Чёрный пёс Элчестера. Часть вторая.

Часть вторая

...Так пел вечерний соловей

В поздний час, когда я был любим.

И в гуще сумрачных ветвей

Звёзды пели с ним.

Он — дышать не может, не любя.

Мне — нет в мире места без тебя.

И день, и ночь, и жизнь, и смерть

Лишь для того на свете есть,

Чтоб ты хотя б на миг существовала здесь!

Знай: ты мне давала жажду жить.

Знай: тобою я оправдан весь.

Вода ручьёв и неба высь -

Всё без тебя теряет смысл,

И лишь в тебе я вижу мир, каков он есть...

Лора Бочарова.

"Финрод-Зонг",

дуэт Берена и Лютиэн.

Глава Х.

Сколько струн у лютни, столько дорог.

Мне хотя одну успеть бы пройти.

Звёзды за спиной звенят серебром...

Пожелай мне, ночь, доброго пути...

"Песня Отступника"

Мартиэль

О чём ветер поёт в пустом сердце моём?

О том поёт, что огонь сжёг всё в сердце моём...

О чём ветер поёт в пустом сердце моём?

О том, что вечный лёд сковал сердце моё...

О чём ветер поёт в пустом сердце моём?

О том, что пламя и лёд вместе в сердце моём.

"Хроники Ехо",

"Книга Огненных страниц"

М. Фрай.

Пьянящая солнечная радость осталась далеко, за воротами Бремена. Небо посерело, всё чаще сыпало мелкую и противную водяную крупу. Насквозь пропитавшиеся влагой ветви роняли тяжёлые холодные капли в мох, и тот походил на переполнившуюся водою губку: когда копыта коня наступали на сырые комья, из-под них, чавкая, выступала грязная жижа.

Низкие беспросветные облака волоклись над унылыми лесами, над тоскливыми рыжими пустошами болот, где между кочками капельками крови алели ягоды брусники. С севера на землю всё чаще набрасывались яростными псами холодные ветры, с болот — наползали липкие змеи туманов: первые вестники осени.

Дорога грязной размокшей рогожей расстелилась под ногами вороного скакуна. Грязь луж забрызгала даже его брюхо, уродливыми кляксами засохла на сапогах всадника.

На душе Фрэнсиса от промозглой серости вновь стало безотрадно. Небо давило на плечи тяжёлыми тучами.

Сначала эту тоскливую картину оживляли деревеньки и одинокие дворы, но, чем дальше к югу продвигался всадник, тем реже и беднее становились поселения, временами ветер доносил запах гари, а однажды — и жирные хлопья чёрной копоти. В стороне от дороги раздавался вороний грай, и шумная стая чёрных птиц вилась вдалеке, там, откуда поднимались столбы дыма.

Чёрные птицы...

Чёрная копоть...

Россыпью чёрных обугленных семян...

И здесь тоже кружил ветер... Равнодушный ко всему... Холодный...

Фрэнсис проехал мимо, не сворачивая к сожжённой деревне. К чему? Что он мог сказать её жителям? Чем помочь?

К тому же, такие пейзажи вскоре должны были стать привычными: он пересёк границу Баварии, и сейчас ехал по земле, где правила свой бал война.

Война безжалостными клыками изгрызла поля, война огненными крыльями накрыла жилища людей, война наполнила ночи испуганной тишиной, которую разрывал временами лишь злобный вой одичавшей собаки, подзывающей сородичей к нежданной добыче. Какой?.. Павшей лошади, жалкой издохшей коровёнке, или, быть может, к несчастному заблудившемуся ребёнку, у которого война поглотила всех, кто мог бы позаботиться о нём?..

Такой предстала Бавария глазам норманнского рыцаря в 1130 году...

Его величество король Лотарь II изволили сражаться с его милостью герцогом Швабским за имперские земли!

Величие и милость подвергли этот край жестокости и унижению...

Фрэнсис знал о войне лишь по рассказам отца, хотя изредка замечал её кровавые отблески в глазах покорённых норманнами англов и саксов. И вот теперь юноша сам заглянул ей в лицо — и лицо это было отвратительно... Возможно, оно было и ужасно, но такое чувство, как страх, уже не могло пробиться к сердцу Фрэнсиса. Сквозь толстую корку пепла из отгоревших страстей.

Что в умирающем сердце?

Пламя и лёд.

Что в сердце умершем?

Пустота...

Сейчас юноша был способен лишь на ноющую жалость — не более. Просто весьма подходящее место для поисков смерти. Она здесь повсюду...

Вскоре, однако, местность заметно оживилась: несколько раз Фрэнсиса обгоняли вооружённые отряды, и подобные отряды часто стали попадаться навстречу. Дорогу исчертили глубокие колеи, оставленные тяжело гружёными телегами. Однажды граф и сам перегнал обоз скрипучих телег, заваленных сеном и соломой, мешками, которым грозила лютая гибель от чрезмерной пузатости, клетками с вопящей живой птицей: утками и гусями... Что ещё скрывали затянутые полотном фургоны, оставалось только гадать. Армия требовала провианта, и требовала его с населения...

Один из отрядов, возвращавшихся в лагерь, и подъехал к путнику:

— Эй, рыцарь, кто вы и куда направляетесь?.. — крикнул командир отряда.

Из чего Фрэнсис справедливо заключил, что достаточно приблизился к району боевых действий, чтобы вооружённый человек возбудил любопытство солдат короля.

Граф натянул повод своего вороного, и умный конь остановился. Командир отряда, тяжеловооружённый воин, сняв шлем, приблизился к лорду Элчестеру.

— Я странствую по разным землям, — просто ответил Фрэнсис. — А в эти края меня привели слухи о том, что его величество Лотарь II ведёт осаду Нюрнберга. Эта служба показалась мне достойной дворянина, и я еду в надежде быть принятым в конницу его величества.

Командир чуть нахмурился, но всё же учтиво склонил голову.

— Что же, в таком случае вы можете проехать с нами прямо в лагерь. Пусть мне будет лишь сказано, как надлежащим образом обращаться к вам, благородный рыцарь, чтобы не оскорбить. В лагере я доложу о вас его величеству.

Фрэнсис чуть поклонился в седле:

— Я тронут вашим великодушием, прекрасный сэр. Моё имя Фрэнсис, я норманн. Если вы станете называть меня сэром Фрэнсисом, я не буду иметь к вам никаких претензий.

И так далее, и тому подобное. Эта болтовня утомила молодого человека на третьей же фразе: он никогда не любил пустые светские беседы — но необходимость заставляла продолжать вежливый разговор с командиром отряда, пока они неспешно ехали по дороге.

При всей обходительности собеседника Фрэнсис понимал, что его, фактически, взяли в плен. И, как бы любезен и учтив ни был его провожатый, заподозри он в спутнике шпиона, никакой рыцарский кодекс не помешает ему отправить преступника на тот свет: война...

Вскоре потянуло дымом костров: сизая поволока стлалась над землёй, цеплялась за ветви деревьев, оседала на листьях и хвое... Тёплое едкое облако принесло избавление от комаров и мошек, сущего проклятья лесной дороги.

И вот из-за поворота показались высокие стены города: они царствовали над всей округой крутыми гордыми башнями, массивными бастионами, смотровыми площадками... Над городом, в пасмурном небе, вызывающе реял штандарт герцога Гогенштауфена Швабского: три чёрных леопарда на золотом поле.

У стен, куда хватало взгляда, перед обширным рвом, раскинулось многоцветье шатров: объединённые силы Баварии, Саксонии и Богемии, осаждавшие непокорный Нюрнберг. Горели костры, слышались разговоры, смех, раздавалось ржание коней. Пахло едой, лошадиным потом — и всё это перекрывал запах мокрой земли, прелой листвы... Тумана...

Между шатров ходили люди, белели небольшие парусиновые палатки, где жили воины попроще, курился дымок над кузней, раздавался стук молота. Лошади у коновязей нетерпеливо взмахивали хвостами, отгоняя надоедливую мошкару.

Фрэнсиса провели в центр лагеря, посадили к какому-то костерку, дали миску с горячим мясом и кашей. Случайные соседи с интересом косились, но никто ни о чём не расспрашивал.

Вскоре вернулся его знакомец и пригласил следовать за собой.

— Я сообщил о вас его величеству, — заметил рыцарь. — Ему показалось весьма любопытным, что вы путешествуете один, без доспехов... Государь хочет выслушать вашу историю, прежде чем решить вашу судьбу.

Подводя пленника к королевскому шатру, баварец учтиво добавил:

— Не сомневаюсь, что в вашу пользу...

Золотистый, украшенный имперскими чёрными орлами шатёр возвышался посреди лагеря, блистая на фоне серых унылых облаков. Вышитые орлы, раскинувшие свои стремительные крылья, гордо и надменно взирали на окружающий мир.

Проводник откинул занавесь входа, отступил в сторону, пропуская юношу вперёд.

Фрэнсис осмотрелся.

Свет пасмурного дня едва пробивался в шатёр сквозь золотистую ткань, и потому на столе и сундуках были расставлены канделябры. Их танцующие отсветы ложились на ковры, на шёлковые перегородки, на шкуры, покрывавшие кресла и пол.

Король — ещё не старый мужчина, с едва заметной нитью седины в русых волосах — склонился над картой, разложенной на столе. Густые брови хмурились; перо, зажатое в пальцах, нервно скользило по пергаменту.

Рядом почтительно замерли два военачальника.

— Ваше величество, — кашлянул провожатый Фрэнсиса. — Вот перед вами рыцарь, которого вы хотели видеть.

Лотарь повернул голову. Его остроносое, сухое лицо не выражало ни малейшей теплоты.

— Итак, вы направлялись в наш лагерь, — резко начал саксонец. — Ну, и чего же хотели?

— Я счёл бы высокой честью служить вашему величеству.

Лотарь выпрямился.

— Вот как! Весьма польщён. С чего же нам такая милость?

Фрэнсис пожал плечами.

— Я странствующий рыцарь, и меня не интересует, за чьё дело умирать, если дело это достаточно благородно.

На несколько секунд в шатре воцарилась напряжённая тишина...

— Смело... — наконец покачал головой Лотарь. — Не интересует... Да вас, похоже, вообще не интересует, умереть или жить, судя по небрежности ответа. Однако шпионы столь безрассудны не бывают... Ну что ж! Быть может, вы изволите просветить нас, откуда в христианине столь неподобающее стремление к смерти, неважно, во имя чего?

— Разве я сказал, что ищу смерти?

— Вы сказали, что вам нет никакой разницы, за что умирать. Герцог Швабский тоже полагает своё дело благородным. Если бы вы сказали, что вам неважно, за чью победу бороться, я бы ещё мог принять вас за странствующего наёмника... Но случайные слова, о которых мы не задумываемся, зачастую выдают наши тайные мысли и стремления, молодой человек!

Фрэнсис опустил голову.

— Сэр рыцарь, — в голосе Лотаря снова послышались резкие нотки, — поверьте, у меня нет времени ждать, когда вы решитесь поделиться со мной своей страшной тайной. Таких, как вы, я повидал достаточно, и мне, уж будьте уверены, нет никакого дела, что скрывает ваше прошлое, если вы отдадите мне свою преданность и будете честны. Или выкладывайте, или убирайтесь искать смерть в другом месте. Да хоть на большой дороге, чёрт побери!

— Мы не одни, ваше величество, — негромко возразил Фрэнсис.

Лотарь устало вздохнул.

— Будьте любезны, господа... — обратился он к своим военачальникам.

— Но... — начал было один из рыцарей.

— Этот человек безоружен, а при мне меч. Если же у него спрятан кинжал — все мы в руках Божьих, я буду уповать на собственную внимательность и быстроту. Но, требуя откровенности, как король, я, как благородный человек, не имею права требовать прилюдной исповеди, злоупотребляя своей властью. Требуя у рыцаря рискнуть честью, король должен быть готов рискнуть жизнью. Не оскорбляйте своего сюзерена, господа, предполагая, что он сам по себе ни на что не годен.

Лотарь и Фрэнсис остались одни. В шатре воцарилась тишина, лишь огненными сердечками пульсировали язычки свечей в канделябрах.

— Говорите же, — приказал император.

Фрэнсис вздохнул, собираясь с силами, опустил на секунду голову, а потом прямо поглядел в глаза короля.

— Я был графом Элчестера, ваше величество, — тихо начал он. — Наследником благородного лорда Эдмунда Элчестерского, вассала его величества короля Англии и герцога Нормандии. Должна была состояться моя свадьба: с девушкой, о которой я мечтал с тех пор, как однажды увидел её, и которая любила меня так же, как любил её я. — Голос его на секунду дрогнул, юноша поспешно сморгнул навернувшуюся слезинку, надеясь, что король не обратил внимания на это. — Но всё сложилось по-другому...

Он рассказывал негромко, безжизненно, и лишь временами речь его прерывалась, когда от растревоженной боли перехватывало горло...

— Меня лишили титула, лишили имени, объявили преступником...а потом вверили волнам моря и божьему правосудию. Два дня спустя меня подобрали датские рыбаки и высадили по моей просьбе на берега Германской империи. И теперь я ищу смерти, достойной рыцаря, потому что честь — единственное, что у меня осталось, и ничто, никакие приговоры не в силах отнять её!

Фрэнсис умолк и стоял без движения, белый и безучастный как статуя.

Лотарь поднёс руки лодочкой к губам и прошёлся по шатру, покачивая головой.

— Кто я такой, чтобы не верить божьему правосудию? — наконец произнёс, улыбнувшись, он. — Вас оправдал суд, перед которым все приговоры королей не более чем пустое завывание ветра в камышах! И вы не вправе швырять в лицо спасшим вас силам свою жизнь, это было бы страшным грехом, граф... Да, граф! Потому что не может считаться действительным приговор неправедного суда. А герцог Генрих Нормандский воистину судил неправедно, да и как могло быть иначе, если на его душе точно такое же преступление, что совершил ваш брат? Страх перед возмездием затуманил разум вашего сюзерена, и, каким бы мудрым государем ни оказался он для Англии, этот грех ничем не смыть... И то, что нет в вашем сердце гнева против обидчиков — более чем мудро, ибо, как не им было судить вас, так и не вам судить их: вашего повелителя и вашего брата... И тем более осквернять себя местью, даже во имя долга и чести. Ибо нет чести в преднамеренном убийстве! Но оставим это... Я верю вам, юноша, и запрещаю вам искать смерти! Не для того спасал вас ангел-хранитель... — Лотарь усмехнулся. — Поэтому в армии вы не останетесь...

— Вы прогоняете меня, ваше величество? — живо вскинул глаза на короля юный норманн.

— Нет. Просто придумал для вас иную службу, более почётную. — Глаза императора смеялись. — Да полно вам бередить себе раны! Вы можете начать новую жизнь. Я понимаю вас, сейчас вам ничего в голову не идёт, кроме мрачных мыслей, но тут только время поможет... Я готов вас взять в свою ставку, и уже придумал вам первое поручение.

Фрэнсис поклонился.

— Слушаю ваше величество.

— Мне необходимо подкрепление. Объединённые силы Саксонии, Баварии и Богемии не могут, как видите, полностью сомкнуть кольцо осады, и потому мы тут попусту теряем время. У меня была договорённость с герцогом Каринтии, но его войска почему-то медлят... Я хотел попросить вас отвезти в Каринтию письмо с просьбой к его светлости поторопиться... — Лотарь снова усмехнулся, на сей раз чуть иронически.

— Для меня высокая честь... — начал было Фрэнсис, но Лотарь прервал его.

— Не сомневаюсь, молодой человек. Не сомневаюсь. И честь ваша будет мне порукой в том, что письмо попадёт по назначению. Деньги на дорожные расходы я вам дам прямо сейчас — и отправляйтесь поутру.

— А после? — спросил Фрэнсис.

— А после вы вольны, — ответил король. — Если вы пожелаете вернуться — один ли, с войсками ли Каринтии — я буду считать, что вы решили служить мне, почитая меня достойным службы по зову сердца, а не по оскорбительной причине "неплохого средства отправиться на тот свет". Что вы отказались от своей нелепой идеи умереть. Тогда я дам вам земли, достойные вашего титула, и буду рассчитывать на вас, как на своего верного вассала, у которого нет вздорных мыслей о мести, гибели и чужой отныне для него стране, где правит Нормандец. Если же вы не вернётесь, то на том и кончится моя милость к вам, ибо будет это значить, что вы решили пренебречь моим расположением. Я пойму вас, конечно же, и прощу, но дороги наши разойдутся. И месть, и самоубийство имеют очень неприятный запах, и я не допускаю, чтобы он осквернял моих рыцарей! Вам ясно?

Фрэнсис поклонился. Ему понравился Лотарь, и потому сердце защемило, поскольку выбор его уже был сделан, и отказываться от своего слова юноша не мог и не хотел.

— Вот вам деньги, — король достал из ящика стола два увесистых кошелька и протянул посланнику. А потом — небольшой запечатанный конверт.

— Это письмо вам надлежит передать его светлости герцогу Каринтии, Энгельберту II. Там всё сказано, на словах добавлять ничего не надо... Сегодня вечером отдыхайте, граф, а завтра с утра можете выезжать. Надеюсь, мы ещё увидимся. И да хранит вас бог.

Фрэнсис спрятал деньги и письмо, глубоко поклонился королю — и вышел из шатра.

Он знал, что исполнит поручение этого благородного человека.

Он знал, что видел императора Германии в первый и в последний раз...

Глава XI

Конь Фрэнсиса неторопливо шёл по сухой до звона дороге, под обрывистым склоном шумела по каменистым перекатам речка, прозрачная и искрящаяся от солнца. Её волны встряхивали белоснежными гривами, перепрыгивая через булыжники и пороги, и с их пенных прядей летела мелкая водяная пыль, ловя в свою невесомую сеть нити радуг. Лес по обеим берегам речушки ещё и не думал золотиться, хотя в северных землях уже вовсю хозяйничала осень. Здесь же, в южной Каринтии, как нигде чувствовалась близость Италии. В туманной дымке синели вдали вершины заснеженных Альп, вокруг шелестели деревья, но молодому всаднику, похоже, не было дела до красот пейзажа: он ехал, бросив поводья и опустив голову, погружённый в свои думы.

Уже месяц миновал с тех пор, как путешественник оставил лагерь под Нюрнбергом, и кончался двадцать седьмой день, как покинул граф двор в Клагенфурте, столице Каринтии.

Его светлость принял императорского посланника весьма и весьма благосклонно, заверил, что и сам сожалеет о невольной задержке, и что его войска готовы к выходу... Фрэнсис имел несчастье в этом убедиться, проезжая по улицам города, где из каждого трактира и кабака неслись смех и ругань солдат, наводнивших перед походом все постоялые дворы.

— Вы, конечно же, вернётесь вместе с нами? — вежливо поинтересовался герцог.

— К сожалению, у меня есть ещё одно дело, — поклонился Фрэнсис. — И путь мой лежит не в Баварию.

— Очень жаль, — церемонно ответил его светлость. — Быть может, вы желаете передать что-то его величеству?

— Передайте ему мою бесконечную благодарность и восхищение, и скажите, что я не достоин той высокой чести, которой он хотел меня почтить.

Так закончилась короткая служба Фрэнсиса герцогу Саксонии и императору Священной Римской Империи...

Теперь он сам не знал, куда направить своего коня. Возможно, не поставь Лотарь молодого рыцаря в рамки столь жёсткого выбора между службой и возвращением на Родину, между королевской милостью и долгом, сейчас бы путь юного лорда лежал обратно, под стены Нюрнберга. Но Фрэнсис не мог и не хотел идти против своего чувства чести.

Из Клагенфурта он выехал через западные ворота: они вели в ту сторону, где, за бессчётными милями пыльных дорог, шумели воды океана, где за дымкой заката скрывалась его Англия — и с тех пор ехал бездумно по дороге, куда глаза глядят. Иногда подолгу задерживался в каком-нибудь приглянувшемся местечке, иногда сворачивал в сторону от тракта... Как и подобает странствующему рыцарю.

Куда было ему спешить? И Фрэнсис убивал время, скармливая его белой змее дороги...

Тоска и боль в душе притупились, стали не так пронзительны, превратившись в сосущую пустоту в сердце.

Он помнил звенящее напряжение в деревушках, жавшихся у границы между землями властелина Каринтии и владениями венгерской короны. Огромная держава надменных мадьяр распростёрлась от Словакии до Боснии, от Хорватии до рубежей Валахии, поглотив все государства, не способные ей противостоять. Сама Каринтия держалась лишь благодаря союзу с герцогством Бавария, а то, в свою очередь, опиралось на мощь объединённых имперских земель, формально подчиняясь германской короне.

Венгров не любили и боялись, так непримиримы были они ко всем, кто говорил на другом языке и принадлежал другому народу. Даже к дворянам-чужеземцам относились высокомерные мадьяры как к людям второго сорта, а несчастные крестьяне на покорённых Венгрией землях могли уповать только на милосердие божье, поскольку в милосердии своих господ, видевших в беднягах лишь говорящую скотину, им было отказано.

Поэтому Фрэнсис старался не спускаться слишком к югу, пробираясь к Альпам, за чистыми вершинами которых спала томная Италия и нежилась Швабия в солнечных долинах...

Неутомимый конь нёс своего всадника вперёд через взгорья, к загорающимся на западе по вечерам вершинам, и вскоре юноша вынужден был свернуть к северу: слишком суровы стали ветры, дующие с ледников, и слишком пёстр наряд осенних деревьев. Без тёплой одежды Фрэнсис вряд ли смог бы преодолеть перевалы, и потому направился в более приветливые края.

Рубежи Венгерского королевства остались позади, за скалистыми стенами гор лежали владения Венецианской республики — но странник углубился в сердце Каринтии, глубокое и тёплое, как золотая чаша, полное густыми лесными туманами, как хмельным вином.

Ещё несколько дней пути через леса — и скалистый обрыв у копыт коня, а под ним сплетаются узором зелёный простор лугов и тёмные кипы рощ, долина Дравы. Широкая река неспешно катит спокойные воды по равнине, заросшей медовыми травами и тенистыми дубравами.

Путник неторопливо спустился вниз по каменистой, еле приметной тропе, и, меж рощами и одинокими скалами, поскакал по этим прекрасным краям на север, к истокам мощного потока.

Нагорье, с которого он спустился, и отроги Альп — с одной стороны, вместе с отрогами Карпат — с другой, надёжно укрывали этот уголок от дыхания холодных ветров. Здесь только начинали кое-где желтеть листочки на дубах и клёнах, и ярко горело солнце на глубоких волнах реки.

Дни... Ночи... Закаты. Туманы над водой — густые и белые, как сливки... Плащ вечера над травами. Тонкий ледок тишины над омутом боли. Сердце, подёрнутое пеплом...

Сон...как дивный сон — истоки Дравы. Вот они и позади... И цветущие долины Каринтии.

Дни... Ночи... Череда чёрно-белых бусин на пыльной нити дороги.

Дорога погрузилась в лес, росший на скалистых холмах. Этих склонов касались неласковые ладони северного ветра, проредившие кудри деревьев: рябины, осины и вязы стояли прозрачные, и солнце сияло, путаясь в сети голых ветвей, горя лучистой пойманной птицей, роняя перья бликов на усыпанную палым сухим листом землю. Лишь в сумеречных низинах сохранилась густая листва, закрывавшая от путника свет.

Дни. Ночи. Бесцельный путь. Тучи серой безнадёжности на сердце, для которого нет радости — ни днём, ни ночью...

...Вечерело. Заморосил мелкий дождик, и лёгкий шорох осенних слезинок, скользящих по ветвям, звучал умиротворяюще. Фрэнсис вслушивался в бормотание дождя, подставляя лицо каплям и распахнув душу той грустной мирной тишине, что наполняла лес.

Дорога нырнула в очередную тёмную низину, болотистую и комариную. Вороной рыцаря недовольно зафыркал, вынужденный переходить вброд мутные омуты вонючих луж. Откуда-то слева, из зарослей ржавого камыша и хилых деревцев, раздавалось упоённое кваканье лягушек: там морщилось под прикосновениями дождя болотце, небольшое, но, похоже, топкое, если и на самой дороге приходилось выдираться из грязи.

В середине топи, на оконце чистой чёрной глади, беспомощно покачивались на растревоженной воде белоснежные лилии... Изящные цветы над холодной трясиной...

Вдруг впереди, за камышами, раздался громкий всплеск — а потом пронзительный женский крик. Что кричали, Фрэнсис не мог разобрать, он не знал этого языка, но призыв на помощь можно узнать, даже не понимая слов... Юноша пришпорил коня и помчался на зов, не рассуждая.

Крики не умолкали, становясь все отчаяннее; скакун вынес всадника на берег болота, где кусты и камыш расступались, открывая проход к трясине — там барахталась, пытаясь дотянуться до веток, женщина. Бедняжка билась — и её затягивало всё глубже и глубже.

Рыцарь соскочил с коня, выхватил меч, одним ударом снёс молодую рябинку и протянул утопающей.

Женщина вцепилась в ствол мёртвой хваткой, обеими руками, и юноша потянул на себя. Топь недовольно заурчала, по жирной глади пошли тяжёлые волны, но добыча ускользнула. Волосы грязными колтунами закрыли лицо спасённой, когда она обессиленно рухнула на колени у ног Фрэнсиса.

Сначала он принял её за нищенку, но нет — платье, перепачканное в болотной жиже, не было рваным и, похоже, до купания в трясине могло гордиться своей чистотой. Обманулся он и в возрасте незнакомки: сначала лорд счёл её женщиной в годах, а теперь разглядел, что перед ним — девушка, почти девчонка, круглолицая и курносая. Она сидела у его ног и мелко дрожала, обхватив плечи руками, и из-за мокрой завесы длиннющих волос неслись судорожные всхлипы, и дождь мутными струйками скатывался по её пальцам, чёрным от болотной грязи, оставляя за собой серые дорожки...

Он немного растерялся. Как утешать эту дурёху? Откуда она? Куда теперь её вести?

— Эй, всё позади, — пробормотал он, чувствуя себя не в своей тарелке. Она всё равно не поймёт ни слова, да если бы и понимала, что прикажешь говорить? Не умеет он сюсюкать! — Откуда ты? Что тебя в болото-то понесло, а?

Девица зашмыгала носом, стискивая в руках ремень потёртой дорожной сумки, пристёгнутой к поясу — потому и не отвалилась в болоте. Вид, надо сказать, у девчонки был самый дурацкий...

— Ну всё, всё! — начиная терять терпение, чуть строже заговорил спаситель, неосторожно похлопав несостоявшуюся утопленницу по плечу. Руку пришлось вытирать. Пальцы сразу стали мокрыми, в чёрных комочках раскисшей земли. — Хватит выть, слышишь? Ты давай, не ходи больше по трясинам, а я поеду...

Он направился к коню. Девушка подняла голову. В глазах её застыло изумление. Она не верила, что её, едва избавив от верной смерти, готовы тут же бросить. Фрэнсис поморщился. Спас, на свою голову.

Скрепив сердце, юноша вскочил в седло, но тут болотное диво резво поднялось на ноги, забыв о рыданиях, и кинулось следом. А потом вцепилось в стремя, всем видом показывая, что пойдёт рядом, а если надо, то и побежит. Глаза этой крестьянской девчонки возмущённо горели, она даже головой упрямо мотнула, щёки раскраснелись... Вот репей! Возмутилась она, подумаешь тоже, леди!

— Ладно! Не бросать же тебя в лесу на ночь глядя... Иди со мной, а утром разберёмся.

Он накинул ей на плечи свой тёплый чёрный плащ и втащил нежданную попутчицу на коня. Она села сзади, обхватила спасителя за пояс руками и прижалась к спине, как маленький испуганный зверёк. И так же мелко дрожала: от холода... Лорд лишь досадливо поморщился, но ничего не сказал.

Они молча поехали дальше по лесной дороге, над которой сгущалась темнота. Дождь перестал. По обеим сторонам вздымались высокие холмы, поросшие соснами... Стало заметно суше.

Вдруг сзади бесцеремонно дёрнули за рукав. Рыцарь недоумённо оглянулся.

Девка тыкала грязным пальцем куда-то на вершину правого холма и быстро-быстро говорила что-то. Глаза её возбуждённо мерцали. Пожав плечами, граф пустил усталого коня в том направлении.

На вершине оказалась уютная поляна, где деревья расступались возле замшелой скалы с удобной пещеркой. Слева и сверху, журча, падала прозрачная ленточка ручейка — прямо в глубокую чашу природного бассейна, дно которого устилала пёстрая галька.

Спутница звонко рассмеялась, увидев это убежище, и соскользнула на землю. И горделиво покосилась на молодого человека, как бы говоря: "Вот видишь, я умница! А ты сомневался?"

Фрэнсис, хмыкнув, признал, что место для ночлега идеальное.

Пока он таскал хворост для костра, сваливая его кучей у пещеры, девушка убежала к озерцу, мыться. А потом, завернувшись в многострадальный плащ попутчика, принялась стирать свой наряд. Лорд ничего не сказал на это и, лишь когда она подошла, похожая на ночную тень: в просторном чёрном одеянии, стыдливо придерживая запахнутые полы — молча протянул ей котелок.

— Готовь-ка ты ужин, — велел он, разжигая огонь. Девица оказалась понятливой и снова ускользнула к озеру: за водой. Её чистые мокрые волосы медно блеснули в свете костра — густые и мягкие, до колен.

...От тёмной воды тянуло сыростью. Котелок плеснул, пустив волну, убежавшую в ночь. Дремотно шептал лес. Капли, стекая по металлическим бокам, падали на ноги. Девчонка выпрямилась, вглядываясь во мрак. Что-то изменилось, пока она была у костра...

Меж деревьями вспыхнули два алых огня.

Крестьянка отшатнулась, и губы её обронили одно лишь слово, короткое и резкое, подобное удару хлыста. Чёрный зверь оглушённо мотнул головой — и растворился во тьме...

Девушка несколько секунд смотрела на качающиеся ветки, затем медленно, очень осторожно, отступила на два шага, развернулась — и опрометью кинулась назад, к костру, к ожидавшему её рыцарю.

Фрэнсис озадаченно поглядел на запыхавшуюся девку, но ничего не сказал. Только выдал новоприобретённой стряпухе крупы и мяса, а сам растянулся у костра, закинув руки за голову, и бездумно смотрел на звёзды в прояснившемся небе. Вокруг сонно вздыхал ночной лес, и, изгибаясь, танцевали тени пламени.

Селянка развесила мокрую одежду сушиться на ветвях, растормошила свою сумку, достала оттуда какие-то припасы — и от души сыпанула в воду для питья. Невнятно забормотала что-то — костёр яростно затрещал, взметнув гриву искр, и Фрэнсис, забыв о еде, встревоженно вскочил. Это с какой же мокрой сердцевиной должна была попасться ветка, чтобы так жахнуло?.. Незадачливая повариха резво отпрыгнула от излишне развеселившегося огня, виновато глянув на молодого рыцаря. Он успокаивающе кивнул и снова лёг. Курносая крестьяночка перевела дух.

Юноша разглядывал её через пламя. Вымытая, она оказалась даже хорошенькой. Лицо ещё сохраняло некоторую бледность после пережитого, но зато тёмно-синие глаза полыхали удивительно ярко, почти лихорадочно. А великолепие волос глубокими волнами низвергалось по плечам до самых колен, и блики тёплого света скользили по ним медным сиянием...

Фрэнсис поначалу решил, что ему мерещится, что обманывает неверный ночной свет... но нет! Ни у кого, никогда, не видел он такого цвета прядей: бурый, с серебристым отливом, как октябрьский палый лист...

Высокий лоб, закруглённый овал лица с крупными, правильными чертами — нет аристократической строгости, утончённости — и всё же в этом несовершенстве было что-то милое, подкупающее.

Она тоже смотрела на своего спасителя, чуть наклонив набок голову.

— Как тебя зовут? — спросил граф.

Девчонка не поняла вопроса. Он поморщился.

— Фрэнсис! — представился он, ткнув пальцем себя в грудь. Её лицо просияло.

— А! Милица... — назвала крестьянка своё имя в ответ.

Лорд кивнул и снова улёгся возле костра. Внезапно пришла мысль, что после смерти Фредерики он впервые разговаривает с девушкой... С ровесницей своей возлюбленной.

Юноша стиснул зубы.

Фредерика...

Фредерика была намного красивей. Изящней.

Взгляд скользнул по фигуре Милицы, и, против воли юноши, дольше, чем позволяли приличия, задержался на груди. Да. Больше, чем у Фредерики. Намного больше... И бёдра шире... Простолюдинка, что с неё взять!

Но при этом, всё же, какая стройная и гибкая!

Кровь шумно застучала в ушах, жаром прихлынула к щекам. И ведь всего лишь два шага в обход костра, чтоб сбросить с плеч девушки плащ... Фрэнсис резко сел, быстро подтянув колени к подбородку. Пробудилась злость на собственную слабость. Да, у него давно не было женщины... Просто давно не было женщины.

К счастью, эта селяночка слишком невинна, чтобы понять.

Тем временем вскипела вода, устало запыхтела каша, мясо зарумянилось на тонких палочках над огнём — и Милица с улыбкой протянула Фрэнсису ложку, а потом — кружку с ароматным настоем, зелёным и терпким от брошенной ею туда неведомой травки.

Лорд взял и осторожно пригубил. По телу разлилось тепло, дурные мысли рассеялись, как дождевые тучи, и он просто смотрел на Милицу: как она опасливо прихлёбывает горячий настой, улыбается; обжигаясь, пытается есть мясо...

Оно получилось очень вкусным, с сочной мякотью и хрустящей поджаристой корочкой, истекающей ароматным соком.

— Спасибо, — прижав руку к груди, произнёс юный лорд, всем своим видом пытаясь показать, как ему понравилась еда.

Девица живо подняла голову. Губы её чуть вздрогнули.

— Вам в самом деле понравилось? — тихо спросила она. Граф замер от неожиданности и уставился на крестьянку. Нет, она не заговорила по-английски. Слова, что роняли её губы, были ему неведомы... но, словно по какому-то волшебству, он всё понимал!

— Да, ты умеешь готовить... — медленно произнёс он, пристально вглядываясь в неё, гадая, произойдёт ли чудо, поймёт ли собеседница...

Милица так же, медленно, подняла голову — и они молча, долго, не отрываясь, смотрели друг на друга через костёр. Огонь бился во тьме как живое сердце — в холодной плоти ночи. Было в этом что-то, от чего у Фрэнсиса по коже поползли мурашки.

— Ты... понимаешь? — наконец решился произнести рыцарь.

— Да, благородный господин, — тихо отвечала Милица, не отводя глаз.

Боже, как они полыхали!

— Благородный господин, я должна поблагодарить вас. Вы спасли меня. Не будь вас тут поблизости, я пропала бы.

— Зачем же ты в болото забрела? — думая совсем не об этом, пробормотал юный воин. Девушка чуть усмехнулась.

— А, видите ли, благородный господин, там ненюфары росли. Я и решила себе нарвать.

— Нарвала?

— Нарвала! — засмеялась странная крестьянка. — Там, в котомке моей лежат, не зря я в трясине искупалась!

— Ну, а на что они тебе? Эти твои цветочки?..

— Ну... — Милица неопределённо пожала плечами. — Много чего можно с ними сделать...

— Постой! А как ты до них добралась? Там же всюду топь! — Фрэнсис нахмурился. В его душе зрело неприятное предчувствие...

Оно не обмануло.

Милица потупилась:

— Я... Я в заклятье ошиблась... Я думала, что долечу туда и обратно, а оно у берега действовать перестало... — Тут глаза её гордо сверкнули, она вызывающе вскинула голову: — Ну и что? Меня учить некому, я сама! Поэтому часто путаюсь в заклятиях! Я знала, что плохо плету чары полёта, но там росли ненюфары, а это не простые лилии! Где бы я ещё их нашла? Любой ненюфар растёт на гиблой трясине...

— Сколько тебе лет? — прервал её Фрэнсис.

— Семнадцать...

— Ты ведьма, что ли?

Девушка подобралась.

— А вы как думали? Что вам святой дух меня понимать помогает?..

Словно пощёчина. Не чудо. Колдовство... Юноша резко вздохнул, не скрывая разочарования.

— Так это ты?..

— Я подсыпала нужную травку в воду, — лукаво улыбнулась молоденькая колдунья. — И слова нужные сказала... помните, как костёр вспыхнул? Огонь всегда на магию откликается! Так ведь страсть как неудобно, не понимать друг дружку, да, благородный рыцарь?

— Ведьма... — брезгливо протянул Фрэнсис. Милица понимающе усмехнулась и встряхнула головой.

— Не любите, да?.. Вы ещё пожалейте, что спасли!

— Ты не заговаривайся, простолюдинка! — отрезал он. — Рыцарь никогда не пожалеет о помощи слабому, пусть тот был даже и не достоин помощи...

Они замолчали. Фрэнсис погрузился в невесёлые думы, а юная волшебница, насупившись, сидела и дулась, глядя, как пальцы огня скользят по чёрным грифам поленьев. А поленья — поют, смешивая свои голоса с баритоном пламени...

— Зануда, — пробурчала она себе под нос.

Юноша вздрогнул всем телом.

Как часто Фредерика обвиняла его в этом...

— Не смей читать мои мысли!

— А я что, читаю?.. — неподдельно обиделась она. — Вы вообще странный: я вас сюда привела, поесть вам приготовила, болтаю тут с вами — а всё виноватая!

— А я тебя спас, — просто пожал плечами рыцарь, даже не посмотрев в её сторону. — И чтоб мне всякие ведьмы-недоучки выговаривали! — он фыркнул.

— А ведьмы — на то и ведьмы, чтобы выговаривать кому пожелают! — задрала она кверху нос. — И ни перед кем головы не опускать!

— То-то вас на костры отправляют... — хмыкнул молодой человек.

— Правды все боятся.

— Ох, надо было тебя оставить на болоте — вот в чём правда, — вздохнул лорд, укладывая на землю дорожный мешок с намерением превратить его в подушку. — Тогда я спал бы спокойно. По крайней мере, без бесед о правдолюбии... Бери седло или наколдуй себе герцогскую постель... ведьма.

Милица покраснела.

— Я пока не умею...

— Я же говорю, что недоучка, — вздохнул граф Элчестерский, укладываясь. — Спи, на чём есть. Плащ можешь себе оставить, чернокнижница.

С этими словами он отвернулся от костра и от Милицы и закрыл глаза.

Не тут-то было. Молчание длилось от силы несколько минут, а потом в тишину упали коротенькие слова:

— Простите меня.

Фрэнсис лишь натянул на голову накинутое вместо одеяла тёплое блио, приобретённое в Клагенфурте.

— Эй, вы же не спите! Простите, говорю. Вы правы.

— Я сплю, — буркнул Фрэнсис.

— Эй, ну не будьте занудой, в самом деле!

Молчание.

— Фрэнсис! Прости, говорю!

Граф резко сел, отшвырнув в сторону блио.

— Лорд Фрэнсис! — рявкнул он.

— Хорошо, лорд Фрэнсис! — рассмеялось это невозможное созданье. — Зато вы сразу услышали! Вы едете издалека? Откуда вы родом?

— Я норманн, — устало вздохнул путешественник, подкидывая веток в костёр. — А родился в Англии. Ты же даже не знаешь, где это...

— Где-то очень далеко, на западе, — пожала она плечами. — Я многое узнала о разных землях от людей. Потому что мой путь тоже был не близким.

Юноша с интересом взглянул на собеседницу.

— Я думал, ты из какой-нибудь ближней деревни.

— Я даже не из германцев! Я славянка! — девчонка оскорблённо вскинула голову. — Из Словакии.

Граф невольно присвистнул.

— Что ж тебя так далеко занесло? Словакия — там же вроде Чехия рядом, да?..

— Рядом-то она рядом, — вздохнула девушка. — Да всё равно сама по себе. А мой край завоевали венгры, и с тех пор нет счастья моей Родине... — на лицо Милицы набежала тень, голова опустилась. Девушка сидела, обхватив колени руками, словно пытаясь избыть жгучий внутренний холод. — Знаете ли вы, как страшно, когда венгерские бароны приезжают в твою деревню, требуют невесть какой платы, а потом начинают вешать всех, кто посмотрел на них не так... кто замешкался, не сразу выполнил какой-то приказ... А ты прячешься за спинами сельчан и дрожишь, не заметит ли тебя кто из этих... Мадьяры — они как волки. Признают только свою стаю. Другие для них — добыча.

— Я слышал об этом, — кивнул Фрэнсис. — И что же, однажды тебя заметили?

Она кивнула.

— Мальчишка, малолетний барончик. Прыщавый выродок нашего господина! — Милица издала короткое яростное шипение. — Родители попытались вступиться за меня, их убили... А меня схватили, связали и привезли в замок, этому... сыночку.

— Если хочешь, дальше можешь не рассказывать, — тактично разрешил Фрэнсис.

Она злобно, с какой-то мрачной радостью, рассмеялась.

— О, нет! Мне нечего стыдиться! Когда мы остались наедине, я заклинанием остановила его сердце, он ничего не успел сделать со мной! Так я отомстила за свою семью...

— А что ж ты не защитила деревню? — удивился лорд, мысленно порадовавшись собственной сдержанности. — Если умеешь останавливать сердца?

— Я... — Милица покраснела и резко утёрла непрошеную, яростную слезинку. — Я пока могу только одного... человека. И то, если ни на что не отвлекаться... а другие люди... мешают... Я не смогла их спасти!

Фрэнсис промолчал. Мог бы и не спрашивать. Счастье, что эта ведьмочка-недоучка себя-то сумела выручить. О ведьмах он слышал куда более впечатляющие истории! А эта пигалица кто?.. Обычная девчонка-несмышленыш...

— И что же было дальше?

Милица постаралась взять себя в руки и, стиснув зубы, продолжила:

— У меня была целая ночь, господина никто не посмел бы тревожить во время забав... Я сотворила морок... любой, кто встретил бы меня, принял бы за баронского сынка! Потом переоделась в его одежду и ушла из замка... Мне надо было спешить, мороки — они недолговечны, хотя эти заклинания я знаю очень хорошо, и они никогда меня не подводят...

И вот, когда я выбралась на свободу, то поняла, что возвращаться мне некуда! Золота с собой я догадалась всё же прихватить, — лукаво усмехнулась юная ведьма, — поэтому голода и холода не боялась. Зато куда больше боялась, что меня найдут и будут пытать, а потом...

— А потом отправят на костёр, — пожал плечами норманн. — Само собой. Что ещё делать с ведьмой, которая убила и ограбила рыцаря? — заметив её напряжённый взгляд, Фрэнсис успокаивающе улыбнулся: — Так бы рассуждали, — мягко пояснил он. — Это не значит, что я так думаю. И что же ты решила?

— Решила не возвращаться в родную деревню. Повидать мир. Сбежать от проклятых венгров в чужие земли. Найти наставника, что научил бы меня владеть волшебством по-настоящему. И я знаю, к кому идти! Несколько лет назад у нас останавливалась в деревне одна путешественница, вроде бы из знатных. Она была странная... я даже не могу сказать, почему... Её звали Милена. Она сразу поняла, что я немного колдую... и научила нескольким заклятьям. Научила составлять заговоры, выплетая их из речи огня, воды, шума деревьев и света звёзд... Показала некоторые травы... а потом я уже сама стала с ними пробовать разные штуки, тайком от всех людей, конечно же. И эта госпожа, Милена, полушутя сказала, что, если я буду во Франции, то могу спуститься в парижские катакомбы... и там спросить о ней. Я думаю, она настоящая ведьма, а в катакомбах их шабаш. Вот и иду туда... Фрэнсис, возьмите меня с собой! Вы же тоже на запад путь держите! Мне страшно одной на дорогах...

Граф Элчестерский задумался. Разве не о Франции грезил он, пытаясь спасти Фредерику? Что ж... Оттуда до английских берегов ближе, чем от альпийских вершин! И, быть может, парижские ведьмы... быть может, им ведомо, что это за призраки, подобные Эдгит, и какова сила их отпрысков?..

Конечно, негоже юноше и девушке путешествовать вдвоём, наедине. С другой стороны — разве достойно рыцаря отказать в помощи женщине? Вдвойне позорно отказать из-за страха перед своими желаниями. Разве не справится он с собственной слабостью?

— Ладно, будь по-твоему! — проворчал молодой лорд, снова укладываясь на землю. — Только не трещи без умолку, я терпеть этого не могу! Провожу я тебя до Парижа, а сейчас имей снисхождение, и дай мне, наконец, поспать!

Милица негромко, весело хмыкнула и покачала головой.

— Меня можно называть просто Мили, — заметила она вместо "спокойной ночи".

— Фрэнки, — засыпая, буркнул из-под блио Фрэнсис, уже не сознавая, что разрешает простой крестьянке непозволительно дружеское обращение...

Ночь расстелила над ними мягкий полог тишины.

Глава XII

Его разбудил луч солнца, тёплой ладонью накрывший глаза. Приподняв ресницы, Фрэнсис наблюдал, как свет играет в сосновых ветвях с ветром...

День обещал быть замечательным.

Юноша повернулся набок, глянув на свою нежданную попутчицу. Она спала, свернувшись клубочком и подложив ладони под голову, и волосы густой накидкой укрывали её тело. Бурые, с серебристым отливом... Немыслимый цвет...

Прядь волной скатывалась на лицо...

Сердце отозвалось ноющей болью. Если бы судьба была чуть милостивей, рядом с ним могла бы быть его любимая...

Если бы его леди могла колдовать...

Милица улыбнулась во сне, прикрыла рукой глаза. Фрэнсис вздохнул, поднялся — и накинул на девушку блио. Она тут же натянула его на голову, даже не просыпаясь.

Совсем ещё дитя. Такая беззащитная... Что ж, теперь, по крайней мере, у него есть цель: помочь Мили добраться до Парижа. Не утонув ни в каком болоте.

Юноша усмехнулся, приседая на корточки и осторожно касаясь её мягких волос. Грудь вдруг захлестнуло волной тёплой нежности...

Боже, какое совершенство! А он так давно не обладал женщиной... Если бы она не была столь чиста и столь доверчива...

Лорд робко, кончиками пальцев, дотронулся до плеча спящей девушки, провёл ладонью над певучим изгибом талии... Тело начала бить крупная дрожь.

Упруго поднявшись, он направился к озеру.

Над водой стлался лёгкий туман, и в его прозрачных завитках молчаливо стояли сосны, слушая тишину. Под ногами Фрэнсиса похрустывала галька — и в целом мире, казалось, существует лишь этот звук...

Чаша озера приняла путника в свою каменную купель. Со дна били ледяные ключи, и потому после, на берегу, воздух казался тёплым, как полуденный песок. Одевшись, молодой человек почти бегом направился обратно, мечтая согреться у огня.

Костёр, едва дымившийся поутру, теперь весело потрескивал сучьями, и булькал над пламенем котелок: Милица, уже переодевшаяся в платье, заканчивала разогревать завтрак.

— Ты молодец, — одобрительно покачал головой лорд, сворачивая свой плащ. — Времени даром не теряла...

— Просто это не первое моё утро у костра, — с улыбкой пожала плечами девушка. — Я думаю, лорд Фрэнсис, мы позавтракаем — и в путь?

Он молча кивнул, покосившись на разложенные по камням для просушки белые цветки ненюфаров.

Ведьма оценила его тактичность, поглядев на молодого воина без слов, но с такой благодарностью, что Фрэнсис в полной мере почувствовал себя вознаграждённым.

— Откуда ты знала, что здесь такое удобное место? — спросил он, закончив есть.

— Я их чувствую, — просто пояснила Милица.

— Вот как! — хмыкнул юноша. — А я уж подумал было, что ты эти места наколдовываешь!

Мили звонко рассмеялась его шутке, и он усмехнулся в ответ.

— Было бы неплохо... — наконец ответила она. — Но всё куда проще... Я всего лишь слушаю ветер и воду, разговор деревьев и птиц...

— А ты знаешь их язык?..

— Иначе я не могла бы плести заклятья, лорд.

— А вот эти твои ненюфары, — не удержался всё же Фрэнки. — Скажи мне, они для чего?

— Ну... они применяются в достаточно сложных заклятьях, которые я всегда мечтала попробовать... Вам они не понравятся, благородный господин.

— Я спрашиваю тебя не о том, понравятся они мне или нет, я спрашиваю, что это за заклятья!

— Вызов духов, призраков, и подчинение их своей воле. С миром мёртвых эти заклятья связаны, и вы, верно, скажете, что нечестиво это...

Фрэнсис долго молчал, глядя на хрупкие, увядшие цветы на тонких длинных стеблях, подобных щупальцам хищной болотной твари. А какие чистые, прекрасные лепестки!..

Дик. Эдгит.

— Нечестиво позволять этой мрази творить свои мерзости и убивать людей! — глухо ответил он. — Подсохли твои ненюфары? Едем, Мили!

Девушка внимательно, чуть нахмурясь, вгляделась в собеседника, но ничего не сказала, лишь небольшая складочка залегла меж её изогнутыми бровями.

Вскоре путники уже ехали по дороге, оставив гостеприимную поляну.

Время перевалило за полдень, когда, выехав из-за крутого поворота, они увидели, что дальнейший путь прегражден поваленной толстой сосной. Сквозь ветви весело просвечивало солнце, а по обеим сторонам дороги гудел золотой бор. Густые кусты и невысокие деревца ограждали тракт, как пушистые стены.

Фрэнсис придержал коня, чутко прислушиваясь к тишине. Она была какой-то странной, напряжённой, как охотник, что уже натягивает тетиву, целясь стрелою в дичь...

— Лорд?.. — подала голос Милица. — Что-то не так, лорд?

Юноша вскинул руку, молчаливо попросив девушку не отвлекать его.

Мили замолчала и тоже прислушалась.

Она ничего не успела понять. Фрэнсис как-то боком скатился с седла, увлекая её за собой, над головами свистнул тяжёлый брус — и напуганный конь, истошно заржав, промчался мимо них, куда-то в глубь леса...

А норманн уже стоял в боевой стойке, и свет танцевал на седом лезвии его обнажённого меча.

— Беги! — крикнул лорд, толкая девчонку к деревьям, а из кустов со всех сторон уже высыпали, как горох из драного мешка, разбойники.

Мили не заставила себя упрашивать. Быстрой куницей она шмыгнула мимо неповоротливого громилы, увернулась от чьих-то волосатых лап и юркнула в кусты. Секунда на то, чтобы влезть на первое же дерево: ей, деревенской, такие "подвиги" были не в новинку, и вот уже вся дорога перед ней, как на ладони...

Бандиты, увидев обнажённую сталь в руке противника, чуть поостыли, но не оставили своего намерения. Они подступали к молодому лорду медленно, как стая голодных трусливых собак, а юноша стоял, не спуская с мерзавцев холодного цепкого взгляда, держа меч обеими руками.

Что может этот сброд против рыцаря?.. Снести две-три головы, прикончить главаря — и они разбегутся, грязное быдло...

Он вдруг прыгнул в самую гущу, и оружие его засверкало...

Разбойники не отступили.

Лязг и скрежет мечей, проклятья и стоны раненых раскололи тишину. Ощерённые морды головорезов: раззявленные в боевых воплях рты с гнилыми остовами зубов; лбы, отмеченные клеймом палача... Гнусные ухмылки, неловкие выпады, предательские удары... Фрэнсис крутился, описывая сверкающие круги яростным лезвием, прыгал, пригибался, и песок дороги стал багровым...

Блио было распорото, рубашка на плече намокла от крови.

Слишком много. Их слишком много...

Иззубренные мечи, пики, вилы и дубины... руки налились свинцовой тяжестью, и всё же лорд не замедлял бешеной пляски стали, медленно отступая к лесу, туда, куда умчалась Милица... Если бы прорвать круг... если бы только прорвать их круг...

В раненое плечо вонзилась стрела, под рёбра кто-то ткнул меч...

"Вот и всё... — проплыла в надвигающемся тумане спокойная мысль. — А ведь почти и не больно..."

Его колени подогнулись, и, падая на песок, Фрэнсис ещё видел, как с какого-то дерева в самую гущу разбойников летит шар бело-голубого огня — а потом накатила волна жаркого удушья и темноты, что воняла горелым мясом...

...Он очнулся. Его заботливо устроили поудобней, уложив так, чтобы спина опиралась на ствол дерева, и мягко вели по лицу влажной тканью, стирая пот. Юноша открыл глаза и встретил полный заботы и тревоги взгляд Милицы: девушка стояла рядом, на коленях, прижимая к его лбу мокрую тряпицу. Движения целительницы были ласковы и осторожны, и не причиняли боли... Мили распорола одежду своего защитника, перетянула все раны, и кровь почти не выступала на повязках. Похоже, знахарка воспользовалась какой-то целебной или даже волшебной травой, поскольку юноша почти не чувствовал слабости и дурноты, какие бывают при серьёзных увечьях и потере крови.

— Спасибо, — прошептал лорд. — Я думал, ты убежала. Если бы не ты, я бы не смог от них отбиться...

Милица покачала головой.

— Фрэнсис, ты болтаешь глупости, — строго ответила она. — Если бы не ты, я не успела бы спрятаться, не смогла бы сплести заклятье без помех. Страшно подумать, что было бы со мной, наткнись я на этих молодчиков одна! Мы помогли друг другу, вот и всё.

Фрэнсис криво улыбнулся.

— Ведьма уже тыкает рыцарю, да?.. Только потому, что перевязала его раны? Милица... правильнее ведь Милисса, да? Прости, просто это очевидно... варварский язык, так испортить красивое имя...

— Лорд Фрэнсис, вы бредите.

— Милисса, да... Милисента... твоё полное имя Милисента... а ты... даже этого... не знала... Да?

— Милисента — это имя для знатной леди, — пожала плечами девушка. — И леди не из наших краёв. А я как была Мили, так и осталась Мили. Фрэнки, тебя что, по голове стукнули?

— Мили, ты возмутительно красивая... Как тебе не стыдно...

Милица почему-то покраснела и смешалась.

— Мы не можем здесь сидеть весь вечер, при дороге... — пробормотала она.

"Что я мету?" — эта мысль была вялой и зыбкой, она скользнула по краю сознания и растворилась в плотном тумане бездумья, наполнявшем сейчас голову раненого. Ничего: ни переживаний, ни воспоминаний, ни тревог. Есть лишь бормочущая тишина леса — и друг рядом, который может о тебе позаботиться.

— Конь... куда убежал конь, ты не видела? — лорд попробовал сесть поудобнее, но скривился и подавил стон. — Чёрт, зараза...

— Конь убежал, но я смогу его подманить, Фрэнки, не волнуйся. Это ерунда, я в детстве часто так коров подманивала, когда отцу помогала за стадом следить...

Колдунья отвернулась и негромко то ли засвистела, то ли запела — слов не разберёшь, лишь мягкий повторяющийся мотив, под который Фрэнсис и задремал...

Разбудил его звон удил и недовольное резкое ржание: вороной, кося налитым кровью глазом, пятился от Милицы, которая пыталась поймать строптивца за повод.

— Глупая скотина! — выругала она жеребца. — Фрэнсис, как хоть его у тебя зовут?..

— Никак... — вынужден был признаться он. — Я ещё не придумал ему имя...

— Вот так-так! Будет Уголёк, хорошо? Уголёк, Уголёк, иди ко мне... — она снова засвистела, и конь подошёл, недовольно фыркая. Мили погладила его морду и, убедившись, что скакун раздумал своевольничать, повернулась к Фрэнсису:

— Сесть верхом сможешь?

...Путь — провалы в памяти. Каждый толчок болью отдавался в теле, и Мили зорко следила за тем, чтобы её спутник не вывалился из седла. Она шла впереди, ведя Уголька в поводу, а куда — рыцарь не имел ни малейшего представления, полностью положившись на девушку. В конце концов, если она умеет "слушать воду и ветер, землю и листья"... как там она говорила?..

Они пробирались между деревьями, протискивались в заросшие мхом расщелины меж скалами, где Уголёк едва мог пройти, крались по сумеречным лощинам, усыпанным листьями рябин и вязов...

— Почти пришли, — наконец сообщила ему ведьма.

Фрэнсис не нашёл в себе сил даже облегчённо простонать. Раны под повязками открылись и кровоточили.

Милица посмотрела на его серое лицо, на слипшиеся и приставшие к щекам потные волосы — и закусила губы.

— Фрэнки, милый, подожди... — прошептала она. — Ещё чуть-чуть...

Он усмехнулся про себя: "Фрэнки, милый"... Как больному щеночку... Девочка...

— Там должен быть их дом... ну, где жили эти разбойники... там всё равно сейчас никого нет... и уже не будет, — пожала она плечами. — Там должна быть еда, должны быть вещи, запас дров...

— Меня тащат в разбойничий вертеп, — криво усмехнулся Фрэнсис и больше ничего не произнёс: сил не было. Рот вдруг наполнился кровью — и граф тяжело упал на шею коня. А потом провалился в беспамятство.

Раскрыв глаза, он увидел над собой закопчённые деревянные балки, чуть тронутые золотистым мерцанием: сбоку горела свеча, бросая пляшущие тени на стены и окна, за которыми вязкой смолой растеклась ночь. Подбородок приятно щекотала меховая шуба, и от меха пахло лесом и дымом, и всё тело наполнялось удивительным теплом...

Фрэнсис повернул голову, ища взглядом Милицу. Она сидела тут, рядом, и глаза её были красны от усталости. Волосы растрепались, рассыпались вдоль осунувшегося лица, от чего оно стало ещё милее — а на колченогом столе, в другом конце этой длинной пустой комнаты, юноша заметил разложенные травы, расставленные баночки и разодранные чистые тряпки — сколько часов трудилась девушка, спасая его жизнь?

— Спасибо, — тихо произнёс он, чуть сжав её пальцы в своей ладони. — Ты второй раз вытаскиваешь меня из могилы.

— Вы очнулись, лорд Фрэнсис, — слабо улыбнулась знахарка. — О, слава Свет Несущему, я волновалась за вас, милорд!

Граф заметил, кому вознесла благодарность его спасительница, но ему уже было всё равно. И он ответил волшебнице так, как ответил бы любой девушке, всхлипнувшей "слава богу"...

— Ну, всё ведь позади, Мили... Со мной всё хорошо. Ты бы поспала, на тебе лица нет, моя добрая девочка...

— О нет, лорд Фрэнсис! А если вам что-то понадобится, а я буду спать, как же вы...

— Я тоже буду спать, Мили, — уголками губ усмехнулся юноша. — Даю тебе слово чести. Довольно с тебя?.. Но клянусь, если ты не уснёшь, я тоже не буду отдыхать, а мне отдых необходим!

— Ох, какой же вы...

-...зануда, — подхватил Фрэнки. — Именно. И спорить со мной бесполезно. Так что быстренько на боковую, слышала?

Милица сладко потянулась и больше не стала возражать. Она легла на нары, что тянулись вдоль противоположной стены, залезла под тулупы, горкой наваленные на досках, и, поворочавшись немного, уснула. Фрэнсис задул свечу, оставшуюся в изголовье, и избушка погрузилась во мрак.

Он лежал в темноте, слушая ровное дыхание спящей девушки, и думал о том, какая Мили красивая. А её грудь — как два круглых высоких хлебца, мягкая и упругая... Быть может, если прижаться к ней лицом, она будет так же вкусно пахнуть, как домашний хлеб: теплом, домом, нежностью...

Мысли были тихими и спокойными, приятно согревали измотанное болью и слабостью тело — под них Фрэнсис и уснул крепким сном без сновидений.

А под утро ему приснилась Фредерика.

Она стояла на берегу озера, подёрнутого плотным белым туманом, совершенно обнажённая — только волосы служили ей одеянием. Это были не её волосы — Милицы. Роскошным блестящим плащом укрывали они плечи и грудь Фредерики, а лицо было непроницаемо и бесстрастно. И глаза смотрели печально, в упор — и словно бы сквозь. Сквозь него...

И девушку постепенно заволакивал туман, леди Уэлчерст таяла в нём, и только глаза, глаза долго смотрели сквозь плотный полог этого жуткого марева.

Как две горькие звезды.

А потом туман поглотил и их. Фрэнсис остался один, на берегу неведомых вод, и слышал плеск незримой волны, и ноги его стали тяжёлыми, словно он стоял здесь веками, и ещё века будет стоять...

Я прошу, Фрэнки, будь со мной этой ночью...

Ты же себе никогда не простишь, если откажешься...

Фредерика, Фредерика, я потерял тебя навсегда! А теперь... теперь плоть моя жаждет другой женщины... потому что однажды дух мой оказался слишком слаб, чтобы выполнить твою просьбу... твою последнюю просьбу, моя любимая!

Сердце моё, боль души моей, как же мне избыть это горькое чувство к тебе? Милица... Милица ведьма, будь трижды неладно её чёрное колдовство! Кто знает, что подсыпала она в свои чародейские зелья?.. Прости меня, возлюбленная моя, если я поддался её заговорам... Но как же мне быть без тебя? Я хотя бы нужен этой девке, когда никому в целом свете уже не нужен...

Он резко раскрыл глаза, выныривая из холодной паутины кошмара. Сзади, из раскрытой двери, щедрым тёплым потоком лилось солнце, ложась на половицы широкой дорожкой. Длинная грязная комната была пустынна, откуда-то с улицы доносилось громыхание колодезной цепи... Фрэнсис сел на нарах, положив подушку за спину, и смог окинуть взглядом всё унылое замусоренное помещение.

Устье печи в дальнем углу, стол напротив. Нары вдоль стен...

В дверь вошла Мили.

Ведро в руке ничуть не стесняло её движений.

Фрэнсис почти с ненавистью уставился на колдунью.

— А, вы уже проснулись, лорд Фрэнсис? — улыбнулась девушка. — Сегодня вам должно быть получше, я наложила на ваши раны особую мазь. К вечеру даже сможете вставать...

Он молча кивнул.

День прошёл спокойно. Мили прибрала горницу, приготовила еду, потом занялась какими-то своими делами, разворошив сумку и засыпав стол травами и цветами. Вся изба наполнилась терпкими запахами растений. Некоторые из них юноша знал, некоторые видел впервые, и с интересом глядел, как проворные руки ведуньи ворошат ломкие сухие стебли, сортируя и собирая в пучки.

Осторожно спустив ноги с нар, Фрэнсис встал на пол и сделал несколько неуверенных шагов к целительнице.

— Что это у тебя? — с любопытством спросил он.

— Это? — Милица повертела в руках чёрный высохший стебелёк. — Это горицвет. Помогает от ожогов. А это вот, — она кивнула на серебристые толстые стебли, — это полынь. Чернобыльник. Из него настои делают и по капле в разные снадобья добавляют... смотря что готовишь. А это...

— Мили, а почему ты решила стать ведьмой? — внезапно прервал он её.

— Не мы выбираем наш путь, а путь выбирает нас, — помолчав, загадочно ответила Милица. — Мы можем просто или принять, или не принять его выбор. — Она умолкла, но, видя, что рыцарь не спускает с неё внимательных глаз, продолжила: — Я думаю, отказываясь от своего пути, мы становимся несчастны, потому что отказываемся от судьбы. И от себя, наверное...

— Мили, ты уходишь от вопроса, — покачал головой лорд. — Это, прости, красивые слова. И не более.

— Хм... — Мили усмехнулась. — Да нет, Фрэнки, не слова... ладно, если уж так любопытно... Я хочу быть свободной. Не хочу никого бояться, быть зависимой...

— О... — хмыкнул он, покачав головой. — Какие намерения... Не получится.

— Что не получится? — ощетинилась юная ведьма.

— Не бояться не получится, — пожал плечами рыцарь. И пояснил: — Потому что мы боимся не только за себя, но и за дорогих нам людей.

— Да, — кивнула девушка. — Только у меня не осталось дорогих людей. Их убили, если вы помните...

— Разве ты не встретишь больше никого, кто стал бы тебе дорог? Не глупо ли так считать, Мили?.. Если ты нашла в себе силы продолжать жить, жизнь рано или поздно вознаградит тебя, потому что она не только отбирает, но и даёт...

"Что я говорю? — сам поразился сказанному Фрэнсис. — Как я произнёс эти слова, если сам недавно искал смерти?"

— Быть может, — пожала Милица плечами. — Но ведь колдунья сможет защитить близких лучше деревенской пастушки! Я всегда умела слышать всё, что вокруг. Мир шепчет, Фрэнсис, он не молчит! — глаза её засияли. — Он сам подсказывает слова и заклятья, их надо только понять и запомнить...

Сердце юноши сжалось от неведомого трепета и боли.

Вот ты какая, Мили...

Чёрт возьми, значит, её прежнее фамильярное тыканье, так раздражавшее его — отнюдь не вульгарность простолюдинки. Что до людских условностей той, с которой на "ты" ветер и пламя, силы земли и воды ручьёв?..

— Господи, какая ты необыкновенная, — тяжело вздохнул молодой граф и в задумчивости опустил взгляд на разложенные травы. — Хотел бы я слышать, как ты... Ты говоришь, что всё на самом деле лежит перед нами, как открытая книга. Если ты права, если понять некий принцип, некий закон, то можно познать самые невероятные тайны!

Мили потупилась и негромко усмехнулась.

— Главное, чтобы тайны, познанные тобой, хотя бы не мешали другим людям жить...

Фрэнсис вздрогнул от этих слов и быстро поднял голову — вглядеться в лицо собеседницы.

Синие глаза, мягкие волны волос...

Нет, не может быть, чтобы, так заботясь о людях, нося в себе такой океан милосердия, Мили опустилась до приворотных зелий! Глупость... Нелепый сон... Эта тяга, это влечение — его и только его!

Он накрыл её руку своей и чуть сжал. Пальцы Милицы были холодны.

Девушка настороженно распахнула глаза, взгляд стал испытующим.

— Лорд Фрэнсис?..

Он улыбнулся, вспомнив о коробке, купленной в Клагенфурте и притороченной к седлу...

— Мили, ты умеешь играть в шахматы? — спросил лорд Элчестер.

...Её забавляли сами фигурки, удивляла доска, поделенная на чёрно-белые поля, но девушка быстро поняла принцип игры и то, как ходят фигуры. Ум её оказался пронзительным и цепким: проиграв первые две партии, уже на третьей она заставила своего соперника серьёзно задуматься, и юноша понял, что испытывает истинное наслаждение, что упивается игрой! И весь мир сузился до квадратного пространства доски...

В конце концов одержав победу, Фрэнсис вскочил и порывисто заключил Мили в объятья, она успела лишь коротко охнуть... а в следующую секунду на него обрушились совсем иные ощущения: её трепещущий стан — под его руками, её грудь — прижатая к его груди, её изумлённые, звёздные глаза, вспыхнувшие жаркой краской щеки — так близко; дыхания смешиваются...

Миг мучительного колебания, когда судьбы балансируют между "да" и "нет"...

Будь оно всё проклято, этой битвы ему не выиграть...

Её губы были мягкими и ещё хранили вкус лесной малины, и каждая жилка в его теле натянулась, словно тетива, вибрировала и пела, а вместо крови словно пламя наполнило сосуды, знойным маревом затуманивая глаза, колотясь в висках... О боже, боже... Он целовал её, эту красавицу, целовал ведьму... хотя с гибели его невесты миновало всего два месяца...

Провались оно в преисподнюю, это лесное дивное создание, возникшее на его пути, этот новый смысл жизни... если цена этому счастью: предать его голубку, его Фредерику... Её память...

Губы Милицы открылись навстречу его губам — не сразу, несколько секунд он срывал с них лёгкие целомудренные поцелуи, как мелкие ягоды лесной малины — а потом они отворились, и это было — как полная пригоршня дурманной сладости, и его язык провел по гладкой твёрдости её зубов, нежности нёба и шелковистости щёк — изучая, осваиваясь, принимая...

Поначалу она смущенно отводила свой язычок, но вскоре, расшалившись, уже намеренно не давала Фрэнсису нащупать его, лишь временами, играя, коротко дотрагивалась до языка юноши — и тогда оба вздрагивали от огненного вала наслаждения...

Девушка расслабилась в объятьях молодого человека, закинула руки ему на плечи, глаза обоих были полузакрыты: и Фрэнки, и Мили полностью сосредоточились на своей игре. А потом Милисента её прекратила, теснее прижавшись губами к его губам — и у обоих вырвался глухой стон, и поцелуй стал твёрже, глубже, серьёзнее. Потом Мили чуть отстранилась, отдёрнула губы — но языка не отняла, и Фрэнсис, негромко хмыкнув от изумления, принял и эту игру. Милица тихо смеялась, и он вторил ей, когда розовые кончики сплетались, подобно змеям, трепеща и лаская чуть опухшие губы... И вдруг Милица, вновь прижавшись всем телом, приникла ртом ко рту Фрэнсиса — и вновь поцелуй стал неистовым, едва ли не яростным.

В какой-то миг их взгляды встретились, и в головокружительной бездне её взора он прочёл: "Я твоя!".

Что ты делаешь со мной, ведьма?..

Они наконец разжали объятья, тяжело дыша. Мили прижала ладонь к губам, улыбаясь:

— Вот это поцелуй! — выдохнула она.

Фрэнсис был полностью с ней согласен. Даже с Фредерикой у них не было ничего подобного — да и не могло быть. Фредерика, его невеста, была леди, и до свадьбы жених мог лишь украдкой целовать её, в те ускользающие мгновенья, когда никто не видел... Да и как мог он оскорбить свою госпожу таким неистовством?..

А Милица... Милица всего лишь крестьянка. Которую он хочет — и получит.

И всё же... Всё же она не заслуживает предательства. Не заслуживает обмана. Между ними — не только желание, между ними ещё и доверие. Он обязан ей жизнью. Она — ему...

Как много, чёрт возьми, успело возникнуть между ним и этой девушкой всего за два дня! Поэтому... да, пожалуй, ей стоит обо всём рассказать, а там — пусть решает сама.

Впрочем, должна же Мили, при её уме, понимать, что крестьянка не пара дворянину! Он может с ней развлечься, но возвысить до законной супруги не помыслит.

— Милица... — он глядел под ноги, — полагаю, на эту ночь нам будет достаточно одной постели...

Она хмыкнула, старательно глядя в сторону.

— Да... Думаю, что да. — И вдруг добавила: — У меня ещё никогда не было мужчины, и я счастлива, что первым будешь — ты...

Он смутился и отвёл глаза:

— Счастлива? Мои поступки не совместимы с честью рыцаря...

— А мои — с девичьей честью, — чуть грустно улыбнулась ведьма. — Честь на честь — обмен равноценный, не так ли?

— Нам надо будет поговорить, Мили...

— Конечно, — кивнула она. — А сейчас я, пожалуй, ненадолго уйду...

— Куда ты?..

Чёрт, почему он встревожился? Почему чувствует себя виноватым?..

Милица остановилась в дверях, обернулась с улыбкой:

— Да так, травку одну поищу... на всякий случай!

И с этими словами убежала.

Фрэнсис кое-как доковылял до крылечка: рана ещё давала себя знать, и ходить было больно, но он всё-таки дошёл.

Остановился на крыльце, прислонившись к притолоке, и осмотрелся.

Над долиной вздымалась величественная гора, нависая хмурыми скалистыми обрывами, напоминая замершую на своём взлёте волну: так смешались в её очертаниях округлость вершины и нависающие над склонами утёсы. Лес в округе молчал, принимая последние ласки солнца, а по низу, по влажной росной траве, уже стлался сизый туман, полотнами ложась на луг, что окружал дом и постройки вокруг: то ли амбар, то ли конюшня, колодец на дворе, сеновал, сарай... Разбойники прочно обосновались здесь — а сейчас всё хозяйство досталось им: ему и Мили... И на безумный краткий миг подумалось: как неплохо бы было забыть обо всём на свете, остаться здесь, в этой безвестной долине, жить, как простой человек, промышлять охотой, радовать эту необыкновенную девушку цветами, растить детей...

Неплохо — но невозможно...

Поляна со стороны скал обрывалась пропастью, из ущелья глухо доносился рокот воды. Небеса наливались густой синевой, солнце давно скрылось за деревьями... О боже, за какой травой отправилась эта сумасшедшая на ночь глядя?..

— Мили! — крикнул он. — Мили!

Округа ответила гулким эхом, ухнула вдали ночная птица, да ветер прошумел по вершинам, запутался в метёлках уснувших трав.

Фрэнсис развёл во дворе костёр, надеясь, что девушка увидит из леса его свет и выйдет к дому. И сидел на старой колоде, обхватив руками плечи в разодранном блио, ёжась от зябкой ночной свежести, и молча глядел в огонь, время от времени подкидывая поленья и сучья. Господи, куда же она пошла, куда пошла?.. Как он сможет её отыскать в лесу: ночью, раненый, едва переставляя ноги?.. Эта ведьма сведёт его в могилу!

...Она обрушилась на него сзади, бесшумно и мягко, как сова, обняла за шею, и плащ, его собственный плащ, в который она была одета, укрыл его тёплыми объятьями, и волосы Милицы смешались с его прядями, когда она нагнулась, чтобы поцеловать Фрэнсиса в щёку.

— Я её нашла!

— Идиотка! — рявкнул юноша, вскакивая и разрывая кольцо её рук. — Куда ты помчалась, на ночь глядя? Я чуть с ума не сошёл! Ведь случись что с тобой, как я смог бы помочь?!.

— Фрэнки, — Милица очаровательно сложила руки в молитвенном жесте, — когда ты сердишься, ты такой обаятельный! Ну, со мной же ничего не случилось, правда?..

— Правда в том, что тебя следовало бы хорошенько отодрать!

— Не будь занудой! — состроила она милую рожицу. — Сейчас мы с тобой поужинаем, поговорим, о чём ты хотел, а потом — всё остальное... — в её глазах блеснули лукавые искорки. — Но сначала я сделаю отвар, не зря же я её разыскивала! Уже отчаялась, думала, не найду! Сиди, тебе тяжело ходить, я всё сама принесу.

Милица умчалась в дом, и вот уже вернулась. Над костром повис их дорожный котелок, на земле скатертью расстелилась рогожа, и на ней Мили аккуратно разложила тонко нарезанное варёное мясо, оставшееся ещё с обеда, рассыпчатые ломти хлеба, уже очищенные куриные яйца... А венчал всё большой горшок орехов в меду, бочонок с которыми эта лиса отыскала в погребе.

Фрэнсис лишь покачал головой. Что он мог поделать? Ему было так уютно рядом с этой девушкой, которая столь заботливо относилась к нему. И все её движения, походка, непроизвольные жесты наполняли звенящим напряжением, какой-то трепетной жаждой всё его тело... И зачем она так смотрит, так искоса, лукаво смотрит из-под опущенных ресниц?

Мысли об еде окончательно оставили Фрэнсиса, взгляд девушки будил в нём иной голод — и она прекрасно осознавала это, слишком довольной была её улыбка.

— Ты совсем не ешь, Фрэнки... — вздохнула негодница.

— Не хочу... — покачал головой лорд.

— Тогда отпей отвар. Хоть три глотка!

Он покорно отпил и поставил котелок на землю.

— Всё. Больше не хочу... — Голос его стал низким и хрипловатым. — Мили... Я хочу тебя...

— Я тоже, — улыбнулась девушка. — Не спеши, милый, у нас много времени, целая ночь... И целый день... Много ночей и дней... столько, сколько захочешь... Я твоя, твоя с той минуты, как ты спас меня... Тебе стоило лишь пожелать... Но прежде... — она подсела ближе, погрузила свои пальцы в его волосы. — Ты хотел поговорить со мной, правда?..

И её глаза вдруг стали очень серьёзными, в них чистым заревом горела лишь нежность.

Фрэнсис вздохнул, опустив взгляд. Разговаривать хотелось меньше всего. А не объясниться было бы подлостью — он сам толком не смог бы объяснить, почему.

На земле плясали тени костра, вокруг шумел лес... А над головой сияли удивительно яркие звёзды.

— Мили... Милисента... — Фрэнсис с трудом подбирал слова. — Знаешь, ты не первая моя женщина, но только с тобой я перестал понимать, что совместимо с честью рыцаря, а что нет.

У меня были и служанки, и дочки крестьян... Нет-нет, не думай, будто я навязывал им свою волю как господин... нет. Они лишь развлекались со мной, как и я с ними... возможно, тешили свое тщеславие... С ними было просто. Деревенские потаскушки, которые хотели быть игрушками лорда — и становились ими. Они всё понимали... А с тобой... Чёрт побери, Мили, я окончательно запутался в себе! — Фрэнсис стиснул зубы. — Ты ведь доверилась мне, ты попросила защищать тебя...

Он глубоко вздохнул и несколько мгновений молчал, отвернувшись, пытаясь совладать с собой. Наконец продолжил:

— Ты чиста, как лесное озеро, и так же готова меня принять... Но я не хочу пользоваться твоей наивностью! Быть может, ты любишь меня, быть может, думаешь, что любишь... А я любил! У меня была девушка, её звали Фредерика, леди Уэлчерста, и я любил её всей душой, чисто и искренне. Я не смел даже помыслить коснуться её до свадьбы, и мечтал о ней, как путник мечтает о ночлеге... Странно, что я говорю о ней — с тобой. Видит бог, я не хотел!

Рыцарь снова замолчал, глядя под ноги. Золотые тени костра ложились на его лицо, хмурое и напряжённое, и так отчётливо была видна запёкшаяся кровь у виска — след от удара в недавней схватке...

— Не хотел, чтобы ты подумала, что я взываю к твоей жалости или что я отталкиваю тебя... О нет, Мили, так, как я хочу тебя, я не хотел даже Фредерику. Чувства, что дарила мне моя голубка, верно, можно испытывать к ангелу: нежность, почтительность, восхищение... Меня не бросало в жар, стоило мне случайно соприкоснуться с ней руками. Не льсти себе, Мили, что я жажду тебя больше, потому что за это женщине, скорее, стоит разгневаться...

А потом... Потом...

...Фрэнсис рассказывал эту мучительную для него историю, и в глазах его не было слёз. А во взоре Мили светились сострадание, боль и понимание.

И — слёзы...

Девушка накрыла его руку своей, а другой нежно гладила по щекам...

— Понимаешь, в тот, последний раз, она просила меня быть с ней. Она просила... Это должна была быть она, Мили, а не ты. Прости. — Фрэнсис сжал кулаки и опустил голову так низко, что тёмные пряди закрыли лицо, и глухо продолжал: — И ей, моей голубке, я отказал! А теперь во мне всё трепещет, стоит тебе пройти рядом, стоит дотронуться до меня... Быть может, ты меня приворожила, но я так не думаю: когда?.. Я сам виноват в своих греховных стремлениях, но, Мили... меньше всего я хочу, чтобы ты стала жертвой моей прихоти...

Милица покачала головой.

— Понимаю... — тихо промолвила девушка. — Что ж... Меня тоже тянет к тебе, и тянет сильно... И я знаю, что мне никогда не сравниться с леди. Я обязана тебе жизнью, и, если смогу хоть немного избавить тебя от страданий, утолив твою жажду... лишь позови, я всегда приду. И никогда не буду навязываться. Желание и благодарность, Фрэнсис, это не любовь, они не требуют взаимности. Что же до моего доверия... Не терзай себя. Разве ты будешь со мной против моей воли?

— Я... понял тебя. Не знаю, почему так мучительно... Я желаю тебя с той минуты, как увидел. Я не хочу стать причиной твоих слёз... Ты... такая тёплая! — граф запнулся. — А если потом оно не отступит? — в глазах Фрэнсиса стоял страх. — Мили, что же будет дальше?

Милица пожала плечами:

— Не попробуешь, не узнаешь. Решай.

Ответ Фрэнсиса был беззвучным выдохом:

— Я ещё днём решил.

Девушка встала, и плащ соскользнул с её плеч на землю.

Быстрым плавным движением Мили скинула через голову платье — и осталась стоять во всём великолепии своей совершенной наготы, отбросив волосы за спину. И золотой свет костра мягко танцевал на высокой груди, скользил по плоскому животу, отражался в глазах, а бархатные тени лежали на бёдрах и, пульсируя в такт биению пламени, под грудью, под её хмельными чашами.

Вся напряжена, как струна...

У юноши перехватило дыхание от острого, как боль, восхищения, и он несмело притянул Милисенту к себе, провёл рукой по изгибу талии — и уже увереннее сжал коленями ноги Милицы, а она осторожно расстёгивала рубашку на его груди, боясь потревожить раны. А потом ладони колдуньи скользнули по сильным плечам молодого человека, по мускулистым рукам — и ткань рубашки плавно стекла на землю.

Фрэнсис поднялся, ласково прижав к себе девушку и, взяв за запястья, положил её руки себе на бёдра.

— Смелее, — шепнул он.

Но Мили, задрожав, вдруг замерла, потупив взгляд, и щёки её стали пунцовыми.

— Ты передумала?

— Н-нет, — запинаясь, выдохнула она.

— Ещё ничего не случилось, — мягко шепнул он. — И не случится, если ты не захочешь.

Он, успокаивая, провел кончиками пальцев по её холодным плечам, опустил ладони на талию, и Мили заставила себя улыбнуться.

Он накрыл своими кистями её кисти и осторожно заставил девушку просунуть пальцы под его расстегнутый пояс.

— А теперь тяни вниз. Вот так. Не бойся...

Милица, решившись, нежно и сильно провела ладонями по бёдрам мужчины. Штаны упали на землю.

Фрэнсис прижал Милисенту к себе, чувствуя, как растекается по телу тепло, как перерастает в огонь... Её грудь упиралась в плотную повязку на его груди, бёдра — соприкасались с его бёдрами, и Милица явственно ощущала, как велико и сильно желание молодого человека.

— Ты вся дрожишь... Тебе страшно?

— Немного...

— Ещё рано бояться, — улыбнулся Фрэнсис.

— А потом будет поздно, — ответила волшебница. И, обняв Фрэнсиса за шею, мягко увлекла вниз, на плащ, но в глазах лёгкой тенью притаился страх.

— Я постараюсь не причинить тебе боли, — пообещал юноша.

Мили вновь улыбнулась.

— Я потерплю...

— Тс-с... Не сейчас... — Лорд отстранился. — Почему ты торопишься? Разве ты не уверена в своём решении?

— Уверена.

— Тогда нам некуда спешить. Я хочу вполне насладиться тобой: запахом твоих волос, шелковистостью твоей кожи, твоими прикосновениями. И я хочу, чтобы ты так же наслаждалась мной...

Тень страха в глазах девушки стала совсем призрачной, и Милица, наконец, расслабилась.

— Тогда обними меня крепче! — шепнула колдунья.

Они заключили друг друга в объятия, и руки одного скользили по телу другого — изучая, лаская, обретая этот дар: по шее, груди, плечам. Фрэнсис осторожно, вопрошающе, поцеловал ямку меж ключицами Мили — девушка запрокинула голову, подставив шею — и он медленно провёл губами по этому грациозному длинному изгибу, лизнул...

Милица выгнулась всем телом, и её грудь поднялась двумя снежными вершинами. И, закрыв глаза от наслаждения, Фрэнки уткнулся в них лицом, вдыхая их аромат, как мечтал прошлым вечером — а руки девушки скользили по его спине, пальцы игриво вели по рёбрам, спускаясь ниже, сжали ягодицы... Ноги переплелись с его ногами, стиснули бёдра...

И тогда, трепеща от радостного восторга и стыдясь его, он вошёл в неё, медленно и плавно, но всё равно на её глазах выступили слёзы. Милица не издала ни единого стона, лишь коротко и прерывисто вдохнула. Фрэнсис погрузился полностью в её пульсирующее лоно, и девушка, закусив губы, медленно выдохнула. Несколько секунд они лежали, не шевелясь, молча глядя в глаза друг другу, и лорд нежно, кончиками пальцев, гладил её плечи, давая ей свыкнуться с новыми ощущениями.

— Вот и всё, моя хорошая, — ласково шепнул он, улыбнувшись. — Рубеж пройден. Уже не надо бояться...

Губы её чуть вздрогнули, и она провела пальцами по его волосам.

— Твоя... Так чудесно... — выдохнула она.

Фрэнсис уткнулся лицом в её волосы.

— Ты восхитительна... Что же ты делаешь со мной, колдунья? Потрепи... Потрепи ещё чуть-чуть.

А потом, затаив дыхание, он начал осторожные ритмичные движения, губами снимая слезинки с её щёк.

— Тебе больно, Мили?..

— О, почти нет... — сквозь слёзы ответила девушка. — Это больно, но приятного больше!

Фрэнсис невольно рассмеялся такому ответу, нежно целуя её лицо.

— Ты моё проклятье, Милица!

И она мягко ответила поцелуем в губы: лёгким, как вздох, почти целомудренным.

В их единении было больше нежности, чем страсти, они оба были сейчас как дети, заблудившиеся в страшном лесу и ищущие друг у друга поддержки...

Когда Милица сделала первое неуверенное движение бёдрами ему навстречу, Фрэнсис ласково дотронулся до её бровей, и девушка улыбнулась в ответ.

"Сейчас у меня никого нет ближе, чем она, — горько думал Фрэнсис. — Видит бог, я этого не хотел! А сейчас не хочу потерять. Так... да, так получилось... Это должна была быть Фредерика... но, чёрт возьми, кто бы тогда спас Милицу?.. Жизнь за жизнь, не правда ли? Но ведь я не люблю Мили, хотя сейчас она смысл моего никчёмного существования! Всё, что я хранил для Фредерики, всё, о чём мечтал — досталось Милисенте. Первую ночь, о какой я грезил, думая о любимой, ты дала мне наяву, волшебница... Кроме одного: ты — не она! Великие слова "так получилось"! Что теперь с нами будет?"

Мили нежно стёрла слезу со щеки графа Элчестерского.

"Он обладает мной, а думает о ней, — поняла девушка. — Как ему больно, наверное... Фрэнки, милый, я клянусь: если когда-нибудь я накоплю достаточно силы и знаний, я оживлю для тебя Фредерику, чего бы мне это ни стоило! Наверное, я люблю тебя, мой рыцарь, но никогда не признаюсь тебе в этом... Спасибо за то, что ты есть в моей жизни, спасибо за то, что ты спас меня... Я отблагодарю тебя всем, чем только смогу!"

Фрэнсис отстранился, опасаясь измучить девушку, и лёг рядом.

— Сегодня я не смогу подарить тебе наслаждение, — грустно вздохнул он. — Тебе слишком больно. Должно пройти несколько дней, и у нас они есть: мои раны заживут ещё не скоро...

Милица повернулась на бок, вся облитая золотистым мерцанием костра.

— Тебе вовсе не обязательно думать об этом. Я пойму, если ты больше не захочешь меня. Твоё желание удовлетворено...

Фрэнки невесело покачал головой.

— Чёрта с два... Прости, Мили! Этого я и боялся... Во мне нет ни отвращения, ни безразличия. Напротив, я хочу тебя ещё. Ещё больше. Но хочешь ли ты?..

Мили отвела глаза, покраснев, но призналась:

— Знаешь, я думаю о том же...

— Это радует.

— Будешь орешки в меду? — совсем зардевшись, переменила девушка тему.

Не дожидаясь ответа, Мили дотянулась до горшка на рогоже и попросту запустила палец в мёд. И с преувеличенным тщанием начала облизывать.

Потянулась ещё...

Граф, усмехнувшись, удержал её руку на обратном пути, поймал ртом струйку мёда, обсосал палец девушки, чуть прикусывая и шаловливо поглядывая из-под ресниц... Мили замерла, на миг даже перестала дышать. Смущение в её взгляде мешалось с восторгом, с шальным озорством. Решившись, она быстро нагнулась и сама облизнула пальцы Фрэнсиса. Потом склонилась ещё ниже, и рыцарь ощутил влажный жар её поцелуев на груди... и ниже, по тёмной дорожке волос, к животу. Потом губы её трепетно коснулись его, тёплого и упругого, язычок обежал вокруг быстрым влажным движением, вдоль... Тёплый вздох, нежное, благодарное прикосновение щеки — и вот уже её рот принял его в себя полностью, а руки начали самые смелые ласки.

Фрэнсис исторг громкий стон, и Мили в испуге отшатнулась:

— Я сделала тебе больно? Прости!

— Нет!.. — почти в отчаянии взвыл он. — О боже, я не выдержу больше! Пожалуйста!.. Мили, ты можешь сверху?..

— Что?..

Он схватил её, уже ни о чём не думая, притянул к себе, и она, догадавшись, впустила его в себя, села верхом, чуть сжав бока юноши коленями. Прерывисто вздохнула от боли, плотно обняв его в своих недрах сильными мускулами, осторожно повела вперёд и вверх, потом скользнула обратно, назад и вниз, и, звонко вскрикнув от неожиданного, пронзительного удовольствия, задала безумный темп. Прогибаясь всем телом, она запрокинула голову, а он любовался танцем её груди, плоским животом, золотым в свете пламени; ливнем волос... Грациозной линией шеи... Руки их широко раскинулись, ладони соединились, оба работали в слаженном бешеном ритме.

Тело Фрэнсиса выгнулось в судороге, рыцарь закричал — и Милица ощутила, как он обмяк в ней. Вскрикнув, девушка обессиленно рухнула на грудь молодого человека.

Прошло несколько минут, прежде чем они смогли хотя бы открыть глаза.

— Достаточно? — невнятно спросила Милица.

— Сейчас — да... Но ты сводишь меня с ума, моя леди... Если ты немедленно с меня не слезешь, боюсь, я вновь захочу тебя... Прости, родная... это твоя первая ночь... Чёрт... тебе нельзя сегодня много! Прости мою несдержанность, но ты... упоительна... Настоящая ведьма...

Милица легла рядом.

— Это ты меня прости. Я совсем не думала о твоих ранах... по-моему, одна открылась, на повязке свежая кровь!

— Ерунда... — он поймал её руку и поцеловал ладонь. — Было чудесно, моя дорогая. Но скажи мне... — Фрэнсис чуть нахмурился. — Если родится ребёнок...

Милица покачала головой.

— Я не просто так бегала за травой, варила снадобье и просила тебя его пить. Твоё семя не сможет дать жизнь ещё полмесяца. Раз уж мы так ясно обо всём договорились, я решила поберечься!

— Как здорово, когда рядом — ведьма! — рассмеялся молодой граф, притягивая к себе девушку, перебирая её густые волосы. — Как мне хорошо с тобой... хоть это и плохо...

Они помолчали.

— Долго мы ещё здесь пробудем? — спросила Мили, накручивая прядь Фрэнсиса на палец.

— Как прикажете, леди Милисента. Моим здоровьем ведаете вы!

— Где мы сейчас находимся?

— На самой границе Альпийской области.

— А что это за земли?..

— Горы и долины. Реки, замки и деревни. Это самая дикая и загадочная страна во всей Европе. Здесь нет короля, зато полно пещер и тайных долин. И легенды рассказывают удивительные истории об этих местах... Словом, у нас впереди путь через таинственный и неизведанный край, который предпочитают обходить стороной.

— Ты веришь в легенды?

— Встретил же я ведьму, едва ступив на его границу!

— А что на другой стороне этих долин?

— Бургундия.

— А дальше?

— Франция, миледи.

— Ясно, — помолчав, вымолвила Милица. — Не так уж и далеко... Вставай, Фрэнки, пойдём в дом. Обопрись о меня.

Опираясь о девушку, он кое-как добрался до крыльца, вошёл в горницу и лёг на нары. Мили дала ему напиться воды, несколько раз ещё сбегала во двор, забрав оттуда все вещи и еду, а потом заперла дверь — и скользнула к Фрэнсису под одеяло.

Он ждал её. Здесь, в тепле, на мягких овчинах, в уютной темноте, в обоих снова пробудилось желание, но молодые люди, заботясь друг о друге, не хотели давать ему воли. Они думали ограничиться страстными поцелуями и пылкими объятьями, но подобное времяпрепровождение привело к тому, что Фрэнсис, под шуточки и поддразнивания подруги, развел коленом её ноги и вновь погрузился в тёплую глубину — и Милица не стала противиться.

Тем более что боль уже не ощущалась.

Нагнув голову к груди девушки, Фрэнсис языком дарил ей игривые, дразнящие ласки, пока пальцы Милисенты перебирали его волосы... Они любили друг друга радостно, страстно, ненасытно, и заснули лишь под утро, так и не разомкнув объятий.

Да, с этих пор им было достаточно одной кровати.

Глава XIII

* * *

Должно ли лгать, если правда убьёт?

Должно ли верить в минувшую боль?

Эта любовь никогда не умрёт -

Это мой долг — оставаться с тобой.

Страшные игры в "простит-проклянёт"

Слабой улыбкой в ответ — не позволь.

Эта любовь никогда не умрёт -

Это мой рок — оставаться с тобой.

Разум и сердце — не пламя и лёд,

Подлая выдумка — вечный их бой.

Эта любовь никогда не умрёт -

Это мой путь — оставаться с тобой.

Сердце-тюрьма, или сердце-звезда,

Сила — в желаньи унять твою боль.

Эта любовь не умрёт никогда -

Это мой крест — оставаться с тобой.

Мир и покой, или в бездну полёт,

Но всё равно: нерушимой стеной

Даже из смертного плена встаёт:

"Эта любовь никогда не умрёт!"

Потребность души — оставаться с тобой.

Мистардэн.

Когда молодой граф открыл глаза, Милица ещё спала. Из окна сочился чистый золотой свет, скользя по одеялу, путаясь в волосах Мили. Девушка спала, положив руки под голову, и её губы вздрагивали во сне...

Фрэнсис осторожно убрал тонкий волос, приставший к уголку её рта, и ласково провёл пальцами по лицу. Наконец-то она в его постели...

Как он виноват перед Фредерикой...

И — кажется, впервые после её смерти — счастлив...

Солнце искрилось на тёмных волосах колдуньи, и лорд нежными поцелуями осыпал её лицо, плотнее прижал девушку к себе, чувствуя, как твердеет и поднимается там, внизу, и, подрагивая, упирается в живот спящей.

Сдерживая себя, Фрэнсис нежно гладил её спину, руки, изгибы тела — и наконец Мили улыбнулась сквозь сон, её ресницы дрогнули. Что-то пробурчав, она прикрыла рукой глаза.

— Восход, — ткнувшись носом в её ухо, прошептал Фрэнки, и его волосы нежно щекотали её щеку. — Посмотри, какой красивый восход...

— Ага... — сонно буркнула Милица, отворачиваясь и пытаясь спать дальше.

— Проспишь — и не увидишь! — настаивал Фрэнсис, притягивая её к себе, поглаживая бёдра. Потом начал самые откровенные ласки. Мили прерывисто выдохнула и всем телом прижалась к юноше.

— Фрэнки... пожалуйста!

Он отвел её колено чуть вперёд и вошёл, не поворачивая девушку к себе. Они оба лежали на боку и двигались в слаженном спокойном ритме.

— У тебя безотказный способ будить, — мурлыкнула она. — Подожди... Я хочу видеть тебя.

Он отстранился, она повернулась в его объятьях, приникла всем телом, страстно припала к губам.

Граф взял в ладони её лицо, погрузил пальцы в гущу волос.

— Ты — моя леди... Моя прекрасная леди, — тихо и нежно выдохнул он, легко касаясь губ. — Во всём свете у меня никого нет, кроме тебя.

— У меня тоже, — со светлой грустью ответила Милица, роняя голову на его плечо. — Счастье, что мы встретились...

— Иди сюда!

Юноша сел, откинувшись на подушку у стены, отшвырнул одеяло в сторону, чтобы ничто не мешало им видеть друг друга. Милица уселась сверху — и они продолжили, и золотой свет солнца скользил по телу девушки и по рукам рыцаря...

За окном небо наливалось синевой, чётче проступали вершины деревьев, на облаках играли нежные блики.

— Красивый же рассвет, правда? — улыбнулся молодой человек.

Мили рассмеялась.

— Правда! Милый, это прекрасно!

— Ты рада?

— Да! — ответила она, переполненная наслаждением. — Спасибо! Спасибо, что разбудил. О, Фрэнки... Ещё!

Они охватили плечи друг друга, прижавшись так тесно, как только могли, и соединили рты в неистовом поцелуе, и язык Фрэнсиса, войдя в рот Милицы, двигался в такт его движениям в её теле.

И золотое солнце обрушивало на них водопад лучей...

А потом ведьма лежала на коленях рыцаря, чувствуя, как на внутренней стороне её бёдер высыхает его семя, и улыбалась, а он нежно перебирал её волосы, разметавшиеся по постели. Они были единым целым сейчас, они были счастливы...

— Это самое лучшее утро в моей жизни... — прошептал Фрэнсис.

— Всегда буди меня навстречу рассвету, — улыбнулась Мили, потягиваясь. — Но мы можем так с тобой провести весь день.

— Можем, — легко согласился юноша. И невинно спросил: — А разве не проведём, моя хорошая?

— Хм, заманчивое предложение, — протянула девушка. — А кто покормит Уголька? Приготовит поесть и поменяет твои повязки?.. Постель — это великолепно, но ведь есть ещё и обычная жизнь...

— Оххх... — Фрэнсис повесил голову. — Почему ты права?.. Но я же не виноват, Мили, что ты такая красивая!

Она хмыкнула, накидывая плащ прямо на голое тело, и вышла в утреннюю тишину, задать корма и воды Угольку.

Фрэнсис осторожно спустился с нар, добрался до печки и развёл огонь — за что Милица устроила ему настоящий нагоняй: он себя не бережёт и совсем о ранах не думает. Ему нельзя ходить!

— Ага, — съязвил рыцарь. — Можно только лежать, сидеть и тебя изводить?.. А потом ты решишь, что я на одно только и годен?

— Я видела, на что ты годен! — твёрдо ответила его красавица, прямо и строго глядя ему в глаза. — Когда ты, защищая мою честь, один встал против шайки разбойников, когда едва не погиб за меня... И раньше, когда ты не проехал мимо и вытащил меня из трясины... Ты — настоящий мужчина, каких поискать... Разве я достойна тебя? Разве могу быть твоей спутницей?.. Я благодарна, что ты разделил со мною своё ложе... И неужели ответом на твоё благородство и доброту могут стать такие недостойные мысли? Ты ранен, тебе нужно лежать, а не бегать со сковородками и котелками... кстати, в чём мать родила! — Она усмехнулась. — Поверь, это выглядит... странно.

— Я не могу всё время лежать!

— Можешь! — строго заявила знахарка и подтолкнула его к нарам. — Ложись, мой благородный спаситель, и прекрати играть в кухарку! Я приготовлю завтрак, а потом поменяю тебе повязку.

Так и оставшись в плаще на голое тело, Милица принялась за работу, и вскоре по всему дому поплыл упоительный аромат жареного мяса и тушёных овощей. Фрэнсис то и дело заговаривал с хозяйкой, нахваливая её работу. Волшебница отшучивалась.

— А вот теперь можно дойти до стола! — разрешила она. — Накинь рубашку...

— Не буду! — заявил Фрэнсис. — Потому что после еды намереваюсь вернуться в постель с тобой!

— Я ещё поменяю твои повязки, — пожала плечами девушка.

— Разумеется, — кивнул он. — Менять их ты будешь на постели, и, поверь мне, ты уйдёшь оттуда только вечером, вместе со мной, ужинать. А потом у нас ещё ночь... Мили... — юноша протянул руку через стол и накрыл ладонь своего лесного сокровища. — Я сам не знаю, что со мной... Мне страшно, что меня так сильно тянет к тебе...

Милица мягко сжала его пальцы.

— Ешь, — просто ответила она.

— О! Ты и над едой колдуешь, что она у тебя такая вкусная?.. — рыцарь опустошал тарелку с невероятной скоростью.

И его рука не спешила выскользнуть из-под ладони Милицы.

А Мили не спешила убирать её.

— А ты всем так льстишь?

— Нет... Только для тебя! — он улыбнулся, когда Милица, тоже закончив есть, встала и, так и не выпустив его руки, обошла стол. Плащ соскользнул с плеч волшебницы, едва она села на колени к юноше, коснулась его лица, обняла за шею, отвечая на поцелуй...

Фрэнсис жадно схватил её, притянул к себе, впился в рот, поднял на руки, не замечая боли, и уложил на тёмные, гладкие доски широкой столешницы, небрежно скинув пустые миски и чашки на пол.

— Как, прямо здесь? — опешила Милица. — На столе?

— А чем плох стол? — невинно вскинул брови Фрэнсис. — Он лучше, чем постель, потому что до него ближе... И чище, чем пол...

— Зато пол есть везде! — расхохоталась Мили, открываясь ему навстречу, принимая возлюбленного.

— О боже, Мили, как много времени мы потеряли! — шутливо возмутился юноша, целуя её. — Почему ты не стала моей в первую же ночь? Почему только на третью?

— Но я всё же стала твоей, — улыбнулась Милица. — И это восхитительно!

Фрэнсис вскрикнул от страсти, ставшей острой, будто боль.

Что с ним происходит?

— Будь это возможно, моя хорошая, я вечность провёл бы так... — прерывисто выдохнул молодой человек. — Ни с кем мне не было так сладостно...

Она только ласково улыбнулась, проведя рукой по его волосам.

...Раны под повязкой выглядели не так ужасно, как позавчера, когда она бинтовала их впервые. Да, одна из них открывалась, но не глубоко, и кровь запеклась на ней тёмной неровной коркой. Мили промыла обе водой, вновь наложила целебной мази и плотно перевязала чистой тряпицей.

— Боюсь, твоя вторая рубашка и одна из моих нижних юбок пали смертью храбрых, спасая твою жизнь, — с шутливой грустью вздохнула целительница, забираясь в тёплое гнездышко под одеялом, где её уже ждали с распростёртыми руками, которые тут же сомкнулись в кольцо объятий.

— Ты выглядишь куда лучше без юбки, — нежно шепнул ей на ухо Фрэнсис. Боль в потревоженных ранах была ещё слишком сильной, чтобы он мог перейти к каким-либо решительным действиям, и потому они просто лежали, обнявшись и наслаждаясь близостью. Она опустила свою голову ему на плечо.

— Ты ещё поиграешь со мной в шахматы? — спросила она.

Они поставили доску на одеяло и играли партию за партией. Под окна подкралась ночь, Мили зажгла свечу — Фрэнсис даже не обратил внимания.

— Пора ужинать, дорогой, — со смешком заявила девушка, одним движением смешивая фигуры. Фрэнки поднял голову.

— Уже?.. — он вскинул полный растерянности и изумления взор на "свою леди", и только теперь заметил, как потемнело в доме, что на столе горит свеча, бросая золотые отблески на стены и печь. — Не может быть!

— Фрэнки, милый, скажи, ты заметишь пожар, если будешь играть? — со смехом поинтересовалась Милица. — Или так и сгоришь над доской, просчитывая ходы?..

Он смущённо улыбнулся.

— Всё, ты права! — он сложил фигуры в ящик и положил шахматы на пол. — Фредерика тоже не переносила меня в такие моменты! Правда, усадить её за игру было очень сложно, она играла куда хуже тебя... поэтому не любила такое развлечение.

— Ты и меня обыгрываешь! — рассмеялась Мили.

— А как же! — тоже ответив ей смехом, притянул её к себе рыцарь. — У меня ещё никто, никогда, не мог выиграть! Даже Дик!

Она упала на подушки, глядя в его лицо.

— Кстати, о Дике. Скажи, родной, что ты собираешься делать?

— Узнать, что за существо его матушка и как я могу спасти своего брата, — тихо ответил юноша, коснувшись щеки подруги. Глаза его стали серьёзными и печальными. — Чем больше я думаю об этом — забросив дурацкие мысли о смерти — тем больше понимаю, что Дик не виноват, что им распоряжается на расстоянии это болотное чудовище, что он сам попал в беду и отчаянно нуждается в помощи... Ему надо не мстить, а спасать его! Единственная, кто заслуживает наказания — это его мать, Эдгит! Если бы ты видела те слёзы в глазах моего брата, тот ужас, что наполнил его взгляд, когда я намекнул на путы, наложенные на его волю... "Ей нужна жертва, Дик"... Боже, Мили, какое отчаяние, беспомощность и страх мелькнули в его глазах!

А как он пытался уговорить короля отменить смертную казнь! Рискнул, намекнув, что Генрих сам узурпировал трон своего брата...ты представляешь, чем это могло обернуться для Дика? И всё же он осмелился... А, поняв, что другого выхода нет, придумал способ казни, при котором у меня оставался огромный шанс быть спасённым...

И он плакал. Я видел, как он плакал... Он сказал: "Я любил и люблю тебя, братик, но не могу иначе"... Теперь я думаю, что под этим "не могу" скрывается не просто эгоизм, но...нечто большее. Его лишили свободы воли, Мили!

О, да, ему оставили многое: его светлый ум, его леденящую выдержку, его дар обаяния и убеждения... Но всё это направляет чужая воля! Дик стал подобен прекрасному мечу, не утратившему ни одного из своих бесценных свойств, но попавшему в недостойные руки!

Он сам не понимает, что с ним, и ничего не может поделать! Не понимает, что его заставляет предавать самых дорогих ему людей... Его сердце опустошено больше, чем мое.

— Ты не сочиняешь, Фрэнки? Ты не оправдываешь его?.. Ты милосерден, мой рыцарь... По-моему, это твои фантазии, ты выдаёшь свою мечту за действительность...

— А если нет?

— В любом случае, я помогу тебе, милый... Расскажи мне о своей родине...

Молодой граф вздохнул и лёг на спину, глядя в закопчённый потолок.

— Моя родина — графство Элчестер...

Он говорил негромко, тихо, словно рассказывал волшебную историю, и девушка слушала молча, повернувшись на бок, и глаза её были внимательны и серьёзны...

— Я обязательно вернусь туда, Мили...

Сон накатил властно и неожиданно, Фрэнсис не смог противиться, а Милица ещё долго не могла уснуть, размышляя об истории своего друга, мужчины, которого она полюбила всем сердцем, едва увидела... И за счастье которого готова была отдать всё на свете.

Он повернулся во сне, крепче прижал её к себе, как-то отчаянно, судорожно...

— Фредерика... — слетело с его губ. — Любимая моя... Фредерика...

И одинокая слезинка покатилась по щеке Милицы, притихшей у его груди.

Спи, любимый.

Будь с ней рядом хотя бы во сне...

Я обязательно научусь воскрешать мёртвых, если это в силах магии, какой бы недоброй она ни была!

Дом обволокли ночь и шум леса, и чёрный зверь замер на краю поляны, глядя на трепещущий огонёк свечи в окошке...

* * *

Раны Фрэнсиса заживали не так быстро, как хотелось бы двум путникам, прижившимся на затерянном лесном подворье. Некогда этот хутор разорили разбойники, а теперь он достался им, со всем наследством от прошлых и позапрошлых хозяев. Например, огромный сеновал, доверху забитый высохшим сеном, мог кормить Уголька целый год: видимо, разбойники просто забросили эту просторную деревянную постройку за ненадобностью, а вот теперь добро пригодилось.

Между тем туманы, наползавшие по утрам и ввечеру, становились всё гуще и холодней, траву прихватывал иней, всё чаще ветер приволакивал в долину кудлатые грузные тучи, и всё ярче и жарче разводили юноша и девушка огонь в печи.

Всё чаще Милица возвращалась из лесу, куда бегала за последними травами, в мокром плаще, с блестящими от дождя волосами, и Фрэнсис, встречая свою милую, нежно прижимал её к себе перед звонко гудящей печкой, лёгкими поцелуями снимая капли с лица и прядей.

Как у всякой молодой пары, у Фрэнсиса и Мили появились общие привычки, общие любимые занятия, общие любимые темы, даже своеобразные ритуалы, вроде ежевечерней партии в шахматы. Фрэнсис уже мог свободно ходить по дому и не сидел, сложа руки. Менял прогнившие доски, законопачивал щели, утеплял окна: Милица внятно объяснила, что ему вреден холод, и по этой же причине едва выпускала во двор.

Милица, кроме трав, приносила в дом из леса последние ягоды, орехи и грибы, и разноцветные гирлянды протянулись под потолком, наполнив комнату смешением ароматов. На столе теперь стояли пышные букеты осенних листьев, каждый день новые, свежие, полные запахов увядающего леса. Однажды юноша, дурачась, смастерил из них роскошный венец и, встав на колени, торжественно короновал Мили, объявив её Королевой Леса, эльфийской королевой...

Девушка отыскала в груде старого хлама, сброшенного разбойниками в погреб, занавески и половики, некогда украшавшие дом, постирала и починила их, и теперь горница приобрела вполне жилой вид. Прежняя хозяйка, видно, была рукодельницей, и на белом полотне алели весёлые петушки и цветочки, а половички напоминали яркую летнюю полянку.

Самую красивую шубу, из медвежьей шкуры, новые хозяева разложили на полу, перед печкой — после того, как Фрэнки рассказал Мили, как приятно сидеть ночью перед камином и глядеть на огонь.

— У нас нет камина, но очаг у нас есть! — заявила его ненаглядная, мгновенно решив, что и у них должно быть что-то подобное.

С тех пор они часто сидели или лежали рядом на этой шкуре, глядя на огонь, беседуя, занимаясь любовью или просто молча, думая каждый о своём.

Таким вот уютным вечером, когда по крыше и стенам шуршал дождь, а вдали глухо стонал под холодными водяными плетями ночной лес, Фрэнки негромко произнёс:

— Нам придётся здесь зимовать, Мили.

— Я знаю, — откликнулась девушка.

Они оба давно это поняли, и каждый, не говоря ни слова другому, по-своему готовил хозяйство к зиме: Фрэнсис — чиня подворье и дом, а Милица — запасая еду, штопая и сшивая тёплые вещи. Каждый замечал труды другого, каждый понимал всё — безмолвно. Теперь Фрэнки сказал об этом вслух, только и всего.

— Ты рада?

Милица пожала плечами.

— Так надо, дорогой. Сначала ты не мог ходить, а сейчас тебе нельзя мёрзнуть... Уже поздняя осень, на горных перевалах слякоть, реки разлились. Зимой дорогу засыплет снег. Куда мы пойдём?

— Я понимаю, что так надо, моя хорошая, — помолчав, тихо ответил он. — Но я спросил о другом: ты рада?

— Я рада каждому дню рядом с тобой, — улыбнулась Мили. — Где бы он ни прошёл.

Фрэнсис осторожно поднёс к губам руки девушки и нежно поцеловал.

— Ты счастье моё, родная. Чем больше я узнаю тебя, тем лучше это понимаю. Если хочешь знать, я — рад. Рад, что несколько месяцев нас никто не потревожит, что можно будет просто спокойно жить рядом с тобой... — он привлёк её к себе и прижался губами ко лбу. — Нас с тобой сама жизнь повенчала... — наконец беззвучно, почти про себя, прошептал юноша.

"Как интересно получается: о чём-то мечтаешь, ждёшь...а оно рушится у тебя на глазах... А другое само приходит... Мили...я обещал Фредерике, что не позволю чувству вины помешать своему счастью... Быть может, это оно и есть?.. Жить рядом с тобой, ни о чём не думая... Два месяца прошло, моя голубка, а мы с тобой даже ни разу не поспорили, не поссорились! День ото дня ты всё нежнее со мной, а я всё крепче привязываюсь к тебе... Воистину, мы живём душа в душу, деля и хлеб, и кров, и ложе, радости и горести, помогая друг другу в болезни и здравии... Так разве ты не жена моя, пусть невенчанная? Нас соединило не поповское бормотание, но сама судьба... Не может рыцарь жениться на крестьянке? Христианин — на ведьме? Так говорят... Но почему-то однажды ты понимаешь, что вы — неразрывное целое; что жили, жили — и вдруг стали семьёй..."

Фрэнсис задумчиво, осторожно, перебирал её пальцы, лаская их.

— Когда я смогу выходить на охоту, у нас всегда будет свежая дичь на столе, моя милая, — улыбнулся он. — Хорошо?

И Милица нагнулась и поцеловала его в ответ.

...Ему нравилось просыпаться первым и любоваться, как прозрачный утренний луч скользит по лицу его милой. Милисента и рассвет — для него они сплетались в некую мистическую связь надежды на будущее... Мили принесла смысл в его жизнь, как солнце приносило новый день миру... Будить поцелуями и обладать ею — уже не так неистово, как в первые дни их связи, но с той же заботой и нежностью, с куда большей любовью... Свет этой любви давно начал разгораться в его глазах, сначала робко, неуверенно, а теперь сиял радостно и ликующе, переполняя его сердце счастьем. Да, он любил её, давно любил, едва ли не с первых дней их знакомства, и наконец перестал лгать себе.

Проснуться первым... выйти в туманный утренний лес, принести к её изголовью осенних горьковатых ягод, поставить в миске рядом, на стул. Растормошить ласками... Его всегда огорчало, если первой просыпалась она, и первой будила его, но всё равно — проснуться от её поцелуев, от порхающих прикосновений рук — в этом была несравненная сладость.

Горница теперь пахла сладко и волнующе: Милица готовила на зиму медовые сиропы на всевозможных плодах. Она отправлялась за ягодами далеко в горы, и наконец-то позволила своему умирающему от беспокойства "мужу" ходить вместе с ней, закутав его в шерстяной жилет и шарф, связанные собственноручно — для любимого.

Он не мог ей отказать, хотя чувствовал себя по-дурацки в этом тёплом коконе, на что Мили строго заявляла:

— На тебя всё равно смотреть некому!

— Чёрт возьми, на меня будешь смотреть ты!..

Они ползали по мокрым склонам и замшелым уступам, взбирались по скалистым выступам на вершину горы, что нависала над их долиной, — вершину, покрытую пожухшей травой — и, сидя над пропастью, смотрели на свой домик внизу. Фрэнсису нравилось целовать губы любимой, хранящие вкус горных туманов, смотреть на бледные радуги над потоком в ущелье, когда редкое осеннее солнце пробивало толстые тучи, ловить на ладони капли холодного дождя...

Всё это было таким чистым и новым, словно не имело отношения к его прежней жизни, словно с появлением Мили родился другой Фрэнсис, а тот, прежний, умер вместе с Фредерикой. И между этими двумя жизнями — ничто, чёрная бездна небытия...

Никто из них не говорил о любви.

Оба — боялись. Слишком много в своё время было сказано ненужных слов, чтобы теперь могли прозвучать — нужные...

И оттого их забота друг о друге, нежность и уступчивость росли с каждым днём.

"Быть может, он догадается?.."

"Быть может, она поймёт..."

Одной из самых любимых забав Фрэнсиса и Мили стало совместное купание, когда, раскалив в печи камни и накидав их в огромную кадку, они ныряли в тёплую воду вдвоём и, хохоча, плескались и шалили, намыливая друг друга, не забывая о поцелуях и объятиях.

То была игра: не страсть и не нежность. С Мили вполне могло статься, повиснув всем телом на его шее, начать бултыхать ногами в воде, визжа и смеясь. Это входило в купальные развлечения, как тёплый пар и брызганье.

В отместку он опрокидывал её в воду с головой, так, что на волнах, поднятых ими, словно бурые водоросли, качались лишь её волосы... Секунда — и вот уже Мили, ловя ртом воздух, выныривала...о, её дальнейшее поведение было непредсказуемым: она могла обрызгать его, попытаться уронить в воду, а могла прильнуть, осыпать поцелуями, обвить ногами — и продолжение уже не было игрой... То могла быть жадная страсть, со вскриками и неистовыми поцелуями, когда для двоих не существует ничего, кроме слияния их тел; могла быть упоительная в своей чистоте близость, когда Фрэнсис нежно и почти целомудренно целовал лицо любимой, а их единение было лишь вдумчивой, самой доверительной лаской...

...Отшелестел листопад, отплакали ливни, и по земле пронеслись белые кони звонких заморозков. Под ударами их копыт каменела слякоть и грязь, в чёрный лёд обращалась вода, одеревенела почва. Сухой бисер снежной крупы сыпался с грив и хвостов этих коней, чьим дыханием были свежие свирепые ветры, а глазами — искры тусклых осенних звёзд...

Звёзды дрожали в леденеющих небесах, кутаясь в тонкие былинки голубых лучей...

Лес стоял пустой и голый, словно открытый всем ветрам остов старого дома, и было так легко бегать по бурым палым листьям, промёрзшим и ломким, играя в догонялки, прячась за громадными стволами... Мили навязала рукавичек. Фрэнсис, после многих трудов, перешил себе тёплые сапоги разбойников, а для Мили, наловчившись, стачал новые: из меховой шубы. И теперь любовался на свою работу: сапожки так изящно обрисовывали стройные ноги его возлюбленной! Мили обшила верх подарка тёмной мягкой тканью, изукрасила жемчугом и золотом из награбленного бандитами добра, и сейчас порхала по стылой земле, в чёрной блестящей шубке, ничем не уступая грациозностью и убранством настоящей леди...

Смеясь, они носились друг за другом: она — стройная чёрная тень, он — гибкий и стремительный в коротком охотничьем полушубке. Набегавшись, стоять рядом... Он снимал с девушки рукавички, отогревал руки своим дыханием, целовал...

Раны его почти зажили, и Милица разрешила ему уходить с луком в лес, и даже в самые плохие дни Фрэнсис приносил в дом хоть двух зайцев, а нередко удавалось подстрелить и оленя — и тогда мяса хватало надолго...

Они часто бродили по окрестным скалам, он — в поисках дичи, она — собирая чагу и коренья для настоев и заварки. Они не могли не заметить, что дорога в глубь горных долин достаточно промёрзла, и по ней вполне можно пройти до того, как ляжет снег... Но слишком велик был соблазн провести вместе зиму, никуда не торопясь, ничего не добиваясь, кроме одного: улыбки на любимых губах.

Это был их молчаливый заговор, безмолвное согласье жить вместе, немое признание в любви.

Им доставляло радость кататься верхом, и Фрэнки так приятно было обнимать свою милую, прижимая её к себе, а ей — положить голову на его плечо, слушая неспешную рысь коня... Ехать так, бросив поводья, куда глаза глядят...и вот однажды Уголёк вынес их на торную тропу, уводившую на перевалы — и дальше, через альпийские долины, во Францию.

Оба, замерев, затаив дыхание, смотрели на этот гладкий путь, представший их глазам, и каждый боялся услышать из уст другого — непоправимое.

А потом Милица посмотрела на своего любимого и попросила:

— Поедем домой, мой милый, пожалуйста, я устала...

И Фрэнсис посмотрел на неё в ответ, и в глазах его вспыхнула радость.

— Домой? Разумеется, родная. У меня далеко идущие планы на этот вечер! Едем, наш дом скучает без нас.

И рыцарь развернул коня под смех Милицы. Они оставляли позади дорогу во Францию, к парижским ведьмам, к морю, к Элчестеру, а вместе с ней — все свои прежние планы, стремления и цели. Зачем вся эта мишура, если у них есть дом?..

И в сердце обоих родилась надежда на взаимность...

Тем же вечером, сидя перед огнём очага рядом с любимой, Фрэнсис снял со своей руки перстень с рубином и безмолвно надел на её руку. Решение в его глазах было таким окончательным, что Милица, тоже не проронив ни слова в ответ, протянула ему своё тонкое тёмное колечко, вырезанное из рябины. Оно не налезало юноше даже на мизинец, и лорд, поцеловав кольцо, повесил на тонкой золотой цепочке на шею и заправил за ворот.

А потом вытянулся на шкуре, закинув руки за голову, и молча смотрел на свою суженую, и по его лицу скользили тёплые блики пламени.

— Ты сделал мне очень дорогой подарок, — наконец неуверенно произнесла Мили, нарушив молчание.

— Бесспорно.

— Я... Мой подарок...эта самоделка...она ничего не стоит...я ничего не могу тебе подарить равноценного...

— Одно кольцо стоит другого, — отрезал граф.

— Ах, вот как?

— А тебе никто никогда этого не говорил? — рассмеялся Фрэнсис, притягивая её к себе. — Ну-ка, ну-ка, признавайся! Никто и никогда? Ах ты, моя лгунишка! Знаешь, что я сделаю с тобой, врунья?.. Ах ты, наивность святая, перестань на меня глядеть такими невинными глазами! Лиса, ведьма несчастная!

Мили взвизгнула, когда он принялся щекотать её, и отчаянно пыталась защищаться. От воплей "Фрэнки, прекрати!" звенело в ушах, но Фрэнки прекратил только тогда, когда девушка запросила пощады, клятвенно обещая больше никогда не выпрашивать объяснений тому, что объяснений не требует...

Переведя дыхание, они снова долго сидели, обнявшись, молча глядя на огонь.

— Фрэнсис, научи меня грамоте, — вдруг попросила Милица.

С тех пор у них появилось ещё одно любимое занятие.

Юноша, насыпав крупы на чёрную столешницу, пальцем выписывал на ней буквы и цифры: поскольку ни чернил, ни бумаги здесь не нашлось, разумеется — и Мили старательно выводила под его диктовку слова и примеры.

А ещё он читал ей на память стихи известных менестрелей и пел песни, жалея только об одном: что у него нет лютни. Рассказывал самые прекрасные легенды, какие только мог вспомнить, и самые известные: о Тристане и Изольде, о Ланселоте и Гвиневере, о святом Граале, драконах и злых феях, об эльфах и гномах... И Милисента слушала, затаив дыхание, порой вздыхая.

— Ты — настоящий рыцарь, — сказала она однажды, — а из меня никогда не получится леди... Если только лет через пятьсот!

— Вряд ли мы проживём так долго, — весело хмыкнул граф. — Да и не нужна мне никакая леди, мне нужна моя прекрасная ведьма!

— А ты бы хотел прожить пятьсот лет? — вдруг спросила Милица.

— Ну, что это за разговор? Хотел бы или нет? Я же не проживу.

— Не будь занудой! — фыркнула девушка. — Скажи...

— Я не понимаю, зачем мне эти пятьсот лет. Если мне хорошо сейчас. А там...ведь ещё неизвестно, как там всё будет... Как изменится мир.

— А я бы хотела посмотреть, — мечтательно протянула Милица, глядя в потолок. — На мир, на людей... Если не стареть, было бы так интересно! А потом ещё пятьсот...и ещё...

— Мили, — рассмеялся Фрэнсис, — прости, ты мне напомнила одну смешную притчу. Приходит скупой ростовщик к алхимику и говорит: "А не дадите ли вы мне средство от жадности? Да побольше, побольше!"

Милица звонко расхохоталась, запрокидывая голову.

— И что же, ему дали это средство?..

— А вот не знаю! Наверное, он съел его слишком много и отравился!..

— Ух, какой ты невозможный зануда! Вечно сидишь и нудишь, и нудишь, и нудишь! Какой старенький дедушка, двадцати одного года! — смеясь, девушка набросилась на своего любимого и отщекотала за весь тот "разговор" о кольце...

...Мили никогда не забывала напомнить юноше, когда кончалось действие той травы, что позволяла им столь бездумно предаваться своей страсти. Не забывала сварить новое снадобье и отдать Фрэнсису. В последний раз, он помнил, это произошло в четвёртую неделю октября.

Летели дни, ноябрь вычистил землю морозами, как юный паж горницу — перед приходом возлюбленной королевы, и уже расстилал белую дорожку позёмки ей под ноги. И она шла навстречу, чистая и холодная, в ослепительном убранстве — и всё замирало при её приближении...

И Фрэнсис тоже замер, когда понял, сколько времени прошло...

С последнего "угощения".

Однажды ночью, обнимая любимую, он осмелился спросить:

— Ты хочешь ребёнка?

Девушка изумлённо подняла голову с подушки, посмотрев на молодого человека. Глаза её, расширившиеся, полные радостного недоверия и удивления, блестели в лунном свете двумя озёрами.

— Почему ты спрашиваешь?

— Я так подумал... — смутившись, сбивчиво начал объяснять молодой человек. — Просто ты давно мне не давала настой...

— Отвар, — поправила Милица, роняя голову обратно на подушку, и Фрэнсису показалось, что в её голосе сквозит разочарование, хотя девушка прекрасно владела своим лицом. — Я теперь сама его пью.

— Почему? — Фрэнки слегка опешил.

Мили негромко рассмеялась:

— Потому что его нельзя принимать долго, родной! Грозит полным бесплодием! Я не могу сыграть с тобой такую жестокую шутку... Будем чередоваться... Только два месяца его можно пить безопасно, а потом два месяца капли в рот нельзя брать! Как видишь, мы вполне можем защищать друг друга, нисколько не страдая!

— А может...

Он запнулся и долго молчал.

— Что? — не выдержала она.

— Может, ты... мы совсем не будем его пить?

На сей раз долго молчала она.

— Опять будешь щекотаться, если я спрошу? — лукаво поинтересовалась наконец Мили.

— Опять, — шутливо вздохнул Фрэнсис.

— Тогда я отвечу, что посмотрим ближе к весне.

— Ты моё счастье... Самая дорогая женщина на земле.

Милица поцеловала Фрэнсиса и ничего не ответила.

Неужели он говорил серьёзно? Неужели он... её любит?..

Они долго молча лежали в темноте, взявшись за руки, и думали о будущем.

Глава XIV

Землю обняла зима пуховыми лёгкими рукавами, накрыла лес белой тишиной. Эта тишь струилась из окон, наполняла воздух, ложилась на плечи деревьев пушистыми искрящимися накидками. Солнце смеялось в тонкой вязи снежных кружев, лежащих поверх зелёных еловых лап. Переливалось в голубом льдистом узоре, затянувшем окна...

Салазки декабря неудержимо мчали год вниз, в пуховые сугробы уснувших лет, и в этом головокружительном, весёлом скольжении как никогда чувствовалась близость праздника...

— Послезавтра Рождество, — задумчиво проронил Фрэнсис однажды утром, сидя перед огнём очага, на их излюбленном месте. Они заканчивали завтрак, и юноша размышлял вслух. — Надо будет раздобыть оленя... Или куропаток. Что тебе подарить, моя ненаглядная? — весело спросил он, оглянувшись на Милицу, сидевшую рядом.

— Праздник, — просто ответила она, прислонившись к его плечу. — Я хочу повеселиться... А что бы хотелось тебе, Фрэнки?

— Ну... — он заулыбался, подняв взгляд к потолку. — Мне всегда отчаянно хотелось, чтобы на рождественский стол подали свежие ягоды... Это невозможно.

Милица лукаво улыбнулась и промолчала.

— Хочешь, покатаемся на Угольке? — предложил молодой человек.

И Мили с восторгом обняла своего милого...

О таком взаимопонимании можно было только мечтать: Милица всегда готова была поддержать любую идею Фрэнсиса, сама была неистощима на выдумки: они запекали оленину в брусничном медовом сиропе — потом не знали, что делать с получившимся блюдом; добавляли мёд в квашеную капусту с грибами — получилось очень даже неплохо. Танцевали ночью во дворе, под звёздами, бегали встречать рассвет над пропастью... В полночь залазили на крышу сеновала, чтобы прыгать оттуда в сугроб — обязательно в обнимку, и там, в сугробе, целоваться как безумные...

Но больше всего они любили часы, которые проводили в объятьях друг друга. Мили никогда не отказывала Фрэнсису в самых смелых фантазиях — но всегда говорила, если ей что-то приходилось не по вкусу. Такой благородной прямоты, открытости, смеси дерзости и чистоты он не встречал прежде ни в одной женщине... Боже, как он боялся её потерять! Потерять так же, как первую любовь... Иногда, прижимая Милисенту к себе, зарываясь лицом в её волосы, юноша безмолвно молил небеса не забирать это счастье, и Мили не понимала, отчего тень боли отражается в его глазах...

...Они выбежали из дома навстречу морозному солнечному утру, и Милисента, постукивая сапожком о сапожок, отправила рыцаря седлать лошадь. Пятясь, Фрэнки выводил Уголька из конюшни — радостно фыркающего, предвкушающего прогулку — как вдруг ощутил сильный, тупой удар: в плечо врезался снежный комок, а за ним второй — в спину.

И, разумеется, эта девчонка довольно хихикала!

Скорчив самое зверское выражение лица, какое только мог, юноша, увернувшись от третьего снежка, нагнулся и зачерпнул полную пригоршню снега. Милица, хохоча, осыпала возлюбленного градом снежных снарядов, пытаясь помешать ему слепить свой — но такие проказы были рыцарю не в новинку. В детстве они с Диком часто устраивали подобные побоища во дворе замка, и нередко к юным лордам присоединялась орава челядинских чад...

Так что на сей раз его красавица не на того напала...

Вскоре влюблённые уже вовсю носились по подворью, петляя между постройками, устраивая засады за углами, играя то ли в прятки, то ли в догонялки, то ли в снежки — и их смех звенел под сводами зимнего леса...

Уголёк недовольно фыркал и бил копытом, требуя внимания — и Милица решила, что самое лучшее укрытие — за спиной скакуна. Фрэнсис никогда не стал бы кидать снежками в лошадь, рискуя вывести ту из себя. Особенно если около животного — любимая.

Лорд просто свистнул, подзывая коня к себе — и мгновенно обрушил на Мили, оставшуюся без защиты, целый ливень снежков. Она визжала и уворачивалась, хохоча...

— Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь! — сквозь смех кричала девушка, вся в налипшем снегу.

Граф подбежал к ней, обнял, закружил в объятиях, осыпал поцелуями...

— Что, получила? — шутливо спрашивал он. — Получила, ведьма несчастная?.. Будешь знать, как подкрадываться?..

— Получила! Буду! — хохотала Милица.

— Ох, какая же ты!.. — выдохнул юноша, снимая с неё шапку и любуясь, как тяжёлой волной по плечам и спине низвергаются волосы. Зарываясь в них лицом...

— Какая? — шепнула девушка.

— Невозможная. Красивая. Желанная. — Он помолчал и тихо закончил: — Единственная...

...Их долгий поцелуй прервал Уголёк, недовольным ржанием пытаясь выразить всю глубину своего возмущения таким пренебрежением.

Влюблённые виновато посмотрели на коня, переглянулись, снова расхохотались и, взявшись за руки, пошли к заждавшемуся красавцу.

— Прости, малыш... — вздохнула Мили. — Я знаю, что ты скажешь: "Хозяева, тоже мне! Фрэнки двадцать один год, Мили осенью исполнилось восемнадцать... а всё как детишки!"

— А вот и нет! Мне уже двадцать два! — прикинулся возмущённым Фрэнсис.

— О?.. И давно ли это?

— Сегодня... — он виновато потупился. — Правда, Мили, сегодня. Я не хотел говорить... неудобно... Ты же мне тоже не говорила!

— Так ты... — Милица смотрела немного ошарашенно. — Ты Козерог! Вот никогда бы не подумала!..

— Чей-чей я рог?.. — продолжал притворно возмущаться лорд, запрыгивая в седло и усаживая ведьму перед собой. — Что это ещё за оскорбления? Чем я их заслужил, моя леди?

— Ты не рог! — смешливо фыркнула девушка. — Ты Козерог! Это астрология... Мне та волшебница, о которой я тебе рассказывала...

— Так. Если я козий рог... вот уж спасибо за такое! Не знаю, кто тут коза... хотя подозреваю, кто...

— Фрэнки!..

— То насчёт рогов... я тебе их пока не наставил! И ваши инсинуации, моя леди...

— Инси... чего?..

— Ваши странные домыслы. Они меня задевают до глубины души!

— Фрэнки, не будь занудой! — возмутилась Милица. — Впрочем, если ты Ко... всё, молчу... то чего от тебя ещё ждать!

Рыцарь пустил коня рысью, и, под эту шутливую перепалку, они въехали под развесистые лапы елей. Шурша, за ними осыпался снег — с ветки, задетой головой всадника.

Лес наполняла тишина. Лишь ветер шумел в вышине, да изредка глухо обрывался с ветви холодный ком, потревоженный юркой белочкой, что провожала незваных гостей рассерженным взглядом.

И голос Мили звонко разносился на всю округу:

— Ну почему ты так надулся? Ну, виновата я, что ли, что твой знак так называется?.. А мой — вообще Скорпион, и ничего...

— Скорпион? — пряча усмешку в уголках губ, сурово поинтересовался Фрэнсис. — Ты его хоть видела?

— Нет, — растерянно помотала головой Милица. — Но я знаю о них! Я слышала... Это такая маленькая ядовитая тварь, вроде паучка...

— Значит, маленькая и ядовитая? — Фрэнсис уже с трудом сдерживал смех, глядя на хрупкую, такую миниатюрную в шубе Мили.

— Да... А что ты так на меня смотришь?

— Я? Да так, ничего...

— Нет, ты смотришь и смеёшься!

— А ты знаешь, что у арабов есть такая казнь: преступника сажают в яму со скорпионами?

— Ну и что?

— Я вполне понимаю арабов. Мне и одного-то такого "паучка" хватает... маленького и ядовитого... Ох, вот уже меня пытаются съесть!

Милица стукнула Фрэнсиса кулачком по плечу:

— Ты вредный! Я тебе объясняю, а ты издеваешься!

Юноша вздохнул.

— Я тебе тоже пытаюсь объяснить, Мили... Мы люди. В первую очередь люди... Почему ты не ожидала, что я Козерог или как его там?

— Потому что ты ведёшь себя не так, как они...

— Может, это из-за того, что я не знаю, как должен вести себя человек этого знака? Подумай об этом, моя прекрасная ведьма.

Милица нахмурилась.

— Ты хочешь сказать... Нет, там ведь ещё очень много чего влияет. Другие планеты... Так что у тебя вполне может быть Луна в том же Скорпионе, а Венера в подходящем доме... и тогда всё становится понятным! Или асцедент...

— А твоя Луна?.. — прервал поток зауми лорд.

— В Тельце.

— И что это значит, мой прекрасный астролог?

Мили рассмеялась:

— Что я родилась в полнолуние! Кстати, вчера тоже была полная луна... Но, прости, мы за всеми этими разговорами забыли о главном: у тебя день рождения! — она приникла поцелуем к его губам и тихо выдохнула: — Что тебе подарить?.. Свежие ягоды на столе?

— Я же ничего тебе не дарил в твой... — столь же бесшумно выдохнул Фрэнсис в ответ, бросая поводья и прижимая к себе любимую.

— Кольцо, — ответила Мили, закрывая глаза и отвечая на поцелуй.

Юноша даже отстранился от изумления:

— Вот как? Это было в твой?..

— Да, — усмехнулась его красавица. — Не переводите разговор, лорд Фрэнсис!

— Мы говорили о подарках, не так ли, леди Милисента?

— Именно так, прекрасный сэр.

"Она напрасно говорит, что из неё не выйдет леди, — думал граф, поддерживая этот лёгкий диалог, — уже сейчас, прожив со мной три месяца, она переняла многие манеры знатной дамы. Обороты речи... Быть может, тут дело в легендах, что я ей рассказываю, в песнях, что пою... Мили отнюдь не глупа и схватывает на лету... А если попробовать обучать её не только грамоте, но и танцам, и правилам поведения?.. Чтобы потом... Ну же, Фрэнки, договаривай! Чтобы потом, при дворе короля Франции, никто не заподозрил в жене лорда Элчестерского крестьянку! Моя жена, моя леди, моя красавица... Чтобы наш ребёнок, которого я уговорю тебя родить мне, рос наследником графа, а не бастардом, как Дик".

— Фрэнсис, не молчи!

— Хорошо, — тихо ответил он, нежно целуя её волосы. — О подарках. Я хочу... Скажи мне... Ты бы хотела быть графиней?

Милица внимательно посмотрела на возлюбленного из-под приспущенных ресниц. Недоверчивая улыбка тронула её губы:

— Ох, из меня графиня, как верховая лошадь из бурёнки!

— Если это единственное возражение... — усмехнулся граф.

— О... — задумчиво протянула Мили. — Если милорд говорил серьёзно... то я не хочу закончить свои дни на костре. Жена королевского рыцаря не может быть ведьмой. Прости, Фрэнсис...

Он помолчал.

— Это ответ?

— Это ответ.

— Но...

— Ты же знаешь, что наши пути слишком разные. Стоит нам вернуться к людям — и они разойдутся. Я понимаю, твои намерения благородны...

— Мили! — он стиснул зубы. — Выслушай. Дело не в моём благородстве... ты думаешь обо мне лучше, чем я того стою, родная... Тогда, три месяца назад, впервые разделив с тобой постель, я и помыслить не мог, что когда-нибудь заведу этот разговор. Теперь всё изменилось...

Милица опустила глаза и тихо покачала головой.

— Ничего не изменилось, Фрэнсис... — прошептала девушка. — В моих жилах не потекла дворянская кровь только потому, что милорд граф привязался ко мне...

Фрэнсис нервно рассмеялся.

— "Привязался"! Ты называешь это — "привязался"?.. О да, всем сердцем, Мили... Мне нет дела до того, что скажут люди... и откуда им знать, кто ты?.. Ты так быстро учишься... Я...

— Я ведьма, Фрэнсис. И ты прав: я быстро учусь. Моя дорога не отпустит меня, если мы вернёмся... Вернёмся туда, к людям.

— Мили! Мы не можем не вернуться... Мой брат попал в беду, я должен спасти его! Освободить его душу... Отомстить той мёртвой мрази, что его руками убила моего отца и любимую... — Фрэнсис осёкся, коротко глянув на девушку, но Милица промолчала, и граф продолжил: — Но ты... ты... слишком высока цена этому долгу, если я потеряю тебя... — голос его прервался. — О боже, я даже думать об этом спокойно не могу! Почему ты заставляешь меня выбирать между честью и тобой?

— Не заставляю, Фрэнки, — покачала головой Мили. — Потому что выбора на самом деле нет. Есть наш путь, наша судьба. Она сильнее. А выбор — иллюзия. Я тоже должна вернуться...чтобы найти подобных мне. И графиня, летающая на шабаши нечисти... поверь, не то, что прибавит тебе любви Церкви, короля и народа...

— Боже... да с чего ты вбила себе в голову этот вздор?.. — решился наконец выговорить Фрэнсис то, что давно думал. — Какая ты ведьма? Кто тебе сказал эту глупость, единственная моя? Светлая моя, добрая, хорошая... Ты великолепная целительница, знахарка... чуть-чуть волшебница... Может, и умеешь какую-то ерунду, до которой настоящая ведьма даже не снисходит! Зачем тебе идти по этому пути?.. Ты чистая, чуткая, отзывчивая... Ласковая, как весеннее утро... В тебе нет злобы, душа твоя сияет, как солнце... Зачем тебе служить тьме? Мили, я предлагаю тебе своё имя — самое дорогое, что есть у дворянина! Я никогда не предложил бы его жестокой и корыстной женщине... Ты не ведьма, ты ангел, посланный мне во спасение... — Фрэнсис спрыгнул с лошади, чтобы видеть лицо девушки, и стоял рядом, жадно вглядываясь ей в глаза. Она опустила ресницы, и было видно, как мучительно ей выслушивать эти слова...

— Быть может... мы были посланы друг другу... Ты отвела меня от края пропасти, от мыслей о смерти... Я, как безумец, её искал, поддавшись отчаянию... Значит, мне надо увести тебя с той тропы, по которой ты идёшь... Ты не ведьма, Мили...

— Помнишь, как-то ты рассказывал мне о монетке... Давно. Какая разница, на свету или во тьме крутится золото, если оно остаётся золотом?.. — Милица грустно усмехнулась. — Не обманывай себя, я ведьма... Это моя сила уничтожила разбойников, моя сила привела меня в болото, из которого ты меня вытащил, и именно моя сила даёт нам возможность понимать друг друга! И она не даст мне быть просто женой и матерью. Она как огонь, как любой талант... Она — суть я сама... Если я откажусь от неё, то откажусь от себя... а вместе с собой потеряю и тебя...

Фрэнсис скрипнул зубами:

— Хорошо, ты волшебница. Я готов это принять... Но твой дар несёт свет, он от бога, а не от дьявола! Он помогает людям!..

— Дьявола тоже зовут Свет Несущим! — отрезала Милица. — Почему ты считаешь его злым? Почему ты считаешь ведьм жестокими?.. Я — ведьма, и я добра, ты сам говорил! Тогда, в болоте, я взмолилась ему, Свет Несущему, и он послал мне тебя!.. Откуда тебе знать, какие силы свели нас? Люцифер откликнулся на мою мольбу — и скажи мне теперь, что он не помогает людям! Ах, Фрэнки, что такое добро и зло?.. Неужели ты считаешь, что их можно пощупать, как дерево и камень? Коснуться, как огня и воды?.. Что у них могут быть господа?.. Или воплощения? И они суть Бог и Дьявол?.. Добро и Зло — как два воздушных потока, два крыла, несущих мир, танец ветров в небесах: шторм и бриз... Где одно, где другое?.. Этот ветерок, что запутался в вершинах деревьев — откуда он? Летел ли он среди грозовых туч или спал в облаках над полями?.. Каждый из нас может попасть в бурю или в цветущий сад... Это прихоть ветров... танец монеты на столе! Даже они, Фрэнки... Даже они... Бог и Дьявол... Даже над ними властвуют эти вечные стихии, а вовсе не наоборот... Не суди ведьм лишь по тому, что они ведьмы... Свет может так же ослепить глаза, как и Тьма... Главное — человек ли ты; что ты ищешь на путях Тьмы или Света...что хочешь принести людям...

— По-твоему, выходит, что на самом деле Добро и Зло настолько переплетены...

— Да, — кивнула Милица. — И поэтому нет ничего выше милосердия и прощения. Как ты можешь судить по справедливости, если не можешь знать всей игры тени и света, всех прихотей бурь, что влекли душу?.. И потому всегда самым главным будет — милосердие... Для тех, кто знает, что Добро и Зло — не примитивные понятия. А знают это ведьмы, мой прекрасный рыцарь...

— Тогда пусть моя жена будет ведьмой... — тихо промолвил граф, нежно сжимая её руки в своих. — Пусть она молится Свет Несущему, если душа её полна этого света... но пусть она будет моей женой! Чтобы каждое утро я мог видеть, как первый луч скользит по её лицу... принося свет миру, — юноша улыбнулся. — Чтобы мои дети были детьми этой женщины...

Милица вздохнула и покачала головой.

— Фрэнки, ты зануда...

— Да. Ты взяла моё кольцо и отдала мне своё. Ты обещала, что весной мы подумаем о ребёнке... Поистине удивительно, что этот странный, надоедливый зануда имел глупость надеяться, когда ему не давали ни малейшего повода! И сейчас почему-то хочет понять, что означало всё это для его леди!..

Милисента покраснела.

— Прости... Я не хотела тебя обидеть... Я не думала об этом всерьёз...

— О! "Она не думала"...

— Нет, я не так сказала... Я не думала, что ты всерьёз...

— Спасибо... — хмыкнул Фрэнсис. — Сначала меня считают дураком, потом — обманщиком...

— Фрэнки, Фрэнки... Не злись... — Милица улыбнулась и наклонилась с коня, чтобы поцеловать любимого. — Пойми меня тоже... Что ты такого во мне нашёл?..

— Сам не знаю! — резко ответил граф, отводя её руки. — Своё проклятье!

— Я не имею права соглашаться! Я не пара тебе!

— Мили, оставь эти сказочки для убогих умом детишек! Скажи прямо, что всё это время ты терпела меня из жалости и благодарности, утешая бедненького несчастненького идиота, который спас тебе жизнь, а он вообразил невесть что по скудости разума!.. — Фрэнсис сжал губы и резко отвернулся. — И он тебе так осточертел, что видеть его не можешь! И ни богатство, ни титул не способны прельстить!.. И тебе наплевать, что тебя, нищую крестьянку, готовы вытащить из грязи...

— Ты меня уже вытащил один раз, — ответила Милица ледяным тоном.— Одного раза довольно.

Фрэнсис запнулся посреди фразы и медленно обернулся. Лицо Милицы стало холодным и чужим. Таким холодным и чужим, как стена неприступного замка...

И сердце юноши замерло — а потом оборвалось в какую-то тёмную бездну.

Он уткнулся в ладони, не зная, как вернуть, как исправить вырвавшиеся в гневе слова, как зачеркнуть тот миг, что так безвозвратно улетал в прошлое, тот миг, перед которым глаза любимой ещё были тёплыми...

— Мили... Прости меня... Прости! О господи, родная, что я сказал!.. — Он подошёл, пытаясь поймать её взгляд, но она вновь опустила глаза, и только тёмные ресницы дрожали над бледными щеками. А по щекам скользили слёзы...

Фрэнсис стоял, не решаясь даже вздохнуть.

— Прости... — ещё раз повторил он, растерянно и отчаянно. — Пожалуйста, прости, милая моя! Пожалуйста... — И глупо добавил: — Ведь на самом деле я так не думаю...

В лице Мили что-то дрогнуло, она обвила руками шею Фрэнсиса и разрыдалась у него на груди. И от облегчения юноша сам едва не заплакал...

— Моя... Моя нежная... Радость моя...

"Любовь моя"...

— Я согласна, — тихо шепнула Мили ему сквозь слёзы.

— Что? — он даже не понял сначала.

— Я согласна выйти за тебя замуж, — почти беззвучно выдохнула она. — И помочь справиться с той тварью... Но только не проси меня отказаться от моего дара...

— Я клянусь.

Лорд запрыгнул в седло, прижал к себе Милисенту...

Она закрыла глаза, приникла к нему всем телом, и какое-то время оба молчали, просто замерев от счастья быть рядом...

Лес вздохнул под ветром, качнув сонными ветвями. Солнце медленно подбиралось к зениту, и на весь мир опускалась звенящая, оглушительная тишина.

Милица резко подняла голову с груди молодого человека, прислушиваясь к этому притаившемуся безмолвию. Глаза её чуть расширились.

— Фрэнки... — прошептала она. — Мы далеко от дома?

— Не очень, моя хорошая, — удивлённо ответил он.

— Поворачивай! — хрипло приказала она, и в зрачках её пульсировал страх. — Немедленно поворачивай коня!

— Что случилось, Мили? — спросил рыцарь, берясь за поводья. Уголёк встряхнул гривой и резвой рысью поскакал обратно.

— Фрэнки... Фрэнки... В галоп! Быстрее!

— Тогда тебе лучше сесть сзади и держаться покрепче.

Милица мелко дрожала.

— О, Свет Несущий, защити нас... Хорошо, только быстро!

Они остановились, и Мили легко соскользнула с седла. Фрэнсис спрыгнул следом, чтобы подсадить её на круп...и замер.

Глухо, как отдалённый камнепад, над поляной пронёсся звук...

Лишь секунду спустя граф понял, что это было рычание. Оно наполнило воздух, лавиной прокатилось по вздрогнувшим ветвям — и белыми струями вниз полился снег.

Уголёк захрапел и попятился, приседая на задние ноги, бока коня мгновенно взмокли.

Фрэнсис, загородив собой Милицу, положил руку на рукоять кинжала. Проклиная себя за то, что не взял меч...

Два алых огня вспыхнули в темноте под елями. Вновь воздух содрогнулся от гулкого, мощного раската — рыка притаившегося неведомого чудовища...

Дальнейшее произошло так быстро, что Фрэнсис ничего не успел понять: чёрная тень взвилась в воздух ему навстречу; сильный толчок в спину уронил рыцаря в снег; хлещущее, пронзительное слово взмыло к небу — кратким звонким криком...и оглушительный визг ворвался в уши, грозя взорвать череп изнутри...

По снегу катался невиданно огромный волк и яростно выл, а над Фрэнсисом стояла Милица, безумными глазами наблюдая за взбешённой тварью... Юноша попробовал подняться, но ведьма, не поворачивая головы, коротко бросила "Лежи! Это оборотень!".

Волколак встал. С оскаленной морды капала пена.

Припав к земле, чудовище сделало ещё один прыжок — и вновь Милица вскинула руку. И на сей раз Фрэнки расслышал, что выкрикнула колдунья... Она произнесла лишь одно слово: "Стена!" — и волк врезался в невидимую преграду на середине прыжка.

Лязгнув жуткими зубами, оборотень беспомощно съехал по отвердевшему воздуху. Мили коротко и зло рассмеялась, глядя на пытающегося совладать с подгибающимися лапами, оглушённого зверя.

А потом прикрыла глаза, вытянула перед собой обе руки, и голос её шелестом поплыл над поляной, заполняя собой весь лес, оплетая деревья, накрывая мир... Сухо шуршащие слова, эхом летящие отовсюду...

У Фрэнсиса волосы зашевелились на голове.

— О владеющая Изменяющими Форму, своей силой я призываю твою власть в свои руки, власть изменять и подчинять, разъярять и смирять. Свет твой в моих руках, и во власти моей воли!

Милицу окутали сумерки, живая пульсирующая тень. Волосы поднялись вокруг лица и шевелились неведомым ветром, рождавшимся там, в клубящемся сумеречном облаке, глаза вспыхнули мертвенным, синим пламенем — а из кончиков пальцев заструился чёрный дым, сгущаясь в шар абсолютной тьмы, в провал небытия — меж руками Милисенты.

Уголёк, тонко всхрапнув, рухнул на колени. Волколак жалобно скулил, словно опутанный невидимой сетью, пытаясь на брюхе заползти обратно, в чащу...

В лице девушки не осталось ни кровинки, оно стало прозрачно-бледным, от кожи заструился слабый серебристый свет.

Господи, как прекрасно было бы это тонкое, сияющее во мраке лицо, если бы не было так страшно своей неестественной красотой!

— Изгоняю тебя из народа Изменяющих Форму! -— с жуткой улыбкой прошипела Милица. — Да изменишься ты сейчас в последний раз, и больше никогда не услышишь зова своей владычицы! И да закроет тебя тьма от её света! Да сгинет волк, и да останется человек!..

Милица выпустила шар в оборотня и сделала движение, словно срывала незримое покрывало.

Волк подпрыгнул, пронзительно взвизгнул, исчез в непроглядной тьме, окружившей его...и Милица обессиленно уронила руки.

Из пальцев её выскользнула тяжёлая волчья шкура.

Сияние и тень, изливавшиеся из девушки, исчезли, сгинули, словно их и не было никогда, и перед Фрэнсисом вновь стояла его Мили, его любимая... И юноша встал рядом, обняв её за плечи.

— Я и представить не мог...

Милица уткнулась головой в его плечо, сухо всхлипнув.

— Всё прошло, девочка моя... — нежно шепнул ей молодой человек. — Давай посмотрим, что у тебя получилось...

Они подошли к тому месту, где упал волк. Сейчас там без сознания лежал бледный, измождённый человек, и на его тёмных каштановых волосах налип снег.

На бедняге не было ни нитки.

— Вот и всё... Почему ты не позволила тебе помочь? — укоризненно спросил Фрэнсис.

Милица криво усмехнулась:

— Чем?.. Я так испугалась в первый момент...я подумала: не дай Свет Несущий, этот перевертень тебя укусит!.. Ранит тебя... Ты знаешь, что с тобой было бы?..

— Если бы я выжил, то стал бы таким же, — просто ответил рыцарь. — Ты меня опять спасла...

— Я не знала, что собираюсь делать... Понимала лишь, что не должна допустить, чтобы эта тварь к тебе прикоснулась... Что это не твоя битва. — Милисента смотрела в пустоту ошеломлённым взглядом. — А потом эти слова сами пришли... Даже не думала, что получится!..

— Ты полностью освободила его от проклятья?

— Да.

— Я не думал, что такое возможно...

— Я не думала, что у меня хватит силы... — девушка слабо улыбнулась и обхватила плечи руками. — Я же недоучка...которая слушает мир...

— В тебе...в тебе страшная сила, родная... Что мы будем делать с этим беднягой?..

— Ох, не бросать же его... Повезём домой, там выходим...

Фрэнсис ласково привлек к себе любимую, нежно целуя в волосы...

— Добрая моя...

Они положили спасённого на спину коня, и, ведя всё ещё дрожащего Уголька в поводу, направились к своему дому...

Бывший оборотень оказался совсем молодым парнем, почти мальчишкой, лет пятнадцати, тощим, как скелет и бледным, что твоё привидение. Волосы его скатались колтунами и падали на глаза.

— Он не сразу вспомнит, что с ним было, — объясняла Милица, пока Фрэнсис помогал ей укладывать пациента на нары у дальней стены. С тех пор, как новые хозяева домика облюбовали себе общее место у окошка, этот угол пустовал, и Мили украсила его всевозможными думочками и вышитыми подушками, и вот теперь это мягкое тёплое гнёздышко пригодилось. — Оборотни редко сразу вспоминают о своих "подвигах", а то, что удаётся припомнить, весьма смутно.

— Почему?..

— Потому что они не люди, когда убивают. Они звери, лишённые разума... Несчастные, их проклятье одно из самых страшных...

— Слушай, а почему он наткнулся на нас? Ведь был день!

— Прошлая ночь была ночью полнолунья, — напомнила ведьма. — А волколаки бывают разные... Кто-то перекидывается обратно с рассветом, а кто-то бегает в шкуре зверя, пока луна на убыль не пойдёт... Та волшебница говорила, что "фаза поменяться должна", вот! Они редкие очень. — Мили смущённо улыбнулась. — Но, видимо, этот из таких.

— Ох, и мудрая эта твоя волшебница! — улыбнулся Фрэнки, привлекая к себе любимую. — Всё-то она знает, и слова какие умные говорит! Я и то таких не слышал...

— Фрэнки... — Мили безуспешно пыталась отстраниться, смущённо оглядываясь на постель с мальчиком. — Фрэнки, что ты делаешь...мы больного побеспокоим...что он подумает, когда очнётся?..

— Я ничего такого не делаю, — безмятежно промурлыкал Фрэнсис, уткнувшись в её волосы. — Я просто обнимаю девушку, которая согласилась выйти за меня замуж...свою невесту... Там, во Франции, ты меня познакомишь с этой твоей...наставницей?

— Зачем? — улыбнулась Мили, обвивая руками шею юноши.

— Может, она меня тоже чему-нибудь научит... А то это никуда не годится, чтобы жена мужа от собачек защищала... А не наоборот...

— О... — протянула девушка. И серьёзней продолжила: — Знаешь, я так боялась, что ты испугаешься...если я покажу тебе, что теперь у меня получается... Осенью, в лесу, оставаясь одна, я пробовала разные заклинания...чтобы ты не видел... Я... так боялась, что ты не поймёшь! А ты... — она запнулась, неверяще помотала головой и уткнулась в его плечо.

— А что я? — нежно шепнул он в её макушку.

— А ты просишь научить тебя колдовству! — негромко рассмеялась Мили. — Ох, это безумно здорово, даже сказать нельзя, как!

— Значит, решено?

— А зачем тебе, Фрэнсис?..

Он вздохнул, посмотрев на носки своих сапог.

— Мне предстоит сразиться с противником, обычное оружие против которого бессильно. Мне хочется узнать его суть. Понять суть окружающего нас мира, слышать и понимать его так же, как ты... Научишь?

— Я всё для тебя сделаю, ты же знаешь... Только не уверена, есть ли у тебя сила... — девушка оглянулась на кровать, где под тёплыми шкурами лежал их подопечный. — Пойдём во двор, пока мальчик спит... Ты мне как-то говорил, что тебе надо расчистить площадку для тренировок с мечом, да?..

Они вышли за дверь. Над лесом уже сгущались сумерки, небо приобрело густой оттенок тёмной синевы, а на западе бледной тусклой полосой отгорала заря. В тишине лишь громко похрустывал снег под их ногами, да где-то вдали каркнула шальная ворона.

— Идём! — Мили тянула Фрэнсиса за рукав к дальним строениям подворья, ближе к самым деревьям. — Смотри, какое здесь подходящее место! Отсюда надо только убрать снег...

— И что надо сделать, чтобы исчезли все эти сугробы?

— Надо призвать ветер! — рассмеялась волшебница, тряхнув головой, и её чудесные волосы свободно разметались по плечам. — Такой ветер, что унесёт их подальше!.. Ураган! Но! — девушка вдруг стала смертельно серьёзной. — Главная задача в том, чтобы ветер не вышел из-под твоего контроля и не сломал все строения в округе, заодно уронив сотни две деревьев...

Фрэнсис вопросительно изогнул бровь:

— Значит, правду говорят, что ведьмы способны вызвать бурю?

— Конечно. Только не каждую бурю надо приписывать чарам! Словом, постарайся почувствовать вокруг себя силу...

Милица объясняла добрых четверть часа, и результаты были более чем жалкие: Фрэнсис не только не сумел вызвать ураган, но даже слабого дуновения не пронеслось над засыпающим лесом.

Мили скорчила расстроенную гримаску.

— Да... Что называется, "не дано"... Впрочем, — спохватилась девушка, — наверное, для первого заклинания это слишком сложное!

— А ты мне покажи! — подхватил Фрэнсис. — Лучшее обучение — на наглядных примерах!

— Смотри, — просияла Мили, счастливая, что можно продемонстрировать любимому свои успехи. — Заметь, даже говорить ничего не надо... Просто выпускаешь свою силу на свободу...

Тишина стала звонкой и лучистой, как хрустальный шар. Они словно бы очутились в центре прозрачной сферы...

Девушка с улыбкой подняла руки в приветственном жесте — и в ответ по вершинам пробудившихся, встревоженных елей пронёсся шумный, первый вздох ветра.

— Порезвимся? — шепнула юная ведьма, раскрывая ладони навстречу набиравшему силу воздушному потоку.

Ответом ей был мощный порыв, пригнувший вершины деревьев. Милица звонко расхохоталась.

— Веселее! — звонко крикнула она. — Брат мой, ветер, мой свободный друг, сильнее!..

Вокруг них вился снег. Кружился у ног плотным белым обручем, лёгкими змеями скользили к нему ручьи морозной пыли. Сугробы заклубились, распадаясь на позёмки-нити, сплетая плотный гобелен метели...

Девушка звонко смеялась, подманивая ветер кончиками пальцев, словно дразнила бурю — и мир исчез в белом урагане...

Снег заполнил воздух, лился в кипящее серебряное горнило вокруг ведьмы, где рождалось кольцо вихря. Граф невольно подошёл к колдунье вплотную...

И вот грандиозный, гибкий как аспид смерч с рёвом танцует вокруг них, и волосы колдуньи клубятся вокруг головы, как облако; струятся в потоках тёмного ветра, ветер рвёт пряди Фрэнсиса — и оконце чёрного неба над головами затянуто сетью снежной пыли...

Ведьма всплеснула руками, вихрь вздрогнул, взметнулся ввысь, и мохнатой тучей умчался к пропасти, осыпавшись в её зияющий зев.

А юноша и девушка стояли посреди совершенно ровной площадки.

Ведьма искоса глянула на рыцаря.

— Вот так, — кокетливо обронила она.

Фрэнсис со вздохом покачал головой и прижал к себе любимую.

— Хвастунишка... — прошептал он, уткнувшись в её макушку. — Талантливая хвастунишка...

И Мили, смутившись, с улыбкой спрятала лицо на его груди.

— Ну... Почему ты такой...невозможный зануда?..

И Фрэнсис нагнулся и поцеловал её вздрогнувшие губы, и сверху на них смотрели холодные зимние звёзды...

— Ты понял, как это делается? — наконец спросила девушка, чуть отстраняясь.

— Чёрт возьми, нет! — рассмеялся рыцарь. — Но, полагаю, это был не последний мой урок?

— Конечно... Но на сегодня довольно! Довольно, милорд... Нельзя забывать, что у нас в доме гость. Человек, который нуждается в помощи. Было бы бесчестно бросить его одного надолго...

— Ох, миледи, у меня такое ощущение, что вы месяцами зубрили кодекс рыцарей Круглого Стола!..

— Прекрасный сэр, откуда мне его знать, если не от вас?..

Так, под шутливые поддразнивания, хозяева вернулись в свой домик и сразу увидели, что больной не спит. Карие, большие глаза были широко раскрыты и смотрели на незнакомцев со страхом и удивлением.

Молодые люди сразу же прекратили смеяться и подошли к пареньку.

— Как ты?.. — спросила Милица.

Он лишь моргнул и ничего не ответил. Во взгляде его появилось замешательство.

— Где я?.. — тихо спросил он. — Кто вы?..

— Не волнуйся, ты у друзей, — улыбнулась Мили, легко сжав руку больного.

Парень недоумённо взглянул на неё и ничего не ответил. Беспомощно посмотрел на Фрэнсиса.

— Эта леди спасла тебя, — пояснил молодой человек, встав рядом с любимой. — Ты должен выразить ей благодарность.

Юноша на постели растерянно заморгал.

— О боже, о чём они говорят?.. — испуганно прошептал он.

Фрэнсис изумлённо поглядел на Милицу.

— Он что, дурачок?..

— Подожди... — девушка нахмурилась. — Послушай...на каком языке он разговаривает?.. Вслушайся в его слова... Эй, дружок... — она вновь обернулась к мальчику. — Скажи ещё что-нибудь. Кто ты? Откуда?..

— Кто вы?.. — парень отчаянно пытался понять, друзья рядом или враги, которые выхаживают его лишь затем, чтобы потом иметь удовольствие забить оборотня камнями или отправить на костёр. — Как... о господи... — голос его прервался. — Как я здесь очутился? Вы нашли меня в лесу, да?..

Фрэнсис стиснул зубы. Чёрт бы побрал эту колдовскую, безусловную прозрачность слов! Похоже...похоже на немецкий, только испорченный...

— Мили, мы его понимаем, потому что дело в том снадобье, которое мы тогда выпили вместе?

— Да, родной, — кивнула Мили. — Оно дает возможность понимать любой человеческий язык. Но этот бедняга его не пил!

Фрэнки ошеломлённо воззрился на свою милую.

— Это какой же грамоте я тебя учу?..

— Английской, естественно, — весело хмыкнула девушка. — Ну, не словацкой же! А ты уже забыл, что мы пользуемся не одним и тем же языком?..

— Волшебница моя... — юноша приобнял Мили за плечи. — Умница моя... Так что же, мы дадим твоё средство этому бедолаге?..

— У меня его больше не осталось, — вздохнула Милица. — Да если бы и осталось, я не стала бы расходовать. К чему? Первое правило магии: применяй волшебство лишь тогда, когда другого выхода нет. Ты же знаешь, должно быть, немецкий?

— Плохо, родная. Ну что ж...будь по-твоему. Я поговорю с ним.

Мили хихикнула.

— Представляю, что он думает! Учитывая, что мы с тобой говорим по-разному, и при том понимаем друг друга. Забавно, должно быть, со стороны...

— Думаю, ничего забавного, — вздохнул Фрэнки. — Не относись к этому легкомысленно, дорогая. Это жутко, потому что необъяснимо...

Повернувшись к бывшему оборотню, смотревшему на них безумными глазами, юноша заговорил с ним по-немецки:

— Успокойся, ты у друзей. Как твоё имя? Понимаешь ли ты меня?..

Разумеется, граф несколько приуменьшал, оценивая своё владение языком: бедняга понял всё великолепно.

— Кто вы? Где я? Как вы меня нашли?..

— Если ты о том, известно ли нам, кто ты такой, то да, известно, — Фрэнсис бесстрастно и невозмутимо созерцал, как исказилось от ужаса лицо паренька. — Ты имел наглость напасть на меня и эту леди в лесу, и, не обладай она волшебной силой, вряд ли бы наша встреча имела столь мирное продолжение. Будучи совершенством милосердия, госпожа сняла твоё проклятие, и ты больше никогда не превратишься в зверя. Ты должен до конца своих дней возносить благодарность её доброте, великодушию и человеколюбию...

— Фрэнсис! — не выдержала Милица. — Не будь жестоким!.. Мальчику и так нелегко... Он же не виноват, что...

— Откуда нам знать, виноват он или нет? — вскинул брови граф Элчестер. — Я знаю лишь, что он напал на нас...на тебя! Что ты рисковала... А сейчас готова выхаживать его. Ты милосердна, и я восхищаюсь тобой, но к этому проходимцу у меня пока нет никаких чувств. Ни хороших, и — пусть тебя это примирит с ситуацией — ни плохих. Пока.

— Госпожа... Госпожа сняла с меня проклятье? — юноша недоверчиво смотрел на Фрэнсиса.

— Взгляни за окно, — хмыкнул рыцарь. — И посмотри на луну. Она полная...

Мальчишка судорожно облизнул губы.

— Что... Что произошло? Госпожа — ведьма?

Милица села рядом с пациентом и ласково, успокаивающе, провела рукой по его голове.

— Успокойся. Я не причиню тебе зла...

— Она говорит, что не причинит тебе зла, — перевёл Фрэнсис.

— Где я? Кто вы? Я специально убегал далеко в лес, чтобы не напасть на людей... Здесь... Здесь никого не было...даже разбойников...вот уже три месяца их никто не видел.

— Ну да, эти милые люди когда-то здесь жили, — усмехнулся Фрэнсис. — А теперь в их подворье живём мы.

— Вы всех убили? — глаза юноши опять безумно расширились.

— Так получилось, — пожала плечами ведьма.

— Ага, — поддакнул с безмятежной улыбкой Фрэнки. — Она нечаянно...

— Неважно... — выдохнул бывший оборотень. — Эти мерзавцы грабили всю округу! Туда им и дорога! Я должен и за это поблагодарить вас, моя госпожа, — парень склонил голову.

— Благодари не меня, а того, кому я служу, кто даёт мне силу, — пожала плечами Милица.

Больной вопросительно глянул на Фрэнсиса.

— Она говорит, чтобы ты благодарил не её, а Люцифера, который даёт ей силу, — невозмутимо перевёл рыцарь, подняв глаза к потолку.

— Дьявола?.. — робко переспросил мальчик.

Фрэнсис предвидел ответ Мили, и потому их слова прозвучали одновременно:

— Свет Несущего!

— Но...разве не его силой было наложено на меня проклятье?

— Я ничего не знаю об этом, — пожала плечами Милица, и Фрэнсис прилежно переводил. — Но я знаю, что его сила спасла тебя с моей скромной помощью.

Граф Элчестер прикрыл глаза. Мили... Мили... Если бы ты так искренне, преданно не служила ему, творя при этом добро... Ты в глазах церковного суда будешь достойна костра куда более, чем сотни злодеек, думающих лишь о себе... Почему тебе не быть осторожнее, Мили? Любовь моя... Почему ты такая?.. Как мне уберечь тебя там, в большом мире, когда мы вернёмся туда? Там, где при дворе сотни ушей и глаз?.. О Свет Несущий, защити её, ведь она так любит тебя, вознося тебе свои молитвы... Если ты и вправду таков, каким она видит тебя, если и вправду ты даёшь ей эту силу... Если ведьмы — твои подданные... Я только об этом молю тебя, и да простит меня Господь, если это грех!

Между тем парень в замешательстве пожал плечами:

— Н-ну... Если так, госпожа, то конечно...

Милица слабо улыбнулась.

— Малыш, я же не требую от тебя отречения от церкви. Я помогла тебе просто потому, что пыталась спасти себя и этого лорда. Скажу честно, на самом деле я очень испугалась... А ещё мне стало тебя жалко. Думаю, если бы Свет Несущий был против, вряд ли у меня что-то получилось, не так ли? — девушка подмигнула больному. — Так что ты в полной безопасности.

— Спасибо вам... — с чувством произнёс паренёк.

— Есть хочешь?..

— Да! — он отчаянно закивал.

— Вот и замечательно! Думаю, Фрэнки тоже голоден. А, Фрэнки? — Мили с улыбкой повернулась к своему неутомимому переводчику.

Её тут же обняли за плечи:

— А ты думала... — мурлыкнул он. — Больше, чем этот серый волк!

Девушка рассмеялась.

— Обжоры! Подожди, сейчас я принесу остатки завтрака...

Она мягко высвободилась из его рук и отошла к печи, а мальчик испытующе глянул на Фрэнсиса.

— Госпожа ваша жена?

— Да.

— Какая красивая... — грустно вздохнул оборотень. — И добрая... Как замечательно, что я не смог причинить ей зла! А вы тоже колдун, правда?

Фрэнсис усмехнулся.

— Учусь.

— Я знаю одну колдунью. Она помогает нашей стае...ну, то есть, таким, как я. Чтобы мы не сразу теряли разум, перекидываясь...чтобы успевали убегать подальше в лес... Подманивает нам оленей...и тогда мы всей стаей охотимся на них. Она хорошая. Она лечит нас, если с нами что-то случается на охоте...только она ни за что бы не смогла снять проклятье с любого из нас! Можно, я ей расскажу о вашей фрау? Можно?

— Это решать фрау, — нейтрально ответил рыцарь.

— Эй, к столу! — позвала от печи его милая. — Фрэнки, дай мальчику какую-нибудь рубашку...

Лорд подошёл к сундуку у стены, куда Милица ещё осенью, починив и постирав, убрала всю ненужную одежду, оставшуюся от прежних хозяев, и быстро выбрал там широкую рубаху до колен и мягкие штаны.

— Натягивай! — протянул юноша вещи гостю, а сам подошёл помочь девушке.

— Ты слышала, что он сказал?

— О ведьме при стае? Да.

— И что? — Фрэнсис внутренне весь напрягся.

Милица с улыбкой провела по его волосам, убрав упавшую на лоб прядь.

— Я же уже пообещала, что выйду за тебя замуж, — мягко напомнила она. — А ты пообещал не мешать мне заниматься магией.

— И я не отступаю от своего слова, — граф улыбнулся в ответ, целуя её ладонь. — Ты будешь общаться, с кем только пожелаешь. Ну, где он там? — нетерпеливо обернулся рыцарь к их гостю.

Мальчик уже неуверенно, подтягивая слишком большие для него штаны, направлялся к столу.

Надо сказать, трапеза была довольно скудна: остатки холодной варёной оленины и остывшие оладьи со сметаной.

Всё, что осталось от завтрака.

— Мало? — огорчённо спросила Мили. И вдруг, озорно тряхнув головой, так, что волосы разметались по плечам, заявила:

— Была не была! Раз уж у нас сегодня такой волшебный вечер, я попробую похулиганить! Будет у нас праздничный ужин!..

Девушка сосредоточилась, медленно закрыла глаза, вытянула руки над столешницей — и воздух под потолком заколыхался прозрачным маревом, откуда-то потянуло соблазнительными запахами... Секунда — и в струящемся овале медленно появилось огромное золотое блюдо, плавно приземлившееся на середине стола. Там, в печёных яблоках, важно возлежал жареный поросёнок. Рядом опустился поднос, доверху полный белого рассыпчатого хлеба; со звоном плюхнулись серебряные кувшины; прилетела дымящаяся соусница; кокетливо пропыли к краям столешницы тарелки с жареными гусями...и с грохотом рухнула мимо стола ваза, наполненная восточными сладостями. Халва, засахаренные фрукты и ещё неведомо какие изыски кулинарного искусства раскатились по половикам.

Марево над столом, померцав, исчезло.

Милица вздрогнула, раскрыла глаза и виновато глянула на мужчин:

— Простите. Утратила контроль.

Фрэнсис и паренёк ошеломлённо смотрели на всё это изобилие и на его виновницу. Мальчишка — тот и вовсе рот раскрыл.

Ведьма протянула руку Фрэнсису через стол:

— С днём рожденья, мой рыцарь!

Юноша только и мог нежно накрыть её ладонь своей.

— Откуда это всё? — наконец нашёл он слова.

— Не знаю, — рассмеялось это невозможное создание. — С чьего-то стола! Вот у кого-то, должно быть, переполох!.. Куда половина блюд подевалась? Ну, где-то исчезает, а где-то появляется!

— Ах ты, плутовка! — с шутливой укоризной покачал головой Фрэнсис, целуя пальцы возлюбленной. — Воришка несчастная...

— Заметь, я так поступила в первый раз, — возразила Мили. — И ведь у тебя день рожденья...

Он чуть сжал её руку.

— Я понимаю. Прости, если обидел... Спасибо тебе, моя прекрасная ведьма!

В кувшинах оказалось вино, и, под весёлые разговоры, под смех, были наполнены кружки, завязалась беседа, воздали должное угощенью — и разошлись спать уже далеко заполночь, когда Мили строго заметила, что не годится ребёнку так мучить себя, да ещё и после стольких треволнений.

Этой ночью Фрэнсис шептал Милице много бессвязных нежностей, и она отвечала ему сумбурными признаниями. Оба были пьяны и счастливы, и их пылкое бормотание не смолкало до рассвета.

— Я никогда не думала, что встречу мужчину, который станет для меня так же важен, как мой дар! — шептала Милица. — Ты перевернул всю мою жизнь...

— Как и ты мою. Ты её мне вернула! Моя красавица... Я не встречал никого красивее... Никого желаннее... Никого... Никого, кого бы я любил так сильно, как тебя! А ты... Ты меня не любишь... ты меня жалеешь, да? Правда?..

— Ох, Фрэнки... Что я делаю? Я сплю с тобой... кажется, я соглашусь на ребёнка... может быть! Вместо того, чтобы идти в Париж... А мне не хочется... мне хочется быть с тобой... чтобы ты меня обнимал... и обладал мной... чтобы ты любил меня... а ты говоришь, что я тебя не люблю! Это ты меня не любишь... ты любишь Фредерику... Я тебя просто спасаю от одиночества...

— Тс-с... — Фрэнсис прижал палец к её губам. — Понимаешь... Фредерика... Она не умела играть в шахматы... не была такой... опьянительной... Она... она не была тобой. Боже мой, если бы я женился на ней, а потом встретил тебя... я бы с ума сошёл!

— Мы говорим нехорошие вещи... Так нельзя... — бормотала Милисента, прижимаясь к Фрэнсису...

— Может быть... Но мы же говорим правду! — возражал юноша. — Если бы я встретил тебя и не мог быть рядом... да, от одной мысли можно с ума сойти!

— Ты бы на меня и не посмотрел! — смеялась девушка. — Мы бы просто не заметили друг друга... Стал бы ты обращать внимание на крестьянку? Да ещё если рядом любимая женщина?

— Ты говоришь о страшном, — уткнувшись носом в её шею, пробормотал Фрэнсис. — Пройти рядом с тобой и даже не узнать, что это ты... Нет... Родная... Такого быть не могло!

— Да очень даже могло!

— А я говорю тебе — не могло!

— Да почему же?

— Потому что это судьба! Я это понял... Я не смог бы так быстро позабыть Фредерику... и полюбить другую... тем более ведьму, тем более простолюдинку... Я вообще не должен тебя любить... а я люблю... значит, это судьба!

— Фрэнки, Фрэнки... Ты прав... Будь иначе, я не лежала бы с тобой в одной постели... — Мили обвила его руками. — Я бы думала только о Франции и считала дни до весны, когда растает снег на перевалах...

— О, я считаю! — выдохнул в её волосы Фрэнсис. — Откроются перевалы, и мы сможем ехать. И я покажу тебе когда-нибудь ланды и скалы Элчестера...

— Ох, только не в Элчестер! — вырвалось у Милицы.

— Почему? — Фрэнсис от удивления даже отстранился.

— Я не смогу спать с тобой в постели, о которой мечтала Фредерика... Это чудовищно...

Они замолчали, словно придавленные грузом последних слов. За окном постепенно светлело небо. Фрэнсис и Милисента лежали, обнявшись, и напряжённо, внимательно, смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами. Сказав с поразительной лёгкостью то, о чём месяцами молчали. Ошеломлённые своим диалогом, чувствуя, как выветривается хмель...

— О, Свет Несущий... Фрэнки... — тихо выдохнула Милица. — Неужели нам обоим надо было напиться, чтобы наконец заговорить о любви? Так ты меня любишь?..

Фрэнсис прикусил нижнюю губу, почти с мукой глядя на девушку.

— Да, — тихо ответил он. — Очень люблю. Но давай пока не будем говорить об этом, ладно?

— Почему? — изумилась Милица. — Я тоже... Тоже люблю тебя! Я...

Фрэнсис прикрыл её рот ладонью.

— Прошу тебя, Мили! Потому что ты права о Фредерике... И я наговорил много лишнего о ней...чего на самом деле не думаю. Я был пьян, меня захлестнули чувства... а я ведь по-прежнему люблю её, мою голубку, и её память свята для меня! И... Боже мой, Мили, не заставляй меня сравнивать!

— Понимаю... — девушка грустно опустила голову.

Молодой человек яростно схватил её за плечи, издав сдавленный полу-стон, полу-рычание.

— Да нет же, любимая! Ты для меня не простая "защита от одиночества"! Чёрт побери...я не знаю, как тебе объяснить! Я обеих люблю... Но она мертва, а ты нет!.. И я боюсь тебя потерять. И боюсь оскорбить её память! Я... Ох, Мили...

Фрэнсис измученно уронил голову на подушку.

— Пойми...я говорил о судьбе. Я в самом деле так думаю, просто...просто мне нужно время. Дай мне время, родная. Дай мне любить тебя, не мучаясь сравнениями...а для этого...позволь мне пока не говорить с тобой о любви. Разве тебе не довольно, что я хочу на тебе жениться?

— Мне было бы довольно и меньшего, — нежно ответила Мили, осторожно проводя рукой по волосам любимого.

— Меньшего не довольно было бы мне, — возразил юноша. — Я должен знать, что не потеряю тебя!

— Кто знает, что ожидает нас в будущем? — пожала плечами Милица. — Мы можем лишь делать всё зависящее от нас, чтобы беречь друг друга...

Граф порывисто прижал к себе возлюбленную.

— Господи...ты права... Но не говори так!

Они долго лежали, обнявшись, пока их не сморил сон. И солнце, заглянув в окно, впервые застало их спящими...

Глава XV

Мальчишка ушёл после завтрака. Как ни уговаривали его хозяева остаться и не пробираться по зимнему лесу в такую даль, парень настоял на своём. Для него, видите ли, такое не впервой. Тем более, тут до деревни день ходу, если знать лесные стёжки. К вечеру дойдёт.

Милица укутала его потеплее в один из разбойничьих полушубков, выдала бараньи сапоги, уложила в корзинку остатки вчерашнего пиршества и отпустила с тяжёлым сердцем.

Они стояли на крыльце и смотрели, как скрывается из виду за деревьями спина подростка.

Фрэнсис обнял напряжённые плечи любимой:

— Родная, мы сделали для него всё, что могли. Он дойдёт.

— Я знаю, — вздохнула Мили. — Просто зимний лес полон опасностей.

— Из тебя выйдет прекрасная мать, — усмехнулся граф. — Только ты не раз разозлишь ребёнка своей заботой!

— Я же ведьма, — тоже усмехнулась в ответ Милица, поворачиваясь к собеседнику. — И моя забота будет незаметной. Возможно, малыш и не заподозрит! Мне будут шептать о нём ветер и вода, травы и листья, свет и полёт облаков...и они же придут на помощь по моему приказу!

Фрэнсис, рассмеявшись, приподнял девушку, снизу вверх заглядывая ей в лицо.

— Ты чудо! Я жалею других мужчин, у которых жёны — обычные смертные. Значит, мне подарят наследника? Это уже точно? И никаких "может быть"?

Милица вздохнула и с улыбкой запрокинула голову, глядя в небо.

— Точно! — наконец ответила она. — Обещаю. Но мы договорились подумать об этом весной, а не посреди зимы, помнишь?

— Помню... — с шутливой покорностью вздохнул Фрэнки, осторожно опуская Мили обратно на крыльцо. — Ещё так долго...

— Неужели мы не найдём, чем заняться? — Милица фыркнула от смеха.

— О, вовсе нет! — живо возразил лорд. — Если моя госпожа полагает, что я успокоюсь её согласием, она глубоко ошибается!

— О! Меня пугают...

— Нет, ставят в известность о предстоящем! Милая... — Фрэнсис посерьёзнел. — Во Франции ты должна будешь разговаривать с людьми... Я представлю тебя ко двору, как графиню. Ты должна владеть французским, как норманнская леди, и держаться в кругу придворных дам, как равная! О, не потому, что я постыдился бы! Для того, чтобы тебе самой чувствовать себя достойно... Нет ли у тебя какого-нибудь заклинания, что помогало бы быстрее обучаться?..

Милица нахмурилась.

— Если оно и есть, я о нём не знаю, — призналась она. И тут же улыбнулась: — Но мы всё равно попробуем!

Обменявшись ещё несколькими шутками, молодые люди расстались: Фрэнсис пошёл обновить очищенную вчера с таким блеском площадку для фехтования, а Милица обронила туманное замечание, что ей тоже надо поупражняться: в магии...

Несколько часов спустя, когда лорд, разгорячённый и проголодавшийся, подходил к дому, до него донеслись отдалённые крики. Кричала Милица, временами переходя на панический визг.

Обнажив меч, Фрэнсис, увязая в снегу, помчался на крик. Его удивляло, что лес наполняет мирная тишина, и никаких других звуков, кроме отчаянных призывов, не раздаётся.

— Мили! Мили, где ты?!. — звал юноша.

— Фрээээнкииии!!!! — послышалось откуда-то сверху.

Он поднял голову — и невольно выронил оружие.

Высоко на ели, обхватив руками ветку, болталась его ненаглядная, судорожно цепляясь за несчастный сук, с которого осыпался весь снег. Девушка пыталась подтянуться и сесть, но ветвь была слишком тонкой, и у ведьмы не получалось...

— Фрэнки, сними меня! — донеслось из поднебесья. — А-а-а!!! Я же упаду-у-у!..

Граф невольно расхохотался, глядя на эту картину. Милица болталась на ёлке, как рождественская колбаска...

— Как ты там оказалась?

— Ты меня снимешь или нет?.. Аааай!.. Высоко же! Я высоты бою-у-у-сь!!!

— Как ты там оказалась, горе моё?.. — повторил вопрос юноша, обречённо вздыхая и приступая к штурму хвойного дерева.

— Я же говорила, что практикова...ай!!!! — Мили судорожно дёрнулась, так, что ствол ходуном заходил. — У меня всё получается, кроме этих треклятых чар полёта, а всё потому, что я высоты боюсь...мама!!! Я снова в заклинании ошиблась...я...я в ёлке застряла...

— Да уж вижу, — давясь смехом, ответил Фрэнсис, продолжая восхождение.

— В смысле, я не застряла... Она по пути подвернулась...очень кстати...потому что заклятье кончилось...и было высокооо! Ай!.. Фрэнсис, у меня руки устали, я упаду!..

— А ты не можешь повторить это своё заклятье, чтобы плавно опуститься?

— Я боюсь!.. — заорала Милица, сползая по ветке вниз.

Ветка опасно кренилась и потрескивала.

— Сможешь, перебирая руками, подобраться к стволу? — спросил спасатель, утвердившись на двух прочных сучьях и придерживаясь рукой за третий, прямо под веткой, где болталась девушка.

— Я попробую... — всхлипнула Мили.

Когда она наконец добралась до ствола, граф осторожно перехватил её за талию, и Милица разжала судорожно сведённые пальцы.

Она приникла всем телом к молодому человеку, тяжело дыша, а он удерживал её, с трудом балансируя на ветвях.

— Отдохнула? — через минуту спросил он. — Держи меня за шею, вместе спустимся.

— Нет...я сама. Я умею...я не могла только до ствола добраться...но ты мне всё равно помогай!

Через пять минут осторожного спуска Фрэнсис с облегчением спрыгнул в мягкий снег и поймал прыгнувшую следом Милисенту.

— Прости, — потупилась она. — Это было глупо, да?

— Птичка моя... — только и ответил ей молодой лорд.

— Ты меня вечно спасаешь после этого проклятого полета! Сначала болото, теперь ёлка эта...колючая!

— Научишься, — тихо ответил Фрэнсис. — А пока идём домой. Завтра Рождество, дорогая. Или ведьмы его не справляют?..

— Ну... — Мили озорно фыркнула. — Кто как. Кое-кто говорит, что это волшебный праздник, и нельзя пропускать такую насыщенную колдовскими силами ночь; кто-то, напротив, полагает, что ведьме, преданной Свет Несущему, не годится отмечать столь важное для наших врагов событие... У нас дома всегда справляли. Правда, и ведьм в нашей семье до сих пор не было... Пекли пирог, дарили подарки, гадали... Так что мы тоже повеселимся! Это очень красивый праздник, чтобы позабыть о нём, даже если он тебе и не по нраву... Правда, у ведьм тоже есть красивые праздники...

— Например?

— Вальпургиева ночь, дорогой... — шепнула Милица. — Или ночь на Всех Святых... Будешь смеяться, но я ни разу не была ещё на этих знаменитых торжествах нечисти! Отмечаю тихо, сама для себя...

Фрэнсис с улыбкой покачал головой.

— Ближайшую Вальпургиеву ночь отметим вместе?

— Великолепная мысль!

— Так католик и ведьма жили долго и счастливо, и ни Бог, ни Дьявол не могли встать между ними... — нараспев, на манер сказки, продекламировал Фрэнсис, обнимая Милицу за плечи и уводя к дому. И Мили с тихим смехом прижалась к плечу своего любимого.

Остаток дня оба провели в весёлых приготовлениях к Рождеству. Украшали горницу хвойными ветками и можжевельником, под потолком протянули гирлянду из шишек, которые Мили с помощью морока превратила в золотые и серебряные шарики. А когда стемнело, зажгли свечи, и Мили со смехом гадала: лила воск на воду, пускала ореховые скорлупки...

Фрэнсис принимал горячее участие, вышучивая все предсказания.

— Вот сейчас узнаю, какой у меня будет муж: добрый или злой, — хохотала Милица. — Надо открыть погреб и свесить туда ногу... И ждать, когда погладят...

— Я тебе их и так поглажу... Без погреба! — веселился Фрэнки.

— Если рука будет холодная и гладкая — значит, злой, — продолжала дурачиться Мили. — А если тёплая и пушистая...

— ...значит, в погребе кот сметану ворует!

— Зануда! — во Фрэнсиса тотчас же полетела подушка — и через секунду горница превратилась в запасную площадку по фехтованию. На подушках.

Пух и перья летели во все стороны, Мили и Фрэнки скакали по нарам и лавкам, мутузя друг друга тяжёлыми мягкими думочками, оглашая избу взрывами хохота и шутками — и золотое пламя свечей испуганно колыхалось в такт "поединку".

Наконец оба, измучавшись, рухнули на постель и некоторое время просто лежали, взявшись за руки и тяжело дыша. А потом все дневные приключения взяли своё, напомнил о себе голод, со стола были изгнаны все принадлежности гадания, водружён огромный рождественский пирог и разлит в кружки ароматный зимний чай.

— С Рождеством! — сказала Мили.

Они кинули в очаг, по старинному английскому обычаю, веточку плюща и остролиста на счастье, и долго молча сидели, глядя на огонь. А потом легли спать и быстро уснули, прижавшись друг к другу, словно утомлённые дневными проказами дети.

И утро было звонким и морозным, словно горящая на солнце льдинка, и были свежие ягоды на столе, и известным способом похищенный с чьей-то трапезы гусь, и постройка ледяной горки...а под вечер Мили попросила рассказать ей какую-нибудь легенду...

Фрэнсис сидел перед огнём, привычно обняв за плечи любимую, и на несколько минут задумался, о чём же рассказать...

— О рыцарях Круглого Стола, — попросила Мили. — Мне очень нравятся эти предания.

— Тогда пусть это будет история про любовь, — улыбнулся граф. — Я расскажу тебе о сэре Гавейне и леди Рагнелл...

Мили слушала, затаив дыхание, и Фрэнсис негромко говорил о тёмном лесе Инглвуд, о страшном зачарованном чёрном озере в чаще, и о мрачном замке, что высился над скалами, поднимавшимися из опутанных чарами вод...

Он не сразу заметил, что Милица перестала слушать. Глаза её расширились от непонятного испуга и растерянности, она прижала руку к губам — и вдруг расплакалась.

— Мили... Мили, господи, что случилось? Что с тобой? — встревожившись, спрашивал юноша, беспомощно пытаясь понять, что же в этой легенде могло так расстроить его любимую.

Она бросила на него отчаянный, горький взгляд, и быстро что-то спросила.

Глаза Фрэнсиса расширились.

Он не понял ни слова.

— Не может быть... — выдохнул юноша. — Только не сейчас...о нет!

Они смотрели друг на друга, ошеломлённые, беспомощные, отчаянно схватившись за руки — и вдруг порывисто обнялись, словно неведомая сила, лишившая их разговоров, грозила вот-вот умчать и самих на разные концы света.

Фрэнсис держал в ладонях лицо любимой, погрузив пальцы в её волосы, и душа его сжималась от боли: девушка так близко, и словно за тысячи миль отсюда...

— Фрэнсис... — нежно произнесла она его имя. И тихо выдохнула ещё одно слово.

— Любимая... — так же тихо ответил лорд.

Они сбивчиво и трепетно шептали друг другу ласковые слова, осыпая их скользящие лепестки дождём пронзительной нежности, доверяя рукам и губам досказывать остальное, и — светом глаз — разгоралось понимание, что им не нужны разговоры, чтобы понять главное...

Мили осторожно прижала его ладонь к своему сердцу.

— Родной... Ты обещал учить со мной французский, чтобы я походила на леди...

Из этой фразы Фрэнсис уловил лишь слова "леди" и "французский", но их было довольно, чтобы он понял просьбу. Глаза его разгорелись от предвкушения.

— Итак, моя ненаглядная, не станем откладывать занятия!

Через несколько дней Мили уже безошибочно определяла, на каком языке разговаривает в данный момент Фрэнсис: на английском или французском. Английские фразы она понимала с удивительной легкостью, словно большая часть слов спокойно дремала в памяти, и её нужно было только разбудить... Фрэнсис и сам поражался, как, в свою очередь, легко начинает понимать словацкий, лишь дав себе труд вслушаться в разговор любимой — а он вслушивался, и с немалым усердием! Часто оба, волнуясь и коверкая слова, пытались заговорить на языке другого, и беседы их день ото дня становились оживлённей и ярче...

С французским оказалось сложнее — возможно, потому, что раньше граф никогда не говорил на нём при девушке, — но Фрэнсис с упорством продолжал занятия, "осчастливив" Милисенту ещё и немецким: "Мы сейчас в немецких землях, а ты такая способная, солнышко моё"...

Манеры, геральдика, история. Рыцарь всерьёз занялся превращением крестьянки в знатную госпожу, и она старалась помочь ему, как только могла: своим усердием и ответственностью.

Молодой человек пытался освоить магию, и Мили начала с целебных трав, поскольку колдовства тут меньше всего, а результатов добиться можно было довольно быстро — и Фрэнсис старательно запоминал, заучивая простые магические формулы, которые позволяла ему узнать наставница.

Между тем точили о лес свои зубы рождественские и крещенские морозы, январь затянул заиндевевший воздух тонким хрустящим шёлком, и, наконец, февральские ветры задули в свои ледяные горны, созывая в обратный путь снежных духов — и те позёмками мчались за посланцами зимы, отбывающей на север.

И вот оттаяли небеса, покрылись чёрной ноздреватой коркой макушки сугробов, терпко и пьяняще запахла потемневшая кора деревьев, насквозь пропитавшаяся вешней влагой, а солнце лучами разметало плотные серые тучи. Оно сияло, радостное и молодое, умытое сырыми мартовскими ветрами.

Крыша домика блестела искристой бахромой сосулек, и Мили, смеясь, подставляла ладони капели, собирая юную весеннюю воду. На вершинах гор ещё лежал снег, но каждая капля, каждый порыв ветра шептали: скоро откроются перевалы...

Синие тени сплетались с чёрными, воздух лучился...

Милица уже столь изящно изъяснялась на английском, словно владела им от рождения.

— Какая ранняя здесь весна, — удивлялась словачка. — В наших краях март суровей... А тут к апрелю сойдёт снег!

Апрель не обманул их ожиданий: снег сошёл, деревья окутались прозрачным зелёным облаком, а потом заструился аромат диких яблонь... Украсились белыми пушистыми зонтиками соцветий рябины...

Фрэнсис приносил Милице из леса огромные белопенные букеты, и она украшала ими стол, а по вечерам юноша и девушка садились на крылечке и, взявшись за руки, смотрели на ясные весенние звёзды в голубом тёплом небе... Вставала огромная золотая луна, звенели сверчки, воздух был свеж и прозрачен, и тени от лунного света контрастно и чётко ложились на траву...

С весной пришли новые заботы. Фрэнсису пришлось замазывать трубу и заменять подгнившие за зиму доски. Мили вымыла окна, просушила и проветрила все вещи и постели. Приставив лестницу, оба залезли на чердак и впервые тщательно его осмотрели. Мили выскребла оттуда горы пыли и паутины, распахнула чердачное окошко — и дом словно облегчённо вздохнул, когда солнечный весенний свет наполнил все его тёмные уголки.

— Знаешь, тут вполне можно сделать ещё одну горницу, — заметила Милица. — А если сложить ещё одну печь, то даже и спальню... Для гостей, или детскую...

Граф с восторгом поддержал эту идею, и судьба чердака была решена.

— Сейчас начало весны. У нас хватит времени, дорогая. Если я не буду сидеть сложа руки...а я не буду... — мурлыкнул он, заключая её в объятья, — то к холодам наш дом превратится в роскошный двухэтажный дворец!

— Только не забудь построить внутреннюю лестницу на эту верхотуру! — смеялась ведьма.

Следовало утеплить конюшню, наточить проржавевшую косу, чтобы к травостою было чем запасать корм для коня, раздобыть грабли...

— А ещё нам надо своё молоко! — заявил однажды молодой хозяин. — Я всю зиму мечтал о свежем молоке, хотя твои настои и отвары восхитительны...

— Значит, нужна корова! — усмехнулась Милица. — И тогда, мой дорогой, будет тебе не только молоко! Будет и масло, и сметана... А сыр! Я делаю замечательный сыр!

— Тогда нужны и поросята! — подхватил Фрэнсис. — Нет ничего лучше к столу, чем копчёный свиной окорок...

— ...и жареная птица! — продолжила Мили. — Тогда нам и курятник нужен... И поле, чтобы своё зерно было...

— Тут неподалеку есть какое-то заброшенное поле, — невинно заметил юноша. — Раньше там, похоже, росла пшеница. Ещё у тех хозяев, что жили тут до разбойников...

— Хлеб на засев можно купить, — улыбнулась волшебница. — Всё можно купить. Деревня же неподалёку! Дойти до дороги, и там часа два...помнишь, тот волколак говорил? Туда и обратно пара дней...

— Так мы съездим? — улыбнулся Фрэнсис. — И моя хозяюшка поможет мне выбрать? Потому что, увы, графы не разбираются в крестьянских премудростях...

— Поможет, поможет! — смеялась Милица, запрокидывая голову.

Оба словно позабыли о том, что их ждёт дорога, что давным-давно открыты перевалы. Куда интереснее оказалось обсуждать, что они ещё могут вместе сделать для своего дома...

Это действительно был их дом, с которым они сжились, о котором заботились и который украшали. Дом, что полюбил их и не хотел отпускать. Мили устроила во дворе прелестный цветник, купив в ближайшем городке какие-то незнакомые Фрэнсису семена, когда молодые люди бродили по рынку, выбравшись за покупками. Фрэнсис нагрузил Уголька большими головками сыра, связками пахучих колбас и двумя мешками зерна. И не удержался, порадовав Мили серебряными серьгами.

— У нас будет волшебный урожай! — смеялась колдунья. — Не хватало ещё, чтобы мой рыцарь пахал и сеял! Я сама этим займусь...

— И это будет, как в сказке, за одну ночь?

— Урожай за одну ночь не обещаю, но колосья взойдут!

Рукам Милицы откликалось всё, что растёт и цветёт. Травы наливались силой, если она прикасалась к их семенам; пшеница заколосилась золотой волной, словно озимые, всю зиму ждавшие весны; цветы распускали яркие головки, и вокруг них вились пушистые шмели. Вновь свежие пучки колдовских растений протянулись гирляндами под потолком, на молодых грядках во дворе набухали овощи, созревая за ночь...

Вся природа радовалась Милисенте и ластилась к ней.

...Было лучистое тёплое утро, когда солнце, пронизывая рассеянную дымку голубого воздуха, золотит пух юной листвы и душистых ивовых серёжек.

— Я хочу пойти сегодня на наше место! — с улыбкой попросила Фрэнсиса Мили.

"Нашим местом" они звали вершину скалы на той стороне пропасти, разделявшей долину.

— Надолго? — оживился Фрэнсис.

— До самого вечера! — весело ответила девушка. — Если ты не против, то я складываю еду в корзинку...

— И ты ещё спрашиваешь!

Рыцарь рассмеялся, обнял и закружил Милисенту. И её пышные волосы тяжёлыми волнами упали на его грудь и плечи.

— Знаешь, зачем мы туда пойдём? — шепнула она.

— Боюсь поверить.

Милица покраснела и уткнулась лбом в тунику любимого, пряча смущённую улыбку.

— Ты прав. Я хочу, чтобы это случилось там, где небо совсем рядом, и откуда видно наш дом... Мне всегда хотелось лежать рядом с тобой в траве на краю пропасти, и смотреть в небо, где кружат орлы. Потому что в твоих объятьях мне кажется, что я сама летаю...

— Счастье моё, — Фрэнсис нежно прикоснулся губами к её лбу. — Поверишь ли, мне всегда хотелось того же. Быть с тобой там, на древних камнях, высоко над долиной, где ждет нас дом... Но осенью и зимой, увы, такие мечты были неосуществимы...

— А сейчас мы пойдём туда, чтобы позвать в этот мир новую душу... — зачарованно прошептала волшебница. — Да, эти две мечты должны были осуществиться только так... Только вместе...

— Ты давно не пьёшь траву? — осторожно спросил юноша. — Первый день?

— На самом деле её срок кончился около недели назад. Но... — девушка покраснела. — Скажи, родной, ты имеешь понятие о том, что у женщин есть такие...особенные дни...

— Когда им нельзя посещать церковь? — с усмешкой уточнил он. — Когда они бывают нечисты? Конечно, имею. — И с шутливым недовольством проворчал: — Ещё бы я не имел, когда десять дней назад ты к себе и пальцем не давала притронуться! И так раз в месяц...

— Вот видишь, ты сам ответил на свой вопрос. Первую неделю после этих дней глупо даже думать о ребёнке! К тому же могло ещё сказываться действие зелья... А сегодня, я полагаю, можно попробовать, милый! Если ты не передумал...

— Я?.. Так, быстро собирайся, и идём! — Фрэнсис сграбастал свою ненаглядную в охапку, быстро поцеловал в губы и вручил корзину. — Там должна быть еда, и побольше! Потому что нам придётся потрудиться, золото моё!

Сборы не заняли много времени. Больше отняла дорога: через звенящий от брачных песен птиц лес, через хмельные от солнца весенние луга в мелкой россыпи цветов, где Милица собирала букеты и плела венки...

Ели тихо качали в вышине мохнатыми лапами, осыпали пушистую мелкую порошу белые соцветия рябин, молодой папоротник цеплялся за ноги — в сырых низинах, где рокотала река, перекатывая гальку прозрачными холодными волнами.

Тут, у брода, они наполнили фляжку и перебрались по камням на обрывистый крутой берег. А дальше — по скалам и валунам, вверх и вверх, к щедрому теплу солнца, к высушенной его дыханием макушке горы.

Плоскую площадку густым ковром покрывали длинные золотые пряди прошлогодней сухой травы. Сквозь них начинала пробиваться нежная молодая травка, и золото ушедшего сливалось с ярким изумрудным горением нового...

Неприступная скала, вздымавшаяся над головами, источала тепло, как печка. Ветер, прилетая из долины, нёс свежесть и тонкий аромат цветущей ивы. Воздух лучился голубой дымкой, словно в нём растворилось солнце.

Отсюда их дом казался совсем крохотным, а окружавшие его постройки — не более чем россыпью детских кубиков.

— Какое всё же чудесное место... — тихо вздохнула Милица, опуская корзинку с едой на землю. Фрэнсис расстилал на траве плащ.

— Ты так говоришь, родная, словно прощаешься с ним.

— Фрэнки... — вздохнула Мили. — Что бы мы ни говорили о втором этаже, о хозяйстве и поле...мы же оба понимаем, что это мечты. Сказанные вслух мечты. Потому что и тебе, и мне нельзя остаться. Потому что мы должны уйти. И мне больно... Я привязалась к нашему дому, а он привязался к нам...

Она села на плащ и долго задумчиво смотрела в долину. Фрэнсис сел рядом и обнял её за плечи.

— Скажи мне, дорогая, а почему ты ждала весны? Если бы мы решились зимой, миновала бы уже треть срока! У меня были свои соображения, но мне интересно, совпадают ли они с твоими...

— Ну, как же, Фрэнки... — немного растерянно проговорила Милица, изумлённо глянув на рыцаря. — Весной по горам можно пройти дальше, в альпийские долины. И ты прав: понеси я в декабре или, того лучше, в ноябре, прошла бы уже треть срока, и мне с таким животом отправляться через перевалы? Как ты себе это представляешь, дорогой? А сейчас мы быстро доберёмся до места, и никто даже не заподозрит, что ваша спутница, сэр рыцарь, беременна! Думаю, мы успеем за первые три месяца, когда о будущем ребёнке знает только мама! — девушка улыбнулась. — И очень часто не подозревает даже папочка!

— Полагаю, не в нашем случае? — шутливо нахмурился Фрэнсис. — Потому что, счастье моё, мы никуда отсюда не уедем до тех пор, пока не будем уверены, что у нас получилось...

— Я согласна, дорогой, тут нам не о чем спорить! — рассмеялась Милица.

— А теперь подумайте, моя леди. Я знаю, что вы носите моего ребёнка. И вы полагаете, что я потащу вас через горы?..

— Но первые три месяца вполне...

— Даже не думайте, моя госпожа! — он поцелуем закрыл Милице рот и, обняв, осторожно уложил на плащ, а сам устроился рядом.

— Но, Фрэнки... — Мили теряла ясность мыслей, потому что пальцы любимого уже скользили по её телу. Она подняла руки над головой, и Фрэнсис, подчиняясь этой безмолвной просьбе, снял с неё одежду.

Прикосновение прохладного ветра и жарких лучей к коже... Нежные ладони мужчины... В глазах Милицы всё туманилось от неистового желания.

— Ты что-то хотела сказать?.. — с усмешкой полюбопытствовал лорд.

Милица лихорадочно, почти яростно, развязывала его блио, пока он губами ласкал её лицо и шею, и, справившись со всеми крючками и завязками, отшвырнула подальше. Из туники и штанов граф высвободился сам.

Девушка тут же обвила его руками, приникла к тёплому телу, принялась целовать с жадностью трёхлетнего воздержания, и этот огонь почти мгновенно передался мужчине. Они покрывали друг друга поцелуями, нежно прикусывали соски, лизали шею, грудь и живот...

— Фрэнки... — умоляюще прошептала она. — Ну пойми... Малыш родится зимой, в январе. Наверное, после Крещения... И даже если бы и не зимой... Ребёнок должен окрепнуть. Это значит, если мы не уйдём сейчас, мы останемся здесь ещё на два года. На два года, родной!

— Ничего подобного, — нежно возразил Фрэнсис. — Самое меньшее, на четыре. Ты согласна остаться здесь на четыре года?

— На четыре года? — Милица задержала дыхание, обнимая Фрэнсиса за шею. Он бережно и игриво ласкал её, ожидая ответа. И девушка нежно привлекла любимого к себе, позволяя ему проникнуть в тёплую ждущую глубину.

— На четыре года, — сама ответила она, открывая свои губы навстречу его губам.

Утолив первую страсть почти мимолетным, нежным соединением перед долгой любовной игрой, они легли рядом, и Фрэнсис гладил спину своей ненаглядной.

— Мили... — тихо заговорил он. — Ты можешь не соглашаться... Но если года через три я попрошу тебя ещё об одном ребёнке?..

— И мы останемся здесь, в общем, где-то лет на семь? — хмыкнула она в сложенные подушечкой подо лбом руки.

— Если ты не против...

Она рассмеялась, повернувшись навстречу его рукам.

— Фрэнки, милый! Ну какой же ты странный! Конечно же, я не против! Провести ещё целых семь лет, как эти чудесные месяцы. Рядом с тобой... Я ведь люблю тебя, нежный мой! Носить твоих детей... Видеть, как наш сын учится ходить, услышать, как впервые заговорит... И сейчас знать, что я принимаю тебя, чтобы родить нашего первенца...и впереди почти десять лет...это совсем не то, что думать: "Возможно, этот ребёнок единственное, что останется у меня от человека, которого я люблю всем сердцем!"

— А у нас будет сын?

— Да. Обещаю как ведьма! — рассмеялась Милица. — Твой наследник... Такой же Козерог, как ты. Такой же умный, гордый и благородный! Я выбрала эти апрельские дни ещё и поэтому... А второй родится девочка.

— А как же твоя мечта о парижских колдуньях? — пробормотал юноша, сам не смея поверить своему счастью.

— Магии можно учиться где угодно. Получалось же у меня как-то до сих пор и без Парижа!

— Да уж! — не удержался от смешка Фрэнсис, вспомнив ёлку.

— Я шла к ним, потому что мне некуда было больше идти, Фрэнки. Я надеялась найти там друзей и поддержку, найти новую семью. Зачем мне Париж, если мой дом здесь? Здесь мужчина, которому я нужна, нужны мои дети... Так зачем мне куда-то бежать? Я с удовольствием осталась бы здесь навсегда!

— Родная... Я думал об этом в ту самую ночь, когда мы впервые разделили постель. И сказал тогда себе, что мечты неосуществимы... А теперь я считаю, что наша жизнь здесь, наши планы, наше общее будущее — единственная реальность, а всё остальное — глупый бред и фантазии! Я... Я просто не решался предложить тебе...

— Остаться здесь? — Милица широко распахнула глаза. — А как же Элчестер?

— Так ли уж мне нужен этот самый Элчестер? — Фрэнсис грустно и долго смотрел на Милицу. — Меня там никто не ждёт, никто не обрадуется моему приезду... Ты не хочешь входить хозяйкой в дом, который предназначался другой женщине... Мне лишь хотелось, чтобы моим детям был возвращён графский титул...и спасти своего брата! Но, в конце концов, это не самое важное... Не важнее моей семьи... Я никуда не уеду отсюда без тебя и детей. Ты... И они, ещё не рождённые... Я так хочу просто быть счастливым!

— Фрэнки... — Мили обняла юношу, прижала к себе — и он немедленно вновь вошёл в её тёплую, вздрогнувшую глубину. Влюблённые начали привычные слаженные движения, не прекращая серьёзного разговора. — Я сделаю всё, чтобы ты был счастлив. А я счастлива просто от того, что ты рядом...

— Ты ведьма... Моя любимая ведьма... Первую ночь я отчаянно боялся, что ты понесёшь от меня... И безумно обрадовался твоему зелью, хотя всё равно опасался непонятной ошибки... Я так много думал о ребёнке: как бы я поступил, что бы делал, — что опасения как-то странно превратились в мечты. Помнишь, однажды ноябрьской ночью меня осенило, сколько времени мне уже не дают отвар? И вот тут-то до меня дошло, как я жажду услышать от тебя: "Я беременна"! Что ты ошиблась, забыла мне вовремя дать это треклятое снадобье... И тогда я понял, что мне не надо другой семьи.

— Родной... Если бы ты знал, как мне важно это слышать... Ведь что может быть обычней для рыцаря, чем натешиться с крестьянской девкой и бросить?

— Ты не девка, ты моя леди!

— Я даже сейчас немного боюсь... Чувствую себя, как в первый наш раз...такой беззащитной. Вздумай ты бросить меня, беременную...

— Прекрати болтать вздор! — рассердился Фрэнсис. — И прекрати меня обзывать мерзавцем! Честное слово, миледи, я этого ничем не заслужил!

— Прости! — Мили уткнулась в его плечо и полностью отдалась волнам наслаждения. Солнце обрушивало на них свои лучи, ветер свивал незримые покровы, древние камни вливали в их тела глубинную мощь земли, а внизу рокотала река, выплетая над ними радужную сеть брызг...

"Силой небесного огня, яростью неукротимого ветра, мудростью земных недр и чистотой первозданной воды, могуществом любви призываю я душу с надзвёздных путей! Откликнись на мой зов, наполни семя, изливающееся в меня, облекись плотью в моём чреве и обрети жизнь! Заклинаю тебя властью, данной мне Свет Несущим, да обретёшь ты мужское тело и мужской дух! Таинством любви и бытия заклинаю тебя, такова моя воля, да будет так!"

Они двигались в сумасшедшем темпе, прижавшись так плотно, словно хотели сплавить тела. Милица ощущала его в своём лоне, его грудь на своей груди, его язык в своём рту, его спину под своими руками, его бёдра меж своими бёдрами. И ей казалось, что она полностью растворяется в мужчине, теряет себя...

Его воля наполняла её, душа окутывала душу, и оставалось лишь сознание, безвольное и покорное, словно младенец. Которому так тепло и уютно, что не хочется ничего, только чтобы длилось это блаженное состояние...

Перебороть дурман безволия, подогнуть колени, коснуться ими его бёдер, ощутить их тепло, их ритмичные движения, и обвить ногами его поясницу. Повиснуть на любовнике, почувствовать, насколько глубже он стал проникать. И там, куда теперь достигают толчки, всё трепещет и жадно сжимается... В самой недоступной глуби, где возникнет их ребёнок... Куда так недозволенно проскользнул её любимый самым желанным образом, и как ей хочется, чтобы он вошёл ещё глубже...ещё...заполнил всю её, коснулся дна. Не будь такого возбуждения, было бы больно.

Милица уже не стонала, она кричала от наслаждения, и перед глазами стояла темнота. Не было ничего, только тело мужчины в её теле. Он исполнил её желание и наполнил её целиком — тёплым потоком семени. Живого, сильного семени, мягко окатившего сокровенную глубину её чрева. Чрева, ждущего и плодородного, как весенняя земля.

Ещё несколько секунд в девушке всё трепетало, а потом наступило расслабление, и она, разжав сцеплённые на спине Фрэнсиса ноги, обмякла, закрыв глаза. Он тоже лежал без движения, и лишь через минуту оба, не открывая глаз, начали обмениваться лёгкими нежными поцелуями: в губы, брови, лоб...

Юноша улёгся рядом с возлюбленной на плащ, и, запрокинув голову, глядел в небо. Ветер выпивал с кожи солёные бисеринки пота.

Милица положила руку на живот, прислушиваясь к ощущениям. Фрэнсис, заметив, положил свою ладонь сверху.

— Что? — напряжённо спросил он.

— Да вот, низ живота ноет, — усмехнулась негодная девчонка. — Увлеклись немного...под конец! — она весело хмыкнула.

— Что-то не так?

— Всё так, родной. Просто слишком глубоко...

— Зато вернее! — вернул поддразнивание Фрэнсис. И серьёзно добавил: — Нет, правда, всё в порядке?

— Да, милый. Да.

— Как ты думаешь, у нас получилось?

— Не знаю. Знаю только, что ты наполнил меня всю, и так глубоко, как никогда. Снаружи нет ни капли твоего семени, оно всё осталось внутри. Так много тебя — и всё мне... — Милица улыбнулась. — И, если я не ошиблась в подсчёте дней, с сегодняшнего вечера нас станет трое, родной!

— А если ошиблась?

— Тогда ничто не помешает нам повторить, не так ли? — хмыкнула девушка.

— Может, этой ночью? Для верности? — юноша подмигнул, устраиваясь поудобнее.

— Можно и этой ночью, — лениво потянулась ведьма, грациозно изогнувшись всем телом. Фрэнсис не удержался и провел рукой по певучим изгибам.

— У меня самая красивая жена на свете, — шепнул он, уткнувшись носом в её густые волосы. — И я люблю тебя!

— Я тебе не жена, а любовница.

— Любовница — это украшение холла и спальни. Только лишь, — возразил граф. — А жена — спутница жизни. Та, что делит все радости и горести, знает все сокровенные мысли... А венчание всего лишь условность.

— Ты всегда так думал, Фрэнки?

— Нет... — вздохнул он. — Только прожив эту зиму с тобой... — и тихо добавил: — Иначе бы я не потерял Фредерику...

— Я боюсь, что ты однажды сравнишь нас, Фрэнки. И не в мою пользу...

— Почему? — спросил лорд, пододвигая к себе корзинку и разматывая ткань, куда Мили завернула бутерброды. — Она никогда не делала такой вкуснятины. Сомневаюсь, что умела. Сравнение в твою пользу! Она никогда не будила во мне такого ненасытного желания. Ещё сравнение в твою...

— Фрэнки, ты когда-то сказал, что твоё чувство к ней можно сравнить с чувствами к ангелу. И чтобы я не обманывалась тем, что ты меня больше хочешь...

— Боюсь, дорогая, я сам обманывался! — отмахнулся Фрэнсис. — Меня глодала вина перед Фредерикой, я искал себе оправданий. Моё желание ненасытно потому, что я слишком тянусь к тебе... Слишком люблю тебя. С Фредерикой было по-другому. Но прошу тебя, не надо о ней...

— Меньше? Ты любил её меньше?

— Нет, просто спокойней. Может, по-братски или даже по-отцовски... — Молодой человек укоризненно взглянул на собеседницу, а потом с шутливой обречённостью вздохнул и тряхнул головой, отгоняя грустные мысли. — Меня никогда не покидало желание её оберегать! А ты будишь во мне недостойный рыцаря эгоизм... — Фрэнсис усмехнулся. — И ревность. Ты моя, моя, моя! — он рассмеялся и притянул девушку к себе, и они вместе перекатились с плаща на траву.

— Ах, так вот они, твои "соображения"! — шутливо рассердилась ведьма. — Ты хотел дождаться весны, чтобы преподнести мне свои неопровержимые доводы и удержать меня здесь! Ты действительно эгоист, и коварный эгоист! За что я тебя только люблю?

— Mea culpa, любовь моя! — без тени раскаяния сознался Фрэнсис, с удовольствием вытягиваясь на траве и поглаживая ноги Мили, которыми она охватила его бока, усевшись сверху. Его плоть, подрагивая, пробудилась, и вскоре, покачиваясь, мягко стукалась о ягодицы "всадницы".

Милица будто не замечала.

— И мне сознаются в этом после того, как я доверчиво позволила зачать мне ребёнка! — продолжала изображать девушка праведное возмущение.

— Но мы же не знаем, получилось или нет! — сокрушённо возразил "обвиняемый". — Значит, меня ещё не за что убивать!

— Сейчас будет за что! — грозно пообещала Мили, чуть сдвигаясь назад и впуская его в себя. Наслаждение от этого заставило Милицу со стоном откинуться всем телом назад и сжать бока любимого коленями. — Сейчас...ты наполнишь меня ещё раз...и я...тебя...убью...

Фрэнсис накрыл ладонью её живот.

— Моя... Только моя. Леди, жена, возлюбленная...

— Только...твоя... — выдохнула Мили, двигаясь для Фрэнсиса. И услышала свой прерывистый, задыхающийся от страсти голос: — Я хочу от тебя ребёнка, Фрэнсис!..

На сей раз он кончил быстрее, но Милица сильными мускулами сжала, удержала его внутри себя, не дав ему выскользнуть, повела в танце бёдер — и возбуждение мгновенно вернулось к мужчине, он вновь напрягся и распрямился в её лоне, а девушка уселась поудобнее, чтобы пропустить любимого как можно глубже — и вновь почувствовала чуть болезненное ощущение, означавшее, что в неё вошли до самого дна...

— Осторожней, Фрэнки. Ты...ты здесь, — шепнула она, прижав его руку к самому низу живота.

Глаза её любовника расширились, и движения стали плавней и медленней, но, видимо, осознание того, куда он проник, оказалось настолько возбуждающим, что Мили вскоре вновь почувствовала мягкий толчок — и шелковистую нежность семени.

— О-о-о, как это приятно... — простонала девушка, томно соскальзывая с бёдер молодого человека.

— И снова не пролилось ни капли! — восхищённо выдохнул Фрэнсис.

— Я жадная, — улыбнулась Мили, еле ворочая языком от слабости.

— Я тоже... — шепнул граф, притягивая её к себе.

— О, нет... Достаточно, — слабо протестовала она.

— А меня никто не спрашивал, достаточно ли мне, — лукаво возразил Фрэнки, гладя её по спине. — Когда с меня и не подумали слезть. Только что.

— Насилуют... — пискнула Милица.

— Самым зверским образом! — смеясь, подтвердил юноша.

— Тогда я имею полное право убегать и сопротивляться!

— Убегай! — великодушно разрешили ей. — Только сначала сделай забег до корзинки с бутербродами, а потом я буду тебя насиловать дальше.

— Кошмар! — уважительно покачала головой ведьма, дотянувшись до многострадальной корзинки и перетащив её с плаща на траву.

Они лежали на животе, болтая ногами в воздухе, и длинные роскошные волосы Милицы расстелились по траве двумя тёмными крыльями. Между молодыми людьми стояла корзинка, и они смачно жевали приготовленные бутерброды, запивая водой из фляжки.

— Тебе больше нравятся с сыром или с колбасой?

— С сыром... То есть, с колбасой, — с набитым ртом пробурчал Фрэнсис. — А что там ещё есть?

— Яблоки.

— Давай!

Милица сжевала последний бутерброд, дождалась, когда её рыцарь съест своё яблоко, и, игриво накручивая тёмные волосы Фрэнки на палец, поинтересовалась, когда можно будет убегать. Или её уже передумали насиловать?

Поцелуем её уверили, что не передумали. Смеясь, Мили выскользнула из рук Фрэнсиса и отбежала подальше.

— Ты только осторожней убегай, тут обрыв, — напомнил лорд, прежде чем кинуться вдогонку.

Милица резво обогнула площадку вдоль скалы, ловко уворачиваясь из рук охотника, сбежала по камням немного вниз, юркнула в кусты, перескочила через ручеёк и помчалась дальше. Фрэнсис не знал, куда она несётся, и вряд ли это знала она сама. Никогда раньше они не углублялись в эти дебри, достаточно опасные и крутые. Граф уже по-настоящему старался догнать Милицу, чтобы она не провалилась с разбега в какую-нибудь яму или не сломала ногу между камнями.

Она между тем карабкалась по замшелой скале куда-то вверх, и преследователь, скрипнув зубами, полез следом. Почти догнал, но тут ей открылось какое-то отверстие, и девчонка, не долго думая, нырнула туда, в чернильную темноту.

Фрэнсис замер от ужаса, ожидая крика, но всё было тихо, и он протиснулся следом.

Пришлось спрыгнуть с сырого карниза — оказалось невысоко. Пол покрывал влажный зелёный мох, по стенам вился плющ и пушились папоротники: всё же сюда проникал слабый рассеянный свет. В дальнем углу журчал ручей, убегая под землю, а воздух был свежим и прохладным, хотя обычно в заросших гротах пахнет гнилью и прелью.

Мили стояла с широко распахнутыми глазами, прижав руки к груди, как загнанная в угол дичь. Одеждой ей служили лишь её прекрасные волосы, и она напомнила ему сейчас дриаду или нимфу, застигнутую в своей пещере.

Фрэнсис подошёл и сердито дёрнул девушку за руку:

— Идиотка! Пошли отсюда!

— Ты же загнал меня в ловушку, — тихо ответила Милица. — Мне отсюда некуда убегать. Не воспользуешься?

— С особой жестокостью! — прорычал юноша. — Ты что, перегрелась?

— Ах, вот как? — вспыхнула от гнева девушка, но тут же потупилась, приходя в себя. — Прости, — шепнула она. — На меня словно что-то нашло... Какое...красивое и жутковатое место...

Немного успокоившись за Мили, Фрэнсис ещё раз огляделся.

— Ты хоть понимаешь, что тут пропасть могла оказаться? Или берлога хищника? В конце концов, на гадюку ты наступить могла! О, Мили! — он неистово прижал её к себе. — Ты меня с ума сведёшь, ненормальная девчонка!

— Почему ты задержался? — спросила она. — Мне стало так страшно одной, в темноте... Даже мерещиться что-то начало... Уже хотела вылезти, но тут ты.

— Идём, здесь могут жить звери.

— Нет. Я чувствую, это нежилая пещера, — Милица покачала головой.

— Тем более странно.

Фрэнсис вгляделся в зелёный сумрак. Блики солнца танцевали на потолке, словно по дну озера. Игра света и тени убаюкивала и завораживала, путая мысли. Прохлада приятно окутывала тело после бега по жаре.

— Не так уж тут и темно, — отвечая себе, пробормотал молодой человек.

— Да. Когда привыкаешь. А сначала кажется — темнотища, хоть глаз выколи. Красивое место, не так ли?

— Очень. Но мне не по себе...

— Наверное из-за сырости и низкого свода.

— Пора бы нам отсюда уходить, родная! — решительно сказал лорд. — Отвратительное место!

— Подожди, я пить хочу.

— Да, я тоже.

Они пробрались к ручью. Он оказался неожиданно глубоким и прозрачным, хотя вода в нём выглядела непроглядно-чёрной.

Милица наклонилась над струями — и внезапно её окатило ощущение холодной древней ненависти. Почудился запах гниющей тины... А через секунду в потоке показалось лицо светловолосой женщины, перекошенное в злой усмешке.

— Ты у меня "порадуешься" этому ребёнку, потаскуха!.. — шелестом отдалось в голове у Милицы. — Подстилка отродья Гирта! Этому паскуднику не видать наследников!

Девушка вскрикнула и отшатнулась от ручья, не выпив ни капли. Её подхватили сильные руки Фрэнсиса.

— Что с тобой, родная моя?

— Ты пил? Пил? — задыхаясь, спросила колдунья.

Фрэнсис хотел было честно ответить, что да, пил, и ничего страшного, это обычная вода... Но на краткую секунду у него закружилась голова, и ответ вырвался неожиданно, словно сам собой:

— Нет, не успел, — сам не зная почему, солгал молодой человек. — Что случилось?

— Нас сюда заманили, Фрэнки. Идём отсюда! Скорее, дорогой!

— О ком ты? Что случилось, Мили? Что это за ручей?

— Потом, потом!

Они выбрались на поверхность. Уже вечерело. В сумерках добрались до скалистой площадки, где осталась их одежда и еда, и уже по потёмкам пробирались до дома. Милица была молчалива и неразговорчива.

Она видела Эдгит.

Сомнений не было.

Но что означала её угроза?.. Неужели им не удалось зачать ребёнка? Но ведь у них будет ещё так много времени! Целая жизнь.

— Фрэнсис, принеси колодезной воды, — попросила ведьма.

Она долго ворожила над двумя ведрами, накладывая заклятья, изгоняющие всякое зло, а потом окатилась с ног до головы, и заставила окатиться и любимого.

Они смыли с себя всю липкую сырость той таинственной пещеры, поужинали и легли в постель. И обменивались лёгкими, нежными поцелуями в золотом свете свечей, и строили планы на будущее, и снова любили друг друга — ласково и трепетно, а потом лежали рядом, наблюдая за танцующим мотыльком свечи...

— Как ты думаешь, получилось? — спросил Фрэнсис, положив ладонь на плоский живот своей единственной, сплетая пальцы с пальцами её руки: Мили тоже прижала её к животу, словно пытаясь почувствовать, что происходит там, внутри...

— Если я не ошиблась в днях, дорогой, то я уже беременна. Ну, а если ошиблась... Давай подождём немного, чтобы знать наверняка, а потом попробуем опять! Спешить нам всё равно некуда, правда?

— Совершенная правда! — с улыбкой подтвердил Фрэнсис, целуя Милицу и задувая свечу. И тише произнес: — Мили, наверное, сегодня я забыл сказать тебе очень важную вещь. Я сказал, что ты моя и только моя...но забыл признаться, что я тоже твой... Только твой. Давай больше не будем тревожить память Фредерики, я не хочу, чтобы её образ стоял между нами. Пусть её память останется чистой и светлой. Пусть моя голубка спит спокойно. Она была великодушна, она хотела, чтобы я нашёл живую любовь. И я нашёл! Теперь у меня есть ты. И только ты...

— О, Фрэнки... Я... — голос девушки дрогнул от подступивших слёз, они прочертили солёные дорожки по лицу, и Фрэнсис поцелуями осторожно снял их со щёк своей леди.

— Не надо... Не надо плакать. Я ведь выбрал тебя. Я нашёл девушку, которая оказалась лучше Фредерики!

— Я... Я уже не плачу. Я просто очень, очень счастлива...

— Тогда, — он улыбнулся, — спокойной ночи, моя королева!

— Спокойной ночи... мой возлюбленный муж!

Юноша рассмеялся в темноте, прижал к себе любимую и уснул, не разжимая объятий.

И пришедший сон был недобрым...

Глава XVI

Шум... Рокотание волн. Так бьются они о скалы, когда в пасмурные дни море не находит себе покоя... Ветер доносит крики чаек, мелкую влажную пыль...

И темно.

Фрэнсис брёл в темноте, беспомощно, как ребёнок, выставив руки перед собой, и под ногами его плескала вода. Он брёл на грохот прибоя, но никак не мог выбраться из этой слепящей темноты ...

Внезапно холодная рука сжала его ладонь. Мягко, ненавязчиво потянула вперёд. И Фрэнсис, доверившись, пошел следом по руслу неведомой реки.

Слабый свет начал рассеивать тьму, на смену ей пришёл туман. Лёгкий морской туман, что поднимается над скалами в осенние вечера. И сквозь его воздушные ленты Фрэнсис рассмотрел, что его ведет за руку Фредерика...

На ней было то же изящное серебристое платье, что она надела в день своей смерти, и ветер не шевелил волосы: будто прилипшие к спине, чёрные от промозглой сырости, наполнявшей это место. И пальцы, сжимавшие его ладонь, были твёрдыми и холодными, как...

Такими могут быть только руки покойницы.

Вскрикнув, юноша вырвал своё запястье из её руки, и невольно попятился.

Фредерика начала медленно оборачиваться...

"Нет! Нет, нет! — испуганно заметались мысли в его голове. — Не надо, я не хочу видеть... Такую я не хочу тебя видеть..."

Фрэнсис зажмурился, как ребёнок, поднёс стиснутые кулаки к глазам, чтобы не увидеть, не заметить...

...пятен разложения на её лице.

И больше всего пугала мысль, что на самом деле хочет. Странное, чудовищное, болезненное любопытство...

...Что происходит в могиле с теми, кто нам дорог?..

— Нет, неправда! Я не хочу... — беспомощно прошептал он. — Мне страшно, я не могу это видеть...

— Тебе стало так противно моё лицо? — тихо и грустно спросила мёртвая девушка. Он ощущал, что она рядом, стоит вплотную, хотя ни дыхание, ни тепло не касались его кожи.

А потом покойница решительно отвела его руки от глаз. Но ничто, никакая сила в мире не могла заставить её бывшего жениха поднять веки.

— Посмотри на меня... — попросила Фредерика.

— Нет... Милая...не заставляй меня...

— Если я могу переносить себя такой, какой стала, неужели ты не можешь просто посмотреть? Хотя бы посмотреть? — нежно умоляли его.

И Фрэнсис, повинуясь великой печали этих слов, медленно раскрыл глаза.

Её лицо оказалось прямо перед ним: чистое, мертвенно-бледное и прекрасное. И никаких следов тлена не было на её матовой коже, и взор мерцал горькими тёмными звёздами... Это была его Фредерика, его милая, тоска и печаль его... Ослепительная, как сама любовь.

— Ты жива? — немеющими губами прошептал он. — Госпожа моя, это правда?

— Ты же сам видел, как пронзил меня меч твоего брата, — грустно возразила девушка. — Я лишь призрак, Фрэнки. Я соскучилась по тебе...хоть и не одна здесь. Твой отец в отчаянии из-за своей ошибки. Он так хочет, чтобы ты был счастлив! И просил меня передать, что умоляет о прощении... А ещё он просил передать, чтобы ты не мстил брату, поскольку не видишь того, что открыто мёртвым. Дик не виноват в случившемся.

— Я знаю... — тихо выдохнул Фрэнсис. Фредерика метнула на него быстрый, изумлённый, совершенно чужой взгляд — но это было столь мимолетно, что Фрэнсис не поручился бы, было ли оно на самом деле.

— Что ты знаешь? — ровно спросила призрачная собеседница.

— Что его душа во власти чужой недоброй воли.

— Ах, вот как...

— Но оставим это. Я рад видеть тебя, любимая. Я счастлив, что отец понял меня...

— Мы скучаем по тебе, Фрэнки...

— Вы зовёте меня к себе, голубка моя?

Она лишь покачала головой:

— Тебе слишком далеко пришлось бы идти... Я бы хотела, но разве ты захочешь уйти? Ты принадлежишь миру живых. Ты полон жажды жить. И эту жажду даёт тебе любовь, не так ли?

Фрэнсис опустил голову и не смел поднять взгляд.

— Скажи мне, кто она. Должно быть, это леди великих достоинств, раз на неё пал твой выбор. Расскажи мне о ней! В ночь, когда ты назвал её моей преемницей, я не могла не услышать! Я не могла не прийти...

Фрэнсис молчал.

— Должно быть, она дочь благородного рода, не так ли? Леди великой нравственности и чистоты. Скромная и набожная. Ведь эти качества ты всегда ценил в женщинах!

— Она... Она ведьма, — наконец выдавил из себя лорд. — Она крестьянка из Словакии... И она...быть может, она беременна от меня...

Фредерика слегка вскрикнула и отступила на шаг. Поднесла руку к лицу, словно ей дали пощечину.

— Предатель... Ты не сдержал слово... Ты не искал достойной... Ты изменил мне с первой попавшейся... Ты никогда не любил меня!

А потом слабая, жалкая улыбка искривила её губы, словно девушка нашла объяснение:

— Ведьма... — прошептала графиня. И беспомощно, покорно уронила руки вдоль тела.

Холодный резкий ветер пронёсся по узкому каменному тоннелю, где стояли Фрэнсис и Фредерика. Он рвал одежду рыцаря, трепал волосы, разгонял туман — а вместе с ним исчезала вся преданность молодого лорда Милице, вся нежность к ней.

Ведьма!

Боже, как он был слеп и как покорен чарам!

— Фредерика! Прости меня, я был околдован!.. — крикнул он, бросаясь к девушке, но она уже таяла, исчезая вместе с обрывками морского марева. — Когда я спас её... В ту, в первую же ночь она опоила меня! Фредерика! Прости! Вернись! — звал несчастный юноша. — Я люблю только тебя! Я люблю тебя!.. Я все объясню!.. Фредерика, пожалуйста! Фредерика...

Слёзы застилали его глаза, разрывали рыданиями грудь. Отчаяние беспросветной тоской наполняло душу, словно океанский прилив, лишая желания жить...

— Фредерика... — ещё раз прошептал в темноту граф, упал на колени и расплакался, словно брошенный ребёнок...

Милица проснулась от рыданий Фрэнсиса. Лорд тяжело дышал во сне, по его щекам струились слёзы, и, задыхаясь, он тихо стонал: "Фредерика! Фредерика! Любимая..."

Сердце девушки замерло и словно бы провалилось в холодную чёрную бездну.

— Фрэнки... — она осторожно потрясла его за плечо. — Фрэнсис, проснись!

Вздрогнув, спящий открыл глаза. Взгляд его наполняло безумие. Дико взглянув на Милицу, словно не узнав её, он утер слёзы и, отвернувшись к стене, лежал молча. Плечи его были напряжены.

— Фрэнки... — она робко прикоснулась к нему. — Что тебе приснилось? Это был кошмар? Всё хорошо, он кончился...

Он не отвечал.

— Фрэнсис... Ну что с тобой, мой милый?..

— Помолчи! — глухо ответил он. — Оставь меня.

— Но...

— Прошу тебя! Спи, Милица. Пожалуйста, спи.

— Я не могу спать, когда тебе плохо...

Она нежно поцеловала его в плечо, начала гладить руки, спину, пытаясь расслабить и успокоить любимого.

Фрэнсис резко повернулся к ней, в глазах пылала бешеная ненависть:

— Сука! Похотливая сука! — бросил он ей в лицо, выпрыгнул из постели и лёг на другие нары. — И не подходи ко мне больше...шлюха!

— Что с тобой?.. — в ужасе прошептала Мили. — Чем я провинилась, о мой Свет Несущий?..

— Пусть он тебе и ответит, если ты вдруг забыла! — рявкнул Фрэнсис. — Лицемерка... Пусть дьявол тебя ублажает в постели, ненасытная потаскуха, а на меня больше не рассчитывай!

— Фрэнсис!

Милица выбралась из-под одеял и пошла к нему. Светлые прозрачные дорожки пролегли к её подбородку от глаз, ставших похожими на омуты боли.

— Не подходи, — тихо, с угрозой, повторил молодой человек.

— Фрэнсис! — Милица рухнула на колени, ошеломлённо глядя на него. — Я же люблю тебя...

Она хрипло, судорожно всхлипывала, и каждый её всхлип болью отдавался в сердце Фрэнсиса.

Как чернокнижница прочно опутала его чарами, если даже теперь... Даже теперь он готов броситься к ней, сжать в объятьях, поцелуями осушить её слёзы и вновь с головой рухнуть в этот сладостный омут: в обожаемые глаза этой колдуньи...

Но как забыть глаза Фредерики?..

Её слова...

"Ведьма!"

Он должен быть сильнее. Не предать свою настоящую любовь во второй раз...

— Не может быть... — шептала девушка. — За что? Почему? Это же так несправедливо!..

— Чёрт бы тебя побрал... — сквозь зубы процедил Фрэнсис, вставая и беря Милицу на руки. Уложив её на кровать, он накрыл бедняжку одеялом, с трудом удержавшись, чтобы пальцами не провести ласково по волосам... Хотя бы мимолетно... Боже, как он любил её волосы! Зарываться в них лицом...вдыхать их аромат, запахи её волшебных и целебных трав...

Больше никогда он себе этого не позволит.

— Спи, Мили, — устало попросил он. — Не разрывай себе сердце.

"И мне... Провались ты в преисподнюю..."

Она судорожно вцепилась в него, не отпуская. Вздохнув, он лёг снова рядом с ней.

— Это ничего не изменит, Милисента, — тихо произнёс он и, отвернувшись к стене, пролежал остаток ночи без сна, молча.

Он знал, что Милица тоже не спала.

И тоже молчала.

Рассвет забрезжил тонкой полосой на горизонте, синие утренние сумерки разлились по комнате, за окнами стало видно, как наливается красками мир, и мягкий туман тишиной стелется меж деревьями...

Это было их последнее утро здесь. Таким оно было...

Фрэнсис поднялся с кровати, не говоря ни слова, и стал одеваться. Бросил Милице ее платье:

— Собирайся!

— Может, ты мне объяснишь, что случилось? — тихо спросила она.

— Я уезжаю. Так или иначе. Если ты по-прежнему хочешь в Париж, я не изменю своему обещанию проводить тебя. Дальше наши пути разойдутся.

Ведьма опустила голову.

— Хорошо, — наконец сдержанно произнесла она. — Мне есть куда идти. Я обещала не удерживать тебя, и тоже не изменю своему слову. Но если...если будет ребёнок?

— Молись, чтобы ты ошиблась в днях! — сухо ответил лорд. — Ты не сумеешь меня привязать к себе таким способом.

— Хорошо. — На сей раз тон её был ледяным. — Если же я не ошиблась в днях, это будет мой ребёнок. Только мой. Я не стану раздражать тебя просьбами и требованиями.

Фрэнсис отвел глаза.

— Не надо так... Ты всегда можешь обратиться ко мне. Я помогу деньгами...всем, что потребуется! Но не останусь с тобой. — Он присел возле неё на корточки и мягко произнёс: — Ты сама виновата, Мили. Колдовство не приводит к добру.

Девушка вскинула на него ошеломлённый взгляд, и безумная улыбка тронула её губы.

— О, вот в чём дело... Поздно же ты испугался любить ведьму! Я не околдовывала тебя, Фрэнсис... Околдовать... Значит хотеть получить любой ценой... Против воли... Если бы это было так, я не отпустила бы тебя сейчас, мой прекрасный рыцарь... — на глазах её выступили слёзы.

— А как бы ты могла меня удержать? — он выпрямился и потянулся за поясом. Милица не ответила, лишь дрогнули в скупой, невесёлой усмешке губы. Она надела платье и встала.

— Что мне приготовить?

— Я сам приготовлю, — сухо возразил молодой человек. — Ты больше к посуде не подойдёшь!

— Понятно, — коротко ответила Милисента, садясь на краешек стола. — Приступай. Я соберу вещи в дорогу.

— Свои — пожалуйста. К моим ты больше не прикоснёшься!

...Завтрак прошёл в натянутом молчании. Оба избегали смотреть друг на друга. Солнечные лучи легли на чистые половицы, позолотили изголовье пустой постели, когда рыцарь и волшебница вышли во двор. Фрэнсис оседлал Уголька и вскочил в седло.

— Пойдёшь пешком, — коротко бросил он спутнице. — Я не посажу тебя рядом с собой.

Милица не произнесла ни слова, лишь взялась за стремя.

Они уходили, и дом обречённо смотрел им вслед распахнутыми ставнями, жалобно скрипел незапертой дверью... Слёзы дождей омоют его крыльцо, осыплются прощальными дарами на изголовье постели осенние листья и крылышки кленовых семян, зима выстудит его горницу — и только птицы по весне будут вить свои гнёзда в разрушающейся кровле...

Конец второй части

Швабия — территория современной северо-восточной Швейцарии.

Блио — верхняя одежда XI-XIII веков с длинными рукавами, предшественница котты. Надевалась поверх нижней рубашки. Носилась всеми сословиями, но у знати отличалась выделкой и тканями, из которых шилась.

Фрэнсис заблуждается, смешивая имена Милица, Милисса и Милисента, но проявим снисхождение к его заблуждению.

Альпийская область — территория современной западной Швейцарии. Находилась между герцогствами Савойским, Швабским и Бургундским, представляла собой конгломерат независимых кантонов. В XIII веке отошла к Савойе, позже была аннексирована Бургундским герцогством.