|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Часть вторая
...Так пел вечерний соловей
В поздний час, когда я был любим.
И в гуще сумрачных ветвей
Звёзды пели с ним.
Он — дышать не может, не любя.
Мне — нет в мире места без тебя.
И день, и ночь, и жизнь, и смерть
Лишь для того на свете есть,
Чтоб ты хотя б на миг существовала здесь!
Знай: ты мне давала жажду жить.
Знай: тобою я оправдан весь.
Вода ручьёв и неба высь -
Всё без тебя теряет смысл,
И лишь в тебе я вижу мир, каков он есть...
Лора Бочарова.
"Финрод-Зонг",
дуэт Берена и Лютиэн.
Глава Х.
Сколько струн у лютни, столько дорог.
Мне хотя одну успеть бы пройти.
Звёзды за спиной звенят серебром...
Пожелай мне, ночь, доброго пути...
"Песня Отступника"
Мартиэль
О чём ветер поёт в пустом сердце моём?
О том поёт, что огонь сжёг всё в сердце моём...
О чём ветер поёт в пустом сердце моём?
О том, что вечный лёд сковал сердце моё...
О чём ветер поёт в пустом сердце моём?
О том, что пламя и лёд вместе в сердце моём.
"Хроники Ехо",
"Книга Огненных страниц"
М. Фрай.
Пьянящая солнечная радость осталась далеко, за воротами Бремена. Небо посерело, всё чаще сыпало мелкую и противную водяную крупу. Насквозь пропитавшиеся влагой ветви роняли тяжёлые холодные капли в мох, и тот походил на переполнившуюся водою губку: когда копыта коня наступали на сырые комья, из-под них, чавкая, выступала грязная жижа.
Низкие беспросветные облака волоклись над унылыми лесами, над тоскливыми рыжими пустошами болот, где между кочками капельками крови алели ягоды брусники. С севера на землю всё чаще набрасывались яростными псами холодные ветры, с болот — наползали липкие змеи туманов: первые вестники осени.
Дорога грязной размокшей рогожей расстелилась под ногами вороного скакуна. Грязь луж забрызгала даже его брюхо, уродливыми кляксами засохла на сапогах всадника.
На душе Фрэнсиса от промозглой серости вновь стало безотрадно. Небо давило на плечи тяжёлыми тучами.
Сначала эту тоскливую картину оживляли деревеньки и одинокие дворы, но, чем дальше к югу продвигался всадник, тем реже и беднее становились поселения, временами ветер доносил запах гари, а однажды — и жирные хлопья чёрной копоти. В стороне от дороги раздавался вороний грай, и шумная стая чёрных птиц вилась вдалеке, там, откуда поднимались столбы дыма.
Чёрные птицы...
Чёрная копоть...
Россыпью чёрных обугленных семян...
И здесь тоже кружил ветер... Равнодушный ко всему... Холодный...
Фрэнсис проехал мимо, не сворачивая к сожжённой деревне. К чему? Что он мог сказать её жителям? Чем помочь?
К тому же, такие пейзажи вскоре должны были стать привычными: он пересёк границу Баварии, и сейчас ехал по земле, где правила свой бал война.
Война безжалостными клыками изгрызла поля, война огненными крыльями накрыла жилища людей, война наполнила ночи испуганной тишиной, которую разрывал временами лишь злобный вой одичавшей собаки, подзывающей сородичей к нежданной добыче. Какой?.. Павшей лошади, жалкой издохшей коровёнке, или, быть может, к несчастному заблудившемуся ребёнку, у которого война поглотила всех, кто мог бы позаботиться о нём?..
Такой предстала Бавария глазам норманнского рыцаря в 1130 году...
Его величество король Лотарь II изволили сражаться с его милостью герцогом Швабским за имперские земли!
Величие и милость подвергли этот край жестокости и унижению...
Фрэнсис знал о войне лишь по рассказам отца, хотя изредка замечал её кровавые отблески в глазах покорённых норманнами англов и саксов. И вот теперь юноша сам заглянул ей в лицо — и лицо это было отвратительно... Возможно, оно было и ужасно, но такое чувство, как страх, уже не могло пробиться к сердцу Фрэнсиса. Сквозь толстую корку пепла из отгоревших страстей.
Что в умирающем сердце?
Пламя и лёд.
Что в сердце умершем?
Пустота...
Сейчас юноша был способен лишь на ноющую жалость — не более. Просто весьма подходящее место для поисков смерти. Она здесь повсюду...
Вскоре, однако, местность заметно оживилась: несколько раз Фрэнсиса обгоняли вооружённые отряды, и подобные отряды часто стали попадаться навстречу. Дорогу исчертили глубокие колеи, оставленные тяжело гружёными телегами. Однажды граф и сам перегнал обоз скрипучих телег, заваленных сеном и соломой, мешками, которым грозила лютая гибель от чрезмерной пузатости, клетками с вопящей живой птицей: утками и гусями... Что ещё скрывали затянутые полотном фургоны, оставалось только гадать. Армия требовала провианта, и требовала его с населения...
Один из отрядов, возвращавшихся в лагерь, и подъехал к путнику:
— Эй, рыцарь, кто вы и куда направляетесь?.. — крикнул командир отряда.
Из чего Фрэнсис справедливо заключил, что достаточно приблизился к району боевых действий, чтобы вооружённый человек возбудил любопытство солдат короля.
Граф натянул повод своего вороного, и умный конь остановился. Командир отряда, тяжеловооружённый воин, сняв шлем, приблизился к лорду Элчестеру.
— Я странствую по разным землям, — просто ответил Фрэнсис. — А в эти края меня привели слухи о том, что его величество Лотарь II ведёт осаду Нюрнберга. Эта служба показалась мне достойной дворянина, и я еду в надежде быть принятым в конницу его величества.
Командир чуть нахмурился, но всё же учтиво склонил голову.
— Что же, в таком случае вы можете проехать с нами прямо в лагерь. Пусть мне будет лишь сказано, как надлежащим образом обращаться к вам, благородный рыцарь, чтобы не оскорбить. В лагере я доложу о вас его величеству.
Фрэнсис чуть поклонился в седле:
— Я тронут вашим великодушием, прекрасный сэр. Моё имя Фрэнсис, я норманн. Если вы станете называть меня сэром Фрэнсисом, я не буду иметь к вам никаких претензий.
И так далее, и тому подобное. Эта болтовня утомила молодого человека на третьей же фразе: он никогда не любил пустые светские беседы — но необходимость заставляла продолжать вежливый разговор с командиром отряда, пока они неспешно ехали по дороге.
При всей обходительности собеседника Фрэнсис понимал, что его, фактически, взяли в плен. И, как бы любезен и учтив ни был его провожатый, заподозри он в спутнике шпиона, никакой рыцарский кодекс не помешает ему отправить преступника на тот свет: война...
Вскоре потянуло дымом костров: сизая поволока стлалась над землёй, цеплялась за ветви деревьев, оседала на листьях и хвое... Тёплое едкое облако принесло избавление от комаров и мошек, сущего проклятья лесной дороги.
И вот из-за поворота показались высокие стены города: они царствовали над всей округой крутыми гордыми башнями, массивными бастионами, смотровыми площадками... Над городом, в пасмурном небе, вызывающе реял штандарт герцога Гогенштауфена Швабского: три чёрных леопарда на золотом поле.
У стен, куда хватало взгляда, перед обширным рвом, раскинулось многоцветье шатров: объединённые силы Баварии, Саксонии и Богемии, осаждавшие непокорный Нюрнберг. Горели костры, слышались разговоры, смех, раздавалось ржание коней. Пахло едой, лошадиным потом — и всё это перекрывал запах мокрой земли, прелой листвы... Тумана...
Между шатров ходили люди, белели небольшие парусиновые палатки, где жили воины попроще, курился дымок над кузней, раздавался стук молота. Лошади у коновязей нетерпеливо взмахивали хвостами, отгоняя надоедливую мошкару.
Фрэнсиса провели в центр лагеря, посадили к какому-то костерку, дали миску с горячим мясом и кашей. Случайные соседи с интересом косились, но никто ни о чём не расспрашивал.
Вскоре вернулся его знакомец и пригласил следовать за собой.
— Я сообщил о вас его величеству, — заметил рыцарь. — Ему показалось весьма любопытным, что вы путешествуете один, без доспехов... Государь хочет выслушать вашу историю, прежде чем решить вашу судьбу.
Подводя пленника к королевскому шатру, баварец учтиво добавил:
— Не сомневаюсь, что в вашу пользу...
Золотистый, украшенный имперскими чёрными орлами шатёр возвышался посреди лагеря, блистая на фоне серых унылых облаков. Вышитые орлы, раскинувшие свои стремительные крылья, гордо и надменно взирали на окружающий мир.
Проводник откинул занавесь входа, отступил в сторону, пропуская юношу вперёд.
Фрэнсис осмотрелся.
Свет пасмурного дня едва пробивался в шатёр сквозь золотистую ткань, и потому на столе и сундуках были расставлены канделябры. Их танцующие отсветы ложились на ковры, на шёлковые перегородки, на шкуры, покрывавшие кресла и пол.
Король — ещё не старый мужчина, с едва заметной нитью седины в русых волосах — склонился над картой, разложенной на столе. Густые брови хмурились; перо, зажатое в пальцах, нервно скользило по пергаменту.
Рядом почтительно замерли два военачальника.
— Ваше величество, — кашлянул провожатый Фрэнсиса. — Вот перед вами рыцарь, которого вы хотели видеть.
Лотарь повернул голову. Его остроносое, сухое лицо не выражало ни малейшей теплоты.
— Итак, вы направлялись в наш лагерь, — резко начал саксонец. — Ну, и чего же хотели?
— Я счёл бы высокой честью служить вашему величеству.
Лотарь выпрямился.
— Вот как! Весьма польщён. С чего же нам такая милость?
Фрэнсис пожал плечами.
— Я странствующий рыцарь, и меня не интересует, за чьё дело умирать, если дело это достаточно благородно.
На несколько секунд в шатре воцарилась напряжённая тишина...
— Смело... — наконец покачал головой Лотарь. — Не интересует... Да вас, похоже, вообще не интересует, умереть или жить, судя по небрежности ответа. Однако шпионы столь безрассудны не бывают... Ну что ж! Быть может, вы изволите просветить нас, откуда в христианине столь неподобающее стремление к смерти, неважно, во имя чего?
— Разве я сказал, что ищу смерти?
— Вы сказали, что вам нет никакой разницы, за что умирать. Герцог Швабский тоже полагает своё дело благородным. Если бы вы сказали, что вам неважно, за чью победу бороться, я бы ещё мог принять вас за странствующего наёмника... Но случайные слова, о которых мы не задумываемся, зачастую выдают наши тайные мысли и стремления, молодой человек!
Фрэнсис опустил голову.
— Сэр рыцарь, — в голосе Лотаря снова послышались резкие нотки, — поверьте, у меня нет времени ждать, когда вы решитесь поделиться со мной своей страшной тайной. Таких, как вы, я повидал достаточно, и мне, уж будьте уверены, нет никакого дела, что скрывает ваше прошлое, если вы отдадите мне свою преданность и будете честны. Или выкладывайте, или убирайтесь искать смерть в другом месте. Да хоть на большой дороге, чёрт побери!
— Мы не одни, ваше величество, — негромко возразил Фрэнсис.
Лотарь устало вздохнул.
— Будьте любезны, господа... — обратился он к своим военачальникам.
— Но... — начал было один из рыцарей.
— Этот человек безоружен, а при мне меч. Если же у него спрятан кинжал — все мы в руках Божьих, я буду уповать на собственную внимательность и быстроту. Но, требуя откровенности, как король, я, как благородный человек, не имею права требовать прилюдной исповеди, злоупотребляя своей властью. Требуя у рыцаря рискнуть честью, король должен быть готов рискнуть жизнью. Не оскорбляйте своего сюзерена, господа, предполагая, что он сам по себе ни на что не годен.
Лотарь и Фрэнсис остались одни. В шатре воцарилась тишина, лишь огненными сердечками пульсировали язычки свечей в канделябрах.
— Говорите же, — приказал император.
Фрэнсис вздохнул, собираясь с силами, опустил на секунду голову, а потом прямо поглядел в глаза короля.
— Я был графом Элчестера, ваше величество, — тихо начал он. — Наследником благородного лорда Эдмунда Элчестерского, вассала его величества короля Англии и герцога Нормандии. Должна была состояться моя свадьба: с девушкой, о которой я мечтал с тех пор, как однажды увидел её, и которая любила меня так же, как любил её я. — Голос его на секунду дрогнул, юноша поспешно сморгнул навернувшуюся слезинку, надеясь, что король не обратил внимания на это. — Но всё сложилось по-другому...
Он рассказывал негромко, безжизненно, и лишь временами речь его прерывалась, когда от растревоженной боли перехватывало горло...
— Меня лишили титула, лишили имени, объявили преступником...а потом вверили волнам моря и божьему правосудию. Два дня спустя меня подобрали датские рыбаки и высадили по моей просьбе на берега Германской империи. И теперь я ищу смерти, достойной рыцаря, потому что честь — единственное, что у меня осталось, и ничто, никакие приговоры не в силах отнять её!
Фрэнсис умолк и стоял без движения, белый и безучастный как статуя.
Лотарь поднёс руки лодочкой к губам и прошёлся по шатру, покачивая головой.
— Кто я такой, чтобы не верить божьему правосудию? — наконец произнёс, улыбнувшись, он. — Вас оправдал суд, перед которым все приговоры королей не более чем пустое завывание ветра в камышах! И вы не вправе швырять в лицо спасшим вас силам свою жизнь, это было бы страшным грехом, граф... Да, граф! Потому что не может считаться действительным приговор неправедного суда. А герцог Генрих Нормандский воистину судил неправедно, да и как могло быть иначе, если на его душе точно такое же преступление, что совершил ваш брат? Страх перед возмездием затуманил разум вашего сюзерена, и, каким бы мудрым государем ни оказался он для Англии, этот грех ничем не смыть... И то, что нет в вашем сердце гнева против обидчиков — более чем мудро, ибо, как не им было судить вас, так и не вам судить их: вашего повелителя и вашего брата... И тем более осквернять себя местью, даже во имя долга и чести. Ибо нет чести в преднамеренном убийстве! Но оставим это... Я верю вам, юноша, и запрещаю вам искать смерти! Не для того спасал вас ангел-хранитель... — Лотарь усмехнулся. — Поэтому в армии вы не останетесь...
— Вы прогоняете меня, ваше величество? — живо вскинул глаза на короля юный норманн.
— Нет. Просто придумал для вас иную службу, более почётную. — Глаза императора смеялись. — Да полно вам бередить себе раны! Вы можете начать новую жизнь. Я понимаю вас, сейчас вам ничего в голову не идёт, кроме мрачных мыслей, но тут только время поможет... Я готов вас взять в свою ставку, и уже придумал вам первое поручение.
Фрэнсис поклонился.
— Слушаю ваше величество.
— Мне необходимо подкрепление. Объединённые силы Саксонии, Баварии и Богемии не могут, как видите, полностью сомкнуть кольцо осады, и потому мы тут попусту теряем время. У меня была договорённость с герцогом Каринтии, но его войска почему-то медлят... Я хотел попросить вас отвезти в Каринтию письмо с просьбой к его светлости поторопиться... — Лотарь снова усмехнулся, на сей раз чуть иронически.
— Для меня высокая честь... — начал было Фрэнсис, но Лотарь прервал его.
— Не сомневаюсь, молодой человек. Не сомневаюсь. И честь ваша будет мне порукой в том, что письмо попадёт по назначению. Деньги на дорожные расходы я вам дам прямо сейчас — и отправляйтесь поутру.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
