|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Страница первая.
Дом за холмом.
Весна залечивает раны, весна несет обновление и пробуждает в душах самые нежные чувства, но, вопреки всему, сердце мое было безраздельно отдано одной только осени с ее возвышенной грустью, багряными листьями и неповторимым запахом умирающего тепла. Я любил осень, потому что она была такой же унылой, как и моя жизнь.
Опекаемый заботливыми родственниками и немногочисленными друзьями, я ни на минуту не оставался в одиночестве, разве что на утренней прогулке по пустоши, куда мне удавалось ускользнуть до того, как проснется бдительная экономка миссис Гроув.
Больше года прошло с событий, самым прискорбным образом сказавшихся на моем душевном здравии. Из Дании прибыла моя старшая сестра Кристина, что стало для мамы настоящим сюрпризом, а младшая Маргарет отказалась перебираться в Лондон на первый в ее жизни сезон. Однако же я не мог наслаждаться столь трогательным вниманием, ибо знал, как мой скорбный вид ранит сердца дорогих мне людей, и в первую же декаду сентября принял твердое решение отправиться в путешествие. Погожим утром пятнадцатого сентября мой поезд со свистом покинул платформу, плюясь в небо сизым дымом. Я откинулся на мягкую спинку и закрыл глаза. Колеса стучали, и мне вдруг стало так легко, как, я полагал, уже никогда не будет.
Эта запись, сделанная мною много позже описанных в ней событий, явственно свидетельствует осведомленному читателю о том, что путешествие мое не обошлось без приключений весьма необычного свойства.
По-летнему зеленые просторы Северной Ирландии напоминали мне колдовские глаза леди Эрин Честертон, недаром она была тезкой своей же страны*. Остановился я в добротном постоялом дворе на десять комнат, четыре из которых были свободны. Выбирая маршрут, я не руководствовался какими бы то ни было принципами, подчиняясь лишь интуиции и расписанию поездов. Виды Англии осточертели мне быстро, но вместе с тем на дальние переезды я был пока что не готов. Прогуливаясь неподалеку от гостиницы, я совершил невероятное и очень приятное открытие — на покрытом редким леском холме притаился разрушенный монастырь. С тех пор как я его увидел, меня тянуло к нему точно магнитом. Я часами любовался обрушенными серыми стенами, увитыми ползучими растениями, гулял кривыми коридорами по земляному полу и заглядывал в пустые кельи, залитые светом, сочащимся сквозь обвалившуюся крышу. Уцелела лишь колокольня, строго нависшая над руинами подобно монаху-аскету или осуждающему персту. Только колокола не было.
Раз, отдыхая на плоском, нагретом солнцем камне, я задремал и проснулся с последними лучами заката. Заметно похолодало, и я зябко запахнул плащ. Воздух пах легким морозцем, срывая с губ облачка пара. Я никогда ранее не замечал, как быстро темнеет в здешних местах — развалины, со всех сторон окруженные хвойными деревьями, погрузились в густой сумрак. Над головой моей, едва не сбив котелок, пронеслась огромная птица, смутно похожая на сову, очень большую сову, насколько я мог судить. Я попятился и, споткнувшись обо что-то в темноте, повалился спиной на камни. Из-за облаков, по счастью, выглянул молодой месяц, и благодаря его робкому свету, мне удалось выбраться из ямы, в которую я угодил. Осторожно ступая, я побрел вокруг монастыря в поисках незаметной тропинки, ведущей вниз, в долину, и, когда мне стало казаться, что конца моим поискам не предвидится, увидел пятно света ярдах в двадцати перед собой.
— Эй, простите, вы из "Зеленого холма"? — крикнул я наугад, чудом вспомнив название гостиницы, — Мне нужна помощь, я...
Свет приблизился и принял очертания черноволосой девушки в длинном кипельно-белом платье. Сияющее одеяние стелилось по камням такими идеальными складками, что даже промозглый осенний ветер не мог пошевелить их, будто это и не ткань вовсе, а мрамор. Я вгляделся в лицо красавицы и понял вдруг, что смотрю не на юную деву, а на древнюю старуху. Я помотал головой, прогоняя наваждение, и в тот же миг на меня накинулась проклятая сова, издававшая леденящий вой и царапающая кожу и одежду когтистыми лапами. Страх погнал меня прочь, не разбирая дороги, сквозь деревья и колючие кусты, вниз по крутому склону, пока я не упал и не скатился к подножию прямо на сырую жухлую траву. Оглушенный падением и бешеным стуком собственного сердца, я не сразу осознал, что меня больше никто не преследует.
Сумерки незаметно сменились ночью, и не осталось ни малейшего шанса самостоятельно отыскать гостиницу, что, вероятно, была где-то на другой стороне холмов. В былые времена сей факт вверг бы меня в уныние или даже панику, теперь же, приведя в порядок одежду и волосы, я неспешно побрел куда глаза глядели и очень скоро, не прошло и получаса, заметил светящиеся окна буквально в пятидесяти ярдах от того места, где я скатился с холма, видно, хозяева недавно вернулись и зажгли огонь. Судьба благоволила мне, и я набрел на фермерский домик с небольшим двором и коровником, если судить по доносящимся оттуда звукам.
— Кто там? — ответили на стук не слишком дружелюбным женским голосом с заметным акцентом.
— Простите... эээ, мадам, — заговорил я с ней учтиво, — Я припозднился и не могу отыскать в темноте свою гостиницу. Вы мне не поможете?
За дверью замолчали. Я приподнял ворот плаща, не защищающего от ночного холода. Во тьме перекрикивались невидимые птицы, и от их криков меня охватывала нервная дрожь.
— Заходите, быстро! — я протиснулся в узкую щель приоткрывшейся двери и поразился тому, с какой скоростью и сноровкой простоволосая хмурая женщина задвигала тяжелые засовы. Я счел нужным сразу же представиться:
— Меня зовут Джон Найтингейл. Я доктор.
Женщина скривилась и выплюнула презрительно:
— Англичанин.
— Да, я путешествую. Я был на руинах монастыря и...
— Монастыря? — перебила она, — Ar an cnoc?**
Я неуверенно кивнул. Женщина отшатнулась и побледнела:
— Вон! Вон из моего дома!
Я испугался такой странной реакции, но, по счастью, на крик вышел крепкий бородатый мужчина. С его появлением женщина присмирела:
— Двейн, это англичанин, он заблудился, но я сейчас укажу ему дорогу.
— Ты с ума сошла?! — прогремел хозяин, — Никто не выйдет за порог на ночь глядя, — он протянул мне здоровенную грубую ручищу работяги, — Двейн Уолш. Не обижайтесь на жену, мистер, она немного не в себе. Переночуете у нас, а утром мой старший сын отведет Вас в гостиницу.
За ужином я еще раз представился и объяснил ситуацию, в которую попал благодаря непроглядной тьме и собственной неосторожности. Эдна Уолш не вступала в разговор, демонстрируя презрение к англичанину. Я не мог осуждать ее за это, зная, какие отношения сложились между нашими народами. Возможно, кто-то из ее предков воевал с "захватчиками", хотя, стоит отметить, это вопрос весьма спорный.
За столом по правую руку от отца сидел длинный нескладный подросток лет пятнадцати, в скором будущем обещавший превратиться в красивого статного юношу. Отголоски будущей красоты я видел в густых темных бровях мальчика, в блеске умных глаз и в волосах, отливающих медью.
Трапеза была скромной, но более чем сытной, однако мирное течение ужина постоянно прерывалось сухим страдальческим кашлем, доносящимся откуда-то из глубин дома.
— Простите, — обратился я к сосредоточенно жующему Двейну, — Если кому-то требуется помощь доктора, то я с превеликим удовольствием ее окажу.
— У нас нет денег! — резко оборвала миссис Уолш.
— Но я не требую вознаграждения!
Я был до глубины души возмущен. Многое можно понять, но не откровенную грубость. Будучи по натуре человеком добросердечным и скромным, я, тем не менее, хорошо усваиваю жизненные уроки, и все они твердят о том, что мягкость — это не всегда хорошо.
Кашель усилился, и я догадался, что его издавал ребенок.
— Хорошо, — решил мистер Уолш после непродолжительных раздумий, — Эдна, убери со стола. Джед, ты помоги матери, а мы с доктором навестим твоего братишку.
Дом, неприглядный снаружи, оказался весьма просторным и светлым изнутри, но убогость обстановки сводила на нет все усилия строителей. В детской на узкой, не по размеру короткой койке под грудой одеял лежал мальчик, на первый взгляд не старше десяти лет от роду. Большие влажно блестевшие глаза настороженно уставились на меня, а тонкие детские ручки испуганно прижали край овечьего пледа к лицу.
— Гай, поздоровайся с доктором, — неожиданно ласково для своих габаритов и устрашающей внешности заговорил мужчина, и сердце мое сжалось от нежности, что сквозила в его голосе, — Господин пришел вылечить тебя, малыш.
— Здравствуй, Гай, — я улыбнулся, — Как ты себя чувствуешь?
Мальчик посмотрел на отца и, получив одобрение, робко ответил:
— Хорошо, господин доктор.
После этого приступ сухого кашля сотряс его тщедушное тельце. Я почувствовал острую потребность обнять его, успокоить, обещать, что все будет хорошо. Двейн Уолш смотрел на меня, как на последнюю надежду, и я готов был сделать все, от меня зависящее, чтобы его не разочаровать.
Ночь я решил провести рядом с больным. Мне постелили у окна, и я, пристроившись на подоконнике, в свете молодого месяца принялся за составление рецепта.
В какой-то момент я погрузился в царство Морфея, однако что-то разбудило меня, возможно, духота, которой я ранее не замечал. Серп луны по-прежнему освещал комнату как маленькое ночное солнце, я потянулся к окну и открыл его настежь, впуская свежий бодрящий воздух, который был необходим беспокойно спящему Гаю. Внезапно некая бесформенная тень мелькнула перед домом, на долю секунды заслонив собой свет, я выглянул наружу и увидел на лужайке девушку в длинном белом платье. Черные волосы ее гладкой волной падали на грудь, почти скрывая смутно белевшее лицо.
Гай отчаянно закашлял во сне, задыхаясь в мучительном приступе, но вовсе не это заставило мои волосы зашевелиться от ужаса.
Ночной воздух задрожал от жуткого вопля, страшнее которого я не слышал в жизни, будто с кого-то заживо сдирали кожу или растягивали на дыбе. Парализованный этим звуком, я едва мог сдвинуться с места, и когда призрак в окне взмыл в небо, оглашая округу душераздирающими криками, я отмер и быстро запер ставни. Гай затих в своей постели, и я вспомнил о добровольно взятых на себя обязательствах, однако руки мои против воли дрожали, а сердце замирало от каждого шороха.
— Daidí
* * *
, — простонал малыш, — Папа... Позовите папу.
В коридоре я столкнулся с четой Уолш. Эдна накинулась на меня разгневанной фурией:
— Будь ты проклят! Проклят! — я перехватил ее руки в дюймах от своего лица, — Зачем ты привел ее в наш дом? Английский ублюдок!
Гнев придавал женщине сил, и я едва сдерживал ее напор.
— Ну же, Эдна, дорогая, прекрати, — Двейн нежно, но крепко обнял жену за плечи и оттащил от меня, — Не слушайте ее...
— Нет, пусть послушает! Пусть узнает, что натворил!
Я был сбит с толку, растерян, однако скоро во мне возобладали любопытство и предвкушение, почти забытое, но такое пьянящее ощущение чуда. Что-то невероятное, волшебное и пугающее происходило вокруг, и меня тянуло к нему неудержимо. Я бы и сам себе никогда не признался в том, что желал оказаться в центре очередной опасной мистерии.
— Не скрывайте ничего, — попросил я серьезно, — Не бойтесь, я поверю Вам, сколь бы фантастичен не оказался Ваш рассказ.
Супруги переглянулись.
— Это действительно фантастическая история, доктор, — со вздохом произнес Двейн, его широкие плечи устало опустились, и весь он как-то уменьшился и потускнел.
Старинная ирландская легенда повествует о баньши — призрачной предвестнице скорой смерти. С громким криком и плачем кружит она над домом обреченного, не оставляя ни малейшей надежды избежать предначертанного.
— Но откуда она появляется? — спросил я, — Неужели никто не пробовал бороться с ней?
— Вы безумец! — воскликнула Эдна отчаянно, — С баньши нельзя бороться. Ее появление — большая часть. Это значит, что наш род чист кровью. Мы ирландцы и мы чтим своих предков, и каждый настоящий ирландец знает, если услышал крик баньши — гибели не избежать.
Я задумчиво посмотрел в окно. Тучи заволокли небо, еще недавно такое чистое, погрузив мир в благословенную темноту. Не было больше ни гигантских птиц, ни кричащих дев, только ветер, качающий верхушки деревьев, однако обманчивое умиротворение, что разлито было в ночном пейзаже, не могло больше обмануть мой напряженный разум. Мне не составило труда поверить в существование сего мифического создания, коими являлась дева-баньши, однако тяжело было осознать, что ее плач предвещал смерть столь юному и невинному существу, как бедный Гай Уолш. Я смотрел на его родителей и видел, как суеверный страх и привычка слепо подчиняться традициям предков заставляют их заранее смириться с будущей утратой, невосполнимой и горькой. Этого, я, увы, понять никак не мог.
Мысли мои помимо воли рассудка вернулись к трагическому часу, когда горячо любимая мною женщина бросилась в пучину волн. Сколько бы отдал я, чтобы спасти ее! Я бы пошел против всех и вся, совершил невозможное, лишь бы повернуть время вспять, однако же, в отличие от четы Уолш, мог теперь лишь корить себя и страдать о былом.
— Мы благодарны Вам за доброту, но нам не нужна помощь. Нельзя идти против воли богов.
Я посмотрел на Двейна в упор, упрямо стиснув зубы. Ярость клокотала во мне, и это чувство было ново для меня, и потому пугало. Взяв себя в руки, я ответил:
— Вы ошибаетесь.
В глубине души я опасался быть выставленным вон в тот же миг, однако мне, видимо, удалось достучаться до чего-то сокровенного в загрубевшем сердце сурового ирландца, коим был Двейн Уолш. Он степенно кивнул мне и увел жену обратно в спальню.
У меня появился шанс вновь проверить свою картину мира на прочность и узнать, какие еще тайны есть в мире, недоступные человеческому уму.
Рано утром, как и задумывалось, Джед Уолш, старший сын Двейна и Эдны, отвел меня в гостиницу, где я остановился. Я едва поспевал за ловким пареньком. Возле задней двери, что предназначалась для обслуги, он обернулся, подождал меня и с сильным ирландским акцентом попросил:
— Спасите моего брата. Я слышал, Вы можете.
На меня вдруг накатил страх неудачи, сильный как никогда ранее. Весь день я провел как на иголках, готовясь к предстоящей ночи, и вечером, сопровождаемый молчаливым Джедом, вернулся в приютивший меня дом.
Удивительно, что надежда творит с людьми! Эдна, вопреки моим ожиданиям, не излила на "проклятого англичанина" поток оскорблений, успевший стать для меня привычным, а ее муж словно стал казаться моложе и благороднее. Я навестил маленького Гая и убедился, что мои лекарства помогают ему. Несмотря на близость ночи и того, что она в себе таила, я чувствовал небывалый подъем сил, физических и душевных, глядя на безмятежно спящего мальчика.
Как и в прошлый раз, сон сморил меня незаметно. Внезапно проснувшись, я поспешил к окну, за которым растущая луна проливала на землю свой болезненно-желтый свет, и ничто не предвещало беды. Прислушавшись к тишине, я с удовлетворением отметил, что все домочадцы спокойно спят, и ни звука не слышно в темном доме. Я испытывал одновременно и облегчение и разочарование и не знал, которое из этих чувств было сильнее. А меж тем, время шло, сон исподволь подкрадывался ко мне, я в последний раз выглянул на улицу, и вдруг воздух взорвался диким воплем. Зазвенели стекла, задрожали стены, и где-то в доме запричитала женщина. Борясь с дурнотой, я выбежал вон с ружьем наперевес. Мне никогда прежде не доводилось им пользоваться, но накануне я взял несколько уроков у соседа по этажу, флегматичного австрийца, объясняя неожиданный интерес внезапно вспыхнувшей страстью к охоте, благо старый охотник был не любопытен. Подрагивающими пальцами я снял ружье с предохранителя и взвел курок. Стало так тихо, что я всерьез решил, что оглох. Скрипнула дверь, и, резко повернувшись, я увидел перекошенные от ужаса лица семьи Уолш. Леденящий вой окружил меня плотным коконом, сдавливая виски, выкачивая воздух из легких. Вблизи звук был столь ужасающе громок, что мне казалось, я задыхаюсь от него. То был не просто крик — он менял тональность и высоту и словно бы исходил из глубин самого несчастного сердца во вселенной. Он то поднимался, переходя в истерические завывания, то опускался до еле слышимого плача, от которого душа разрывалась на части. Лишь одно можно было сказать определенно — крик баньши сводил с ума.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
