выпендриваться и кочевряжиться из положения "замели волки позорные").

Андрей рукой своим махнул — отпустили. Но не отходят: а куда ты отойдёшь, если точёное железо за ушком щекочет? — Почему за ушком? Так фиг их знает — может, у них под одеждой доспехи. А так — без вариантов.

Тогда уж и я своим махнул. Подобрал княжеский посох — тяжёлая зараза! С остриём и богатым навершием. Вот навершием и подаю вежливенько владельцу.

А он взял, и мне сразу этим дубьём полу безрукавки оттопырил:

— Это что?

Глазастый, однако. Хоть и князь, и годами... ему уже полтинник. Принимаю пристойный вид, запахиваюсь, типа — делаю глубокий поясной поклон, рукой от плеча до полу.

— Ой же ты да пресветлый князь да Андрей Юрьевич, ой же довелася мне радость несказанная да на тебя глянути...

— Дурень блаженный? Покажь — что там у тебя.

— Так... две обоймы по четыре ножа.

— Хм... Дай сюда.

— Дорогому гостю — всё что не попросит. А ты мне меч Бориса подержать дашь?

Чтой-то я хамить сильно начал. Видать, с большого перепугу. Меч этот... тут дело такое... несколько щекотливое.

* * *

Андрей Юрьевич Боголюбский, "первый великоросс", причисленный к лику святых Русской православной церковью в чине благоверного, строитель множества храмов и прочая и прочая — самый знаменитый на "Святой Руси" церковный вор.

После вокняжения отца своего Юрия Долгорукого в Киеве, Андрей был поставлен князем в Вышгороде. Там едва ли не самые почитаемые святыни — мощи святых заступников Бориса и Глеба. Там, основанный ещё древней княгиней Ольгой, "зарёй перед рассветом", первый женский монастырь на Руси. Там одна из двух самых древних и почитаемых икон Богородицы.

Икону Андрей украл. С отягчающими обстоятельствами.

Костомаров:

"Была в Вышгороде в женском монастыре икона Св. Богородицы, привезённая из Цареграда, писанная, как гласит предание, Св. евангелистом Лукою. Рассказывали о ней чудеса, говорили, между прочим, что, будучи поставлена у стены, она ночью сама отходила от стены и становилась посреди церкви, показывая как будто вид, что желает уйти в другое место. Взять её явно было невозможно, потому что жители не позволили бы этого. Андрей задумал похитить её, перенести в суздальскую землю, даровать таким образом этой земле святыню, уважаемую на Руси, и тем показать, что над этою землёю почиет особое благословение Божие. Подговоривши священника женского монастыря Николая и диякона Нестора, Андрей ночью унёс чудотворную икону из монастыря и вместе с княгинею и соумышленниками тотчас после того убежал в суздальскую землю".

Так, с краденного "благословения Божьего", и началась история России.

По дороге в Ростов, ночью во сне князю явилась Богородица и велела оставить икону во Владимире. Андрей так и поступил, а на месте видения основал село Боголюбово, которое стало его основным местопребыванием.

От этого села, точнее: от построенного там княжеского замка и прозвище "Боголюбский".

Пытаясь "прикормить" икону, Андрей заказал огромный золотой оклад в 14 килограммов весом ("вбил в доску крашенную 40 фунтов золота"). Хотя, конечно, глупость: зачем Пречистой Деве — золото мирское?

Язычество прёт из русского православия как пар из кипящего чайника. "Первый великоросс", православный святой, уподобляется самоеду, который мажет тюленьим жиром своего божка, сделанного из куска дерева, надеясь добиться его благосклонности и удачно забить моржа.

Так и святорусский князь выкладывает доску золотом, ожидая от неё (от доски) "Божьего благословения".

Икона эта и ныне почитаема в России под названием Владимирской.

Андрей с подельниками спёр и другую святыню: меч святого Бориса. И непрерывно носил его до самой своей смерти.

Собственно, и убийство-то его удалось лишь потому, что заговорщики сумели утащить эту железяку. Бояре, "соль земли русской", спёрли меч Святого Бориса из опочивальни Святого Андрея.

Уже после смерти князя Андрея меч святого Бориса будет причиной раздоров и войн между Владимиром и Рязанью. И исчезнет в битве с татаро-монголами на Сити, так и не помогши своему очередному владельцу.

Странно мне: хвастать, демонстрировать ворованное... как-то неприлично. Нормально: украл — и в Лондон.

Но у русских князей логика другая: раз вещь святого при мне живёт, значит и благословение его — на мне. Напрашивается логический вывод: хочешь божьего благоволения — воруй в церквях. Чем больше крадено освящённого — тем святость вора выше.

* * *

Я-то думал — нахамил, а оказывается — польстил. Андрей с видимым удовольствием вытащил из ножен и поднял клинок.

Нормальная железка. Прямой, обоюдоострый клинок, почти без сужения по длине. Только остриё сведено треугольником. Слабовыраженный дол, примитивная гарда в виде простой поперечины, выступающей на палец с обоих сторон клинка. Довольно простое навершие: не шариком или диском, а миндалём. Рукоятка под одну ладонь, замотанна ремнём.

— Подержать можно?

— Ишь ты. Размечтался. Дай-ка свои ножики.

— Да сколько можно всякой ерундой играться! И это — князь Суздальский! Государь ножиками балуется!

Это не смолчала вдовствующая княгиня. А зря — я почти переключил внимание князя на себя. Промолчала бы, убралась бы потихоньку...

Сообразительность есть проявление или высокого уровня битья, или таковой же, но — мудрости. Не наш случай.

— Ты ещё здесь? Вон пошла. В курятник. Маноха, стражу приставь! Как какой петух расфуфыренный сунется — снести яйца!

— Господине! У батюшки моего там куры редкие. От одного вида Великой Княгине на них трясца нападёт, они свои куриные яйца нести перестанут. А яйца от ваших... петухов расфуфыренных — в глазную яишницу не годятся.

Андрей хмыкнул, фыркнул, убрал клинок в ножны. А я сообразил... А чего соображать? Вот двор, всё перед глазами.

— Госпожа василиса! Дозволь пригласить на ночлег в мою скромную усадебку, прозываемую Пердуновкой. Тута недалече. Дабы не утруждать княжьих людей насчёт лодии, вот возы мои. Прошу размещаться и проследуем.

Лесть бывает наглой и очень наглой. Назвать вдову русского князя "василисой" — титулом жены византийского басилевса-императора... Но всяких... куропалатов здесь нет, поправлять меня некому.

Глава 208

— Чего у тебя на возах? (Андрей разглядывает поданный мною метательный нож, недовольно морщится, но, вроде бы, успокоился).

— Перины, княже.

— Вываливай. Пущай на досках спят, дуры. Что это за хрень ты подсунул? Её ж в руку взять не за что! Да как же им ворога-то бить?!

У "первого великоросса" наблюдается не только сколиоз, но и остеохондроз с астигматизмом.

* * *

Академик Герасимов был прав, когда, реконструируя портрет Андрея Боголюбского, говорил о болезни шейных позвонков. Князь просто не мог согнуть шею. А летописцы упрекают его в гордыне за то, что он не кланялся послам и церковникам. Кивать головой не мог, а гнуться в поясе государю — невместно.

Вот и сейчас он держит ножик поднятым на уровне глаз. И — на вытянутой руке. Возрастная дальнозоркость. Поэтому и щурится постоянно. Что воспринимается современниками как недоверчивость и подозрительность.

Нет, эти душевные свойства у него вполне выражены. Но когда все вокруг десятилетиями именно этого и ждут, то... дождутся. А сам-то он смолоду был парень весёлый, компанейский. Хотя и псих.

Я уже говорил о том, что весьма мелкие особенности внешности человека могут определить его жизнь. И не его одного, но и целого государства, многих народов на несколько столетий.

Парочка маленьких деформированных косточек — шейных позвонков — заставляли Андрея держать голову несколько запрокинутой. Что, в рамках данной этно-культурной общности воспринималось как высокомерие.

Окружающие, в соответствии со своими сию-эпохными и сию-местными стереотипами поведения, где кланяться нужно непрерывно, отвечали на эти собственные эмоции враждебностью к князю.

Андрея не любили, над ним постоянно издевались. "Экий дурень — до седых волос дожил, а ума не нажил. Своего удела нет — отцовым умом живёт". Андрей стал самостоятельным князем в 46 лет: Долгорукий не давал сыновьям уделы в Суздальской земле.

Всеобщая неприязнь звучит и в событиях, последовавших после его смерти: его голое тело выбрасывали из окна терема, оно три дня валялось на паперти церкви, окрестные жители кинулись грабить Боголюбово и громили не только княжий терем, но даже и мастеров князя.

Постоянная враждебность окружающих вызывали у этого умного, сильного человека зеркальную реакцию: раздражительность, озлобление, подозрительность.

Ему было чем гордиться: и военной храбрости, и государственного ума, и заботы о процветании подданных он проявлял немало. В ответ же получал насмешки и шипение, издевательства и измены. Получив власть, он стал отвечать на них... резко.

Отторгаемый и собратьями-князьями, и народом, он был вынужден искать опору в боге. И кинулся в православие. В самом его язычески-материальном варианте.

Противопоставление себя обществу, казни и жестокость, ожидание и поиск измен, вера в собственную богоизбранность, но не радостная, праздничная, а мучительная, кандальная, само-возвеличивание и само-бичевание, самодурство и самодержавие...

Созданный Андреем образ жизни, образ мышления будет столетиями воспроизводиться на Руси.

Это именно его традиция, почти полностью не совпадающая с традициями отца — Долгорукого и деда — Мономаха. Носителей генов Андрея на Руси не будет. Но именно его манеры станут нормами поведения русских правителей. Шаблонами, стереотипами восприятия и мышления. Элементами фольклора, истории... национального сознания.

Просто — "парочка маленьких деформированных косточек"...

* * *

А пока, не задумываясь о "грядущем величии России" он просто злобствует. Ну на кой чёрт загонять княгиню с прислужницами на голые доски?! Мелочность какая-то вздорная...

— А бить этим ворогов — вот так.

Я выдернул из-под полы другой нож и метнул в стену.

Всё произошло мгновенно, нож прошёл между князем и каким-то боярином, мимо двух слуг на заднем плане и вошёл в бревно. Никто даже не рыпнулся.

Кроме Андрея: он, хоть и увидел клинок уже в полёте, единственный их всех успел сделать полуоборот и уйти в сторону, цапнув рукоять своего меча. Но не вытащить: в руке рассматриваемый мой ножик — меч не ухватить.

— Вот так это делается. Вели слуге какому вытащить.

Кажется, только сейчас до окружающих начало доходить, что их господина мало-мало не убили. Посреди толпы воинов и охранников, у всех на виду.

Доходило постепенно и с задержкой. Первым, как ни странно, среагировал Андрей. Реакция с годами у людей ухудшается, но пока молодёжь из слуг ещё стояла, рот раскрывши, Андрей выдохнул ноздрями при плотно сжатых челюстях. И, останавливая взмахом руки кинувшихся ко мне опростоволосившихся "бодигардов", негромко вынес вердикт:

— Л-ловок.

Понаблюдал за усилиями отрока-слуги, пытавшегося вытащить нож из стены.

Ребята, это вы в гостях, а меня на этом крыльце уже убить пробовали, я все трещинки в здешних брёвнах знаю. А поскольку мечу ножики и в горизонтальной плоскости, то вогнать снаряд аж... короче: "по самые нидерланды".

— Ловок изрядно.

— Весь в меня. Мои-то стрелки твоих-то завсегда, как белку, в глаз били.

Вот только мне боевых мемуаров сейчас... Дурак! Аким тебя из-под расправы вытаскивает, "стрелки переводит" — себя подставляет! Высказался-то он... убойно.

Я уже говорил, что "забор из русского миндаля" против половцев выдерживает две-три атаки. И неизбежно погибает. Если не прикрыт лучниками. Которые и бьют кипчаков стрелами "через забор".

Во всех войнах четвертьвековой русской смуты Андрей Боголюбский командовал отрядами половцев. Он сам ходил за ними в Степь, звал их под знамёна отца, сам водил их в бой. И хоронил потом. Боевых товарищей, друзей детства, родственников матери... Убитых часто именно смоленскими стрелками — воспитанниками и подчинёнными Акима.

— Положим, мои твоих-то под Переяславлем — ковром выстлали. Поймал я тогда тебя. Князья-то твои — дурни оказались.

— О покойниках плохо говорить — дурно. А так-то... Твоя, князь, правда. Только ведь и Вятичев брод был, и Рутец.

А вот этого я не знал. Под Переяславлем именно Андрей уговорил Долгорукого отводить войска не всех вместе, а эшелонами. Противник этого не понял, Изя Волынский посчитал манёвр за отступление и повёл своих в атаку. Потом была контратака именно конницы половцев и суздальцев Андрея. Тогда и погибла сотня Акима.

Но был бой на речке Малый Рутец. Где Изя Блескучий побил Гошу Долгорукого. Где половцы Андрея ушли с поля боя даже не пустив и стрелы. Андрей был взбешён изменой своих союзников, лез в самую гущу боя. Ему прямо с головы срубили княжеский шлем. Чудом уцелел.

А ещё был бой на бродах через Днепр, когда Аким рассадил стрелков в лодки и поставил на лодии деревянные крыши. Такие плавучие... блокгаузы. Многократно превосходящие численностью половецкие отряды Долгорукого так и не смогли прорваться на Киевский берег Днепра сквозь линии плавающих укреплений.

Эти два человека, большую часть жизни пытавшихся убить друг друга, стояли лицом к лицу, одинаково задрав бороды и до предела выпрямив спины. Сходные возрастом, опытом. Даже внешностью. Хотя у Акима борода клинышком и лицо узкое, а у Андрея — растительность от уха до уха и сам он... кыпчак.

Странно: высокие польские скулы Акима сходны с татарскими Андрея. И упёртость — одинаковая. Наша, русская.

Аким по крови — лях. Андрей — на половину кыпчак, на три восьмых — грек. Ещё есть шведская, готская и варяжская кровь. Русской крови — всё, что от ключницы Малуши Володе Крестителю досталось.

Короче: "первый великоросс".

Вот сейчас исконно-посконный русский князь сцепится с таким же русским боярином на святорусской, исконно голядской земле.... Нафиг-нафиг!

Разводящий нужен не только в волейболе:

— Аким Янович! Гость в дом — бог в дом. Порадуемся же господней воле, что наградила нас столь славным и благородным гостем. Однако время позднее, солнце уже село. Как бы не любо нам было князь Андрея слушать, да о разных разностях разговаривать, но надо и честь знать. Гости с дороги, уставшие, а завтра снова в путь. Извини княже, ежели что не так. Не по злобе, а лишь по неразумению нашему. Доброго вам почивания, люди суздальские. До пребудет Бог с вами, и Богородица, и святые ангелы с архангелами.

Тройной уважительный, но не сильно глубокий поклон на три стороны. Отдельно поглубже — Андрею. Ещё глубже — Акиму. Чего морщишься, княже? Он мне — отец родной, хоть бы и по легенде. А ты хоть и "первый великоросс", но в отдалённой перспективе. А пока просто... сопредельный. Перетопчешься.

С крыльца я видел, что одни слуги поскидывали прямо в грязь двора мои (мои!) привезённые перины и прочее. Другие, в немалой части женщины разных возрастов, накидывали на телеги какие-то узлы и сундуки.

Среди толпы взрослых крутились и несколько незнакомых мне детей. Двух мальчишек, выделяющихся богатством одежды и кинжальчиками в золочёных ножнах на поясах, усадили на вторую телегу.

Факеншит! Чуть не забыл! Это ж — славные князья русские! Побольше, лет девяти — Михаил. Михалко.

Один из всего-то трёх-пяти князей, которые попали в русские былины. Не как обобщённый образ или в связи со сказочными или поучительными сюжетами, а именно по реальным делам своим.

Младший, лет семи — Всеволод. Который потом будет — "Большое Гнездо". Который, собственно, и является основателем династии Московских рюриковичей.

Странная вещь: прозвище "Грозный" постоянно применяется к московским государям. Однако, Ивана Четвёртого, которого обычно так называют, следует назвать не "Грозным", а "Нервным".

Куда больше это прозвание подходит Ваньке Горбатому, ставшему Иваном Третьим.

"Грозным" называли и Александра Невского. Не за победы над немцами и шведами, конечно, а за выжженные им глаза новогородцев, не желавших платить дань Орде.

А начинать надо бы с двух братьев Юрьевичей — Всеволода и Андрея.

Народ погрузился, перекрестился, тронулся. Возы разворачивались и тянулись к воротам. В опускавшихся весенних светлых сумерках в стороне, возле угла главного дома мелькнуло знакомая, вроде бы, душегрея. "Ткань старая, но не ношенная"... Ивица! С каким-то пришлым парнем. Тот плотненько обнимал девушку за шею и уводил на задний двор.

Следом, старательно изображая свою непричастность, незаинтересованность — "чисто мимо проходили" — двинулась ещё пара суздальских. Аж приплясывая от нетерпения.

Блин! Она опять на групповуху нарывается?! Мне плевать — по согласию или нет! Она — моя рабыня. И наложница Акима. "С чуйвствами".

Я крутанулся, оглядывая двор. Аким стоял с двумя важными мужчинами и вёл светскую беседу. Собеседники по одежде похожи на обрусевших половцев. Скверно.

Сегодня Аким напомнил пришедшим о своих подвигах. С Андреем они разошлись мирно, но в свите есть куча "кровников". И — лизоблюдов. Если посчитают, что смерть Акима будет приятна господину... Резать прямо не будут. Но провокацию устроить и в ответ...

— Маноха, видишь — девку за дом повели? Пошли своих, чтоб вернули.

— Много на себя берёшь, дитятко. Тебе надо — ты и иди.

Маноха флегматично рассматривал выходящий из ворот усадьбы обоз. Моя просьба его, кажется, рассмешила: сопляк, а княжьему палачу указывать вздумал.

— Она — моя рабыня. Моё имение без спросу брать нельзя.

— Ой ли? Не боись, суздальские гридни — мужи добрые. Была у тебя роба, будет роба с приплодом. Тебе ж прибыль.

Мои люди уже спускались с обозом на залитый водой берег реки. Идти одному — будет драка с кровью. Не ходить... Аким в эту девку влюбивши... Бл-и-ин!

— Свою прибыль я сам беру. К примеру, прошлым летом проходили тут пруссы. Ватажек из Владимира в Переяславль. Шалить тут начали. Пришлось побить. Насмерть. Хабар на них хороший взяли. Разный. Сумка там красная была...

Или он знает про ту грамотку, или — нет. Если знает — мне одному будут кости ломать или Акима тоже прихватят? Знает...

— И где она?

Я старательно улыбнулся ему в лицо.

— Ну не тут же. Не тяни время. Пошли человечка, да выйдем со двора, поговорим.

Маноха подозвал к себе пару мужичков, кивком головы указал направление. Подручные несколько удивились проявляемой начальником заботой по столь незначительному поводу и уточнили:

— Так то — княжьи гридни. А ежели они не схотят?

Пожал плечами:

— В морду. И — в колодки до утра.

Так-то. Гридни, конечно, цвет и гордость всея Руси. Но подручные заплечных дел мастера... рангом выше.

Мы вышли за ворота и прошли немного вдоль огороды усадьбы. Темновато, но можно разглядеть за лугом дорогу, на которой прошлым летом князь-волк остановил отряд Акима, возвращавшийся после стычки с волхвами и грабежа "Паучьей веси". Яков тогда с полными крови сапогами с коня слезал и волка прогонял. Что-то я его сегодня не видел.

— Ну и где?

Дядя, когда мне отвечать на вопросы — я сам решу. Послушай-ка сперва сказочку. Ненародную. Называется: анализ текущего момента.

— Китай идёт к Ростику о делах разговаривать. Если Ростик узнает о грамотке — разговора не будет. Но он не узнает — мне в княжеские дела влезать... не интересно. Через месяц — вы в Киеве, через два — той берестой только печку растапливать. Мне на Китая донос слать — не по чести. Потому как ты, Маноха, приглядишь, чтобы ни Акиму, ни каким другим здешним жителям, что здесь, в Рябиновке, что в других вотчинных селениях, ущерба не было. И сделаешь ты это хорошо, тщательно. За ради чести своего господина. Сделаешь. Хоть кроме меня про ту грамотку никто и не знает, но и пришибить меня чисто — ты не сможешь. Вон мой мертвец ходячий у ворот стоит. Будет шум и господину твоему... позор стыдный. Придётся тебе нынче ночью у суздальских — нянькой потрудиться, за баловниками приглядеть.

Обоз уже через лужи перебрался, но Сухан очень хорошо слышит. Даже если я просто под нос бормочу. И стоит спокойно в тени частокола. Только изредка остриё рогатины поблёскивает.

Маноха оглянулся, хмыкнул. У ворот — пятеро его людей с мечами, ниже у реки — ещё пяток гридней в бронях. Победить — победят. Но вот "пришибить чисто"...

— Ещё чего скажешь?

— Любо слушать? Изволь. Китай идёт ставить своего попа Федора в митрополиты. Пустое — не выйдет. После пошлёт этого Фёдора в Царьград — чтобы вторым митрополитом на Руси поставили. Скажи князю: толку не будет, даром на подарки потратится — двум метрополиям на Руси не быть. Патриарх Федора епископом Ростовским рукоположит. Поп взбесится, и от этого будут Андрею многие заботы и ущербы.

— Ишь ты... Никак, пророчеством промышляешь?

— Не промышляю. Ты расспроси местных, почему они меня "Зверем Лютым" зовут. И — про покров Богородицы спроси. Так, для общего развития.

"Рядом с незнакомой техникой — держи руки в карманах" — этот плакат с заводов Генри Форда есть стандарт поведения для профессионалов. Когда у нас в общаге выбивало электричество, в распределительные щиты лезли программеры, а инженеры-электрики отходили на безопасную дистанцию. Когда в бухгалтерии зависали компы — программеры вдумчиво разглядывали экраны, а клерки нервно выдёргивали штепсели из розеток.

Маноха — профи. Но ситуация с шантажом его собственного князя... для него необычна. Нужно просчитывать множество вариантов в условиях неполной информации и существенного ограничения ресурсов — он не у себя в Боголюбово. А ещё пророчества... для верующего человека...

"Если не знаешь что делать — не делай ничего".

Я с очень большим трудом понимаю местных: разные понятийные поля, разные пространства ассоциаций, не совпадающие бэкграунды. Там, где интуиция туземца, пропрыгав по кочкам накатанных решений, мгновенно достигает результата, мне приходится двигаться логикой, ползком, по шагам.

Но ведь верно и обратное: теперь этот профи меня не понимает до конца. Чувствует нестандарт, но понять, спрогнозировать гарантировано — не может.

"Нет человека — нет проблемы" — не наш случай.

— А ежели обманешь?

Прокол. Вопрос — бессмысленный. Что мне тут — крест целовать или землю есть? Но есть повод подзагрузить аборигена дальше.

— На мне — дар Богородицы. Всякую лжу чую и от неё блюю. От своей — десятикратно. Расспроси местных — лжа мне заборонена.

Нельзя мужика загонять совсем в угол. Я его "нагнул", "мозги запудрил", но надо — "лицо сохранить". Иначе "крышу сорвёт". И мою голову — тоже.

— Уходить будешь последней лодейкой. Отсюда возьмёшь Якова. Есть тут такой воин. Оттуда, из "Паучьей веси", старосту, Хрыся. Если они мне скажут, что ваши не безобразничали — отдам грамотку тебе в руки. А если нет... не взыщи.

Маноха хмыкнул. Подумал, хмыкнул ещё раз. И — согласился.

Мы вежливо раскланялись у ворот, и я побежал догонять обоз. Там, на последней телеге, корзины с моими курями — не побились бы.

Куры были в порядке, какая-то придворная дама, здесь говорят: "сенная боярыня", сидевшая на задке телеги, немедленно высказалась мне насчёт неудобств, нечестья, невместности, несуразности, неприличности, непристойности и вообще: ехать вместе с курями...

— Извиняюсь. Я так вижу — ты у княгини в особо приближенных ходишь. Не просветишь ли жителя глухого лесного захолустья: чего это князь с княгиней сварились? Так кричали, я уж, грешным делом, подумал: драться будут.

Дама, прерванная в середины длинного пассажа, поджала губы, но стремление поделиться очередным "сокровенным знанием" типа сплетни, оказалось сильнее.

"У нас всё секрет, и ничего не тайна". Секрет — это то, что каждому приходится рассказывать персонально.

"Секрет" был обычным. Некоторое своеобразие ему придавали задействованные персонажи и местные сословно-возрастные нормы.

Гошу Долгорукого угробили в Киеве 4 года назад. Вдова вдовела-вдвовела, но — надоело. Даме слегка за тридцатник. Выданная в "нежном возрасте" в чужой далёкий край, она родила мужу шестерых сыновей. Из которых двое уже умерли.

Годы идут, жизнь проходит, а она в том самом возрасте, а кровь — греческая пополам с мадьярской — кипит. Масса благородных дам в такой ситуации как-то устраиваются — молодых, миловидных и на всё готовых прислужников всегда полно.

Но... Боголюбский. После своей молодости, столь бурной, что его готовность забавляться с "женами" отмечена даже в "Житии", он впал в православие. И, со всей свойственной ему "безтормознутостью", насаждал повсеместно благочестие, благонравие и благопристойность.

Учитывая весьма вольные нравы, царившие при дворе его отца... причины были.

Все летописи дружно отмечают, что Андрей прогнал бояр — "соратников отца". Надо только учитывать, что многие из них были не сколько "со-ратниками", сколько "со-трапезниками". Можно было бы сказать — "со-бутыльники", но бутылок ещё нет.

Боголюбский жёстко "строил" всю Залесскую Русь. И своё семейство — в первую голову. Особый оттенок придавали наличные социальные статусы.

Андрей — существенно старше, глава семьи. Но княгиня — жена отца, он должен относиться к ней как к матушке, она ему может по семейному вычитывать и указывать. Хотя сама — младше.

Он — князь, государь. Но — просто "светлый князь", а она Великая Княгиня. Он сын Гоши, а она дочь и сестра императоров ромеев, выросла в Царьграде:

— Ах, сыночек! Полно тебе к пустякам цепляться. У нас, в Святой Софии, подсвечники завсегда шестисвечные. Чай, не юрта какая-то.

Неприязнь между "половцами" — сыновьями Долгорукого от первой жены и "гречниками" — сыновьями от второй — существовала всегда. Просто они были очень разными. Не сколько сами княжичи — они-то русские, рюриковичи. Сколько их окружения, свиты их матерей.

Андрей внёс в эту неприязнь свою страсть к "правосудию, казни и расправе".

Вдова с детьми жила в Кидекше — укреплённом городке, построенном Долгоруким возле Суздаля. "С глаз долой — из сердца вон" — не видя мачехи и сводных братьев, он не сильно их "казнил".

Но в этом, 1161 году Боголюбский решил обустроить дела церковные. И посчитал необходимым взять с собой на переговоры в Киев "гречанку", сестру императора: в Киев снова пришли люди от императора и патриарха.

Княгине тоже хотелось развеяться, с земляками повстречаться.

Путешествие в совместном караване быстро стало мучением. И для высокоблагородных, и для всех окружающих.

Князь рычал на княгиню по любому поводу и без, их свиты грызлись между собой.

Вчера вечером княгиня изволила слушать музыку в исполнении юноши-лютниста. Князю донесли, расцветив факт музицирования домыслами, намёками и понимающими ухмылками.

Князь рявкнул в сторону своего палача. Неразборчиво. Маноха подумал, сопоставил, вспомнил библейскую заповедь "Не убий" и пошёл делать свою работу.

Музыканта отозвали в сторонку, перебили руки, спустили штаны и уронили в реку.

Угра — маленькая речка. Летом, в межень.

По высокой холодной воде, вопя сквозь кляп от боли в сломанных руках и дёргая ногами в спутанных штанах... Парень вынырнул пару раз и ушёл с головой, "костоломы" перекрестились: "На всё воля божья". Кто помог лютнисту исчезнуть из каравана? — Сообразить особой смекалки не требуется.

— Уж она как разгневалась, уж как разъярилась! Ну, говорит, пёс бешеный, всё едино по твоему не будет. Ещё, говорит, солнце не взойдёт, а я себе вдвое найду! Хоть бы с кем, лишь бы уроду этому косоглазому назло!

Поступать "назло врагам"... бывает.

"Куплю билет и не поеду. Назло кондуктору" — наша народная мудрость.

Как поёт Розенбаум:

"Я стать хотел геологом, дермато-венерологом,

Потом решил я быть как мама гинекологом,

А стал невропатологом, назло врагам,

Теперь стучу их молотом по головам".

"Назло ему я отдалась первому встречному. Двоим-троим-четверым..." — чисто женский вариант.

Рассказчица, победоносно подбочась, посмотрела на меня сверху вниз. Будто это она сама явила такую... смелость? глупость? вздорность?

Я, честно говоря, слушал в пол-уха. Мало ли какие у благородных дам бывают заморочки. А вот куда эту толпу распихивать? Чтоб и не вякали, и не спёрли чего ценного. Сейчас быстренько вкатим им всем моей "бражки креплёной", они с полчаса "слонов послоняют" и спать расползутся. После дня дороги сильно не распрыгаешься.

Прокол. Прокол бестолкового попаданца. Который не знает то, что все знают.

Несколько часов скачки приводят всадника в состояние статуи. Может спать стоя. Езда в телеге и стремление спасти бока от ухабов тоже обеспечивают крепкий сон. Лодейщики, намахавшись вёслами, падают "без задних ног".

Но между княжеским и торговым лодейными караванами есть принципиальная разница.

У купцов на вёслах работают почти все — караван тащит груз. У вятших на вёслах гребцы. А остальные — пассажиры. Их — везут. За день пассажиры успевают выдрематься и выдрыхнуться. А по ночам приходит фаза активности, они ищут приключений.

Гости упорно не укладывались. Уже в полной темноте глубокой ночи я совершал штатный обход постов.

Конечно — паранойя. Но что, если Маноха решит спалить мою Пердуновку ко всем чертям? Вместе с блудливой вдовой и секретной грамоткой.

На завалинке за углом моих хором сидел спящий Алу.

— Алу, тебе спать негде?

— А, ой... Это ты? Не, есть. Чарджи велел сказать, когда хвост медведицы будет во-он на той берёзе.

Потребовалась некоторая пауза, прежде чем я понял, что торк вовсе не ожидает, что лесная медведица залезет на берёзу, чтобы задрать там хвост.

— Он за звёздами сам последить не может?

— Не. Он с бабёнкой занят. Тама вон, в порубе — оттуда звёзд не видать.

Как и положено владетельному аристократу, я построил в своём владении личную тюрьму. Из персонально опробованных архитектурных вариантов изоляторов временного заключения, выбрал, как образец для подражания, наиболее впечатливший: киевский, боярыни Степаниды свет Слудовны. В три этажа, с приличным наземным строением и обширным пыточным помещением на минус третьем этаже.

Ноготок... Задавал вопросы. И, по моим наброскам, создавал различные приспособления и станки. Для обеспечения эффективной деятельности в своём профессиональном поле. Так что, обустроились мы прилично.

Ну торк! Ну... инал! Всегда найдёт место для своего... "ябгу". Я тут весь в трудах, в заботах, вот — посты проверяю, а он в это время... Кстати, если с моего места смотреть, то медведица уже на берёзу хвост... положила. Опять же: при осмотре территории следует проверять и нежилые помещения.

Я подобрался к двери поруба, прислушался... Ничего. А может, они померли? Может, чего страшного случилось? Ну, там, упыри налетели, бесы набежали, шахтёры повылазили... Надо посмотреть.

Конец тридцать восьмой части

Часть 39 "А там шальная императрица..."

Глава 209

Наверху было пусто. Пришлось спуститься на этаж. В кромешной темноте подземелья доносился знакомый, чуть задышливый, голос торка. Он пытался добиться определённости в своём, обычным для подобных ситуаций, вопросе:

— Так кого тебе сделать? Мальчика или девочку?

В ответ раздавалось дамское хихиканье, прерываемое традиционными охами и постанываниями.

Мне стало стыдно. Конечно, я тут как цурипопик наскипидаренный бегаю, но портить парню процесс... А как же мужская солидарность? Опять же, медведица ещё на берёзу не залезла... Не буду мешать: что мальчики, что девочки — всё на пользу "Святой Руси".

Я уже собрался скромно удалиться, но какой-то отблеск снизу в лестничном проёме привлёк моё внимание. В кромешной темноте даже слабый свет виден. Надо глянуть. Вдоль стеночки, чтоб ступеньки не скрипели, осторожно спустился на минус третий этаж.

Хорошую я лестницу построил — опыт Рябиновского поруба был творчески доработан. Но три этажа... Запытанных или, там, душу отдавших придётся наверх таскать. Может, лифт какой спрогрессировать? Или, хотя бы пандус...

Дверь в застенок была приоткрыта. Оттуда пробивался отсвет масляной лампадки и доносились звуки. Примерно того же характера, что и двумя этажами выше. Факеншит! Не узилище, а дом свиданий!

* * *

" — Мадам, что у вас свободно? Блондинки, брюнетки?

— Все заняты. Могу предложить только енота".

* * *

В застенке енотов не было. Спиной ко мне стоял голый Ноготок и исполнял тазобедренным ту самую загадку из Мурзилки. Ноготок! Да он же последние 11 месяцев... Сначала Юлькина снадобье, потом он как-то... был не уверен в себе. Потом его Марана консультировала, чего-то из своего прописала. И вот, после длительного лечения, снова на арене...

Какой профессионал! Настоящий палач! Даже интим — только на дыбе!

Перед ним на подвесе висела какая-то голая дама. Несколько оплывших, на мой вкус, очертаний.

Впрочем, я уже говорил: русская народная мудрость — "женщина без живота, как улей без мёда" — не совпадает с моей эстетикой. Испортили мне, знаете ли, вкус, всякие, мягко говоря, буржуинские влияния. Для меня здесь, на "Святой Руси" — постоянная личная проблема.

Ноготок вытянул по обширной белой женской заднице прутом, дама замычала и дёрнулась. Несколько отвисший живот и свободно болтающиеся груди увлекательно мотнулись туда-сюда.

— Говори, шалава греческая, с кем была!

Реплику Ноготок обозначил правильно. Но вот интонация... Не верю — огонька нет. Как-то очень... по-советски: "Вот вам ваши вопросы, вот нам наши ответы. И — обменяемся".

— Ну что, Ноготок, можно с почином поздравить? Экий у тебя... банан образовался.

Ноготок флегматично обернулся на мой голос. Подумал, не нарушая ритма.

— А что такое — "банан"?

И правда: бананы на Руси не растут. И сосисок здесь нет.

"Мне тебя сравнить бы надо

с первою красавицей..."

Моя беда: не знаю — что здесь туземцы с чем сравнивают. Соответственно — круг образов, ассоциаций... уровень взаимопонимания, степень доброжелательности... Отчего возникают затруднения.

Люди же, хомосапиенсы же! Чистый функционал, голая информация — вызывают неприязнь и раздражение.

В средневековье для описания этой ситуации используются ассоциации богословского или оружейного толка.

"В неё вонзилось копьецо" — из какой-то менестрельской баллады, "загоним дьявола в ад" — Декамерон. "Обнажил свой меч он ненароком..." — или это я Высоцкого перевираю? Но бананов здесь точно нет.

— Ну тогда — ятаган. Какой-то он у тебя изогнутый получился. Не мешает?

— Не. Не ятаган, вишь — лезвие не заточено.

Блин! Специалисты по холодному оружию... Хорошо, что я на Ивашку не нарвался: он бы мне сразу лекцию прочитал. О разнице между колющем и рубящем.

— А что за баба?

— Не интересовался. Спрашивает: "ты палач?" — ну. "Страшно пытать можешь?" — ну. "Давай будто ты меня пытаешь. Понарошку, но страшно". Сказала чего спрашивать, как подвесить, кляп потребовала. Из пришлых какая-то.

"Секс — не повод для знакомства" — молодёжная мудрость 21 в. имеет давние исторические корни.

Ноготок снова подобрал прут и вытянул даму снизу по животу и грудям. Удивительно белое тело, особенно увлекательное в своём колебательном движении в темноте подземелья, едва рассеиваемой слабеньким светом пенькового фитиля, плавающего в масляной плошке, дёрнулось вперёд-назад.

Ну что? Мужик при деле, дело — давно желаемое и ожидаемое, остаётся только порадоваться. Мешать не буду.

Но... любопытный я. И... я уже слышал сегодня выражение: "греческая шалава". Опять же, спутница моя, "со-тележница"... Нет, я бабьим дуростям не верю, но...

Ноготок флегматично наблюдал, не меняя ритма, как я разматываю платок, которым была замотана голова его дамы.

Ты, Ванюша, этого ожидал? — Ты этого получил. И куда теперь с этим... деться?

Дама ожидаемо оказалась Великой Княгиней.

Я понимаю бабью дурь по теме: "Переспать с первым встречным. Назло". Особенно усилившуюся после "бражки креплёной" — от неё спиртным несёт. Но зачем же на роль "первого встречного" выбирать моего человека?!

Я ошеломлённо сел перед ней на пол. Обрубок поленца, используемый в качестве кляпа, вставленный ей в рот и примотанный к голове, придавал княгине несколько глупый вид. Она то гримасничала, от ударов прутом, то закатывала глаза, от толчков Ноготка.

Безразмерность глубины дерьма, в которое я попал, доходила до меня во всём своём многообразии постепенно.

Боголюбский — бешеный. Дойдёт до него — тут пепелище будет. Ноготку... ну, понятно. Мне... никто не поверит, что я тут не причём. Господин — в ответе за людей своих. По "Правде" — есть частичные варианты. По понятиям "Бешеного китайца"... только секир-башка.

А до него обязательно дойдёт. И очень быстро: тайная месть — не сладка. Она сама же и похвастает. Да ещё и порасписывает. Ей-то он ничего всерьёз не может сделать — "благопристойность в благородном семействе" должна быть соблюдена. Иначе вся Русь над ним смеяться будет. От того злоба — ещё круче.

И как я перед Манохой теперь выгляжу?! — Как сволочь.

Мы с ним разошлись мирно, взаимно уважительно. А теперь... То я требую, чтобы Акимову подстилку не валяли, а то мой палач(!) саму Великую Княгиню... А долг гостеприимства?! Заманил бедную вдовицу и свершил над ней непотребство несказанное... На дыбе! Даже если поверят, что она сама... ещё хуже будет.

У-у-у...

Без вины виноватый...

Одно из самых противных положений.

Ну, раз так... Если я уже виноват, то хоть было бы за что! Остаётся только как-то особо хитро взпзд... Да, именно что пять согласных подряд.

Я внимательно огляделся по сторонам. У Ноготка в хозяйстве порядок — весь инструмент аккуратно разложен по полкам. Вот, к примеру, небольшие клещи с плоскими губками. Ноготок прикидывал ими ногти вырывать. А если... Я прихватил со стеллажа кое-какой инструмент и подступил к даме. Она несколько удивлённо провожала меня глазами, но отнюдь не обеспокоилась.

Да и то сказать: ей, Великой Княгине, сестре императора — и чтобы какой-то земский, деревенщина-посельщина, быдло захолустное... "Скорее небо упадёт на землю...". Она занервничала только когда я оттянул ей щеку и, вставив щипцы в уголок рта между зубов, разжал челюсти.

Типичный инженерный приём. Называется "инверсия" — щипцами можно не только сжимать, но и разжимать. Клинышек, вставленный в щипцы, обеспечивал их незакрываемость. И княгининского ротика — тоже. Что позволило вытащить кляп-поленце и освободить поле предстоящей деятельности.

Я весьма смутно представляю, где у византийцев проходят границы допустимого. Явно дальше, чем у "святорусских" аборигенов. Бордель, который устраивается в Фессалониках, когда туда приходит император с гвардией, непотребства в Святой Софии с участием патриарха, слухи о которых послужили одним из аргументов для провозглашения автокефальности Русской церкви, выводок только признанных внебрачных детей самого императора Мануила...

Но вот "тяни-толкай" может и поразить её. И — мистика "заклятия Пригоды". Получится ли испугать её так, чтобы она не болтала? Не подставила меня под безудержный гнев Боголюбского?

Её несколько оплывшее, с двумя подбородками, лицо, опухшее и побагровевшее от неудобного положения на подвесе, блестящее от "ночных кремов" и выдыхающее перегар "вымороженной бражки", не вызывало у меня... "любовного восторга". Но кого это здесь волнует?

У меня есть долг перед тысячами детей, которые ежегодно дохнут в здешних "газовых камерах", перед моими "десятью тысяч всякой сволочи". Есть обязанность — надо остаться в живых и сохранить своих людей. Причём здесь моё "хочу — не хочу, нравится — не нравится"? Да будь она "хоть негр преклонных годов"!

Мне надо поставить ей блок, табу на рассказ об этом эпизоде. А никаких психотропных средств под рукой нет. Совершенно нет времени для применения инструментов Ноготка. Ничего, кроме данного этому тельцу от природы.

Ну что, дружок, как говорит русская народная мудрость: "назвался груздем — полезай в... в горло". Такая вот... обязаловка.

Пришлось снять сапоги и штаны. Она попыталась отворачиваться, отодвигаться... Человек, подвешенный на дыбе, существенно ограничен в свободе перемещения. А захват за уши... особенно если в них здоровенные золотые серьги... В колечки которых так удобно вставить мизинцы. И потянуть в стороны... Очень лопоухая шальная императрица.

Попытки использовать великокняжеский язык в качестве запорного механизма довольно быстро прекратились. Инструмент должен соответствовать задаче. А отпихивать меня языком... хоть бы и греческим... И не надо так страшно гримасничать из-за железа во рту: кони постоянно с удилами ходят и ничего. До удаления последних зубов для уменьшения неприятных ощущений коневоды додумаются веков через восемь. Терпи.

Как известно, период качания маятника зависит от длины его подвеса. Мы с Ноготком весьма различны и по весу, и по росту. Пришлось сознательно подстраиваться под его частоту колебаний. Наконец, мы поймали противофазу и занялись обсуждением теоретических вопросов.

Ноготок заинтересовался очень богатой темой: использование неодушевлённых процессов в полаческом ремесле.

Тут вот в чём проблема: если на пытуемого воздействует человек-палач, то это вносит в процесс элемент межличностных отношений. Например, палач проявляет чувства усталости, или сочувствия, или, наоборот, злобы. Эти эмоции вызывают ответные реакции в пытуемом.

Процесс допроса превращается в противостояние двух личностей. Что не всегда эффективно. Часто оказывается полезным обезличить источник воздействия. Примерами может являться известная китайская пытка капающей водой или опускающийся маятник-секира из рассказа Эдгара По.

Маятник По заинтересовал Ноготка. Это позволило несколько отвлечь его внимание от процесса и растянуть во времени. Но, естественно, не до бесконечности. Ноготок задёргался сильнее и быстрее. Мне оставалось только удерживать даму за уши. Наконец, он кончил.

— Ну как, Ноготок? После такого перерыва — не забыл ещё?

— Не, не забыл. Но... не разобрал. Надо бы ещё...

Дама приняла последнюю фразу на свой счёт и начала рваться. Дура: так же можно и без ушей остаться. И вообще, Сухана здесь нет, следовать по пути даосов — некому.

— Давай к Меньшаку в сменщики. А то он как-то вкус терять начал. Устал, говорит.

— Надо попробовать. Завтра и начну.

Дама ещё дёргалась. Мне это мешало. Впрочем, несколько взмахов розгой, выполненных удовлетворённым, но не утратившим мастерства профессионалом, восстановили спокойствие.

Наконец, и я смог перейти к главному: присел перед ликом Великой Княгини, красным, мокрым и замученным. Послушал её прерывистое, никак не восстанавливающееся дыхание с всхлипами и сглатываниями, и произнёс формулу заклятия.

Понятно, что обязанности защиты я на себя принять не могу, да и обязательство целомудрия на неё возлагать... неразумно. Требования должны быть реальными, исполнимыми. Иначе, вместе с невозможным развалится и необходимое.

— Ты поняла? Ты исполнишь сказанное?

Молчит. Не мигает. Будто на взаправдашним допросе. Ей бы в подпольщицы — цены не было. Наверное, поэтому знать и заговоры устраивает — надеются, что подельники не сразу расколются.

Стивенсон во "Владетеле Балантре" отмечает особую стойкость аристократов, проистекающую от привычки принимать на себя ответственность. В управлении слугами требуется, безусловно, навык настоять на своём, заставить, подчинить, доминировать. Для любого владетельного аристократа БДСМ — элемент домашнего хозяйства с детства. Вне зависимости от гендерных характеристик персонажей и всегда в одной позиции: "оно" — "сверху".

Ей сейчас подчиниться мне — стыдно. Вот она и пытается "сохранить лицо". А уши? Воспроизводим "Свой среди чужих, чужой среди своих" — ладонями по ушам с размаха.

Она взвыла, пыталась отодвинуться. Снова дура: дыба не обеденный стол — встал да ушёл. Даже трясти головой у неё не получилось: крепко держу за волосы.

— Ноготок, помнишь Мара мазь делала. Для выведения волос.

— На верхней полке, в углу.

— Смажь-ка ей... волосистые поверхности. Что-то твоя дама... шерстистая сильно.

Мара, как я понимаю, использовала кое-какого наработки местной кожевенной промышленности под названием "серная печень". Какая-то смесь полисульфидов разных металлов. Я подумывал заменить для своих холопов и смердов брижку — смазкой. Производительность труда повышается.

Но уж больно едучая хрень получилась — при смеси с водой даёт щелочную реакцию вплоть до химического ожога. Нужно промывать и промывать. А вот как средство для пытки... идея применения едких калов... э-э-э... или здесь, множественное же, правильнее "калий"? — показалась Ноготку интересной.

Дама начала возмущаться, но не долго — поленце, вставленное в отработавшее уже ротовое отверстие, обеспечило необходимое регулирование громкости. А минуты через три, когда в самом деле запекло, даже и до Великой Княгини дошло, что обещаемые ею казни будут сильно потом, а вот прямо сейчас случатся трудно поправимые повреждения её сильно аристократического и невыразимо высокопоставленного любимого белого тела.

Ну почему у хомосапиенсов так плохо и с воображением, и с простым логическим расчётом?! Пока что-нибудь не сломаешь — не понимают.

Утверждение из "Кавказской пленницы: "Или я веду её в ЗАГС, или она ведёт меня к прокурору" — абсолютно очевидно. Я могу выпустить её только в сломленном состоянии. Ну хоть прикинься! — Нет, пыжится изображать императрицу.

"И там шальная императрица

В объятьях юных кавалеров

Забывает обо всем..."

Мы с Ноготком, пожалуй, тянем на пару "юных кавалеров". Если нас смешать и пополам поделить. Но — "забывать"? — Теперь вспоминай:

"Ночь прошла ночь прошла снова хмурое утро

Снова дождь снова дождь непогода туман

Ночь прошла ночь прошла и поверить мне трудно

Так закончен последний роман!".

Хоть и трудно, но придётся "поверить". Что поиск приключений — оказался успешным, желание "сделать назло" — исполнилось. Выполнилось и перевыполнилось. А "эпилог" к сегодняшнему "роману" может быть только один — полное гарантированное молчание.

Наконец, я услышал и ожидаемый скулёж, и формулу покорности, и "господином" назвала, и ручку облобызала. Можно отвязывать.

— Сними-ка серьги да подари своему трахальщику. Сама, сама. За труды его тяжкие, а также в знак глубокой любви и таковой же благодарности.

Учитывая несколько фанатичную любовь части дам к украшениям — очередная проверка на прогиб. Серьги у неё знатные: золотые эмали выполненные в перегородчатой технике. С изображениями святых Бориса и Глеба в обрамлении зелёных листочков. Типично суздальская вещь, может, даже подарок покойного Гоши. Он свой замок в Кидешме построил на том месте, где, идучи в Киев, встречались князья-мученики, один из Ростова, другой из Мурома.

Сама сняла, сама подала. Фольк так и говорит: "Для милого дружка и серёжка из ушка".

С поклоном и благодарностью. Сквозь скулёж и слёзы. Кажется, мы со щелочью доломали византийку.

Сколь мне сведомо, сиё моё "заклятие" сработало не единожды. В первый раз — когда, обнаружив в Киеве беременность Великой Княгини, князь Андрей сыск вёл. Она про нас ни словечка не сказала, грех свой на покойного мальчишку-лютниста свалила. В другой раз — когда сыновей своих назад на Русь отпускала да про меня вспомянула. В третий — когда я дела наши южные закручивать начал. Тогда её Комнин к себе вызывал, об князе Андрее да обо мне расспрашивал. И ещё случаи были. Но об том — после скажу.

— Ноготок, промой её хорошенько.

— А воды-то... в ведре на донышке.

Факеншит! Пугать — одно, калечить — другое.

— Так помочись на неё!

Мочевина, вроде, нейтрализует щёлочь?

Я ракетой взлетел с пустым ведром на третий этаж. И замер, ощущая шеей холод стали.

— Кто?

— Ф-фу. Чарджи. Ну ты меня испугал. Твоя... сударушка где?

— Тут. А ты чего как конь от волчьей стаи — галопом носишься?

— Ведро. Отдать Сухану. Сменить его на посту. Ему — набрать воды, идти с поспешанием сюда, вниз в застенок. Алу на завалинке сидит — погнать спать. Быстро.

Алу... ну просто лишние уши мне сейчас... Замена... Торку я верю. Но "мертвяку" доверяю больше.

— Сударыня, твоя госпожа нуждается в твоих услугах. Пошли, я посвечу.

В карманах у меня ничего нет. Потому что в "Святой Руси" — и карманов не шьют. Всё на поясе, в кошеле. Но, раз уж я сделал потайные карманы-газыри, то добавил по пустому отделению. Железная "зиппо" размером с ладонь во внутреннем кармане — обеспечивает приличную защиту печени. Чисто на всякий случай.

Кремешком щёлкнул, баба ахнула. Эта, вроде, помиловиднее госпожи своей. И вот так всегда: Чарджи — всю дорогу мёд, да ещё и ложкой.

Мне без служанки не обойтись: не знаю, как это великокняжеское тряпьё на дуру надеть, не знаю, где она ночевать встала. Кто-то должен отвести её и обеспечить первую помощь до утра. Ну, там, воды подать... Блин! Куда эти сони подевались! Сожжём нахрен императрице лобок с промежностью!

Нам пришлось использовать всю накопившуюся во всех наличных организмах мочевину, прежде чем спокойный, как всегда, Сухан притащил ведро воды. Локально промываемая княгиня только поскуливала под причитания своей служанки. Наконец, кое-как одетую, мы вытащили её наверх.

Факеншит! Надо лифт делать. Если у меня тати да разбойники косяками пойдут — заморюсь таскавши.

Мы уже выдвинулись в темноту двора, когда я услышал за углом детские голоса. Вот только мне этого сейчас... Служанка с Ноготком и Суханом потащили нестоящую на ногах, хотя и совсем трезвую уже, императрицу в сторону. А я шагнул навстречу разгорающейся детской ссоре.

Карманный огнемёт — великая вещь. Голубенький спиртовой факел ослепил собеседников и позволил мне развернуть их так, чтобы они лишних во дворе не увидели.

Двое мальчишек спорили между собой куда идти. Рядом стояли два монаха в годах.

— Что не спится, уважаемые? В такое время только бесы, тати да влюблённые по Руси гуляют.

Мальчишек я узнал — княжичи. А попы, похоже, "кормильцы". Воспитатели. В прежние времена к княжичам приставляли учителей из воинов. Тут — "монаси". О времена, о нравы... Куда катится мир...

Разговаривать с деревенщиной-посельщиной для княжичей и их надзирателей было, явно, невместно. "Земской баран" по определению может только мекать. А уж на его вопросы отвечать...

Менее всего здешние социальные абсолютные истины укоренились в самом младшем. Семилетний малыш запрокинул голову, явно подражая Боголюбскому, и сообщил:

— Мы маму ищем. Ну... Великую Княгиню. Она нас перед сном не поцеловала.

Малыш постарше немедленно фыркнул. Демонстрируя полную свою непричастность к высказанной детской глупости. Ну просто сопли какие-то! Да и вообще о поцелуе на ночь... их, взрослых почти, рюриковичей. Которые уже вот — клинки на поясах носят. И вообще...

— Ясно. А в птичнике искали?

— С чего это?!

— Так на возах куры были. Особенные, я их специально из Рябиновки забрал. Может, ей интересно стало?

"Земской баран" мекает в меру своего бараньего разумения. Говорить с аборигеном — просто терять ихнее высокоблагородное время. Но один из монахов попытался:

— Госпожа Великая Княгиня не интересуется курями. И уж тем более — не пойдёт глубокой ночью в курятник. Ночью княгини спят в опочивальнях.

— Да ну? Правду говоришь? Не знал. Сам пойми — я-то с княгинями... где они по ночам спят... откуда ж... А может — в овчарню заглянуть? У меня тама ягнят ныне полно. Может, ей молодые барашки интересны? Они ж такие... смешные, голенастые...

"Топики илифиос" — этот греческий я понимаю даже вполголоса: "идиот местный".

— Ну не знаю... Из усадьбы она не выходила. А где здесь...

Младший княжич заворожено смотрел на голубой язычок пламени, вырывающийся из моей зажигалки.

— Мы её ищем. Только темно очень. А факелов у тебя нет...

— Твоё княжеское... княжечество! Дозволь, от всего сердца и в знак... а также для явной и немедленной пользы... Преподнести тебе в подарок вот этот... вот эту... зажигалку. Дабы она освещала тебе дорогу в любой темноте.

— Пути человеческие осветит лишь слово божье. (Ещё один придурок в православном прикиде влез).

— Да ну? Не знал, не знал. Ну так давай: скажи "слово божье", чтоб княжичу светло стало.

Хорошо быть дураком. Сельский придурок — "взятки гладки". А то пришлось бы драться: монахи-то не мелкие.

— Ты, княжич, глянь. Тута вота... крышечка. Вот так — закрыл. Оно, стал быть, того — погасло. Открыл, а оно, вишь ты — не горит. Вот тут большим пальчиком, ну или какой есть, колёсико крутнул, искра, она известно... И — горит. Понял? Ну то-то. Держи.

Я совершенно забылся и даже потрепал князёныша по голове. Виноват, следуя Далю следует говорить: подрочил будущее Большое Гнездо по головке. Любя.

Прикрываемая мною группа уже успела за спинами собеседников просочиться в чёрный ход терема, где должна была ночевать Великая Княгиня.

На сегодня, надеюсь — всё. Пойду я сегодня спать или нет? — Нет. Старший княжич, так старательно обфыркивавший брата, вдруг выхватил мой подарок и отскочил в сторону.

— Отдай! Это мне подарили!

— И чего? Я старший — значит моё.

Братья немедленно вцепились друг другу в волосы, воспитатели пытались растащить и увещевать.

С точки зрения банальной эрудиции в области социальной психологии, необходимость постоянно доминировать способствует развитию таких свойств личности, как упрямство, вздорность, истеричность... с самого раннего детства. Что и наблюдается у многих Рюриковичей.

Проще: психи они. Такое... профессиональное княжеское заболевание.

Мальчишек растащили, но они никак не могли отдышаться, громко применяя друг к другу различные эпитеты, слышанные ими от взрослых. Причём — на трёх языках. Всю усадьбу перебудят, до света колобродить будут.

— Михалко! Михаил Юрьевич!

— Ну, чё те?

— Ты взял у брата мою вещь. Без спроса. Моё — всегда моё. Даже — даренное. Посему мой подарок тебе служить не будет. И трёх дней не пройдёт.

— А ты что, колдун? Ты вообще кто такой?!

— Спроси у людей: чем славен "Зверь Лютый". Это моё прозвание. Теперь ты, Всеволод. Ты получил мой подарок. Но не сумел его удержать.

— Так он же из-за спины... он же сильнее... без всякого слова...

— Он — твой брат. Ты знаешь его всю свою жизнь и не можешь предвидеть, что он сделает? Научись. Научись защищать своё. И тогда я подарю тебе кое-что ещё. А теперь, господа княжичи, позвольте пожелать вам добрых снов. Ваша матушка в малом зале на втором этаже моего терема — я вижу там свет. Доброй ночи.

И я откланялся.

Ну, пижон! Ну, болтун! "Шаркун паркетный". А что поделаешь? Надо было отвлечь внимание от "группы доставки". Не сколько мальчишек, сколько их наставников. Вот я с таким умным видом, замогильным голосом, с загадочным выражением лица... нёс абсолютную ахинею.

Ну, кроме того, что зажигалку надо заправлять, больше трёх дней она на оставшемся не проработает.

Поспать мне в эту ночь так и не удалось. Пассажиры... Всю ночь ходят-слоняются. А там Домна поварню начала раскочегаривать, завтрак для свитских — это не просто так. Желудки, факеншит, у этих дармоедов слабые!

Как рассвело — пошли лодейки снизу. Князь Андрей в нашу сторону и не глянул, а последние три встали к берегу. На две княгиня с княжичами погрузились, на третьей — Маноха.

— Ну что, рябинов сын? Мои прошли вотчину без баловства. Так, мелочи кое-какие приключились. За то — подарки твоему батюшке дадены. Теперь твоя очередь.

Я посмотрел на вылезших из лодки Якова и Хрыся. Так ли это? Хрысь пожал плечами, а Яков поморщился и махнул рукой. Пришлось кинуть Манохе замотанную в мешок сумку княжьего гонца. Он на берег с лодки и не сходил. Поглядел в мешок, поковырялся там, покачал головой. Печати-то на грамотке сломаны. Но сел на скамью, и гребцы принялись выводить лодейку на глубокое место.

А не дурак ли я? А не продешевил ли?

— Что он о подарках говорил?

— Так по обычаю. Караван приходит — его кормить надо. Купцы за постой и корм платят. С князя брать — невместно. Он — гость, ему — всё даром от гостеприимного хозяина. Тогда князь отдаривается. Ясно дело — не по торговой цене. Втрое-впятеро дешевле. Честь же, вещички самого князя! Халат шёлковый Акиму подарили, почти неношеный, пару сапог сафьяновых булгарских. Ну и там, девкам да молодкам: кому — ленты, кому — платочек. Марьяше — колты парные, Ивице — поясок узорный.

Бли-и-н!

— Яков! Так ты ж рукой махнул! Дескать — тихо в Рябиновке было, без драк, без насилия.

— А ты про это... Она сперва на задний двор с пришлыми гулять пошла. Стража набежала, всех разогнала. А после в конюшню завернула. Ну уж там... до утра. Свинья грязи завсегда найдёт. Да ты сам прикинь: она — девка молодая, а Аким-то уже в годах. Да пораненый, да всё ночь с гостями разговоры разговаривал. А здеся полный двор молодых парней...

А я... как дурак... головой рисковал... с грамоткой этой засветился... И чего ради? Кончай, Ваня, "благодетельствовать". Лезешь во всюда без понятия. А у них... собственная система ценностей и приоритетом. Так что... прогрессируй себе потихоньку. Нефиг тут порядки устанавливать. Здесь правила — святорусские, исконно-посконные, с дедов-прадедов.

Многие ныне пишут, будто мы с князь Андреем с первого взгляда ощутили промеж себя глубокое сродство, грядущее единство и проистекающее от сего в душах умиление. Да враньё сиё еси! Мне, по первости, он показался здоровым, дурным, очень опасным мужиком. Психом с подручными. От него просто несло непредсказуемой, вздорной опасностью. Смертью за всякий взгляд, за шаг, за вздох.

Я в те поры рвался в смоленские бояре, и князь Владимирский меня не интересовал совершенно.

Говорят ещё, что я братьям-княжичам всю их жизнь предсказал. Да полно! Мне надо было внимание княжичей, а более — воспитателей их, на себе удержать. Чтобы люди мои княгиню до покоев её тайно довели. Вот я и нёс "что к носу ближе". С умным видом, туманным слогом. А что княжичи меня и слова мои запомнили, так у них же в руках зажигалка осталась. На весь мир единственная — что ж не запомнить. Михалко её вскорости с досады в Десне утопил — гореть перестала.

Пожалуй, важнее всего, что запомнил меня Маноха. За княжью грамотку. За то, что взял, и за то, что отдал. Кабы у него моим словам веры не было — и меня бы не было. И "Святой Руси" — тоже, какая она нынче есть.

В июне неторопливый караван Андрея добрался до Киева. Два старших по лествице на Святой Руси князя — Боголюбский и Ростик — пытались договориться о выходе русского православия из раскола. Андрей предлагал на место митрополита своего человека. Фёдор Ростовский, племянник смоленского епископа Мануила был в большом фаворе у Боголюбского. Устроенное им изгнание из Ростова тогдашнего епископа по спору "о посте в среду и в пяток" доставило Федору национальную славу "ревнителя древнего благочестия и истинного православия".

Однако Ростик переиграл Андрея. Одним из доводов была вскрывшаяся беременность вдовой Великой Княгини. Ростик не преминул уколоть Боголюбского: "ты о делах божеских судишь, а с домашними управиться не можешь". Киевляне же, вовсе не любившие долгоручичей, смеялись едва ли не в глаза Андрею. "Бешеный китаец" поступил, по обычаю своему, резко: выгнал "шалаву грецкую" с Руси со всеми её сыновьями, что было немалой новизной. Прежде с Руси выгоняли лишь князей за братоубийственные войны. В Царьграде опозоренную княгиню приняли, но ко двору не пустили. Два её старших сына, бывших прежде князьями в Торческе и в Белгороде, получили от императора владения в Болгарии. Сама она прожила там ещё лет двадцать. А вот младшие сыновья — Михалко и Всеволод, подросли и вернулись на Русь. Но об этом позже.

Глава 210

Ощущение после княжеского каравана — как Мамай прошёл. Что — сдвинуто, что — сломано, что — украдено. Здесь говорят: "взято в подарок".

По закону гостеприимства хозяин обязан подарить гостю понравившуюся вещь. Гость должен отдариться. Всё очень мило, пока представление о ценности обоих подарков совпадают.

Данилевский пишет, что в Древней Руси эта система доходила до полного абсурда с точки зрения рыночной стоимости подарков.

Можно сравнить с аукционами по продажи вещей знаменитостей. Старые трусики королевы Елизаветы II 1968 года использования ушли за 18 штук баксов. Ясно же, что не за кружевную отделку.

Интересно: за сколько можно толкнуть шёлковый домашний халат Андрея Боголюбского в приличном состоянии в моё время? Не, не интересно — не доживу.

На поварне хмурая Домна перебирает посуду. Вот кружка святорусская деревянная. Ею же убить можно! Но у одной — отломана ручка, у другой — вылетело донышко. А у третьей откусан край. Вот этого я совсем не понимаю. Не голодные же были.

Полусонный народ тынялся по усадьбе. Пытались починить сломанное, найти переложенное в другие места, делились впечатлениями. Но бродить "нога за ногу"... у меня долго не получается. Да и жизнь не даёт.

Я очень благодарен Алу. За то, что он сообразил и спрятал нашего куртёныша. А то пришлые бы точно отобрали. Или убили бы из забавы.

А вот Хрысь Жиляту-печника — не спрятал. Жилята клал печки в "Паучьей веси". Понятно, что караванщики спокойно мимо "печника с гонором" пройти не могли. Нет, никакой ссоры-драки не было — Манохины люди вовремя вмешались.

* * *

"У армянского радио спрашивают:

— Будет ли третья мировая война?

— Нет, не будет. Но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется".

* * *

Ссоры не было — была такая сильная дружба...

"Тостируемый пьёт до дна" — наше общенародное правило. В данном случае — до дна лужи, где и засыпает. Да и лужа-то неглубокая! Но пролежать в холодной воде полночи... Воспаление мочевого пузыря... Через три дня в бреду и муках... Как Пётр Великий, только без завещания.

Обмыли-похоронили. Уходя с кладбища, я напомнил Николаю:

— Списочек подготовь. Чего покойник должен остался.

— Эта... Как это? Это ж мы ему... Он же вон... ну печек сколько поставил!

— Николай, ну ты как ребёнок. Сам же ряд с покойником составлял. Дело-то не закончено, все потребные печки — не поставлены. Так что — расчёта за работу не будет. А долг за ним остаётся.

— К-какой долг?! Он же...! Дык... корм и кров — по ряду с нас!

— А остальное? На покойнике новые лапти обуты. Я тебе сколько раз говорил — нужна полная разноска по плану бухгалтерских счетов. Иди, сочиняй, купец-молодец.

Николай просидел ночь, но составил список. По уровню фантазии он далеко превосходил тот счёт, который когда-то подсунули графу Монте-Кристо. Да и то правда, откуда у Монте-Кристо двенадцать пар тёплых портянок? Последним пунктом вписали молебен "за упокой": поймаю попа какого-нибудь — закажу.

Через день после ухода княжеского каравана пришлось срочно идти в Рябиновку: прибежал орущий сигнальщик.

— Аким с Яковым пьяные напились! Дворовых убивает!

Почти всё население Рябиновки сидело в лесу, обсыхало после спешного отступления через залитый водой берег и обсуждало происходящее:

— Они тама...! Бельма наливши...! Воют, рычат, на людей кидаются... С мечами! Вот те хрест! Всбесивши!

Что порадовало: Марьяша, с выбившимися из-под платка волосами, и Ольбег, с разбитым носом, были среди беженцев.

Население с моим появлением дружно вздохнуло с облегчением: Ванька-ублюдок прибежал — есть теперь кому дерьмо разгребать. Конюх-управляющий так и выразился:

— Батюшка-то наш, Аким Янович, ныне малость не в себе. Надлежит отпрыску родителю болезному помощь оказать, уход душевно потребный. Тама вона.

И ручкой так это выразительно... направление указал.

* * *

Как говорит Lise младшему Карамазову:

— Ах, Алексей Федорович, ах, голубчик, давайте за людьми как за больными ходить!

Почему "как"?! Где вы видели психически здорового хомосапиенса?! А уж на "Святой Руси"...

* * *

Да пошли они все! Но там Прокуй... И дебил молотобойный... И Ольбег наплаканными глазами светит... Два сдуревших мужика с железяками... Ну, положим, Аким нынче не боец. Лука не натянет, мечом не ударит — руки у него болят. Но взбесившийся Яков... Неожиданно... И очень опасно.

Если кто-то думает, что "душевный уход" за свихнувшимися вооружёнными психами — моё любимое хобби... Ивашка-попадашка просто послал бы их всех... А вот Ванька-боярич...

Обязанности феодала включают в себя и обязанности милиционера с санитаром. Почему попандопулы про это не рассказывают? Ваши желания и нежелания, Иван Юрьевич... засуньте их... Есть туземная обязаловка — её и играй.

— Ваня, ты сходи — уйми их. А то они людей помучают-поубивают. А после и сами мучатся будут — им стыдно станет душегубами-то жить. А от стыда — ещё больше злобиться станут. Сходи, Ваня. Тебе платочек мой дать?

Любава. Хорошо, что ты тоже из усадьбы убежала. Что ж ты, мой "подорожник для души", всё меня людей убивать посылаешь? Или "убивать" — от моей тупости да маломощности? Ничего другого придумать не могу?

"Бой попаданца прогрессивного с психами буйными" — в литературе не встречал.

— Спасибо, красавица. У меня ныне и свой плат есть. Сухан, рогатину разверни. Бить только тупым концом. Мне в Рябиновке крови не надобно. Вон там, на бережку, сети рыбацкие возьмите. И вот что, мужи мои славные, саблями — не махать, топорами — не бить, вперёд меня — не лезть. Кто сдуру помрёт — поймаю и накажу больно.

Ворота в усадьбе были не заперты, на дворе пусто. Я шёл в этой пустой солнечной тишине и внимательно осматривался.

Поварня — нараспашку, тряпки у крыльца валяются — бабы отсюда бегом бежали. Кузня заперта изнутри. Прокуй, хоть и истерик, а понимает: встреча молотобойца-дебила и мечника-психа — радости никому не доставит. Курочки гуляют. Солнышко светит.

Мгыхк... Яков идёт. С мечом.

Яков вывернулся из-за угла боярского терема и нетвёрдой походкой двинулся мне навстречу. В руке обнажённый меч. Длинный, прямой, узкий клинок. Он его как трость несёт. Даже опирается.

Абсолютно идиотское лицо с блуждающей улыбкой. И бельма вместо глаз. Что ж они такое пили, если зрачков совсем не видно?

Странно тёмный цвет лица. Это он так загорел? Весна только началась, а он уже как негр. Что-то он как-то говорил про "чёрного гридня"...

— Яков...

Медленно повернул голову в мою сторону. Улыбка стала ещё шире. Узнал? Сейчас поговорим, успокоим, спать уложим...

Пара ускоряющихся заваливающихся пьяных шагов ко мне. И резкий, мгновенный выпад. Укол клинком. Мне в голову.

Стук дерева по металлу. Я и не понял ничего, но дрючком ударил. Сбил клинок. И сам отскочил в сторону.

Яков проскочил мимо. Постоял, покачиваясь. Обернулся с выражением глубокой озабоченности на лице. Увидел меня и снова заулыбался. Из уголка рта течёт струйка слюны. Искажённое лицо с ласковым оскалом.

Это же Яков! Один из самых толковых, умных мужиков, которые тут вообще есть!

Стоит покачиваясь. Совершенно пьяный радостный дебил. С полуторным клинком в руке. Разводит руки, будто собирается меня обнять, делает пару неуверенных шагов ко мне. Эк как его ведёт... Оп-па!

Теперь выпад был направлен мне в живот. Пришлось сбивать, удерживая дрючок двумя руками. Безрукавку мне распорол. Изнутри.

Да что с ним такое?!

А! Факеншит! Так вот как выглядит функционирующий берсерк! Экое дерьмо.

Но откуда у него северокитайская школа "пьяного" боя? Есть две школы, которые активно используют "качающиеся" стойки: "богомола" и "пьяного". Но "богомол" не работает с мечом и не применяет каскада как бы беспорядочных движений.

Откуда у русского гридня китайские заморочки будущих веков? Или заимствование шло в обратном направлении?

* * *

Во времена монгольских императоров Китая под Пекином квартировался отдельный гвардейский русский добровольческий полк. С задачей: "в мирное время поставлять дичь к столу императора Поднебесной". Может, аборигены и позаимствовали эту школу боя, наблюдая за обмываниями гвардейцами удачных охот?

* * *

А вот на ноги подниматься берсерков не учат. Пока Яков, пролетая мимо меня, резал мою безрукавку, я успел подставить ножку. Травка у нас на дворе уже зеленеет. Теперь у Якова и колени будут такими же.

При всём моём уважении, не корысти ради, а исключительно пользы для...

Офигеть! Футбольный удар пыром сзади, между ног стоящего на четвереньках мужчины — реакции не вызывает. Полная блокада болевых ощущений? Только носом вперёд сунулся. Механика работает, психика с физиологией — нет.

Кстати, о механике — а что это у меня звякает в распоротом внутреннем кармане? Зажигалку-то я подарил. А звякают... прокуёвые наручники. Сигнальный экземпляр.

Яков лежал лицом в землю, с вывернувшейся назад правой рукой. Один наручник мне удалось накинуть сразу. Потом пришлось звать Сухана.

Берсерка били по хребту, чтобы и левая рука у него вывернулась удобно. Потом — по пальцам правой руки, чтобы меч отпустил. Позже мне сказали, что я очень правильно застегнул ему наручники за спиной — берскерки, как лисы попавшие в капкан, иногда отгрызают себе руку, чтобы освободиться.

Якова упаковывали в рыбацкие сети, он рычал, грыз сеть, изо рта шла пена, закатившиеся глаза из одних белков на улыбающемся, хорошо знакомом лице производили... очень неприятное впечатление.

Теперь — Аким. Если он тоже... обберсеркился, то боли в руках не чувствует. И натворить может... многое.

Акима я нашёл в тени дома, возле крыльца в его опочивальню. Плачущим и шипящим над телом Ивицы.

— Ш-шлюха... ш-шалава... ш-шелупонь... девочка моя любименькая... звёздочка яхонтовая... с-с-сука блудливая...

Он убил её обычной шваброй. Что под руку попало. Удачный удар в висок. Вся левая сторона весёленького, дареного недавно платочка — залита бурым и хлюпает.

Меня он сперва не признал. Потом начал плакать:

— Она... она сказала — я старый. Со мной — скучно. А там весёлые молодцы... Красивые да здоровые... С ними весело. Обнимают жарко, целуют сладко... Ей молодой нужен. А я? Вань, а мне... куда?

Притащили корыто, умыли деда тёплой водой, напоили валерьянкой с пустырником. Уже чуть успокоившись, уложенный в постель, он благодарно улыбнулся ухаживающей за ним Марьяше, и произнёс:

— Хорошо хоть дочку спрятал от этих... охальников. Надо, Ванюша, шапку боярскую получать. Уважать будут... всякие. А то, вишь ты, одной воинской славой не обойдёшься. Всякая набродь... будто во вражьем городе.

Аким засопел, отвернувшись к стенке, а я поманил Марьяшу на улицу. Молча подцепил пальцем навешенные на платок новые суздальские колты. Хорошо, Аким не знает — за какие такие труды у его дочки обновка появилась.

Марьяша фыркнула и убежала к отцу. Как бы Акиму не пришлось вскорости очередного внука из дочкиной утробы плетями выбивать. Потому что мне такое занятие... А куда я денусь?! Подводить вотчину под епископский суд?

Эта выходка владетеля и его слуги верного меня чрезвычайно встревожила. Конечно, не убитой Ивицей.

Тут дело такое... Как шипела на Макаренко в "Педагогической поэме" одна из его сподвижниц на стезе народного просвещения:

— Проститутку?! В коллектив мальчиков?! Да вы с ума сошли!!!

А тут "коллектив мальчиков" — постоянно и повсеместно.

"Своего ума в чужую голову не вложишь" — русская народная мудрость. Ну, захотелось ей! Избыточная сексуальная активность чревата последствиями. Например — летальными. Я сам себе это постоянно повторяю. Правда, не помогает.

Пришиб дед мою рабыню насмерть — не смертельно. Дед отлежится — новую найдём. А вот "отлежится" ли...

Такие экзерсисы с настойками мухоморов дают тяжёлую отдачу. Оба "берсерка" неделю еле ползали. Чуть бы перебрали, и мне пришлось бы их самих хоронить. Тогда Рябиновская вотчина уходит к князю — действующего наследника нет, статус не определён.

Надо спешно топать в Смоленск, вписываться в реестры, приносить клятвы, получать подтверждения...

Короче: гривну, шапку и грамоту. И молиться, чтобы Аким дожил до ритуального завершения этих бюрократических процедур.

Как всегда, сразу побежать — вопросы порешать — не получилось. Куча мелочей, которые срочно надо сделать, опутывали сетью. Вотчина, как всякая организация, функционирует в собственном ритме, создаёт собственные проблемы и находит пути их решения. Добавить что-то новенькое в поле оперативных целей... тяжело.

На похороны Ивицы собралась её родня. Меньшак даже всплакнул над могилкой проданной в рабство дочки. Начал, было, нести ахинею и рубаху на себе рвать. Но оставшаяся за старшую Елица быстро его урезонила. Девочка подросла, да и ученичество у Мары добавило ей уверенности.

Уже поздно вечером, набегавшись, напрыгавшись и наразговаривавшись, заявляюсь к себе в покои, а там... пьяные девки хихикают.

Трифена с Елицей помянули покойницу, да и добавили. Помирились, простили друг другу прежние обиды, сидят в обнимку и песни поют.

Елица меня увидела, смутилась, начала домой собираться, а Трифена её уговоривает:

— Ну чего ты подскочила? Господин у нас не злой, терем большой — места всем хватит.

И так это... плечиком повела, потянулась всем телом, грудками покачала... Фольк так и говорит:

"На базаре побывала -

Свои груди продавала.

Мне давали пятьдесят,

Ну их на хрен, пусть висят!".

Знает, девочка, что мне нравится. И то правда: "пусть висят".

"Мужчинам больше нравится женское тело, а женщинам — мужские мозги. Вот и трахают кому чего нравится". Я — не против, лишь бы по согласию.

Елица пантомиму углядела — сразу в краску. Засмущалась, засуетилась...

— Да не... да я пойду... мне на подворье место найдут...

— Пойдёшь. Но позже. Вино моё пила? Отработаешь. Вон ведро с водой — полей-ка мне.

И начинаю раздеваться.

Покои мои имеют несколько особенностей. Прежде всего — опочивальня. Я уже говорил: если есть возможность — сплю по-волчьи. Не везде так возможно, но уж у себя-то в дому!

Волк в логове каждые четверть часа подымается и, не просыпаясь, делает два-три круга. От этого ускоряется движение крови, улучшается кислородный обмен, высыпаешься быстрее.

Понятно, что в цивилизованных условиях — на лавке или в кровати — так не поспишь. На полу — сквозняки. Пришлось сделать невысокий помост, эдак 3х3, застелить его шкурами.

Я понимаю, что сразу подумают мои современники — "О! Палкодром!". Ну-у... таки — да. Но спать Трифа уходит в другую комнату.

Сперва она как-то возражала:

— Ой, я так устала... Можно я ещё чуток тут полежу...

И через две минуты уже сопит себе ровненько. И разбудить — жалко.

Потом, когда я на неё пару раз во сне наступил, поняла.

Да и вообще... ну не могу я спать с женщинами!

* * *

" — Дорогая, ты спала со многими мужчинами?

— Если ты собрался спать, то ты — первый".

Так вот: "первым" у меня никак не получается.

* * *

Вторая особенность — помойка. В смысле: помоечное помещение.

В соседней горнице поставлено корыто и трубы проведены. Лиственниц, из которых был сделан водопровод в Соловецком монастыре, у меня нет, но и дуб просмоленный сгодился. Одно бревно-труба — на слив, другое — из бочки на крыше терема. Утром прислуга туда воду заливает, к вечеру такой... летний дождик получается.

На "Святой Руси" так не строят, сырость здесь — большая проблема. Когда попадаешь из, к примеру, "Пустыни Донбасса" в Центральную Россию — буйство зелени по рецепторам бьёт. Всё жужжит, колосится, липнет и хлюпает.

Но у меня вдоволь глины и смолы для гидроизоляции. И печки в тереме стоят открытыми: высокие дымоходы работают как вытяжки, тянут сырость из дома наружу. Если бы не каминные трубы аналогичного действия в средневековых замках — там не гобелены бы по стенам висели, а плесень лохмами.

С радостью отмечу весьма распространённую среди коллег-попаданцев тягу к чистоплотности и гигиеничности. Но, часто, умозрительную. Вопросы гидроизоляции и вентиляции рассматриваются... поверхностно.

В 1915 году многоэтажная система государственных закупок сгноила богатый урожай хлеба в крестьянских амбарах. Просто потому, что вытяжек не было. Это способствовало росту антимонархических настроений куда больше всех выходок Распутина.

"Чтобы провести вечер в обществе двух красивых девушек нужна одна некрасивая девушка и две бутылки водки".

Мне этих фольклорных заменителей не нужно: на "Святой Руси" сплошной натурализм. Поддерживаемый экономностью:

— Платья-то снимите — намочите-испортите...

Одевать холопок — забота господина. А я такой хозяйственный...

Про то, что ткань из натурального волокна сильно усаживается при намачивании — объяснять?

Для Трифены это привычно — она платье скинула и с мочалкой ко мне. А Елица зависла. Но... обезьянки мы, есть пример для подражания — следуем.

"Бычок-провокатор" — очень полезное изобретение для забоя крупного рогатого. Для секса бесхвостых безволосых — ещё полезнее. Хотя некоторые старательно смущаются, прикрываются и скукоживаются.

— Ну и хорошо. Там вон полотенце — вытри меня.

Девчушку колотит. На ногах не стоит, коленки подгибаются. От моего вида? Это я — такой красивый или — такой противный? Странно: Аполлон Бельведерский столь сильных эмоций у посетительниц Ватикана не вызывает.

— Господине... я... мне... нельзя чтобы мужчины меня касались.

— А я тебя и не касаюсь. Ты ж сама всё сделаешь. И — через тряпочку. Вот тут тоже вытри. И тут. Полотенечком оберни. В ручку возьми. Легонько. Нет, чуть сильнее. А теперь погладь. Нравится? Ты такого прежде в руках не держала? И не видала? И не пробовала? Ну-ну, мне-то врать не надо. Я ж тебя как раз вот этим. Глубоко и сильно. Что глядишь — глазками хлопаешь? В баньке, когда Марана тебя волчицей одела — помнишь? "Ты — волчица, я — волчок. Вставил в девушку... торчок". Это ты с мужиками да парнями не можешь. А я — не мужик. Я — боярич, господин. Да и вообще — "Зверь Лютый". Позверствуем чуток? А? "Елица-ЕлицА — драная волчица".

Девушку трясло и колотило. Полуоткрытый рот, распахнутые, полные душевного смятения глаза. И совершенно автономно, чисто инстинктивно, без всякой связки с мозгами, нежное поглаживание моего мужского достоинства.

Похоже как Юлька меня перед боярыней Степанидой свет Слудовной дёргала. Но, конечно, значительно... душевнее. Хотя геометрически результат аналогичен.

Я нагло ухмыляюсь и демонстративно показываю глазами:

— Вижу, понравилось, оторваться не можешь.

Она, уразумев, наконец, смысл своих действий, мгновенно покраснела, отдёрнула руку, прижала её ко рту.

Всё-таки мужики — козлы. Хотя бы по запаху. Даже — мытые. То ли унюхала, то ли сообразила — покраснела ещё пуще, как-то... мучительно. И — бочком-бочком от меня.

— Ну и куда ты собралась? Я же тебя уже всю знаю. И изнутри, и снаружи. Ты вся в воле моей. Что хочу — то с тобой и сделаю. А твой воли только одно — моей воле радоваться или огорчаться. Чем больше ты будешь меня страшиться, тем сильнее будешь зажиматься. И тем больнее тебе будет. Твой страх нынче — против тебя. Я всё равно своё возьму. А ты — мучение себе найдёшь.

Без толку. Слов не понимает, глазищи вылупила, головой трясёт, к стенке прижалась и трясётся. И ведь отпустить нельзя — ещё пуще закостенеет в своих... психах.

Не хочет девчушка "большой и чистой любви". Но ведь свихнётся же! "Мы в ответе за тех, кого приручаем". А за тех, кем владеем?

— Трифа, оставь эту дуру. Пусть у стенки постоит, посмотрит. Иди, красавица, ко мне. Ух ты какая... радость моя.

* * *

В отличие от широко распространённых мифов, я просто знаю: большинство мужчин — "белые и пушистые". Нежные, неуверенные, ранимые существа. Особенно — в части секса и денег.

Упрёки, насмешки в этих двух областях — способны довести большинство "супер-героев" даже до слёз. Обычно — горьких и пьяных.

Резкое превышение мужского суицида над женским в возрасте 30-40 лет — от этого. Вдруг приходит осознание: всех денег не заработаешь, всех баб не перетрахаешь. Дальше жить незачем, детские мечты развеялись как дым, жизнь бессмысленна и бесцельна.

Игры втроём, с двумя женщинами сразу, меня как-то... не привлекали. Мужчина в этом состоянии выглядит... не самым умным. Да и вообще, работать на публику... А вот нарваться в самый интересный момент на едкий комментарий... После которого... упадёт и настроение тоже... Такие, знаете ли, бывают циничные стервы.

Да просто: чувства юмора у людей разные. Пока поймёшь, что это она пошутила... Жванецкий прав: "раз — лежать. И два — молча". Но в медицинских целях... Опять же: феодальная обязанность...

* * *

Начали-то мы с Трифеной полегоньку. С оглядкой на зрителей. Потом я шепнул ей на ухо:

— Покричи немножко.

Примерно две трети женщин издают в такие минуты звуки не по собственному внутреннему желанию, а для удовольствия мужчины. Этакая акустическая благодарность за романтический вечер при свечах с шампанским. "Долг платежом красен". Точнее — "звучен". А так-то...

Но "её страстные прерывающиеся стоны" — помогают правильному дыханию. Впрочем, Трифена из оставшейся трети — она и сама любит в голос. А уж после моей просьбы...

У русских женщин — большие красивые глаза. Только нужно показывать... что-нибудь интересное. В какой-то момент Елица не выдержала, закрыла уши руками и кинулась вон из опочивальни. Чуть весь процесс не испортила — ну не слезать же мне вдогонку! Но — рявкнул, она вернулась. Встала у стеночки как я велел: руки за голову, локотки в стороны, пятки и колени на ширине плеч.

Интересно было видеть, как она шевелила губами — пыталась читать молитвы. И сбивалась от стонов Трифены. Как пыталась закрыть, зажмурить глаза. И вдруг распахивала их на очередной звук: "О! Ещё!".

Я, временами, радостно-идиотски поглядывал на неё. Типа: во какой я крутой бабуин! В смысле: бабу — и "in", и "out".

Столкнувшись со мной взглядом, она каждый раз мучительно краснела. Опускала ненадолго глаза. Потом снова впивалась, всасывалась в происходящее. Всем своим вниманием, слухом и зрением, всем существом своим.

Развращение малолетки, детская порнография, совершение сексуальных действий... формулировка: "в особо извращённой форме" — ещё рано? Хотя... что я всё эпохи путаю?! Можно УК РФ... и все аналоги прогрессивного человечества засунуть... ну, куда-нибудь засунуть. Здесь же "Святая Русь"! Здесь все законы 21 в... засовывайте куда и всё остальное... "и почаще!".

Наша довольно выразительная концовка завершилась глубоким, чуть ли не со стоном, вздохом Елицы. Сопереживание в зрительском зале — как у лауреата на концерте Чайковского.

Пребывая, как обычно бывает в такие мгновения, в несколько расслабленном, умиротворённом состоянии, я лениво поглаживал Трифену по вспотевшему бедру и размышлял в слух:

— Может, хватит на сегодня? Ну её нафиг, эту "драную волчицу". Лучше... "завтра докуём".

Какие-то благостные гуманистические мысли о необходимости постепенности, мягкости, а также свободе воли, правах личности, уважении выбора...

Но чувство долга упорно зудело: "Будем лечить или пусть поживёт?".

Обязанности феодала... Не перед сеньором, не перед богом — перед самим собой: твои люди должны быть в порядке. Всё ли ты сделал для этого? Иначе не жди от них верности. Девчушку надо привести к норме. Как сказала Марана:

— Кроме тебя — некому.

И плевать, что я притомился, что мне... лениво. Что чисто внешне Елица... ну, не секс-эппл. Что она ничего не умеет, придётся тратить время и силы на обучение. Да причём здесь это?! Причём здесь моё удовольствие, представление о прекрасном, настроение, желания...?

Обязаловка.

Надо исполнить.

Будем лечить. Вполне по песне:

"Я знаю — выбора нет,

Свобода здесь не живет.

Она лишь там, где рассвет

И души полет!".

Где именно бессмертные души роймя роятся и иммельманы делают... Спешить туда не будем.

Я энергично соскочил с постели, от чего несколько туманные глаза девчушки тревожно распахнулись и беспорядочно задёргались, и, ополоскиваясь в корыте, мотнул головой:

— Иди, ляг на место Трифены. Трифа, девочка, покажи этой дуре стоеросовой как правильно на спинку падать. А то ведь она сдуру в лесу на ёлку полезет, поколется вся.

Трифене пришлось вставать и тащить эту психо-дикарку в постель за руку. Приобняв подружку за плечи, посмеиваясь, успокаивая и уговаривая, одна моя наложница расположила на моём ложе другую. Всё это сопровождалось ласковым воркованием, как над больным:

— А вот мы тут простынку стряхнём, Ёлочку-подруженьку ровненько уложим... где это у нас рушничёчек? вытрем-ка красавице личико вспотевшешее...

— Трифа, руки её — под подушку, чтобы не болтала ими без толку. А вторую подушку — под задницу. Для... геометрии.

Трифена укоризненно взглянула на меня: "Куда ты не в своё дело лезешь! Тебя тут вообще — нет. И — не видно, и — не слышно".

Давно известно: если двум женщинам хорошо вдвоём, то мужчина им нужен только... для запаха. Да и сам мужик, в такой ситуации, не может по-настоящему глубоко удержать в фокусе внимания сразу двух женщин. Диапазон восприятия у нас узковат. Такие мы... острозаточенные... в некоторых местах.

Мда... Всегда старался не мешать мастерам делать их мастерские дела. А вот с рушничками надо что-то подправить: раньше их только в Рябиновке не хватало, а теперь и в Пердуновке придётся полный комплект заводить.

Как там говаривала Степанида свет Слудовна: полный постельный гарнитур для молодой девушки — 6 штук. "На ручки, на ножки, на глазки, на ротик". Некомплектность инструментария меня всегда раздражала.

Призывающий взгляд Трифены напомнил: сейчас мой выход. Прихлёбывая ядрёный квасок, выдвигаюсь на авансцену.

Темновато. На улице уже синие сумерки, в опочивальне... аналогично. Лампадок в доме я не держу для здоровья — травиться угарным газом будем в церкви. А свечи экономлю для чтения-писания.

На смутно белеющем пространстве распахнутого "палкодрома" два, также смутно белых женских силуэта. Только чернеет коса Трифены и поблескивают две пары взволнованных глазёнок.

"Мужчины любят глазами"... а в темноте? — Тоже глазами.

Только видим мы не реальность, а собственные мифы, грёзы и выдумки. Соответственно, "любим" — не глазами тела, но "очами души".

Другой вопрос: почему у нас душа... ниже пояса? Откуда и глазеет. — Опять же — спасибо создателю.

Девчушки занервничали от затянувшейся паузы. "А ну как господин... не одобрит... пейзажа?". Кое-кто из присутствующих тут и вздохнул бы с облегчением. Но и с немалой досадой и обидой.

"Я так старалась, я столько страхов натерпелась, а он...".

А завтра поутру все подробности станут достоянием общественности. Большинство жителей, а особенно — жительниц, не преминут высказаться. Кто — с едким любопытством, кто со злорадством, приторно прикрытым сочувствием. А кто — и с неприкрытым. Общество хомосапиенсов... Вот тогда уж точно — затрахают девчонку до смерти. В уши. Она опять схватится за нож и...

Нафиг-нафиг — будем... уелбантуривать. Как-то надо... экстремально. Чтобы остальные... люди добрые... позатыкались, рты раскрывши.

"Секс во спасение". А ещё: "во излечение". И, конечно, "во удовлетворение". Иначе — зачем я сюда лезу?

Иисус на Голгофу лез за тем же самым: за удовлетворением. От исполнения "воли пославшего мя". И это правильно: своё дело надо делать с удовольствием.

Трифа успокаивающе поглаживала одну из широко расставленных тощих коленок Елицы. Ещё прихлёбывая квасок, я, чуть наклонившись, ухватил "гречанку" за волосы и потихоньку потянул к себе. Она непонимающе уставилась на меня, но послушно последовала за моим усилием. И когда я поставил её на четвереньки между вздрагивающих коленей подружки, и когда, придавливая за косу, опустил лицо к месту соединения бёдер пациентки.

Пара мгновений тишины и вдруг резкий вскрик-вздох-стон сгибающейся рывком Елицы.

Руки, сложенные под подушкой в замок, не так легко расцепить. Но она выдернула. Схватила Трифену за волосы, потянула на себя, отрывая её рот от столь чувствительного места.

Пришлось вмешаться. Вот только руки девушкам ломать не надо! Если вас не понимают без слов — зачем пускать их в спальню?

Пришлось аккуратно постукать пальчиком девочке по ручке. А когда дошло — осторожненько, двумя пальчиками, отцепить от волос подружки и оттащить кисть её руки к подушке. Где и положить. Вторую руку она убрала сама. С некоторой задержкой, каким-то всхлипом и отворачиванием к стенке.

Девочке стыдно. Личико отворачивает, глазки зажмуривает.

Ещё: страшно, стрёмно, волнительно... Но — "согласно". Была бы реально против — встала бы да ушла. А у неё хоть ляжки и дрожат, как морская зыбь, а не сводятся.

"Ах! Продолжайте-продолжайте! Лишь бы я этого не видела!".

Глава 211

Чуть провёл ноготком у Трифы между лопатками. Она вздохнула и повторила. И ещё раз. И — ещё. Елица мычала через плотно сжатые зубы, мотала головой, не раскрывая плотно зажмуренных глаз. Выгибалась всем телом, но не убирала свои руки с подушки. И — не сводила коленей.

И это правильно. Потому что, если со всей силы приложить ляжками по ушам... а потом прижать от всей полноты чувств "души неопытной её"... Задушить до смерти — вряд ли. Но весь настрой сбить — элементарно.

Я пытался рассматривать происходящее общефилософски. Типа: множество разнообразных моделей поведения, наработанные хомосапиенсами в процессе эволюции...

Фигня. Отношение к женской однополой любви в России удивительно отличается от отношения к мужской. Скорее жалостливое, чем агрессивное. Результат массовой убыли мужского населения в ходе войн и катаклизмов 20 века? Наша исконно-посконная национальная специфика?

В исламе, например, принципиально другое — смертельное. Смертная казнь. Это отдача от гаремной культуры, где очередной султан или шах принимал на себя физически неисполнимые обязательства?

Философствование, гуманизм и сравнительная культурология не помогали.

Зрелище двух смутно белеющих девичьих тел дополнялось деталями искушённого воображения взрослого мужчины и взбесившимися чувствами подростковой гормональной системы. Вроде бы я же не так давно, а уже... Куда тут эту дурацкую кружку поставить?

Моё вмешательство сбило весь установившийся ритм процесса. Трифена охнула, когда я несколько резковато прижал её и снаружи, и изнутри. Вопросительно оглянулась через плечо: "А ты-то чего лезешь?". Елица замерла и широко распахнула глаза, пытаясь разглядеть в полутьме скульптурную группу, вдруг построившуюся между её коленей.

Однако, после нескольких моих толчков, процесс возобновился. Она ещё некоторое время смотрела на меня поверх наглаживаемой мною попочки своей подружки. Потом её глаза снова закрылись.

Интересно: как это правильно называть — "паровозик" или "дилижансик"? Ну, надо же какое-нибудь слово найти! Чтобы потом можно было бы просто скомандовать.

У большинства средневековых владетелей имеются гаремы. Разной степени сложности, официальности и количества. Надо же этими группами особей эффективно управлять! В их профессиональном поле деятельности.

Камасутра даёт довольно полную классификацию традиционного парного секса. А вот "непарного"... Придётся терминологию придумывать самому.

Мои толчки подталкивали Трифену вперёд, ей всё больше приходилось сгибать шею. Наконец, она снова недоумённо обернулась ко мне. Очередной толчок послужил ей исчерпывающим ответом — она переступила руками и сдвинулась вперёд. Ещё, ещё. Раздвинутые бёдра Трифены прижались к раздвинутым бёдрам Елицы. И всё сильнее раздвигали, расталкивали их. На каждом моём толчке, на каждом её шажке.

Трифена старалась не давить на подружку, но вот её колени раздвинулись ещё шире, охватывая лежащую на постели подушку. Девочки прижимались друг к другу сперва бёдрами, потом нижними частями животов.

Два девичьих нежных, чуть влажных от пота, тела скользили друг по другу в такт моим движениям, соприкасаясь всё большими частями. Уже и набухшие соски Елицы познакомились с губками и язычком её подружки. И, судя по продолжительности "о-о-о-о-х" — знакомство произвело приятное яркое впечатление.

Вздохи моих наложниц становились всё сильнее, всё более наполняясь синхронными, гармоническими стонами. Трифена потихоньку подталкивалась мною вперёд, выше.

"Всё выше, выше и выше

Стремим мы полёт наших... птиц,

И в каждой... пропеллере дышит

Незыблимость наших... яиц".

Спокойнее, Ванюша, спокойнее. Дай каждому время взлететь повыше... до персонального потолка чувственности.

Они уже смотрели друг другу в глаза. Не видя, не замечая никого и ничего вокруг. Ничего, кроме того, что происходило в них самих. Только их собственные, внутренние, столь сильные и завораживающие ощущения. Усиливающихся от моих толчков, от продолжающегося продвижения тела одной по телу другой. И ещё чуть-чуть. Трифена сдвинулась ещё дальше, продолжая прижимать уже к бокам постанывающей Елицы — её и свои собственные широко расставленные, ритмично вздрагивающие бёдра.

Придерживая ягодички "гречанки", чтобы она не сползала за мной следом, я чуть отодвинулся. Чуть дальше, чем обычно. И... наполненное смазкой и слюной лоно Елицы приняло меня. Как своего. Как родного и долгожданного. Как — "так и надо".

Как, всё-таки, чётко воспринимается разница! Надо быть совершенно пьяным клиническим идиотом, чтобы не отличать одну женщину от другой. Вот так. Или полностью отмороженным. И на голову и на... вообще.

Наш народ, судя по фольку, обладает куда большей мужской чувствительностью. И способность её использовать:

"Уронил в п

* * *

у часы,

Тикают проклятые.

Я их хреном завожу

В половине пятого!".

Я не видел лица из-за плеча Трифены, но вдруг Елица ухватила её голову руками и стала страстно целовать. В губы, в щёки, в куда попало. При этом отзываясь всем телом на мои движения. Темп стремительно нарастал, и, наконец, задержавшая на мгновение дыхание Елица, хрипла вскрикнула, выгнулась, чуть не встав на мостик, и вцепилась ногтями в спину своей подружки.

Первый раз в жизни вижу, как одна женщина царапает спину другой.

* * *

Одна француженка другой о мужчинах:

"если они часто ошибаются в выражении наших лиц, то более уверенно справляются, оказавшись позади нас, с выражением наших спин...".

Но вот такое "выражение их спин"...

Опыта "справляться" нет. Пока.

* * *

Успех. Безусловный. И я тоже как-то к этому причастен. Ну там... возле кормы постоял. Возле кормов... кормей... как будет множественное число? И самому приятно: я же говорил — своё я всегда получу. А тут девушкам и ждать долго не пришлось.

Они с трудом отвались друг от друга, дышали как бегуны после стометровки. Кантовать их сейчас... не получится.

Мне осталось только покровительственно улыбнуться в расширенные, чуть поблёскивающие в темноте, две пары глаз, принести им простынку накрыться. И отправиться в чулан.

Где можно, наконец, и самому отдаться — в объятия Морфея.

По утру, глядя как Елица, смущаясь и морщась, усаживается на скамью за обеденным столом на поварне, я подвёл итог:

— В Пердуновке народу всё более — нужна своя лекарка. Марану по каждой мелочи дёргать — нехорошо. Жить будешь вместе с Трифеной, у неё же и учиться. Грамоте... И прочему потребному. Вопросы?

— А...?

— "А" — будет. В очередь с Трифой. Или — вместе. Сами разберитесь. Надо будет — поправлю.

Девчушки раскраснелись, потом зашушукались. Народ тоже... рты открыл. Для лучшего слуха. Плевать. Я тут господин. Как скажу — так и будет.

И ещё одна деталь: мне в поход идти, боярство добывать. А оставлять Трифу одну... пусть бы и заклятую...

Секс сродни наркотикам: кто подсел — остановиться трудно. А так, вдвоём, они "гамадрилов" не подпустят. Нефиг ребёнкам дефицитом допаминов жизнь портить — сами... самообеспечатся.

Что, красавица, раскраснелась? Тоже дилижансик попробовать хочется? Будет тебе, будет такая игра. А пока запиши вот что.

Говорят, что я, взявши малых и сирых, пустых да негодных, из них "мечи разящие" для Руси выковал. Да глупость это! Коли у человека душа — рогожка, так окромя мешка пыльного ничего и не исделаешь. Булат из железа куётся. Есть в душе стержень железный, хоть бы как крученый-верченый-ломаный — есть из чего клинок делать. У Елицы — был. То-то она на меня ещё при первой встрече с ножом кидалася. Страсть в ней была. Да не про постелю я! Про огнь душевный, про страсть к жизни. Вот Мара, да Трифена, да аз грешный — тот её стержень и подправили. То подправили, что в ней изначально было. А уж дальше она сама росла. В моей воле.

Вот, много раз говорил я людям: ты — в воле моей. А ведь моя воля — куда обычной воли вольнее. Ведь приняв её человек от всех других волей, которые его со всех сторон как тенета паучиные опутывают, как стены тюремные — хода не дают, освобождается. Моя воля — человеку воля, его воля — ему же неволие. В моей воле жить — храбрым надо быть. А Елица-то и изначально храбра была. Вот и вышло так, что она дуб Перунов, с девятью ликами — в щепу разнесла, Криве-Кривайто ихнего — в лоскутки порвала. Полный двор в Ромовом городище — мертвяками набила. Она — осмелилась. А смелость её — и от той минутки, когда подруженьки на моей постели игралися.

Что, детка, тебе и охота дилижансик попробовать прошла? Подумать хочешь? Ну-ну. Надумаешь осмелеть — скажешь.

Я уже говорил о принципиальной разнице двух стилей мужской жизни? Один — перехватчик-осеменитель, по фольку: "наше дело не рожать — сунул, плюнул и бежать". Другой — садовник: "как сделать английский газон? — очень просто: берёшь лужайку, и стрижёшь её каждый день. Триста лет".

Гоголь подробно описал разницу:

"Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые всё увивались около дам; некоторые из них были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских: имели так же весьма чисто, обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды, или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц, так же небрежно подседали к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам так же, как и в Петербурге.

Другой род мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков, то-есть не так чтобы слишком толстые, однако ж и не тонкие. Эти, напротив того, косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста. Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват; волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер чорт меня побери, как говорят французы; волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие. Это были почетные чиновники в городе.

Увы! толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие. Тоненькие служат больше по особенным поручениям или только числятся и виляют туда и сюда; их существование как-то слишком легко, воздушно и совсем ненадежно. Толстые же никогда не занимают косвенных мест, а всё прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко, так что скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят. Наружного блеска они не любят; на них фрак не так ловко скроен, как у тоненьких, зато в шкатулках благодать божия. У тоненького в три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард; у толстого спокойно, глядь, и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями.

Наконец толстый, послуживши богу и государю, заслуживши всеобщее уважение, оставляет службу, перебирается и делается помещиком, славным русским барином, хлебосолом, и живет, и хорошо живет. А после него опять тоненькие наследники спускают, по русскому обычаю, на курьерских всё отцовское добро".

Я, по привычкам своим, скорее не "тонкий". Огородник я: "огород надо копать". Каждый день. И каждый день "в моём огороде" вылезает какой-нибудь... "овощ".

Сижу я как-то вечерком, вправляю мозги Точильщику. Камень на шпиндель надо надёжно насаживать. Я понимаю: силёнок ещё у малька маловато — ну так позвал бы кого. Или приспособу какую...

Вваливается сигнальшик и орать:

— Таммма...! Эттта...!! Идут...!! С-с-снизу...!!!

Твоюмать не ругавшись! Опять черти князей русских несут?!

— Не... Эта... Во! Купцы! Рязанские!! С хлебом!!!

Оглушил-то как. А как перепугал! Да я от таких волнений... без всякого прогрессизма дуба дам. Без дерижопля помру.

— Выйди. Подумай — что сказать должен. Постучись. Войди. Скажи внятно, с чувством, с толком, с расстановкой.

С четвёртого раза. Ну, более-менее. Хотя морду кривит и в носу ковыряет.

— Сколько лодей? Сколько людей? Как гружёные? Какое оружие?

— Дык... Ну... Не сигналили.

Всё, блин, терпелка кончалась — завтра начну русских людей русским словам учить. Чтобы они на русском языке... корректно ботали. Внятно и разборчиво. Но — завтра. А пока — команде подъём, брони вздеть, выходи строиться. Ходу, ребятки, в лодочку. Будем прошлогоднее дерьмо убирать, новое... изготавливать.

Раньше две здешние общины — "Паучья весь" да голядские "велесоиды" — установили "прочные, взаимовыгодные торговые связи" с группой рязанских купцов-прасолов. Рязанцы таскали сюда барками хлеб по весне и брали товар от общин.

Две маленьких детальки: купцы расплачивались не за взятый, а за прошлогодний товар, и "взаимовыгодные" — для руководства общин.

Что такое "принудительное кредитование" — по прежней жизни знаю, сам баловался. И не люблю, когда его ко мне применяют.

Что такое "откаты начальникам" — тоже проходили. Опять же, цены рязанцев... мне не нравятся. Поэтому разговор будет... острым.

— Ну что, мужи добрые, остренькое-точеное все взяли? Тогда зайдём в Рябиновку и — на разговоры.

Разговоры в "Паучьей веси" уже шли. Пока — без мордобоя. Под частоколом селища лежали на бережку четыре здоровых пузатых хлебовозки. Николай, осторожно выглянув через наш борт, сразу выдал числовую оценку:

— Пудов по полтораста в каждой. Стало быть, мужиков — с полсотни. Ты, боярич, эта... осторожнее. Бурлаки драться горазды.

Подошли к бережку, выгрузились без шума и пыли. Аким пока кафтан отряхивал, я уже к лодейщикам подскакиваю.

Лежит на песочке мурло невеликих лет, на меня глядит, не встаёт, не здоровается. Ну, мне нетрудно и самому начать:

— Здрав будь, гость лодейный. А чего мешки не носите?

— А ты хто?

— Я здешнего владетеля сынок. Подымайтесь — оттащите лодейки в Рябиновку, в господскую усадьбу.

— Не. Это пусть наш старшОй скажет. А мы дальше не пойдём, мы досюда рядились.

Что сказать? Хоть и мурло, а прав: нечего субординацию нарушать — пойдём искать старшего. Приняв некоторые меры предосторожности.

— Чарджи, возьмите с Охримом луки и вон туда, на высокое место. Ежели лодейщики каверзу какую учудят или вниз по реке сдвинуться — бить насмерть. Как гусей-лебедей. А ты, милок, лежи покуда. Лежи-лежи, не дёргайся.

В селище уже топили бани, резали скотинку и накрывали столы: пусть начальство промеж себя разбирается, а простым бурлакам после похода и отдых нужен. Кому постель мягкая, кому еда сытная, кому баба сладкая. А уж банька да выпивка — всем.

На пустом общинном дворе толклись с десятка два бурлаков. Осматривали пустые амбары да покосившийся кое-где забор, посмеивались.

Я на этом дворе пруссов резал, мертвяков рядами выкладывал, а им шуточки...

Столь памятная мне кожаная завеса на дверном проёме. Как тогда оттуда пруссы полезли... А вот и неподъемная дверь, за которую я спрятался. И ждал, что морда со жвалами выглянет. Стол... В тот раз он был златом-серебром засыпан. А пол — кровью залит...

Куда шаг не шагни — везде мне память. Уже из этой, "святорусской жизни".

За столом сидели четверо рязанских прасолов и Хрысь. Пара баб суетилось возле печки, мужики уже чуть выпили и закусили, но крику ещё не было. Хрысь явно обрадовался:

— А вот и владетель наш пришёл. Вот с ним и торгуйтесь. Мы ж теперь — боярские. Он же ж... господин над нами.

Начавшийся, было, выражаемый нестройным хором подвыпивших голосов, ритуал приветствия, был скомкан Акимом. Он тяжело протопал до скамейки, махнул рукой в сторону гостей:

— Охо-хошеньки. Ой, косточки мои болят. Ох и крутит же. Вроде к дождю. Там-то, на Низу — тучи не видали? Ну, стал быть, с другой стороны придёт.

Послушал рассуждения гостей о погодах, о болячках ("У моей кумы така ломота в пояснице коли туча с западной стороны. А коли с восточной — мало не пляшет. Вот те хрест святой!"). Покивал. И ткнул пальцем себе за спину:

— Сыночек мой, Ванечка. Вот он цену и скажет.

Четыре окладистых тёмно-русых бороды уставились на меня.

Та-ак. Николай... купец-невидимка. Испарился ещё по дороге:

— Надо... это... глянуть — чего у них тама в лодейках. Ну и... с людьми надо жить... ты пока... это... а я разнюхаю...

Рядом со мною Сухан и Яков. Остальных своих я во дворе оставил. Ежели что... беру купцов в заложники.

— Первое. Хлеб дотащить до Рябиновки. Там и ссыпать.

— Не... С чегой это? Это ещё 4 версты тащить! Не... у нас уговор был — здеся хлеб отдать... а кудой-то... може тебе, детка, хлебушко до Новагорода дотащить? Ишь чего удумал...

— А "второе" чего?

Вот теперь я начал различать бородачей. Хотя бы одного, у которого хватило ума сформулировать аналог культовой фразы советского кинематографа: "Огласите, пожалуйста, весь список".

— А вторая новость, дядя, в том, что цена на "паутинку" ныне втрое. И плата — вперёд.

Народ офигел. Потом начал дружно выражать. Свои мнения, ощущения и выражения. Кто-то начал вставать:

— Да мы об том и говорить не будем! Уйдём нынче же! Это что ж такое деется!...

Хрысь мотнул головой и две бабы возле печки быстренько убрались за неё. Кажется, будут бить. Мой визави, "списочный умник" тоже начал подниматься.

— Эй, дядя, звать-то тебя как?

— Меня-то? А на что тебе?

— А на то, мил человек, что сыночка моего одни людишки Ванькой-ублюдком кличут, а другие — "Зверем Лютым" величают. Так что — садитесь. В ногах правды нет. Даже пока и ноги есть. Ну! Сели!

Куда что подевалось: у Акима и спинка прямая, и в голосе старческой дрожи нет. Смотрит прямо и весело. Только руки на столе неживыми лежат.

— Ванечку так величают, за то, что он велесово городище разорил. Так изделал, что ихний медведь, прости господи, богомерзским волховишкам головы поотрывал. А голядь оставшуюся в веру христовую окрестил. Нету теперь того места поганского, пустое оно стоит. А ещё — ведьму цаплянутую вывел. Вот этой палочкой гадине промеж ног — хрястнул, у той хребет и треснул. То-то!

Дед, похоже, активно использует сказительское творчество главного местного болтуна. Уместно использует. А вот и новенькое:

— И иного много чего он понаделал. Да и вот, к слову сказать: построил у меня в порубе лестницу чудную. Вот, ежели к примеру, человечка какого туда спихнуть, то он по той лестничке быстро летит — не спотыкается, не бьётся, не ломается. И сидит там — живой и целый. А вот выйти... Лестничка, вишь ты, хи-и-трая... Проверить не интересуетесь?

А вот такой легенды про себя любимого — ещё не слыхал. Дед-мифотворец? Но ведь он же ни слова неправды не сказал! Я, ведь, и правда, в Рябиновском порубе необычную лестницу построил.

Учись, Ваня, мозги пудрить. Пудры ещё нет, а процесс — повсеместно.

Купцы начали переглядываться. Но шапки напяливали. Пришлось влезть:

— Вы, люди добрые, как хотите, а хлеб я у вас заберу. За прошлогодний товар. У меня на дворе полно гридней — начнёте дёргаться... Я тут, вот за этим столом, разбойный ватажок вырезал. Ни один не ушёл. Оно вам надо? Так как тебя звать-то, дядя?

— Далось тебе моё прозвище. Софроном кличут.

— Ну, значит, купцы рязанские, вы с Акимом здесь посидите, бражки попьёте. А мы с Хрысем и Софроном пойдём погуляем. Софрон бурлаков из селища выведет. Во избежание... А Хрысь пауков хлеб таскать поставит.

Купцы пытались возразить, рассказать об обидах бурлаков, о тяготах дальнего пути, о договоре с покойным Хохряком...

Последнее заставило применить домашнюю заготовку:

— Хохряк нынче на кладбище лежит. Хочешь поговорить? Могу проводить. Там и ямка готовая рядом копана. Чтоб беседовать удобнее было.

Или мы в КВН не играли? На все ваши "вопросы" у нас свои "ответы" заготовлены.

Кто-то из баб уже вытащила на стол жбанчик бражки, вторая притащила шкворчащее мясо... И чего купцам дёргаться-то? Чуть подумают и поймут, что я им во всём уступил: и барки тащить не надо, и мешки не бурлакам таскать.

Оглядев моих людей на дворе, Софрон только хмыкнул. Ну и правда: гридень у меня один — Ивашко. Зато — толстый. Но Чимахай с Ноготком, Могутой, Фангом и парой здоровых рябиновских дворовых — выглядят пристойно. И пара стрелков вне селища — никому уйти не дадут.

Бурлаки матерились страшно: Софрон вытаскивал их из-за столов, из бань, из... очень близкого общения с женским полом. Большинство его слушалось. Остальным он вправлял мозги кулаком. "Пауки" на Хрыся тоже ворчали. Но значительно тише: места на кирпичах всегда свободны.

К утру злые и невыспавшиеся бурлаки погрузились в барки, оттолкнулись и позаваливались спать, оставив только кормщиков — вода сама несёт. Усталые, но довольные "пауки" тоже расползлись по избам.

Довольные: обошлось без бурлацкого "веселья", накрытые столы им самим остались, да и хлеб ссыпан в амбары.

Меня весьма удивило такое миролюбие пришлых — я ожидал кровавых разборок. Но Николай объяснил:

— Они ж тебе подарки не отдали. Считай — треть у них осталася.

Факеншит! Идиот! Купцы расплачивались с "пауками" хлебом, а с начальниками общин — подарками. Злато-серебро Хохряковой захоронки.

Но сделать я ничего не могу — "подарки" нигде не прописаны, сумма-форма — не оговорены, свидетелей у меня нет. Отличить "подарки" от собственного имущества или товаров купцов не смогу. А просто грабёж устраивать... Не "по правде".

Вторую причину мирного исхода озвучил Хрысь:

— Дык... порассказывали тут про твои подвиги. И как Хохряка зарезал, и про волхвов с ведьмой, и про пруссов. И из последнего: что Марана на твоём корме живёт, что кикиморы, по твоему слову, на деревах сидят, клешнями машут. Опять же: как ты палача Владимирского князя на своём дворе палкой бил и лицом в землю клал. Как в Боголюбского ножики кидал, а он мечом Борисовым от тебя еле отбился.

Да не было ж этого! Я Маноху даже и пальцем не тронул. И Андрей меч свой просто показывал. Однако, слово народа — слово божье. Хоть и враньё.

Как известно: год человек работает на репутацию, потом репутация всю жизнь работает на человека. Вот где-то год и прошёл, как я в здешние места попал.

Как кричал кот Матроскин, глядя на долбящего подоконник воронёнка: "Ура! Заработало!".

Удовольствие от "мирного расставания" заставило меня поддержать легенду и о некоторых других сторонах моей ну очень неординарной личности.

Перед уходом каравана Николай старательно обсуждал с купцами — как те придут с хлебом в следующий раз. Купцы с энтузиазмом кивали, радостно "междометили", но по рукам бить... избегали.

Обе стороны понимали: разговор — пустой, хлеба в другой раз они не привезут. И дорого для них, и обидно — ожидаемая халява обломалась. Отсюда их раздражение. Пока не пройдёт — толку не будет.

А мне нужны торговые агенты на Оке: реки вниз от Рябиновки — наиболее естественный и выгодный рынок сбыта.

Работать лучше с умными — отозвал Софрона в сторону:

— Даром время тратим — не придёте вы. Ни осенью, ни весной. Потому что — дураки и на меня обиделись. Но ты, вроде бы, поумнее остальных. Поэтому тебе от меня подарок. Запоминай: в это лето на Новогородщине будет сушь. А осенью мороз угробит яровые. Потом — голод. Зимой цена встанет осьмина ржи по полугривне.

"Осьмина" — восьмая часть здешней хлебной меры, которая называется "кадь" или "оков". Мера — в 14 пудов, около 230 кг. При обычных, пока ещё, ценах показатель прибыльности — 40. Не процентов — раз. Если этот купчина не подымет на таком деле мешок серебра, то он не купец рязанский, а пень лесной.

— Ишь ты... Стал быть — грядушее прозреваешь? А ежели обман? Ты мне расходы мои выплатишь?

— А мёд ложкой не хочешь? Не любо — не слушай. Ты купец — риск твой. А вот что со мной жить лучше в согласии — поймёшь, когда локти себе по плечи скусаешь.

Мужик загрузился. Уже отчаливая от берега, он пристально разглядывал меня в полутьме предрассветных сумерек. А чего разглядывать? Запись новгородской летописи о голоде 1161 г. — одна из немногих, которую я помню. Я бы к нему в долю вошёл. Но... Я его не знаю, он меня — аналогично. Ни проверить, ни проконтролировать.

Следующая летописная голодовка — через 8 лет. Обнюхаемся — тогда... поглядим.

Враждебные отношения между Рязанью, Муромом и Владимиром существовали всё русское средневековье. Вынужденный строить свой городок Всеволжск, я неизбежно попал в трясину взаимной вражды князей в этих городах. Принимая сторону одного, я, хоть бы и против своей воли, оказывался врагом двух других. По первости у любого из них было достаточно сил, чтобы просто придавить меня. Кабы не Софрон-рязанец — так оно бы и случилося. А с ним, с памятью его о моём "пророческом даре" — наоборот вышло.

Всё. Тянуть больше нельзя — вода уйдёт. Уже на следующий день мы начали энергично собираться в поход. В стольный град Смоленск за боярством.

Даёшь шапку! И сословные привилегии в полном объёме.

Что брать с собой? Кого? Как идти? Где там встанем? Ну не знаю я всего этого!

Акима периодически заносит в мемуары, Яков — в лаоканиста играется, Марьяша... рвётся в свет. А кто тут останется? А чего работникам делать? А как "Паучью весь" перестраивать? Как обеспечить непрерывное функционирование школы, точильщиков, сигнальщиков, печников, кирпичников, прях и ткачей...? И чтобы Меньшак не выёживался, а Мара не злобствовала...

Марана требует прикупить снадобий всяких. С описаниями типа:

— Если надкусил и сдох в корчах — оно самое.

Прокуй требует железа. Тоже — проверять на зуб.

— Ежели хрустнуло — не бери.

— Зуб хрустнул?!

— Не, ну ты вооще! Если зуб — бери. А вот если оно само хрустит — шлаку много.

Потаня требует семян:

— Эта... Всхожесть чтоб была. Сам же ж видишь... И — устойчивость к полеганию. А то дунет... сам же ж понимаешь...

Я, блин, всё понимаю! Я только одного не понимаю: как по семечку отличить его несъедобность для долгоносика! Опять — "на зуб"?!

Бабы — все! — прикрас хотят. Да это-то ладно — Домне бондаря толкового хочется. Причём не для забав, а именно бочки делать.

Хотен сунулся, было, пошутить на тему — зачем одинокой женщине бондарь и куда тот будет затычки ставить. Чуть головы не лишился.

Кстати: Хохряковича взять с собой. "С глаз долой — из сердца вон". Без зазнобы вдоль боку... Или в походе сдохнет, или ума-разума наберётся.

Составляется, уточняется, расширяется и переписывается "список надобно привезть". По Высоцкому:

"Все же надо взять доху,

Зятю кофе на меху,

Куму — хрен, а тесть и пивом обойдется,

Также взять коньяк в пуху,

Растворимую сноху,

Ну а брат и самогоном перебьется".

Дурдом. А ведь есть и свои мечты. Типа: как бы получить в собственность болото "Голубой мох"?

Потому что я там мог бы построить канал. И если мне дадут по приличному куску этих речек, Усия и Десна, которые из того болота вытекают, то я бы такой транспортный переход сорганизовал... Не хуже Суэцкого канала!

Николай худеет с темпом кило в день. И рвёт на себе волосы. Из "везде".

Везём полотно-"паутинку" на продажу? — Конечно. Сколько?

Одна из новелл Боккаччо начинается с рассказа о купце, который пришёл в Александрию на корабле с грузом сукна. Но в порту уже были три корабля с аналогичным товаром. Результат: купец разорился. И это в огромной Александрии! В полумиллионном мировом центре торговли! А у меня тут — просто "святорусский" городок на 30-40 тысяч населения. Обвалить рынок — как два пальца...

Что ещё брать на продажу?

Спирт... Аналогов на рынке нет, предусмотреть спрос — не получится.

Колёсная мазь — аналогично. Объяснять, что вот такая консистенция лучше обычного дёгтя... И — дороже...

Скипидар здесь берут. Но очень мало. Идёт преимущественно не в лаки-краски, как в моё время, а в медицину. Мазь для излечения геморроя, например. Объёмы — маленькие. Цены — непредсказуемы.

* * *

Повторюсь. Просто от злобности. Попаданцы... чудаки. Кое-какая личность из "светлого будущего" влетает в "проклятое прошлое", изобретает такой-сякой "фигурный болт", и надеется, что туземцы оторвут его с руками. Ха-ха три раза!

Что, никогда не приходилось заниматься маркетингом? Продвигать на рынок товар — фи, какие мелочи! А сто штук баксов за минуту на "Первом" не хотите? А ведь это так, только кусочек из надобного.

Если товара нет на рынке — его не купят. "Картофельные бунты" — просто первое, что на ум пришло. Если товар уже есть — его не купят — не тот производитель. Одни и те же гаджеты, с одних и тех же корейских заводов различаются по цене в четыре раза — лейблы разные.

Если у тебя известный товар от известного же производителя — его у тебя всё равно не купят. Потому что ты — чужак, потому что — не умеешь торговаться. Просто — не умеешь говорить, стоять, сидеть, кланяться... так, как это ожидают от продавца вот такого товара покупатели.

Если внимательно посмотреть средневековую литературу, видно: "заморские гости" редко торгуют в розницу. Сбрасывают товар местным купцам, привычным к общению с чужаками, и уходят. B2B, а не B2C.

Общий корень в русских словах "странный" и "иностранный", родство слов "немой" и "немец"... Одно из значений английского "strange" (странный) — чужой, чуждый.

Попаданец не просто "strange" — он "super-strange". И вы ждёте, чтобы вам денег дали?

* * *

У меня ещё одна заморочка: главная цель у нас — получение боярства. Цель бюрократическая, а не торговая. Соответственно — срок возвращения непредсказуем. Может, через месяц назад пойдём, может — уже по снегу.

Блин! Я зимнее брать не буду!

Глава 212

Последняя ночь перед выходом — полный двор народу. Все в последний момент чего-нибудь вспомнили. Девки мои в опочивальню тянут — приласкать напоследок.

Только двери закрыл — стучат. Прокуй с Любавой пришли. Прокуй мне напоследок мозги железяками выносит, Любава по щёчке гладит и уговаривает:

— Ты смотри, ты ко мне возвращайся. Я за тебя молиться буду — не оплошай.

И в слёзы. И мои наложницы засопливили. На Прокуя я просто рявкнуть могу, а с этими... утешать приходится. Князёныш-волчёныш от общих переживаний разволновался — лужу надул...

Всё, нахрен! Лодейное весло — как отдых. Помолились, помахались, отвалились. Раз-два — взяли. Весла — рванули.

Вот понятное дело — гребля. Вот тело, подходящее для этого дела. Всё просто — весло опустил, потянул. Весло поднял, закинул. Держи темп и никаких мозговых заморочек. "Как-то оно будет" — позже. Сейчас просто: Навались!

После наших сборов в себя пришёл только на третий день. Хоть огрызаться на всякое слово перестал.

И тут — Елно. Здрас-с-с-те. Опять разговаривать. Пошли, Акимушка, хвосты подчищать.

"Хвосты" у нас аж дороги метут. Встали-то опять на Гостимилово подворье. Хозяйка здоровается, но смотрит насторожено:

— Хозяина нынче дома нет. Даже и не знаю — пускать ли. Как-то муж посмотрит, когда вернётся.

И кто меня за язык тянул? Ляпнул не подумавши:

— Никак не посмотрит. Поскольку никогда не вернётся. Утоп хозяин твой. В проруби на Десне под Новгородом Северским.

Она на меня непонимающее смотрит. Потом дошло. Поверила сразу. Платок ко рту и вой:

— Ой же ж на кого ты меня покинул! Ой же ж не видать мне сокола моего ясного! Ой же пришла беда-кручинушка, затянуло белый свет чёрным маревом!

Странно мне: покойничек-то не ласков был. Как-то они... не сильно ладили. Да и хозяйка не очень уж мужнину честь берегла. А воет — будто и вправду только им одним и жила. Хотя... вдовье житьё — невесёлое.

Пока она в избе по покойничку выла, наши мужички барахло во двор затащили, начали устраиваться, баранчика зарезали, печку растопили. Аким кафтан парадный надел, да и пошли к посаднику.

Нынешний посадник — Акиму давний знакомец. Не "орёл": досуха городок выдаивать, как прежний "росомах" с женой доили — не умеет. Соответственно, и у местных прежнего страха перед властью нет.

Так-то, конечно, всё пристойно. Но былого уважения от жителей не наблюдается. Прежде-то на сто шагов от посадниковых ворот — ни камушка, ни мусоринки. А теперь прямо у открытой воротины кучка свежего навоза.

Фольк так и говорит: "Ты — по-людски, и к тебе — по-человечески". А что может быть более человечным, чем кучка продукта жизнедеятельности домашней скотины? Тот же продукт, но уже "по-людски"?

Аким меня представил, головой мотнул:

— Эт ублюдок мой, Ванька. Он к Чернигову ходил.

И пошёл у них свой разговор. Здоровканье, да воспоминания, да по кружечке пивка, да как дошли, да куда идём, да про погоды... Хорошо хоть за столом посидеть пустили. Мой номер — последний, недорослю рот открывать при мужах добрых, славой осиянных...

— Так ты, стал быть, с Борзятой ходил? Аким, у тя чё, взрослого мужа не сыскалось?

Работаю Микеланджелом: беру рассказ о нашем походе за "тайной княгиней" и отсекаю всё лишнее. Как скульптуру из глыбы мрамора.

Забавно: мужик-то профи. Видно, как он опасается лишнего спросить.

"Умножающий познания — умножает печали" — тысячелетняя мудрость различных спецорганов.

— Так вы нынче в Смоленск идёте? Вот и хорошо. Найдёте там, на княжьем дворе, Демьяна-кравчего — ему и перескажите. А я отпишу коротенько. Чтобы не переврать. Теперь другая забота: что у вас с Макухой-вирником получилось? Баба его донос принесла. Дескать, вы мужа её извели-загубили до смерти. Сыска просит. Я-то со Спирькой дело это...

Без малого год прошёл со смерти Макухи. Вот и донос появился. "Догонялочка".

Повторяем труд Микеланджело — отсекаем лишнее.

— Вирник Степан Макуха геройски дрался с погаными лесными язычниками. Явил христолюбие и храбрость воинскую в немалых объёмах.

Добротный, детальный рассказ о том идиотском набеге "болеславов". Личное участие Акима в мероприятии выражается подробным отчётом об обустройстве засечной черты и поганских уловках. Обсуждение переходит в сравнительный анализ:

— А помнишь как мы под Луцком? Вот — точь в точь. Только наоборот...

— Не, не под Луцком — под Владимиром на Волыни. Там ещё слева болото такое было...

Что радует — я не пью. А то под такой разговор даже и с одного пива под стол пешком бы пошёл. Мужики очень не хотят переходить к сути, оттягивают неприятный момент. Знать-то они не знают, но — догадываются. А уверенности в моих талантах уворачиваться...

— Ну и? После-то чего?

— Привезли мне его для излечения. Совсем плохой: хребет переломан, брюхо барабаном, жаром горит. А я в те поры на заимке на "Мертвяковом лугу" стоял.

Аким прерывает меня и углубляется в этимологию названия. Затем собеседники подробно и красочно вспоминают подробности похода Свояка по здешним местам, гибель местной голяди и прочие тогдашние казусы.

— В те поры на краю луга жила ведьма.

Снова подробный рассказ о бесовской цапле, о походе на ведьму, о захвате Акима в плен, о моём героизме при его освобождении. Сожаления о распространённости разнообразной чертовщины на "Святой Руси". Общая скорбь о повсеместном падении нравов и ослаблении веры. "А вот мы-то... а вот в наше-то время...". Пересказы историй по теме.

После пятого сюжета у меня громко забурчало в животе.

— Так. И что?

— Ведьму — побили. Но остался неподалеку от её логова источник с мёртвой водой.

Две истории по мёртвую воду, две — про живую. Абсолютно достоверных: сами слышали своими ушами от весьма солидных, заслуживающих полное доверие, уважаемых, людей.

— Привязали болезного промеж коней, отвезли к источнику, да и положили там. Утром пришли — нет никого.

Абсолютная правда. Утверждение "положили там" описывает обширное множество ситуаций. Включая: "положили там, в воду, с головой, на долгое время".

Проще: "утопили" — всего лишь частный случай.

— Ушёл, что ли?!

— Врать не буду — сам не видал. Следов — нет. Трупа — нет. Чтоб звери дикие сгрызли... так ни костей, ни одежды... Он к попу хотел. Исповедаться, святых тайн причаститься...

— Так, может, он туда и пошёл? У попа-то спрашивал?

— Не у кого — утоп наш приходской пресвитер.

— ЧуднО. С чего это вирнику от семьи, от имения своего — бечь? Он чего, по святым местам пошёл, грехи отмаливать?

О! Интересная версия. Жаль — не мусульманин: на хадж в Мекку много чего списать можно. Но... там ведь и Иерусалим не далеко.

— Не скажи, не скажи. Ты ж сам про одного из вашей сотни сказывал. Его суздальцы так приложили — чуть не помер. А как оклемался — вовсе переменился, жену и майно бросил, в скит ушёл, святым человеком стал. На смертной грани побывавши.... На многое иначе глядеть будешь. (Аким снова "массирует" общие боевые воспоминания).

— Да уж... Чудны дела твои, господи. Человечка — нет, могилки — нет, видоков — нет. А есть донос про смертоубийство княжьего человека. И мне, как посаднику, надобно по "Правде" вести сыск. Может, тебе с этой бабой перетолковать? Чтоб она донос свой забрала?

Наконец, откланялись. Полдня убили на разговор. А вся суть — в одной фразе. А жить когда? Дела делать, прогресс прогрессировать...

Аким, засидевшийся за столом, шагал несколько тяжело. Походка полностью соответствовала его думам:

— Слышь, Вань, а может ей серебра дать? Ну, чтобы она донос забрала?

Убил. Всё-таки, воинский офицер — не ярыжка судейская. Понятие: вымогательство посредством угрозы доношения — не знаком.

— Заплатить — подтвердить её подозрения. Дальше либо новый донос, либо она нас стращать будет. И — доить. Ты, Аким Янович, не грусти, не печалуйся, а иди потихоньку домой да отдыхай. А я следом приду.

Потому что, безусловно — чисто случайно, по улице идёт бывший мятельник Спирька, а ныне полновластный Елнинский вирник Спиридон как-его-там по батюшке.

Интересно: он давно там в засаде сидит? Поджидать нас на посадниковом дворе... ему неудобно. Зайти к нам на подворье... ещё неудобнее. Разве что ненароком на улице повстречалися.

— Здрав будь господин Елнинский вирник Спиридон. Поздорову ли поживаешь?

И не меняя интонации и мимики, но значительно тише:

— Что ж ты сука судейская делаешь?! Гнида недодавленная. Я тебя в люди вывел, а ты сам даже о своей заднице не озаботился.

Спирька аж с лица спал. Поперхнулся, шапку сдёрнул — в руках мнёт. Типа: жарко ему. Аж вспотел, бедненький. По лобику капельки повыступали. Так это я только начал, сейчас везде хлюпать будешь!

Подхватил его под локоточек, развернул в сторону его домовладения, и повёл полегоньку, держа на морде лица бесконечно доброжелательную и, где-то даже, искательную улыбочку. Озвучивая её матерными выражениями.

С кем работать?! На кого опереться?! Хоть и не идиот, а бестолочь. Ведь понятно же: я повалюсь — и он посыплется. Не мог сам проблему закрыть? Да что ж ты бараном-то блеешь, вирник? Привык смердов давить, а семейство бывшего начальника — табу? Чинопочитание доведённое до потери самосохранения?

По привычкам своим я бы воспользовался какой-нибудь сексуальной технологией. Типа — "бесчестная вдова". Или поломал бы что. Типа "вдова сильно болезная".

Факеншит! Иметь в руках такой административный ресурс и заниматься уголовщиной!

Учить. Учить надо местных правоохранителей разнообразию правоприменительности!

— У тебя что-нибудь из краденых вещичек есть?

— А...? Чего?! Нет! Я ж всё найденное сразу... владельцу или в казну. Как по закону! У нас — ни-ни!

— Спирька! Перестань мне лгать. Хуже будет. Бреханёшь — живьём выпотрошу. Нужна вещичка запоминающаяся. По делам более годовой давности. Из разгромленного княжеского дорогобужского обоза есть что-нибудь? Что после нигде не светилось?

— Да не... да откуда... да как можно же ж... О-ох... Ну... Завалялась одна штучка... Чисто случайно! Вот те крест святой!

Ну вот, а то девушку из себя строил.

Как подкидывать нужному человеку пакетик с героином — известно. Золотой браслет-змейка несколько тяжелее, но принципиально не отличается. Дальше пошли уточнения: система охраны, топология местности, персоналии.

— Девка твоя на Макухином подворье бывала?

— Дык... ну... Он же ж... начальник. А у его пятеро сынов... Были... Старшенький-то после того дела... помре... Ну я и посылал. По разным делам мелким. Даже и породниться думал. А вот последний год... Как отрезало.

Понятно, что именно отрезало. Помню я того парнишку-отрока, которого ты, Спирька, оказавшись в отряде главным, потащил раненного, с открывшейся раной, верхами за сотню вёрст в Елно. Видать, родниться ты сразу передумал.

— Лады. Щавель есть?

— ???!

— Завтра Степанов день. День ангела покойного. Вдова с семейством и дворовыми пойдёт в церкву обедню стоять. И ты с дочкой тоже — чтобы все вас видели. Чего-нибудь из дочкиной одёжки приметное — мне дашь. Запону какую, платочек... Щавеля я и сам наберу.

Уже наработанные мною в "Святой Руси" технологии вошли в "золотой фонд" обмана, мошенничества и провокации. Снова, как прошлым летом, переодетый в женскую одежду, с полным подолом молоденького зелёного мусора, я явился на вирников двор. Неразборчиво помявкал престарелому воротнику:

— Эта... ну... велено... вот... зелень свежая, только что... сказано — спешно в поварню...

Присматриваться внимательно к молоденьким девчонкам пожилому мужчине неприлично. Дяденьке видна приметная запона и знакомый платочек. А из-под правильно замотанного платка виден только нос.

До поварни я не дошёл — кухарки могут быть внимательнее. Зелень — к забору, браслетик — под стреху, и — ходу.

Все нормальные люди прячут свои ценности в нормальных местах. Одних и тех же. Квартирные воры этим активно пользуются: посмотри в комоде под бельём — там деньги лежат.

В крестьянском хозяйстве нет комодов, но есть другой набор укромных местечек. Особенно выделяются два: колодец и "под стрехой". В колодцы бросали кресты и оружие. Вплоть до шашек и пулемётов. А под стреху убирали обрезы и наганы.

Спирька очень грамотно всё сделал: назвал во двор к вдове кучу уважаемых людей, успел расспросить воротника:

— Не... никто чужой не захаживал... ни нынче, ни давеча...

Вытащил, из указанного мною места, на фоне весьма агрессивного монолога женщины, браслетик, и задал риторический вопрос:

— Это что?

На который сам же и ответил:

— Помнится, года два назад тати лесные княжий обоз разбили. В перечне грабленого — вот такая штучка была. Надо по грамоткам глянуть.

Вятшие "понятые" вздыхали и удивлялись:

— Дык хто бы подумал... Дык как же ж можно ж... А оно-то вона чего... А я завсегда чуял — ворует! Вот нутром чуял!

Всеобщая народная уверенность в том, что вирник не воровать не может, получила наглядное подтверждение. Народ радовался: чуйка у нутра — правильная.

Уже при всеобщем сочувствии и одобрении Спирька упаковал вдову и её сыновей и вывез на посадников двор в застенок. А сам приступил к предметному допросу дворни и перекапыванию подворья.

Городок шелестел и роился слухами, розыски дали результат: ещё тайничок. С вещичками из пресловутого княжеского дорогобужского обоза.

Что они должны быть — я знал с прошлого года от Кудряшка. Но, естественно, где конкретно закопано — было неизвестно. Ещё прошлым летом мечталось мне поковыряться на вирниковом подворье... не срослось.

У Спирьки, после моего злобного шипения, хватило ума сдать найденное в казну. Публично и всенародно.

Всеобщее обсуждение внезапно вскрывшегося воровства Степана Макухи пополнилось и моим скромным вкладом. Изнемогая от бесконечного пережёвывания этой истории в беседе Николая и местных купцов на Ельнинском торгу, я ляпнул:

— А посадник-то у вас — умный мужик. Сразу просёк. Так и сказал: Макуха, после тяжких ран, по божьей воле просветлился и ужаснулся. Злодеяний своих множеству. Отринул прах земной и суету мирскую и устремился по святым местам. Душой спасаться и прегрешения отмаливать.

— Хто?! Макуха?!! Просветлился и ужаснулся?!!! Чё ты в людях понимашь?! Чё ты во взрослый разговор лезешь?! Это ж такой сучий сын! Не, он, видать, скумекал, что татьба его вылезла. И побёг со страха. У него, поди, и в других местах припрятано барахлишко было. Он же ж стока лет тута воровал!

Обе версии через день получили всеобщее распространение и воспринимались уже как абсолютные достоверные истины. Обе одновременно.

Имущество преступника было распродано на торгу в пользу князя. "Русская правда" несколько раз использует выражение "княжьи продажи". Смысл в том, что количество продаваемого имущества увеличивается до тех пор, пока не наберётся указанная в "Правде" сумма. Поскольку на отсутствующего Макуху взвалили весь княжеский обоз, то конфискации подлежало вообще всё.

Никогда не доводилось бывать на распродажах конфиската? На российской таможне, например? У нас сразу вопят — "Воровство! Коррупция!". А вот буржуины используют такое ласковое слово — "опцион"...

Слова надо учить! Тогда и воровства не будет, одни... опционы.

Прежде всех по выморочному имуществу потопталась городская верхушка. В соответствии с "табелем о рангах". Но право "первой ночи" Спирька предоставил мне. И правда — ночью. Я бы всё движимое и недвижимое прибрал. Но он так боялся...

И вообще: господь велел делиться. И краденым, наверное, тоже.

Подворье выкупил Спирька, посадник проявил интерес к заморским тканям, тысяцкий — к сапогам, сёдлам и упряжи, мытник — хотел всего и побольше. Я бы и сам... но пришлось ограничиться железом. Когда пошёл сам торг было уже не подступиться. А жаль — я такую тёлку присмотрел! Не в смысле — как вы подумали, а высокоудойную. Кстати, всех насельников вирникова подворья: холопов, закупов, семейство самого Макухи — купили два брата-новгородца. К осени ими, поди, уже в Царьграде торговать будут.

Выведенная с сыновьями на торг, бывшая вирничиха начала громко и обидно разговаривать. Получила кнутом по лицу, сынок кинулся её защищать, укусил купца за руку. Обоих раздели, привязали к столбу и спустили шкуру. Показательно — на глазах у торгового люда и других рабов. Жестокость новгородских работорговцев на "Святой Руси" вошла в поговорку.

Изредка коллеги-попаданцы, стремясь продемонстрировать свой реализм, упоминают о необходимости уничтожения детей, чья вина состоит в том, что они родились не у тех родителей. Упоминают, но как-то... вскользь. Смею заверить, уже из личных наблюдений, что кровь десятилетнего мальчишки, брызжущая из-под кнута во время торговой казни, ничем не отличается от крови его матери в такой же ситуации.

Крепкая связь, единство весьма проявляющиеся в семьях, в родовых кланах на "Святой Руси" требовали, в случае конфликта, их полного истребления. Достаточно было одному дурню встать мне поперёк дороги и быть за это наказанным, как весь его клан оказывался мне враждебным. Не только родители-дети, но и братья всевозможных степеней родства, племянники, внуки, зятья, девери, тести, свёкры... Сказано же в Библии: "истреблю по четвёртое колено". На Святой Руси, из-за относительной самостоятельности женщин, в перечень истребляемых приходилось вносить жён, сестёр, матерей, снох, золовок, своячениц... И их отпрысков: при здешней демографии "истребляемые", в большинстве своём, дети.

На Святой Руси есть два основных метода истребления семейств: резня и продажа в рабство в чужедальние края. Первый — исконно-посконный, изначальный, славянский. Второй — более поздний, христианский, святорусский. Оба способа для меня неприемлемы. Не по человеколюбию и милосердию — чего нет, того нет. А по жадности моей: враги мои часто были людьми неглупыми, здоровыми, ярыми. Терять такую-то кровь, по суждению моему — Святую Русь грабить. Посему пришлось мне иные способы придумывать.

Что глядишь, красавица? Одного твоего деда я зарезал, другого — живьём сжёг. А ты — слова мои записываешь, постель мою греешь. И это тебе в радость. А злобы — за пращуров своих отомстить — в тебе нет. А ты сама — есть. Делал бы по старине, как с дедов-прадедов заведено — ты бы и не родилась, света белого во век не увидела. Вот и прикинь — чего лучше.

Другой "хвостик" подобрался сам собой. Ну, почти сам. Только надо было самому заблаговременно чуть подумать, Николаю пару слов сказать, да подойти к Акиму, когда он после обеда довольный лежит.

На третий день нашего пребывания на Гостимиловом подворье заходит ко мне в избу мужичок Рябиновский. Я его с прошлого года "удодом" звать начал. Сам у порога мнётся, шапку в руках крутит.

Я весь в делах: грамотки из Макухиного архива конспектирую.

"Знание — сила". Особенно о делах разбойных. Архив, ясное дело, Спирьке останется, но мне покопаться интересно.

— Дозволь... э-э-э... боярич... просьбишку... ну... просить.

Сказочная русская формулировка: "не вели казнить — вели слово молвить" — из московских времён, здесь пока не додумались.

— Говори. И не жуй.

Ага, так он меня и послушал. Экает, бекает, мекает... разве что — не кукарекает. Смысл простой: разрешите остаться в Елно торговым представителем Рябиновской вотчины.

Тю! А с чего я неделю назад велел Николаю к этому мужичку присмотреться, да к торговому делу приспособить, да с Акимом его судьбу обговорил? Как приказчик он... грамотный и, вроде, не вор. А особое его достоинство в том, что Гостимилова жёнка, теперь уже вдова, на его "песни коростелёвые" — муркает.

— Лады. На постой станешь здесь. Вдове оплатишь мужской работой. Ей без мужа нынче тяжко. Товары выдаст Николай. Он же расскажет чего купить надо. С Акимом я договорюсь. Вещи свои собери да с вдовой сговорись.

— Да я...! Да мы...! Мы уже... Сей момент! Спаси тя бог...! По гроб жизни...!

И задом, кланяясь, комкая шапку, спотыкаясь об порожек... Хорошо людям добро делать.

Так хорошо, что не в сказке сказать, ни матом сформулировать. Говорят: "ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным". Какая ж казнь меня за это ждёт? Может, мне быстренько "правом первой ночи" благодеяние своё подпортить? Она-то прошлый раз сама пришла... Э-эх, грамотки эти... дочитать надо.

Торг не вытанцовывается, даже полотно наше не берут. Николай каждый день к вечеру — чёрный. Злится, слюной брызжет.

Почему покупателей нет — понятно. Десну в прошлый год сильно пограбили. Пока народ не поднимется — берут только необходимое. А вот наше серебро — утекает. Сёдел 15 штук... Под будущую дружину... Понятно, что по дешёвке, но сумма...

Одну лодейку загрузили купленным в Елно, мужички потащили её назад, в Рябиновку. Оставили "удода" с поручениями да наставлениями. Сами погрузились на телеги, и пошли на север к Дорогобужу. Там Днепр, там будем лодейку искать и сплавляться к стольному граду.

Вот был бы я чуть умнее — пришли бы сюда раньше, по водополью. Тогда с Десны можно было бы в Ужу перебраться — речка такая в этой местности есть. Тут-то до неё вёрст 10 по ложбинам да болотинам. А по Уже уже можно скатиться прямо в Днепр.

Факеншит! Да что ж здесь всё так коряво! Дали бы мне эту землю — я бы две канавы прокопал. Здесь же не лайнеры с танкерами ходят! А для плоскодонок выкопать по суглинкам, да пескам, да болотцам... Не скалы же гранитные! И ходили бы купцы без заморочек, без перегрузов и переупаковок — хоть в Днепр, хоть в Десну, хоть в Оку...

Не дадут. А и дадут — так отберут. "Священное право частной собственности"... Ждём Французскую Революцию. Это — во Франции. А здесь... "Россия, твою маман!".

Ну и нафиг.

Идти сотню с лишком вёрст возами... Но сперва — нанять.

"Человек к хорошему быстро привыкает" — международная мудрость.

Я, пока в вотчине сижу — быстро отвыкаю от "Святой Руси". Привыкаю к хорошему. Теперь приходится назад отвыкать. Нанять возчиков...

Торг начинается с тройной цены. Усаживаются на корточках вдоль стены, бороды выставляют и ждут. А вдруг наниматель — дурень и согласится? Или — путешественнику печёт, а мы и подождать можем. Или — у чужака терпение кончится. Причём все нормальную цену знают. Но не соглашаются — а вдруг.

Был бы у меня Николай свободен — я бы на него скинул. Но он с "удодом" на торгу крутится. Там такие же "хитрецы" сидят. "Авдруги". Мне это всё... У меня прогресс стоит! Мне ещё до паровоза с дирижоплем — как до луны лесом! А они день-деньской муму тянут...

Позвал Акима, думал — сотник славный стрелков храбрых... А мужичкам — пофиг. Только что тон — слащавее, да придыхание — глубже. А так-то прежнее: эта... ну... оно конечно... однако же... ежели сильно надобно... или к примеру...

Аким сперва по-хорошему, потом — горлом. Потом... но у него руки больные. Так-то бы в сердцах... А эти только посмеиваются. И держатся аккуратно — не прицепиться. А в сенях каждую ночь "удод" с вдовой... Как с цепи сорвавши... А я тут, блин...

Ну, что, мне, боярскому сыну, с дрючком на наглых возчиков в атаку ходить?! Надо чего-нибудь эдакого... уелбантурить. Или я не эксперт по сложным системам?!

Пришлось прогуляться с Акимом к посаднику. Вытерпеть их боевые воспоминаний от обедни до вечери. Взять посадника в долю. Потолковать с местным десятником городской стражи. Тоже — посулить.

Утром бирюч на торгу орёт очередной указ про благоустройство. Типа: дерьмо — подобрать, дворы — подмести, заборы — выровнять.

И, мелким шрифтом, если можно так сказать об устной речи: у кого ворота или телеги скрипеть будут — с того вира. "За доставление жителям беспокойства".

Народ, естественно, хи-хи, ха-ха. Наш-то опять-то... как в воду пукнул... "Мели Емеля, твоя неделя".

А с обеда городская стража с вирниковыми ярыжками пошла по дворам. И сразу стало не до смеха. Ворота скрипят? — Две ногаты. Обе воротины? — Тогда четыре. Телега где? На все четыре колеса скрипит? — Ещё восемь. Ворот колодезный, калитка, дверка в курятнике...

Народ, естественно, возмутился и ломанулся. К посаднику на двор. А тот вышел на крыльцо, обозрел возмущённое население, прикинул по головам сумму в ногатах и, щурясь как кот на солнышке, доброжелательно объяснил:

— Оно ж... нехорошо ж... Люд православный тревожить-беспокоить — не по-людски. Иной-то только прилёг, умаявшись от трудов праведных. А тута над ухом гр-тр-хр. Непорядок. А я тута поставлен самим светлым князем — чтобы порядок был. Дык как? Бунтовать будете или чего? Ладно, помилосердствую: даю два дни на исправление. Нынче да завтра. А уж потом — не взыщите.

Эх, ребятки, люд православный! Не видали вы наших сан— пож— арх— энерго— и прочих надзоров. Как поётся в старой российской песне:

"По пыльной дороге телега несется,

В ней по бокам два жандарма сидят.

Сбейте оковы,

Дайте мне волю

Я научу вас свободу любить".

"Свободу любить" — научу. Но сначала — научу любить чистоту и порядок. Чтобы телега, хоть бы и с жандармами, но мчалась и не скрипела.

У нас на дворе Николай на лавочке сидит. Ручки на животе сложил, на входящих в полглаза смотрит.

— А, и ты, Лупиглав, пришёл. Что ты мне давеча говорил, когда я насчёт рукавиц спрашивал? Зимой приходи? Ну-ну.

Очередной купчина смущается, извиняется, мекает и бекает. Но уже — не вякает. Конечно, он может послать Николая. Но тогда нужно платить виру. Конечно, можно и дёгтем смазать, и салом, или ещё каким маслицем. Но десятник, чисто по дружбе, уже объяснил:

— Через три дня высохнет. Опять скрипеть будет. Надолго помогает только это самое... колёсная мазь. Которая у этих... с Рябиновки. Так что — решай сам, моё дело скрип проверить.

Что у десятника вдруг острый слух прорезался... именно на скрип... Так ведь не задарма же!

В сарае "удод" в поте лица раскладывает нашу колёсную мазь по маленьким плошкам и корчажкам. Мы с собой две кадушки этой... консистенции притащили — ничего не продалось. До сегодняшнего дня. Теперь очередь стоит.

Заявляются возчики артелью.

— Дам по плошке в оплату. По рукам?

— Да не... мало... оно ж по две ногаты... мы ж не абы хто... дорога-то... не ближний свет... ногата в день... туда, обратно, там скока... серебра ещё давай.

— Вам жить, мужики. Только в это лето вам возы не возить — скрипеть будете. Стража не пропустит.

А не мелко мы расторговались! На другой вечер идём с Акимом к посаднику — дольку его отнести.

Старики уже, а как дети! Радуются серебру, как игрушкам. Начали планы строить. По удвоению-утроению-учетверению... "Жаба" — понятие общечеловеческое. Но надо же и меру знать!

Есть понятие: "ёмкость рынка". Мы четыреста баночек продали — почти в каждый двор, включая посады. Остальные не купят, даже если захотят — платить нечем. А отбирать последнее... нарваться можно. Вот через годик повторить... И с ценой — также. Две ногаты — выше без проблем не задирается. Итого — сорок гривен кунами, десятую часть посаднику и гривну десятнику...

— У меня в Пропойске друган давний тысяцким сидит. Я ему отпишу — и там также сделаете. Хороший человек — надо ж дать ему подзаработать!

"Хватанул сам — помоги товарищу". Взаимопомощь у боевых соратников — постоянно.

Прав Матроскин: "чтобы продать что-нибудь ненужное, надо сначала иметь что-нибудь ненужное". Купить или сделать. Как я сделал совершенно ненужную до вчерашнего дня на "Святой Руси" колёсную мазь. Теперь придётся несколько... сместить акцент в технологии — к следующей весне надо иметь вдвое-втрое-вчетверо.

Это на будущее, а пока поехали. И на другой день повстречали... Не, не принца прекрасного, не змея трёхголового... Просто — собачки придорожные.

Я-то думал, пока ехать будем — время с пользой проведу. Ну, там, всяких полезных физических упражнений понаделаю.

Поначалу так и было: убежим с Суханом вперёд за полверсты, я там поотжимаюсь, порастягиваюсь, на прыгалке попрыгаю. Обоз подойдёт — можно ещё что-нибудь потренировать. Вспрыгивать с места на идущую рысью подводу не пробовали? Теперь спрыгиваем, догоняем, снова запрыгиваем.

Только как вышли на эту "наезженную дорогу" — всю мою эквилибристику пришлось отставить.

Отжимаюсь я как-то раз в кустиках. Так это... хорошо. На кулаках, толчком, с хлопком ладонями. Поднимаю глаза — зверюга стоит.

Говорят, "московская сторожевая" выведена в питомниках НКВД специально для конвойной службы сталинской империи. Неправда ваша — наше это, исконно-посконное. Родное святорусское. Я понимаю, что ни сенбернаров, ни астурийских овчарок, от которых произошли московские сторожевые — здесь нет. А похожие собачки — есть. Специальные противоразбойные собачки. Здесь — в каждом дворе.

Самое скверное — их на день во многих дворах с привязей спускают. И бегают по округе такие стайки... голодных конвойных собак.

Я уже повторял: в одиночку по Руси не ходят. А в одиночку от них и не отобьёшься.

Я собачке в глаза посмотрел — она зарычала, начала, было, лапами землю рыть. Потом заскулила и убежала. Во я какой крутой — от одного моего взгляда такие монстры разбегаются! Что — да, то — да. Здешние собаки меня опасаются. Не любят, не ластятся.

Полчаса не прошло — вылетает из придорожных кустов свора этих зверюг. Штук тридцать. И на нас. Кони перепугались, рвутся, на дыбы встают. Псы лают, под телеги кидаются, за ноги ухватить норовят. Одна на задние лапы вскочила, передние — на телегу и на меня рычит.

Факеншит! Да она же на две головы выше, в два раза тяжелее! Я её — дрючком по носу. Она и слетела на дорогу. Тут они всё хором гавкнули и кинулись. Я только и успел крикнуть:

— Бей!

Не понимаю — зачем здесь разбойники толпами?! Свору собачек в полсотни голов и пару стрелков на деревья — они любой караван на части разберут. Особенно — летний. Одеты-то мы легко — собака прокусывает руку или ногу насквозь.

Повезло — они не с самого начала кинулись, а сперва ритуал исполняли: полаять, порычать, землю покидать. Как-то морально подготовились.

Но когда такая зверюга рвёт когтями у тебя на груди тонкую рубашоночку, а морда её висит над тобой перед глазами, удерживаемая только тонким дрючком... И тут тебе на лицо прилетает со стороны шмат тёплого мяса с кровью...

Потом выяснилось: всё-таки, собачатина. А не как я подумал.

Дальше раздался скулёж. И зверская морда надо мной исчезла.

Ура! Победили!

Кого? Псов бродячих? — Велика победа. У Чарджи прокушена нога, у Сухана — рука. У Николая — армяк по спине разорван... без надежды на восстановление. А последний пёс убежал с моим ножиком в голове. Ивашко разглядывает свою саблю и сокрушается:

— Гурду об паршивых собак тупить... Гурду!

Нигде у попаданцев не встречал описания воздействия собачьих стай на человеческое общество. Кроме Твена:

"На каждого человека приходилось не менее двух псов; псы сидели выжидая и, когда кто-нибудь швырял им кость, разом кидались к ней целыми бригадами и дивизиями; начинался бой — головы, туловища, мелькающие хвосты смешивались в беспорядочную кучу, поднимался такой неистовый вой и лай, что всякий разговор приходилось прекращать; но на это никто не жаловался, потому что собачьи драки были интереснее любого разговора... В конце концов пес-победитель удобно вытягивался на полу, рядом с полсотней других победителей, держа в лапах кость, и с ворчанием грыз ее, пачкая пол...".

Это — аристократические псы, придворные. Выросшие в приближённости, дрессированности и обеспеченности.

В русских деревнях не держат гончих, борзых, лягавых, молосских и мраморных догов... Дворняжка — для лая, лайка — для охоты, волкодав — для охраны.

Попаданцы совершенно не замечают этого особого мира. Все интересы прогрессоров крутятся вокруг хомосапиенсов. Как будто всех остальных живых существ нет. А ведь в средневековье мир людей и мир животных — очень связаны.

Когда вы последний раз отбивались от собак? — Здесь это элемент каждого пешего перехода. Когда вы последний раз видели как кобель ломает хребет своему сопернику на вашей улице? — Мой лайка в 20 веке делал это в летнее время каждую неделю. И пару раз в год, вместе с соседским псом, распускали юбку у очередной особо вздорной соседки.

"Итак, она шла, задумавшись, по дороге, осененной с обеих сторон высокими деревьями, как вдруг прекрасная легавая собака залаяла на нее. Лиза испугалась и закричала".

Испуг барышни-крестьянки отнюдь не кокетство. Тот, кто видел, как в 21 веке дурные доги рвут на части соседского ребёнка, вполне поймёт её страх.

"Над Гуго стояло мерзкое чудовище — огромный, черной масти зверь, сходный видом с собакой, но выше и крупнее всех собак, каких когда-либо приходилось видеть смертному. И это чудовище у них на глазах растерзало горло Гуго Баскервилю и, повернув к ним свою окровавленную морду, сверкнуло горящими глазами".

Собака Баскервилей — всего лишь незначительное преувеличение реальности, порождённое темнотой и хмелем. Что и было подтверждено реализацией образа злоумышленником.

Кстати, некорректным — мазать светящимся фосфором пасть животному — просто отравить его.

А теперь представьте себе стаю в двадцать-тридцать аналогичных пёсиков, голодных и злых, несущихся на вас... Собачки из деревеньки погулять вышли.

Кошки, собаки и кони чувствуют чуждость попаданца даже лучше хомосапиенсов. Так же, как в 21 веке очень хорошо отличают иммигранта от аборигена. Люди отвлекаются на приметы социального статуса — богатый кафтан, золочёная сабля... Животных это мало интересует.

У меня к обще-попаданской "чужине" добавлялись свои заморочки.

Рядом со мной постоянно находился Сухан, в отношении запаха которого — "мертвецом или медведем пахнет" — мои нюхачи так и не решили. А ещё последние месяцы я постоянно возился со своим маленьким князь-волком. Странно ли, что собаки либо боялись, либо кидались? И так будет всю мою здешнюю жизнь.

Сколь много лет прошло! Я уж и сам заматерел, а чуженинство моё зверь, и лесной, и домашний, чуют. Одно из прозвищ моих — "Собачья смерть" — от сего идёт. Многие досады мне от сего были. Но, уяснив свойство своё, нашёл я и ему применение. Помочившись на тропу или кинув лоскут от нижней рубахи, знал я, что ни один охотничий пёс далее не пойдёт. Наоборот, выманивал из селищ своры собак и, покудава они меня с дерева достать пыталися, люди мои селища брали спокойно. И многих врагов убивал законно. Ибо, войдя во двор, видел рвущихся ко мне псов. Пришибить злую собаку — не преступление. Защититься от кинувшегося за собачку мстить — право. А уж если злыдень от моей защиты помер... на всё воля божья.

На пятый день выскочили к Дорогобужу на Днепр, разместились на постой. Возчики и ночевать не стали, как телеги разгрузили — сразу в обратную дорогу. Даже и новый груз искать не захотели. Мало что не плюют в нашу сторону. Ничего, мужи добрые, придёт время — вы у меня из рук есть будете. Ну, или сдохнете.

Если только я сам прежде не помру: новая серия по старому сценарию. Надо нанимать лодейку. Лодейщики... как возчики — один в один. Но тут ещё хуже — начало июня, все лодии уже ушли вниз. Остались всякие... негожие.

Тут ещё и Аким влез:

— Я столько лет живых людей не видел. В лесу сидючи мхом оброс.

И понёс так это... гонористо:

— Я говорю — поехали! У меня там дело важное!

Да какое такое может быть важное дело в боярской усадьбе в 10 верстах от маленького городка? Дед... хорохорится и ерепенится:

— Я тут главный! Я сказал!

Вытащил, наконец, из него причину:

— Полусотник мой там вотчинником сидит. Толковый мужик. Мы с ним такие дела делали! Напоследок всю Волгу до Углича прошли... А как меня погнали, так и он со службы отпросился. Тут-то к стольному град поближе. Не дебри наши лесные. Может, он чего расскажет. А то лезем на княжий двор... как кур в ощип.

Ну вот, когда объяснил внятно... потому что и правда — "как кур...". Придётся, конечно, старческий бред перетерпеть. Всякие "а помнишь, а этот-то...". Хотя мне и это интересно: как оно-то, княжья смута, изнутри выглядела. Я до сих пор несколько не понимаю, как это мозги русским людям надо вывернуть, что б они таких же русских людей — как баранов резали.

"Поход возмездия" 1148 г. разорил Верхнюю Волгу вплоть до Углича, только полона пригнали семь тысяч.

Я уже говорил: посчитанный полон считают за десятую долю от общих потерь.

Надо понять, какие слова людям говорить, чтобы они такие "подвиги" устраивали.

Глава 213

Приехали на место, а там "облом": полусотник-то прошлой осенью помер. Да не один — почти со всем семейством. Мор прошёл. Судя по разговору — какая-то инфекция. Причём не желудочно-кишечная, а лёгочная. Что-то типа гриппа или ангины.

Первая пандемия гриппа — 1918 г. Но это — пандемия. Локальные вспышки могли быть и раньше. Наверное, не в китовом, а в птичьем или свином вариантах. Китов-то на "Святой Руси" не едят.

А ангина — точно бывала. Графиня Элен Безухова в "Войне и мире" от неё умерла.

На вотчине оказался сын Акимова сослуживца. Звать — Немат. Нормальный парень, не смотря на имя. По мне — парень молодой, хотя здесь говорят — "Муж добрый". Лет 20-22, светло-русый, бородка небольшая по кругу, светлоглазый, без мути в глазах. Но с явной тревогой.

Когда мор пришёл, он в службе был. Приехал уже на могилы. И вот теперь хозяйничает. Жена молоденькая с животом — вышла, поклонилась гостям. И ушла сразу — видно, тяжело ей, последние недели дохаживает.

Но ушла она не далеко — в сенях разговор какой-то пошёл. Слышно — женский, слышно — ссора. Дверь распахивается и влетает девица. Молодая, лет шестнадцати, вся в чёрном, только платочек беленький. И тащит за волосы хозяйку. Обе орут. А следом — ещё три бабы в чёрном. Вороньё какое-то.

— А!... Твоя лярва!... В материнином повойнике!... Матушкины вещи покрала, змеища!... Наблудила-наразвратничала, а теперь брюхом на сестёр-инокинь прёшь!...

Немат сперва кинулся к жене на помощь, а девица руку свободную в него уставила и орёт:

— Только посмей, только тронь! На сестру родную руку поднимаешь! Меня господь боронит! Всю жизнь на карачках ползать будешь! Господь велик, обиды не простит! Только ударь! Сучка твоя гноем изойдёт! Сядь где сидел!

Немат и сел. Руки между колен зажал. Только головой трясёт.

Девка эта чёрно-белая как-то разочаровано на него посмотрела — вроде спорить не с кем. Запал ещё есть, а вот противника... Покрутила головой и нас заметила.

— Что, братец, в грехе живёшь, да ещё и родительское имение пропиваешь, по ветру пускаешь! Всякую пьянь-дрянь привечаешь! Шалава твоя отцовыми кубками перед нищебродами прохожими хвастает! Чужое — не своё, сопрут — не жалко!

— Да не, Варвара, это отца нашего боевой сотоварищ. Сотник Аким Янович Рябина. Батяня под его началом служил. Помнишь, как он о походах славных рассказывал?

— Ничего не помню! Ничего он не рассказывал! Враньё всё! Мне ваши сказки да выдумки о славе, да о доблести, да о смертоубийстве, да о всяких мерзостях — завсегда противны были! Мерзость всё и грех смертный! А ныне ты, отцом, упокой господи душу его многогрешную, прикрываясь, всякую набродь привечать рад! Вот, для пьяницы прохожего и пиры закатываешь, а на дела богоугодные у тебя и корочки хлеба нет! Нищих, сирых, калик перехожих привечать надобно! По слову иисусову! А коли сам не можешь, так отдай майно людям святым, благостным. Они-то, сёстры христолюбивые, молитвами своими святыми и за тебя помолятся. Выпросят у господа прощения и по твою душу грешную. И для этой твоей... прости господи.

В течение своего весьма эмоционального монолога девица продолжала дёргать беременную, согнутую в поясе, хозяйку. Мне лицо видно плохо, но дело может кончиться... нехорошо.

Ребята, я не акушер-гинеколог. А восьмимесячные дети выживают значительно реже, чем семимесячные.

Впрочем, это не моя забота: есть хозяин, есть устоявшиеся, вековые традиции, "исконно-посконные". И как Немат будет в этом во всём, что "с дедов-прадедедов", бултыхаться... пускай об этом его голова болит.

Но есть вторая проблема, которая пыхтит у меня под боком. Пыхтит всё сильнее. Проблему звать Акимом и слова насчёт "пьяни-дряни" его обидели. Девке-то вообще, когда мужчины за столом сидят, рот можно открывать только для еды, если позволено сесть, или когда прямо спросят. А тут такие слова...

Сейчас Аким скажет. Конечно, не ей — с девкой ругаться мужу доброму невместно. Скажет Немату. Тот ответит... Как бы нам потом не пришлось всю усадьбу на кусочки разносить...

Главный способ управления капризными детьми — переключение внимания.

— Аким Янович, на дворе банька топилась. Ежели хозяин не будет возражать, а не пойти ли нам — погреться с дороги?

— Дык, чего ж возражать-то, наоборот, и я с вами. Я-то себе баньку готовил. А с компанией-то веселее... Вот только... в опочивальню отведу и сразу к вам.

Странно — он свою женщину никак не назвал. Ни женой, ни хозяйкой. Ни, даже, просто бабой.

Аким рот открыл — пришлось сразу сапогом по ноге. Потерпи маленько. В бане полотенец много — так и пожуёшь.

Зашумели, поднялись, не глядя прошли мимо этой скульптурной группы: "девка с бабой в руке, баба с приплодом в животе". Как-то мне, когда беременную женщину за волосы таскают... Хотя что возьмёшь — "Святая Русь". "Предки — дело тонкое, Ванюха".

Но я, так, между прочим, проходя к своим вещичкам, сложенным у стены на лавке, потопал прямо на эту девку. Интересно: вот она на мужиков наезжала, криком кричала, слова ругательные говорила, что по обычаю — ну совсем никак.

А вот когда я на неё пошёл — автоматически отодвинулась, ушла с дороги мужчины. Хоть бы и мелкого и только что громко обруганного. Это-то крепко вбито. Ну, и отпустила женщину.

Та чуть не упала, пришлось под руки подхватить, к лавке подвести, усадить. Скверно: красная, зарёванная. Дышит как загнанная лошадь, в живот обеими руками вцепилась.

Так, я роды принимать не буду. Пошли-ка скорее в баню. Хотя ежели что — нас оттуда попрут в первую очередь. На Руси бабы в банях рожают. А бани топятся "по-черному". Там и так-то темно, а как протопят...

* * *

" — Кого там моя родила-то?

— Да не разглядела, негра какого-то".

* * *

Негров не наблюдается. Нормально, тепло. После первого захода посидели, остыли, мужики — пивка, мне — квас. Хороший квас, ядрёный. Тут и Немат подошёл. Ну, полезли снова в парилку. Уже не жжётся — просто греемся.

Немат пивка принял, обмяк. И начал плакаться.

Год назад, когда всё семейство боярское здесь вымерло, вымерла и половина усадьбы. Другие разбежались. Среди немногих оставшихся была и дочка главного отцова управителя-ключника.

Немат пытался восстановить хозяйство, крутился как колечко на палочке. Девка стала как-то... не то, чтобы помогать, скорее — обихаживать. Кормить, обстирывать.

Двое круглых сирот помогали друг другу пережить это время, вместе ходили на одно и тоже кладбище. И, естественно, сошлись. Узнав, что девка беременна, Немат повёл себя вполне прилично: девку не прогнал от себя, не велел выбить или вытравить плод. Что означало, в частности, что если родится сын, то девка-роба, получает жилье и содержание, а по смерти господина — вольную для себя и для сына.

Понятно, что жениться на ней он не собирался. Боярская женитьба — дело серьёзное, ни холопки, ни смердячки для этого не годны. Но жили они как муж с женой, да ещё и получше многих венчанных — в любви и согласии.

Чтобы сохранить своё боярство, род свой — Немату нужно было сохранить вотчину.

Сама-то вотчинка, смерды в здешних весях, от мора пострадала мало. А вот "головка" — усадьба боярская стояла пустая. Нужно нанять бойцов, слуг взамен умерших да разбежавшихся. Нужно закупить коней и скотину взамен уведённой. Новых людей нужно обуть-одеть. Вооружить, научить, прокормить.

Срок княжьего смотра боярской дружины никто сдвигать не будет. Не приведёшь что положено — "оружных, бронных, доброконных" — твою вотчину другому отдадут, более толковому да разворотливому.

По счастью, покойный ключник оказался "рабом верным", и боярскую "захоронку" сохранил. А его дочка оказалась "верной рабой", и Немату место показала.

— Кабы не она — хоть вешайся. Я уж думал бросить всё да уходить куда. Да такое приданое и не за всякой боярышней возьмёшь!

Немат выкручивал вотчину досуха, экономил на всём, донашивал старые вещи, оставшиеся от покойных родителей. Назанимал где только мог.

— Вроде, выворачиваюсь я. Ежели будет на то божья воля, то к сроку поспею и дружину князю покажу. В притык, в натяг, но...

Но тут в этой истории появился ещё один женский персонаж — родная сестра Варвара.

За два года до смерти отец Немата отослал дочь Варвару в женский монастырь Параскевы-Пятницы в Смоленске.

Обычай посылать на пару лет своих детей на обучение в монастыри довольно распространён в среде аристократии по всей средневековой Европе. И дело не в благочестии — обеспечить жёсткую дисциплину с постоянным контролем каждого шага ребёнка в условиях городской или сельской усадьбы практически невозможно.

Если для мальчиков на смену "дядькам" — няньке мужского пола, приходил пестун-наставник, который часто сопровождал юношу до его женитьбы, а то и далее, то кормилица таких воспитательно-надзирательных прав и функций применительно к юной девушке уже не имела. А институт гувернанток в "Святой Руси" отсутствует.

Фактически родители оказывались перед выбором: либо быстренько выдать 12-14-летнюю девочку замуж, либо ждать когда она "в подоле принесёт" и выдать после этого. Для "широких народных масс" такая скорость и спонтанность замужества приемлема: "Одним ртом в избе меньше".

Но чем выше уровень благосостояния, тем менее весомыми становятся личные психология с физиологией. Их отодвигают разные материально-сословные соображения.

Стремление к "удачной партии" требует "предпродажной подготовки товара", да и выдать уже оформившуюся девушку можно выгоднее, чем голенастое сопливое "чудо в перьях".

Смерть отца растянула период пребывания девушки в монастыре ещё на год. За который благочестивые сёстры-инокини сдвинули "бедняжку сиротку" глубоко в православие.

Неделю назад Варвара пришла с тремя монахинями в усадьбу к брату и потребовала свою долю наследства. Дабы сделать богатый вклад в монастырь, куда и намерена поступить, отринув мирскую грязь и всяческие нечестивости.

— Она как приехала — сразу взбесилась. Моя-то у неё в служанках прежде была, в робах, Ну, девками-то они... нормально. Вроде дружны были. А теперь еёная холопка — в усадьбе хозяйка. И вон уже — дитё носит. А Варвара так это... пустышкой. В девках засидевши. Ей-то — обидно. Да и усадьба-то разорена. Вещей много продано, да расхищено, да заложено. И материных, и её прежних. Всё поменялось. Будто в чужой дом попала. Уж не знаю, что она инокиням рассказывала-хвастала, но вклад богатый взять не с чего. Или надо последнее отдать. Тогда я вотчину не подыму. А она орёт: плевала я на твою вотчину. Живёшь в грехе да в мерзости! Чтоб вы все здесь сдохли! И блядка твоя, и ублюдок твой! Отдавай мою долю! Не то в епископской тюрьме сгною!

Немат обижено посопел. Николай, поймав мой вопросительный взгляд, кивнул:

— Эти — могут. Параскева-Пятница из самых богатых и чтимых монастырей. В Смоленске прям над торгом висит. Игуменья у епископа каждую неделю бывает. Князь-то, Благочестник, к ним слух преклоняет. А тут-то дело ясное: парень молодой, заблудил с давалкою хитрою. Сестрицу родную обижает, полюбовницу цацками задаривает. А сестрица — богобоязнена да благочестива, в постриг рвётся, душу спасает. И выходит, мил друг Немат, что ты у самой святой церкви имение воруешь, у сирых да у нищих последний кус изо рта вырываешь. Который благочестивые сёстры, в смирении своём, им бы на твоё майно купили, да христа ради роздали.

На "Святой Руси" традиционно главным основанием для раздела наследства является завещание — "духовная". Составляется отцом при жизни. Но здесь мор прошёл быстро, завещания не было. В такой ситуации наследником являются брат, сын или, при их отсутствии, господин. Обязанностью наследника всегда является "дать оставшимся в дому дочерям" достаточное приданное.

Есть нюанс, вбитый в "Русскую Правду": простолюдинки не наследуют имущество отца, но дочери боярские, при отсутствии наследника мужского пола, сохраняют родительское имущество.

Помер бы Немат за компанию с родителями — и вопросов бы не было: Варвара унаследовала бы всё. А так он должен приданое дать. Поскольку Варвара метит в "невесты христовы", то и размер её доли... как в голову пришло.

— Если мне ей отдать — вотчине конец. Людям, которых я сюда набирал да устраивал, бежать надо отсюда бегом. Мне... холопский ошейник. Задолжал я немало — отдавать нечем. Осенью бы... А, без толку! Всё прахом...

Парень обхватил голову руками и покачался на полке из стороны в сторону.

Кружки пива, выпитой в тепле парилки, оказалось достаточно, чтобы тщательно скрываемые ощущения безнадёжности, безвыходности, неотвратимости приближаемого родной сестрой общего краха, гибели всех планов и надежд, проявились и в голосе, и на лице. Как у "Сплина":

"Выхода нет, выхода нет,

Выхода нет, выхода нет".

Потом, с вдруг вспыхнувшей надеждой, он повернулся к Акиму:

— Аким Яныч! Батя говорил — ты человек сердечный. Он же про тебя, про дела ваши столько чего сказывал! Я ж всё детство про ваши геройства слушал. Помню — стрелки смоленские по ночам снились. И будто бы я с вами. Ты ж столько раз людей своих из смертных бед выручал. Помоги! По гроб жизни в отца место почитать буду! Выручи! За ради отца моего! Твоего сотоварища боевого верного!

Аким, как не лестно было ему воспоминания о былых славах, смутился и чуть отодвинулся.

— Ну, то дела были давние, боевые. А ныне-то — беды денежные. Пойдём-ка из парилки, жарко тут.

Жалко было видеть, как вдруг обнадёжившийся Немат суетился вокруг нас, подсовывая то кружку с пивом, то простынку сухую, И искательно заглядывал во всё более мрачневшее лицо Акима.

— А скажи-ка мне, милок, об скольки серебра спор идёт?

— Так... сестрица две сотни требует. Кунскими гривнами. Или вещицами, что были. Меха там, одежонку, прикрасы, посуду... Да какие у меня чары да блюда! Сами ж видите — на деревянном да на глиняном едим!

— Круто берёт сестрица твоя! Не, у нас столько нет. Мы ж покупать идём! У нас же весь прибыток — что мазь в Елно продали! Своё отдать — сами голыми останемся. Твоя, Аким, вотчина — не родившись сдохнет! (Николай крайне недоволен намёками на благое дело в денежном эквиваленте).

— А ты нишкни! Твоё дело холопское! Ишь, завели манеру хлебала без спроса распахивать! Разбаловал я вас! Давно кнута не пробывали! Ты, приказчик торговый, лучше сказывай — где серебра взять, чтобы бабьё-вороньё доброго воина не заклевало? Ну!

Ошалевший от бурного наезда весьма смущённого и раздражённого собственным бессилием Акима, Николай несколько растерялся.

В наступившей на мгновение тишине раздалось негромкое бурчание сидевшего в стороне и разглядывавшего свой сапог Ивашки:

— Чего-чего... Будто дети малые. Ваньку спросить.

Ну, ты, блин... "слуга верный"... чего меня-то?! Нечего меня в эти завихрени впутывать — я прогрессор, я нынче прикидываю как мельницу строить. На кой мне эти семейные разборки с наследством? Да ещё с отягчающими в форме суда епископского и княжеского. Да и вообще — у меня ни одной бабы уже почти две недели не было. У меня сейчас все извилины... в другую сторону.

— Что, сынок, придумаешь, где денег взять?

Спросил и смотрит. Все — смотрят. Вылупились. Чуда ждут. Вот я тут ножкой — топну, и в баньке нефтяной фонтан из-под пола ударит!

Не, фигня, потом надо будет двигатель изобретать, нефтепроводы и нефтеперегонные с бензоколонками строить. А денежки — только сильно потом накапают. А вот если подумать...

— А нафига нам денег? Или мы сами не золото? Николай прикинь-ка ряд с боярином Нематом. Об даче боярину два ста гривен в долг. На год, под обычный рез. Потянешь, Немат? Ладно — на два, возврат пополам: половину — через год, вторую — через другой.

— Вот! Дурень ты, Николашка. Сынок-то мой сразу понял: дело святое, надо помочь, дать серебра сколько надобно. А мы... и сами с божьей помощью... (Аким отстоял своё решение, но несколько встревожен его вероятными последствиями).

— Ты, боярич, как хошь, а я кун не дам! Хочешь — забирай всю кису и сам об ей думай! Ежели денег дать — вотчины в Рябиновке не будет! Хоть голову свою поставлю! (Николай обижен моим согласием с Акимом. И крайне обеспокоен видом грядущей задницы нам всем).

— Ты! Таракан запечный! Ты как с господином разговариваешь...! (Аким из упрямства снова доказывает свою вятшесть. Ставит приказчика на место).

— Ну что вы сцепились, как дети малые? Никто Немату серебра давать не собирается.

Пауза. В полутьме предбанника видно: у Акима — открыт рот, у Николая — открыт рот. И ещё несколько ротовых отверстий в полурабочем состоянии. Яков ко мне развернулся, Чарджи аж глазами вцепился.

В углу Ивашко мнёт свой сапог и бурчит под нос:

— Да что ж за бисова забава?! Подмётка третий раз по одному месту... И чего они себе мозги сушат? Боярич же сказал — ряд писать.

— Ежели серебра не даёте, то на что ряд? (Немат напрягся по подозрению "о разводке на бабло").

Мужики пытаются осмыслить ситуацию. Понимаю — не просто. Я, фактически, отдаю Немату в долг его же деньги. Николай ещё ситуацию до конца не просёк, но слово "рез" — процент — уловил и начинает улыбаться.

Аким хмурится — как бы урону чести не было. Немат пытается на пальцах понять — как же это оно... Со стороны его жестикуляция выглядит, как имитация сношения ёжиков.

— Дык... это ж что? Два ста сестрице нынче. Да два ста тебе? Или как?

— Ты два ста гривен отдать должен? Всё, считай, что они уже не твои. А я их тебе сохраню. Они тебе — как найденные. Вы все думаете про то, как бы найти денег, чтобы их сестрице отдать. А я — про то, как бы денег вообще не давать. Я — придумал. Цена выдумке — два ста гривен с резой. В удобное для тебя время. А не нынче, когда тебя да сударушку твою с сыночком в брюхе, в ошейниках на торг выволокут.

— Эта... Ага... Типа: уже нет... а тута... типа нашёл... Не, если не давать... А епископ? А выдумка-то в чём?

— Николай, второй ряд пиши — об отдаче сестрицы Варвары в ученицы к пряхам в "Паучью весь". По обычаю.

Проглотив воздух, присутствующие начинают дискутировать новое коленце моего составного плана:

— И-ик... и чего? Ну будет нитку прясть... да чего ей учиться?! Она ж поди и сама... Не хрена себе...! Ну боярич! Ну голова! Игуменья только зубами ляскнет!... Постой, а про чтой-то? Чего-то тут? Не понял я... Да ты как с рожденья об порог уроненый... А ежели она, к примеру... А инокини эти как? А и хрен им в грызло всем троим — закон же ж...

Народ бурно переживает понятое. Поняли — не все, и, кажется, не то. Придётся объяснять.

— Доля в наследстве — её. Хочет забрать — её воля. Но, Немат, ты в дому старший. Сестрица — в воле твоей. Нельзя сказать ей: "не дам тебе твою долю". Можно сказать: "пойди туда, куда я велю". А велишь ты учиться доброму делу — тонкую нитку, "паутинку", прясть. Такое умение и сестрице твоей, и монастырю — весьма на пользу.

— Так. Ага. Ну. А серебро?

— Какое? Если Варвара нынче идёт в научение, то не идёт в монастырь. Стало быть, и вклад на пострижение — делать некому.

— Ага. Ну. Так. А после?

— А после, Нематушка, будет через семь лет. По обычаю. И будет сестрица твоя к тому времени — детной, мужней, взрослой бабой. Который все эти "невесты христовы"... будут до одного места.

Мужики ошарашено хмыкали и ахали, пытались состыковать детали моего плана и осмыслить элементы предлагаемого решения. Жестикуляция, сопровождавшая мысли и междометия, описывала уже не только ёжиков, но и всё животное царство.

* * *

Ребятки, историю учить надо! Идея отнюдь не моя.

В 18 в. Екатерина Великая ввела запрет на продажу русских крепостных за границу. Но светловолосые северянки высоко ценились в гаремах востока. И тогда благородные россияне-дворяне нашли простое решение: отправлять крепостных девок в Хорасан для обучения ковроткачеству.

Обучение ремёслам за границей государством поощрялось. Мелочь мелкая: срок обучения — тридцать лет.

Я просто следую обычаю: традиционно всякое обучение идёт семь лет. Другое дело, что в науку отдают детей. Да и по многим ремёслам во многих местностях сроки другие. Но я беру обычный максимум, и опротестовать, исходя из традиции, это не удастся.

Здесь средняя продолжительность жизни взрослой женщины — 32 года. Половину она уже прожила, почти четверть — проведёт в ученичестве. Через 7 лет это будет уже другой человек с другими целями, желаниями, проблемами. С другой жизнью.

* * *

А дальше — мелочи:

— Не. Не пойдёт она. Шуметь будет, буянить.

Экие вы ребята... "Кавказскую пленницу" не смотрели:

— А кто её спрашивать будет? Брат сказал — ей надлежит исполнить. Связать, замотать, заткнуть. Согласно его воли.

— А инокини? Такая свара начнётся... Они ж следом побегут, посаднику жаловаться будут, тот стражников пошлёт, догонят, в поруб кинут до разбирательства...

— Верно говоришь, Немат. Поэтому посуху уходить нельзя. Надо уходить водой. У тебя, я гляжу, лодейка на бережку лежит. Добрая?

Обговорили детали. Немат в какой-то момент забылся, начал за лодейку денежку требовать. Пришлось объяснить: мы-то встали да пошли. А его сестрица будет его бабу и дальше за волосья таскать. До полного излечения. От беременности.

На дворе уже сумерки, сходили глянуть лодку, весла собрали, припас кое-какой. Баба Нематова вышла, снедь нам собирает.

Тут-то до города всего-то ничего — часа два пешком. Но гостя без подарков отпустить — не по обычаю. Хоть пирожков, а положить надо. Следом Варвара со своими "воронами" во двор выкатывается:

— А эта... падла брюхатая где?

— Дык... вроде в поварне пряники медовые нам в дорогу собирает.

Инокини строем в поварню — любят монашки сладкое, а я Варвару придержал:

— Или в подклеть пошла? Немат думал нам овчин продать.

— А! Гадина! Ему бы всё отцово майно распродать, прахом пустить! Всё для этой сучки ублажения!

И — бегом в подклет. Я Сухану мигнул и следом.

В темноте подклета, при тусклом свете маленькой сальной свечки будущая "невеста христова" Варвара мордовала свою бывшую холопку.

Ухватив её за волосы и сбив беременную женщину на колени, она раз разом била её лицом о стоявшие вдоль стен короба с припасами.

— Гадюка подколодная! Подстилка драная! Прежде ты мне косы чесала, я тебя подружкой считала! А теперь брату моему уд чешешь, майно моё забрать хочешь! Убью змею проклятую! Сдохнешь подлюка изменщицкая!

Баба — хрипит, девка — визжит. Пора: мой выход. Сухан тулуп с короба — дёрьг. Девке на голову — мах. По руке её — стук, под колени ей — грюк. А я уже вокруг бегаю, вожжу ременную заматываю. Тулуп длинный, вожжа — ещё длиннее. По хребтине дуру стукнул, она и по полу вытянулась. Такой... рулон ковёрный получился. Только из тулупа и с начинкой. Ни головы, ни ног не видать.

У хозяйки глаза... "рублёвые". В глазах — ужас. Сказать не может, только пальцы по стенке скребут. Вот тут она и разродится... Прямо мне на руки.

— Спокойно, спокойно красавица. Всё хорошо, всё согласовано. Ты не бойся — тебя не тронем. Для тебя же это и делается. Немат сестрицу отдал мне в обучение. Вот мы её и забираем. Так что, она тебя бить-мучить больше не будет. Давай-ка поднимемся осторожненько, да пойдём потихонечку. А то сыро здесь сидеть. Тебе, хозяюшка, себя беречь надо. Давай помаленьку.

Взял под локоток, вывел во двор. А там уже "вороны" крутятся, блины с мёдом на ходу дожёвывают.

— Уводи-ка, красавица, вороньё со двора — нам пройти с грузом надо.

Она отошла на шаг, повернулась:

— Ты... не казни её сильно. Она... просто глупая. Не мучай. Сверх меры. А тебе... спасибо. Молиться за тебя буду.

Поклон в пояс, всхлипнула и пошла к монахиням — неправды сказывать, в дом заманывать.

Бабы, одно слово. Фиг поймёшь.

Ходу, Суханище, путь свободен, наши уже в лодке сидят.

Ныне многие думают, что я, де, с самого начала всякий свой шаг наперёд прозревал и к цели своей прямиком шёл. Сиё есть неправда. И цели у меня менялися, и путей к ним я не видел, а и видел, да неверные бывали. Шёл я по жизни как тот Иван-дурак в сказке. Встречалися мне всякие... зверушки. "Не ешь меня, Иван-дурак. Я тебе ещё пригожусь".

Трёх лет не прошло, как встал я на постоялом дворе в посаде Дорогобужском. Среди ночи влетел во двор всадник. Конь загнанный под ним пал. При свете факела увидел я отрока, который, превозмогая слёзы и боль в сломанной ноге передал порученное:

— Нематова хозяйка велела... К нам в усадьбу княжьи гридни пришли. За тобой идут.

Вот так и пригодилась та девчушка беременная. Через её душу я живой остался. И Варвара пригодилась, и сразу, и вскорости. Хоть и не по своей воле.

Конец тридцать девятой части

Часть 40. "Крест деревянный иль..."

Глава 214

Снова ночь, река, лодка.

Лодейка у Немата — порядочная, "смолянка". Их тут иначе делают — не так, как на Оке "рязаночки". И чуть больше — на 14 гребцов, корма шире, между самой кормой и скамейками для гребцов — пустое место. Сюда крупный груз складывают. У нас груз в Дорогобуже лежит, сейчас придём, заберём, да и побежим вниз.

"Вниз по Волге-реке,

С Нижня Новгорода

Снаряжен стружок,

Как стрела, летит.

Как на том на стружке,

На снаряженном,

Удалых гребцов

Сорок два сидят.

Как один-то из них -

Добрый молодец,

Призадумался,

Пригорюнился.

— Ах, о чём же ты,

Добрый молодец,

Призадумался,

Пригорюнился?

— Я задумался,

Пригорюнился

Об одной душе,

Красной-девице.

Эх вы, братцы мои,

Вы, товарищи,

Сослужите вы мне

Службу верную.

Киньте-бросьте меня

В Волгу-матушку,

Утоплю я в ней

Грусть-тоску мою.

Лучше в море мне быть

Утопимому,

Чем на свете мне жить

Нелюбимому".

Хорошая песня. Жалостливая. Один вопрос: зачем топиться в Волге, когда "лучше в море..."?

Мне своим приказать — они кого хошь утопят. Хоть где. Но я-то — не нижегородский купец. Ну совсем — "нет"! Поскольку Нижний — ещё не основали. Да и "задумался, пригорюнился" я не "об одной душе", а совсем даже о теле. Хотя тоже — "красной-девице".

Пока вокруг тулупа с вожжой бегал... довелось кое за что подержаться. Ну, типа... Что можно понять через караульный тулуп? А зачем понимать? У меня же воображалка... "гармоническая". В смысле: на гормонах. Тут главное не что в тулупе было, а что у меня давно не было.

Мы "ученицу" на корме бросили. Там Аким и дедок-кормщик наш. Остальные — на весла. Народу — половина, груза нет. Лодка пустая, идёт легко. Навалились — аж летит.

Я пока... сублимировал с помощью весла — пропустил. Да и темновато. Аким начал девку из тулупа выпутывать.

Не знаю чего он хотел. Отеческое увещевание провести? Как он вожжу снял — она и кинулась.

Опять же, классика — "Кавказская пленница". Что первым делом получает освободитель молодой девицы? — Правильно: по морде.

У Акима и шапка в реку улетела. Девка его на борт сшибла, орёт, одной рукой за бороду таскает, другой молотит куда не попадя. Каких... энергичных "невест христовых" готовят здешние монастыри!

В "Святой Руси" не принято поднимать руку на чужих женщин и девок. Как с телевизором: в свой можешь пивные бутылки хоть каждый футбольный матч кидать, а в чужой нельзя: преступление против собственности. Вот мужички и растерялись.

А я-то вырос в обществе всеобщей демократии и равноправия. А если равные права, то и такие же обязанности. И наказания за их нарушение.

Серёдка у лодки пустая — два прыжка и я у неё на спине. На одной руке наручник сразу застегнулся, на другой — пришлось по почке приложить, чтобы бороду Акимову выпустила. Здоровая кобылища — как меня лягнула, так я и улетел.

Пока она, с застёгнутыми за спиной руками, с Акима слезала да встать пыталась, мне вожжа попала. Да не под хвост! Просто под руку. Три оборота вокруг лодыжки и пинка. От души. Она только мыркнула. За борт, головой вперёд.

Аким лежит-стонет. Хорошо она его спиной об борт приложила. За голову держится — шапка улетела.

На "Святой Руси" мужик без шапки — почти как баба без платка. Или позор, или пожар. Ну, ещё: церковь, похороны и начальник.

Только начал его подымать да усаживать — в двух шагах вымётывается из воды чудо-юдо чёрно-белое и орёт. Выплёвывая во все стороны воду и пытаясь заглотить воздух. Шуму-то сколько!

— Навались! Ещё раз. Ещё разик.

Лодка рванула вверх по течению, а чёрно-белый ком тряпья тихонько поплыл вниз. Тихонько, но — громко. Тут я за вожжу и дёрнул. Мелькнула белая пятка — обувка, видать, слетела. Дуру развернуло вдоль реки, и ком сбившейся на голове тряпок ушёл под воду.

* * *

Знакомо ли вам понятие "килевание"? А ведь для множества взрослых храбрых мужчин многие столетия это слово было синонимом ужаса.

Очень простое занятие: к связанному человеку привязывают две верёвочки и опускают за борт корабля. За одну тянут, другую травят. Протаскивают страдальца под килем судна и поднимают с другого борта. Просто купание с элементами подводного плаванья. Морскими уставами приравнивается к смертной казне. Применялась ещё древнегреческими пиратами, но настоящего расцвета достигло в флотах глубоко гуманных и чрезвычайно прогрессивных голландцев и британцев.

Одни привязывали наказуемого к снятой крышке люка, чтобы он, не дай бог, не порезался о наросшие на дно корабля ракушки и не отдал богу душу преждевременно от множественного кровотечения.

Другие начинали с подвешивания к рее вниз головой, для удлинения "трека" и большей наглядности. Различались быстрое и медленное килевание, непрерывное и с остановкой под килем... Наказание назначалось одиночное, двойное, тройное. Хотя только единицы за всю историю всех флотов смогли пережить тройное килевание.

В российском флоте эта форма показательного садизма была введена Петром Великим. И тут же отменена: моря у нас холодные, человек быстро теряет чувствительность и перестаёт мучатся.

* * *

Варвара пыталась выставить голову из воды, чтобы вдохнуть воздуха. Если бы натяжение вожжи было постоянным — её бы это удалось. Но лодка шла рывками — гребцы наваливались на весла, вожжа дёргала её за ногу, и она проваливалась головой. Потом натяжение ослабевало, ей было не на что опереться, она снова тонула.

Чем-то похоже на то, как меня везли в поганский полон животом на спине лошади: противный колебательный процесс, требующий непрерывного напряжения всех мышц и не дающий нормально дышать.

Аким ругался страшно:

— Запорю до смерти! Убью гадюку! Руки-ноги поломаю! На кого кидается, дрянь!

Предложенную мою шапку — выкинул за борт. Я понимаю — размер маловат. Но зачем же выбрасывать?

— Уймись, Аким Яныч. Пороть — пожалуйста. А руки-ноги ломать нельзя. Она же нам в учение отдана: "мясо — наше". Хочешь — почки отбей, или, там глазки выковыряй. Но кости ломать — нельзя. Не по правде, не по обычаю.

— Ты...! Ты меня ещё учить будешь! Яшка, выдерни дуру!

За это время я подтянул объект нашего спора к борту лодки. В отличие от Акима, я ей смерти не желаю, топить или иначе "лишать живота" не собираюсь.

Но если сама умрёт, захлебнётся, например — сильно грустить не буду.

* * *

Рывки в воде за ноги — один из наиболее эффективных методов убийства женщин.

Криминалисты ещё в самом начале 20 веке, проверяя гипотезу о возможности насильственного утопления в ванной, проводили эксперимент.

Подопытная, профессиональная спортсменка-ныряльщица, залезла в ванну, криминалист сидел рядом, они болтали. Когда он внезапно дёрнул женщину за лодыжку так, что та окунулась с головой — она захлебнулась. Потребовались немедленные и чрезвычайные усилия, чтобы её откачать. Десяток минут ныряльщица не подавала признаков жизни, и эксперт был уверен, что нечаянно убил женщину.

* * *

А тут как? Сейчас узнаю. Яков наклонился над бортом, пошарил в воде и, ухватив девку за лодыжку, выдернул в воздух. Она уже не трепыхалась.

Подёргав её вверх-вниз, ожидая что из неё выльется лишняя вода, Яков чуть подкинул растопыренное тело, и очень ловко приложил животом об борт лодки. Из кома тряпья, закрывавшего голову, раздались характерные звуки.

— Эк как у ей... душу выворачивает.

Ну, предположим, это — её душа.

Пришлось докапываться в мокрых тряпках до наручников и снимать их. Ключик-то только у меня. Яков внимательно наблюдал за процедурой, потирая собственные запястья — он-то с последствиями применения этого инструмента уже ознакомился.

— Куда её?

— Яша... Помнишь как мы на Двине ту сучку полоцкую увязали? Ну, под скамейку. Давай-ка.

Девушка лежала животом на борту, вцепившись в него руками. Раз за разом волна рвотных судорог прокатывалась по её телу, заставляя выплеснуть очередную порцию проглоченной речной воды.

Яков без проблем, пользуясь моментами полного бессилия после очередного приступа, стащил с неё всё тряпьё вместе с нательным крестиком, ладанкой и головным платком. Слабые попытки возражения — к рассмотрению не принимались.

Затем он побрызгал ей в лицо забортной водой, от чего она сбилась с ритма повторяющихся судорожных приступов, и, ухватив за мокрую косу, потянул к середине последней скамейки гребцов.

Просунул косу под скамейку и вытащил её голову на другую сторону. Девушка стояла на четвереньках, "кормой" в сторону кормы. Она всё ещё пыталась отплёвываться, восстановить дыхание. Яков подтянул её затылком к скамейке и обмотал косу вокруг доски.

Я, было, подумал, что на этом боевые наработки славных смоленских стрелков закончились, но — отнюдь. Понятие "степени свободы" здесь отсутствует в теории, но вполне присутствует в практике. Теперь Яков вывернул девкины руки ей за спину и связал. Поверх скамейки. Той же мокрой косой обмотал одно запястье, потом другое, так, чтобы они были плотно прижаты друг к другу.

Напоследок он скомкал её платок и всунул ей в рот. Затем, шнурком от её же креста перетянул кляп, обмотав шнурок вокруг головы. Внимательно оглядел плоды своих трудов, проверил натяжение вязок, подержал руку на её горле, прислушиваясь к судорожным сокращениям гортани, и укоризненно бросил мне:

— Вот. И никаких железяк.

Вона чего! Так это демонстрация правильной увязки! Логично. Если у девки есть коса, платок, шнурок... Может и поясок быть... "Всё своё ношу с собой".

А избегание железа — вообще очень древняя традиция. Устав святейшей инквизиции, например, ограничивал ассортимент применяемых пыточных приспособлений водой, вервием и деревом.

Я опустился рядом с Яковом на колени, просунул руку под скамейку и ухватил девку за левую грудь.

— А сердечко-то... Как у зайчишки. Пульс — под две сотни. Как бы не померла.

Понятие "пульс" — здесь отсутствует. Да и секундных стрелок здесь вообще... как класс. Но смысл понятен.

Яков равнодушно пожал плечами:

— Все под богом ходим.

Но мой способ проверки частоты сердцебиения заинтересовал — он тоже просунул руку под девкино тело и сжал ей другую грудь. Пальцы у "чёрного гридня" не чета моим — железные.

Как известно, проблемы не в прыщиках на лице, а в прыщиках вместо груди. Впрочем, и то, и другое лечится. Наше совместное лечение произвело на пациентку впечатление: Варвара ещё больше вылупила глаза, резко замычала сквозь кляп и сильно задёргалась.

— А вязки не ослабнут?

— Не. Волос мокрый. Высохнет — сильнее затянет.

У меня было ещё несколько вопросов по технологии, но снова влез Аким:

— Яшка! Подь сюда! Помоги гашник развязать. Сейчас я этой подлюке целку-то порву! Уж так засуну — до самых кишок! Носом пойдёт! Чтоб знала, сучка драная, своё место! Ишь надумала — на боярина кидаться!

Что-то дед развоевался. Вроде, выпили немного. Как-то оно... неправильно.

Я поразглядывал, как "верный Яков" помогает своему господину справится с завязками на одежде, с глубоким душевным сожалением отпустил машинально разминаемую в ладони "девическую прелесть" и, вставая на ноги, потянул к себе дрючок. Который и упёр Акиму в грудь, остановив его в последний момент.

— Не дело говоришь, Аким, не по правде делаешь.

Аким изумлённо уставился на палку, упёршуюся ему в грудь. Затем гримаса злобы перекосила его лицо.

— Ты...! Ты хрен собачий...! Ты чего творишь?! Ты в кого палкой тычешь?!! Ублюдок сопливый! На отца родного...!

— Девка — моя добыча. Я — Нематову заботу решил, мне Немат её в научение отдал. Вот это (я щёлкнул по белеющей ягодице) — моё. И кому ей целку ломать — мне решать.

— Ты...! Бестолочь плешивая! Из-за сучки бешенной...! Ты против воли отца родного...!

— Какая я бестолочь — ты нынче видел. Я додумался, ты — нет. И в воле твоей я никогда не был. Вспомни — у нас уговор был. Добрый совет я всегда выслушаю. Но дела свои сам сделаю. И — что моё, то моё. Или словам твоим — веры нет?

Аким бешено смотрел на меня. Яков поглядывал искоса. Оружие у нас убрано, но он и кулаком может насмерть вдарить. Дальше, открыв рот от внимания, сидел кормщик. Как бы он нас на мель не загнал — совсем на реку не смотрит.

— Ну и хрен с тобой. Хочешь её первость попользовать — на, ковыряйся. С этой слизнячкой — мокрой, да холодной, да скользкой — вожжаться...

Ага. "Не очень-то и хотелось..." — я и сам себе такое частенько повторяю.

Аким, злобно фыркая себе под нос и раздражённо отталкивая Якова, пытавшегося помочь ему с одеждой, уселся на кормовую скамейку.

— Ну, давай, кажи, на что ты годен. Хвастай.

Ну, не уймётся дед! Не может он вежливо отступить. Подкалывает ещё...

Факеншит! Так мне чего, показательную случку здесь устраивать?! Демонстрационное порно? А есть варианты?

Немощь в этом деле в "Святой Руси", как, впрочем, и вообще в средневековье, убивает авторитет на корню. Не можешь всегда, везде, всё, что шевелится — значит, вообще не можешь. Быть вождём, лидером может только "муж ярый". Который как пионер — всегда.

Я пошёл на лобовой конфликт. Теперь нужно дожать. Иначе — слабак. Эту девку вот прямо сейчас, вот так публично трахнуть — моя обязанность. Феодальная повинность. Тут не мои желания — обязалово.

Вывернуться из этой "истории" можно только с "потерей лица".

Да и не очень-то хочется. Выворачиваться.

В ладони ещё оставалось ощущение её грудки. Маленькой, крепенькой, тёплой после моей... "проверки пульса". А вот задница...

Как известно, ягодицы у женщин — самый холодный участок поверхности тела. В начале, "до того как". Потом-то... Но до "потома" ещё дожить надо. А пока — мокрое, холодное, скользкое, дёргается. Б-р-р... Так, где тут у неё что?

Вязка типа "доска в косе" и вывернутые поверх доски руки, очень ограничивали свободу её движения. Но девушка пыталась сжиматься, елозить. И выла сквозь кляп.

— Точно говорю: тебе титьку ещё искать надо. А не бабскую потаёнку. Ковырятель — ...звёздоискатель.

Я обернулся через плечо на выдавшего эту сентенцию Акима:

— Чего захочу — того и сыщу.

И, не отрывая задумчивого взгляда от Акима, растопырив, наконец, пальцами её внутренние губы, вдвинул. Девка взывала на два тона выше, попыталась выгнуться, мало не разбив затылок об доску, заколотила пальцами ног по днищу лодки.

Ё! Я бы тоже так повыл! Кабы была моя воля...

И немедленно уполз бы в сторонку, баюкая своё... хозяйство. Больно же! Будто ножом режут. Слава богу, насчёт ножика... личным опытом не обзавёлся. Что такое "обдирочный станок" не сталкивались? Чего-нибудь особо ценного туда не всовывали?

Бл-и-ин... Очень хочется надеяться, что мою перекошенную морду население нашего плавсредства воспринимает как выражение крайнего сладострастного восторга.

Дух перевёл, аж слезу вышибло. Ну, вроде бы, дальше полегче будет. Как у ребёнка — головка прошла. Хотя... направление обратное.

С этими девственницами... Да сколько ж это будет тянуться! Девка вопила непрерывно, колотясь затылком об скамейку, ногами об днище, едва не выдирая волосы с головы и выворачивая руки из плеч.

Кулачки её связанных рук перед моими глазами судорожно сжимались и разжимались. Она, обезумев от боли, беспорядочно рвалась из своей косы.

А я... озвучивал пошаговый отчёт о выполненных работах.

— Вот, Акимушка, сыскал я, к примеру, бабёнку в девке.

Аким с громким стуком захлопнул рот.

— Эка невидаль. Да в каждой...

— Не скажи. В этой, глядишь, ещё и внучек тебе сыщется. Ежели я постараюсь. Так-то.

Ну вот и всё — до упора. Дальше некуда. И так — достал. До чего-то... болезненного. То-то она опять рванулась. И кулачок выкрутила.

Рука её, после неудобного вывернутого положения бессильно упала. Рядом на скамейку верхом уселся Яков:

— Не помешаю?

Вернул руку на место как неживую. Заново обмотал волосами и затянул. Девка несколько подёргалась, обмякла и поутихла. Теперь — назад. Под всхлипывание этой дуры и всхлюпывание её крови. Не замараться бы — подол рубахи придётся взять в зубы, а штаны сдвинуть дальше, ниже колен.

Далее пошёл рутинный процесс, состоящий из повторения хорошо знакомых возвратно-поступательных движений.

"Повторение — мать учения".

Размышляя над местом данного процесса в общей картине мироздания, могу предположить, что повторение — вообще всем мать. Кроме тех, кто икру мечет.

А вот с чего Аким так... взпзд...ся? Ну, убил он Ивицу. И что? Баб и девок в вотчине полно. Светана и Беспута сами к нему бегали. Мне ж докладывают. Нет, тут дело не в "чресельном томлении".

А! Дошло: дело в вятшести! Ну конечно! В Рябиновке мы с ним нормально общались: "ты меня не ешь, и я тебя не кусаю". Зоны ответственности — определились и устоялись. Нормально друг другу подыгрывали. Хоть с теми же купцами рязанскими. А тут... "вышли в свет".

В Елно посадник с Акимом — вась-вась. Боевые сотоварищи, Аким — старший. Здесь — Немат и вовсе чуть не облизывал: "батюшка про геройства ваши сказывал".

Акиму мерещится возвращение к прежнему статусу — славного сотника храбрых стрелков. Из воинских начальников в княжестве — в первой десятке. Он свою залежавшуюся вятшесть вытащил и разминает. Как он ходить будет, говорить, смотреть... думать и чувствовать. Как и положено одному из самых к светлому князю ближних храбрецов. Чтобы всякий встречный-поперечный по первому его слову — поклон с уважением и побежал быстренько.

А пока свой гонор, молью трахнутый, на нас, на ближних своих тренирует.

"Бей своих, чтобы чужие боялись" — наше, исконно-посконное.

Я — "за". Мне ветошь топтаная на месте "батюшки" — во вред. Дела будем делать вместе — одному мне не справиться. Да и не пустят малолетку к серьёзным делам.

Но отпускать его в свободное плаванье... Он таких дров наломает... Он бы Немату наше серебро отдал, а потом сказал:

— Пошёл, Ванька, нахрен! Будут ещё яйца курицу учить! Ищи ещё серебра.

И фиг его знает, как бы мы потом выворачивались. "На всё воля божья" — здесь рефреном постоянно.

Как найти оптимум? Между его подчинением и его самостоятельностью. Непонятно. Но пока — доламываем дальше. Чтоб у меня и "батюшка родненький" — "знал своё место".

Вот я с этой дурой... кончил. Что теперь? Предложить Акиму? Как это будет воспринято? Оскорбление? Любезность? Искательство? А и фиг вам — старый дурень у меня прощения не просил, обойдётся. Следовательно, и его люди — во вторую очередь.

— Ивашко, побаловаться хочешь? Подмой её только.

Ивашко плесканул горстью свежей забортной воды по опухшим, заляпанным кровью и спермой половым органам и ляжкам девки. Она, несколько сомлевшая от предыдущей процедуры, резко открыла глаза.

Прислушалась к происходящему сзади, дёрнулась... и затихла, покорно закрыв глаза снова. Я перебрался на Ивашкино место, взял весло и, поймав ритм, снова задумался о женщинах. Естественно — я же о них всегда думаю.

Вот за последний месяц я поимел Великую Княгиню, Елицу и эту... Варвару. Какая нахрен любовь! Обеспечение безопасности, излечение сумасшедшей, урезонивание дурня старого... Вместо достижения удовольствия — исполнение общественно-социальных функций средневекового феодала. Нет, своё-то я всегда получу. Но ведь и "своё" бывает разное. Разного... качества и объёма.

Как работа: обязаловка, профессионально-сословное совокупление.

* * *

Прав, прав был старина Маркс! Когда писал, что только пролетарский секс — настоящий. А у буржуев — сплошные ханжество и фарисейство.

Странно, что попаданцы совершенно не рассматривают этот аспект. Только дон Румата... да и то — не смог.

Ему, человеку далёкого коммунистического будущего, секс с малознакомым человеком — ну совершенно не приемлем. Даже ради спасения человечества и по заданию правительства. Виагры, видимо, при коммунизме нет. Он — не смог, а девушку насмерть в застенках замучили. Другую — смог. Так и её застрелили! Как-то... безысходно получается.

* * *

Обязательность демонстративного сношения в нашей ситуации воспринималась не только мной. Вслед за Ивашкой место у девкиной кормы занял Чарджи.

Обычно принц торконутый несколько... брезгует. Хочет быть первым. Хотя бы после последней бани. Но здесь исполняется ритуал: доказывается целостность моей команды, её превосходство над командой Акима. Ваш вожак — слабак против нашего. И вы — такие же. Ждите объедков.

А в моей команде особенно чётко, перед лицом "противника", демонстрируется единство, дисциплинированность, исполняется "табель о рангах".

Сейчас, после Чарджи, его место займёт Николай. Потом — Сухан. А уж после, если я соблаговолю, пустят кого-нибудь из Акимовских — Якова или кормщика.

— Вона уже и посад видать. Ещё с версту и на месте будем.

Придётся Николаю до следующего раза потерпеть.

В предрассветных сумерках, среди сползающего с Днепровских круч тумана проглядывает крест местной церковки. Мы встали за стенами, так что погрузку начнём сразу.

— Яков, будь любезен, увяжи девку. Чтобы не маячила и много места не занимала — нам груз разложить надо.

Яков смотрит на Акима. Ну что, будем продолжать вспзд... или как? — Аким опускает ресницы.

Хороший мужик Аким. Нервный временами. Но — отходчивый. Хорошо, что мне в "батюшки" такой попался. Был бы такой же долбодятель с длинной памятью, как я сам... Так уже и не было бы. Либо — кого-то, либо — обоих.

Яков отвязывает девку. Та только тихонько стонет, не открывая глаз. Изредка охает. Потом начинает повизгивать — Яков расплетает ей косу на две. Мокрые, перепутавшиеся волосы разделяются плохо, он раздёргивает пятернёй.

— Бабья вязка. На две косы.

Учиться, учиться и ещё раз — учиться. Пока учат. Хотя мне с наручниками как-то понятнее.

Яков усаживает девку на дно лодки, заставляет согнуть и до предела развести колени. Прижимает её висок к наложенным друг на друга лодыжкам и одной из кос тщательно приматывает одну к другой. Девка пытается отталкиваться, но руки затекли от неудобного положения — силы нет.

Для рук используется вторая коса: локотки сводятся за спиной и так же приматываются друг к другу.

— Добрая коса — большое подспорье. Дуры свою вязку завсегда с собой носят. А ещё можно трёх-четырёх вместе косами увязать. Тогда точно не разбегутся — сговориться не смогут, так и будут на месте топтаться.

Русская идиома "повязать косами" со смыслом — перессорить женщин — отсюда? Кормщик продолжает делиться опытом в части упаковки особей противоположного пола. Откуда у него столь обширные познания?

— А ты вот, боярич, не в обиду тебе сказано, всем бабам да девкам в вотчине — косы рубишь. Теперя и не ухватить, и не увязать, как с дедов-прадедов повелося.

Ещё один... скорбец по старине. Или правильнее — скорбун?

— На кой чёрт мне в вотчине бабы, которых привязывать надо? Не любо — пошла вон.

— Не скажи, не скажи. Такие дурные бывают. Как кобылки молодые: пуганётся куста тёмного да понесёт. Да прямо волкам лесным в пасть. Вот давеча...

— Давай к берегу. Вон к тем мосткам встанем.

Прерванный мною словоохотливый кормщик обиженно сопит и поворачивает к берегу, девку накрывают тулупом — не к чему голышом маячить, лодка тыкается носом в песок, я соскакиваю, протягиваю Акиму руку. Ишь какой шустрый — Аким старательно не замечает моей руки и перебирается на берег с помощью Якова. День, минимум, будет показывать обиду. Вот потом и поговорим серьёзно. А пока — погрузка. Побежали.

"Хором и батьку бить легче" — большая команда проводит погрузку стремительно. Напоследок успеваем и позавтракать на постоялом дворе и, солнышко только встало, вываливаемся в Днепр.

Меня с вёсел сразу высаживают: нервный я.

На самом деле — я быстрый. Но они этого не понимают. Зато хорошо понимают, что я остальных обгоняю.

В идеале момент начала и конца гребка всех членов экипажа должен быть одинаков. Но даже у профессионалов разница между гребцами в одном экипаже составляет несколько сотых, а иногда и десятых долей секунды. А в нашей "распашной четырнадцатке с рулевым"... и вовсе. Команду надо согласовывать, я тут только мешаю.

У меня семь человек, к "черниговской бригаде" ещё Хохряковича добавил — нефиг Домну печалить своим счастливым видом.

Артёмий-мечник хотел с нами идти. Но мы подумали, и я решил... А он согласился. Типа: болеет он. А я сам на месте разберусь. Нет, я ему верю! Но... бережёного бог бережёт.

Марьяша в столицу рвалась. Но Аким посмотрел на Чарджи с веслом и сказал — "нет!". Что там насчёт волка, козы и капусты в одной лодке?

У Акима девять рябиновских. "Пауки" — в поле, пердуновские — в деле. Все при деле — людей взять негде. Да ещё и неизвестно на какой срок.

Только вышли на стрежень — пошёл характерный запах. У меня так кондиционеры попахивали, аммиак травили. А здесь-то откуда?

Народ подозрительно принюхивается и оглядывает соседей. Аким обиженно молчит, отвернувшись к берегу. Значит — мне:

— Ну, добры молодцы, признавайтесь — кто в штаны наделал?

Все дружно возмущаются. Яков, кивнув сидящему рядом со мною на корме Николаю:

— Весло возьми.

Сдёргивает тулуп. Точно — лужа. А что ж вы хотели? У женщин ёмкость мочевого пузыря в полтора раза меньше мужского.

Наши "матросики" дружно восхищаются неожиданным зрелищем. Так это, по "Оптимистической трагедии":

— А под тулупом-то у нас того... баба.

Яков, как нагадившего котёнка, тычет её лицом в лужу. Потом, глядя в её багровое лицо, озабоченно выковыривает провалившийся в горло девушки кляп. И тут же получает зубами по кулаку.

Укусила. Крепка девица! Отстаивает свою свободу до последнего. Ну и кто будет у неё последним?

Буркнув себе что-то под нос по-лаоконски, Яков запихивает девку в пустой мешок и, придерживая за горловину, перекидывает за борт.

Начавшаяся, было, струя женских ругательств, прерывается тихим течением струй речных. Вокруг становится очень... элегично. Ранний восход, нежный ветерок, тишина, мирный плеск волн...

Все выжидательно смотрят друг на друга. Я поворачиваюсь к кормщику:

— Не спи, дядя. Командуй. А то на место к ледоставу придём.

— Э-э-э... И-раз, и-два...

Гребцы ловят ритм, подстраиваются друг к другу, лодка, вильнув пару раз, выравнивается и разгоняется.

* * *

Мировой рекорд в академической гребле на распашной восьмёрке с рулевым — 22.2 км/час. Но это на дистанции в 2000 метров. И уж конечно не для грузовой плоскодонки.

На больших дистанциях типа Тур дю Лак Леман (больше 160 км) или Ла-Манша (больше 30 км) средняя скорость спортивной лодки — 0.5 — 1.5 км/час. Для сравнения — средняя скорость течения на Верхнем Днепре — 0.3 м/c, 1— 1.5 км/час.

* * *

В народной песне так и сказано:

"Вниз да по речке

Вниз да по Казанке

Сизый селезень плывёт"

Верх-то ему тяжеловато будет. Вспотеет бедненький. А тут ещё:

"Три деревни, два села,

Восемь девок, один я".

Не осилит, надорвётся. Восьмерых-то... Кстати, а как там наша? Прополоскалась уже?

Яков отвечает на мой вопрос молча: поднимает на руке мешок из воды, прислушивается к доносящимся оттуда звукам... И снова опускает.

— Не ещё.

Дайвинг продолжается.

Я перебираюсь на нос лодки, скидываю с себя всю одежду, включая косынку, и усаживаюсь лицом вперёд. Медитирую. Загораю. Редкий момент, когда я могу выровнять окраску, замаскировать свою "шкурку с искоркой".

Не смущать посторонних "короной" на интересном месте. Трифе я объяснил. Так это... теологически. А она уж и Елице, под большим секретом. Вся вотчина знает, шушукается, но... молчит.

Хорошо. Солнышко светит, ветерок поддувает. Тут, на середине реки, ни комаров, ни прочих... кровососущих. Сейчас окунусь и обсохну. И снова окунусь... Вот прямо так с лодки и бултыхнусь...

Оп-па... А чего это там плавает? Большое, тёмное, длинное... Подводная лодка? Где?! В "Святой Руси"?! Акула? Кашалот? Гигантский кальмар? В Верхнем Днепре?! Щука-мутант? Со щупальцами?!

— Эй! На корме! Лево руля! Живо!

Что-то скрипит по днищу, гребцы косятся через борт. Когда эта... хрень остаётся за кормой, кормщик, в ответ на мой испуганный взгляд, с чувством глубокого превосходства "мужа доброго" над "сопляком плешивым", объясняет:

— Топляк. Дерево где-то вывернуло в половодье, вот и несёт. Ещё не встало. А то можно и днище пробить.

"Не купайтесь в незнакомых местах" — ОСВОД, таки, прав.

Глава 215

На корме начинается какая-то возня:

— Николашка! Да ты ослеп совсем! Ты куда суёшь-то?!

Девку уже вытащили. И из воды, и из мешка. Коллективные взаимоотношения возобновляются с прерванного такта.

— Куда надо — туда и сую. Тоже мне, деревенщина сиволапая учить будет. У бабы же тут две дырки. Вот я и вторую-то... целкость... У-ух... Эта-то поменьше. Плотнее будет.

— Дык... гля как она... Попортишь же бабёнку! Порвёшь же ж! Вона как её корёжит.

— Ни чё. Бабы... они терплячии. По первости — всегда так. А после... ни чё, разработается.

Аким вскидывает бородёнку: сейчас начнёт мозги вправлять. И натыкается на мой взгляд. Фыркает и отворачивается к борту. Чтобы ты не думал по поводу анального секса — это мои люди. И указывать им — только моё право. Хочешь сказать — скажи мне. Дуешься? — Тогда любуйся да помалкивай.

Кажется, только теперь до Варвары дошла специфичность её нынешнего состояния. Лица я не вижу, но в скулеже проскакивают уже не ругательные, а просительные, умоляющие интонации.

Как обычно: боль пугает человека. Но ужас вызывает новизна: боль, причиняемая каким-либо непривычным, противоестественным, невиданным способом. А ощущение рутинности, бесконечности действия — усиливает воздействие на душу.

Когда не знаешь какой ещё гадости ждать, как долго она продлится — особенно страшно.

Совсем другая музыка пошла, совсем не та, что звучала в её речах в усадьбе, полных глубокой убеждённости в своём абсолютном праве на истину в последней инстанции, в праве судить и казнить, когда она брата родного ругала да наложницу его за волосы таскала.

Была госпожа боярышня. В своём исконном, прирождённом, христом богом подтверждённом... праве. Стала — "мясо на ножках". А всего-то — и 12 часов не прошло.

* * *

Очень многие сочинители совершенно не учитывают фактор времени. Посылают своих героев в самые чрезвычайные ситуации, и делают вид, что у них тот самый "казак лихой" — "каким ты был — таким остался". А в реале... Всё зависит от силы и формы воздействия.

От боли человек умирает за секунды — болевой шок. Седеет — за минуты. За десятки минут — сходит с ума, теряет память, способность управлять конечностями или кишечником. Меняется психологически.

Опыт ленинградских блокадников показал, что полная голодовка продолжительностью в 72 часа оставляет в психике необратимые изменения. Навсегда.

Энтропия и здесь торжествует: уморить человека или свести с ума легче, чем добиться наперёд заданного результата.

* * *

Мы тащим Варвару в Смоленск. Глупость, но у меня нет выбора. Там у неё знакомцы, монахини, у которых она жила, другие послушницы. Нужно сделать так, чтобы они её не узнали. И чтобы она не обратилась к ним за помощью.

Просто утопить? — Нехорошо. Сунуть по прибытию в поруб на цепь? — Так я ещё не знаю где мы вообще встанем. И на чужом дворе... в поруб... секретность не обеспечивается.

На корме снова шевеление. Отыгравший своё Николай отправляется на скамейку запасных, в смысле — гребунов. А Сухан повторяет уже знакомый трюк: прополаскивание девушки в мешке за бортом лодки. Поймав его взгляд, одними губами произношу:

— Дао.

Ну вот, это надолго. Пускай аборигены приобщатся к сокровищнице мировой культуры на наглядном примере. Надо же мне хоть какой-то прогресс прогрессировать. Да и уважения ко мне и моим людям прибавится. Ахать и завидовать будут все. Потом каждый попытается повторить. Обезьянья наследственность постоянно бьёт хомосапиенсов по голове. Замордуют девку до смерти... Хотя... почему "замордуют"? Это ж не "морда"?

"Эти немытые грязные скоты, готовые во всякое время публично возлечь со всякой...".

Я — не Саша Македонский. Он своих македонцев вот такими словами ругал и стал великим царём. А я не хочу в цари. Я лучше по простому — "ванькой". Опять же: македонцев для ругани нет. А с нашими ругаться — себе дороже встанет.

Хорошо-то как! Мерный скрип уключин, мерный плеск воды, заинтересованные, весёлые голоса за спиной. Солнечное тепло, солнечный блеск на речной глади пробивается через прикрытые ресницы, ветерок... Сочетание жары и свежести... полный отдых души и тела... Счастье...

18 часов ходу. В середине дня перекусили всухомятку, не приставая к берегу — река-то всё равно несёт. А вот с ночёвкой...

Лодейщики всегда ночуют на берегу. В отличии от плотогонов. Возчики почти всегда становятся под крышу. Лодейщики... по-разному.

Кормщик наш этих мест не знает, Аким, будучи сотником, не интересовался. Николай... просто напутал. С первого места нас погнали, со второго сами ушли: падалью несёт, дышать нечем.

Уже в темноте встали на чистом речном пляже. Пока лодку затащили, разложились, кулеш заварили... темно уже.

— Боярич, чего с девкой-то делать будем? Сдохнет же.

Варвара старым белым пнём лежит на песке. Кляп у неё вынули, но кричать или ругаться она уже не может. Только тяжёлое, с всхрипом дыхание.

— Развязать, прополоскать, в тулуп завернуть.

— Дык... развязать-то... косы-то... только резать.

Я победно посмотрел на стоящего рядом Якова. Вот, видишь: ваши народные методы — одноразовые. А мои технологии — многооборотные.

— Хохрякович, подь сюда. Девку — обрить. Везде. Помыть, ссадины и синяки смазать.

— А чегой-то я?! Как ять — так все, а как обихаживать — Хохрякович. Чтоб я своим ножом, которым хлеб... ейную потаёнку брил...

Я сходу начинаю улыбаться. Постепенно заводясь и переходя в оскал.

— Парниш-шечка, ты не забыл с кем разговариваеш-шь? Место своё помниш-ш-шь? А то... есть такая забава у степных народов — вытяжка называется. Не слыхал?

Вообще-то, "вытяжка" — исконно-посконная забава донских казаков 17 в. Но, предполагаю, она и раньше применялась.

Чарджи и Ноготок подходят ближе — интересуются. Впрочем, и остальные подходят или поворачиваются. Кому-то интересен конфликт в моей команде, кому-то новые истины от Ваньки-ублюдка.

— Берут человечка, связывают ему локоточки, снимают порточки, навязывают на уд ремешочек, берут другой конец ремня в руку и скачут. Человечек чего делает? Правильно: бежит за конником. Изо всех сил. Старается, торопится. Иной раз и коня придержат — отдышаться дозволят. И снова. Пока игра не надоест. Тут человечек падает. А уд его на верёвочке дальше по степи подпрыгивает.

Народ слушает внимательно. Чарджи отрицательно качает головой — здешние степняки до такого ещё не додумались. Ноготок шевелит губами — повторяет про себя для памяти описание метода.

— А вот чего я не знаю, раб мой верный Хохрякович, так чего с человеком раньше случится в воде: уд оторвётся или человечек захлебнётся? Может, ты проверить хочешь?

Ноготок, внимательно слушавший меня, задумчиво произносит:

— Только надо не на чистой воде, а где топляки, коряги. А то — сперва захлебнётся. Вроде бы...

Хохрякович бледнеет на глазах, непонимающе обводит взглядом стоящих вокруг, начинает хватать ртом воздух и рушится к моим ногам:

— Господине! Помилосердствуй! Прости дурня безмозглого! Бес попутал! Я — счас, я — счас...

Не вставая с колен, кидается к лежащей девке, суетливо достаёт ножик, пилит, дёргая, её косы, постоянно оглядываясь на меня.

Точно — дурак. Шуток не понимает.

А я — шутил?

То, что окружающие в словах "Зверя Лютого" смешного не видят — понятно. Но я и сам в себе...

Хохрякович в темноте и суете несколько раз порезал девушку. За каждый порез — наряд. Ты, милок, у меня вечным дежурным будешь. Домну обижать — не прощу.

— Неровно бреешь. Остаётся местами. Смотри.

Беру нетолстую простую нитку, делаю петлю, перекручиваю восьмёркой. И ещё раз, и ещё. Оптимум — 5-6 раз. Растягиваю восьмёрку на пальцах обеих рук. Чуть растопыривая пальцы одной и сдвигая пальцы другой — двигаю перекрутку влево-вправо.

— Видишь? Накладываешь на кожу, смещаешь перекрутку. Волосы на коже подхватываются и затягиваются между нитками. Теперь дёрни. Всё — гладенько.

— Во блин! И чего? И везде так можно?!

— На выпуклых и плоских участках. Так даже брови выщипывают. А подмышками придётся ножиком скрести.

— Господине! Ну ты вооще! Вот так просто?! Ну, блин! И откуда ж у тебя такая ума палата?

— Оттуда. А ты хлебало на меня разевать надумал. Иди.

Не во все же эпохи у женщин были щипчики или мастера по работе с твердеющим воском. А такая приспособа — всегда под рукой. И мера боли легко дозируется — пару волосиков прихватил или пучок.

Как обычно в походе — первый день самый тяжёлый и суматошный. Мужики быстренько заваливаются спать, а я, продремав день, изображаю Деда Мороза — "дозором обходит владенья свои".

Ещё в темноте — подъём, ещё до восхода — лодку на воду. Смурные, невыспавшиеся, с больными спинами и поясницами гребцы мрачно наблюдают, как я меняю вязку девке.

Из разной скобянки, понаделанной Прокуем как образцы для продажи, достаю наручники и застёгиваю на её запястьях спереди. Кто-то из рябиновских начинает, было, учить как надо правильно. И замолкает, наткнувшись на взгляд Якова.

Теперь отводим скованные запястья к её затылку и застёгиваем обруч-ошейник, прихватывая им к шее коротенькую цепочку между браслетами.

Яков осторожно проверяет на палец плотность крепления. Хмыкает при виде гравировки на ошейнике: "рябинино".

— Поглядим.

Только глядеть досталось мне: у Варвары начался жар. Пришлось прополоскать портянки и мокрыми накладывать ей на лоб, на шею, в паховые области.

А чего я, собственно, суечусь?

"Чем лечим — тем и калечим" — лечебная народная мудрость.

И — наоборот.

Девку снова засовывают в мешок. Она слабенько вырывается, скулит, в глазах — совершенно животный ужас. Как у утопляемого котёнка.

"Она как рыбка без воды свой бедный ротик разевала".

Воды для "бедного ротика" — сейчас будет много.

— Ну-ну, девочка, дядя тебя просто искупает, макнёт и вынет.

Яков опускает мешок за борт и смотрит на меня. Секунд через пять мешок за бортом начинает сильно дёргаться. Ещё через пятнадцать — прекращает. Ещё через десять Яков вытаскивает на борт.

Из развязанной горловины появляется некрасиво перекошенное лицо рыдающей девки.

— Ну-ну. Испугалась, глупышка? Я же сказал — макнут и вынут. Я тебя топить никому не дам.

Я поглаживаю её по опухшему лицу, по исцарапанной коже лысой головы. Вдруг она прижимается к моей руке губами, начинает быстро-быстро целовать, бормоча:

— Не надо... не надо больше, пожалуйста... ради Христа... смилуйтесь... родненькие, хорошенькие, миленькие... не надо...

И заливается слезами. Горячие слёзы среди холодной речной воды хорошо различимы. Наконец, всхлипывая, затихает.

Вот и славненько — вытекающая кровь очищает раны тела, свободно льющиеся слёзы — раны души. А мокрый мешок создаёт жаропонижающий компресс по всему телу.

К вечеру нашёл старый драный мешок, пробил в швах дырки для головы и рук, надел. На голову ей замотал, вместо платка, кусок разодранной мешковины. Народ старательно комментировал мои кутюрьёвые способности:

— Батя мой раз на огороде такое же пугало поставил.

— И чего?

— Чего... Вороны с перепугу урожай и за прошлый год вернули.

Остряки. Неудобная и некрасивая одежда — стандартный способ подавления психики. Для женщин — особо действенен. А для бывшей боярской дочери и бывшей монастырской послушницы, привычной к удобной, чистой, довольно статусной одежде — чрезвычайно.

Главное: в таком виде она к своим подружкам в городе не побежит. А и встретится случайно — перейдёт на другую сторону улицы.

Она от меня не отходит. Даже "в кустики" — только со мною. А уж когда один из мужиков её мимоходом за попку ущипнул... Чуть я встал — скулит и плачет. Опять я себе... "прикрасу на шею" надыбал.

Интересно, они с её бывшей холопкой похожи как сёстры. Может, сёстры и есть. Выдавать замуж беременных наложниц — стиль жизни и на "Святой Руси", и в Императорской России. Тысячу лет, на тысячах вёрст.

Что выводит проблему инцеста на уровень специфики генезиса народа. Что у Немата родится? — Единокровные брат с сестрой...

"Родила холопка в ночь

Не то сына, не то дочь

Не мышонка не лягушку

А неведому зверушку".

К вечеру третьего дня пришли в Смоленск. Аким... вятшесть демонстрирует. Понятно же: соваться вечером в город, где нас не ждут — глупость. Причём — опасная.

— Да чего думать-то? Я етом городе стока лет...! Меня тута каждая собака знает...! Да я в любой дом тока стукну...! Это ты тут никто, а я — Аким Рябина! Итить вашу ять!

"Прихожу к себе домой, -

Я не я и дом не мой.

В психбольнице мой диагноз:

Застарелый геморрой".

Фольк снова прав: ночная швартовка — "геморрой" в полный профиль.

Я уже говорил: приезжий, чужак — всегда цель для местного криминала. Больше всего в русских городах приезжих — на пристанях. Поэтому нижние приречные районы русских городов — "подолы" — превращаются в городскую клоаку, накопители отбросов городского общества. Сначала человек работает, к примеру, грузчиком, потом — перебивается случайными заработками, потом — случайными кражами или обманами пришлых. Потом... тать, разбойник, нищий, попрошайка. Некоторые сразу с этого начинают. Кубло.

И тут мы такие... тёпленькие. Куда становиться — не знаем. Чего кому платить — не ведаем. Где как ночевать, где костёр разжечь, где дров взять...

Встали к какой-то пристани. Только привязались, только начали по сторонам ночлег искать, подходят четверо. Оружные... разнообразно. Старшой, с мечом и в шишаке сразу в наглую:

— Кто такие? Почему без спроса? А ну, отваливай!

Аким сперва гонором:

— Я! Аким Рябина! Сотник смоленских стрелков!

— Рябина? Не слыхали такого. У стрелков сотником — Цукан Щавеля. Брешешь ты, дядя. За брехню надо бы взять тебя — да к тысяцкому на двор. Ну да ладно, заплати и проваливай.

Аким как-то... растерялся.

— Скока ж, служивые, хочите? Чтоб с причалом и без беспокойства?

Тут Николай влез:

— Так тебя ж Репа звать. Репа Вонючка. Тебя ж в прошлом годе за татьбу на торгу плетью били! Чтобы татя, да в пристаньскую стражу... Чего, ребятки, надумали с дурней проезжих серебрушек состричь?

Опа! Тема знакомая. И по Демократической России, и по Остапу — сыну "турецкоподданого". Поэтому и реакция моя чуть быстрее:

— Сброю к бою. Чимахай вразуми доярок.

Просто Чимахай уже на пристани стоит, как раз топоры свои из узла достаёт, чтобы за пояс убрать. Но — тормозит:

— Эта... А бабы-то где? Ну... доярки-то?

— А вот стоят. Хоть и не бабы, а тоже доить надумали. Нас. Эй, дояры! Пояса, брони — долой. Кто побежит... Сухан, сулицы взять.

И остальные мои — уже все с точёным и обнажённым в руках.

"На берегу доярка доила корову. А в реке всё отражалось наоборот".

Получилось как отражалось. Ушли молодчики не солоно хлебавши. Как здесь говорят: "пошёл по шерсть, а пришёл стриженным".

Красиво? — Конечно. Только сколько фырканья было, когда я своих учил! Я же поломал один из базовых принципов здешней воинской выучки!

Средневековый воин имеет навык собираться... долго. Нужно кучу неудобных вещей на себя одеть, всё на завязках, ремешках, шнурочках. Иное и вовсе — только со сторонней помощью. Обвешаться, приладить, подзатянуть, примериться...

А мне довлеют нормы другой эпохи:

— Через 45 секунд — на плацу с оружием!

Мне, из-за моей "беломышести", брони противопоказаны. Шашечку на спину — вот он я!

После десятка "учебных тревог" "мужи мои" чётко определились: если "учебная" — выбегать хоть в исподнем, но — с саблями, если "настоящая" — сперва "брони вздеть".

Вот "антивоенный" навык и пригодился. Или правильнее: "антивоинский"?

На песке возле пристани костёрчик разложили, повечерять бы. Опять бежит один:

— Тута нельзя костры жечь! Пожар будет! Счас стражу позову! Не хошь — давай денежку.

Аким — злой, головой Якову кивнул. Тот и приложил с маху. Мне аж жалко мужика стало — тройное сальто с визгом.

Этот исчез — ещё ползут. Уже совсем... гноище. Грязные, драные, у кого — бельма, у кого язвы, кто — с клюкой. Волосы не стриженные, сальные. По шапкам да платью насекомые шевелятся...

— Подайте Христа ради!

Аким скривился, но командует своим:

— Бросьте убогим хлеба, чего нынче не съедим.

А мне поучение Ивашкино вспомнилось. Как он в походе меня остановил:

— Подашь хоть что — со всей округи сбегутся, всю ночь выть будут.

* * *

Опять же, Ганс Христиан Андерсен в "Калошах счастья" солидарен более с Ивашкой, нежели с Акимом:

"У ворот гостиницы сидело множество нищих-калек, даже самый бодрый из них казался страшным сыном голода. Словно сама нищета тянулась к путникам из этой кучи тряпья и лохмотьев.

— Господин, помогите несчастным! — хрипели они, протягивая руки за подаянием.

...

Открыли окно, чтобы впустить свежего воздуха, но тут в комнату протянулись иссохшие руки и послышалось опять:

— Господин, помогите несчастным!".

У меня нет волшебных калош. Чтобы мгновенно убраться из этой... "Святой Руси".

* * *

— Хлебушка? Да без проблем! Только сперва помыться.

— Эта... а почто? Господине! Третий день... маковой росинки... язвами аки Иов многострадальный... истязаемый оводами и шершнями... одной лишь верой христовой спасаемый... на его лишь милость уповая...

— Первое лекарство от несчастий и болестей — милость господня. Вторая — чистота телесная и духовная. Злата алкаете, а сребро расточаете втуне? Выкинуть всех реку. А уж потом я вас лечить начну.

Рассосались быстренько. Даже и безногие.

Ну вот, жанровая сценка "Прибытие мирных путешественников в святорусский город" — закончилась. Спать-то сегодня будем?

По утру появились уже настоящие сторожа: пристань-то одного купеческого дома. Николай сторожей успокоил, но пришлось заплатить. Ногату за пристань — пришвартовались, ногату за берег — лежали, ногату за костёр — палили.

Аким со свитой и подарками отправился в город старых знакомцев проведывать. О себе напомнить, за жизнь поговорить да на постой напроситься. На постоялый двор — и дорого, и неудобно.

Николай тоже родню проведать побежал. Хохряковича выпросил — подарки нести. В гости без подарков на "Святой Руси" ходят только нищие к богатым, да попы на похороны.

Дел никаких нет, жарко, скучно. Ноготок снова секиру свою достал — точить начал. Вжик-вжик. Чарджи ходил-смотрел. Чем такую музыку слушать — лучше самому сыграть. Сел рядом, своё точило достал.

Ивашко — ходит-бурчит. Мужика ещё с Елно пучит. С чего — непонятно. Но ему всё не так. Тоже рядом сел — гурду править. Сухан — за рогатину взялся. Чимахай повздыхал, на старших глядя, и начал топоры вострить. Скрип... до визга. Воинская музыка. Это их только пятеро, а что будет, когда целая дружина наберётся? Заскрипят же до смерти!

Забрался к Варваре под тулуп. Да нет же! Вовсе не то, что вы подумали! Я, конечно, мальчик наглый. И постоянно озабоченный. Но на виду всего православного города известного благочестием своих жителей и правителей... Азия-с, не поймут-с.

Русские города, при всём их сходстве, построены по-разному.

Углический или Псковский кремль поставлены на малых высотах. Практически — на ровном месте вблизи рек. Киевский наоборот — на Горе шапкой. А Смоленск — на склоне. Верхняя стена — из-за борта долины не видна. Нижняя — внизу, на речной террасе. Перепад высот — под сто метров. Почти весь город — как книжка наклонённая, с реки — бери и читай.

Вот мы с Варварой на тулупчике валяемся и болтаем: она мне показывает, да рассказывает — где чего. И монастырь её — Параскевы-Пятницы — с реки хорошо видать.

* * *

Почему на Руси гречанку великомученицу Параскеву называли Пятницей — понятно. Её имя на греческом и обозначает этот день недели. Родители, в безумии благочестия, дали девочке имя в честь Страстной Пятницы — дня мучений, издевательств, предательств, смерти... в земной жизни Иисуса. На Руси язычницы посвящали пятницу — женский день — богине Мокоше.

Так святая Параскева стала целительницей и главным средством против эпизоотии домашнего скота.

Но почему Параскеву объявили покровительницей торговли — непонятно. Однако и в Новгороде, и здесь, в Смоленске, в это десятилетие ставят церкви "Параскева-Пятница-на-торгу". В Новгороде — пока деревянную. Здесь — и церковь, и женский монастырь. Кирпичные. Общий объём — под полтора миллиона штук этой самой плинфы.

Монастырь стоит на обрыве, на языке между двух оврагов. А внизу, в ста шагах — шумит "Малый торг".

Ну, если это "малый"... На мой взгляд — место бойкое, шумное. Не для обители, не для отринувших суету мирскую. Но у предков — свои представления.

* * *

Варвара рассказывала, как они забирались на монастырские стены и сверху подглядывали за продавцами и покупателями, за карманниками и проститутками, работающими на рынке. О разных смешных и не очень историях, которые случаются в таких скоплениях людей. Потом об устройстве самого монастыря:

— Как в ворота войдёшь — слева летний храм. Лестница выс-о-окая — 12 ступенек. А зимний храм в глубине стоит, на верхнем конце. Там ступенек только 6. Зимой, как снег всё заметёт, мы на санках, от зимнего до летнего... ух как! Только матушка игуменья ругалась — визгу, говорит, много.

От безделья я расспрашивал о разных мелочах, как что устроено, где что стоит. Просто следуя легендам моего времени о старых строениях, ляпнул:

— А в подземный ход ты лазила?

Варвара аж поперхнулась:

— А... а ты... откуда знаешь? Ну... про тайный ход под землёй?

Просто "выстрел вслепую"! Потом-то где-то здесь будет и система подземных ходов по всему городу, и знаменитое "метро" между мужским и женским монастырями, что было (в РИ) головной болью для многих здешних архиереев. Но это сильно "потом". А пока выяснилось, что Варвара знает ход из монастыря.

Я уже говорил, что с женщинами спать не могу? Так вот, и спокойно рядом лежать — тоже. Под руку попался шов от мешка, в котором она ходит. Нитки гнилые, старые. Начал потихоньку раздёргивать. От подмышки до поясницы. Она рукой машет, город показывает, а я потихоньку интересуюсь... более близким открывающимся видом.

Как будет тоже самое что "вид", но на ощупь? "Щуп"? "Осяз"? Тут она и замолчала. Вздохнула и носом в тулуп. И ножки — в разброс.

Сам себе удивляюсь: она же... после последних дней... просто подстилка говорящая. Скажи — ляжет. Прикажи — исполнит. Полностью в моей воле. А я тут, как ребёнок малый, тайком... чтобы не заметила... по ниточке сбоку. Только рукой махни — она всё с себя скинет! Нет же...

Верно Антон Палыч пишет: "Чего только не делается у нас в провинции от скуки, сколько ненужного, вздорного! И это потому, что совсем не делается то, что нужно".

"Нужное" началось только после обеда. Вернулся Николай от дяди. Такой несколько... хмельной и вздрюченный:

— Дядя... Эта... Ну... поговорили. Отобедали. Чтоб их всех...

И уже искренне от души:

— Ваня! Господин мой единственный! Давай их всех... уелбантурим нахрен! Как-нибудь эдак... взпзд...нутно!

Такого склонения я ещё не слыхал. Вот до каких вершин грамматики человека родня доводит!

Но главное: он сговорился куда лодию поставить, где товары сложить.

Тема "складирование товаров" в "Русской Правде", пожалуй, самая проработанная. Статей пять-шесть. Как оформлять, как отвечать. Специальный термин есть: "складник" — владелец склада.

Правда, и накручивают они от души: вот вам сарай для лодки, вот — для товара, а особенно ценное — отдельный ларь в погребе на подворье. Защита от лихих людей, от пожара, от наводнения...

Хорошо — от инопланетян здесь не страхуют, а от гнева божьего — нельзя. Но всё равно — звяк, звяк, звяк, да, для начала, вперёд за три дня... Это ещё ни жилья, ни корма. Месяц простоим — без штанов останусь!

Всё переигралось мгновенно: пока народ с лодкой упирался, на новое место перетягивая, я чуть прогулялся до знакомого подворья.

Прошлым летом мы тут у деда с бабкой стояли. Я им тогда весть похоронную про единственного сына привёз.

Честно говоря, пошёл чисто для очистки совести: сильно старики тогда переживали, не думал, что они год проживут. Ан нет — живы. Поскрипывают, но крутятся резвонько.

Дед меня узнал — благодарить начал. Я сперва не понял, а он вытаскивает из кустов, что у забора растут, мальчонку бесштанного:

— Вот. По совету твоему. Пришлося всю крапиву по двору выкосить. А то лезет без штанов. А после — вопит. Иди играйся. Горе моё.

И, глядя в спину мальчишки:

— Взяли вот. Мать померла, отца купчики на торгу пришибли. А нам в радость. Ты ж надоумил.

Старуха суетиться начала, стол собирать. Дом... чистый, но, видно, обедневший. У конюшни угол осел. В конюшне — пусто. Ни лошадей, ни упряжи. Воротина не закрывается, в заборе дырка... Сил у стариков не хватает, а нанять не на что.

— Дед, а возьми-ка нас на постой. 18 мужей и девка. По ногате в день... считай — гривна. Заплачу за 10 дней вперёд.

— Дык...! Эта...! У нас же — ни корма какого, ни места. Тута вон — дверей нет, тама — крыша текёт. И постелей у нас... откуда? Мы б... конечно... с превеликой радостью... Но...

— С радостью? Радости надо лелеять. Мало их в жизни. Собирайтесь — на торг пойдёте, серебро моё сыпать.

Топнул-крикнул-свистнул... Николай! "Встань передо мной, как лист пред травой!". И перестань моими словами материться!

Общее возбуждённо-радостное ожидание, свойственное русскому человеку в предвкушении выпивки, продолжалось долго. И с пользой. Конюшню подняли, угол выровняли, два мужичка моих на крыше сидят — перебирают, песни поют. У ворот ещё четверо — ровняют, вывешивают.

И Ноготок там же с рефреном стоит. Рефрен простой:

— Занято. Пошёл нахрен.

При всём моём уважении к "святорусской" соседской общине — мне посторонних на дворе не надобно. А то будет как в прошлый раз: украли и не вернули.

Уже затемно явился Аким. Злой, хмельной, взъерошенный. Начал сходу ругаться да мне вычитывать:

— Чего с места перешли без спросу?! Почему на бедняцкое подворье встали?! С чего серебром сыпите?!!

Когда всё вокруг, отсюда до горизонта, плохо — проблема в "сюде".

— Акимушка, какая бешеная собака тебя покусала?

Хорошо, мы успели рушничков прикупить. Ох, и тяжко с ним. Праздник испортил, народ по углам разбежался. Надолго его не хватило, устал дед. Яков молчит. Мужичок одни, который с ними был, объяснил по простому:

— На порог не пустили. Где — хозяева переменились, где — отъехавши. Знаться не хотят.

"Почернело синее море.

Стал он кликать золотую рыбку.

Приплыла к нему рыбка, спросила:

Чего тебе надобно, старче?".

К Акиму "золотая рыбка" не приплыла. Все его славные боевые товарищи...

"Ничего не сказала рыбка,

Лишь хвостом по воде плеснула".

Возвращаться нам "к разбитому корыту"... Да я бы с радостью! Но следом мытари придут.

Короче:

"Не хочу быть черной крестьянкой,

Хочу быть столбовою дворянкой".

В моём конкретном случае: боярским сыном. Тоже "столбовым" — вписанным в реестры-"столбцы".

Аким ругался-плевался. Да и утих. Яков оплёточку на рукояти меча ковыряет. А Ивашко латает свой сапог и бурчит под нос:

— Ну и дураки. Даром ноги по жаре били. Нет чтобы сразу спросить. Вот же ж дурни. Ванька ж есть!

Да сколько ж можно! Что он меня всё время — "грудью на вилы"! Откуда мне, кое-какому кое-почём эксперту из 21 века, знать как делаются такие дела — получение боярства (!), в таком специфическом пространстве-времени, как Смоленское княжество начала 60-х годов 12 в.! Надорвусь же! Из мозгов же грыжа вылезет!

— Сынок... Беда-то общая, семейная... Может, подскажешь чего?

— Как не подсказать-то? Подскажу. По мудрости народа нашего. Утро вечера мудренее. Пошли спать, Аким.

"Таких лис, как я, не ловят в курятнике с одним выходом".

Я это уже говорил?

Тогда другая мудрость: "нет такой проблемы, которую женщина не могла создать".

О! Фольк — прав. Всегда! Это же решение!

Ну что тут непонятно?! Попаданец для местных — всегда проблема. Чем я выше залезу — тем проблема по имени "Ванька" будет больше. Осталось найти женщину... Шерше, извиняюсь за выражение, ляфам.

А зачем, собственно, шершеть? В смысле: её искать?! Я же её сам женщиной сделал! Зовут — княжна Елена, живёт — на Княжьем Городище. Правда... как бы головы не лишиться...

Глава 216

Утром ещё раз в голове покрутил, вариантов прикинул, решился:

— Николай! Бери образцы товаров, пойдём на княжий двор. Выносить "паутинку" на торг, не поклонившись прежде княгине с княжнами... не по вежеству.

— Так это... я ж ни с кем не сговаривался! Нас же и не пустят!

— Во! И я об том. Купчину с приказчиками — нет. А вот славного сотника храбрых стрелков со слугами... Если нас на княжий двор даже не пустят, то и ловить здесь нечего. А Аким? Или ты кто? Или не ты — верой и правдой? Трудами тяжкими да кровью горячей? Самого живота свого не щадя? Ну! Смотреть соколом, глядеть орлом! Хозяин! Тройки давай! С колокольцами!

— Свадьба, что ли?

— Бери выше — парадный боярский выезд! Новоявленный боярин Аким Янович Рябина выезжать изволяют-с. К самому светлому князю! По большой нужде.

Положим, "по большой нужде" надобны не тройки изукрашенные, а лопушков пачка. Но народ меня понял. Теперь главное не мешать.

Часа через два выехали. Как дураки с вымытыми шеями. Но — ярко и громко. Правда, пока тройки от Днепра наверх вытянулись — кони в мыле.

На воротах опять бородачи:

— А вы к кому? А по какому делу? А званы ли?

— К самому, к князю светлому. По княжьему делу. Званы.

Абсолютная правда: боярство раздавать — исключительно княжеское дело. Когда Аким вотчину получал, ему велено было явиться. Зван аж десять лет назад. Встречайте.

Аким глядит ясным соколом.

Как это: "глядеть соколом" — на себе показывать не буду.

И рявкает пьяным медведем. По-сотниковски. Он же всю дорогу... тренировался.

Во двор, всё едино, тройки не пустили — только ножками. Как в Московский Кремль при царях. Потопали в княжий терем.

Народу немного. Лестница почти пустая, по гульбищу трое-четверо толкутся. На втором этаже с гульбища вход в парадную залу. Тут князь бояр и принимает. Князя и свиты его нет, есть... будда бородатый на лавке. В меховой шапке, в шубе, сидит на сквознячке — придрёмывает.

Прислужник его сразу на нас:

— Кыш-кыш с отседова! Князя нетути, боярин Гаврила Потапович думать изволят! Брысь, а то стражу кликну!

— Опаньки! Гаврилка! Эк тебя разнесло!

Будда открыл один глаз и уставился на радостного Акима. А тот, уверенно, как метлу с дороги, отодвинув прислужника, обходит "Будду", восторгается и хлопает себя по ляжке:

— Ну, мордень! Ну, пузень! Ну, бородень!

Вдруг подскочил к сидящему, хлопнул его по животу и поинтересовался:

— Кого ждёшь-то? Елефанта, не менее.

Будда открыл второй глаз, закрыл и снова открыл оба. Аким не растворился.

— Рябина?

— Я!

— Охренеть.

Будда спустил с лавки ножки, развёл руки и глубоко обнял Акима.

Я бы сказал — "сильно", поскольку Аким быстро начал хрипеть. Но правильнее — глубоко. Ибо обнимание происходила как-то со всех сторон сразу и, вдруг оказавшийся щуплым, Аким просто проваливался в эту шубную тушу.

— Кхе-кхе.

— Во. Яков. Ни хрена себе. А это?

— Сынок мой, Ванечка. Да отпусти ты! Медведище, кости поломаешь!

— Итить. Сын. У тебя ж...

— А вот. Образовалось.

— Итить ять. С перевёртыванием. Рябина да с рябинёнком. Откуда.

Аким смахнул шапкой умозрительную пыль с лавки, уселся рядом с "Буддой", и стал радостно делиться свежими новостями по всему последнему десятилетию жизни.

Рассказ, сам по себе, был произведением искусства. Я, например, узнал про себя много нового. Что я — очень нежный и ранимый ребёнок, который от всего невыразимо смущается. От этого смущения — теряюсь, забываю слова и вежественное поведение и, даже, от растерянности, пытаюсь дерзить. Но сам по себе — добрый и послушный.

Наконец, Аким сформулировал цель визита:

— Нам бы... эта... с князем перевидеться. Насчёт вотчины.

— Э-эх. Аким... как бы это тебе... не примет тебя князь. Ты ему кто? — Да никто. Как-то раз лук тянуть учил. Да и то... зашиб... А так-то... Почти изменник...

— Лжа!

— Да знаю я! Не ори. Но... Почти расхититель...

— Лжа гадинская. Это всё недруги мои придумали! Я ныне ведаю — кто, когда, почему сиё гадство замыслил...

— Да и хрен. Благочестника отца опальный слуга. Опальный — раз. Отца — два. А у него новые, молодые да ярые вокруг стола в три ряда стоят. Ты со своим боярством ему не первый свет. Как будет время девать некуда... а пока жди. Я-то слово замолвлю. Я-то тут на княжьем дворе живу, величают оружничим. Только князь наш... не часто оружием интересуется. Он более по делам благочестивым. Но при случае — скажу. А ты стольнику грамотку подай. Дескать, вот, княже, жду твоей милости. Как по закону и положено.

Аким загрустил. Возникшая, было, мечта — вот так сразу, прямо к князю в покои... Как, бывало, Ромочка к нему прибегал во времена ученичества...

— Какие-то грамотки... Гаврюша, да разве мы с тобой ворогов грамотками били?! Да разве нам в те поры хоть какие стольники требовались? Сабелька точёная да стрелка вострёная — наши грамотки князя супротивникам-то быстро ум вправляли.

— Ну, Аким, времена... сам понимаешь. К князю сейчас идти — только хуже будет. Ты скажи где встал — я человечка пришлю. Ежели что. Вдруг.

Вот не надо мне размазню по ушам размазывать! Мне это: "мы с вами свяжемся", "мы будем иметь вас ввиду"... Это для вас, мужи добрые, новизна. А я в бюрократии... родился, тонул, выплывал, гадил и кушал... Жил, короче.

И чётко усвоил: бюрократия человеком прошибается. Надо знать — как, надо знать — кому, чего, сколько и в какой форме. Надо знать свои права и его обязанности. Но бюрократ удара индивидуя — не держит. Если, конечно, индивид — личность в удар вкладывает. Потому что бюрократ — функция. И ему вкладывать душу... за это ж не платят! А реально и больно наказывают.

Охо-хошеньки... Вкладываемся.

Я вытащил, из подшитого изнутри к поле кафтана карманчика, кожаный мешочек с завязками.

Идиотская страна, идиотская одежда — карманов нет! Приходится самому портняжничать. Ванька-портной, прогрессор-белошвейк... кретинизм.

Развязал завязки, вытащил платочек беленький, опустился на колени.

Идиотская страна, идиотская мебель — в присутственных местах нет столов! Только лавки по стенам да большое кресло в середине дальней стены. Актовый зал, одним словом.

Мне нравится это слово. Хорошо бы как-нибудь кого-нибудь... на этом кресле... Это — "княжеский стол" называется? Как свиньи: "вот это стол — на нём сидят". Устроить бы на этом "столе" — акт. Такой... пролонгированный. На других разных столах — я уже, а вот на таком...

Ванька! Хватит трястись — поздно. Голову или — оторвут, или — нет. Не дрожи так. Разворачивай. Итить тебя ять.

Я развернул платочек. В теньке залы загадочно поблёскивали драгоценные камни на золотых украшениях.

Подарок Смоленской княжны Елены Ростиславовне её первому мужчине, беглому холопу, который случайно спасся у неё под кроватью, за что её же и изнасиловал.

Подарочек чуть дополнен кое-какими посторонними побрякушками. Просто для увеличения стоимости. И — вариантности: не в одном месте взято.

— Эгкрх... Эта... чего?

— Ваня... эта... вот...

Акиму я просто палец показал. Не тот, про который вы подумали, а указательный. В смысле — тш-ш-ш, потом. А вот "будда"...

Оружничий занимается княжеским оружием. Такое оружие обильно украшают. Приходится понимать и в ювелирке. То, что это игрушки княжеского уровня — он уже понял. То, что они украдены, скажем приличнее — взяты, отсюда, из смоленской сокровищницы — либо уже понятно, либо поймёт очень быстро.

Тут все вещи уникальные, штамповок нет. А украшения вообще — эксклюзив, настоянный на уникальности.

— Это? Да вроде какие-то цацки бабские. Я зимой к Чернигову ходил. По делам торговым. Под поганых попали. Еле отбились. Назад шли — беженцев целый обоз собрался. Голодные, битые... Иные и помёрли дорогой. Ну, в пути-то... у кого вдова или, там дети большие... а которые одни — их майно мне ссыпали не глядя... там-то не до того было. Только пришли — ледоход. Еле успели доволочься. После — половодье, у нас в вотчине чуть весь целиком под воду не ушла. Еле вытащить успели. Потом, значится, сев. Новосёлы ж, росчистни давай... Вот, только уж как сюда идти — руки-то дошли глянуть. Я сразу и понял: такую красу — только княгине. Только нашей, только светлой... Хотя может и княжнам сгодится. Как думаете, а, мужи добрые?

"Будда" махнул рукой. Типа: дай сюда. Подержал на коленях платочек, пересыпая в нём украшения. Не глядя протянул руку за мешочком. Всё это время его несколько... бурятское (?) лицо выражало... отсутствие всякого выражения.

— Гостей — в гостевую избу. Отдельно. Квасу, заедок. Ни на шаг. Глаз не спускать.

С тяжким вздохом слез со скамейки и, переваливаясь, широким, поперёк себя шире телом, потёк к выходу. Аким, в крайнем недоумении протянул, было, руку вдогонку. Но перед ним уже заплясал прислужник:

— Вот и хорошо! Вот и славненько! А пойдёмте-ка, гости дорогие, во трапезную, а попробуйте нашего кваску княжеского. Уж его-то у нас не просто так делают. Уж такие секреты есть! Тута вощина особая, тута мёд липовый...

Прислужник вился вокруг роем мух. Оказывался одновременно со всех сторон, подталкивал, тянул, направлял и выпроваживал. При этом — ни одного жёстко фиксируемого прикосновения. Ошалевший Аким как загипнотизированный двинулся следом. Мы с Яковом — тоже.

Довольно большое строение возле ворот оказалось гостевой избой. В которой нам досталась отдельная горница. Прислужник на минуточку выскочил, и Аким, наконец, обрёл голос. Вполне командирский, но с несколько истерическими интонациями:

— Ванька! Ты... Идолище Поганое! Ты что ему сунул? Ты где это взял?! Ты почему мне не сказал? Ты...

— Я — это я, а ты это — ты. Твою в бога гроба душу мать не ругавшись! Лаять меня — не смей! Получишь гривну — тогда... поглядим. "Умножающий познания — умножает печали" — не слыхал? Тебе своих печалей мало?! Перестань мне палки вставлять. В мозги. Цель у нас одна — твоё боярство. Не мешай.

Аким, разогнавшийся гневаться на меня, притормозил. И, по обычаю своему, растерянно уставился на Якова. Тот, разглядывавший содержимое какого-то кувшина, уныло вздохнул и, не поднимая глаз, всё объяснил. Одним, уже обычным словом:

— Ловок.

Аким ещё пытался, судорожно сглатывая, проглотить эту, внезапно вновь открывшуюся ему истину, как в двери уже набежали прислужники с прислужницами, накрыли стол скатертью, отобрали у Якова прежний кувшин, вручив в замен новый, понаставили тарелок, пощебетали, поворковали, обмахнули пыль... и рассосались.

В дверном проёме появился миловидный юноша в скромном, но дорогом кафтане. Сдержано, чётко фиксируя каждое движение, от чего даже и неглубокий поклон приобрёл вид весьма уважительного, он негромко, но весьма внятно, так, что всякий щебет в помещении мгновенно затих, провозгласил:

— Господин пресветлый князь Роман Ростиславович желает видеть. Вас. В своих покоях. Проследуем же.

Внимательно оглядев нас, убедившись, что слова его услышаны и поняты, юноша возложил на главу свою шапку и ровным, почти плывущим шагом удалился из горницы.

Мы захлопнули рты и кинулись за ним.

Бл-и-ин! Хочу! Хочу такую игрушку! Среди массы скособоченных, пересколиозненных, сутулых, хромающих, шаркающих, косолапящих, топочущих...

Он идёт впереди, но такое ощущение, что не поворачивается к нам спиной — невежливо. Спинка прямая, но впечатления гордости, гордыни, вызова — нет. Шаг не суетливый и неширокий. А мы за ним чуть не в припрыжку. Вот школа! Выучка, профессионализм! Этому с младенчества учить надо. Учить как ходить, дышать, смотреть... Мне б такого хоть одного! Я бы своих... сирот да найдёнышей, "паучков", да беженцев, да голядей... на него глядючи да такую речь слушавши...

Первый и единственный друг Янки при дворе короля Артура — Кларенс. Глава придворных пажей. Очень хорошо понимаю американца.

На входе ещё в одно здание у нас с Акимом отобрали видимое железо — даже мой Перемогов засапожник. Якову вообще место на лестнице указали. И пустили в горницу.

Грешен я, господи, зря "Святую Русь" страной идиотов ругал — мебель здесь есть.

Посреди горницы стоял стол. У стола — лавка. На лавке — князь. На столе — скатёрка из столь памятной мне прошлогодней камки (радует — прижилось!), на скатёрке — платочек, на платочке — золотишко. Вокруг стола — четыре-пять мужчин и пара женщин. Стоят. И наш "будда" по имени Гаврила — в их числе.

Князь — Роман Ростиславович, прозвище — Благочестник. Старший сын Великого Князя Киевского, светлый князь Смоленский. На лице — маска православного благочестия и княжеской милостивости, едва прикрывающая крайнее раздражение.

Аким как в двери вошёл — сразу на колени. И меня потянул. Как Юлька-лекарка, когда в Киеве нас первый раз к Степаниде свет Слудовне пустили.

Вру — не так. На одно колено. На два становятся женщины, дети и рабы.

Так будут становиться перед московскими князьями и царями все. Но после татаро-монгол. А пока на "Святой Руси" более действуют европейские ритуалы. Понял, исправился быстренько.

Аким, отдав поклон, понёс подходящий к случаю ритуальный текст:

— Господин пресветлый князь Роман свет Ростиславович, дозволь мне, скромному слуге твоему Акиму по прозванию Рябина, озаботиться здоровьем твоим. Ибо сам я и с домочадцами, кажный светлый день возношу истовые молитвы господу нашему всемилостивейшему о продлении лет твоих и о даровании здоровия крепкого и во всяких делах успешности...

Да что ж он врёт-то так? Ни разу не слыхал молитв во здравие князю. Это в церквах читают, а не в домах. Трясёт Акима. "Пресветлый князь" — "большой прогиб", хватило бы и просто "светлого". И господа нашего достаточно было просто вспомянуть, а не "всемилостивейшего". А вот и ради чего вся эта белибердень:

— ...cоблаговоли же княже преклонить слух твой к просьбишке слуги верного и уделить частицу времени драгоценного для дельца о вотчинке, мне даденной.

— Это что?

А то он не видит!

Плохо. Благочестник маску с лица убрал, смотрит зло, подозрительно. На приветствие не ответил, пальцем тычет. Так с холопами говорят, а не со славным сотником!

Аким смешался, на меня глянул.

По нормальному, по этикету и ритуалу не вытанцовывается? — Так валяем "ваньку"!

Люблю я это дело. Это ж моя ария! "Счас спою...".

— Где? На Угре? Так — вотчинка батюшкина. Так и зовётся — Рябиновка. А ещё тама Пердуновка есть. Бо-о-ольшая. И "Паучья весь". Поболее ста дворов тягловых с лихуёчком. Как с дедов-прадедов заведено бысть есть.

— С чем-чем?

— С лихуёчком. Невеликим, но растёт быстро. Ну, прирастает.

Одна из стоявших женщин, молодая крупная северная красавица лет 25, вдруг начала давиться, прикрывая лицо платком. Отмахиваясь им от устремившихся на неё недоумённых взглядов присутствующих, она, прерываясь от сдавленного смеха, объяснила:

— У... у старого... у Рябины... это самое... лих... лиху... ой не могу... прирастает... маленький... охо-хо... лих... лих... сучок... растёт быстро... скоро, видать, гроздями... ой, маменьки... ой, помру... гроздьями красными... у-у-уй... к зиме... пообвиснет... мороз ударит — сладкий станет... и птички-то... как налетят, как поклюют... аха-ха-ха...

Она завалилась на лавку, хохоча и отворачиваясь от присутствующих. Её служанка вдруг тоже прыснула со смеху.

Общие смешки прокатились по группе присутствующих и стихли — князю было не смешно. От такого взгляда — молоко хорошо скисает.

— Ты бы, душа моя, шла бы себе в покои. У тебя, поди, и покрывало для Иоанна Богослова недовышито.

Женщина, судя по обращению, светлая княгиня Смоленская. Давясь от хохота и вытирая уголком платка слёзы, направилась к выходу. Но проходя мимо нас взглянула на растерянное лицо Акима, и снова начала давиться:

— Рябина... с грозьями... прирастающими... по всему... ой не могу... по всему стволу... морозов ждёт... снегири-то как обсядут...

Уже не сдерживаясь, она, громко хохоча, кинулась к выходу. Ещё несколько мгновений её весёлый смех доносился с лестницы.

И составлял яркий контраст с наблюдаемой постно-раздражённой физиономией её мужа.

Княгиня, сколько я помню, старшая дочка Свояка от второго брака. А её мать — дочь бывшего новгородского посадника Петриллы. Который убил своего первого зятя, чтобы с Рюриковичами породнится. Та самая, с которой Свояк "крепко стоял в поле против половцев".

Что Петрилловна — "баба с яйцами" — даже по летописям понятно. А дочка, видать, в неё пошла. И как такая смешливая с этим святошей-постником уживается? А просто не берёт в голову: вон, Благочестник аж кипит от злобы, а эта хохочет. Ох, отольются нам сейчас её хиханьки.

— Я спрашиваю: откуда это у тебя?!

Вопрос был обращён к Акиму, но снова влез я:

— Дык... эта... я ж твоему оружничьему сказывал... дядь Гаврила — ну подтверди ж... Вот. Да. Стал быть, ходил я по делам торговым к Чернигову. Смолы мы в эту зиму много нагнали. Добрая такая смола получилася. Вот я, стал быть, и подумал: а не продать-то её? А? На Десне. Тама лодейщиков много, не чета нашей Угре. У нас-то речка... одни слёзы. Вот не поверишь, светлый князь, а напротив Пердуновки... ну, селище моё так зовётся... Не... не моё — батюшкино. Вотчина та батюшке даденная. Стал быть, и Пердуновкая моя. Тама их две... Старая и Новая... Ну, Пердуновки...

"Вы хочите песен? — Их есть у меня".

Год общения со "святорусскими" туземцами вполне восстановил мою, исконно-посконную, временно задавленную инженерным образованием и динамичным образом жизни, но вполне, как всякому русскому человеку присущую, способность нести околесицу, молоть чепуху, заправлять байду, вешать лапшу и протчая и протчая...

А вот это интересно. Это прокол. Князя Романа. При упоминании о моём походе к Чернигову, князь пристально взглянул на одного из присутствующих мужиков, и тот подтверждающе прикрыл глаза. Теперь осталось только убедиться, что этот, хлопнувший ресничками дяденька — Демьян-кравчий. Который и посылал Борзяту за "тайной княгиней с княжёнком". Коли так, то Роман в теме.

Я уже с некоторым трудом выковыривался из своих бесконечных отступлений, уточнений и междометий, когда в горницу вдруг ворвалась стайка женщин.

Предводительницей их, стремительно вышагивающей впереди широким шагом, так что подол сарафана не поспевал и беспорядочно трепыхался где-то в ногах, была девчушка лет 14-ти, которая подойдя к столу, очень похоже на светлого князя ткнула пальцем в грудку золотишка и агрессивно спросила Романа:

— Это что? Я спрашиваю: откуда это у тебя?

Светлый князь пошёл красными пятнами. Потом просто мотнул головой в нашу сторону. Девчушка оглянулась, ей взгляд скользнул по Акиму, по мне, задержался на моей бандане... Переход от лёгкого любопытства к узнаванию был коротким. Но я успел. Успел начать снова молотить, давая ей время сдержать свои эмоции.

— Здравия желаю! Госпожа пресветлая самая наша великая княжна!

Это что ж я такое сказанул-то?! Если "пресветлая", то не "великая". "Самая великая" — так не говорят. Хотя по сути — правильно. Елена Ростиславовна — это была она — самая старшая дочь Великого Князя. Сама высокопоставленная невеста на "Святой Руси" в эти годы.

Во французском королевском доме возник как-то титул — "мадемуазель Франции". А здесь можно сказать: "девица всея Святой Руси". Ну, не совсем девица... с моим, кстати, участием. За что мне в любой момент могут голову оторвать. Долго и больно. Чего меня и трясёт.

Тем временем я продолжал толкать ахинею:

— Ходил к Чернигову... беженцы... майно от мёртвых оставшееся...

Скрывая от окружающих внезапно раскрасневшееся лицо, княжна наклонилась к столу, расталкивая пальчиком сваленные украшения. Потом вдруг заинтересовалась и вытащила на пальчике какую-то висюльку:

— Это не моё.

— Уверена?

— Ты что, братец?! Или я тебе кобыла ярмарочная, чтобы такое носить?! Да я лучше голой пойду, чем с такой прикрасой! Так. Часть — мои украшения. Часть — чужие. Ну? И когда ж ты мне моё вернёшь? Батюшкой да матушкой даренные?

Десятисекундная "глазная" дуэль между светлым князем и "оторвой в юбке" закончилась полной победой "оторвы". Хотя юбки на ней не было. Много чего было, но вот юбки...

— Ладно, сестрица. Иди.

— Благодарствую, брат мой. Как дела закончите — пришли мне этого... находчика.

И, гордо задрав голову, придерживая двумя пальчиками подол длинного платья, а в другой руке — белоснежный вышитый платочек, оне-с изволили удалиться. Даже взглянуть... бегают тут всякие... букашки-мурашки.

А вот прислужницы её обозрели меня внимательно, пошушукались и похихикали. Что и привело меня в чувство. Как раз, чтобы услышать:

— Скарбник, забирай к себе, да выкупи у них.

— Княже! Пребывая в глубоком восхищении и нижайшем почтении, дозволь преподнести тебе в абсолютно безвозмездный дар сии, столь порадовавшие сердце твоей высокородной сестрицы, предметы женского обихода. Ибо милость твоя сама по себе наполняют сердца наши с батюшкой неизъяснимой радостью и благорастворением паче металлов презренных и камней драгоценных.

Какой бред я несу!

Хотя здесь это общепринято. Нормальный в дурдоме — псих.

Роман пожевал губами. Всё накопившееся за время бесед с женой и сестрой раздражение выплеснулось одним словом:

— Идите.

Я судорожно подскочил к столу, собрал, начавшие вдруг раскатываться по столу цацки, в платочек, с третьего раза попал в горловину мешочка, затянул завязочки, пятясь задом и кланяясь чуть не наступил на Акима, вывалился наружу...

Катастрофа. Крах всем планам и поползновениям. Князь отказался взять подарок. Это означает отказ от отношений. Не сексуальных или дружеских — на это-то плевать. От отношений "старший-младший". Тех самых, в которые укладывается и весь вассалитет.

Твоюмать! И ржавый якорь в задницу! Я не знаю, с какого... у него дурное настроение. Может — съел не то, может — жена не дала. Но боярства Акиму он не даст. Полный пи. Все три-четырнадцать-пятнадцать. И вся последующая... иррациональность.

Князь отказался подтвердить боярство, мы теперь просто... "русские люди". То есть: "дерьмо обыкновенное". Вернее всего, Рябиновку отдадут другому. Более для пресветлого князя любезному.

Тогда... только бечь.

"Новая метла — по-новому метёт" — русская народная мудрость.

Меня — выметут. Или — поломают как прутик. И людей моих... постройки... новизны всякие...

Погано-то как!

Аким был тоже расстроен. Но, в самом начале разговора, когда я "стянул одеяло на себя", он отдал мне ответственность. Теперь... он просто ждёт — как я буду выкарабкиваться из этой выгребной ямы с золотишком, куда я сам всех и затащил. А я не знаю как! Даже мыслей...

Монархия — власть монарха. Как он решит — так и будет.

Этот... придурок-рюрикович... решил так, что прогрессизм на Руси в моём лице... накрылся медным тазом. Тут я такой весь... со всеобщим светлым будущим, непрерывно свербящем в заднице... а мне по головушке... бздынь.

Нет, конечно, прогрессировать можно и без вотчины... или где-то в другом месте начать...

У-у-у... Как нехорошо.

Сквозь толщу безбрежного пессимизма, сквозь "полную задницу", сквозь "всё пропало"... начала расти злость. Ещё бессмысленное, не сформулированное, но очень острое желание сделать назло, как-то взпзд...ся, как-то... уелбантурить "их всех".

"Чтобы помнили" — не только телепередача, но и злобное душевное пожелание.

Я обратил внимание на враждебность поклонов, которыми Аким обменялся с княжьим казначеем-скарбником. Идя за ним следом, одними губами уточнил:

— Вор?

— Жмот.

Как там евреи говорят? — "Спасибо тебе, господи, что взял деньгами". Будем поступать... божественно. Где мой Николай? А, вижу — полотно местным втюхивает. Иди-ка сюда, приказчик недобоярский.

В каморку к скарбнику набилась куча народа — Яков с мечом, Сухан с копьём, Николай с встревоженным взглядом. Ещё несколько местных бояр, включая того, в ком я предположил Демьяна-кравчего, "Будда"-Гаврила, пара-тройка слуг...

Скарбник недовольно фыркал, но, достав чашечные весы, начал взвешивать золотишко, добавляя и снимая гирьки. Золото княжны он не отделял, всё шло чохом.

— На тридцать три с четвертью гривен кунами.

И начал ссыпать украшения в платочек. От такой наглости Николай завёлся даже без моего пинка:

— Да шо ж ты такое говоришь! Да где ж это видано! Да ты очи-то разуй! Тама же одних самоцветов! Да ты ослеп старый!

— Чего?! Ты с кем холоп поганый разговариваешь?! Да я тебя сейчас плетями! Эй, слуги! Вывести невежу да вложить ему...

— Отставить! Всем стоять! Не трожь его!

Слуга, кинувшийся хватать и тащить Николая, замер над ним в неудобной позе. Наконечник рогатины Сухана прижался к его щеке возле глаза. Яков, уныло разглядывающий свой уже обнажённый меч, объясняющее сообщил "Будде":

— Живой мертвец. Вежества... никакого. Души-то нет. Волхвы вынули.

Аким подтверждающее покивал:

— Ванечка-то... добрый мальчик, христолюбивый. Там у нас недалече поганище было. Так он туда сходил.

— И чего?

— Дык... всё. Мы тама теперя глину берём.

Я — пролетариат навыворот. Пролетариям нечего терять кроме своих цепей. А нам наоборот — боярскую гривну не дают. Ну, тем для вас же хуже.

— Николай, уймись. Дядя пошутил. Цена этим цацкам по весу да по камням — полста гривен. Но это если их на торг выносить да продавать россыпью. А они сведущими людьми вместе собраны. В один...

Как это сказать по-русски? Гарнитур? Комплект?

— В один набор. В несколько цельных наборов. От этого — вторая цена. Прикрасы эти — память самой великой русской княжны, Елены Ростиславовны. Они ей дороги. От этого третья цена. Господин твой сказал: купи. Не "посмотри", не "поторгуйся" — купи. От этого четвёртая цена. Итого: 200 кунских гривен.

* * *

"Лейтенант-полицейский такому же сержанту на трассе:

— Я тебя сюда поставил не складывать и умножать, а отнимать и делить!".

А вот я все четыре арифметических действия знаю: умножение произведено, переходим к отниманию.

* * *

В помещении установилась гробовая тишина. Николай начал медленно расплываться в восхищённой улыбке. Скарбник потряс головой, будто отгоняя приснившийся кошмар.

— Сопля охреневшая. Да ну! Чего я тут попусту время трачу.

Он повернулся к Акиму:

— Ты цену слышал. Давай по рукам, и я велю серебро нести.

Аким тоже расплылся в улыбке:

— Как был жмотом — так и остался. Золото — его, и цена — его (он кивнул в мою сторону). С ним и руки бей. А мне нельзя — у меня пальчики больные (он поднял на всеобщее обозрение свои перебинтованные сожжённые в пытках руки). Так-то, милок.

— Я... я... Я тебе не "милок"! Я сюда князев скарб беречь поставлен! Ишь ты — четыре цены! Хрен тебе! Накось выкуси!

В крайнем возбуждении он сунул по нос Акиму кукиш и потряс им. Потом повторил процедуру перед моим лицом. Я несколько отстранился, внимательно оглядывая предложенный для моего пропитания фрагмент скарбникова тела. Потом открыл рот и, со зверским выражением на лице, начал примеряться. Тот отдёрнул руку и в испуге спрятал её за спину.

— Ну вот... А говорил: "на, кусай". Экий ты, дядя... переменчивый. А с ценой — ещё проще. Не хочешь платить — иди к князю. Скажи, что к делу не годен и вали отсюдова. Или скажи, что слова княжии — вода. Что, по воле твоей, княжьим словам веры быть не должно. Иди, порадуй Романа Ростиславовича.

— Дык... Два ста гривен! За что?! Вот за эти... прости господи за дурное слово...

— А вот это уже не твоего ума дело. Хотя мог бы и подумать. Зачем отдавать вотчиннику на рубеже земли Смоленской серебро горстями? Такому, который только собирает дружину? Может одно копьё собрать, а может, с серебром, и три. Боярин-то... даже ещё и не новооглашённый. Сколько у него чего должно быть — со стороны покуда не видно. А князь Владимирский только-только теми путями прошёл, всё дружины по Угре высмотрел. А тута раз — новая. А суздальские и не знают.

Я внимательно оглядел присутствующих.

— Я так полагаю, что здесь болтунов нет. А Аким Яныч? Наши-то — крепкие, а вот...

— Ты ещё поищи суздальских послухов в княжьем тереме!

— Тю! А где ж им ещё быть-то? В тереме-то всё и варится. А со стороны... Что может вражий соглядатай со стороны увидать? Боярин — цацки отдал, князь — взял. А почём, сколько... брешут кумушки. Как дать рубежнику, опальному, ещё не-боярину серебра на добрую дружину и чтоб комар носу...?

Цепкий, внимательный, слушающий взгляд этого... кравчего. Сонный, но неотрывный — "будды", родной, восторженный — Акима. И тяжёлый вздох Якова, сидящего с опущенной головой:

— Я же говорю — ловок. Нам бы его под Луцк... Э-эх... Плати, скарбник. Или беги к князю да собирай вещички.

Монотонный, непривычно длинный для лаокоониста монолог подвёл черту. Все помолчали, обдумывая сказанное. Скарбник мотнул головой слуге, и тот устремился к двери во внутренние помещения. Я аналогично — Николаю, и тот последовал.

Мычание и протянутые вслед руки имели, видимо, смысл: "Туда нельзя. Посторонним вход воспрещён". На что я, поймав скарбника за рукав, внушительно разъяснил:

— Во избежание. Если что — пусть уж сразу. Быстрее будет.

Глава 217

С четверть часа все сидели молча. "Будда", похоже, снова задремал. Кравчий тоже кемарил. У меня есть подозрение, что этот... Демьян какая-то шишка в какой-то местной спецслужбе. Или, как, минимум, ответственный отставник на ответственном посту.

* * *

Я уже объяснял, что травить высокородных удобнее всего через вино. Кравчий работает на пирах разливальщиком-виночерпием. Но его функции могут быть сильно расширены. У него куча помощников — кто гостям наливает, кто упившихся утягивает, буйных во хмелю успокаивает. И пьяный трёп — слушает.

Ещё больше дел раньше. Когда бражка — бродит, пиво — варят, настойки — настаиваются, а вино — везут. Всё это надлежит запасти, сохранить, выставить и восполнить.

Простой воды в средневековых городах не пьют, пьют квас. В квасе, даже по российским ГОСТам — 1.2% этилового спирта. По международной классификации: "Пиво историческое, традиционное, местное".

Лужицкое "kwas" и старо-словацкое "kvas" имеют смысл: "праздник, веселье, свадьба, пир...". Выражение "всеобщая пьянка до поросячьего визга" — академические словари... не используют. На Руси квас — тоже под кравчим.

Как и сытники со своим сытом. Это вообще отдельная тема.

* * *

Наконец появился слегка перекошенный на сторону Николай.

Две сотни кунских гривен — больше десяти килограммов весом. Вот его и перекосило. Вся компания повалила на выход. Во дворе, поглядывая на уже высоко стоящее солнце, кравчий поманил меня пальцем:

— Зайдёшь. Вон туда. Спросишь Демьяна-кравчего.

И ушёл. Даже не заинтересовавшись моим согласием, какие у меня планы... Начальство. Итить их всех ять.

Аким с "буддой", прихватили наших остальных и отправились в сторону столовой избы. Мемуаризмом заниматься. А мне... с какого визита начнём?

Идём по иерархии — вон и девка дворовая торчит, выглядывает... как она сказала? "Находчика". Что-то мне скажет "мадемуазель всея Руси"...

Служанка провела меня в садик, отгороженный высоким забором в одном из уголков Княжьего Городища. В обширной решётчатой беседке сидело и болтало с десяток баб и девок разных возрастов и сословий. Густо летали мухи, пчёлы и осы. Несколько кувшинов, чашки, блюда с какими-то заедками. Мёд — вижу, остальное... разбираться некогда: меня подвели к центральной фигуре этого непрерывно жужжащего яркого цветника — к Великой Княжне. Самой великой.

Спокуха, Ванюха. Реверанc, книксен и "поцелуй даме ручку" — здесь ещё не изобретены. Как и отсутствующий на столе самовар. Надо просто кланяться. Просто? Поклон поясной или сердечный?

"Лучше перекланяться, чем недокланяться" — многовековая русская мудрость.

Правую руку к сердцу и позвоночником — к горизонту.

— Великая княжна! Столь велика радость моя от счастия лицезреть неизъяснимую красу твою и переполняющее даже и всю местность сию благородство, коее подобно солнечному свету произливается на даже и простейшие здешние создания, меж которыми, в суете бессмысленной и аз грешен пребываю, подобно ползающему по праху земному муравью, вдруг узревшему прелести едва ли не ангельские...

Я ещё долго так молотить могу. Может, меня кто остановит? А то я несколько... с Богородицей её сравнивать можно? Или это будет воспринято намёком на будущие роды в хлеву?

— Да он и говорить красно выучен! Как выпь на болоте.

Одна их молодых женщин охарактеризовала моё красноречие. Как выпь кричит — я уже знаю, спасибо.

Княжна нервно дёрнулась, окатила насмешницу раздражённым взглядом и оборотилась ко мне.

— Приблизься отрок, присядь. А вы, бездельницы, извольте делом заняться. Итак, юноша, я позвала тебя дабы выразить сердечную благодарность за возвращение некоторых милых сердцу моему безделушек. Кои дарены мне батюшкой и матушкой моими, привезены издалёка и многие годы пребывали в семье нашей. Утрата их вследствии дерзкой татьбы в прошлое лето была для меня причиной долгой печали. Ныне возвращение твоё... Твоё возвращение сих вещиц меня весьма порадовали и взволновали. Дал ли брат мой за них достойную цену?

Тут есть оговорка. Весьма примечательного свойства. Но полный анализ... нет времени.

— Да, госпожа княжна. Два ста кунских гривен.

Общий "ах" выразил отношение к объёму сделки. Княжна посуровела лицом.

— Вон пошли! Только и подслушивать! Вон!

Свита, вспугнутая гневным взглядом княжны, подхватила своё шитьё и отскочила на пяток шагов от беседки. Дальше они всё равно не уйдут: девица не может быть оставлена наедине с особью мужеска пола. На означенную особь смотрели, почему-то, зло.

— Хорошую цену взял. Пожалуй, тебе от меня награды уже и не надобно.

Начинать деловой разговор с женщиной надо галантно. Для начала, лёгкий комплимент её обаятельности и привлекательности.

— Надобно. Главной награды. Тебя.

Произнося это, я несколько поутишил голос и, изображая истекающего от "страсти неминучей" юнца, чуть наклонился к ней.

Остаётся только позавидовать. Её самообладанию. Лицо её не изменилось. В прежней благожелательной тональности, тоже чуть тише обычного, она элегантно ответила:

— Хрен тебе, болван стоеросовый. Сгинь немедля. Другой раз увижу — изничтожу.

И милостиво улыбнулась. И это — четырнадцатилетняя девочка! Не девочка — княжна. "Мадемуазель всея Руси". Другие психотипы на этой должности или дохнут, или становятся бессловесной скотинкой. Мне повезло — словесная попалась.

— Сгинуть — всегда пожалуйста. Но сперва вотчинку подтвердить надо. Для отчима моего Акима Рябины. Ты бы поговорила с братцем...

— Поговорю. С кем надобно. Чтобы тебе отравы сыпанули. Вон пошёл.

И уже в голос, ласково:

— Постой. Я забыла вовсе. Вот тебе благодарность моя.

Стащила с пальца перстенёк с мелким рубинчиком и кинула мне в ладонь. Как подаяние нищему бросила.

Поклон, бормотание типа: всемилостивейшая госпожа... истекая всеми соками и трепеща всеми фибрами... льщу себя неизбывной надеждой... Пятясь задом, кланяясь...

Факеншит! Во всех книгах любовник высокопоставленной госпожи должен быть осыпаем милостями, чинами, орденами, поместьями... А тут... Кольчужку — не снимать. Есть-пить только из общей миски. Она ведь сделает...

Бли-и-н! Не мой день. Вотчину — отберут, голову — оторвут... А, и хрен с ним! Свои взятки надо брать сразу! Где тут у меня местный КГБ?

В полуподвале у кравчего было тихо, прохладно. Пахло сыростью, чуть кислым и хмельным.

— Сказывай.

И прикрыл глаза. А мне надоело. Надоело выплясывать как вошь на гребешке. И я пошёл рубить.

— Попали под половцев. Разошлись. Встретились. Борзята, Гостимил, баба с дитём ночью куда-то ходили. Утопли в проруби — по следам видно. Выволакивался с беженцами. Всё.

Пауза. Молчим. Тихо-то как. Кравчий открыл глаза, долго смотрел на меня. А я — на него.

— А майно?

— Чьё?

Сидим-молчим. Портянки да подштанники мужиков ему не надобны. Обозначить интерес к вещам "бабы с дитём"... Он меня взглядом посверлил, я ему взглядом ответил. Абсолютно верноподданническим и ко всякого приказания исполнению в любой, даже и наискорейший момент, всемерно готовым.

— Индо ладно. Иди.

"Индо ладно"! Меня там Аким ждёт. Без боярства... он такого позора не переживёт. Чего делать-то?!

— Дозволь и мне спросить. Вот у нас с боярством такая петрушка получается... Не подскажешь ли, как бы светлого князя... чтобы он боярство-то дал? Может, через брата его, через Ропака? Ну, чтобы он словечко замолвил?

Шантаж. Глупый, рисковый, неподготовленный. Но... Благочестник — не Боголюбский, Демьян-кравчий — не палач Маноха-мечник. Сразу на месте мне голову отрывать не будут.

— Мда... Можно попробовать... А через княжну не пробовал? Как у тебя с ней?

Мать...! Он, что, в курсе прошлогодних моих подвигов на её... ложе?! Или просто: "Как у тебя с ней разговор прошёл?".

— Вот. Отблагодарила.

Спокойно вытаскиваю и показываю даренный перстенёк.

— Ага. А под полой что?

Глаз почти не раскрывает, но углядел под распахнувшимся кафтаном мой патронташ с метательными ножами. Достаю, показываю.

— Ишь ты. А чего у тебя с суздальскими вышло?

Опять "мать"! Он знает про тот "тяни-толкай", который мы с Ноготком — Великой Княгине устроили?!

— Хвастались. Князь Андрей — мечом Борисовым, я — ножичками этими.

— Ага. (Пауза) Слух был — ваш вирник, как же его... Макуха. В ваших землях пропал. Не слыхал?

— Слыхал. На торгу в Елно. Ушёл по святым местам грехи замаливать.

— Вона чего...

Сидим-молчим. Или он знает, или предполагает, или так, "огонь по площадям"... А донос-то и сюда дошёл... Спирька мух не ловит, веников не вяжет! Вернусь — накажу. Если вернусь.

Насчёт Ропака — реакции нет. Шантаж не сработал. Почему? Ропак тоже в теме? Не считают меня серьёзной величиной? Надо поднять себе цену, как-то показать своё понимание... профессиональных проблем.

— Господин кравчий, среди привезённых ныне на торг товаров есть и по твоей епархии. Делаем мы бражку. Особую. Такой нигде нет. Ты вели человечку какому до моего приказчика сбегать — взять кувшинчик на пробу. А то мы тут сидим-разговариваем — люди интересовать будут: об чём это княжий кравчий с рябиновским ублюдком столько времени лясы точил.

— Хмм... Ага... Велю...

Кравчий несколько мгновений разглядывал меня. Обоснование расхода времени — постоянная головная боль всех спецслужб.

"Что вы делали с 9 до 11? — А вот справка" — Жванецкий снова прав: предоставить "справку" — причину пребывания или наоборот, отсутствия, когда настоящую причину назвать нельзя...

Кажется, он принял решение. Ну?! Убивать, сажать, посылать, давить... Что?!!!

Глаза закрыты, ручки на животе сложены, тон... повествовательный.

— Господин наш, светлый князь Роман Ростиславович, знаменит по всей Святой Руси своим благочестием и к делам православным усердием.

Ё! А то я не знаю! Ты мне ещё отченаш почитай!

Молчи, Ванька, вкушай мудрость.

Глаз приоткрыл, посмотрел — слушаю ли? Закрыл и продолжил.

— Ревнуя о делах матери-церкви нашей, многие силы прилагает он для устроения храмов и монастырей, для наполнения их иконами чудотворными, убранствами богатыми, святынями великими.

Снова глянул. Да слушаю я, слушаю! Сколько ж можно очевидное жевать! Суть давай, смысл!

— Ныне пребывает в богоспасаемом граде нашем полоцкая княжна Предислава. Наречённая в иночестве Евфросинией. Великой святости женщина. Многие таланты её, и подвиги, и чудеса от неё проистекшие, премудрости книжные, и явленное милосердие к нищим и убогим, составили ей немалую славу, как на Святой Руси, так и в иных странах. Аж до Царьграда и Рима. Из ныне на Руси живущих — её святость наибольшая. Во множестве приходят к ней люди и всех она научает: старых — терпению и воздержанию, юных — душевной чистоте и бесстрастию телесному, говению благообразну, ступанию кротку, гласу смиренну, слову благочинну, ядению и питию безмолвну; при старших молчать, мудрейших послушать, к старейшим покорению, к равным и меншим любови нелицемерной, мало вещеть, больше же разуметь.

Так вон чего Ромочка злобствует! То он был "первый парень на деревне" — самый благочестивый и христолюбивый. В своей региональной лиге. А тут заявилась какая-то дама уровня мирового чемпиона. А он-то у нас — мальчик ревнивый. В христолюбии никого вперёд не пропустит.

— Столь слава её велика, что Патриарх Константинопольский Лука Хрисоверг и император Византийский Мануил Комнин послали ей честнЫе дары. Среди которых икона Богоматери из Эфеса, писанная, как говорят, самим святым Лукой. Царь послал в Эфес семь сот оружников своих, и принесли они икону святой Богородицы во Царьград. Патриарх же Лука собрал епископов и весь собор во Святую Софию и, благословив ея, дал икону слуге преподобной Евфросинии; тот же с радостию взял и принёс госпоже своей.

Насчёт святого Луки — фигня. Иначе зачем же Патриарху благословлять икону? Новодел какой-то.

Внимательный взгляд кравчего оценил мои слушательные способности.

— Мишка, слуга её, в Царьград посылаемый, этим летом пришёл в Киев. Туда же и сама Евфросиния ходила. Теперь вот в Полоцк возвращается. Ну, икон от Луки на Руси немало — и у нас есть. А вот частицы Креста Животворящего, на коем господь наш смерть мучительную принял, с каплями крови Его... Ещё прислали ей камень из гробницы Божьей Матери, частицу от Гроба Господня, частицы от мощей святых Стефана и Понтелеймона, кровь святого Димитрия. Князь наш упросил преподобную остановится в Смоленске, отдохнуть да порадовать люд православный святынями редкостными. Ныне они выставлены в соборе Мономаховом. Жители к ним идут, радуются, прикладываются да умиляются. Да и сам наш... восторгался непритворно.

Кравчий тяжко вздохнул и продолжил.

— Сии святые вещи во храме охраняются клириками и стражниками. Да и самой силой господней. Ежели вдруг, помилуй нас боже, какая из реликвий пропадёт, то князю нашему будет великое бесчестье. Город весь перетряхнут, наизнанку вывернут. А когда найдут — великая радость. И "находчику" — княжья милость.

Мда... Яков постоянно повторяет в мой адрес: "ловок". Это вот так оно здесь понимается?

— Забавно. Сочтёшь ли ещё что полезным сказать? Отроку, мудрость вкушающему?

— Э-э-м... Вора, когда найдут... сам понимаешь... А Евфросиния уходит из города через три дня. Караван у неё немалый, охрана добрая... Сама же преподобная пребывает на подворье монастыря Параскевы-Пятницы. Дык где, говоришь, приказчик твой с чудо-бражкой обретается?

Хорошо он из беседы выходит. Поклон, благодарности, уверения и заверения, задом — в дверь, шапку — на голову, мозги — в кучку, дыхание — выровнять, морду — кирпичом...

Новый поворот княжеских интриг заставлял извилины сворачиваться в клубочек. Они заплетались морскими узлами и приветственно помахивали хвостиками. Нужно было сесть, и спокойно, окапывая со всех сторон, как окапывают неразорвавшийся снаряд, собрать и систематизировать информацию по теме.

Разложив всё по полочкам, я, может быть, найду щёлочку — тот самый выход из лабиринта, благодаря которому и живёт мышь белая.

Сперва мы заявились все толпой в Успенский собор, который заложен Мономахом и перестроен Ростиком после частичного обрушения.

Толпа народа. Все крестятся, прикладываются, молятся и коленопреклоняются. Непрерывное жужжание множества голосов, но всё пристойненько. Давки, как в первые дни, нет, толпа прокачивается через центральный неф достаточно интенсивно, заторов особых не возникает. Кому сильно приспичило — распихиваются по боковым нефам. Там по углам и поклоны бьют.

Я внимательно осматривал все выставленные экспонаты. Предлагаемая вниманию коллекция от патриарха внушала уважение своими... раками. Каждый сувенир находился в отдельном ящичке, богато изукрашенном, открытом для обозрения. Правда, прикладываться к содержимому не дозволялось, даже и к ящичкам. Но красивые сосновые аналои-подставки — вполне по зубам верующим.

* * *

Как раз в этом 12 в. крестоносцы в Иерусалиме обнаружили, что паломники отгрызают частицы от Камня Омовения в Храме Гроба Господня. Во избежание утраты святыни, из каменоломен была привезена гранитная толстая плита, которой и был накрыт истинный Камень. Но это не помогло: в 21 в. я наблюдал следы зубов уже и на этом граните. А вы говорите: "кариес", "пародонтоз"...

Особое место в ряду обгрызаемого христианами занимает Крест Животворящий.

Легенды об этом изделии плотника из легионного обоза, которое Иисус тащил по Виа Долороза, отсутствуют в канонических евангелиях. Но существуют, по меньшей мере, четыре основных варианта описания происхождения этой древесины в апокрифах. Распространённый на "Святой Руси" вариант восходит к "Евангелию от Никодима" и возводит обсуждаемое бревно к райскому "Древу познания добра и зла".

Кстати, похоже: фактура не хвойной породы, не деловая древесина. Может быть и яблоня — там же яблоки росли. Если же происхождение не "райское", а туземное, палестинское, то, вероятно, олива.

После казни Иисуса все элементы конструкции были спрятаны в пещере, которую закрыли высокой насыпью.

"Окончив такую работу, им оставалось только на поверхности земли приготовить странную, по истине гробницу душ, и они построили мрачное жилище для мёртвых идолов, тайник демона сладострастия Афродиты, где на нечистых и мерзких жертвенниках приносили ненавистные жертвы".

Кучу глупых шуток и глубокомысленных рассуждений по теме: чьим именно тазом накрылся Иисус и какова роль священного бревна в основании храма богини любви... не будем.

Не все женщины — поклонницы Афродиты: фригидность довольно распространена и в древности. Равноапостольская императрица Елена, мать Константина Великого, в 4 веке докопалась до брёвнышка. И сразу начала его пилить.

Одна часть была оставлена епископу в Иерусалиме, другая же отправлена сыну Константину Великому в Константинополь. Сын тоже оказался "подельчивым": часть отдал своему епископу, часть же, в золотом ковчеге, таскал за собой.

Иерусалимский кусок очень быстро начали защищать от обгрызания.

Уже в 6 веке:

"... епископ сидя придерживает своими руками концы святого древа; диаконы же, которые стоят вокруг, охраняют. Оно охраняется так потому, что существует обычай, по которому весь народ, подходя по одиночке... наклоняются к столу, лобызают святое древо и проходят. И так как, рассказывают, не знаю когда, кто-то отгрыз и украл частицу святого дерева, то поэтому теперь диаконы, стоящие вокруг, так и охраняют, чтобы никто из подходящих не дерзнул сделать того же".

"Если где-то кое-кто у нас порой

Сгрызть чего-то хочет...".

То приходят "диаконы в погонах" и наказывают "по попке больно".

Сама императрица раздавала кусочки от "Честнаго Древа Креста" в монастыри. Процесс распила шёл весьма активно.

Иоанн Златоуст:

"Многие, как мужи, так и жены, получив малую частицу этого древа и обложив её золотом, вешают себе на шею".

Теперь, спустя восемь веков, фрагмент этих пиломатериалов попал и на "Святую Русь". То, что в Царьграде на всяких шеях болтается — здесь редчайший раритет и уникальный атрибут. Святая реликвия.

* * *

Сел во дворе, нашёл деревяшку, начал рисовать на земле. Вот церковь, входы, охрана, сами экспонаты...

Мне очень не нравилось предложение Демьяна-кравчего. Украсть, взвалить преступление на какого-то беднягу, поймать его с поличным, оповестить князя и получить благодарность...

Слишком сложно, слишком рискованно. Старая инженерная истина: "хорошее — просто". А сложное — всегда ломается.

Элементарно: я украду, тут приходит сам Демьян и берёт меня за... за больно. Мне — кучка неприятностей. Со смертельным исходом. Ему — княжеское благоволение. Включая, например, мою же вотчину!

Понимаю: эгоцентризм. Я думаю, что все только и мечтают отобрать у меня Рябиновку. У дяденьки могут быть совсем иные цели. Карьерные например. А какая мне разница? Мёртвенькому...

Через три дня караван уйдёт. Охрана многочисленная, выглядит... профессионально. А я ни местности, ни обычаев караванщиков... Брать надо в городе. Брать надо деревяшку: икона великовата, остальные — не столь эксклюзивны. Сделать всё надо самому — мои люди... они преданы, но — верующие. При соприкосновении со святыней возможны... нежелательные аберрации.

Я чертил на утоптанной земле, стирал ногой, пытался вообразить себе совершение преступления... Поймал себя на том, что разглядываю щепку, которой царапаю землю. Интересно: там, в серебряной раке, тоже щепочка. Поменьше — сантиметра три длинной, пол-сантиметра шириной, довольно плоская, срезанная наискось по торцам, два бурых пятнышка на нижней части...

— Сухан. Ты частицу Креста Господня видел? Хорошо рассмотрел?

Первый ответ — кивок. Второй — молчание.

Сам дурак — что значит "хорошо"? Говоря с мертвецом — думай тщательнее.

— Найди кусок дерева. Из которого можно вырезать щепку. Похожую на ту, которую мы видели в соборе. Пятнышки сделаем позже. Обойди двор и найди.

Сухан внимательно посмотрел на меня, встал и пошёл по двору кругом. А я затаил дыхание. У него — абсолютная память. И фотографическая — тоже. Зомби же!

Что ходячих мертвецов можно использовать для опознания предметов — никогда не встречал. Ни у одного попандопулы или апокалипсисера.

Благочестник, по моему впечатлению, из породы коллекционеров-фанатиков. Такой гасит свет, запирает двери, забирается с головой под одеяло и там, при свете фонарика, рассматривает свой кляссер, огребая кайф просто от факта владения редкостью. Наслаждаясь и самоудовлетворяясь ощущением обладания.

Я хотел избежать громкого скандала:

— Украли! Держи вора! А есть ли у вас алиби?

Зачем мне всё это? Есть же вариант с подменой! Постоянно используется при краже произведений искусств. Одну штучку взял — другую, такую же, на её место положил.

"Корова у нас по документам одна? И отдавать будем одну!" — Матроскин снова прав.

Вместо "спасения княжеской чести", которая вещь очень... растяжимая, я задумал огрести благодарность за уникальный подарок: истинную частицу Истинного Креста. А Евфросиния пускай помолится перед "не-истинной". А какая разница? Бог-то везде, в любом полене.

Дальше... дальше я начал приплясывать от возбуждения. Сухан нашёл обрубок чего-то, посидел над ним, отщепил кусок и ножом долго наводил геометрию.

— Вот. Похоже. Цвет... светловато.

Я гонял своих, мы перепробовали самые разные составы... Поймали одного из наших мужичков и поили пивом... У него какие-то проблемы с почками — моча тёмно-красная... Смешивали со скипидаром и яичным желтком... Капали поросячьей кровью и старательно дули, чтобы быстрее подсохло. Потом плюнули, наскребли ржавчины и со спиртом...

Сухану пришлось вырезать штук восемь подобий реликвии. Дело шло к поточному производству...

Уже утром, при естественном освещении, он выдал вердикт:

— Вот эта. Как просохнет.

Надо ли объяснять, что попутно на подворье шли и другие процессы?

Аким переживал провал своего боярства. Появившийся "Будда" его успокаивал и помогал залить горе.

Николай принимал потенциальных торговых партнёров и толкал им наше полотно. Периодически жалуясь мне:

— Ну такие скряги! Эх, не вовремя! Полотно-то тонкое — осенью бы, когда вятшие в город съедутся...

Чарджи обхаживал забежавшую соседку, та глупо хихикала:

— Ой, да что ты такое мне говоришь! Ой, да что ты такое там делаешь!

Чимахай учил рябиновских своей "мельнице". Те постоянно сбивались с ритма и громко комментировали свои ошибки разными... междометиями.

Ивашко философически разговаривал "за жизнь" с дедушкой, то и дело переспрашивая:

— А вода? Нет, ты помнишь? Она ж мокрее была! Такой воды нынче нет. Эх, молодёжь-молодёжь...

Та ещё ночка...

Утром я сразу побежал в собор. Сравнить, уточнить...

Оп-па! Облом. Опять!

Как же это? А где...?

Икона была на месте, а ящичков не было.

— Преподобная Евфросиния послезавтра из города уйдёт. Ныне собирают оне вещицы свои в дорогу. Иконой-то ещё и на пристани благословлять будут. А остальное убрано. У ей уже, в узлы увязано.

Ё! И чего теперь?

"Всё пропало, клиент уезжает, гипс снимают...".

Не ново. Только фиг вам, ребятки! Когда я завёлся — меня очень трудно остановить.

"Стая удачно пущенных дятлов задалбывает до смерти слона средних размеров".

Я, хоть и не стая, но сам по себе такой ДД...

Узнать, что экспонаты перемещены в монастырь Параскевы-Пятницы — труда не составило. А вот дальше...

Наблюдать похмельного Акима и "Будду" с нечитаемыми на лице глазами... Народ от моего вида... рассосался. От меня и от греха подальше.

А я стал придумывать следующий план. Уже не "B" или "C", а "F". Соответствует порядковому номеру. И сути — "факеншит". А чего тут придумывать? — Выбора-то нет.

— Варюха, подь сюда! Скажи: тряпки твои в порядке? Костюмчик монастырской послушницы целый? Почистить, погладить, подштопать, примерить, ушить... Давай быстренько.

Быстренько такие дела у девушек не получаются, но является, наконец. Вся в волнении и смущении. А ей идёт. И манеры изменились: движется плавненько, говорит увереннее.

Я себе тоже женское платье подобрал. Как увидела — хихикать начала.

— Ой, ты такой смешной! А поясочек-то... вяжешь низко. Будто... хи-хи-хи пристанская гулящая какая...

Этого-то я и боялся: "господин" из лексикона исчезло, действия мои являются не поводом для осторожного совета, но объектом самоуверенной критики в форме насмешек. Придётся напомнить ей — "её место".

— Повернулась. Наклонилась. Подол на голову задрала. Ляжки расставила. Эк оно тут у тебя... Оп-па!

— А-ай!

— Когда господин в тебя, дуру, уд свой заправляет, надобно благодарить да радоваться. А не айкать.

— Спаси тя бог господине! О-ой...! Всякая ласка твоя для робы твоей — о-ёёй! — в радость. Несказанную-ю-ю...

Иерархические отношения быстро восстановились, а продолжающиеся гендерные — я совместил с уточнением своего F-плана.

К сожалению, Варвара не владела оперативной ситуацией на монастырском подворье: какие покои отведены полоцким, где складированы интересующие меня сувениры, схема охраны... только общее представление о местности и функционале строений.

В качестве "волшебного клубочка" — не пригодна, только на роль отмычки.

Получается так: мы приходим к вечере. Её знают в лицо и пропустят. Меня она представляет как дальнюю родственницу из провинции. Две богобоязненных девицы, одна из которых три года прожила в монастыре в послушницах, выглядят вполне пристойно и подозрений вызвать не должно. Три инокини, которые сопровождали её к Немату, наверняка ещё не вернулись — инокини ходят пешком, не "плечевые" — лодейки-попутки не тормозят.

Выстаиваем службу, при выходе толпы "рассасываемся" в укромный уголок, ожидаем всеобщего отбоя. На основе сплетен и визуального наблюдения, уточняем местоположение объекта. После чего я произвожу взлом, проникновение, изъятие..., а она — показывает вход в подземный выход.

Я ещё её немножко помял и пощупал, проверяя достоверность послушания. И стал собираться. Поясок, и правда, пришлось перевязать под грудь. А на живот под платьем навязать торбу со снаряжением.

Когда идёшь на воровское дело с нечёткими подробностями — очень хочется предусмотреть все варианты событий. Карманов здесь нет, и тащить что-то в руках — просто нарываться.

Глава 218

Сначала всё шло по плану. Монахиня на воротах узнала Варвару, начала расспрашивать о поездке, но народу валила такая толпа, что нас просто пропихнули внутрь. В церкви — аналогично. Пропихнули, запихнули, прижали. Плотненько.

Не люблю православные службы — долго стоять приходится. Ноги, знаете ли... да и колени на каменном полу... Одеяние послушницы привлекало прихожан, они радостно делились с неё последними сплетнями. Игуменья заметила Варвару, но сейчас не до неё. Вот отправят преподобную — тогда и позовут послушницу для отчёта.

Богослужение закончилось уже в сумерках, нас вынесло в числе первых и, пока все выходящие дружно кланялись и крестились на кресты куполов, мы с Варварой нырнули в какой-то хозяйственный ящик, пристроенный к стене церкви. Там было тряпьё, мётлы, деревянные лопаты. И очень гнилое дно. Которое под нами провалилось. Если бы не колокольный перезвон — нас бы точно застукали.

Момент паники, темнота, тишина, древесный мусор во всех местах... Тихо. Вроде не услышали. И куда ж это мы попали? С трёх сторон — дерево, с четвёртой — кирпич. Стена фундамента церкви? Да ещё и с окошечком. С зарешеченным.

Никогда не любил окна с решётками. Ну очень... хочется подёргать. А оно... играет! А если стенку поковырять? А если ногой упереться? А где мой гвоздодёр (взял-таки на всякий случай)?

Я уже рассказывал об особенности построек на известковом растворе. Сохнет он долго. И об основной проблеме строений на Руси — сырость. Под всякой церковью делается подвал. Там ещё хоронят особо ценных покойников.

Для вентиляции здесь предусмотрели окошко, закрыли кованой решёткой и поставили снаружи деревянный пустой короб. Верхнюю часть которого приспособили под свалку дворницкого инструмента. Мастера, похоже, с кладкой схалтурили — со стороны не видно же. Раствор в сырости полностью не схватился.

За стенкой обнаружилось обширное довольно пустое помещение. Без света убился бы — здесь такие плиты-возвышения лежат... Но зажигалка — великая вещь. Позволяет сохранить кости целыми. И свои, и упокоенных прежде.

С правой стороны какие-то вещи сложены, сундуки какие-то, рулон занавеса, каркас царских ворот... Варвара начала скулить:

— Нельзя сюда, здесь мощи святые лежать будут... боженька покарает...

— Когда будут мощи — нас здесь не будет. Не ной.

Тут, на той стороне подвала, где старьё сложено, раздаётся скрип, появляется свет и слышны голоса. Зиппо своё я сразу захлопнул, а вот дуру эту...

А у меня уже заготовочка есть!

Был у меня в этой второй жизни аналогичный случай. Когда на "серых всадников в ночи" в Черниговских болотах нарвался. Марьяша тогда похоже скулила. И я её сумел заткнуть. А эта-то... уже привычная, обученная.

Точно — припала как источнику с живой водой. Или чего там у христиан — чаша Грааля?

Молодчинка. Ух как... отстаралась. Платочек ей сдвинул, головушка у неё... волосики отрасли маленько, но не колются — мягонькие, очень приятно вытереться.

— Ну, пойдём, Варюха-горюха, ближе к делу.

Мы просидели в куче старого барахла часа три. Даже придрёмывать начал. Своды в подвале каменные — слышно как наверху ходят. Кажется, молитвы хором пели. Всенощную, что ли решили отыграть? Терпение, Ванечка, терпение. Если переполняет жажда деятельности... ну трахни её ещё раз — и успокойся.

Наконец всё затихло. Ещё с полчаса подождали. И пошли на дело.

О-ох... Волнительно. Осторожно, на цыпочках подобрались к выходу.

Прикрытая дверка, деревянная, железом окованная. Как она скрипела...

Послушал. Собрался с духом и... рывком.

Вроде, тихо. Есть такой приём: медленно тянешь — рыпит, быстро — ничего.

"На двері воду лляла на пальцях ходила

Щоб мати не почула щоби не сварила".

Можно и воду лить. Но — нету. И если поймают — не "мати сварить" будет, а местные вполне... сварить живьём могут.

Каменная лестница вывела под стеной храма в боковой неф. Кажется, нет никого.

Две свечи у аналоя, на ступеньках перед царскими вратами — блестящий ящичек. Не может быть! Наконец-то мне повезло! Столько обломов и провалов! Но теперь... Ну очень похожий ковчежец!

Я переступил на ступеньку выше, оглядывая зал.

Факеншит! Всё-таки, невезуха продолжается: на полу, в паре шагов перед ящичком лежит человеческая фигура. Серое одеяние, раскинутые крестом руки. Ещё один истово уверовавший? Стражник? — Вряд ли: ростом невелик. Но шум подымет.

Придётся нейтрализовать. Ножичком под лопатку? — Грязно. Кистенёчком? Удавкой? Потом оттащить тело в подвал, завалить мусором... найдут — когда завоняется. Меня уже... и след простыл.

Рядом раздался вдох. Ох уж это пресловутое женское любопытство!

Любая женщина постоянно хочет одного и того же — чего-нибудь новенького.

Варваре тоже захотелось. Судя по внезапно распахнувшимся глазам и прижатой ко рту руке — что-то новенькое она увидела.

Я чуть толкнул её вниз, спустились ниже уровня пола, чтобы звук не шёл в зал.

— Ты чего?

— Это... это — сама... Там — Евфросиния лежит. Сама. Молится.

— Хм... С чего взяла?

— Сегодня на молитве... Ты, видать, не слышал, бабы говорили — платочек серенький, по краю — серым шёлком крестики вышиты. Ты сам-то глянь.

Я выглянул. Если знать куда смотреть... да есть крестики. Как же, всё-таки, мужчины и женщины по-разному видят мир! Мне бы и в голову не пришло обратить внимание. И угробил бы будущую святую. И себя. Потому что без неё караван не уйдёт. Убийцу будут искать и найдут. Подставить кого-то... Кроме Варюхи — некого. А её история снова приведёт ко мне.

У-у-у блин!

Так. Шаг назад. Чётче по целям.

"А на фига всё это надо?".

Мне нужна не мёртвая монашка, а вон та деревяшка. Можно ли взять деревяшку, не потревожив монашку? Теоретически — "да". Типа: спит или в отключке валяется.

Но... у меня нынче — "чёрная полоса". Как на зебре. Дальше — или белая, или... хвост.

Мда. Поэтому — не надеяться на везение.

— Варя, спрячешься за дверкой и будешь сидеть тихо, как мышка. Пока я не позову. Только на мой голос. Давай, давай.

Ну что ж ты так пугаешься! На тебя глядя, остаётся только изображать полную храбрость и абсолютную безбашенность.

Осторожненько поднялся в зал. Сквозняка нет — двери храма закрыты. Глаза привыкли к свету свечей, к полутьме пространства и освещённости царских ворот. Иконостас богатый, но ещё молодой — блестит здорово. Так как же эту... Предиславу Полоцкую... уелбантурить? Чтобы она не вякала? Ни нынче, ни после?

Я — тощий, плешивый, козлище-спермотозаврище. Меня можно постоянно критиковать за... за это самое. Только вы сами придумайте другой способ подавить психику этой женщины.

Чего-нибудь внутривенно для отбивания памяти на фоне потери сознания? А я разве против? — Где взять? Тогда чем-нибудь тяжёленьким по голове? Ага. Она — дама в возрасте. Бздынь — покойница. Ты — следующий. На костре, под совершенно справедливое ликование толпы.

Слова-словечки? Доводы-причины? Давайте договоримся? — Не смешите мои седые... Ну, что там у меня поседеет после этой ночи. Ей любые ваши сотрясения воздуха... У неё сёстры-княжны строем ходят! Она полоцких князей как старое тряпьё перетряхивает! Она так мономашичам мозги вынесли, что они завет самого Мономаха порушили!

Так что, Ваня, хочешь не хочешь... Опять обязалово.

"Сегодня ночью женщина в годах

Запуталась ногами в алтарях...".

Сколько же ей лет? А какое это имеет значение? Какое имеют значение мои предпочтения, склонности, чувства? Моё личное мнение здесь никому не интересно. Сделай своё дело или сдохни.

Дело — подавление психики преподобной. Инструмент... ну, что выросло.

* * *

" — Мадам, я мечтаю познакомить вас со своим близким другом!

— Он такой близкий?

— Ближе не бывает. Между ног болтается, на "х" называется..."

Или — на "пе", или на "че", или на "ще", или... Или на любую букву любого алфавита. Это тот случай, когда мы все, весь русский народ, можем дружно сказать:

— Есть такая буква!

* * *

Давай дружок, "вставай, проклятьем заклеймённый". И — "смело в бой пойдём. В борьбе за "это".

Выдохнул и двинулся к лежащей фигуре.

До последнего момента теплилась надежда, что она так и будет балдеть в молитвенном экстазе. Но распростёртая фигура начала шевелиться и что-то бормотать.

Три длинных шага с одновременным доставанием реквизита, падение коленом ей на спину, отчего подтянутые уже к плечам руки подкосились, и преподобная ткнулась подбородком в пол. Щелчки наручников на вывернутых к затылку запястьях. Мячик, который я постоянно на руке подкидываю — в открытый для аха рот. Платочек с серыми крестиками — сдёрнуть вперёд на глазки. И ремешком мячика всё это и примотать.

Тут она рванула.

Никогда не ездил верхом на преподобных.

Ну что сказать? — Родео.

После длительного молитвенного транса, лежания на каменном полу в неудобной позе, её реакции, и умственные, и физические, были несколько замедлены. Она мотала головой, пытаясь сдвинуть закрывающий обзор платок, рванулась вперёд. Я прижал её к ступеням, прямо перед этим ковчежцем, задрал подолы платьев на ней и на себе. И... "восторжествовал над нею".

В некоторых романах это движение именно так и называют. Пристроился и... и преподобился.

Евфросиния была ошеломлена. Таким вульгарным обращением с её... частью. Эта пауза позволила правильно расставить её ноги, сдвинуть удобнее тряпки и навалиться всем телом ей на спину, не подставляясь при этом под очень щипучие старческие пальчики.

Ванька-некрофил. Или — пенсионерколюб? Бабулькоман? Даме 57 лет. По здешним нормам — древность времён Крещения Руси. Для любого местного сопляка моей внешности просто взглянуть с интересом в её сторону — что-то из гробокопательства и разорения честнЫх могил. Но я-то — ого-го-го! — я-то попадун! В 21 веке дамы таких лет бывают бабушками, и при этом остаются "тёлочками". Причём, часто интереснее и искуснее молодых и малообъезженных.

Предислава — вся жизнь в пансионате. На полевые работы её не гоняли, зёрно в ступе бесконечно не толкла, детей не рожала, не выкармливала. Ручки у неё сухие, морщинистые. Вот, в наручниках на спине дёргаются. Как известно, первыми стареют кисти рук и шея. А вот попка. И вообще — под платьем она даже очень. Ни жиринки, ничего не отвисает, тело тугое, кожа нежная, белая...

Она снова начал бешено рваться. Родео на взбесившейся тёлке. Пришлось напрячься, прижимая к ступенькам. Коленками она уже вытащилась на следующую. Ну и хорошо. Под мои нажимом на копчик они разъехались до предела. Полы тут... вощат.

Я нервно лапал, мял, щипал... всё что попадалось под руки. Потом докопался. И взял преподобную за клитор.

Оч-чень интересно! Никогда прежде не совмещал два этих термина. Даже в фантазиях. Как много нового опыта даёт мне "Святая Русь"! В 21 веке — не доводилось даже и подумать, а тут вот... Сподобился. И, надо сказать, несмотря на святость — очень даже вполне.

* * *

Если кто не знает: святость в православии на женской анатомии отзывается не так сильно, как на мужской.

В Византийской гос.службе, например, две карьерных лестницы — последовательностей чинов. Типа Петровской "Табели о рангах". Только у Петра было три лестницы: гражданская, военная и военно-морская. У византийцев — для "бородатых" и для евнухов. В церковной иерархии — смесь: патриархат постоянно шлёт на Русь и кастратов. А вот женщин на должности не назначают. Поэтому и не кастрируют.

* * *

Евфросиния, видимо, подзабыла о наличии такой детали в собственном организме. Удивилась сильно. Потом взволновалась. Тоже сильно.

Меня чуть не снесло. Пришлось... вразумлять. Несильный зажим случайно сохранившегося преподобного органа кромками подушечек двумя пальцами. И серия быстрых несильных сжатий с перемещением вверх-вниз. Такая... живенькая пробежка. С лёгким щелчком по кончику. Как по язычку колокольчика.

Мы же в храме или где? Здесь же положено... звонить.

Реакция бурная, беспорядочная, лягательно-ругательная.

Повторяем. Отзыв — аналогичный. Но — слабее. После четвёртого раза — лёгкие судорожные движения. Устала. Дыхание как у загнанной лошади.

Теперь можно успокоиться и самому. Чуть отодвинуться, самому отдышаться. И неторопливо, целенаправленно и неотвратимо... натянуть её тазобедренный на... на себя. Подождать, послушать сопение и мычание, также замедлено отодвинуться. Создавая иллюзию завершения, давая надежду на прекращение.

"Все прошло, все промчалося в безвозвратную даль.

Ничего не осталося, лишь тоска да печаль".

Кому — что. Кому — "тоска да печаль" от "всё промчалося", кому — облегчение да радость.

Остановиться у края, чувствуя по её дыханию ожидание:

— Ну, всё? Ну, теперь-то ты отстанешь?

Не-а. "Бог терпел и вам велел".

Разочаровываем: крепко удерживая за дёргающиеся во все стороны бёдра, вдвинуть. Не быстро и не медленно. Спокойно. Рутинно. "Все так делают, с дедов-прадедов". И, дойдя до упора, не останавливаться, продолжать давление. Вдавливаясь самому — в её тело, вдавливая её тело — в эти ступеньки.

Вот, выдох-стон. Её задержанное дыхание, заворожённое кажущейся бесконечностью процесса, наконец-то возвратилось Сразу же — попытка освободиться, вырваться из гипноза тягучей моторики. Резкий, с оттяжкой, хлопок тыльной стороной пальцев по её ягодице. "Знай своё место". Ойк. И — прекращение суеты.

Никогда не хлопал преподобных по попке. Но её-то воспитывали по-"святорусски", как и положено воспитывать добронравных девиц из княжеского дома. Если мужчина всунул — это муж. Если муж шлёпнул — он прав. Это вбито с детства. У неё детство очень давно прошло. Но навыки, воспитанные тогда, срабатывают первыми сейчас.

* * *

Детство у неё закончилось 45 лет назад. С очередным походом Мономаха.

В "Святой Руси" куда не плюнь везде "торчат уши" одного из Владимиров — или Крестителя, или Мономаха. Как в современной России — двух других Владимиров: Ленина или Путина. Хотя, для "Святой Руси", применительно к глаголу "торчит", правильнее использовать любимое выражение Маркса: "кончик фаллоса".

Итак, Креститель, пока ещё был некрещёным, посватался к Рогнеде. Та ответила так, что Полоцк был взят и сожжён, отец и братья её убиты. Саму её, под радостный звон мечей, посуды и восхищённые клики благородных русских людей — Владимир публично изнасиловал. Что она и приняла как должное.

Перебравшись в Киев, Владимир притащил с собой и Рогнеду. Она спокойно пережила и его полутысячный гарем, и десяток официальных жён из числа чешских, болгарских, польских... "царевен". Но не гречанку.

Приняв христианство, Владимир реально перешёл к единобрачию. Возраст уже позволял. Однако идиотизма с фанатизмом отнюдь не проявил. Его "скопище блудниц и развратниц" вовсе не было выгнано плетями с княжеского подворья. Одних женщин он выдал замуж, дав приличное приданое, других, с богатыми подарками, отправил к их родственникам, третьи, с вполне пристойном содержанием, остались на княжьем дворе.

Рогнеда не могла принять этого. Десятилетие она была первой дамой, старшей женой, хозяйкой. Теперь её место заняла гречанка.

Рогнеда не была ущемлена ни имущественно, ни в своих правах. Всякий гарем — большое многоотраслевое производство. У османских султанов при норме 4-8 официальных жён, только педагогической деятельностью занималось 7-8 десятков наложниц. А были ещё швейная, пищевая, кондитерская... отрасли. Власть над всем этим у Рогнеды осталась — она потеряла только одну мелочь: внимание Владимира.

Потеря, которую масса женщин в 21 в. воспринимает как приятное приобретение:

— Мой бывший-то? Да мы, слава богу, и не встречались уже много лет...

Рогнеду это взбесила настолько, что она спланировала и подготовила тройное преступление: мужеубийство, отцеубийство, цареубийство.

Заманила Владимира к себе в покои, якобы для разговора.

Знакомо: "мы должны спокойно и разумно обсудить наши проблемы. И найти пути их решения".

"Путь решения" она нашла заранее: за занавесой возле ложа был спрятан её одиннадцатилетний сын Изяслав с мечом наголо. Приказ от матушки был однозначен:

— Как батюшка спиной повернётся — бей.

Владимир избавился от язычества, но не от хватки и сметки. Сына он углядел и вытащил за ухо. Дело пошло в суд. Дружина высказалась однозначна:

— Повинна смерти.

Покушение на жизнь государя — смертная казнь. Но Владимир объявил помилование: отправил Рогнеду с сыном в её родной Полоцк.

Изяслав был мальчиком тихим, как и положено быть ребёнку у такой бешеной матушки. Что и сохранило ему жизнь. Когда Святополк Окаянный и Ярослав Мудрый взялись резать братьев, Изяслав, хоть и был самым старшим из признанных сыновей Крестителя, в свару ввязываться не стал.

Через поколение бешеная кровь Рогнеды проявилась в её внуке — Всеславе-Чародее.

Князь волхвов, наузник, оборотень, он строит православную Святую Софию в Полоцке и воюет с Ярославичами. Та же, как у бабки, готовность вырвать свою судьбу из обычного течения. Такая же, как у деда, готовность использовать необщепринятые, богопротивные, даже и преступные методы.

У Чародея было шесть сыновей-"рогволдов", между которыми он разделил Полоцкое княжество ещё при жизни. Сыновья немедленно сцепились между собой.

Нормальные князьки нормального, в высшей мере среднего уровня. А рядом Мономах Русь собирает, отбивается от "половецкой угрозы".

Мономаху, для военного равенства со Степью, были нужны ресурсы всей Руси. А провинциальные князьки из Полоцкой земли рассуждали о том, как хорошо грабить соседей, пока дружины киевского князя по Степи бегают.

Мономах... телами своих дочерей мостил путь к собственной славе. И к спасению "Святой Руси". Царские бармы из Константинополя, военные союзы с королями...

Но одну из своих дочерей он выдаёт замуж за младшего из Всеславичей. Историки дружно возмущаются: фигня! Не может такого быть! Государь, равный императорам... за мелкого князька Витебского...

Они забывают, что в момент этого бракосочетания Мономаху до величия было ещё пахать и пахать. Он не Великий Князь и, даже, не первый наследник по лествице. А про Немигу под Минском он очень хорошо знает от отца:

"на Немиге снопы стелют из голов, бьют цепами булатными...".

Там, возле Минска, Всеслав-Чародей и Ярославичи, один из которых отец Мономаха, положили цвет русских дружин того времени. Мономах очень не хочет повтора и закрывается от Полоцка — Витебском, от "рогволдов" — своей дочерью.

Через три года после смерти Чародея в Витебске родилась его внучка — княжна Предислава. Реинкарнация? — Не знаю: не брамин, свечку не держал.

"Кто верит в Магомета, кто — в Аллаха, кто — в Иисуса,

Кто ни во что не верит — даже в черта, назло всем,-

Хорошую религию придумали индусы:

Что мы, отдав концы, не умираем насовсем".

Снова через поколение возродилась страстность Рогнеды. А ещё — богоискательство Крестителя, оборотничество дедушки Чародея и циничная государственная мудрость дедушки Мономаха. Такой коктейль кипел в крови юной княжны и не мог не вырваться, проявиться каким-то особенным, невиданным ещё на "Святой Руси", поступком.

"И если видел смерть врага еще при этой жизни,

В другой тебе дарован будет верный зоркий глаз".

И Чародей, и Мономах видели "смерть врага" много раз. Пришло время "зоркого глаза". Или — "острого ума".

Девочка подрастала, проявляла редкостные таланты. В частности, что для женщин здесь не часто — в книжной премудрости. Наступил период полового созревания...

И тут Мономах пошёл в поход. Выбрал просвет в своих южных делах, "дошли руки" и до "рогволдов".

"Великий князь, собравши войско, пошёл войною дабы вразумить...".

Звучит... величаво-эпически. А в реале — резня. Всеобщая бойня.

Мономах в "Поучении" хвастает:

"На ту осень ходили с черниговцами и с половцами-читеевичами к Минску, захватили город и не оставили в нем ни челядина, ни скотины".

1116 год, Предславе — 12 лет. Родственники, знакомые, родственники знакомых и знакомые родственников наполняют городок, спасаясь от "милостей Мономаховых". Правда войны, реальность государственной мудрости, мерзость освящённой крестными клятвами политики...

Витебск не пострадал. Потому что отец предал братьев. Мертвецы — в Минске, полон — в таборе читеевичечей, предатели в собственном дому... С кем ты, княжна?

Слава о её уме и красоте уже распространилась широко, от женихов нет отбоя. Девочка уже созрела, и отец выбирает ей самого достойного.

Предислава — сверстница Набоковской Лолите. Но здесь не педофилия, а аристократия.

Не скажу "святорусская" — всемирная. В этом 12 в. мне попался только один случай, когда невесте было 19 лет. Король-отец выдал её поздно — слишком уж... неудачно сложились обстоятельства.

Бургундская принцесса в 9 лет с крыльца кафедрального собора собирает горожан и объявляет о своём отказе выйти замуж. Не потому, что слишком юна, а потому, что жених стар. Прямое обращение к бургундской нации, перешедшее в массовые беспорядки, помогло — её свадьбу отложили. На 2 года.

На Руси проблемы слишком юных невест решаются... "гастрономически":

"Достаточно яблока и немного сахару, чтобы она оставалась спокойной", — записал свои впечатления "немец-опричник" Г. фон Штаден (середина XVI в.) о более чем юной (зато "очень хорошенькой"!) племяннице Ивана Грозного, дочери князя Владимира Андреевича Старицкого — Марии, выданной замуж в девять лет за двадцатитрехлетнего герцога Магнуса.

Понятно, что характеристика — "оставалась спокойной" — относится не к сидению на свадебном пиру.

Множество моих современниц-"попаданок" не понимают, что в любом средневековом обществе они — дамы 20-25 лет — являются на "брачном рынке" некондицией, вторым сортом.

Прозвище "вековуша" в отношении незамужних "дев" существовало издавна: в народе считалось, что не выходят замуж лишь физические и моральные уроды.

"Перестарок", "старая дева"... Уже в начале 20 века в России девушка вполне прогрессивных взглядов приглашает своих подруг на своё восемнадцатилетние:

— Отпразднуем мой переход в старые девы.

Пушкин, описывая героиню первой половины 19 века, говорит:

"С 13 лет её родители начали, в поисках жениха, вывозить её на балы, выдавая за семнадцатилетнюю. Так продолжалось десять лет".

Предислава "вошла в возраст", яблоко с сахаром ей уже не требовалась, пора выходить замуж. Исполнить своё предназначение, свой долг перед семьёй. Иначе — зачем кормили?

Не берусь судить: что именно "достало" Предиславу. По простоте своей могу предположить: женишок сильно противный оказался.

Рогнеда сватов прогнала, осталось в родительском доме. И — погубила его.

Предислава находит иное решение. Двенадцатилетняя девочка бежит из родительского дома к тётке — вдове одного из старших "рогволдов", игуменье женского монастыря, и принимает постриг. В 12 лет. Первая из русских княжон.

Да что может ребёнок в этом возрасте вообще понимать?! Принимать какие-то решения? Ни ума, ни понимания жизни... нормальные дети не могут справиться ни с чувствами, ни с мыслями, ни с членами своими.

Идти против воли родителя своего? — Пороть. В холодную, на хлеб, на воду. Пока блажь не пройдёт.

Не тот случай: Предислава сумела, подобно деду Чародею, очаровать, убедить.

Игуменья "увидела юность Предславы, ее цветущий возраст, пришла в смятение и начала телом терзаться и сердцем ужасаться. Надолго поникла она, лицо свое к земле приклонив, а затем, воззрев на юность княжны, вздохнула, и прослезилась, и молвила ей: "Чадо мое, как я могу сие сотворить? Отец твой, когда узнает, обрушит на главу мою гнев свой. Ты же еще слишком юна и не сможешь понести тяготы монашеского жития. Как ты сможешь оставить княжение и славу мира сего?".

Ответ девицы... исчерпывающий: "Госпожа и мать, все видимое в мире сем прекрасно и славно, но вскоре минует, как сон, и, как цвет, увядает. Вечное же невидимое пребывает вовеки... Или ты ради отца моего не хочешь меня постричь? Не бойся, госпожа моя, побойся Господа, владеющего всяким творением, и не отлучи меня от ангельского чина".

Действия княжны граничат с государственной изменой: дочери аристократов — важный политический ресурс. Их телами и душами вяжутся долговременные межгосударственные союзы. От их поведения, добронравия, ума, умения вести себя на постели, в собрании, в церкви, в поварне... зависит их влияние на мужей. Которые — государи. Которые и делают "Святую Русь".

Обиды, нанесённые дочерям и сёстрам — основание для войны. Возвращение их на супружеское ложе — подтверждение мира.

Мономах, например, никогда, за двумя исключениями, не прощал таких обид.

Одно... зятя прирезали через год. Как и было задумано.

Второе... там изначально было понятно, что жених — стар и психически ненормален. Пришлось пожертвовать девочкой ради "Святой Руси".

Предислава понимает, что нанесла удар по планам отца, что её должны счесть неразумной дитятей. И пишет письмо сестре Грядиславе. Родителям можно писать только "с молением о прощении". А так... всё равно — читают все.

"Как это будет, если отец мой думает выдать меня замуж? И если так будет, то мирской печали мне никак не избежать. Что свершили прежде нас жившие предки наши? Женились, выходили замуж, княжили, но не жили вечно — жизнь их прошла, и слава их исчезла, как прах, хуже паутины. А преподобные жены мужественно пошли вслед за Христом, Женихом своим, предали тела свои на раны и головы свои под мечи; другие же, хотя под железо выи свои не приклонили, но мечом духовным отсекли от себя плотские сласти, предав тела свои посту, бдению, коленопреклонениям, на земле лежанию, — и имена их написаны на небесах, где они с Ангелами беспрестанно славят Бога. А земная слава — прах и пепел, она, словно дым, рассеивается и, как пар водяной, погибает. Не лучше было бы мне вместо жизни мирской постричься в черницы и, живя в послушании у игумении и повинуясь сестрам, поучаться, как страх Божий утвердить в душе своей и как течение дней своих скончать".

"По ночам в тиши

Я пишу стихи

Пусть твердят, что пишет каждый

В девятнадцать лет.

В каждой строчке

Только точки

После буквы "л"...".

У княжны "л" — любовь к себе, "лучше было бы мне...". Чёткая декларация собственной особенности, избранности: "Что свершили прежде нас жившие...?". Не хочет она "как все" — "выходили замуж, княжили... жизнь их прошла, и слава их исчезла...". Тщеславие? Мечты о вечной славе?

Однако вокруг — реальная жизнь. С вполне реальными людьми и проблемами. А новообращённая Предислава-Евфросиния отнюдь не уходит в отшельничество.

"Отец блаженной Евфросинии вскоре пришел в монастырь. Увидев же дочь свою, стал он нежно целовать ее и, терзая власы главы своей, говорить: "Горе мне, чадо мое, что же ты сделала? Зачем печаль душе моей принесла? Почему мне прежде не открыла намерение свое? Тяжко мне, чадо мое сладкое, печаль сердца моего. О, горе мне, чадо мое милое! Как избежит красота твоя вражиих козней? Надлежит мне печалиться острупленной душой к Богу моему, да войдешь ты в чертог Царствия Его".

Все в доме князя печалились о ней. Преподобная же Евфросиния этим пренебрегла, и печалью отца своего. Она, как доблестный воин, вооружилась на врага своего диавола, пребывая в монастыре, повинуясь игумении и сестрам всем, и всех превосходила она в посте, молитвах и бдениях ночных. И с того времени еще усерднее начала она подвизаться, собирая мысли благие в сердце своем, как пчела мед".

Пороть! Пороть надо было! Вот и не была бы отцовская душа "оструплена".

Евфросиния до конца жизни сохранила к родителям доброе отношение. Хоть и "пренебрегла печалью в доме отца своего". Впрочем, и батюшке стало некогда: "рогволды" бурно делили взбаламученное походом Мономаха княжество.

Задуманное бракосочетание с выбранным "из всех именитых просителей самого достойного юноши" стало уже не актуальным, а юноша — не столь достойным.

Мономах вернулся к южным делам. Угроза с северо-запада была временно ликвидирована. Последовала серия успешных походов в Степь. Разгромленные орды в верховьях Донца, уничтоженное аланское княжество, бежавший за Кавказ Шарукан...

Потом пришло время снова обратить своё внимание на Полоцк. Но... 19 мая 1125 года, 72 лет от роду, Мономах умер.

"Рогволды" обрадовались и засуетились. Сдуру — Мономах подготовил качественного наследника.

Глава 219

За это время Евфросиния освоила монастырское житьё-бытьё. И загрустила. Она — не нежная пугливая отроковица, она "доблестный воин, вооружилась на врага своего диавола". Где искать "врага своего"? — Она перебирается к людям, в Полоцк.

"Евфросиния возжелала еще более усовершенствоваться в подвигах духовных и для сего испросила у епископа Полоцкого Илии позволения поселиться в маленькой келии при княжеской великой церкви в честь Святой Софии, Премудрости Божией".

В подобной келье, сделанной прямо в стенах храма Соломона в Иерусалиме, жила некоторое время Мария Иоакимовна, ставшая Богоматерью. Аналогия подчёркивалась ещё при жизни Евфросинии.

Но, в отличие от "прекрасной еврейки", "прекрасная полочанка" не только молилась, но и работала:

"инокиня-княжна переписывала священные книги, которые продавала в монастыри и церкви".

Первая на Руси профессиональная женщина-писарь. Снова она вырывает свою жизнь из обычного.

Женские монастыри традиционно развивают швейное производство, иногда некоторые пищевые отрасли. Книги, по здешним понятиям — чисто мужское дело. Бабы же — они того... дуры! Уловить смысл написанного, точно воспроизвести... а у них-то... семь пятниц на неделе. Даже молодых монахов, юношей не подпускают к столь серьёзному, ответственному занятию. А тут...

Тут — Предислава. Изумление горожан перед её талантами возрастает день ото дня.

Какая жалость, что столь мощный дух, столь выдающаяся кровь оказались в женском теле! Которое не оставило потомства. Цепь реинкарнации? — Прервалась.

Вот попала бы такая душа да мальчиковое тело...! И был бы на Руси князь, равный Мономаху. Вот и порвали бы они "Святую Русь" в клочья... Положили бы людей в братоусобице, как было на Немиге, как случилось перед татаро-монголами в Липецкой бойне. И выжгли бы половцы не только Тьмутаракань и Белую Вежу, а и Киев с Черниговом.

Альтернативная история на основе духовно-гендерной флуктуации. Но... случилось то, что случилось.

Через два года после смерти отца Мстислав Мономахович ведёт дружины на Полоцк. "Рогволдов" бьют, подписан новый мир, принесены новые клятвы. Князья снова начинают хитрить. Ощущение бездарности правителей, приближающейся катастрофы нарастает.

"Доблестный воин" в монашеском платочке делает следующий шаг. Проводит отъём церковного имущества. Исключительно по просьбе Ангела Божьего:

"преподобная увидела в сонном видении Ангела Божия, который, взяв её за руку, повёл за город к месту, называвшемуся Сельцо. Там находился загородный летний дом епископов Полоцких с малой деревянной церковью в честь Святого Спаса. И сказал Ангел блаженной Евфросинии: "Подобает тебе здесь пребывать, потому что Бог через тебя на этом месте многих приведёт ко спасению".

"Тогда епископ, призвав дядю Евфросинии, князя Бориса, бывшего тогда владетельным, и отца святой, князя Георгия, и многих бояр, и прочих честных мужей возвестил им волю Божию и сказал: "Вот я при вашем управлении, в присутствии вас, даю Евфросинии место при церкви Святого Спаса на Сельце, дабы там был монастырь девический. Пусть никто из потомков не препятствует ей и не отнимает у нее того, что я дал ей". Князья выразили свое согласие на это".

Попробовали бы они не согласиться! Евфросиния формирует целый "женский эскадрон" из полоцких княжон. Из дома отца она обманом уводит младшую сестру Грядиславу, и, без родительского согласия, проводит пострижение сестры в монахини. Родители пытаются унять закусившую удила "борцу с диаволом":

"Преисполнившись гнева, они пришли в монастырь и с горечью сердечной говорили святой Евфросинии: "О, дочь наша! Что ты сделала с нами! Ты прибавила к старой печали нашей еще новую печаль и к одной скорби еще другую скорбь! Разве недостаточно было тебе оставить нас? Вот ты и другое чадо наше, дорогое для нас, отняла у нас! Для этого ли мы родили вас? Для этого ли воспитали вас? Для того ли мы родили вас, чтобы вы ранее смерти своей заключились, как в гробе, в этих черных ризах и, водворившись в монастыре, лишили нас тех утех, которых мы ждем от вас?".

Эх, княже, не видать тебе внуков от дочерей.

Дядя — светлый князь Полоцкий Борис — тоже пострадал: Евфросиния забирает его дочь Звениславу Борисовну.

"Житие Евфросинии Полоцкой", едва ли не самый тиражируемый средневековый русский текст о том времени — известно 160 списков — произведение литературного таланта Звениславы.

Но вклад Звениславы и вполне вещественен:

"Звенислава принесла в обитель к преподобной все свои драгоценные одежды, приготовленные к бракосочетанию, и сказала святой: "Госпожа и сестра моя! Я вменяю ни во что драгоценности мира сего; эти брачные украшения я даю в церковь Спасителя нашего, а сама желаю уневестить себя Ему духовным браком и преклонить голову свою под благое и легкое иго Его".

По сути — государственная измена. Борис выжимает из смердов и посадских серебрушки, вкладывает их в "драгоценные одежды" будущей невесты, ведёт переговоры, ищет союзников в преддверии неизбежной войны, а тут...

— Какой ты самовластный государь, если даже над девками в своём дому не властен?

Выжатые из народных пота и крови цацки укладываются в монастырские сундуки, не становятся союзной армией или собственным войском.

"Карфаген должен быть разрушен" любил повторять Катон Старший римским сенаторам.

Что повторял Мономах своим сыновьям насчёт Полоцка — доподлинно неизвестно. Но через два года Мстислав Мономашич, прозванный летописцем Великим, наносит добивающий удар.

Поход мономашичей 1129 г. следует считать вершиной оперативного искусства средневековья.

В Полоцкое княжество с разных направлений, через южную и восточную границы врываются 4 армии мономашичей. Согласовано, но в разное время. Пробив порубежье, они выходят, каждая — автономно, к городам — своим целям первого этапа операции, и берут их. Где штурмом, где диверсией, где переговорами. И синхронно соединяются в точке рандеву — поле генерального сражения в 30 км. от Полоцка.

Средства коммуникации — конные гонцы, театр военных действий — тысяча вёрст, местность — лес да болото. Как сумел Мстислав сохранить управление войсками...? — Так ведь "Великим" просто ни с чего не прозовут.

Сражение под Полоцком было проиграно ещё не начавшись. Трудно оценить, насколько велик вклад Евфросинии в этот разгром. Но пострижение княжон в инокини, практикуемое преподобной, лишило "рогволдов" ряда возможных союзников, богатые вклады, осевшие в монастыре — сократили их финансовые возможности. Конечно, князья вложили оставшуюся наличность в наёмников, но...

В этом сражении для истории важен один маленький эпизод в начале боя.

Мстислав, подобно своему отцу Мономаху, стремится к единству семейства. И для этого превращает военные походы в общесемейные мероприятия. На поле боя выезжает целая толпа мономашичей. В этой куче молодняка имеется очень "страждущая и алкающая" личность — Андрей Боголюбский. "Боголюбским" его ещё не называют, просто — Бешеный Китаец. Восемнадцатилетний юноша, ещё тощий, уже замученный сколиозом и амбициями.

В толпе блестящей княжеской молодёжи он — никто. Третий сын шестого сына Мономаха. "Седьмая вода на киселе".

Первенец Долгорукого — Ростислав (Торец) общим кругом старших княжичей воспринимается как равный. Установившиеся отношения личной приязни будут потом упоминаться летописцами.

Второй брат — Иван — добрый, весёлый парень, спокойно принимается "высшим обществом".

А Андрей, постоянно стремящийся к первенству... Над ним насмехаются. Самоутверждение юнца требует подвига. "Чтобы они все поняли...".

Едва армии начинают сближаться, как Андрей, в нарушение воинской дисциплины и прямого приказа отца, оставляет строй и, погнав коня галопом, в одиночку атакует полоцкую армию. Выбрав себе самого здоровенного, самого экзотического противника — немецкого рыцаря.

Ну подвиг же! Ну надо же вспзд...ся!

Надо помнить, что немцев-германцев в это время на Балтике нет. По побережью: пруссы, кашубы (поляки), поморы четырёх княжеств, бодричи, даны (датчане), свеи (шведы), готландцы (шведы)... Немцев — нет, Ганзы — нет. Постоянно шастающие туда-сюда немецкие рыцари — примета следующего столетия. Но "рогволды", в панике ожидая Мстислава, нанимали всё, что под руку попало. Попался шваб — в строй.

Рыцарь несколько растерялся от такой юношеской наглости. Потом ответил. Тут бы Андрею и конец, но слуги отвлекли внимание рыцаря, а юного психа верный конь вынес из сечи. И сразу же пал замертво.

Я уже говорил — этому коню надо памятник поставить.

"Рогволдов" побили, рыцарь вернулся домой.

Там, в Швабии развлекая своего герцога, недавно потерявшего глаз, и, соответственно, право на титул короля Германии, рассказами о своих приключениях в экзотической Русляндии, славный воин мало обращал внимание на блестящие от восторга глаза восьмилетнего "герцегонёнка". У которого ещё совсем не было рыжей бороды. По латыни — barba — борода, rossa — рыжая.

Рассказ о сумасшедшей отваге какого-то юноши-княжича из почти сказочных земель запомнился ребёнку.

Потом они выросли. Русский юноша стал Боголюбским, немецкий мальчик — Императором Священной Римской Империи Германской нации. А детские впечатления стали основой многолетней заочной дружбы двух, почти ничем иным не связанных, великих правителей.

Надо заметить, что эта манера: бросив всех, нарушив предварительные соглашения, наплевав на приказы старших, вдруг галопом поскакать в атаку — свойственна Бешеному Китайцу почти всю его жизнь до старости. Даже летописи дают не менее двух аналогичных эпизодов. Только теперь за ним следом кидались уже не несколько ближних слуг, а целые воинские отряды.

Мстислав вызывал у современников ощущение огромной мощи. Подобно глыбе льда. Эта глыба рухнула на головы побеждённых. Все "рогволды", с жёнами и детьми, более 30 человек, были этапированы в Киев. Полоцкое княжество — аннексировано, княжить поставлен второй сын Мстислава Великого — Изя Блескучий.

Через год этапированные были высланы в Константинополь. "И чтоб духу их на Руси не было".

Вот когда сработал женский монастырь Евфросинии Полоцкой! Куча княжон, дочерей и вдов полоцких вятших, не попали под репрессии, ибо, приняв постриг, перестали быть членами семей "врагов народа". Но оставались тем, кем они родились — дочерьми знатнейших людей Полоцкого княжества.

Евфросиния и её "женский эскадрон" развили бурную деятельность. К ней стали стекаться и девицы знатного рода, и простолюдинки, просившие научить их, как спасти душу. Преподобная принимала всех с радостью. Все своё влияние княжеского звания и все возможные средства использовала для того, чтобы упразднить возникавшую между людьми вражду.

"Не бо хотяше видети кого враждующих, ни князя со князем, ни болярина с болярином, ни от простых кого со своим другом, но всех хотяше имети, яко едину душу".

Очень разумная позиция представительницы разгромленной династии. Единственный способ превратить перессорившуюся полоцкую знать в какую-то силу. Княжна-инокиня "всех хотяше имети".

Особое внимание, естественно, уделялось возвращению членов её собственной семьи. Первым из князей, для которого она смогла исходатайствовать помилование, был её родной брат Василько. Правда, дали ему маленький городишко — не Полоцк. Но — "капля камень точит".

Так и случилось: едва Мстислав Великий умер в Киеве, как полочане выгнали его сына.

— А кто у нас тут из "прирождённых князей"?

— Дык... из "рогволдов" один Евфросиниев братец, Василько. Тут где-то болтается. Не то в Витебске, не то в Изяславле.

— Да на безрыбье... Давай его сюда.

Торжество Евфросинии, давно уже подчинившей своему влиянию местного епископа, а теперь — и светские власти, позволило ей развернуться. В её монастыре был построен каменный храм Спаса, который будет стоять и в 21 веке.

Бурное строительство в недавно разорённых землях, не может не вызывать раздражения налогоплательщиков. И Евфросиния находит оригинальный способ сбить волну недовольства полочан.

"Не боги горшки обжигают" — русская народная мудрость.

Фигня, у Евфросинии — и бог кирпичи пекёт.

"Когда постройка храма близилась к концу, строители обнаружили, что на завершение ее не хватает кирпича. Преподобная... с горячей молитвой обратилась к Богу: "Благодарю Тебя, Владыко Человеколюбец, Всесильный Боже! Ты, даровавший нам большее, дай нам и меньшее, дабы мы могли довести до конца дело построения храма, созидаемого во славу Пресвятого Имени Твоего". И вскоре "по устроению Божию, обретошася в пещи плинфы, и того дне совершися церковь и крест воставиша".

С таким-то подсоблятником... Евросиния добилась-таки амнистии для всех "рогволдов". Братолюбие, милосердие...

Удивительно, но игуменья женского монастыря основывает и монастырь мужской — строит каменную церковь во имя Пресвятой Богородицы и монастырь возле. Надо спасать кадры, надо накапливать ресурсы, воспитывать пропагандистов и агитаторов.

"Рогволдов" амнистировали, они вернулись. Как обычно для аристократов: "ничего не забыли и ничему не научились". Благодарности озвучивались, но "лествица" не отменялась. Началась свара.

Огромное влияние, которая Евфросиния оказывала на окружающих, её привязанность к родственникам дали эффект, отдачу от которого мы наблюдаем и 21 в.

Эффект называется: "потерянное время".

Вот какая странность: Россия не ведёт захватнических войн. Исключения — единичны. Грабительские — пожалуйста. Так ходили Святослав-Барс, Владимир Креститель, Мономах... Оказать помощь, "принудить к миру"... Национально-освободительные, оборонительные, с заходом к противнику "по самые гланды" — постоянно. Но концепции, подобной германскому "жизненному пространству" или британскому — "бремя белого человека", с разгромом государств, подчинением народов, жёсткой эксплуатации по национальному признаку, с последовательным уничтожением местной культуры, языка, превращение туземцев в рабов на их же земле... отрубить правые руки миллиону бенгальских ткачей, чтобы создать рынок для продукции английской ткацкой промышленности... колониализм — не наше это.

Где-то сидит максима Крестителя: "поищем себе в данники лапотников".

Это странное отличие рюриковичей от, например, викингов. Те не только грабят, но и захватывают новые земли.

В исключениях — Полоцкое княжество. "Рогволды" более викинги, чем Рюриковичи. Они должны были расширять свои владения вниз по Двине.

Это нормальный путь для всякого речного государства со времён Верхнего и Нижнего царств Древнего Египта.

Причина простая: лодки вниз по течению идут быстрее. Такой набег тяжелее перехватить. "Верхние египтяне" разрушали у "нижних" плотины и каналы. Здесь — выжигают посевы и селения.

Двинский путь удобнее Ладожского. Новгородцы крайне возражают против появления конкурентов на выход в Балтику. Не поэтому ли Всеслав-Чародей громил Новогород?

Но... Его сыновья и внуки, возвращённые на Русь миролюбивой проповедью Евфросинии, предпочли грызть друг друга ради существующих уделов. Потребовалось смениться паре поколений князей, прежде чем полочане снова двинулись вниз по Двине.

Время — упущено. В 1201 году Альберт Буксгевден основывает Ригу, в 1202 — Орден Меченосцев. Начинается немецкая экспансия в Прибалтике.

Не добейся Евфросиния возвращения "рогволдов" — в Полоцке сохранилось бы единство. Просто из-за отсутствия множества претендентов. Как бы выглядела история России, если бы вместо немецкой крепости Рига в устье Двины стояла русская крепость...

* * *

Как сказал Робин Уильямс: "Бог подарил мужчине мозг и пенис, но, когда работает один из них, второму не хватает кровоснабжения".

Все, почему-то, думают, что секс — это способ выключить мозг. А я, наоборот, включаю мозги, чтобы растянуть... процесс. Кровоснабжение — ослабевает, чувствительность — снижается... А то мы, мужчины, такие чувствительные... В некоторых местах...

Мир озабочен вопросом: "Что думает женщина?". И никто, ну, кроме отдельных экспертов по сложным системам, не задумывается над более вечным и актуальным: "О чём должен думать мужчина, чтобы женщина ни о чём думать не хотела?".

Тут очень точная, ювелирная работа. Нужно учитывать её и своё состояние, внешность, динамику, местность... И своё восприятие всего этого. Затем ввести в кобелятельную... Виноват: колебательную систему — коррелирующее воздействие.

Нормальное занятие для "мыши белой" — поиск выхода в лабиринте. Он же — оптимум в многофакторной модели.

Можно повторять таблицу производных. При сексе на свежем воздухе — считать звёзды и находить знакомые созвездия. Некоторые, даже попаданцы в ходе своего попадизма, обдумывают квартальный баланс. Я так не рискую — уж очень увлекательно. Появляется острое желание бросить это рутинное занятие и сбегать, исправить кое-что в проводках.

Как показал сегодняшний опыт, размышления о "святорусской истории" — помогают. В смысле частичного переключения кровообращения в голову.

Не могу сказать, что я достиг... оптимума. Хотя... раскочегарить "бабушку" с первого раза после сорока пяти лет поста... Глупо было надеяться. Шею-то хоть ей не сломал? А то к этой, раскрасневшейся от моих похлопываний попке посредством шеи крепиться одна из самых громкоговорящих голов "Святой Руси".

Упёртая головой в ступеньку перед иконостасом, практически вставшая, от моих толчков, на темечко, с вывернутыми к затылку руками, женщина мерно пыхтела в своих тряпках. А я отправился за добычей.

Вот и щепочка, ради которой столько трудов положено. Я осторожно вытянул из серебряного ящичка, из шёлковой подстилки, пресловутую частицу Истинного Креста. Где-то тут у меня в торбе заменитель лежит. Пока она не видит, что я тут делаю — меняем.

Несколько мгновений я тупо смотрел на щепочку. Ещё раз перевернул её.

Не понял.

Понял. Ё! Облом. Господи, да что ж мне так не везёт! Столько трудов, нервов, сил... Всё — псу под хвост. Или — коту. Или — коню. Короче, я — снова в дерьме.

Когда я перевернул щепочку тыльной стороной, стала видна вырезанная на этой стороне буква "Е". Вензель был вырезан очень аккуратно, с большим тщанием, с завитушками и хвостиками. Тонкие царапины, образующие букву, залиты чистеньким цветным воском.

Мы не видели оборотной стороны! Никто не видел! Только служительницы, которые смахивают пыль, меняют подстилку, могут знать об этом. О процарапанном инициале владетельницы — Евфросинии. Вот гадина! Все мои планы с подменой... под хвосты всем домашним животным. Она сразу увидит и... "северный лис" или "медный таз" — очень оптимистические исходы.

Я обернулся на мычание. Преподобная, махая головой как покусанная оводами кобыла, выпуталась из тряпья и смотрела на меня. Требовательно и, я бы сказал, повелительно. Не смотря на то, что нижняя часть её тела даже в полутьме храма сияла белизной обнажённых ляжек, выражение лица было вполне... государево.

Порода, однако. Хоть и с голой задницей, а прирождённая княжна в седьмом поколении.

Глядя в такие глаза, приказ, даже в форме "му-му", нетрудно понять. Преподобная говорить желают-с.

— Начнёшь шуметь — сожгу.

Продемонстрированая щепочка в купе с моим карманным огнемётом, произвела впечатление. Кажется, она удивилась, но несильно. Просто кивнула. Я осторожно размотал шнурок и вынул свой мячик из её рта.

Я думал — она начнёт упрашивать, умолять, но... преподобные, они, знаете ли, сразу наезжают, на понт берут, пугают по всякому:

— Боже, Господь мой! Не премолчи, ибо поднялась на меня длань нечестивая и отверзлись на меня уста коварные; расхищает дары твои даденные; глядит на меня с ненавистью, вооружается против меня без причины; за любовь мою враждует на меня, а я молюсь; воздает мне за добро злом, за любовь мою — ненавистью.

Поставь над ним нечестивого, и диавол да станет одесную его.

Когда будет судиться, да выйдет виновным, и молитва его да будет в грех; да будут дни его кратки, и достоинство его да возьмет другой; дети его да будут сиротами, и жена его — вдовою; да скитаются дети его и нищенствуют, и просят хлеба из развалин своих; пусть захватит заимодавец все, что есть у него, и чужие да расхитят труд его; да не будет сострадающего ему, да не будет милующего сирот его; да будет потомство его на погибель, и да изгладится имя их в следующем роде; да будет воспомянуто пред Господом беззаконие отцов его, и грех матери его да не изгладится; да будут они всегда в очах Господа, и да истребит Он память их на земле, за то, что он не думал оказывать милость, но преследовал человека бедного и нищего и сокрушенного сердцем, чтобы отобрать дар Твой, Господи; возлюбил он проклятие — оно и придет на него; не восхотел благословения— оно и удалится от него; да облечется проклятием, как ризою, и да войдет оно, как вода, во внутренность его и, как елей, в кости его; да будет оно ему, как одежда, в которую он одевается, и как пояс, которым всегда опоясывается.

Таково воздаяние от Господа врагу моему и творящему злое на душу мою!

Со мною же, Господи, твори ради имени Твоего, ибо блага милость Твоя; спаси меня, и сердце мое уязвлено во мне.

Колени мои изнемогли от поста, и тело мое лишилось тука.

Помоги мне, Господи, Боже мой, спаси меня по милости Твоей, да познает, что это — Твоя рука, и что Ты, Господи, соделал это.

Он насмехается, а Ты благослови; он восстал, но да будут постыжен; раба же Твоя да возрадуется.

Да облекутся противники мои бесчестьем и, как одеждою, покроются стыдом своим.

И я громко буду устами моими славить Господа и среди множества прославлять Его, ибо Он стоит одесную бедной инокини, чтобы спасти от истязающих душу ея.

Мощно. Весёленькие тексты писал "сладкогласый песнопевец" — царь Давид. Похоже на 108 псалом. С уместной гендерной модификацией.

Как это проклятие соотнести с нормами христианства? Ведь сказано же: "Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, а не проклинайте...". — А никак: у христиан полная... плюропотентность.

Странно: этот псалом читается только раз в году, в Страстную Пятницу. А тут сходу, "с полпинка"...

И правда — книжница. Ежели она несколько лет "Псалтырь" переписывала — можно запомнить.

— Красиво поёшь, Предислава Святославовна. Ты мне лучше скажи: кто тебе целку ломанул? Ты с этого б...ства в Христовы Невесты подалась?

Нефиг на меня "вагоны катать". По имени-отчеству к ней лет сорок пять не обращались. То-то она зависла — нужно время, чтобы понять — это к ней.

Вопрос... несколько грубовато вышло. Но необходимо сбить её настрой — это ж надо, сто восьмым кидаться! А насчёт сути... И православные, и католические тексты, относящиеся к Евфросинии Полоцкой, особенно и многократно выделяют её девство, принесённое на алтарь веры Христовой. На кой оно там...?

Можно считать такое акцентирование выделением новизны: в монастырь шла не вдова, а девица. Но мне, по моей простоте душевной, мерещится форсированное подавление неприятных слухов.

И как аргумент для принятия решения о пострижении... дефлорация до замужества... Это обосновывает не только настойчивость Предиславы в стремлении к пострижению, но и поведение тётки-игуменьи: для неё ситуация не была столь исключительно новой — она принимала в инокини не девицу, а незамужнюю женщину.

Опять же — знаменитая женская солидарность... Девочка нашла новый скандальный выход из скандальной ситуации? "Клин клином выбивают"? А скандал — скандалом?

В моё-то время в информационном пространстве новостей — постоянно.

Недостоверно, но факт — есть факт. Сам проверил, своим... антагонистом мозга. Что у дамы был... пост, и очень долгий — чувствуется. Но невинность... — это разные вещи.

Ненавидящий, неотрывный взгляд преподобной дрогнул. Глаза мигнули, лицо окаменело. Но только на пару мгновений.

— Кто ты и зачем пришёл сюда?

"Вопросы здесь задаю я, — произнёс прокурор...".

"Зачем я сюда пришёл?"... Хороший вопрос. "Как мне отсюда уйти?" — ещё лучше.

Евфросиния на "правильного" следака не тянет: сама спрашивает — сама отвечает.

— Бог, Господь наш, страшными карами покарает тебя. Вытекут глаза твои и гноем истечёт нутро твоё. Кости твои станут подобны губке и плоть твоя отстанет от них. Слизью смердящей и от боли вопящей станешь ты. Ибо не прощает грехов Бог, Господь наш и...

— Плевать.

— Что?!

— Плевать мне на вашего бога.

Какой я грубый стал. Невежливый. Нехорошо оскорблять чувства верующих. Пока они не оскорбляют чувства неверующих. Тоже мне: "слизь смердящая...".

— Господь наш всемогущ. И не оставит он без воздаяния ни одного грешника, ни одного греха человеческого...

— Го-с-с-поди! Евфросиния! Я думал — ты умнее. Нет грехов человеческих — есть лишь грехи божьи.

Она поперхнулась. Недоумение, неприятие, неприязнь... Обличаемый в грехах должен или каяться, или оправдываться. Я же вывожу её за рамки привычной системы поведенческих шаблонов.

Докажем сформулированный постулат:

— Бог всемогущ, всезнающ, всемилостивый. Так?

— Велик Христос. Велик и всевластен. Безгранична милость его. Но не надейся — полной мерой воздаёт он грешникам закоренелым, упорствующим в...

— Заткнись. Ты чего, слушать вообще разучилась? Как ты можешь проповедовать, нести слово божье, если не видишь и не слышишь людей?! Всё равно, что слепому хлеб сеять — иное зерно и попадёт на пашню, но многие — в траву, да в болота, да на камни!

Тяжело с такими. Проповедники, игумены и игуменьи, настоятели и наставники, учителя и воспитатели... Привыкшие к собственному постоянному превосходству над окружающими. Интеллектуальному, информационному, риторическому, административному...

Догматизм — профессиональное заболевание учителей начальных классов: "А что эти дети могут сказать нового?".

— Твой бог — всеведущий. Значит, когда ещё в самом начале времён, Он летал над тёмной и безвидной землёй, то прозревал всё грядущее. И знал, что твоё, ссохшееся, как проклятая праведником смоковница, лоно будет с жадным всхлипом впитывать ныне моё семя.

Попал. Неприятные детали реальности трудно совмещаются с постулатами идеологии.

"Неприятные" — в прямом смысле, болезненные. Евфросиния завозилась, попыталась выпрямиться, платье упало с её плеч, прикрывая тело до колен. Так, на коленях она развернулась и попыталась присесть на ступеньку.

Только на краешек. Морщится: резковато я её... После стольких лет отсутствия регулярных тренировок... Поймав мой сочувственно-понимающий взгляд — резко вздёрнула голову.

Ну, тётя, слушай сказку дальше:

— Итак, Он знал. Но не помешал. Попустил. Вывод: я засадил в тебя попущением божьим. От этого, божественного, попущения ты, вон, и усесться не можешь. Что, сила Господня промеж ляжек печёт?

— Лжа! Богохульство! Господь покарает! И кара его будет страшной!

— Перестань орать. Ты обещала вести себя тихо. Клятвопреступление — страшный грех. Теперь представь себе: вот, стою я среди людей и, взяв в руку камень, бросаю его вверх. С криком: "На кого бог пошлёт!".

Я старательно иллюстрировал свой рассказ жестикуляцией. Не важно, что у меня пустые руки — её внимание фиксируется на моих движениях. Инстинктивная реакция человека, подобная лягушачьей. Она пытается уловить смысл в жестах и не пытается найти способ меня... уелбантурить. Продолжим.

— Так временами играют малые дети в здешних селениях. И вот: камень упал. И разбил голову дитяте. Поволочёшь ли ты этот камень в суд? Будешь ли требовать для него плетей? Или взыскания виры? Или ты обратишь гнев свой на метнувшего камень? Твой бог — всемогущ. Человек же — лишь камень в руце Его. И ты, преподобная, уподобляешься капризной маленькой девочке, стукнувшейся и стегающий придорожный валун прутиком. Или взывающей со слезами к родителю, дабы он наказал злонамеренный булыжник. Не смешна ли ты сама себе? Своим негодованием и возмущением. Твой бог всезнающий. И все грядущие грехи человеческие он прозревает из начала времён. Он всевластен, и потому всякий грех — есть проявление его власти. Он попустил и позволил, Он взрастил и споспешествовал, Он обеспечил предпосылки, создал условия, предоставил инструменты. Всё — в Его власти. И проявление этой власти сейчас жжёт тебя между ног. Где же место для грехов человеческих? Только — для божьих. Необходимым условием греха является свобода. Вы, со своим "все-богом", не оставили человеку свободы. Что же ты ругаешь меня? Ругай вседержителя своего.

* * *

Попаданцам надо чётко понимать, что типичный представитель образованного класса 21 в. интеллектуально слабее такого же из 12.

Проще: коллеги, мы тут... не умны. По свойствам наших мозгов.

У них лучше тренирована память, они хранят и оперируют бОльшими массивами информации. Другое дело, что эта информация в 21 в. не очень нужна. Но она актуальна, ежеминутно используется в их родном времени. Псалтырь, Евангелие, Апостолы... среди ночи, с любой буквы, на память, со стандартными интонациями и ударениями... Они в состоянии значительно дольше держать анализируемую проблему в фокусе внимания, обеспечивать длительную концентрированность.

Но эти преимущества оборачиваются недостатками.

Нет "клипового мышления". Обладатель КМ оперирует только смыслами фиксированной длины и не может работать с семиотическими структурами произвольной сложности, не может длительное время сосредотачиваться на какой-либо информации, у него снижена способность к анализу.

Такое мышление вырабатывается "мелкой нарезкой" просматриваемых видеорядов. Здесь этого нет и нет, соответственно, навыка быстрого переключения от одного смысла к другому.

"Остроумие на лестнице" — сходное свойство, но применительно к беседе. Человек не успевает придумать достойный ответ перед лицом собеседника.

"Хорошая мысля приходит опосля" — фольку эта ситуация хорошо знакома. Низкий уровень дискуссионной готовности определяется, видимо, низкой плотностью коммуникационных контактов.

Проще: посельщина-деревенщина, "за ответом в карман лазают".

Евфросиния, видимо, изначально обладала систематическим складом ума. А многолетнее переписывание книг с длительной концентрацией на одном объекте — воспитало в ней последовательный подход. Мои скачки с изменением тематики, с ответами не на её вопросы, вне ожидаемого стиля — её "загружали". Требовали остановиться и подумать.

Ещё одно отличие в мышлении моих современников и "святорусских" туземцев: разный набор цитат.

Для них нормально постоянно, чуть ли не ежеминутно, употреблять в разговоре, даже во внутреннем монологе, цитаты из Святого Писания, из "отцов церкви". Для обоснования, подтверждения истинности, иллюстрации собственных слов.

У меня в памяти другие тексты. "Либо — бог, либо — свобода" — Бакунина здесь ещё не читали.

* * *

— Ты не ответил. Кто ты и зачем пришёл?

Железная баба. Я её трахнул жёстко, заковал в наручники, навесил на её бога все преступления в истории человечества, а она всё прокурора из себя строит.

— Ты иудей?

Как это типично, рутинно... как что — сразу евреи... "Если в кране нет воды, значит, жива ещё российская интеллигенция". Они и Христа распяли, и папа у него голубь...

Виноват, зря я про неё так. Просто, будучи одетым в женское платье, и имея "коронную нарезку" на некоторых частях тела надо садиться... аккуратнее.

— Нет, красавица.

— Я не красавица!

— Всякая поятая мною женщина — красавица. Не буду же я на уродин залезать! Так вот, милашка, ты напомнила. Священники иудеев, называемые раввинами, тысячи лет пытаются решить ту же проблему: противоречие между всевластием своего Иеговы и свободой человека. Иначе и договор Моисея, заключённый с Господом — бессмыслица, ибо человеческая сторона — не правоспособна. 10 заповедей — навязанный приказ, но не добровольное соглашение. Следуя хитрости, столь привычной этому народу в делах торговых, они ввели один дополнительный пункт. Мелким шрифтом по совершенно мелкому поводу — по поводу страха: "Господь всевластен над всем. Кроме страха человека перед ним".

Она несколько мгновений напряжённо смотрела на меня.

— И?

— И всевластие рухнуло.

Не дошло?

— Есть множество людей, которым нравится бояться. Детишки ходят ночью на кладбища или рассказывают в темноте друг другу страшные сказки. Есть другие люди, которые не знают страха. Это свойство их... крови. Таких людей мало, ибо редко кто из них живёт долго. Не чувствуя опасности, гибнут они по неосторожности или глупости, не успев оставить потомства. Я же, любезная моя Евфросиния, просто... не люблю страх. Это чувство не нравится мне. Испугать меня можно, можно смутить или опечалить. Но страх мне не люб, в душу себе я его не пускаю. Выучился давить его в себе и изничтожать. А коли во мне никакой страх не приживается, то и страха божьего нет. Потому и Бог, Господь ваш не властен надо мной.

— Лжа! Бред! Ересь! Всяк человек живёт в страхе господа своего! Всяк — верит в бога своего!

— Да полно тебе. Связка правильная: нет страха — нет веры. Однако подумай вот о чём. Не то важно: верит ли человек в бога, куда важнее — верит ли бог в человека. Ты спросила: кто я? — Ответствую: человек без страха божьего. Ты спросила: зачем я здесь. И вновь не совру: подержать частицу Истинного Креста.

Пока шёл теологический трёп, нахватанный и накатанный аж в третьем тысячелетии, в "здесь и сейчас" моя персональная молотилка прокручивала варианты выхода. Из безысходного положения.

Воспроизвести оборотную сторону этой святыньки... не проблема. Но нужно время. Место, инструмент, твёрдая рука и спокойствие, материальчик кое-какой. Здесь, на коленке, под её присмотром... а ночь уже перевалила за полночь. Надо убираться. Подобру-поздорову. Буду жив — выкручусь. А мёртвому... только спокойного лежания.

— С давних времён ваши попы не дают людям в руки частицы Креста Господня. Только дьяконы протирают да перетряхивают. А мне охота в руках подержать, в пальцах покрутить. Кому для понимания сути довольно глянуть, кому — губами приложиться. А мне руками потрогать нужно. Про кожное зрение слышала? Эх, Евфросиния, столь много ты ещё не знаешь, а уже душой костенеешь. То-то тебя даже и Ангел Божий только с третьего раза добудился.

Это не мой прикол: по житию Ангел трижды являлся к преподобной, будил её и вдалбливал:

— Иди в Сельцо, построй там церковь.

Дама спросонок соглашалась, но ничего не делала. Пришлось крылатому бедняге втолковывать тоже самое отдельно полоцкому епископу. Воля божья с таким трудом до святых людей доходит...

— Погоди бронзоветь, преподобная. Тебе ещё восемь лет детей учить.

— Чего?! Почему восемь? Я умру?!

Во-от... Вытаскиваем из рукава козырного туза и запускаем в дело главное моё преимущество перед туземцами — знание их будущего.

— Будет так... Есть у тебя в Полоцке мастер славный. Лазарь Богша...

— Почему "Богша"? Его Богумилом звать. И не в Полоцке он, а здесь, в караване. С Византии привезён. Чего-то ты...

На таких мелочах и сыпятся великие планы. "Козырный туз из рукава" оказался шестёркой. Мда... для "знания их будущего" хорошо бы детально знать их настоящее.

— Плевать. Прикажи ему изготовить крест напрестольный, осьмиконечный, кипарисового дерева, в локоть длиной. Укрась его жемчугами и камнями самоцветными. На переднюю и заднюю стороны вели приделать 21 золотую пластину, на боковые — 20 серебряных. Сделай гнёзда в этом кипарисовом поленце, да положи туда святыни свои. Изображения размести великим деисусом. А понизу — покровительницу свою, Евфросинию Александрийскую. Поняла, или мне, как тому ангелу, три раза повторить?

Она смотрела на меня совершенно ошеломлённо. Опять чего-то не то сказал?

— Ты... откуда ты знаешь? Мы с Лазарем всю дорогу от Киева про это говорили. Что, где, как украсить... А... А отца с матушкой? Неужто родителям моим там места не найдётся?!

— Забыл. Возле своей покровительницы вели изобразить Софию и великомученика Георгия, родителей твоих святых заступников. И какую-нибудь страшную надпись на боковинах придумай. Для отпугивания. Вроде того, что ты мне говорила.

Загрузил преподобную до полной отключки. Взгляд — внутрь, губы — шевелятся. Так, пора сваливать. Я неторопливо подошёл к ней и стал развязывать головной платок. Она очнулась, недоуменно задёргалась.

— Тихо-тихо. Я тебе не враг. Только... я это знаю, а ты... ты сама не знаешь чего ты хочешь. Вот, я свяжу тебе ноги. И сниму кандалы ручные. И уйду. Пока ты ноги развяжешь — меня уже и след простыл. Ты ж ведь кричать не будешь? Вот и хорошо. Тайну твоего девства я сохраню, а ты про меня не скажешь. Не трясись так.

Я уложил её на живот, накрутил узлов, связал платком лодыжки, отомкнул наручники.

— Ты... "человек без страха божьего", мы встретимся ещё?

— Спроси своего... Пантократора. Я лично — не возражаю.

Сие соитие есть, по суждению моему, из деяний важнейших. Не токмо в жизни моей, но и в истории всея Руси. Прямо скажу: восторгов особых телесных... не, не понравилось мне. А вот следствия произошли великие.

Через восемь лет, в апреле 1169 года, через Киев вниз по Днепру шёл большой полоцкий караван. Евфросиния Полоцкая, с братом своим, князем Давидом и двоюродной сестрой Звениславой — иноконей Евпраскией — отправлялись в паломничество в Святую Землю. Караван встал в Вышгороде, и князь Андрей, озабоченный делами земель Полоцких и Русской Православной церкви устроением, укротил гордыню свою и явился в сей, достопамятный ему городок, где 12 лет тому он сам князем посажен был.

Я же в те поры был в отъезде в Торческе, где умирял торков и бередеев. Однако, узнав о прибытии достопочтимой игуменьи Полоцкого Спасского женского монастыря, бросил всё и, не щадя коней, забрызганный весенней грязью аж по самые уши, прискакал к Вышгороду.

Успел я в наипоследнейший миг. В Вышгородском Борисоглебском соборе двое будущих православных святых, двоюродные брат с сестрой, лаялись в голос над могилами двух наиболее почитаемых на Руси, уже состоявшихся мучеников-страстотерпцев — братьев Бориса и Глеба.

Евфросиния наступала на Андрея, тыча в него рукой и поминая покражи его, здесь совершённые: икону Божьей матери да меч Борисов. Меч, как и обычно, висел у Андрея на поясе, служа наглядным подтверждением правоты её.

Невысокая, пожилая, но с совершенно прямой спиной, женщина, в скромном чёрном одеянии бесстрашно наступала на Государя всея Руси, в дорогих одеждах, драгоценных каменьях, в изукрашенном оружии. Тоже пожилого, с гордо задранной головой из-за несгибаемой шеи.

Ей слова о давнем разорении земли Полоцкой и о недавнем — матери городов русских, Киева, о пьянстве и разврате Долгорукого, об ошибках самого Боголюбского, о Фёдоре Ростовском... били не в бровь, а в глаз. Боголюбский же не находился с ответом, и только повторял:

— А вы...! А ты... Чародеева внучка!

Вне себя от ярости он уже и меч свой вытащил. Но бесстрашная женщина, не взирая на смертельную опасность, продолжала в голос его позорить и срамить перед двумя многочисленными свитами и толпой горожан, заполнивших собор.

Я успел протолкаться сквозь толпу жадно ожидающих пролития святой (и княжеской) крови, зрителей. И перехватить уже поднятую руку Государя. Глядя в его бешеные глаза на искажённом злобой лице, весело поинтересовался:

— Тут двое мучеников уже лежат. Ребята молоденькие. Думаешь, им эта старушка подойдёт? Сразу двоим?

Несуразность моего вопроса пробила багровый туман великокняжеского гнева. Андрей ошеломленно уставился мне в лицо. Потом в сердцах плюнул и пошёл к выходу, убирая меч в ножны.

— Что, Андрюшка? Правда глаза колет? Холуя своего оставил? Господь — велик, за нечестивство твоё — гореть тебе в печах адовых вечно. И слугам твоим!

Я, уже стерев дорожную грязь с лица, повернул её к себе:

— Здравствуй, Предислава. Вот и свиделись. Видать, Господь Вседержитель снова попустил. Смоленск-то помнишь?

Недоуменно разглядывала она меня, не узнавая. Пока я не напомнил:

— Человека, не ведающего страха божьего, не забыла?

Тогда ахнула, прижала руку ко рту и, отступая, чуть не упала. Пришлось поддержать её да сказать на ушко:

— Приходи ко мне. На подворье в Киеве. В гости. На ночку. Или забоишься? Праведница...

На другой день полоцкие лодии и вправду перешли на Киевский Подол. Ко мне идти Евфросиния — "доблестный воин, вооружившийся на врага своего диавола" — не осмелилась. А вот я к ней рискнул.

Мы просидели, беседуя всю ночь до утра. Сперва — нервно, после — по-товарищески. Даже и дружески. Рассказал я ей судьбу её, сколько помнил. Рассказал и про продолжение дел тех ещё, Смоленских. Делился заботами своими и планами, просил помощи. Уже солнце вставало, когда она сказала:

— Ладно, Иване, помогу я тебе в делах твоих. А коли бог не попустит — не обессудь.

Вот, красавица, гляди: прославляют меня ныне многие. За замыслы великие, за дела славные. Да те замыслы — бредом горячечным бы остались! Снами да туманами! Мало ли у кого каких хотелок бывает. Сила моя не в мозговых кручениях да мечтаниях, а в людях. Которые эти возжелания — делами своими наполнили.

Дары Евфросинии оказались для меня бесценными. Не злато-серебро, не щепки да мощи — славу свою к пользе моей она употребила!

Она отдала мне своих людей. Прежде всего — сестёр.

Грядислава перебралась ко мне во Всеволжск. Её инокини, дочери из лучших семейств Полоцких, стали одной из основ Евфросиниевского женского монастыря — моего "института благородных девиц". Кабы не слава Евфросинии да обителей, ею учреждённых — не отдали бы мне вятшие люди русские своих детей.

Звенислава оставалась в Иерусалиме на многие годы нашим самым главным агентом влияния и источником информации. Её описания святынь и монастырей, городов и путей и по сю пору читаются с живым интересом. По словам её сумели мы превратить Рога Хотина в могилу для дамаскинов. Её беседы с высшей знатью королевства, позволили понять причину вражды между графом Триполи и магистром Тамплиеров. И к пользе нашей применить.

26 писем написала в те дни в Киеве Евфросиния, к князьям и боярам, к епископам и игуменам. И этим положила Полоцкую и Туровскую земли мне в руки.

Если на Руси я бы и сам справился, хоть бы кровью немалой, то дел наших южных без Евфросинии — и не было бы вовсе!

Кабы не разговоры её с Мануилом Комниным — не отдал бы он Крым князю русскому. Мы бы тогда и Степь зажать не смогли бы — так бы и резались без конца на порубежье, так бы и утекала попусту сила русская.

И сватовство Иерусалимское без неё — не потянули бы.

Евфросиния (Предислава) Полоцкая умерла в 1173 году в Иерусалиме. До самой смерти своей слала она письма, помогая делам моим в разных краях.

Слава её была столь велика, что, хотя и жизнь её прошла на окраине земель христианских, в лоне церкви православной, но святой она признана и Восточной церковью и Западной. Оказалась она выше взаимной анафемы папы и патриарха. А крест её напрестольный, с пятью гнёздами, в одном из которых — частица Креста Животворящего с каплями Его крови, на Русь вернулся. Так эта святыня и лежит в Полоцком Спасо-Ефросиниевом монастыре. Я её и не трогаю. Ибо написано на боковых торцах креста:

"Да н? изнес?ться из манастыря никогда же, яко ни продати, ни отдаті, аще се кто пр?слоушаеть, изнес?ть и от манастыря, да не боуди емоу помощникъ чьстьныи крестъ ни въ сь в?къ, ни въ боудщии, и да боудеть проклятъ Святою Животворящею Троицею и святыми отци 300 и 18 семию съборъ святыхъ отець и боуди емоу часть съ Июдою, иже пр?да Христа".

Не в страхе проклятия дело. Просто... она так хотела.

Глава 220

Звать Варьку не пришлось. Её голова торчала на уровне пола. Стоило махнуть ей рукой, как она выметнулась с уходящей в подземелье лестницы и... кинулась мне в ноги, обнимая колени.

— Господин мой! Ангел Божий! Меч Господень! Светоч воссиявший!...

— Ты чего???

— Я так счастлива! Я узрела и уверовала! Благодать снизошла на меня, и радость воздвиглась в сердце моём!

— Тихо, блин! Тихонько уходим, выберемся отсюда — поговорим. Выводи, Варюха.

Чегой-то она? Подслушала мои измышлизмы кусками? Остальное домыслила и... сподобилась. Вот только основателем нового религиозного культа мне становиться! Иисус, Магомет и Ванька-с-Пердуновки... Факеншит! Несвоевременно. Ноги бы унести.

Двери церкви мы открыли без особого скрипа. Напоследок оглянулся: Евфросиния задумчиво смотрела мне в спину, пытаясь, не глядя, раздёргивать узлы на ногах. Она вздрогнула от моего подмигивания, неуверенно улыбнулась в ответ.

Вот же, половина волос — седые. А сама... горяча. И умом, и сердцем. И телом. Наследственность, однако.

— Господине, мы сейчас вверх, к зимнему храму, и влево. Там сараюшки такие стоят...

"Чёрная полоса" моей "зебры" ещё не закончилась: сбоку, от колонны, на которую опиралась крыша церковного крыльца, шагнули три серых тени:

— Мир вам, сёстры. Слава Христу. Кто вы? И как посмели мешать молитве преподобной?

Оп-па! Я — идиот! Кто бы сомневался...

Мешать преподобной молиться в одиночестве никто не будет. Но внешнюю охрану для такой высокопоставленной и почитаемой гостьи местная игуменья просто не могла не поставить. На всякий случай и в знак уважения.

Бл-и-и-н! Ведь можно же было подумать! Но мозгов постоянно не хватает. Я напрягался, стремясь загрузить Евфросинию теологическими изысками, а об азах системы безопасности... извилин не хватило.

Варвара с восторгом несла околесицу. Типа: после общего молебна спрятались в храме, преподобная углядела, пожурила, наставила, благословила и отпустила... Важнее оказалось другое: одна из монахинь опознала недавнюю послушницу. Напряжённость разговора сразу снизилась. Но отпускать нас они не собирались:

— Пойдём-ка к игуменье. Пусть матушка решит: какую на вас епитимью наложить за столь великую дерзость вашу.

Две сторожихи, видимо, из полоцких, остались на месте. Третья повела нас к игуменье.

Встреча с настоятельницей... ночью, в женском монастыре, в женском платье... Меня ждут... длительные и болезненные процедуры. Вынесут не только мозги, но и... Все проклятия Евфросинии сразу исполнятся.

Как там бабушка пожелала: "да облечется проклятием, как ризою...; да будет оно ему, как одежда, в которую он одевается, и как пояс, которым всегда опоясывается"? — Благодарствую. Одежонку себя я и сам выберу.

Всё-таки, монахини — не "волкИ конвойные": инокиня шла впереди, показывая дорогу. Мы поднялись по монастырскому двору и, чуть не доходя до лестницы зимнего храма, повернули вправо. Тут я и ударил.

* * *

" — Гражданка, чем вы ударили молодого человека?

— Газеткой.

— А почему череп проломлен?

— В газетке ломик завёрнут был".

* * *

Тут газет нет, поэтому мой гвоздодёр был завёрнут в тряпочку. Инокиня, получив удар по затылку, полетела носом в траву.

— Варюха! Где вход?! Показывай бегом!

Мы метнулись мимо освещённой лунным светом паперти к другой стороне церкви. И почти сразу сзади раздался истошный крик:

— Тати! Воры! Держи!

Слабо ударил. Пожалел, помилосердствовал. Женщину ломом по голове... а у неё на голове, видать, коса свёрнута. Кретин. Ведь повторял же себе: "от моего милосердия люди дохнут". Теперь, похоже, моя очередь пришла.

Спотыкаясь в полосах темноты и лунного света, путаясь в длинном подоле, поправляя сползающий на глаза платок, я бежал вслед за Варварой, в панике слыша за спиной нарастающий шум пробуждающегося по тревоге монастыря. Обежав какое-то строение, Варвара остановилась перед дверью.

Похоже как погреба во дворах делают: дверь в раме, врезана в земляной склон.

— Засов! Засов помоги выдернуть!

Сдвинуть разбухший засов мы не смогли, но гвоздодёр помог и здесь — вытащили один из крюков вместе с гвоздями. Дверца открылась, пахнув на нас холодом и сыростью подземелья. Со стороны двора раздался собачий лай.

"Нас не догонят, нас не догонят!".

Я сунулся внутрь, в полной темноте нащупывая ногами осклизлые ступеньки крутой лестницы, а рукой — такую же кирпичную стену.

Только через десяток шагов дошло: Варвары рядом нет.

— Варька, ты где?

Сверху, после паузы, донёсся странно напряжённый голос:

— Господин мой... Ванечка... Я узрела, сподобилась. Ты иди. Я здесь останусь.

Какой-то шорох, деревянный стук, какой-то скрип... Она чего, сдурела?! Да её здесь... Из неё же всё вытрясут! Или она сама решила меня сдать?!!! Недожал, недоломал, недовдолбил...

Я метнулся по лестнице вверх.

"Метнулся"... два раза — мордой в кирпичи.

Дверь была закрыта, а через щёлку между досками в нижней части дверцы было видно. И слышно.

Вскрик Варвары, когда здоровенная псина, почти чёрная в темноте, со здоровенной пастью на довольно короткой морде, прыгнула ей на спину откуда-то сбоку, со склона. И мерзкий всхлюп рвущейся плоти, когда собачья башка резко дёрнулась в сторону.

От этого движения по мозаике лунных пятен отлетел и покатился по траве какой-то... мячик.

Светленький, типа футбольного.

В платочке.

Зверюга подняла голову и посмотрела прямо мне в глаза. Через расстояние, через эту щель... Он, явно, видел меня. Но запах вытекающей, булькающей крови отвлёк его внимание.

Зверь, рыча, шагнул к "мячику". И раскусил его

А я... отвалился к стенке, прижался к холодному камню всей спиной.

Варенька! Варюха-горюха! Как я мог о тебе плохо подумать! Как мог вообразить, что предашь! Ты же спасла меня! Ценой своей жизни. Ценой своей смерти. Ты знала, что в монастыре держат таких... уродов. А вывернутый крюк засова явно указывал путь, по которому мы ушли.

Ты поставила крюк на место, пыталась успокоить псов. Но... всего несколько часов назад, в подземелье... мы с тобой... на тебе, на твоём теле, на твоей голове — мой запах.

Запах чужака в этом мире.

И вот: эта тварь разгрызла твоё лицо и вылакивает твой мозг...

И десяти дней не прошло, как я увидел тебя первый раз. Такую... активную, уверенную, агрессивную. Знающую свою "мудрость мира". Безусловно уверенную в правоте своего дела.

Потом часы издевательств, насилия, утопления, боли... Старая чешуя, наборы привычных стереотипов, ценностей, "добра и зла" были содраны с твоей души. Больно, беспощадно.

И душа выжила даже без этих внешних подпорок. Она только-только начала заново возрождаться. Уже в моих руках, под моим присмотром. С частицей моего времени, моего внимания, моей души. Ты могла бы стать... бриллиантом в моей команде. Источником моих радостей, помощницей, одной из лучших среди моих "десяти тысяч всякой сволочи".

Человеком, а не куском мяса на ножках.

Как больно... Вот, только что держал в руках птенчика. Пушистого, чирикающего забавно, обещающего вырасти в красивую могучую птицу... Кусок слизи смердящей... Корм могильным червям...

Из ступора меня вывели голоса. И отблески факелов. Рычание собак, которых отгоняли от их добычи. Боль в челюстях, от усилия, с которым я сжимал зубы.

Уходить. Тихо, быстро.

Иначе это всё бессмысленно. И её смерть...

Снова на ощупь спустился по лестнице. Дальше ход стал горизонтальным. Автоматически достал зажигалку и пошёл со светом. Автоматически отметил пару простеньких ловушек и ответвлений. Долго бился в выходную дверь. Пока не дошло — открывается внутрь.

Дёрнул — и вывалился. В прохладу летней ночи. В свежесть ночного простора после затхлости подземелья...

В руки моего Сухана.

Ивашко пытался ощупать меня на предмет ранений. А я... как бревно. Только скомандовал:

— Закрыть. Аккуратно. Торбу мою. Аккуратно. Домой быстро.

— А... Варька где?

— Домой.

Дальше — смутно.

Кажется, Сухан нёс меня на руках. Ивашко тащил всё остальное, бухтел и попукивал. Как мы добрались до постоя... Помню, что уже перед двором на улице нас встретил Чарджи. И пошёл вперёд, потому что никакого сторожа на воротах не было. И правильно: показывать меня в таком состоянии рябиновским...

Помню Чимахая с корытом горячей воды. И руку Ноготка с чаркой:

— Осторожно. Это неразбавленный.

Чей-то восхищённый голос:

— Как он её... Будто вода.

Проснулся я поздно — солнце разбудило. Похлебал на поварне горяченького. И — ещё стакан.

Не могу. Не могу остановиться, не могу сосредоточиться, видения наяву вижу.

Повелительный взгляд Евфросинии, сияющие глаза Варвары, узревшей Ангела Господнего в моём лице, чёрные глаза зверя над окровавленной пастью...

Аким сунулся:

— Ну что? Как ты?

— Я? Нормально. Завтра поговорим.

"Ночь прошла, ночь прошла.

Снова хмурое утро...".

Утро — солнечное. А что я в нём — весь будто палками побитый, так это моя личная проблема. А не метеорологическое явление.

И вообще: привыкай, Ванюша.

Судьба попаданца — хоронить близких. Ты выдёргиваешь человека из обычного полотна жизни. Ты заставляешь его жить по-новому. Ты используешь его, чтобы навязать этому миру свои... новизны. Превращаешь его в свой инструмент. Потому что только людьми меняют мир.

Чем сильнее сопротивление материи, чем сильнее и быстрее ты пытаешься её изменить, тем скорее твои инструменты... хрупнут в твоих руках.

Я буду хоронить своих близких. Всю свою здешнюю жизнь. Пока не сверну себе шею. Я буду вкладывать в них своё время и свою душу, буду учить и наставлять, отдавать частицу себя. А они будут умирать.

Одних я сам пошлю на смерть. Другие умрут у меня на руках от полученных ран. Третьи сожгут себя, свои души, нервы, здоровье, исполняя дела мои. А я буду их закапывать. С частицей себя.

Варвара... это — очень хороший вариант. Молодая, здоровая, счастливая... Быстрая смерть. Мне бы так. А будут ещё долгие и мучительные. И будет так, что мне придётся самому убивать своих людей. Разуверившихся, изменивших, предавших меня и товарищей... Судьба такая... попаданская.

Вот, стоит город мой Всеволжск. В нем — монастырь святой Евфросинии. В монастыре — церковка. Беленькая, стройная, весёлая. Радостная. Варвары Великомученицы. В память девчушки, чья жизнь на девять дней пересеклась с моей. И — пресеклась. Каждый день в той церкви новые девчушки молятся. Ещё не зная своих судеб, надеясь на лучшее, на счастье.

Счастье... оно разное. "На кого бог пошлёт".

Не заглядывай слишком далеко вперёд. Не нужно быть пророком, чтобы понять — впереди всегда кладбище. У всех. А жизнь — всего лишь пляски на кладбищенской дороге.

Значит что? — Пляшем.

"На Святой Руси живём.

Кто сказал, что маемся?!

Пашем, пляшем и поём,

Срок придёт — скончаемся".

Снова хлебаю постные щи в поварне — что-то мясное нынче не лезет в горло.

— Николай, ты на торгу был? Чего в городе говорят?

— Ну... много чего... ежели насчёт преподобной...

— Не мусоль. Суть давай.

— Значится так. Прошлой ночью, происками врага рода человеческого, упаси и защити нас господи, в Святую Параскеву проник бес в женском обличье. Дабы похитить святыни, преподобной Евфросинии даденные. Особо, понимаешь ли, злобный бес был — в освящённом монастыре явился! Однако же, по счастию для всех православных, преподобная Евфросиния бодрствовала во храме на ночной молитве и, силой, Господом ей данной, сразилась с сатанинским отродием. Велика сила Господня! И бес, посрамлённый бежал. Обессилив в битве с праведницей, не смог он отбиться от монастырских собак, кои и погрызли его насмерть. Да и то сказать, бес-то не сильно умён был, бабой обернулся, а косу себе приделать не сообразил. Так безволосым и попёрся. У них-то, в пекле-то, волосьев нет — жарко, сгорают.

Похоже, опознать Варвару инокини не смогли. Ошейник я с неё снял, крестик она взяла при переодевании покрасивее. А лицо её... Стоп. Картинку — не надо.

— Полночи в монастыре суета была. Преподобная же, после таких-то страстей, велела немедля отправляться. Вот, вчера утром, хоть и не ранним, караван полоцкий с города ушёл. А ещё на торгу про попадью Михайловскую говорят. Что она, де, бородатого младенца родила. С вот такими зубами!

— Спасибо, Николаша. Как у нас с княжьими торг идёт?

Как бы то ни было, а дело надо довести до конца. Иначе её смерть... "Шоу маст гоу".

Тройку разгонную подогнали. Уже без бубенцов и лент, но кони добрые — поехали на Княжье Городище.

У ворот снова стой-жди, пока малого к кравчему сгоняют. Пустили, однако. В полуподвале у кравчего суета, пара приказчиков его чего-то бурно обсуждают. То ли и правда княжий погреб пополнить надо, то ли свидетелями озаботился.

— Посмотрели мы вашу рябиновскую бражку. Попробовали. Нам не гожа. Вкус — резкий, горло дерёт, в запахе... чтой-то не то. Не, брать не будем.

И присные его хором:

— Не... Не гоже... Нищебродам пристаньским... ежели задарма — что хошь выпьют... а у нас... на самого светлого князя стол... тама гости благородные...

Я на Демьяна смотрю, жду. Он головой покрутил, хоть и нехотя, а приказчиков своих выгнал.

— Ну? Опять попрошайничать будешь? Караван ушёл. Скандал был, а искать ничего не велено. Стало быть, и милостей княжеских... Провалил, прохлопал? Иди с отсюдова. И больше ко мне... чтоб и на дороге не попадался.

Я вытащил из кошеля коробочку. Круглая такая, вроде тех, в которых гуталин когда-то продавали. Положил на стол и щелчком отправил к Демьяну.

Сидим-смотрим. Он руки под столешницу убрал, чтобы не дай бог, не то что бы не дотронуться, но и чтоб ни у кого и мысли не было.

— Это... оно?

Я только глаза закрыл на минуточку.

Да, Демьян-кравчий, это — "оно". Щепа, вырезанная Суханом из яблоневого поленца, вываренная в моче и скипидаре и заляпанная ржавчиной со свиным салом на спирту.

Как петух — одним глазом посмотрел, другим... Вздохнул, открутил крышку. Снова руки за спину. Приглядывается, принюхивается. Сейчас целовать будет.

— А... как же преподобная?

— Я ей в ковчежец похожую положил.

Точно: я вынул щепку, покрутил и в ковчежец положил. Что может быть больше похоже на оригинал, чем он сам?

Я никогда не вру! На мне дар Богородицы! Все запомнили?

Демьян подумал, хмыкнул, покрутил головой.

— Ишь ты... вона как... верно говорят — ловок.

Уже по-хозяйски уверенно закрыл коробочку:

— Я сейчас... к самому. Здесь сиди. Да, чего хочешь-то? Только не зарывайся.

Было время — успел обдумать. Денег у Благочестника не выпросишь. "Голубой мох"? — Даст. И как пойдёт доход — отберёт. Поэтому... что привычно и не звенит:

— Акиму — боярство. С шапкой, гривной, грамотой и всем потомством.

* * *

На "Святой Руси", как и в Императорской России, есть личное боярство, а есть наследственное. Ленин, например, родился в дворянской семье — его отец имел дворянство. Личное. Он и сам был дворянином — закончил университет. Но снова — личным, не наследственным. В "Святой Руси" такая схема награждения используется, хотя и значительно реже.

При возведении в дворянское достоинство, даже и наследственное, дети, родившиеся до этого события, дворянами становились не всегда — только родившиеся после. Русское государственное право, том 1, параграф 31 говорит: "при возведении в дворяне особым пожалованием от Высочайшего усмотрения зависит предоставить дворянство или всему потомству, или только будущему имеющему родиться после пожалования".

* * *

Мне же очень нужно стать боярским сыном.

Да и Марьяшу сделать хоть и не боярыней, но боярской дочерью, а Ольбега бояричем — будет полезно.

— Второе.

— Я ж сказал — не наглей.

— Второе. Вотчины добавить вдвое. От Рябиновки — вдвое во все стороны против нынешнего.

В своём времени я как-то обнаружил, что люди не знают, что удвоение радиуса круга учетверяет его площадь. Может, и прокатит.

— И последнее. 10 лет без налогов и сборов.

— Чего? Как это?

Министерства с таким названием здесь нет. Но смысл очевиден. Не знаю насколько это понимают коллеги-попаданцы, но весь прогрессизм должен быть выведен из-под гос.обязанностей.

Кстати, на Руси и в России это прекрасно понимают: система льгот для принципиально важных производств или территорий — устанавливается всегда. Покорение Сибири началось с того, что у Строгановых закончилась тридцатилетняя налоговая льгота по их Камским проектам, и они начали искать что-нибудь новенькое, налого-не-облагаемое.

— Вотчину добавили? — Льгота как на новую. Мыта, подати, полюдье, повинности... не платить. Дружину — не собирать.

— Много хочешь. Как князь решит...

— Как подскажешь — так и решит. Ты не забудь: то, что у тебя в кошеле лежит — на всю Русь Святую... единственное. А у нашего-то — есть. Объясни это. Если он сам недопетрит.

Мне пришлось довольно долго сидеть в одиночестве. Привалился к бревенчатой стенке, тупо разглядывал бочки, кадушки, бочонки...

Демьян вернулся радостный.

— Пошли.

Пошли к какому-то важному деду. Оказалось — начальник здешнего учётного стола. Сначала мне подсунули типовой, уже заполненный, пергамент: только имя вписать да княжью печать привесить. Здесь отпечатки/оттиски делают перстнями-печатками. А настоящие печати — вислые.

Я возразил. Дед начал "пальцы гнуть". Демьян негромко рявкнул. Дед побледнел, позвал писарёнка-юношу и исчез. Парень под мою диктовку довольно живенько состряпал требуемый мне вариант... На Западе это называется "инвестура". Кстати, как стандарт — именно с этого 12 века.

На другой день у нас прошёл "оммаж" — пионерская клятва в средневековом исполнении. Формулировки собственно клятвы-фуа и договора-оммажа несколько не такие как в классике Южной Франции, но колено Аким преклонял. Целоваться здесь любят, так что "поцелуй мира" был исполнен троекратно.

Благочестник, сволочь, на церемонию не явился, прислал вместо себя брата Давида. Типа: у меня дела-заботы, а вы там... не велики птицы.

Церемония прошла скромненько, быстренько. Аким сиял как начищенный котелок. У меня в голове уже крутились следующие заботы. Но...

Выходя из домовой княжеской церкви, где Акима официально объявили боярином смоленского князя Романа Росиславовича, а меня — его законным сыном, "со всем из этого по закону и обычаю следующим", я нарвался на князя Давида. Точнее, он сам ко мне подошёл, ласково улыбаясь. Как-то естественно оттеснил в угол. И, воспользовавшись отсутствием множества публики, ухватил меня за ухо и начал выкручивать:

— Ты, тля бледная, меня дураком выставил. Братец с сестрицей на меня выкуп цацек еёных вывернули. А ты, сопля ползучая, ещё и четыре цены заломил...

После смерти Варвары... у меня было... очень мизантропическое настроение. Такой набор моих ошибок! Ведь можно же было бы вообще не лезть к этой Евфросинии! Ведь можно же было сразу сообразить, что подмена возможна в обе стороны! Просто бы принёс: "Вот, украл по-тихому"...

Конечно, могли и не поверить. Женский труп на монастырском подворье — лучшее подтверждение моей криминальной активности. Связать это с исчезновением Варвары с нашего постоя они наверняка смогли. Но... ведь могли же и так поверить! Без... её смерти.

Крутится в голове что-то вроде "Троп" от Пелагеи:

"Нынче с ночи до зари

Ходят круг по всей земли,

Под рубашками -

Муки тяжкие...

Я — не жрец, не купец

Просто Ванька-попадец

Не смеюся, не плачу,

Думы прячу

Покаяния искать, ...ля,

У Создателя?

А вот как найду, так слезой залью

Земли древние дедовы...".

Тошно всё, противно.

Я и так всю эту глупость, всё это церемонию... скрипя зубами. Ладно, отыграли "и хай воно горит". И тут этот... ферт. Аж цветёт от сыгранной им роли светлого князя. Кафтанчик узенький, в талии стянут, плечики накладные, фалды в стороны торчат... "Рюмка с гонором". И ещё мне ухо крутит!

* * *

Ну я и ответил. По фольку:

" — Как неудобны эти новомодные длинные пиджаки!

— Отчего же?

— Четверть часа разговаривала с Жаном, но так и не поняла как он ко мне относится!".

* * *

А если на ощупь? Цапнул его за яйца. И крутанул. Как интересно меняется "светлый лик княжеский", когда этому "лику" — яйца крутят. Как-то и благолепие с величием... сменились задумчивостью. И к себе — прислушиванием.

— Ты, княже, ухо-то мне отпусти. А то откручу. Ещё раз на меня наедешь — мозги по стенам расплескаются. Ежели есть ещё чего.

Тут он чётко свою ручку к плечику — ухо свободно. И я — соответственно.

Лёгкий жим кулачком на память, поклон "сердечный". Шаг назад, снова поклон, слова искренней благодарности... ещё шаг назад, снова поклон, душевное восхищение мудростью и величием молодого князя... неизбывная надежда на долгое и плодотворное сотрудничество... топ-топ.

Не хочу к рюриковичам, не надо мне к ним на двор ходить, ходу, Ванюша, ходу. Чтоб они все сдохли. Со всеми своими заморочками.

Конец сороковой части

copyright v.beryk 2012-2021

v.beryk@gmail.com