"Прощения нет"

Прощения нет

Предупреждение: гомосексуальное насилие, общая жестокость, ненормативная лексика

Дэниэл

В закрытые глаза бил яркий свет. Вокруг суетились люди, звякали металлические предметы, пахло тем особым специфичным запахом, присущим всем медицинским заведениям. Всего этого я не видел — скорее ощущал какими-то запредельными чувствами. Словно издалека доносились голоса, но они ничего не значили для меня. Сознание растворялось в сумасшедшей эйфории, размазываясь по световым лучам, стекая по стенам. Сколько это продолжалось? Вечность? Мгновение? Мне было все равно, лишь бы не возвращаться туда, где ждала только боль и что-то еще, о чем я не хотел вспоминать. Вспышка. Чернота.

— Выкарабкается. Организм молодой, справится. А вот психика...

— Денни... — тихий шепот скручивает внутренности в тугой узел. От ужаса я почти перестаю дышать, а откуда-то издалека раздается ровный надрывный писк. Я почти не слышу его, в моих ушах настойчиво звучит совсем иной голос, приторный, выворачивающий наизнанку: "Денни... малыш Денни". Отчаяние облепляет, словно патока, затекая в глаза и уши, забиваясь в горло. Я хриплю в отчаянной попытке ухватить хоть глоток такого нужного сейчас воздуха и проваливаюсь в очередное облако темноты.

— Говорите с ним. Зовите его. А где его невеста?

— Не придет. Кому охота возиться с инвалидом...

Мать была первым человеком, которого я увидел, придя в себя. Сил хватило только на то, чтобы сжать ее руку и снова провалиться в спасительною тьму, но на этот раз это был просто сон. Когда я очнулся в следующий раз — мое плечо было мокрым от ее слез.

Два месяца было вычеркнуто из моей жизни. Ослабшее тело активно протестовало против любых нагрузок, но я упрямо пытался восстановиться, чтобы доказать всем и себе — я не инвалид. После всего — я не инвалид и не растение, как решила Элен, перестав надеяться спустя всего три недели комы. Ее можно было понять — когда мне первый раз разрешили посмотреться в зеркало, я не узнал себя. Серые глаза потускнели и запали, над скулами залегли фиолетовые синяки, нос заострился, а кожа приобрела сероватый нездоровый оттенок. Волосы были обриты, а там, где начали отрастать, почему-то слегка завивались, хотя раньше были абсолютно прямыми. От меня осталась лишь тень прежнего Дэниэла Девиса. Кроме того, я начал яростно ненавидеть свое имя.

Едва я смог говорить, начались дознания. Полицейские одаривали меня сочувствующими, а кто и насмешливыми взглядами, по сто раз задавали одни и те же вопросы, показывали фотографии, на которые я не мог смотреть без содрогания. Но смотрел. Два лица: одно постарше, другое помоложе. Даже не заглядывая в досье, можно было понять: братья. Гас и Эван Мюррей, в один день, по воле случая, сломавшие мою жизнь. Чуть более пухлые губы, чуть больше мягкости в облике — Гас, старший. Тонкий, упрямо сжатый рот, волевой подбородок, прищуренные карие глаза — Эван. Очень обманчивое впечатление, как теперь знаю я. Ведь именно улыбчивый Гас с добродушным коровьим взглядом сотворил со мной все это.

В то утро самой большой проблемой мне казался кофе, пролитый на новые белые брюки. Я остервенело оттирал его тяпкой, припрятаной под прилавком, и с грустью думал о том, что до конца рабочего дня еще пять пять часов, и все это время мне придется ходить с пятном на самом видном месте. А потом бежать сломя голову домой, чтобы успеть переодеться к приходу Элен. Настроение стремительно падало.

В аптеке почти не было посетителей, что оказалось весьма кстати — Марк, мой помощник, неожиданно приболел, и я остался совершенно один. С другой стороны, это было хорошо — коментировать мою криворукость оказалось некому. Я уже почти привел свою одежду в некое подобие порядка, как стеклянные двери неожиданно распахнулись, пропуская внутрь двоих мужчин.

Первое, что я заметил, были их взбудораженные взгляды. Как назло, никого из посетителей в аптеке не наблюдалось, и я уже протянул руку, чтобы нажать тревожную кнопку, как один из них — младший на вид — поднял руку с пистолетом.

— Спокойно, — произнес он. — Не шуми, и все будет хорошо.

Он беспокойно оглядел огромные окна и стеклянные двери: аптека хорошо просматривалась снаружи.

— Ключ, — правильно расценив его взгляд, потребовал старший. Я подчинился без возражений — дуло пистолета, все еще направленное на меня, было на редкость убедительным аргументом.

— Деньги в кассе, — как можно более спокойно произнес я. — Берите и уходите.

— Да нужны нам твои деньги! — фыркнул старший, запирая дверь и переворачивая табличку надписью "Закрыто" наружу. Только сейчас я обратил внимание на две спортивные сумки, сваленные на пол. Сердце бешено заколотилось. Там деньги? Неподалеку находился банк, неужели...

Младший яростно сверкнул глазами.

— Не болтай! — он резко повернулся ко мне. — Здесь есть кладовка или подсобка?

Я молча показал рукой на дверь в служебное помещение. Становилось жутко.

— Иди туда, — велел парень и кивнул партнеру. — И ты с ним. Как только на улице станет спокойнее — уйдем.

— Отлично, — хмыкнул старший и, ухватив меня за руку, потащил за собой.

В маленькой комнате было не так много места, однако я постарался отодвинуться максимально дальше от грабителя. Сопротивляться происходящему даже не приходило в голову: моя физическая подготовка оставляла желать много лучшего, да и оружие не внушало ложных иллюзий. Парень неловко повернулся, задев стол. Звякнула посуда, заставив вздрогнуть от неожиданности. Это не осталось незамеченным.

— Боишься? — ухмыльнулся налетчик и скосил взгляд на бейдж на моей груди. — Дэниэл, да? Денни...

Меня пробрало холодом от вкрадчивых ноток, прозвучавших в его голосе. Парень оглядел меня долгим изучающим взглядом, под которым захотелось съежиться и стать совершенно незаметным, а затем с улыбкой сунул руку в карман и извлек оттуда какой-то небольшой пакетик.

— Сильная вещь, — покосившись на меня, произнес он и положил на язык небольшую таблетку. — Забористая...

Отодвигаться дальше было уже некуда. Боже, еще и наркоман?! Ему явно было весело наблюдать за моей реакцией, да и допинг медленно, но верно начинал действовать.

— Хорошенький, — плотоядно скалясь, протянул он. — Малыш Дэнни...

Я подскочил на ноги и рванулся к двери, но он оказался быстрее. Сильный удар опрокинул на пол, а навалившаяся сверху тяжесть чужого тела не давала ни подняться, ни даже вздохнуть полной грудью. Я сопротивлялся, но новый тычок под ребра сорвал дыхание, заставив судорожно открыть рот, ловя воздух. На языке моментально оказалась таблетка подобная той, что заглотил он. На губы легла широкая ладонь, не давая выплюнуть отраву.

Перед глазами все плыло от боли. Меня грубо перевернули на живот, заломив руку за спину так, что едва выдерживал сустав.

— Ну что же ты... — шептал он, лихорадочно нащупывая пряжку моего ремня. Почему-то вспомнилось злосчастное пятно от кофе, глаза и ноздри забивала пыль, вызывая совершенно нелепую мысль, что комната давным давно требует уборки. Я пытался вывернуться, лягнуться, но силы были совершенно не равны. Я смог только укусить его, когда стянув с меня брюки, он на секунду ослабил контроль, и мне удалось извернуться всем телом.

— Гаденыш! — озверел парень и сильно ударил меня в лицо. — Ну, сучонок, не хотел по-хорошему...

Это было по-хорошему? Оказалось, что да. Наркотик нисколько не спасал, наоборот, заставляя чувствовать острее и больше. Сознание раскалывалось на части, давясь тошнотворными ощущениями: потные руки, шарящие по телу; чужое надрывное сопение над ухом; ослепляющая боль, невозможная, неправильная; вкус собственной крови на языке...От каждого толчка что-то внутри рвалось и ломалось, безвозвратно меняя и калеча меня. "Хорошенький... малыш Дэнни".

— Какого черта?! — прозвенело над головой. — Гас, ты сдурел?! Ты что, закинулся, идиот?

— Заткнись, — ответил его напарник, не прекращая вбивать меня в пыль. — Все равно он не жилец, не оставлять же свидетеля.

— Пусти его!

Тяжесть внезапно исчезла, и я с превеликим трудом смог отползти к стене. Голова кружилась, в горле стоял противный ком, кажется, меня тошнило.

— Испортил все веселье, братишка, — старший поднялся на ноги и подобрал оброненный во время нашей потасовки пистолет. — Ты такой чистюля...

— Уходим, — отрывисто бросил тот, ухватив его за плечо. Гас резко скинул его руку и поднял пистолет.

— Никаких свидетелей, — улыбнулся он, а затем раздался выстрел.

Врач сказал, что мне феноменально повезло: пуля прошла по касательной, не убив и не превратив меня в овощ. Я придерживался иного мнения: слишком отчетливо отпечатались в памяти минуты боли и унижения. Полицейский, допрашивающий меня, мельком удивился такому везению: выстрел был произведен с весьма близкого расстояния, почти не допускающего возможность промаха. Он списал это на наркотик. Я промолчал. Последнее, что я запомнил — резкий удар по руке, державшей оружие, сбивший прицел и уведший пулю в сторону. Я не знал — быть ли благодарным за это?

Аптеку пришлось продать — зайти внутрь оказалось для меня непосильной задачей. Да и вообще, стало куда труднее выходить на улицу, быть среди людей или оставаться с кем-то наедине. Особенно тяжело было переносить прикосновения. В больнице я лишь стискивал зубы, терпя регулярные осмотры, а выйдя оттуда — почти не выходил из дома.

Психолог, найденный матерью, ничем не помог, но натолкнул на здравую мысль о смене обстановки. Здесь меня ничего не держало, а неприятных воспоминаний было слишком много, поэтому, выдержав недолгий, но эмоциональный разговор с родителями, не желавшими меня отпускать, я перебрался в небольшой тихий городок, кажущийся странно сонным после большого города.

Я снова открыл аптеку, пользуясь старыми связями для поставок. Моя квартира теперь находилась прямо над магазином, что позволяло почти не выходить из дома и не встречаться с людьми более необходимого. В доме оказался огромный подвал, который я постепенно привел в порядок, обустроив еще одну комнату и склад. Жизнь медленно входила в спокойное русло, заслоняя новыми впечатлениями события прошлого. До тех пор, пока оно не решило напомнить о себе.

Я распахнул все окна, несмотря на то, что шел проливной дождь — слишком душно было в комнатах. Рабочий день закончился два часа назад, впереди предстоял выходной, который я собирался провести в полном одиночестве — как и все остальные выходные. Общаться с людьми до сих пор было тяжело, поэтому я вел довольно уединенный образ жизни.

С улицы донесся какой-то шум, но я не обратил на него внимания, полностью поглощенный интересным фильмом. Однако звук повторился, и на этот раз я отчетливо опознал в нем стон. Я выглянул в окно — около черного входа маячила трудно различимая в сумерках тень. Изнутри обожгло холодом — снова?! Тень сдвинулась с места, неловко покачнулась и рухнула на землю, не издав ни звука. Несколько мгновений я наблюдал за ней, остававшейся недвижимой, а затем резко захлопнул окно и прижался пылающим лбом к прохладному стеклу. Сердце колотилось, как сумасшедшее.

Из глубины души поднималась паника. Я с трудом удерживался на ногах, усилием воли не давая себе сползти на пол и сжаться в клубок. Страх — мутный, липкий — пеленал сознание. Руки стали мокрыми от пота, а на лбу выступила испарина. Я с силой ударил кулаком по подоконнику, пытаясь прийти в себя. Господи, как надоело! Приступов не было уже довольно давно, а вот теперь все началось с начала.

Я осторожно выглянул в окно. Под дверью темнела бесформенная груда. Человек? Собака? Неизвестность хуже любой опасности. Я отлепился от окна и, подойдя к комоду, зашарил в верхнем ящике, где хранился купленный сразу после переезда пистолет. Ощущение оружия в руках действовало успокаивающе, и я поспешил вниз, решив раз и навсегда покончить со своими страхами.

Чтобы распахнуть дверь, пришлось приложить силу — незнакомец явно привалился к ней, мешая открыть. Это несомненно был человек, мужчина. Поколебавшись несколько мгновений, я присел рядом и, не отводя оружие в сторону, осторожно откинул с его головы промокший капюшон. Света, падавшего из дверного проема, оказалось вполне достаточно, чтобы осветить его лицо. Я с трудом подавил крик ужаса и отшатнулся, едва не упав. На пороге моего доме лежал Эван Мюррей.

Лица обоих братьев намертво врезались в мою память. Лицо старшего я видел в кошмарах куда чаще, но и младший периодически заставлял меня просыпаться в поту, захлебываясь собственным воплем. Со временем, сны стали сниться реже, а вот теперь сбылись наяву.

Парень, тем временем, так и не шелохнулся, и не открыл глаза. Справившись с собой, я снова приблизился и внимательно оглядел нежданного визитера. Он выглядел неестественно бледным, а земля под ним казалась подозрительно темной. Черт! Я быстро перевернул его на спину и замер, увидев подтверждение своей догадке. Белая футболка под курткой Эвана была вся пропитана кровью. Однако, он был еще жив — на шее едва заметно билась синяя жилка. Время словно остановилось. В полной прострации я смотрел на свои испачканные чужой кровью пальцы и не мог заставить себя оторваться от этого зрелища. В ушах оглушительно бухало в такт биению моего сердца, мешая сосредоточиться. Мелькнула единственная здравая мысль — позвонить в полицию, а затем ее смыло черной волной ненависти и торжества.

Он ранен, он беспомощен, и он здесь. Можно сделать больно, изувечить, убить, отомстить за все, что сделал — не он, но близкий ему человек. Можно просто закрыть дверь — и он умрет на холодной земле, не заслужив ни помощи, ни сочувствия. Но мне этого будет мало. Мало за мою растоптанную, поруганную жизнь, за слезы моей матери, за вынужденное одиночество. Его крови будет недостаточно, чтобы смыть все это, вернуть потерянное — нет, украденное его братом. Я хочу его душу, хочу сломать, так же как сломали меня. Что страшнее боли и смерти?

Эван.

Дождь — неожиданный союзник и коварный враг. Он смоет мои следы, позволит укрыться, но он же и вытягивает из меня последние силы. Каждая потерянная капля крови уносит частичку тепла, я с трудом переставляю потяжелевшие ноги, отчаянно борясь с разрастающимся в груди холодом. Гас, сволочь, почему тебя не было в условленном месте? Дышать становилось все больнее, и — я в полном отчаянии ткнулся в какую-то дверь, оказавшейся запертой, и без сил сполз на землю. Ну вот и все. Если кто-то меня услышит — то вызовет полицию, а если нет — я просто сдохну тут под дождем. Холод отступал — верный признак того, что конец не за горами. Это даже не пугало — за свою непутевую жизнь я отучился бояться.

Страшно было, когда разбились родители. Неприятная тетка из опеки объясняла Гасу, что нас теперь отдадут в детдом. Я цеплялся за его руку, не понимая ни слова, но ясно ощущая холодный гнев брата. Уже тогда у него были эти вспышки ярости, ни разу не обрушившиеся на меня.

Я боялся, когда мы вылезали из окна второго этажа, и Гас уговаривал меня поспешить, потому что завтра нас должны были развести по разным приютам. Я боялся жить на улице, встречаясь с такими же беспризорными мальчишками, как и мы сами. Я до смерти испугался, когда брат обчистил свою первую кассу. Но с тех пор, как мне пришлось ударить прутом охранника, пытавшегося застрелить Гаса — страх ушел навсегда.