Джон Найтингейл. Страницы из дорожного блокнота

Страница первая.

Дом за холмом.

Весна залечивает раны, весна несет обновление и пробуждает в душах самые нежные чувства, но, вопреки всему, сердце мое было безраздельно отдано одной только осени с ее возвышенной грустью, багряными листьями и неповторимым запахом умирающего тепла. Я любил осень, потому что она была такой же унылой, как и моя жизнь.

Опекаемый заботливыми родственниками и немногочисленными друзьями, я ни на минуту не оставался в одиночестве, разве что на утренней прогулке по пустоши, куда мне удавалось ускользнуть до того, как проснется бдительная экономка миссис Гроув.

Больше года прошло с событий, самым прискорбным образом сказавшихся на моем душевном здравии. Из Дании прибыла моя старшая сестра Кристина, что стало для мамы настоящим сюрпризом, а младшая Маргарет отказалась перебираться в Лондон на первый в ее жизни сезон. Однако же я не мог наслаждаться столь трогательным вниманием, ибо знал, как мой скорбный вид ранит сердца дорогих мне людей, и в первую же декаду сентября принял твердое решение отправиться в путешествие. Погожим утром пятнадцатого сентября мой поезд со свистом покинул платформу, плюясь в небо сизым дымом. Я откинулся на мягкую спинку и закрыл глаза. Колеса стучали, и мне вдруг стало так легко, как, я полагал, уже никогда не будет.

Эта запись, сделанная мною много позже описанных в ней событий, явственно свидетельствует осведомленному читателю о том, что путешествие мое не обошлось без приключений весьма необычного свойства.

По-летнему зеленые просторы Северной Ирландии напоминали мне колдовские глаза леди Эрин Честертон, недаром она была тезкой своей же страны*. Остановился я в добротном постоялом дворе на десять комнат, четыре из которых были свободны. Выбирая маршрут, я не руководствовался какими бы то ни было принципами, подчиняясь лишь интуиции и расписанию поездов. Виды Англии осточертели мне быстро, но вместе с тем на дальние переезды я был пока что не готов. Прогуливаясь неподалеку от гостиницы, я совершил невероятное и очень приятное открытие — на покрытом редким леском холме притаился разрушенный монастырь. С тех пор как я его увидел, меня тянуло к нему точно магнитом. Я часами любовался обрушенными серыми стенами, увитыми ползучими растениями, гулял кривыми коридорами по земляному полу и заглядывал в пустые кельи, залитые светом, сочащимся сквозь обвалившуюся крышу. Уцелела лишь колокольня, строго нависшая над руинами подобно монаху-аскету или осуждающему персту. Только колокола не было.

Раз, отдыхая на плоском, нагретом солнцем камне, я задремал и проснулся с последними лучами заката. Заметно похолодало, и я зябко запахнул плащ. Воздух пах легким морозцем, срывая с губ облачка пара. Я никогда ранее не замечал, как быстро темнеет в здешних местах — развалины, со всех сторон окруженные хвойными деревьями, погрузились в густой сумрак. Над головой моей, едва не сбив котелок, пронеслась огромная птица, смутно похожая на сову, очень большую сову, насколько я мог судить. Я попятился и, споткнувшись обо что-то в темноте, повалился спиной на камни. Из-за облаков, по счастью, выглянул молодой месяц, и благодаря его робкому свету, мне удалось выбраться из ямы, в которую я угодил. Осторожно ступая, я побрел вокруг монастыря в поисках незаметной тропинки, ведущей вниз, в долину, и, когда мне стало казаться, что конца моим поискам не предвидится, увидел пятно света ярдах в двадцати перед собой.

— Эй, простите, вы из "Зеленого холма"? — крикнул я наугад, чудом вспомнив название гостиницы, — Мне нужна помощь, я...

Свет приблизился и принял очертания черноволосой девушки в длинном кипельно-белом платье. Сияющее одеяние стелилось по камням такими идеальными складками, что даже промозглый осенний ветер не мог пошевелить их, будто это и не ткань вовсе, а мрамор. Я вгляделся в лицо красавицы и понял вдруг, что смотрю не на юную деву, а на древнюю старуху. Я помотал головой, прогоняя наваждение, и в тот же миг на меня накинулась проклятая сова, издававшая леденящий вой и царапающая кожу и одежду когтистыми лапами. Страх погнал меня прочь, не разбирая дороги, сквозь деревья и колючие кусты, вниз по крутому склону, пока я не упал и не скатился к подножию прямо на сырую жухлую траву. Оглушенный падением и бешеным стуком собственного сердца, я не сразу осознал, что меня больше никто не преследует.

Сумерки незаметно сменились ночью, и не осталось ни малейшего шанса самостоятельно отыскать гостиницу, что, вероятно, была где-то на другой стороне холмов. В былые времена сей факт вверг бы меня в уныние или даже панику, теперь же, приведя в порядок одежду и волосы, я неспешно побрел куда глаза глядели и очень скоро, не прошло и получаса, заметил светящиеся окна буквально в пятидесяти ярдах от того места, где я скатился с холма, видно, хозяева недавно вернулись и зажгли огонь. Судьба благоволила мне, и я набрел на фермерский домик с небольшим двором и коровником, если судить по доносящимся оттуда звукам.

— Кто там? — ответили на стук не слишком дружелюбным женским голосом с заметным акцентом.

— Простите... эээ, мадам, — заговорил я с ней учтиво, — Я припозднился и не могу отыскать в темноте свою гостиницу. Вы мне не поможете?

За дверью замолчали. Я приподнял ворот плаща, не защищающего от ночного холода. Во тьме перекрикивались невидимые птицы, и от их криков меня охватывала нервная дрожь.

— Заходите, быстро! — я протиснулся в узкую щель приоткрывшейся двери и поразился тому, с какой скоростью и сноровкой простоволосая хмурая женщина задвигала тяжелые засовы. Я счел нужным сразу же представиться:

— Меня зовут Джон Найтингейл. Я доктор.

Женщина скривилась и выплюнула презрительно:

— Англичанин.

— Да, я путешествую. Я был на руинах монастыря и...

— Монастыря? — перебила она, — Ar an cnoc?**

Я неуверенно кивнул. Женщина отшатнулась и побледнела:

— Вон! Вон из моего дома!

Я испугался такой странной реакции, но, по счастью, на крик вышел крепкий бородатый мужчина. С его появлением женщина присмирела:

— Двейн, это англичанин, он заблудился, но я сейчас укажу ему дорогу.

— Ты с ума сошла?! — прогремел хозяин, — Никто не выйдет за порог на ночь глядя, — он протянул мне здоровенную грубую ручищу работяги, — Двейн Уолш. Не обижайтесь на жену, мистер, она немного не в себе. Переночуете у нас, а утром мой старший сын отведет Вас в гостиницу.

За ужином я еще раз представился и объяснил ситуацию, в которую попал благодаря непроглядной тьме и собственной неосторожности. Эдна Уолш не вступала в разговор, демонстрируя презрение к англичанину. Я не мог осуждать ее за это, зная, какие отношения сложились между нашими народами. Возможно, кто-то из ее предков воевал с "захватчиками", хотя, стоит отметить, это вопрос весьма спорный.

За столом по правую руку от отца сидел длинный нескладный подросток лет пятнадцати, в скором будущем обещавший превратиться в красивого статного юношу. Отголоски будущей красоты я видел в густых темных бровях мальчика, в блеске умных глаз и в волосах, отливающих медью.

Трапеза была скромной, но более чем сытной, однако мирное течение ужина постоянно прерывалось сухим страдальческим кашлем, доносящимся откуда-то из глубин дома.

— Простите, — обратился я к сосредоточенно жующему Двейну, — Если кому-то требуется помощь доктора, то я с превеликим удовольствием ее окажу.

— У нас нет денег! — резко оборвала миссис Уолш.

— Но я не требую вознаграждения!

Я был до глубины души возмущен. Многое можно понять, но не откровенную грубость. Будучи по натуре человеком добросердечным и скромным, я, тем не менее, хорошо усваиваю жизненные уроки, и все они твердят о том, что мягкость — это не всегда хорошо.

Кашель усилился, и я догадался, что его издавал ребенок.

— Хорошо, — решил мистер Уолш после непродолжительных раздумий, — Эдна, убери со стола. Джед, ты помоги матери, а мы с доктором навестим твоего братишку.

Дом, неприглядный снаружи, оказался весьма просторным и светлым изнутри, но убогость обстановки сводила на нет все усилия строителей. В детской на узкой, не по размеру короткой койке под грудой одеял лежал мальчик, на первый взгляд не старше десяти лет от роду. Большие влажно блестевшие глаза настороженно уставились на меня, а тонкие детские ручки испуганно прижали край овечьего пледа к лицу.

— Гай, поздоровайся с доктором, — неожиданно ласково для своих габаритов и устрашающей внешности заговорил мужчина, и сердце мое сжалось от нежности, что сквозила в его голосе, — Господин пришел вылечить тебя, малыш.

— Здравствуй, Гай, — я улыбнулся, — Как ты себя чувствуешь?

Мальчик посмотрел на отца и, получив одобрение, робко ответил:

— Хорошо, господин доктор.

После этого приступ сухого кашля сотряс его тщедушное тельце. Я почувствовал острую потребность обнять его, успокоить, обещать, что все будет хорошо. Двейн Уолш смотрел на меня, как на последнюю надежду, и я готов был сделать все, от меня зависящее, чтобы его не разочаровать.

Ночь я решил провести рядом с больным. Мне постелили у окна, и я, пристроившись на подоконнике, в свете молодого месяца принялся за составление рецепта.

В какой-то момент я погрузился в царство Морфея, однако что-то разбудило меня, возможно, духота, которой я ранее не замечал. Серп луны по-прежнему освещал комнату как маленькое ночное солнце, я потянулся к окну и открыл его настежь, впуская свежий бодрящий воздух, который был необходим беспокойно спящему Гаю. Внезапно некая бесформенная тень мелькнула перед домом, на долю секунды заслонив собой свет, я выглянул наружу и увидел на лужайке девушку в длинном белом платье. Черные волосы ее гладкой волной падали на грудь, почти скрывая смутно белевшее лицо.

Гай отчаянно закашлял во сне, задыхаясь в мучительном приступе, но вовсе не это заставило мои волосы зашевелиться от ужаса.

Ночной воздух задрожал от жуткого вопля, страшнее которого я не слышал в жизни, будто с кого-то заживо сдирали кожу или растягивали на дыбе. Парализованный этим звуком, я едва мог сдвинуться с места, и когда призрак в окне взмыл в небо, оглашая округу душераздирающими криками, я отмер и быстро запер ставни. Гай затих в своей постели, и я вспомнил о добровольно взятых на себя обязательствах, однако руки мои против воли дрожали, а сердце замирало от каждого шороха.

— Daidí

* * *

, — простонал малыш, — Папа... Позовите папу.

В коридоре я столкнулся с четой Уолш. Эдна накинулась на меня разгневанной фурией:

— Будь ты проклят! Проклят! — я перехватил ее руки в дюймах от своего лица, — Зачем ты привел ее в наш дом? Английский ублюдок!

Гнев придавал женщине сил, и я едва сдерживал ее напор.

— Ну же, Эдна, дорогая, прекрати, — Двейн нежно, но крепко обнял жену за плечи и оттащил от меня, — Не слушайте ее...

— Нет, пусть послушает! Пусть узнает, что натворил!

Я был сбит с толку, растерян, однако скоро во мне возобладали любопытство и предвкушение, почти забытое, но такое пьянящее ощущение чуда. Что-то невероятное, волшебное и пугающее происходило вокруг, и меня тянуло к нему неудержимо. Я бы и сам себе никогда не признался в том, что желал оказаться в центре очередной опасной мистерии.

— Не скрывайте ничего, — попросил я серьезно, — Не бойтесь, я поверю Вам, сколь бы фантастичен не оказался Ваш рассказ.

Супруги переглянулись.

— Это действительно фантастическая история, доктор, — со вздохом произнес Двейн, его широкие плечи устало опустились, и весь он как-то уменьшился и потускнел.

Старинная ирландская легенда повествует о баньши — призрачной предвестнице скорой смерти. С громким криком и плачем кружит она над домом обреченного, не оставляя ни малейшей надежды избежать предначертанного.

— Но откуда она появляется? — спросил я, — Неужели никто не пробовал бороться с ней?

— Вы безумец! — воскликнула Эдна отчаянно, — С баньши нельзя бороться. Ее появление — большая часть. Это значит, что наш род чист кровью. Мы ирландцы и мы чтим своих предков, и каждый настоящий ирландец знает, если услышал крик баньши — гибели не избежать.

Я задумчиво посмотрел в окно. Тучи заволокли небо, еще недавно такое чистое, погрузив мир в благословенную темноту. Не было больше ни гигантских птиц, ни кричащих дев, только ветер, качающий верхушки деревьев, однако обманчивое умиротворение, что разлито было в ночном пейзаже, не могло больше обмануть мой напряженный разум. Мне не составило труда поверить в существование сего мифического создания, коими являлась дева-баньши, однако тяжело было осознать, что ее плач предвещал смерть столь юному и невинному существу, как бедный Гай Уолш. Я смотрел на его родителей и видел, как суеверный страх и привычка слепо подчиняться традициям предков заставляют их заранее смириться с будущей утратой, невосполнимой и горькой. Этого, я, увы, понять никак не мог.

Мысли мои помимо воли рассудка вернулись к трагическому часу, когда горячо любимая мною женщина бросилась в пучину волн. Сколько бы отдал я, чтобы спасти ее! Я бы пошел против всех и вся, совершил невозможное, лишь бы повернуть время вспять, однако же, в отличие от четы Уолш, мог теперь лишь корить себя и страдать о былом.

— Мы благодарны Вам за доброту, но нам не нужна помощь. Нельзя идти против воли богов.

Я посмотрел на Двейна в упор, упрямо стиснув зубы. Ярость клокотала во мне, и это чувство было ново для меня, и потому пугало. Взяв себя в руки, я ответил:

— Вы ошибаетесь.

В глубине души я опасался быть выставленным вон в тот же миг, однако мне, видимо, удалось достучаться до чего-то сокровенного в загрубевшем сердце сурового ирландца, коим был Двейн Уолш. Он степенно кивнул мне и увел жену обратно в спальню.

У меня появился шанс вновь проверить свою картину мира на прочность и узнать, какие еще тайны есть в мире, недоступные человеческому уму.

Рано утром, как и задумывалось, Джед Уолш, старший сын Двейна и Эдны, отвел меня в гостиницу, где я остановился. Я едва поспевал за ловким пареньком. Возле задней двери, что предназначалась для обслуги, он обернулся, подождал меня и с сильным ирландским акцентом попросил:

— Спасите моего брата. Я слышал, Вы можете.

На меня вдруг накатил страх неудачи, сильный как никогда ранее. Весь день я провел как на иголках, готовясь к предстоящей ночи, и вечером, сопровождаемый молчаливым Джедом, вернулся в приютивший меня дом.

Удивительно, что надежда творит с людьми! Эдна, вопреки моим ожиданиям, не излила на "проклятого англичанина" поток оскорблений, успевший стать для меня привычным, а ее муж словно стал казаться моложе и благороднее. Я навестил маленького Гая и убедился, что мои лекарства помогают ему. Несмотря на близость ночи и того, что она в себе таила, я чувствовал небывалый подъем сил, физических и душевных, глядя на безмятежно спящего мальчика.

Как и в прошлый раз, сон сморил меня незаметно. Внезапно проснувшись, я поспешил к окну, за которым растущая луна проливала на землю свой болезненно-желтый свет, и ничто не предвещало беды. Прислушавшись к тишине, я с удовлетворением отметил, что все домочадцы спокойно спят, и ни звука не слышно в темном доме. Я испытывал одновременно и облегчение и разочарование и не знал, которое из этих чувств было сильнее. А меж тем, время шло, сон исподволь подкрадывался ко мне, я в последний раз выглянул на улицу, и вдруг воздух взорвался диким воплем. Зазвенели стекла, задрожали стены, и где-то в доме запричитала женщина. Борясь с дурнотой, я выбежал вон с ружьем наперевес. Мне никогда прежде не доводилось им пользоваться, но накануне я взял несколько уроков у соседа по этажу, флегматичного австрийца, объясняя неожиданный интерес внезапно вспыхнувшей страстью к охоте, благо старый охотник был не любопытен. Подрагивающими пальцами я снял ружье с предохранителя и взвел курок. Стало так тихо, что я всерьез решил, что оглох. Скрипнула дверь, и, резко повернувшись, я увидел перекошенные от ужаса лица семьи Уолш. Леденящий вой окружил меня плотным коконом, сдавливая виски, выкачивая воздух из легких. Вблизи звук был столь ужасающе громок, что мне казалось, я задыхаюсь от него. То был не просто крик — он менял тональность и высоту и словно бы исходил из глубин самого несчастного сердца во вселенной. Он то поднимался, переходя в истерические завывания, то опускался до еле слышимого плача, от которого душа разрывалась на части. Лишь одно можно было сказать определенно — крик баньши сводил с ума.

Инстинкты сработали быстрее сознания, и я выстрелил наугад, истратив оба заряда. С неба упала тень, оказавшаяся вовсе не птицей, как я полагал сначала, а черноволосым призраком с развевающими одеждами-крылами за спиной. Когда тварь издавала свой жуткий вопль, ее миловидное лицо мистическим образом менялось, становясь отвратительным старческим ликом. Белесые подслеповатые глаза ее с припухшими красными веками безумно вращались, и я отступал все дальше и дальше, пока не упал, испуганный и оглушенный. Зажмурившись, я отчаянно выкрикнул:

— Убирайся в ад, дьявольское отродье!

Тень нависла надо мною, я видел это даже сквозь сомкнутые веки. Облако нереальной жути накрыло меня, внушая панический страх и лишая воли к сопротивлению, и я скорее почувствовал, чем услышал бессвязный шепот, раздавшийся прямо в моей голове.

"Чужой... Он чужой... Чужой..."

Оцепенение пропало. Едва сдерживаясь от позорных рыданий, я еще долго лежал без движения, глядя в звездное небо.

Я ушел опозоренный. Никто не сказал мне этого, но я знал, что подвел их. Обещал защиту и не добился ничего. Никакой жизненный опыт, даже такой богатый на события, как у меня, не способен защитить от сил потустороннего мира, ибо он априори могущественнее каждого из нас. Я был самонадеян и жестоко поплатился за свою гордыню. Судьба преподнесла мне новый важный урок, и мне оставалось лишь смиренно принять его, печалясь лишь о маленьком Гае, для которого я сделал все, что мог, но все же, кажется, недостаточно.

Много позже, уезжая из гостиницы, я стал свидетелем разговора, ввергнувшего меня в беспросветное уныние.

Борясь с ветряными мельницами, я потерпел неизбежный крах.

В ночь перед моим отъездом в возрасте шестнадцати лет скоропостижно скончался Джед Уолш...

*Эрина=Ирландия

** Ar an cnoc — на холме (ирл.)

* * *

daidí — папа (ирл.)

Страница вторая.

Осенние костры.

Иногда я невольно задаюсь вопросом, что подумают случайные читатели сего дневника о душевном здравии его автора? Не подкрепленные весомыми доказательствами, записи эти вряд ли найдут понимание в глазах современного общества, и мне остается лишь надеяться, что для кого-то они послужат не только занимательным чтивом в длинные предрождественские вечера, но и приоткроют тонкую вуаль тайны над событиями и явлениями, находящимися вне пределов человеческого понимания.

Итак, в настроении столь же хмуром, что и погода в последние дни октября, я пытался развлечь себя созерцанием красот деревенских пейзажей, путешествуя от селения к селению и беседуя со старожилами. Будь я энтузиастом, собирающим ирландский фольклор, непременно бы издал книгу, по объему не уступающую британскому словарю. Мне было любопытно слушать местные предания, мысленно пытаясь понять, что же из них произошло на самом деле, а что являлось лишь плодом народной фантазии. Такое немудреное развлечение и привело меня на дорогу, ведущую из Ард-Кнок в Маргейт-Лоу.

Дилижанс был полупуст, что, безусловно, скрашивало неблизкий путь до большой деревни, куда я направлялся в надежде успеть на ежегодную ярмарку народного ремесла. В своем последнем письме я клятвенно обещал любимой сестре Ханне привезти редкие сувениры для украшения каминной полки, которая, на мой взгляд, и без того ломилась от милых безделушек. Солнце золотило листву, и деревья вдоль дороги казались отлитыми из драгоценного металла, а трава — залитой жидким янтарем. Двигаясь с севера на юг страны, я словно убегал от холодов, оставляя подступающую зиму далеко за спиной.

— Дальше ходу нет! — крикнул кучер, натягивая поводья, — Поворачиваю на Роуэн Глинн!

Огорчению моему не было предела, однако, судя по карте, быстрым шагом деревни можно было достичь еще до наступления сумерек, и потому я, подхватив саквояж, отправился дальше пешком. Не будучи опытным путешественником, продвигался я медленнее, чем хотел бы, часто останавливался и сверялся с запутанной картой, практически бесполезной в этой, глухой и лесистой, части Ирландии. Тонкие линии дорог петляли в зеленом массиве, то обрываясь внезапно, то упираясь в точки с незнакомыми мне названиями. Стоило спросить кучера, почему дилижанс свернул с пути так рано, и почему пассажиров о том заранее не известили. Впрочем, это уже имело мало значения — я остался один на один с увядающей природой и листом непригодной бумаги в руках. И все же положение мое отнюдь не было безвыходным, накатанная крестьянскими телегами колея вела меня вперед, и по ее состоянию я мог судить, что двигаюсь в правильном направлении.

Солнце меж тем неумолимо клонилось к закату. Красивое зрелище, но не для такого заплутавшего путника, как я. Саквояж мой, еще недавно казавшийся мне таким легким, точно налился свинцом, а колея уже не выглядела наезженной, как было в начале, наоборот, по мере моего продвижения она приобретала все более дикий вид, пока не превратилась в едва заметную стежку, усыпанную листьями. Поглядывая на красный диск солнца, стремительно исчезавший за верхушками деревьев, я впервые почувствовал острое беспокойство. И пугала меня вовсе не перспектива заночевать в лесу на голой земле, а что-то иное, пока непонятное мне самому. Назовите это интуицией, шестым чувством, нажитым горьким опытом, но надвигающаяся ночь внушала мне безотчетный страх. И в тот момент, когда погасли последние лучи дневного светила, тропа вынесла меня на опушку, и с облегчением увидел в долине деревеньку, ничуть не похожую на ту, которую я надеялся найти, но все же как никогда вожделенную.

Никто не вышел меня встречать, единственная улица с утоптанной площадкой в центре пустовала, впрочем, это можно было легко списать на поздний час. Я повернул к ближайшему дому с намерением просить о ночлеге, когда услышал за спиной голос:

— Не живет там никто уж поди лет десять.

Я повернулся и торопливо приподнял шляпу, приветствуя женщину в национальном домотканом платье.

— Я сбился с пути, подскажите, где я? Мне надо в Маргейт-Лоу на ярмарку.

— В Маргейт-Лоу? Далеко же Вы забрались, мистер, — она хрипло рассмеялась, — Если сейчас пойдете, то и к утру не доберетесь. Оставайтесь-ка здесь, а на заре парни подбросят Вас до Маргейт-Лоу.

У меня не оставалось иного выхода, как принять столь щедрое предложение.

Спасительницу мою звали Эйслин О"Доннел. Вслед за ней я вошел в самый крепкий и богатый дом из всех виденных мною в деревне, и все равно мне пришлось пригнуться в дверях, чтобы не удариться о притолоку. Хозяйка жила с сестрой, тихой скромной девушкой, еле слышно пролепетавшей приветственные слова и тут же скрывшейся в своей комнате.

— Неужели вы с сестрой живете одни? Где ваши родители? — спросил я, наблюдая, как споро Эйслин накрывает на стол.

Вблизи и при свете восковых свечей ее лицо утратило свежесть и юную привлекательность, что поразили меня при первой встрече. Только взгляд ее в свете лучин сиял все так же молодо и живо.

— Не побрезгуйте угощением, господин, — с улыбкой обратилась ко мне женщина, словно бы и не услышав мой вопрос, — Чем богаты, то и на стол ставим.

Я с удовольствием воздал должное густому овощному супу и дымящемуся ароматному рагу из картофеля с мясом.

— В жизни не ел ничего чудеснее! — от души похвалил я хозяйку, заметив, что та не притронулась к своей тарелке, не сводя с меня напряженного взгляда. Судя по всему, гости нечасто забредают в эти края.

— О, Вы еще не отведали нашего традиционного ирландского чая, — Эйслинн поднялась из-за стола, так и не отужинав, и я поспешил предложить свою помощь, однако получил отказ.

Оставшись в одиночестве, я обратил внимание на пустые ведра на лавке в дальнем углу, а во дворе заприметил старинный колодец, сложенный из огромных серых валунов. Это был мой шанс оказаться полезным и как-то отплатить сестрам за гостеприимство. Подхватив ведра, я вышел на улицу.

Огни заполнили деревню. Возле каждого дома горел свой костер, устремляя в звездное осеннее небо тонкие столбы дыма. В народе говорят — к ясной погоде. Повернувшись к деревне спиной, я склонился над колодцем и с удивлением обнаружил, что тот абсолютно сух!

— К соседям ходим, — Эйслин возникла за моим плечом буквально из воздуха, я не слышал ни шагов, ни скрипа задней двери, — Идемте в дом. Холодно.

Как и всякая неудавшаяся инициатива, мой поход за водой оставил после себя неприятное чувство неловкости и смущения. Пару раз мне показалось, что мимо окон кто-то проходил, отбрасывая на слюду, заменявшую стекла, длинные тени, но, испугавшись насмешки, я скрыл свои наблюдения. Эйслин заварила чай в чайнике с забавным вязанным чехлом, который называется "tea cosy". Женщина предложила мне самому выбрать чайную ложечку, объяснив это еще одной национальной традицией. Наконец, все условности были соблюдены, и я пригубил обжигающе-горячего напитка из расписной глиняной чашки.

Вкус был странным. Кроме непередаваемой крепости в чае чувствовалось что-то еще, горькие нотки, вяжущее ощущение на кончике языка. А потом лицо обдало жаром, я покраснел и закашлялся.

— Мы трижды вымачиваем чайные листья в виски, — с гордостью пояснила хозяйка, — Пока доска под ними не пропитается насквозь.

Справившись с дыханием, я рискнул допить чай до дна, но осторожными мелкими глотками. И все же кроме алкоголя мне не давала покоя кислинка, едва уловимая, но не очень приятная. Не уверен, что она имеет отношение к ирландскому виски...

Внезапный спазм отбросил меня на спинку стула, скрутив внутренности в один тугой комок. Я захрипел придушенно, цепляясь за столешницу скрюченными пальцами, и бросил на Эйслин полный ужаса взгляд, однако женщина не выглядела напуганной или удивленной. Скорее сторонний наблюдатель, окажись такой поблизости, поразился бы торжеству и неприкрытому ликованию, что читались на ее лице, и я понял вдруг, что был самым подлым образом отравлен. Без причины, просто в силу случайности, приведшей меня в Богом забытое селение.

Однако мне не суждено было погибнуть мучительной смертью на чужбине, вдали от родного дома и семьи. Боль притупилась, ей на смену пришла вялость и апатия. Я повалился на стол и замер так, не в силах пошевелиться. Беспомощность переполняла душу мою гневом и отчаянием. Отравительница низко и хрипло расхохоталась, и от звука ее дьявольского смеха, сердце забилось сильнее.

Мне сложно здраво судить о событиях, развернувшихся следом, ибо яд туманил мой разум, а тело не желало подчиняться.

Меня вынесли на мороз и долго несли на руках, насколько я мог понять, в гору. Видел я лишь небо и клубы пара, срывающиеся с моих губ. Меня окружала толпа, но я скорее чувствовал это, чем слышал, потому как поднимались мы неестественно тихо, будто бы не люди, а тени. Сознание периодически покидало меня, и очнулся я уже привязанным к столбу напротив груды хвороста и веток. Если это был костер, то просто огромный, размером с небольшой домик.

— Благословенный огонь да снизойдет на землю! — воскликнул женский голос, — Да будет так!

— Да будет так! — вторил ей нестройный хор. Жуткая мистерия, увы, не рассеялась подобно пьяному бреду, а напротив, приобретала все более реальные и осмысленные черты. Роль наблюдателя, навязанная мне против воли, была противна всему моему существу, однако я неустанно благодарил небеса за то, что остался жив.

Вне всякого сомнения, я угодил в гнездо язычников-кельтов и присутствовал, пусть и не по собственному желанию, на одном из их диких празднеств. Догадка сия отнюдь не прибавила мне храбрости, ибо каждому известна кровожадность подобных гульбищ. И все же смотреть и запоминать — это все, на что я был способен.

Пусть скептически настроенные читатели сочтут меня фантазером и лжецом, из-под пера моего не вышло ни слова лжи.

Итак, праздник начался. Костер вспыхнул точно спичка, и тут же стало светло как ясным днем, и жар от огня коснулся моего лица. Толпа обезумевших босых и простоволосых женщин всех возрастов, взявшись за руки, завели хоровод вокруг него, распевая песни на сложном отрывистом языке, не известном ни мне, ни, вероятно, кому бы то ни было еще. Прислушавшись, я со страхом почувствовал, как ритм затягивает меня, дурманит рассудок. Но ночь только началась, и самое жуткое еще ждало впереди.

Дикие пляски продолжались до полуночи. Я понял это, руководствуясь отнюдь не боем часов, да и откуда в подобной глуши взяться часам, а по тому, как стихли песни и замерли язычницы. Все они смотрели в одном направлении, и я, по счастью или нет, тоже. Пламя костра то вспыхивало высоко, то затухало, и в эти короткие моменты между всполохами огня, я отчетливо видел деревню у подножия высокого холма, на котором находился. И леденящий холод сковал мое и без того непослушное тело, когда в долине зажегся первый смутный огонек, неверный как дрожащая свеча, как мерцание игнесс фатуи на болотах Девоншира. За ним загорелся второй, третий, четвертый... И вот длинная вереница призрачных огней растянулась вдоль центральной улицы, и я с нарастающим ужасом понял, что они движутся сюда. Несмотря на жар костра, могильный холод сковал меня. Эйслин издала ликующий вопль и упала ниц, а за нею следом и все остальные. Я словно бы остался один на один с ожившим кошмаром глухой октябрьской ночи.

Они шли прямо в огонь. Безликие тени в колыхающихся длиннополых плащах, и от них исходили волны запредельной жути. Призраки несли с собой тонкие шесты с привязанными к ним фонарями. Фонари качались на ветру и скрипели, и то был единственный звук, нарушавший противоестественную тишину, воцарившуюся на вершине холма. Вот первый призрак шагнул в костер, пламя взметнулось до небес, поглотив неприкаянную душу, но то, что увидел я под капюшоном так близко от себя, навсегда запечатлелось моей памяти. Захотелось поскорее сбросить путы и убежать так далеко, как только смогу, но, скованный по рукам и ногам, я страдал от бессилия и страха, разрывающего меня изнутри.

Ужасающая процессия пошла к концу, и женщины, коих я не мог называть иначе, как ведьмами и колдуньями, продолжили свой шабаш. В огонь полетели дары — венки из сухих цветов, яблоки и выпечка. Тело мое к тому моменту терзала чудовищная боль в занемевших конечностях.

— Пришло время жертвы! — внезапно выкрикнула та, кого я знал под именем Эйслин О"Доннел, а ныне уже и не знал, кем считать, и на мне, наконец, разрезали веревки, однако ноги не удержали меня, и лишь поддержка с двух сторон помогла мне устоять. Передо мной возникла юная девушка, в которой я узнал младшую из сестер О"Доннел. В руке она сжимала кинжал.

— Нет! — вырвалось у меня, — Нет! Не надо, прошу!

Я готов был умолять их на коленях, но знал, что не смогу достучаться до погрязших во тьме душ. Страх смерти переполнил мое существо. Сколь бы храбрыми и повидавшими в жизни всяческих ужасов не были бы люди, все они одинаково боятся смерти, неважно, придет ли она за вами на поле битвы, в окружении скорбящих родственников или появится из-за угла на опасном перекрестке, она одинаково глупа и кошмарна. Не бывает благородной смерти, и та, что угрожала мне тогда, внушала только отвращение и ужас.

Едва не теряющий сознание, я услышал треск ткани и почувствовал холод стали на коже, и острая боль пронзила руку.

— Прими наш дар, Samhnag, Священный Огонь!

Руку мою простерли над затухающим костром, и кровь закапала на угли, и с каждой каплей мне все тяжелее было держать голову.

Мир перевернулся с ног на голову, крики и песни сотрясали морозный воздух, тлеющие ветки разлетались по округе, ведьмы кружились в танце, окруженные искрами. Я не мог более вынести свалившихся на меня испытаний, и, доверившись судьбе, прикрыл веки...

Солнечные лучи раскаленными стрелами кололи глаза.

Утренний мороз припорошил инеем притоптанную траву и остывшие угли. Тело мое промерзло до костей, и я с превеликим трудом заставил себя подняться на ноги. Первой мыслью, что пришла мне в голову, было воспоминание о прошедшей ночи. Ободренный надеждой, я решил, что омерзительный шабаш мне приснился, но рукав сорочки загрубел от пролитой крови, а рана напомнила о себе пульсирующей болью. Реальность случившегося навалилась на меня подобно гранитной плите. Промерзший и разбитый, я пересек поляну, дабы взглянуть на деревню днем, и какого же оказалось мое удивление, когда вместо одинаковых старых домиков я увидел поросший бурьяном пустырь! Не помня себя от изумления, я спустился в долину, нашел под кустом орешника свой саквояж, пальто и шляпу, и побрел бесцельно, пока не вышел на дорогу.

— Эй, парень! — окрикнул меня крестьянин, проезжавший мимо на груженой телеге, — Садись, подвезу. Тебе куда?

— В Маргейт-Лоу, — ответил я.

Крестьянин присвистнул:

— Далеко же ты забрался, да и выглядишь неважно. В лесу что ли ночевал?

— Нет, — и я, забравшись на козлы, поведал коротко о деревеньке без названия и сестрах, приютивших меня. Мужик осенил себя крестом:

— Нет там никакой деревни! Была, да и ту уж века три как сожгли, за колдовство. Темные были времена, да, — он подстегнул лошадку и добавил тихо, — Гнилое место ты выбрал для ночлега, парень, гнилое. Слава Богу, что живым выбрался. Знаешь, какая ночь была?

Я помотал головой, думая о своем.

— Самайн, — понизив голос, произнес он. Я насторожился, — Праздник начала зимы, когда вся нечисть наружу прёт. Эх, — махнул он рукой, — Да что с вас, англичан-то, взять...

История с мертвой деревней тяжело сказалась на моем здоровье, от переохлаждения я на неделю слег с простудой, и почти ни с кем не общался, кроме служанки, приносившей мне еду, и сельского доктора. Никому из них я не обмолвился о своей тайне, ибо не мог решить, что из того было правдой, а что моими фантазиями. Только спустя время, я пришел к неутешительному выводу, что пал жертвой самых настоящих чар и побывал на колдовском шабаше в ночь Мертвых.

Напоследок напутствую вам, тем, кто читает сей дневник, и заклинаю, в канун Самайна заприте двери и окна и дожидайтесь спасительного рассвета под защитой родных стен, ибо над Злом не властно даже время.

Страница третья.

Случайный попутчик.

Путешествие мое, начинавшееся как увеселительное и даже лечебное, дало, тем не менее, совершенно противоположный результат, и дни, проведенные в стране зеленых холмов*, запомнились мне как череда в высшей степени странных происшествий, некоторые из которых и побудили меня на первой же станции купить писчую бумагу — карандаш как удобную альтернативу перу и чернильнице, я повсюду носил с собой — и начать новый дневник. Его я назвал "дорожным блокнотом".

Разумеется, записи я делал исключительно для себя, урывками, в дешевых гостиницах и тесных купе, и так уж вышло, что они все же стали достоянием общественности, о чем я по прошествии времени ничуть не жалею.

Решение вернуться домой посетило меня внезапно. Проснувшись среди ночи, я с удивлением спросил себя, что делаю здесь, зачем ючусь по чужим комнатушкам и сплю в чужих постелях? Нет, если признаться честно, обстановка, в которой мне доводилось ночевать, в самом деле не была столь уж убогой и мрачной, чтобы вызвать подобные мысли, однако, думается мне, чувство потерянности, что я испытал в тот момент, посещало многих людей, вынужденных надолго покидать родной дом. Я в данном случае имел в виду даже не усадьбу "Старый дуб" в графстве Нортумберленд, сколько свои апартаменты в доме мадам Деларош в Лондоне, где я имел частную медицинскую практику. Воспоминания закружили меня, и уже к утру я не сомневался в своем желании немедленно вернуться в Англию.

Не стану утомлять случайного читателя ненужными подробностями утомительной поездки через половину страны по железной дороге, а начну свой рассказ с того момента, как купил билет на дилижанс, через Нортумберленд, надеясь сделать матушке приятный сюрприз. Ирландию я покинул без сожаления, однако, уверен, что буду вспоминать ее зеленые холмистые равнины с теплотой, пусть и сейчас они выцвели и посерели под натиском непогоды, но душа моя рвалась обратно, на родину.

Дорога предстояла долгая, в том числе и в ночное время, и потому важную роль в такого рода путешествиях играла компания, а она, скажу я вам, с первого взгляда показалась мне весьма скучной. Место мне досталось между молодым человеком в офицерской форме и с напомаженными усами и дородным джентльменом, что постоянно промокал обширный лоб не менее обширным платком, к тому же он имевшим странную привычку бормотать себе под нос, отчего складывалось впечатление, будто он за что-то оправдывается. Место напротив пустовало, остальные же были заняты белокурой девушкой, путешествующей с компаньонкой ненамного старшее ее самой, леди в глухом строгом платье, судя по черной вуали, вдовой, и рыжим господином в ничем не примечательном дорожном костюме. Я был бы рад завязать разговор, но решительно не знал, какую тему затронуть, чтобы заинтересовать всех попутчиков и никого из них не обидеть. За окошками проплывали голые деревья и маленькие хуторки, чье местоположение угадывалось по тянущимся к тусклому небу столбам печного дыма. Под мерную качку дилижанса меня клонило ко сну...

— Я слышала, эти места кишат привидениями, — громко и совершенно неожиданно для всех заметила мисс Виннер вечером третьего дня. В начале и в конце салона установлены были газовые рожки, однако ввиду малого числа пассажиров один из них никогда не зажигался и дамы в известный час вынуждены были откладывать рукоделие в сторону. К тому времени мы все успели познакомиться и вяло обсуждали ничего не значащие темы вроде урожая зерновых в минувшем году и предстоящего рождественского бала в Букингемском дворце, тем более внезапно прозвучали слова мисс Виннер. Стоит также упомянуть, что день подошел к концу, и часы исправно показывали довольно позднее время, весьма, к слову, подходящее для подобных разговоров. Миссис Джонсон, вдова преуспевающего торговца из провинции, быстро перекрестилась в своем углу; готов поспорить, новая тема пришлась ей не по душе.

— Как и многие другие, мисс, — легкомысленно отмахнулся курсант с напомаженными усами. Я постоянно забывал его имя, то ли Крейг, то ли Дрейк. — Уверен, каждый знает с дюжину таких историй и притом невымышленных. Никто лучше нас, англичан, не рассказывает историй о привидениях. Так ведь?

Мой сосед справа нервно промокнул абсолютно сухой лоб и пробормотал нечто, чего я не сумел разобрать, но интонация его намекала о легком недовольстве.

— Простите, — мистер Максли, а именно так его звали, робко поднял руку, — но может не стоит пугать дам на ночь глядя?

Наблюдая за дискуссией, я едва сдерживал улыбку, ибо единственным напуганным человеком среди присутствующих был именно он, а вовсе не дамы, которые, напротив, проявили к словам курсанта горячий интерес, за исключением разве что почтенной вдовы.

— В ваших словах есть доля правды, Крейг, однако сейчас не Рождество и мы сидим не у камина, — иронично усмехнулся мистер Смит, мужчина в дорожном костюме и гетрах. — Но может вы и начнете наш вечер страшных историй?

С первого дня я проникся к Смиту искренней симпатией, несмотря на то, что перемолвился с ним едва ли и парой фраз. В его облике, голосе, манере поведения читалась уверенность, стабильность и приземленность обычной жизни, коей у меня не было уже давно.

Меж тем молодой человек принял вызов, пригладил усы и попытался придать лицу серьёзное выражение, долженствующее, по его мнению, убедить нас в правдивости его будущих слов, а мне же оно показалось несколько пафосным и наигранным, впрочем, молодости многое простительно.

— Эту историю мне рассказал знакомый офицер. Он служил в 12-ом кавалерийском полку, который в то время, а было это ровно три года назад, квартировал в селении Сэндлот, что в Хэмпшире. Офицер тот, имя его я сохраню в тайне — назовет его Паркер, слыл честным и порядочным человеком и доблестным солдатом Ее Величества.

Так вот однажды, собираясь с товарищами в местный паб, он повстречался на улице со старой уродливой женщиной. "Выглядела она жутко, — говорил он мне. — Кожа сморщенная, точно изюм, и такая же темная". Старуха велела ему немедля отправляться обратно в казарму и не выходить оттуда до самого утра, однако офицер был не из робкого десятка и не послушал странного предостережения. И той же ночью в пабе приключилась кровавая драка, Паркер получил серьезное ранение и чудом выжил.

— Выходит, ваш друг встретил ведьму? — дрожащим голоском спросила мисс Виннер.

— Так ведь это ещё не конец истории. Самое интересное случилось после. Выписавшись из лазарета, офицер Паркер поспешил найти ту добрую старую женщину, но к ужасу своему узнал, что она мертва уже больше десятка лет и была настоящей колдуньей. Такая вот история, дамы и господа.

Признаться, меня она не впечатлила, особенно если вспомнить ночь в мертвой деревне с ее ведьмами и священным костром. Право слово, мне было бы что рассказать, однако я вновь промолчал, и бравый курсант Крейг остался при мнении, что сумел все нас удивить и напугать.

— Какие однако жуткие вещи вы говорите! — от волнения мисс Виннер не произносила слова, а буквально выкрикивала. — Призрак ведьмы, вы подумайте только!

Ободренный реакцией юной леди, Крейг гордо выпятил грудь и хотел было еще что-то сказать, но был прерван взявшим на себя роль этакого présentateur** мистер Смит:

— Предоставим слово нашим прекрасным дамам? Смелее, уверен, вы сумеете нас поразить.

В который раз отметив про себя его прекрасные манеры и язык, я вместе с остальными обратил взгляд к прекрасной половине нашей вынужденной компании.

Я предполагал услышать романтичную сказку о невинной деве и ее неверном возлюбленном, и, в принципе, не сильно ошибся.

— Это произошло в семье одной моей хорошей подруги, — начала мисс Виннер несколько неуверенно. — Если быть точнее, то с ее прабабкой. У них было имение в Дербишире. Или в Ланкашире? — девушка замялась и мило покраснела. — Кажется, все же в Дербишире. Ее звали Деборой, прабабушку, я имею в виду.

Рассказчица робела и путалась в словах, и мне стало неловко и стыдно за то, как нелестно я оценил ее старания, не выслушав даже самого начала. Я стал циничен и надменен. Несомненно, на то были свои причины, и при том весьма и весьма веские, и все же нельзя судить обо всех людях, исходя из собственного, пусть и очень богатого, жизненного опыта, как из единственно верного критерия. Что видело в жизни это юное прелестное создание? Уверен, что она путешествовала впервые, и беседа наравне с мужчинами будоражит и смущает ее одновременно. От молчаливой компаньонки не слышно было ни слова поддержки, и я, пожалуй, в первый раз напрямую обратился к девушке:

— Что же было дальше? Не томите слушателей, мисс, мы в нетерпении.

Приободренная, она продолжила, тепло мне улыбнувшись:

— Дебора была всей душой влюблена в одного юношу, имени его я, увы, не помню. Дело шло к свадьбе, родители невесты дали свое благословение, но поставили условие — молодой человек должен был отдать долг короне, отслужив в регулярной армии ровно год и ни днем меньше. Времена тогда были мирными, Дебора ждала жениха и готовилась к свадьбе, пока однажды не увидела странный сон...

Я услышал рядом тяжкий вздох курсанта, и неприятная мысль поразила меня. Неужели и я вел себя подобным образом и также возмутительно откровенно демонстрировал свое презрение к чужим словам? У меня точно открылись глаза, и я увидел себя со стороны, наблюдающего за происходящим с надменным видом человека, знающего то, чего не знают другие. И до того отвратителен оказался тот образ, что я ужаснулся и поспешил прогнать его прочь и пропустил изрядную часть рассказа мисс Винер.

Переспрашивать было неудобно, да и скоро мне все и так стало ясно. Юноша погиб на чужбине, так и не вернувшись к невесте, а ей явился его призрак, чтобы попрощаться навсегда.

Мисс Виннер сама до того растрогалась, что едва ли не рыдала, заканчивая говорить. Я мог бы стать следующим рассказчиком, но, по счастью, Крейг обратился к мистеру Смиту:

— Может, и вы нас порадуете, а? Ваша очередь пришла, мистер.

За пределами дилижанса уже давно стемнело, наступила ночь, и от тихого голоса мистера Смита по спине у меня пробежала дрожь.

— Не возьмусь пересказывать с чужих слов. История, что я представлю на ваш суд, произошла со мной лично и в правдивости ее я могу поклясться, только вот как ее объяснить, тут уж на ваше усмотрение. Пути Господни, как говорится, неисповедимы.

Мы с моим компаньоном и другом вместе открыли контору по оказанию юридических услуг. Дела наши в самом начале шли неважно, частенько приходилось задерживаться допоздна за бумажной работой. Одним таким промозглым осенним вечером я вышел из конторы за полночь. Погода, как я уже упоминал, стояла преотвратная, а кебы, казалось, сквозь землю провалились. Не знаю, сколько времени я провел в ожидании, пока не услышал цокот лошадиных копыт.

Я слушал, затаив дыхание, до того незамысловатый рассказ Смита напомнил мне о собственных приключениях. Виновата ли в том его манера говорить или то, что сам он стал героем такой истории, мне было не важно, и, судя по серьезным лицам вокруг, я был не одинок в своей заинтересованности.

— Подле меня остановилась черная карета без вензелей и гербов и возница кивнул мне на дверь. Вы скажете, возможно, что я поступил легкомысленно, ведь то был не кеб вовсе, а чей-то экипаж, однако же начинался дождь, а я устал и продрог. Мы ехали очень быстро, и на все мои протесты возница лишь подстегивал лошадей. Сообразив, какой опасности подверг себя, сев в карету к незнакомцу, я подумывал выпрыгнуть на ходу, но не успел. Экипаж подбросило и резко качнуло, я почувствовал удар и открыл глаза уже сидя на земле. Кареты нигде не было видно и даже следов от нее не осталось. Вещи мои пропали, и я нашел их позже разбросанными по всему городу. Но самое интересное то, что за пять минут езды я преодолел расстояние из одного конца Лондона в другой, что, само собой, просто невозможно. Я бы и сам не поверил, если бы это не случилось со мной.

Рассказ произвел гнетущее впечатление. Никто не решался нарушить молчание, как вдруг дилижанс вздрогнул и остановился. Сквозь недовольное конское ржание послышались голоса. Дамы испуганно зашептались, но никто не собирался нападать на беззащитных путников. Дверь открылась, и в салон поднялся новый пассажир.

— Прошу прощения за неудобства, — обратился он к нам, церемонно приподняв шляпу. — Вас послала мне сама судьба, иначе туго бы мне пришлось в здешних местах ночью.

Меня неприятно задели его последние слова. Мужчина занял место напротив, и я смог как следует его разглядеть. Долговязый, болезненно худой с роскошными бакенбардами и тонкими усиками над верхней губой. Но особенно мне не понравились глаза — такие пронзительно-зеленые, что, казалось, они чужие на этом унылом лице.

— Присоединяйтесь к беседе, мистер... — курсант выразительно замолк.

— Вандерер. А о чем же вы беседовали?

— О призраках и привидениях.

Мистер Вандерер усмехнулся:

— Подходящая беседа для ночной поездки, не так ли?

— Расскажите нам что-нибудь, — попросила мисс Виннер. — Только то, что было на самом деле.

— Что ж, есть у меня одна история, правда случилась она не со мной, но за реальность ее я могу поручиться.

— И надеюсь, она будет по-настоящему страшной, — еле слышно произнес курсант, но мистер Вандерер услышал:

— Она будет настоящей, а степень вашего испуга будет зависеть от вас самих.

Устроившись поудобнее, и, подозреваю, выждав длинную, что называется, театральную паузу, он начал:

— Человек, о котором я поведу свой рассказ, совершенно особенный, хотя на первый взгляд ничем не примечателен. Давайте будем называть его доктором, потому как по профессии наш герой был врачом. В юности ему довелось пережить увлекательное морское приключение на пути к берегам Америки, куда он направлялся, руководствуясь служебным долгом.

Мне показалось, я ослышался. Не веря в такие совпадения, я до боли в глазах впился взглядом в рассказчика, надеясь разглядеть подсказку, но не находил ее.

— Что за приключение пережил доктор? — поинтересовался Смит.

— О, совершенно необычайное и крайне опасное. Жестокий шторм настиг корабль и бушевал всю ночь. Судно трепало точно щепку, и, казалось, ад не закончится, но буря утихла, и моряки увидели Летучего Голландца... — рассказчик остановился, будто бы прочищая горло, однако в любом его движении и сказанном слове мне чудилась скрытая насмешка, надо мной и над нами всеми. — То был корабль-призрак, капитан его проклят на вечное скитание по волнам вместе с призрачным экипажем. Они бороздили моря и океаны многие века, разыскивая способ снять груз со своих грешных душ.

Впечатлительная мисс Виннер, не сдержавшись, громко ахнула:

— Какой ужас! Так он нашел его? Нашел способ?

— Нашел, но получил лишь временное облегчение. И тогда капитан заметил, что есть люди, кои более всех других предрасположены к общению с иным миром. На них он ставил личную метку, знак своего покровительства и своей власти, и терпеливо ждал нужного часа.

Я дрожал от волнения и сам того не замечал. Лицо мое пылало как в лихорадке, а колдовские зеленые глаза мистера Вандерера, не скрываясь, смотрели прямо на меня. Я постарался набраться терпения и дослушать историю до конца.

— Ровно год капитан оберегал избранника от жадных до чужих душ темных тварей, и вот решающий день настал. Доктор почувствовал зов метки и пришел на морской берег, чтобы исполнить свое предназначение и вместить с себя дух вечного скитальца и самому стать пленником его корабля. Но, видно, судьба была против такого обмена. Добровольная жертва влюблённой женщины разрушила дьявольские чары капитана, и он отправился в ад, где ему самое место.

— Подождите, а как же доктор? — не унималась мисс Виннер. — Что стало с ним?

Зеленые глаза хитро подмигнули мне:

— Он вернулся домой и полагал, что все закончилось. Только это не совсем так.

Девушка недоуменно вскинула светлые бровки:

— Но как это понимать?

— Как вам будет угодно, — дилижанс остановился, и мистер Вандерер раскланялся. — Моя остановка. Прощайте.

Едва мы тронулись с места, как курсант Крейг поднял рассказ на смех, а мистер Максли охотно поддакивал, тряся подбородками. Я же никак не мог осознать произошедшего. Совершенно посторонний и не знакомый мне человек был удивительно осведомлен о таких деталях моей жизни, о которых я, по понятным причинам, предпочитал не распространяться. Он знал о "Каллисто" и ее капитане, о моей с ним иррациональной связи и о самопожертвовании Агаты, но главное — он что-то знал и о моем будущем, ведь иначе не стал бы он столь уверенно заявлять, что я ошибался относительно планов на спокойную тихую жизнь. Я непременно должен бы вновь увидеть мистера Вандерера и серьезно с ним поговорить!

— Мне, право, стало не по себе, — поделилась мисс Виннер, зябко поведя плечами.

— Ну что вы, душа моя! — Крейг несколько фамильярно подмигнул смущенной этим девушке. — Не верьте ни единому слову. Вся эта история — ложь от начала и до конца. Не забивайте вашу хорошенькую головку ерундой.

— Ну а вы, мистер Найтингейл? — обратился ко мне Смит. — Расскажите что-нибудь? Если вы заметили, я уже закончил.

— Вы? — я удивился. — Но ведь сейчас же была очередь мистера Вандерера!

— Простите, кого?

Со всех сторон на меня смотрели недоуменные лица. Я терпеливо напомнил им о случайном попутчике, но в ответ не получил ожидаемого понимания.

— Вы, верно, задремали под рассказ мистера Смита, — засмеялась мисс Виннер. И совершенно напрасно, он был весьма неплох. Я имела в виду рассказ.

Я посмотрел прямо перед собой и увидел на месте мистера Вандерера листок бумаги.

— Но как же так? Вот, он оставил...

Я замолк на полуслове. Отчего-то мне расхотелось и дальше наставить на своем. Я поднял листок и спрятал в карман.

— Как говорите завали того господина?

Я повернулся к Смиту, ободрённый его внезапным вопросом:

— Вандерер. Вы его вспомнили?

На лице рыжего адвоката отразилась гамма чувств, свидетельствующая о напряжении мысли, но, увы, все оказалось тщетно:

— Я... Я не уверен, — он на мгновение прикрыл глаза и вдруг с совершенно другой, беззаботной, интонацией закончил. — Нет, конечно, просто его имя в переводе с одного из ирландских диалектов означает "странник"

* * *

Фантазия и усталость сыграли с вами весьма забавную шутку, доктор.

Я сошел на станции вечером следующего дня. Сыпал мелкий сырой снег, и пустошь, расстилавшаяся по правую руку, была уныла и неприветлива. Где-то далеко за ней меня ждала семья и теплый дом, однако я не торопился. Вместо этого я достал из кармана листок, оброненный господином, которого не было, и бережно расправил. Бумага была дешевой и желтоватой, наподобие той, что я купил в дороге для своих путевых записей, и на ней изящной вязью выведены были следующие слова:

РЮ ДЕ ЛЕШЕЛЬ

И ряд цифр, ни о чем мне не говорящих.

Фантом, оставляющий после себя вполне реальные, хоть и непонятные послания, был мне в новинку, и потому я сделал вывод, что пассажиры стали жертвами какого-то мощного гипноза, что, впрочем, не объясняло появления мистера Странника и его рассказ обо мне.

Трясясь по проселочной дороге в почтовой карете, я поймал себя на том, что думаю только о таинственной записке и пытаюсь понять ее смысл. Хорошо ли это или, напротив, очень плохо, но, видимо, я был создан Богом не для быта и повседневности будней, и впереди меня ждало нечто весьма опасное, но от этого еще более интересное.

И я был готов.

* в данном случае — Ирландия

** конферансье (фр.)

* * *

Wanderer — странник (ирл.)

Страница четвертая.

Рождественское чудо.

Приближались холода. Настоящие, с метелями и морозами, свистом ветра в трубах и сугробами за окном. В Лондоне такого не увидишь, а здесь, на севере страны, снежные завалы не редкость, а скорее явление обычное. Будучи ребенком, я любил катать сестер на санках по заднему двору и в тайне мечтал, чтобы отец покатал меня, но он постоянно был чем-то занят. Мама сама пекла ароматное медовое печенье и стягивала с нас сырые от снега варежки. Да, зима на севере — совершенно особое время года, и все же я вновь отправлялся в путь, не дожидаясь, пока дороги станут малопригодными для путешествий.

— Ты не останешься на Рождество, Джон? — глаза Маргарет всегда быстро наполнялись слезами. Младшая из трех моих сестер напоминала эльфа — светлые волосы и хрупкая фигурка не встречались более ни у кого из Найтингейлов, изящные черты достались Маргарет от бабушки по линии Уильямсов. Я очень любил сестру, однако, как сумел, объяснил ей, почему не могу остаться. С матерью было проще, ведь никто лучше нее не чувствовал, что со мной происходит. Она лишь попросила беречь себя и возвращаться скорее.

Ближайшим поездом я отправился в Лондон, что был первой остановкой на пути во Францию, где я надеялся найти ответ на загадку, оставленную мне таинственным мистером Вандерером.

Итак, я, Джон Фредерик Найтингейл, снова начинаю свой дорожный дневник, и это четвертая запись, которую я назвал "Рождественское чудо".

Ритм большого города, как биение родного сердца, захватил меня с первых же минут, и в груди защемило от переполнившего ее чувства счастья. Вокзал "Виктория" едва вмещал в себя шумную людскую толпу, что в преддверие праздников прибывала в столицу и, наоборот, покидала ее. Я с трудом пробрался к выходу и вдохнул пропитанный паровозным дымом, гарью и сыростью воздух Лондона, по которому тосковал. Жаль, что не получится задержаться надолго — интуиция и, как ни странно, простое человеческое любопытство звали меня вперед, нужна была лишь пара дней отдыха. И вкусные французские булочки от мадам Деларош.

— Мистер Джон! Какой приятный сюрприз! Проходите скорее, — прямо с порога я попал в широкие объятия моей замечательной домовладелицы и буквально утонул в густом аромате ее бессменного парфюма. — Могли бы и предупредить, ваша комната не готова.

Я заверил мадам, что останусь всего на пару дней, и беспорядок меня нисколько не волнует, к тому же наверняка он преувеличен, ведь мадам Деларош известна на весь квартал своей чистоплотностью и аккуратностью.

— А как же Рождество, мистер Джон?

Я пожал плечами. Менять планы из-за праздника я не собирался, однако на такую прямоту женщина могла и обидеться, поэтому стоило сменить тему:

— Я привез сувениры из путешествия. Хотите взглянуть?

Таким бесхитростным приемом, действующим безотказно абсолютно на всех дам любого возраста и социального положения, я успокоил мадам Деларош и занял ее внимание на несколько часов, которые с удовольствием посвятил сну. Мне приснились зеленые глаза с хитрым прищуром, бушующее море, ветер, свистящий в парусах, трясущийся дилижанс, а под конец — теплые пальчики самой прекрасной леди-медиума во всем мире. Они гладили мой разгорячённый лоб и тихо шептали слова, которых я не понимал, но они звучали так нежно и так сладко, что я проспал дольше, чем планировал и проснулся отдохнувшим и полным сил. С кухни просачивались запахи горячей выпечки и какао — мое идеальное утро.

— Хорошо отдохнули, доктор? — мадам Деларош споро накрывала на стол в гостиной, что всегда, насколько я помнил, утром и вечером служила еще и столовой. Я воздал должное ванильным круассанам и тостам со сливочным маслом и только после этого перешел к серьёзному разговору.

— Это улица. Видите, на это указывает "рю", — мадам вернула мне листок. — В Париже есть такая, а вот что за цифры внизу, уж извините, ума не приложу.

Несомненно, ей хотелось узнать подробности, но я спрятал записку в карман и поднялся из-за стола.

Мой поезд отходил с вокзала утром следующего дня, и у меня было время нагуляться вдоль Темзы, навестить знакомых и собраться с мыслями. Меня никто не провожал, я напоследок окинул взглядом галдящий и кричащий перрон и закрыл дверь. Поезд понес меня прочь, и в музыке его басистых гудков мне почудилось одобрение.

Впервые пускаясь в путешествие, много, очень много лет назад, я видел в этом увлекательное приключение, позже — опасную авантюру, и только сейчас понял одну важную истину — не имеет значения, куда и зачем мы едем, главное — с каким настроем. Именно настроение определяет исход путешествия и то, с какими чувствами мы будем его вспоминать. Отправляясь осенью в Ирландию, я был под властью хандры и безысходности, и эти ощущения словно бы предопределили печальные и страшные события, что мне пришлось пережить. Пусть же этот дневник запечатлеет мое предвкушение, азарт и то предчувствие тайны, что овладело мной, и пусть они сделают это путешествие запоминающимся и интересным. И больше никаких смертей.

Париж встретил меня мягким пушистым снегопадом и легким морозцем, приятно пощипывающим щеки. Там же, на вокзале, я приобрел карту города и путеводитель на английском, все же язык я знал отнюдь не в совершенстве, впрочем, насколько мне известно, английский язык распространен во многих странах. Не дожидаясь частных извозчиков, я сел в первый попавшийся омнибус и, уже устроившись на скамье, углубился в чтение. Для начала — недорогая гостиница.

Бытовая часть обычно волновала меня более всего. Домосед по сути, я с трудом ориентировался в незнакомой обстановке, несмотря на некоторый опыт в подобного рода делах. Постовой любезно подсказал, как найти хороший постоялый двор недалеко от центра города, и к моему великому счастью, совсем рядом с рю де Лешель. Туда-то я и направился, мельком осмотрев свой номер, переодевшись и разложив немногочисленные вещи.

Искомая улица ничем не выделялась из множества других. Она была не слишком протяженна, не слишком широка или слишком узка, одинаковые двухэтажные коттеджи ее щеголяли рождественским убранством, а дорожки до снегопада кто-то тщательно подмел. Редкие прохожие добродушно улыбались мне и кивали, как старому знакомому. Я прошелся из одного конца улицы в другой и обратно, однако так и не заметил ничего, что дало бы мне подсказку. Снегопад усилился, и я был вынужден отложить свои изыскания на более удачное время.

Таким образом, не добившись успеха в первый день, я неоднократно предпринимал новые попытки и скоро стал на рю де Лешель практически своим человеком. На четвертый день однако кое-что случилось, что несколько разнообразило мои скучные прогулки.

— Monsieur! Excusez-moi! — окликнул меня незнакомый мужчина. — Il est quelle heure? [1]

Я начал лихорадочно соображать, что он имел в виду. Некоторые слова казались знакомыми. Я решил для начала поздороваться:

— Bonjour! — следующую фразу я выучил в числе первых. — Pardone, je ne comprends pas.[2]

— О! Какое счастье! — джентльмен подошел ближе и протянул руку для приветствия. — Собрат англичанин, какая радость!

Мы обменялись рукопожатиями. Я был удивлен, однако удивлен приятно.

— Позвольте же представиться, — он элегантно приподнял свой дорогой цилиндр ровно настолько, насколько предписывал этикет, не переставая улыбаться. — Реджинальд Кроуфорд, родом из Уилтшира, к вашим услугам, сэр.

— Джон Найтингейл, доктор, — я несколько неловко прикоснулся к полям собственного не слишком нового котелка. — Из Нортумберленда.

— Что ж, приличия соблюдены, — мой новый знакомый ловко перекинул посеребрённую трость из одной руки в другую и подцепил меня под локоть. — Позвольте пригласить вас на обед, вижу, вы с утра на ногах.

— Видите? Но как?

Мистер Кроуфорд подмигнул мне и расхохотался — я вообще заметил, что он весьма веселый и жизнерадостный человек и, судя по одежде и трости, далеко не бедный.

— Вы каждое утро проходите мимо моего дома, а уходите обратно далеко за полдень. Конечно, это лишь мои догадки, но в здешнем квартале хороших ресторанов днем с огнем не сыщешь. Разве что третьесортные бистро.

Кроме того, мистер Кроуфорд был наблюдателен и неглуп. И определённо богат. Я не мог решить, как отношусь к этому, однако осведомленность случайного знакомого могла пойти на пользу моим изысканиям.

Обед превзошел все мои даже самые смелые мечты, даром что, как выяснилось, мистер Кроуфорд был холост и держал минимум слуг для такого шикарного дома, как у него. Ко всему прочему, мы оказались почти ровесниками, что помогло нам уже к десерту общаться вполне свободно.

— Вы не представляете себе, мистер Найтингейл...

— Просто Джон, пожалуйста.

— Вы не представляете себе, Джон, какое счастье, что я обратился именно к вам, — раскуривая трубку, поделился хозяин. — Мне срочно нужен компаньон для одного весьма необычного предприятия.

Я украдкой помахал ладонью, отгоняя дым, который с детства не переношу из-за своей латентной астмы.

— О чем вы? Что за предприятие?

— Не переживайте, ничего серьезного. Будете? — он протянул трубку, чем спровоцировал у меня приступ кашля. Вот ведь удивительное дело! Старая болезнь дала о себе знать именно от табака мистера Кроуфорда, наверняка безумно дорогого. — Видимо, нет. Так вот, — мужчина деликатно убрал трубку подальше и продолжил. — Я приглашен на празднование Рождества в дом одного необычного человека, редкого эксцентрика. Мне не впервой, однако в нынешнем году мне решительно не с кем туда поехать, и вы подходите на эту роль.

Весьма неожиданное предложение застигло меня врасплох, ведь я не собирался покидать Париж, не разгадав тайного смысла послания. Сомнения отразились на моем лице, и мистер Кроуфорд поспешил исправиться:

— Простите мне некоторую резкость моего предложения, я, увы, не мастер в красноречии, однако уверен, что мы неплохо проведем время вместе. Неужели вы бы хотели провести Рождество в одиночестве в чужом городе?

В который раз за сегодня я удивился его проницательности

— Может, я приехал не один?

— Несомненно один. Все просто, если бы вас ждала жена, мать или сестра, стали бы вы пропадать весь день, гуляя по городу и задерживаться на поздний обед в незнакомом доме у абсолютно незнакомого вам человека? — мистер Кройфорд на мгновение замолк. — Разве что, если жена вам настолько ненавистна...

— Я не женат, — с доводами этого удивительного человека сложно было спорить. Я покорно выслушал подробности предстоящего мероприятия, на которое, похоже, дал согласие, даже не заметив того. И выходило следующее — загадочный и чудаковатый миллионер по фамилии Морель весь год пропадал невесть где, путешествуя по далеким странам, а под Рождество возвращался и приглашал в свой роскошный особняк в пригороде Парижа небольшую кампанию людей, ему не знакомых, которых он выбирал никому не известным способом. Мистер Кроуфорд получил приглашение второй раз, спустя три года после первого. С собой можно было брать кого угодно, но лишь одного человека.

— Столько условий, — я вновь засомневался. — Какой он человек, этот месье Морель?

Кроуфорд вздохнул:

— Я не знаю.

— Вы догадались, что я не ел с самого утра и что приехал в Париж один. Неужели вам нечего сказать о Мореле?

— Абсолютно нечего. Прошу, не делайте из меня гения. Я всего лишь любопытный человек, подмечающий детали. Так вот в Мореле нет деталей. Мне нечего о нем сказать.

— Тогда почему вы хотите поехать к нему?

На что Кроуфорд расплылся в улыбке:

— Потому что нигде в Париже нет такого вина, как в погребах у Александра Мореля!

Упомянутый аргумент ничуть на меня не подействовал, и, тем не менее, уже сегодня мы с Кроуфордом прошлись по магазинам готовой одежды и подобрали мне подходящий случаю костюм и несколько рубашек, цена которых много превосходила стоимость всего моего багажа, благо я взял с собой из дома достаточно средств. Следующим утром мы сели в личный экипаж мистера Кроуфорда и провели несколько утомительных часов в пути и вскоре после обеда перед нами распахнулись кованые ворота имения французского миллионера Александра Мореля.

— Приветствую вас, господа. Позвольте ваши вещи.

Нас встретил вышколенный дворецкий и проводил на второй этаж, в крыло для гостей. Особняк мне понравился. Не будучи силен в архитектуре, я, однако, отметил, что он в общих чертах напоминал Лайнс-холл, где мне довелось жить некоторое время, но в отличие от него, сохранился в прекрасном состоянии и блистал роскошью и отменным вкусом до самых мельчайших деталей интерьера. Коридор, где располагались наши с Реджинальдом комнаты, заканчивался винтовой лестницей, ведущей в изящную башенку, назначения которой я не знал. Точно так же выглядело и второе крыло, где расположился сам хозяин. Ему мы еще не были представлены.

Торжественный час знакомства был назначен перед ужином, когда все гости соберутся в малой гостиной. Я с трепетом воображал себе, как меня, простого врача-иностранца, встретят люди высшего парижского общества, а что это будут именно они, я нисколько не сомневался. Впрочем, присутствие еще одного англичанина немного успокаивало. Кроуфорд зашел за мной в половине восьмого и выглядел он при этом настолько ослепительно, что даже сумасшедшая цена моей новой рубашки померкла по сравнению с его элегантностью и шиком. Право слово, внешний вид никогда особенно меня не заботил, а модные потуги нашего семейного управляющего Перси Коллинза к тому же еще и забавляли, причем не только меня, но и всю округу, но тут я почувствовал нечто, напоминающее укол зависти.

— Почтенная публика уже собирается внизу. Вы готовы?

Я кивнул, и мы вместе спустились к остальным. Негромкий гул беседы на мгновение стих, когда мы вошли, но тут же возобновился. Окинув гостиную взглядом, я убедился в своей ошибке. Начну с того, что приглашенных было немного, всего восемь человек, не считая нас двоих. Внимание мое привлекла красивая женщина неопределённого возраста в малиновом платье и бокалом шампанского в руке, стоящий рядом с ней нелепый джентльмен в пенсне, голову которого, как облако, окутывала шапка пушистых седых волос, и пара — юная девушка на диване и молодой человек чуть старше, сидящий рядом на подлокотнике.

— Брат и сестра, — услышал я тихий голос Кроуфорда, заметившего мой интерес.

— С чего вы взяли?

— Посмотрите, как они расположились. Юноша возвышается над ней, как защитник.

Я позволил себе улыбку:

— Это ни о чем не говорит. Они могут быть супругами.

— Но вы не дослушали. Общаясь, они используют одинаковые жесты, и к тому же они внешне очень похожи.

Мой спутник деликатно замолк, ибо к нам подошла та самая красивая леди в малиновом. Не хуже Кроуфорда, я заметил, что ее бокал снова полон, а глаза подозрительно покраснели.

— Мы не знакомы? — пропела она низким приятным голосом с едва слышимой хрипотцой.

— К великому нашему сожалению, нет, — Кроуфорд раскланялся, но словно бы не заметил руки, протянутой для поцелуя. — Реджинальд Кроуфорд, к вашим услугам, мадам. А этой мой компаньон, доктор Найтингейл.

— Vous plaisanter sans doute! [3] Тот самый виконт Кроуфорд?

Я едва сдержал удивленный возглас. Виконт! Что еще скрывает мой случайный знакомый?

— Право же, мадам...

— Дюпен.

— Мадам Дюпен. Вы прекрасно говорите по-английски.

Женщина рассмеялась, едва не расплескав шампанское:

— Он звучит более благородно, на мой взгляд.

— Уверен, с вами не все согласятся.

Нашу беседу прервал дворецкий, попросивший тишины. Я догадался, что скоро мы увидим таинственного хозяина всего окружавшего нас великолепия.

Он появился в дверях неслышно, точно тень. В первую минуту я его даже не заметил. Александр Морель оказался высоким немолодым мужчиной с густой, начавшей седеть у висков, шевелюрой иссиня черного цвета. При ходьбе он тяжело опирался на трость с массивным набалдашником в виде птичьей головы. Морель мрачно оглядел гостей и кивнул, но не успел он и рта раскрыть, как его прервал пронзительный вскрик, и девушка, недавно сидевшая на диване, без чувств осела на руки своему спутнику. Я поспешил на помощь:

— Разойдитесь, я врач. Кроуфорд, скажите им!

Я ослабил шнуровку платья и плеснул в лицо девушке вина из стакана, так как под рукой не оказалось воды. Пострадавшая закашлялась, и я велел отнести ее наверх и уложить в постель. За всеми этими хлопотами, мы не заметили, как Морель удалился.

— Mon Dieu, quelle horreur! [4] — услышал я голос мадам Дюпон. — Мода на корсеты сведет нас в могилу, помяните мои слова.

Ужин прошел спокойно, однако ж мне совершенно расхотелось есть. Извинившись, я вместо партии в бильярд предпочел навестить мадмуазель Элизье, так звали девушку, упавшую в обморок, и она действительно приходилась сестрой тому молодому человеку. Именно он, путаясь в словах и смешивая английский с французским, объяснил мне, что обмороки сестры — дело обычное и не стоит моего внимания. Я, тем не менее, настоял на визите, но дверь оказалась заперта изнутри, и звонкий девичий голос попросил меня уйти. Из бильярдной доносились смех и обрывки фраз. Я представил себе порозовевшее от количества выпитого лицо мадам Дюпон и, не доходя до парадной лестницы, свернул в боковой коридор. Здесь я еще не бывал. Густой ворс ковра глушил звук шагов, и, казалось, я не шел, а парил в воздухе, любуясь картинами, маслянисто поблескивающими в свете газовых светильников. Постепенно стало совсем тихо, и я словно бы попал в другое измерение, на много-много лет назад во времени. Внезапно коридор сделал резкий поворот и закончился тупиком, правда, подойдя ближе, я увидел, что это не тупик вовсе, а дверь. Как я уже упоминал, поместье было старым и, судя по всему, не раз перестраивалось и расширялось, поэтому сразу сложно было понять, в какую часть дома меня занесло. И все же что-то мне подсказывало, что я уже давно должен был упереться в винтовую лестницу, ведущую точно в такую же башенку, что и в крыле для гостей. Воспользовавшись отсутствием свидетелей, я толкнул дверь, потом потянул на себя, но все без толку. Раздосадованный неудачей, я вернулся в свою комнату и лег спать.

Несколько раз на ночь меня будили шаги в коридоре и странный шорох, который я списал на шелест дамских платьев, благо интуиция подсказывала мне, что от мадам Дюпон можно было ожидать чего угодно.

Хозяин не спустился к завтраку, однако гости в большинстве своем в нем и не нуждались, а устраивали свой досуг самостоятельно. Беседы в чайной комнате сменялись игрой в карты и бильярд, потом дамы уговорили мужчин на прогулку по двору, закончившуюся игрой в зимний крокет. Я старался не отставать от Кроуфорда, но когда дошло до музыки и танцев, даже он застонал.

— Меня от них тошнит, — признался он мне откровенно и тут же, видимо, усмотрев что-то в моем лице, добавил. — От танцев.

Мне сложно было в это поверить, ведь с такой подтянутой гибкой фигурой он, должно быть, произвел бы фурор. И тут я вспомнил про запертую дверь.

— Да, вы совершенно правы, — подтвердил он. — Там должна быть лестница в башню. Идемте, посмотрим вместе.

Кроуфорд уверил меня по дороге, что Морель ничего не имеет против того, чтобы гости проявляли любопытство и свободно гуляли по дому.

— Мы можем хоть сейчас спуститься в погреб и выкатить оттуда бочку лучшего вина.

Однако вино меня не интересовало.

Дверь никуда не делась, однако по-прежнему была заперта. По лицу моего спутника я догадался, что так не должно было быть.

— Кроме комнат, что занимает сам Морель, никакие другие комнаты никогда не запираются. Я уже бывал здесь и знаю, что говорю, — убежденно заявил он мне. — Для этого должна быть причина. Для всего есть своя причина.

Я не стал ничего отвечать, хотя очень бы хотел знать, что за причина заставила виконта Кроуфорда из Уилтшира осесть в Париже в стороне от центра города с минимумом слуг и что помешало ему с такими-то данными и состоянием найти себе достойную супругу. В какой-то момент сквозь восхищение этим блестящим и умным человеком прорезалось вполне очевидное сомнение, ведь я совершено ничего о нем не знал и, тем не менее, позволил вовлечь себя в авантюру.

— Очень странно, — бормотал он меж тем. — Вы не находите?

Ничего странного в запертых дверях я не видел, мало ли какие секреты там хранятся, но на сей раз решил полностью положиться на чужое мнение. Меня в данный момент взволновало еще кое-что.

— Вы видели сегодня мадмуазель Элизье?

— Нет, не припомню. Думаете, она все еще не здорова?

Это я и намеревался проверить. Проводив Кроуфорда в библиотеку, я постучался в дверь к девушке.

— Мадмуазель? Comment allez-vous? То есть, как вы себя чувствуете? — я забыл, как это будет по-французски, и смущенно замолчал.

— Месье доктор? — дверь приоткрылась, впуская меня. — Это вы?

Мадмуазель Эльзье была чрезмерно бледна, но твердо стояла на ногах. Судя по отсутствию прически и косметики на лице, выходить из комнаты она пока не планировала.

— Можете не утруждать себя чужим языком, доктор, я учусь в английском колледже. Присаживайтесь, прошу.

Девушка прекрасно говорила по-английски, но в тоне ее голоса легко улавливалось волнение и что-то похожее на самый настоящий страх.

— Брат, верно, говорил вам о моих... приступах. Поль очень беспокоится обо мне после смерти родителей, и если узнает, что я разговаривала с вами, будет в ярости. Но дело в том, что...

— Что вы абсолютно здоровы.

— Именно, — она неловко расправила складки домашнего платья, чтобы скрыть напряжение. — Месье Морель. Он... он не человек. Он демон!

— Мадмуазель, вам вредно нервничать...

— Конечно, вы мне не верите. Никто мне не верит! Но я видела! Я видела его настоящее лицо! Никто из его прежних гостей больше не появлялся на людях. Он утаскивает их в ад!

Я сказал ей о Кроуфорде, но вызвал лишь новую волну истерики:

— Значит, он с ним заодно! Я видела, я все видела!

Она вдруг громко разрыдалась и упала лицом в подушку. Утешать дам, увы, не входило в мои профессиональные навыки, поэтому я отправился на поиски месье Элизье.

Он сидел за пианино и играл, играл просто потрясающе. И именно это время выбрал Александр Морель, чтобы посетить музыкальный салон. Он занял свободное кресло и повернулся к юному дарованию. Я вдруг понял, что казалось мне странным в этом человеке — он молчал. Ни в первое свое появление, ни сейчас он не проронил ни слова. Меня отвлекла мадам Дюпон с бокалом красного вина в руке, в тон ярко-алого шелкового платья смелого фасона. "Роковая вдова", — как метко охарактеризовал ее Реджинальд Кроуфорд.

— Как чувствует себя бедняжка Натали? В ее нежном возрасте жесткий корсет — верная смерть. Правильно я говорю?

От мадам несло стойким запахом алкоголя и дорогих духов.

— Я вовсе не советовал бы дамам чересчур утягивать талию, это деформирует внутренние органы.

— Но мужчинам же нравятся тонкие талии, так ведь? — она подошла слишком близко, и я был вынужден отступить на шаг. — На что только мы, женщины, не идем ради мужской любви...

На этом я поспешил ретироваться, неловко извинившись. Морель, естественно, уже ушел.

Утро следующего дня ничем не отличалось от предыдущего — все те же развлечения, изысканная еда и отличные напитки, разговоры ни о чем на языке, из которого я понимал от силы каждое пятое слово.

— Мой любимый день в году.

Я удивленно обернулся к Кроуфорду:

— Рождество завтра.

— Я имел в виду именно Сочельник, — он развалился в кресле, вытянув длинные ноги в начищенных до зеркального блеска туфлях. — День, когда ждешь чуда, словно ребенок.

— А Рождество?

— А Рождество, Джон, это день, когда чудо так и не случается.

Кроуфорд принялся сосредоточенно раскуривать трубку, и за этими нехитрыми действиями он пытался спрятать мгновенно ожесточившееся выражение лица. Я не собирался сдаваться:

— Рождество — семейный праздник, когда все родственники собираются вместе за столом, забыв старые обиды. Разве это не чудесно?

— Вы часом не хирург? — я отрицательно покачал головой. — Любой хирург позавидовал бы вашему стремлению залезть в чужой гнойный нарыв, доктор. Так отчего же вы сами не встречаете светлый праздник в кругу семьи?

Я не мог вот так сразу рассказать ему о записке, это повлекло бы за собой рассказ о мистере Вандерере и, соответственно, обо всех злоключениях моей прошлой жизни. Не уверен, что, несмотря на весь свой либерализм, Кроуфорд воспримет меня серьезно.

Баронет удовлетворенно кивнул, не настаивая на ответе, который я не торопился дать.

Не видя смысла продолжать опасную тему, я покинул курительную.

Так уж вышло, что ноги сами принесли меня обратно к запертой двери в башню. И вот что я заметил из того, чего не смог заметить мой наблюдательный компаньон. В двери не была предусмотрена замочная скважина. Однако дверь без всяких сомнений была настоящей и была заперта. Я пробежался пальцами вдоль дверного косяка, нащупывая едва заметные щели. Как, как же ее заперли? Разве что изнутри.

Время до вечера я провел в своей комнате, размышляя над этой загадкой. Вопреки здравому смыслу, она никак не желала меня отпускать, я просто не мог не думать об этом. Наконец, гонг возвестил о начале ужина, после которого все гости переместились в Красную гостиную и расположились полукругом у камина. Наступил час для страшных историй.

— А где же месье Морель? — мадам Дюпон кокетливо поправила шаль. — Неужели мы начнем без него?

Я привстал, приветствуя мадмуазель Эльзье. Девушка едва кивнула мне и заняла место подле брата. Она все еще была бледна, но, похоже, вполне пришла в себя. Рядом скрипнуло кресло, и тихий голос Кроуфорда шепнул:

— Приношу вам свои извинения, Джон. Я был излишне резок.

Последним вошел Александр Морель. Он поприветствовал гостей легким кивком и присел на крайнее кресло, чуть отодвинутое от других, поближе к огню. В отблесках пламени седина на висках мужчины ярко засеребрилась. Прав был Реджинальд, называя Мореля эксцентриком и чудаком.

Потянулись долгие, пугающие и не очень, правдивые или выдуманные, истории о привидениях — традиция, позаимствованная в Туманном Альбионе. Практически все из них велись на французском, поэтому я быстро заскучал. Только раз я действительно прислушался, когда говорить начал Кроуфорд. Несмотря на непонятные мне слова, голос его обволакивал, то поднимаясь в нужных моментах, то опускаясь до шепота. Мне очень бы хотелось знать, о чем шла речь. Внезапно со своего места вскочила Натали Элизье.

— Тише! Тише! Вы слышите?

Лично я, как ни напрягал слух, не услышал ничего, кроме потрескивания дров в очаге, однако девушка не успокаивалась:

— Мы прокляты! Прокляты! Это невинные души взывают о помощи! Я слышу их всех. Где, где вы? Покажитесь!

Поль Элизье кинулся к сестре, все загомонили, зашумели. Я же направился к выходу вслед за Морелем, незаметно покинувшим этот вечер безумия.

Дверь в комнаты хозяина была приглашающе приоткрыта, чем я, слегка робея, воспользовался.

— Чудесный вечер.

Он не спрашивал, он констатировал факт. Голос его мне понравился — негромкий, но уверенный и по-мужски твердый.

— Чудесный. Если можно так сказать.

Повинуясь жесту, я присел на край кресла, чинно сложив руки на коленях. Морель посмотрел прямо на меня:

— Скажите, как есть.

— Мадмуазель Элизье, она... она немного не в себе. Ей требуется помощь специалиста. Прошу вас, не судите ее строго.

Под пристальным взглядом мужчины я занервничал и, когда часы вдруг пробили одиннадцать часов, заметно вздрогнул.

— Мистер Найтингейл, слухи обо мне превзошли все мыслимые и немыслимые пределы. В них я и сумасшедший, и эпатажный, и гениальный, и легкомысленный.

— Так какой же вы на самом деле?

Бой часов стих, и в наступившей тишине было слышно только мое тяжелое прерывистое дыхание. Морель поднялся во весь рост, загородив окно и сказал:

— Мертвый.

Луна вырвалась из облачных объятий и озарила кабинет сквозь ставшую прозрачной спину Александра.

— Пожалуйста, не кричите, я не причиню вам зла.

Вполне вероятно, что от неожиданности подобного признания, на лице моем и впрямь отразился мимолетный испуг, однако кричать я точно не собирался. Собравшись с мыслями, я поспешил успокоить Мореля, выглядевшего весьма смущенным и взволнованным.

— Не буду. Но объясните же, что происходит?

— Боже всемилостивый! Вас послала ко мне судьба, не иначе! — луна скрылась, и тело Мореля вновь стало казаться вполне обычным. — Это невероятная и очень грустная история, но у нас нет на нее времени. Сочельник на исходе, и с первой минутой Рождества Александра Мореля снова не станет.

Он смотрел на меня умоляюще и с таким отчаянием во взгляде, что я не колебался ни минуты:

— Чем я могу вам помочь, месье?

— Откройте дверь, ту, что заперта для меня навсегда, и только живой и сочувствующий человек сможет ее открыть.

— Но я уже пытался.

— Попытайтесь еще, заклинаю!

Мы покинули кабинет и в темном коридоре лицом к лицу столкнулись с Кроуфордом:

— Вот вы где! — воскликнул он и, заметив Мореля, сбавил тон. — Вы так неожиданно исчезли. Знаете ли, общество стало несколько утомительным.

— Простите, Реджинальд, мы очень спешим.

— Тогда я с вами, господа.

Не тратя более времени на пустые разговоры, мы, уже втроем, продолжили путь. К чести Кроуфорда, он не задавал вопросов, видимо, проникнувшись нашими серьезными лицами. Проходя мимо парадной лестницы, я услышал громкие голоса, доносящиеся из Красной гостиной, однако мы быстро миновали этот участок и скоро достигли цели.

— Запертая дверь, как я не догадался, — Кроуфорд вдруг дотронулся до висков, будто у него внезапно разболелась голова. — Странное чувство... Я что-то помню, какие-то голоса, крики... Что со мной?

Он поднял глаза и издал вопль ужаса — фигура Мореля замерцала точно северное сияние, то теряя плотность, то вновь обретая ее.

— Прошу, продолжайте! Мое время на исходе, — взмолился он.

— Что, черт возьми, происходит?!

Я не стал отвечать, а вместо этого приложил ладони к двери, надеясь отыскать хоть одну достаточно широкую щель, чтобы вставить рычаг.

— Дернете за ручку, — посоветовал Морель. — Смелее.

Я послушался. Дверь не поддалась ни на дюйм. Мы все буквально чувствовали, как утекают драгоценные минуты. И тут некая мысль посетила меня:

— Натали Элизье! Что, если она не сумасшедшая? Что, если она увидела Александра таким, какой он есть на самом деле, и испугалась этого? Нам нужна Натали, я уверен.

Отчаяние на призрачном лице Мореля сменилось надеждой. Одно лишь омрачало ее — брат Натали, он не подпустит нас к сестре ни на шаг.

— О нем не беспокойтесь, — успокоил нас Реджинальд. — Мы с Полем... мы с ним нашли общий язык. Я уговорю его.

Что бы не подразумевал Кроуфорд, слово свое он сдержал. Поль и Натали Элизье показались в конце коридора, однако чем ближе они подходили, тем тревожнее мне становилось. Наконец, Натали увидела нас и с диким криком вырвалась и побежала прочь. Морель с горестным вздохом закрыл лицо руками. Оставалась лишь четверть часа до Рождества.

— Поль, подожди! — Реджинальд схватил юношу за руку и что-то тихо прошептал тому на ухо. Несколько томительных секунд Поль колебался. Занятый его сестрой, я до сего момента не обращал на старшего Элизье внимания, и только сейчас заметил, как он молод и какие печальные у него глаза.

Точно зачарованный, он прошел мимо нас и взялся за ручку. С тихим скрипом, дверь отворилась, из из-за нее вырвался столб сияющего белого света, от которого на глазах выступили слезы, а сердце заныло от светлой грусти. Все вокруг стало казаться нереальным, словно душа моя вышла из тела и парила над миром, ощущая абсолютное счастье. Вот Реджинальд заслоняет собой юного Поля, а Александр Морель протягивает дрожащую прозрачную руку к свету. Шаг, и он растворяется в нем, и больше я не видел ничего. Только сияние чистого счастья и покоя.

Экипаж катился по заснеженной дороге, увозя нас прочь, обратно в Париж, к живым людям.

— У меня создалось впечатление, Джон, что вы не удивлены произошедшим.

Кроуфорд сидел напротив в обманчиво расслабленной позе и не сводил с меня внимательного взгляда.

— То же самое я могу сказать и о вас. Вы прекрасно держались.

— Приму это как комплимент, однако вы таите в себе массу загадок, доктор.

Я отвернулся к окну. Да, после прошлой ночи я мог всецело доверять Реджинальду, однако для его спокойствия, продолжал упрямо хранить молчание.

— Ладно. Тогда объясните мне хотя бы, почему именно Поль? Ведь истинную сущность Мореля видела его сестра.

— Вы же сами говорили, они очень похожи. Но Натали еще дитя, а в Поле сосредоточена огромная сила.

— И какая же?

-Братской любви. Нежности, жалости, называйте как хотите, — я протер рукавом стекло и улыбнулся. — Я знаю, что говорю.

— Тогда почему вы не открыли эту дверь сами?

Я не знал ответа. Возможно потому, что в моей душе слишком много зла, слишком много на ней следов от разочарований, обид и гнева. А может, все дело в капитане Гранте, но мне совершенно не хотелось о нем вспоминать. Главное, что Морель обрел долгожданный покой.

Реджинальд сменил тему, заговорив о ничего не значащих вещах, но я продолжал чувствовать на себе его взгляд.

— Джон, — позвал он, привлекая мое внимание. — Где вы остановились?

Я припомнил название постоялого двора.

— Перебирайтесь ко мне, места в доме достаточно, и я могу помочь вам в ваших поисках.

Действительно, со своей удивительной способностью видеть связь между вещами он не мог не сделать определённых выводов из моих каждодневных прогулок по рю де Лешель.

— Но сначала завтрак. Ведь сегодня Рождество. С Рождеством вас, Джон.

Взгляды наши впервые за всю поездку встретились, и мы, не сдержавшись, оба громко расхохотались.

И это вовсе не было последствием стресса. Это было переполнявшее нас счастье и радость от того, что чудо все-таки случилось.

— С Рождеством!

[1] Который час? (фр.)

[2] Извините, я не понимаю (фр.)

[3] Вы должно быть шутите! (фр.)

[4] Боже мой, какой кошмар! (фр.)

Страница пятая.

Любовь, которая не умирает.

"Здравствуй, дорогая Ханна!

Мой визит в Париж затянулся, о чем я жалею лишь в те минуты тоски, когда вспоминаю, как давно мы с тобой не виделись. В остальном же дела мои обстоят наилучшим образом, ибо город сей поражает своей изысканной красотой мою загрубевшую душу. О, Ханна, как много бы я отдал, чтобы быть здесь вместе с тобой! Показать тебе все местные красоты, прогуляться с тобой по Марсовому полю, провести тебя по всем дорогим блестящим магазинам. Помнишь ведь, как детьми мы клялись никогда не оставлять друг друга? Но, увы, мне рано возвращаться в Англию — дело, уведшее меня так далеко от дома, все еще не окончено, и потому я не могу покинуть Париж, однако прошу тебя, заклинаю, не волнуйся за меня понапрасну. Я в надежных руках и со мной ничего не случится.

Помнишь, в прошлом письме я рассказывал тебе про своего парижского друга, сэра Реджинальда, виконта Кроуфорда? Уверяю тебя, он не оставит соотечественника в беде. Кроме того, именно благодаря ему за минувший месяц мне посчастливилось посетить великое множество достопримечательностей, коими славится этой город.

Позволь также выразить мою глубочайшую радость по поводу будущего прибавления в вашей семье. Тешу себя надеждою, что смогу стать самым лучшим дядей в мире для вашего малыша. Передавай Генри мои поздравления.

С теплом и искренней любовью, твой брат Джон.

P.S. На случай, если предыдущее мое письмо затерялось в пути, еще раз шлю поздравления с прошедшим Рождеством!"

Я отложил перо в сторону и еще раз бегло перечитал написанное прежде, чем положить листок в конверт, к слову, не испытывая ни капли того светлого чувства, что пытался передать этими строками.

Путешествие мое и впрямь затянулось, и вместо ожидаемых пары недель я провел на чужбине чуть больше месяца, пользуясь безграничной добротой Реджинальда Кроуфорда, англичанина, посланного мне не иначе, как самим Провидением. Беспрестанные хождения по рю де Лешель не приносили никаких результатов, кроме того, что я знал каждый кирпичик в ее мостовой, каждую неровность дороги и мог по памяти воспроизвести каждый из ее домов. После Рождества, проведенного в загородном доме чудака и богача Александра Мореля, открывшего нам свою потустороннюю сущность, наше взаимопонимание с Кроуфордом невероятно укрепилось. Не покривив душой, скажу, что нашел в нем друга, подобного которому у меня не было со школьной скамьи. Одно лишь лежало меж нами, не давая почувствовать полное душевное единение — детали моего прошлого, рассказать которые я боялся из страха навсегда потерять доверие этого человека. Безусловно, происшествие с Морелем во многом придало бы моему рассказу достоверности, однако же мне по-прежнему не хватало смелости, дабы начать непростой разговор. Да и стоило ли его начинать?

Я как раз закончил письмо, как услышал из-за неприкрытой двери библиотеки, ставшей мне пристанищем на последние полчаса, голос дворецкого, объявившего визит раннего гостя. За то время, что я провел во Франции, мое знание языка существенно возросло, хотя понимал я далеко не все и лишь в том случае, если говорящие произносили слова медленно и четко.

— Джон! — донесся до меня жизнерадостный голос гостеприимного хозяина. — Выходите скорее, жду вас в гостиной!

Спешно собрав бумаги, я вложил их в томик стихов Байрона и покинул библиотеку.

В гостиной кроме Кроуфорда меня ожидал незнакомый мужчина весьма примечательной наружности. Он был невысок ростом, лысоват, хотя и тщательно зачёсывал волосы со лба назад, дабы по возможности прикрыть сей недостаток, и при этом мог похвастаться внушительным животом, едва сдерживаемым дорогим сюртуком. Может показаться, что гость наш обладал набором исключительно неприятных черт, однако, справедливости ради, стоит отметить, что у него оказались глаза удивительно красивого орехового цвета, обрамлённые длинными, как у женщины, ресницами.

— Джон, позвольте вам представить моего старого друга, месье Лафонтена, — я склонил голову в вежливом приветствии. — Жером, это мой английский друг доктор Найтингейл. Прошу вас говорить на английском, чтобы между нами не возникло недопонимания.

— Наслышан о вас, доктор, — сказал Лафонтен, когда мы расселись вокруг зажжённого камина. — Не удивляйтесь, месье Морель и его причуды всегда были на слуху, особенно в период рождественских праздников. Большая честь быть приглашенным в его дом.

Я принял комплимент, по крайней мере, мне хотелось думать, что это был именно он:

— Благодарю. Мы прекрасно провели время.

После паузы, вызванной приходом горничной с подносом, Лафонтен продолжил, мило улыбаясь:

— В таком случае, господа, могу предположить, что мое предложение развлечет вас не меньше.

Кроуфорд громко рассмеялся, запрокинув голову:

— Ах ты старый лис! Все еще в седле, да?

Я не спешил встревать в беседу двух старых товарищей и воздал должное изумительно заваренному чаю. В клубах пара, исходящих от чашки, я видел, как Лафонтен достает из кармана две картонные карточки:

— И никому не собираюсь уступать свое место, дорогой Реджинальд. Вот два приглашения на спиритический сеанс у мадмуазель Камелии. Сегодня в одиннадцать вечера. Адрес на оборотной стороне.

Кроуфорд перевернул карточку и тут же бросил на меня торжествующий взгляд.

— Конечно, мы придем. Наверняка это будет нечто необыкновенное, насколько я могу судить о талантах мадмуазель Камелии.

Заинтересованность Реджинальда показалась мне чрезмерной, будто наигранной, но расспросы пришлось отложить до ухода Лафонтена, благо он не собирался засиживаться надолго.

— В таком случае, увидимся вечером. Всего хорошего, господа.

Реджинальд лично проводил гостя до дверей, а после обернулся ко мне и вдруг, широко улыбнувшись, совсем как мальчишка, потряс приглашениями в воздухе:

— Небеса смилостивились над вами, друг мой!

И он вручил одну карточку мне.

— Переверните и прочитайте вслух. Сегодня на редкость удачный день!

Мне не нужно было напрягать память в поисках перевода единственной строки, написанной на обороте золотистой карточки с приглашением. Я, все еще не веря своим глазам, прочитал:

— Рю де Лешель, 69.

Кроуфорд похлопал меня по плечу, все еще улыбаясь:

— Похоже, доктор, ваше ожидание подошло к концу. И пусть я не очень понимаю, зачем вам так сдалась эта улица, но все равно рад за вас. Ведь мы пойдем на сеанс?

— Ну разумеется, — воскликнул я, внутренне ликуя. — Я непременно все объясню вам, как только сам что-нибудь пойму.

Кроуфорд покачал головой, ни на грош мне не веря, но, к его чести, не попытавшись вывести меня н откровенный разговор и не пытаясь шантажировать заветными билетами.

— В таком случае, покину вас ненадолго. Пообедаем вместе. До свидания.

Реджинальд ушел, и я остался предоставленным самому себе. Незапечатанное письмо для Ханны все еще было при мне, и у меня возникло искушение написать ей, что скоро вернусь, ибо дело мое сдвинулось с мертвой точки, но вовремя одумался. Разумеется, глупо было бы полагать, что адрес на приглашении совпал с интересующим меня совершенно случайно. Случайности бывают, но не такие и не тогда, когда дело касается мистики. И все же опыт подсказывал мне, что торопиться не стоит.

Размышляя над предстоящим событием, я просто не мог не провести параллели с другой леди-медиумом. Агата... В силе ее дара мне ни разу не пришлось усомниться, однако же про мадмуазель Камелию я слышал впервые и, признаюсь честно, заранее чувствовал к ней предубеждение, объяснявшееся разве что странным, противоестественным чувством ревности. Словно душа моя протестовала против того, чтобы кто-то бросал тень на место, что по праву занимала моя погибшая невеста. И это было настолько же глупо, насколько печально.

Сегодня мы обедали в дорогом ресторане, где мне едва удалось уговорить моего друга не заказывать для меня лягушачьих лапок, ибо мой консервативный британский желудок мог не вынести подобных изысков.

— Напрасно отказываетесь, Джон, — покачал головой Реджинальд и жестом подозвал гарсона. — Побывать во Франции и не попробовать лягушачьих лапок это все равно что... Все равно что побывать в Лондоне и не взглянуть на Биг-Бен. Понимаете?

— И все же позвольте мне остаться при своем мнении, — мягко возразил я, потому что вообще не хотел ничего есть, и некоторое время молчание между нами нарушалось лишь звоном серебряных приборов о тарелки. В который раз я невольно ловил себя на мысли, что беззастенчиво пользуюсь добротой виконта и его странной расположенностью к моей персоне. Иногда его забота и доброжелательность походили скорее на проснувшийся отцовский инстинкт, чем на проявление дружеских чувств. К тому же, как я не мог не отметить, тайна рю де Лешель, о которой он ровным счетом ничего не знает, привлекала его с поистине детским восторгом, однако стоит признать, что без помощи этого уникального во всех смыслах человека я не продержался бы в Париже и недели.

— Вы давно знакомы с месье Лафонтеном?

— Почти пять лет. Это просто поразительный человек, Джон. Возможно, вы слышали про Аллана Кардека?

Я отложил приборы в сторону и задумался:

— Кардек... Мне кажется, я где-то слышал это имя. Это не тот самый Аллан Кардек, который основал "Парижское Общество спиритических исследований"? Если не ошибаюсь, в 1848 году.

— В 1858 году, — поправил Реджниальд. — Вы неплохо осведомлены по части спиритизма.

— У меня был хороший учитель.

— Познакомите?

Я изобразил вежливую улыбку, но, как всегда бывает при разговорах об Агате, получилось неважно:

— Увы, его больше нет с нами.

Кроуфорд принес соболезнования, по каким-то своим признакам догадавшись о моем личном горе.

— Расскажете?

— В другой раз. Сегодня мне бы больше хотелось послушать вас.

— Да что тут рассказывать. Место Кардека у руля Общества получил Лафонтен. Я думаю, Обществу с ним повезло, идеальная кандидатура — целеустремленный, увлеченный своим делом, образованный, из уважаемого семейства, — тут Реджинальд внезапно замолчал. — Одним словом, он очень интересный и умный человек. Я не так давно вступил в "Парижское Общество спиритических исследований", так что едва ли смогу позабавить вас какими-то особыми подробностями его работы.

Что ж, участие Кроуфорда в деятельности этого Общества объясняет его интерес к моему делу. Мне даже подумалось вдруг, что, возможно, я напрасно таю все в секрете, ведь есть вероятность, что помощь и поддержку я смогу отыскать именно у него, к тому же я не люблю обманывать хороших людей, пусть даже и объясняя это стремлением их защитить.

— А мисс Камелия? — вспомнил я. — Простите, мадмуазель.

Нас прервал официант, принесший бутылку шампанского за счет заведения. Похоже, все французы неравнодушны к игристым винам, ибо подобные знаки внимания со стороны владельцев ресторанов к персоне моего друга повторялись регулярно.

— И тут я знаю лишь то, что говорят о ней в свете. Молода, даже юна, миловидна, образована, — он ненадолго задумался. — Не знаю, право, что еще добавить. О ней говорят, будто бы она наделена невероятным даром и с самого детства общается с мертвыми. Сегодня нам выпал шанс это проверить.

Я не стал высказывать свой скептицизм вслух, по отношению к Кроуфорду это было бы все равно, что отобрать у ребенка любимую игрушку, ведь, в конце концов, он абсолютно прав — вечером я все узнаю сам.

Как обычно бывает в ожидании чего-то важного, время тянулось до неприличия медленно. Я вынужден был отказаться от ужина по причине плохого самочувствия, и пусть тут я немного сгустил краски, однако проблемы с аппетитом у меня действительно были, и я как врач не мог определить причины своего же недуга. Впрочем, есть большая вероятность, что никакой болезни нет, а во всем виноваты нервы, как любит говорить моя матушка. Беседа в ресторане разбередила воспоминания, что я долгое время пытался в себе подавить. Я вспомнил холодный ноябрьский вечер в Лондоне, когда я сопровождал Ханну, поддавшись ее слёзным уговорам, на спиритический сеанс в дом с облупившейся голубой краской, где меня терпеливо ждала самая прекрасная женщина из всех.

В начале одиннадцатого меня, позорно задремавшего за письменным столом, разбудил деликатный стук в дверь.

— Джон, вы готовы? Мы договорились выйти пораньше, помните?

Я не имел привычки запирать дверь, так что после вышеприведенной тирады любопытный Реджинальд заглянул в комнату и, естественно, увидел меня, даже еще не начавшего собираться.

— Вас ни на минуту нельзя оставлять одного! — он прошествовал к бельевому шкафу и самолично, не слушая возражений, достал оттуда смокинг и белую сорочку. Странно, не помню, чтобы у меня был такой.

— У вас есть пятнадцать минут. Умеете завязывать бабочку? Если нет, крикните, я буду в коридоре.

Я проводил его все еще сонным взглядом и устало вздохнул. Во сне я видел Агату, она шла со мной под руку по цветущей вересковой пустоши, и ветер развевал атласные ленты на ее соломенной шляпке...

Экипаж уже ожидал нас на улице. Кроуфорд осмотрел меня с ног до головы, поправил бабочку и, вроде бы, остался всем доволен.

— Вы нервничаете? — спросил я, как только экипаж тронулся.

— Это так заметно? — я кивнул. — Я наслышан о талантах мадмуазель Камелии и предвкушаю, как увижу приписываемые ей чудеса своими глазами.

Я осторожно, чтобы не задеть его чувств, поинтересовался, не думает ли он, что чудеса эти могут оказаться обманом.

— Думал, конечно, — легко признался Реджинальд. — В Париже, как, я полагаю, и во всем мире действует целая армия фальшивых спиритов. Они дурят доверчивых людей и наживаются на их вере и их горе. Однако я надеюсь, что нас ожидает вовсе не это, в конце концов, талант мадмуазель Камелии заметил сам Жером Лафонтен, а он в таких вопросах редко ошибается.

Рю де Лешель находилась не так уж далеко от особняка Кроуфорда, поэтому мы доехали быстро, могли бы дойти и сами, но виконту не полагалось прибывать на подобные мероприятия, где собирались избранные, пешком. Дом этот я изучил досконально и мог с закрытыми глазами его нарисовать, правда, внутри ни разу не был. В холле нас встретил дворецкий, похожий на большой тощий восклицательный знак, он помог нам раздеться и проводил в гостиную. У меня было достаточно времени, чтобы пофантазировать на тему предстоящего сеанса, и действительность оказалась недалека от самых моих печальных ожиданий.

Как вы представляете себе жилище черного мага из суеверного средневековья или, скажем, мрачный склеп вампира? Представили? Так вот, мадмуазель Камелия точно знала, как произвести впечатление на почтенную публику, и едва ли кто-то из них отдавал себе отчет, насколько смешно и пафосно это выглядит. Напротив, собравшиеся в гостиной гости сидели на стульях, установленных в центре несколькими рядами, с лицами, преисполненными торжественности. Следом за мной вошел Кроуфорд, и театральность обстановки от него также не укрылась. Стены были задрапированы тяжелой черной тканью, окна занавешены бархатными шторами густого бордового цвета. Мебель предусмотрительно вынесли, а на полу, опустевших полках и на слабо тлеющем камине горели толстые парафиновые свечи, отчего комната наполнялась мрачными тенями и колеблющимся, тревожным светом. Идеальная атмосфера для гениальной мистификации, только паутины и летучих мышей не хватало для полноты картины.

— Месье Кроуфорд, месье Найтингейл, — нам навстречу поднялся сам Лафонтен и по очереди пожал руки, — вы как раз вовремя, мадмуазель Камелия готовится к выходу. Прошу вас, присаживайтесь, сейчас начнется.

Наши с Реджинальдом места оказались очень близко к "сцене", во втором ряду, прямо за почетными членами Общества. Из темноты степенно выплыла высокая, очень худая девушка в траурном темно-синем платье, насколько я мог рассмотреть, и в длинной плотной вуали из черного кружева, закрывающей лицо и спадающей на грудь. Я торопливо моргнул, прогоняя незваный образ Агаты из моих кошмаров.

— Приветствую вас, — голос медиума звучал приятно, немного низковато для женщины, но все равно очень красиво. — Я чувствую, как духи собираются на мой зов. Я уже готова.

Для нее приготовили стул и стол, на котором уже были письменные принадлежности и стопка бумаги. Мадмуазель Камелия присела на край стула, прямая, как струна, взяла перо в руки и обмакнула в чернила.

— Сейчас я войду в транс, — пояснила она. — Духи будут шептать мне ответы на ваши вопросы, а я, повинуясь их воле, буду писать. Эта техника называется автоматическое письмо. Дайте мне минуту, мне нужно сосредоточиться.

По рядам гостей прошла волна шепотков, и все стихло. За спиной медиума возник мужчина в черном костюме, он откинул на девушке вуаль и аккуратно завязал ей глаза черной шелковой лентой. Мадмуазель Камелия положила руки на стол, запрокинула голову и вдруг резко выгнулась, вскрикнула, впиваясь ногтями в столешницу, и вот уже она сидела ровно, безвольно вытянув перед собой руки. Помощник подложил ей под руку чистый листок.

— Она готова. Спрашивайте.

Мужчина с дальнего ряда робко поднял руку:

— Леони здесь?

Мадмуазель Камелия сжала перо и несколькими резкими грубыми движениями написала ответ. Ее помощник осторожно вынул листок из-под ее руки и прочитал вслух:

— "Да, дорогой".

Я услышал в тишине, как мужчина сдержанно всхлипнул:

— За что ты так со мной, с нашими детьми, Леони?

И снова медиум, не меняя позы и не совершая ни единого лишнего движения, нацарапала ответ.

— "Ты знаешь, дорогой. Он не виноват".

Осмелев, люди один раз другим стали задавать свои вопросы. Как поживает на небесах тетушка Шарлин, когда наступит конец света, как вразумить беспутного сынка и, что меня особенно поразило, куда вложить деньги. Духи знали ответы на все, но, на мой взгляд, ответы эти звучали несколько размыто. В них без труда можно было услышать то, что хочешь услышать, особенно, если уже сам для себя все давно решил. Очень скоро мне стало скучно. Автоматическое письмо не произвело особенного впечатления. Если уж на то пошло, медиумы говорящие выглядят куда более эффектно, чем медиумы пишущие.

— Мадмуазель Камелия устала, — торжественно возвестил ее ассистент. — Прошу вас, господа, проявите понимание. Общение с духами отнимает слишком много сил.

Гости начали подниматься, как вдруг медиум резко вскочила, опрокинув стул и высоким, совсем не похожим на ее собственный, голосом громко выкрикнула... мое имя!

— Джон! — ее английский оказался безупречен и слегка отдавал йоркширским акцентом. — Будь осторожен, Джон! Очень холодно, очень холодно!

Из-за ширмы мгновенно появилась женщина в форме горничной и увела едва держащуюся на ногах девушку. Ассистент торопливо извинялся перед публикой, а я же, не помня себя от гнева, устремился туда, куда уведи Камелию.

— Стойте! — Реджинальд схватил меня за локоть и удержал на месте. — Вы с ума сошли? Что на вас нашло?

К нам подошел взволнованный Лафонтен:

— Прошу прощения, господа, иногда общение с иным миром происходит... не по плану.

Я почти с ненавистью — чувством, слишком часто преследующим меня в последнее время — выпалил в его круглое холеное лицо:

— Вы зашли слишком далеко! Я никому не позволю глумиться над памятью Агаты, никому, слышите!

Этот едва заметный акцент и то, как она произносила мое имя. — все это было слишком личным, принадлежащим только мне и никому больше. Они посягнули на самое святое, что осталось в моей жизни. Боже, как я ненавидел их за это!

Кроуфорд обхватил меня за плечи, пытаясь удержать от глупостей, кои, по его мнению, я собирался совершить:

— Ну же, успокойтесь. Вы же не хотите стать посмешищем для всего Парижа?

На нас действительно смотрели. Искоса, осторожно, чтобы не выглядеть любопытными. Захотелось послать этих лягушатников к чертям, но я сдержался, исключительно ради Реджинальда, и это стоило мне большого труда.

— Идемте, — он потянул меня к выходу. — Сядем в экипаж и уедем, а утром вы мне все обстоятельно расскажете. Давайте, Джон, идемте.

Я бросил последний взгляд на ширму, за которой скрылась мошенница в черной вуали:

— Я пойду пешком. Кроуфорд, — я степенно кивнул. — Месье Лафонтен. Приятного вечера.

Легкий мороз январской ночи остудил мой пыл. Кучер проводил меня скучающим взглядом, бегать за друзьями хозяина не входило в его обязанности, поэтому я, никем не преследуемый, удалился достаточно далеко от рю де Лешель, впрочем, не стремясь скорее вернуться домой. В дом виконта Кроуфорда, если быть точным. Маленькая оговорка, а какие неприятные и тоскливые мысли она способна пробудить. В ночной темноте город казался совершенно непохожим на себя, как две стороны одной и той же монеты. Давно погасли окна благопристойных парижан, но еще ярче засияли вывески дешевых кабаков, веселых домов, богомерзких притонов. Пару раз мимо проходили личности, встретить которые было не самой лучшей приметой, если, конечно, не мечтаешь расстаться с кошельком, а то и с жизнью. Видно, у Провидения были на меня иные планы, ибо я без происшествий добрался до ярко освещенных улиц вечно неспящего центра, правда, изрядно продрог. Пора было оставить глупую гордость, вернуться и объясниться с Реджинальдом.

— Я бы не отказался от крепкого ирландского виски. А вы?

Сердце пропустило удар. Я обернулся и увидел идущего рядом со мной человека. Ядовитая зелень его глаз пылала на узком хитром лице болотными светлячками. Он улыбнулся мне:

— Доброй ночи, доктор Найтингейл. Она ведь добрая, эта ночь?

— Мистер Вандерер! — громко воскликнул я. — Какого дьявола?!

— Тише, прошу вас, не поминайте нечистого. Он ведь и появиться может. Кстати, здесь меня зовут месье Вояжер*.

Я не знал, что думать, что делать. Человек, легко меняющий имена, смотрел на меня и любезно улыбался, однако я, вопреки всему, не чувствовал угрозы, пусть и подозревал, что наша встреча отнюдь не случайна. Да и можно ли называть его человеком?

— Вижу, вы правильно истолковали мое послание, — меж тем продолжил "Вояжер". — Не обижайтесь на таинственность, что мне пришлось напустить. Ситуация достаточно серьёзная, чтобы перестраховаться.

Я решил, что буду вести себя как обычно, будто ничего особенного не произошло, поэтому поддержал разговор:

— Кто вы такой на самом деле? Почему преследуете меня, месье... Как же все-таки вас называть?

Он негромко рассмеялся:

— Называйте Путником. Я изрядно далеко ушел от своего дома, так что это имя мне подходит. В остальном же позвольте мне молчать и дальше, ибо скоро вы получите ответы из более... надежного источника.

— Тогда зачем вы заговорили со мной?

— Чтобы предупредить. Я всего лишь проводник, я помогаю вам не свернуть с пути.

Он обогнал меня, отстукивая тростью мерный ритм по мостовой. Я понял, что беседа окончена, и он вот-вот снова пропадет без следа.

— Подождите! Предупредить о чем?

Путник бросил на ходу, даже не оборачиваясь:

— А разве вас уже не предупредили?

С этим словами он толкнул неприметную дверь сапожной мастерской и скрылся внутри. Я подошел ближе, дернул за ручку, но безуспешно. И тут я опустил глаза и увидел навесной замок. Мой таинственный знакомый растворился в морозном воздухе, как делал это и раньше.

Ночь перевалила за середину. Я не нашел ничего лучше, как выйти к каналу, чтобы вдоль него пройти до знакомых мне мест и уже оттуда сориентироваться и найти дорогу к дому Кроуфорда. Уверен, утром окажется, что я бродил по кругу совсем рядом с ним, однако было слишком темно, а я слишком устал, чтобы мыслить здраво. Старый узкий канал в этой части города редко замерзал, от воды тянуло запахом гниющих водорослей. Я замерз настолько, что едва чувствовал свои пальцы. Дыхание вырывалось наружу облачками пара. Больше всего на свете мне хотелось оказаться возле зажженного камина.

Я шел по набережной, если узкую дорожку вдоль канала можно было так назвать, лелея мечты о теплой постели, как услышал шаги. Едва ли ночной Париж в плане преступности сильно отличался от ночного Лондона, так что я прибавил шагу, на ходу поднимая воротник. Мой преследователь не отставал. Я не решался оглянуться, хотя чувствовал взгляд в спину. Впереди меня ждал отрезок пути, тонущий во мраке, именно туда меня, похоже, хотели загнать. Я беспомощно огляделся вокруг — ни души, а на жандармов и вовсе полагаться не стоило. Я замешкался всего на секунду, как тяжелый удар поверг меня оземь, жадные руки ощупали мои карманы, выпотрошили их и вдобавок стянули ботинки. Я не мог пошевелиться от боли, лишь слабо застонал. Воришка испугался и убежал, бросив меня на произвол судьбы. Я лежал на земле, постепенно коченея. Подняться не получалось, воротник сорочки пропитался кровью из раны на затылке. Я хотел позвать на помощь, но не мог. Ужас сковал мое сердце. Погибнуть так нелепо, в шаге от разгадки увлекательной тайны. Мне было страшно и грустно, и иногда казалось, что я сплю и вижу кошмарный сон, так похожий на реальность. Когда меня за ноги потащили по земле, я не мог сказать точно, было ли то на самом деле или только казалось мне. С трудом разлепив глаза, я не увидел ровным счетом ничего, кроме бледно-желтой луны, наконец-то вышедшей из-за туч, а после невыносимый жар окутал мое тело. Я горел, и тысячи острых иголок вонзались в меня со всех сторон. От неожиданности я едва не закричал и почувствовал, как ледяная вода, сомкнувшаяся надо мной, разъедает глаза. Крик застрял в горле, схваченном нестерпимым холодом. Я шел ко дну, влекомый тяжелой одеждой, беспомощный и раненый, и вода жалила меня подобно кислоте. Сознание сжалилось надо мной и покинуло умирающее тело...

Вспоминая позже те роковые минуты, я ни на миг не сомневался, что спасся лишь благодаря Божественному вмешательству. Иначе как можно объяснить, что в чувство я пришел в нескольких милях от канала, живой и невредимый, насколько это возможно после купания в ледяной реке. Вода стекала с меня, на глазах замерзая, так что я рисковал скоро превратиться в ледяную скульптуру. Утро уже наступило, однако было еще довольно рано для прохожих, и мне удалось незамеченным добраться до нужного дома. На стук вышел сам хозяин, и как нельзя вовремя, ибо я в прямом смысле рухнул на него, не в силах более держаться на ногах самостоятельно. Реджинальд что-то говорил, скрашивал взволнованным голосом, однако я не понимал ни слова, будто бы произнесены они были не на английском, а на незнакомом мне языке. Я был на пределе возможностей и, вцепившись скрюченными обмороженными пальцами в лацканы его пиджака, прохрипел:

— Помоги...

По счастью, мой друг быстро пришел в себя, и уже скоро, повинуясь его приказам, слуги приготовили для меня горячую ванну, пушистые полотенца и подогрели вино. Не доверяя никому, Кроуфорд сам помог мне раздеться и залезть в воду. Кровь забегала по венам, приливая к коже, огонь снова охватил мое тело, но на сей раз он приносил облегчение, а не страдание.

— Бог мой, Джон, что произошло? — Реджинальд не спешил уходить, устроившись на табурете для белья. — Я долго ждал, потом отправил людей на поиски, но вы как сквозь землю провалились!

— Примерно так оно и было, — мрачно подтвердил я, глубже погружаясь в горячую пенную ванну. Мой рассказ шокировал Кроуфорда, он подскочил с табурета и принялся нервно мерить шагами ванную комнату. Я слишком устал, чтобы что объяснять или выслушивать гневные монологи, так что попросил друга уйти. В тишине я сумел, наконец, расслабиться, веки налились свинцом. Я начал медленно погружаться в воду и спохватился только тогда, когда пена неприятно защекотала нос. Выбравшись из ванны и закутавшись в халат, я побрел в свою спальню, где уснул, едва упав на постель.

Мне снились исключительно кошмары, один другого страшнее. В них я то тонул, то превращался в ледяную статую, то бежал от кого-то, скрытого во мраке с сияющими в нем зелеными огоньками глаз. Но самое любопытное ждало меня при пробуждении. Дело в том, что я чувствовал себя прекрасно. Ни жара, ни головной боли — вообще никаких признаков неизбежной болезни. Напротив, я был полон сил и энергии. Спустившись к обеду, я попал в заботливые руки Реджинальда:

— Зачем вы встали, Джон? — строгим голосом поинтересовался он. — Купание в ледяной воде сваливало с ног и более здоровых мужчин, так что возвращайтесь в постель и ждите врача.

— Не нужно никакого врача! — я и сам понимал правоту его слов, но ничего не мог поделать с собой. Я был совершенно, абсолютно здоров. — Но вы можете помочь мне в другом деле.

— Я весь внимание.

Я не был уверен, стоит ли наводить его на эту мысль, но иначе моя просьба бы показалась ему странной:

— Помните, что сказала мне мадмуазель Камелия?

Кроуфорд задумался, вспоминая вчерашний вечер. Вот по его лицу пробежала тень:

— Вы хотите сказать... О, мой Бог! Она предупреждала вас об опасности. Точно! Она сказала... — он даже раскраснелся от осенившей его догадки, — "холодно". Я же говорил вам! Я говорил, что она не мошенница!

К собственному неудовольствию, я вынужден был допустить такую мысль.

— Мне необходимо с ней увидеться. И... — я глубоко вздохнул, набираясь смелости, — кое-что вам рассказать.

Начиная еле слышно, с заметными паузами и более чем мрачным лицом, я вдруг поймал себя на том, что постепенно слова будто бы сами начали выливаться из меня, подобно нескончаемому потоку. Я так долго держал боль в себе, не раскрывая ее даже перед родными, чтобы не причинять им лишних страданий, и вот, я рассказываю о самом сокровенном чужому, по сути, человеку, и делаю это так легко, как на исповеди.

— Она была необыкновенной, — с грустной улыбкой на губах вспоминал я. — Волшебной чудной, единственной. У нее был дар, уникальный дар, который не раз спасал мне жизнь. Возможно, спас бы и в этот раз, если бы я отнесся к предупреждению всерьез.

— Как она умерла?

Я не хотел пока вдаваться в подробности истории с Лео Грантом, так что пришлось слегка покривить душой:

— Утонула. На моих глазах.

Больше он ни о чем не спрашивал. Написал записку для мадмуазель Камелии и велел слуге ее передать. Нам оставалось только ждать ее ответа.

Он не заставил себя долго ждать.

— Собирайтесь, Джон, — как всегда бодрый и элегантный Кроуфорд постучался ко мне перед ужином. — Нас ждет мадмуазель Камелия.

Я никогда не собирался так споро. Уже через несколько минут мы сидели в экипаже, везущем нас на рю де Лешель.

Леди-медиум ожидала нас в своем кабинете. Сегодня на ней было простое, но элегантное домашнее платье нежно-лилового оттенка, лицо, свободное от вуали, поражало своей юностью и трепетной красотой. Мадмуазель поднялась нам навстречу, протягивая руку для поцелуя.

— Месье Кроуфорд дал понять в своей записке, что дело важное и не требует отлагательств, — заговорила она своим низким бархатным голосом. Ее английский был весьма неплох, хотя и не без специфического иностранного акцента. — Чем могу вам помочь, господа?

Реджинальд любезно предоставил мне возможность самому вести беседу, впрочем, уверен, стоило мне дать лишь один намек на грубость, как он немедленно взял бы инициативу на себя. Однако я чувствовал себя достаточно уверено, чтобы держаться в рамках приличий.

— Мадмуазель, наш визит вызван вчерашним инцидентом, на вашем сеансе автоматического письма.

Глаза девушки взволновано округлились, от меня не укрылось так же, как рефлекторно дернулись ее холеные пальчики, сминая ткань платья:

— Я не намерена это обсуждать. Простите, господа, но вам лучше уйти.

Кроуфорд мягко улыбнулся:

— Прошу прощения, мадмуазель, но дело действительно важное, — далее он что-то быстро заговорил по-французски. Я слушал внимательно, но понял лишь несколько слов, одно из которых — любовь.

Взгляд девушки скользнул по мне с жалостью, успевшей стать мне ненавистной за время, проведенное в доме матери, однако решение ее осталось неизменным.

— Я не отвечаю за то, что говорю в трансе, — упрямо повторила она. — Я ничем не могу вам помочь. Прощайте.

В дверях появился слуга, чтобы проводить нас к выходу. Я приблизился к девушке и тихо сказал:

— Пожалуйста, помогите мне. Если передумаете, найдите виконта Кроуфорда.

Камелия ничем не выдала своих чувств, лишь сухо кивнула. Реджинальд, попрощавшись, вышел, а я на миг задержался в дверях. Как жаль, что у меня ничего не вышло.

Я обернулся, закрыть за собой дверь, как вдруг услышал тихий стон, и звонкий голос с родным йоркширским акцентом произнес:

— Не уходи! Я вернулась к тебе.

* Voyageur (фр.) — путник

Страница шестая.

Каменный цветок.

Под навевающий дремоту шелест волн я листал свой дорожный дневник, всерьез раздумывая над тем, чтобы раз и навсегда его уничтожить. Быть может, именно эта моя страсть и привлекала ко мне всяческие кошмары, побороть которые мне одному едва ли будет по силам. А меж тем я чувствовал, как невидимые кольца зла все сильнее закручиваются вокруг меня, готовые в любой момент сжаться и раздавить мою неправильную, такую неуместную и странную жизнь. Но меня волновало другое.

Я не боялся.

— Не думаю, что стоит это делать.

Рука моя рефлекторно дернулась, и с кончика пера сорвалась крупная черная капля и растеклась по бумаге отвратительной кляксой. Что ж, стоило догадаться, что карандаш в пути куда удобнее чернил.

— Отчего вы не в своей каюте, мисс?.. Мадемуазель.

Камелия слабо улыбнулась, не улыбкой, а лишь ее тенью, присела рядом, педантично расправив складки на темно-синей юбке. Я успел заметить, как ревностно она относится к условностям и к себе самой, к тому, как выглядит в чужих глазах. Корабль качнула волна, однако девушка не сдвинулась ни на дюйм, точно была прекрасной статуей, а не живым человеком. Мне внезапно захотелось прикоснуться к ней, чтобы убедиться, что под моими пальцами — теплая мягкая плоть, такая же, как у меня. А не просто бездушный мрамор.

— Мне грустно. Вам тоже. Я права?

Я опустил взгляд на испачканную страницу. Уже не разобрать, что за буквы были там раньше.

Наедине с мадемуазель Камелией я ощущал почти страх, иррациональное чувство опасности, беспомощности, ее глаза, необычные, почти фиалковые, смотрели прямо и печально. У Агаты был совсем другой взгляд. В нем было жизни столько, сколько мне сейчас не вынести.

— Что вы хотели? — спросил я хмуро, закрывая дневник. Образы, вызванные им, растворились в душном воздухе теплой каюты. Я вдруг почувствовал себя безумно уставшим.

— Я просто... — она отвернулась, переводя дыхание. Я видел, как судорожно поднялась и опустилась ее грудь. — Я хотела сказать, что я не она.

Дверь каюты уже давно закрылась, мягко и аккуратно, скрывая за собой строгую и прямую фигуру девушки, а я все не смел поднять глаза, потому что боялся увидеть совсем не то, что было на самом деле.

Но я сам хотел ошибиться.

— Постой, Джон. Это я, я вернулась к тебе!

Этот крик звенел в ушах точно церковный колокол. На долю секунды мне показалось, что я ошибся, но Реджинальд стрелой влетел обратно по ступеням, едва не сметая меня с пути:

— Вы слышали? Слышали? Да не стойте же столбом!

Я обернулся, скорее подчиняясь приказу, чем осознавая свои действия, и увидел все ту же мадемуазель Камелию, стоящую с безвольно опущенными руками посреди комнаты. Взгляд ее был тускл и безжизненен, но губы улыбались, и было в этом столько жути, что даже я, привыкший, казалось бы, ко всякому, ужаснулся. Но этот голос...

— Джон.

— Агата?..

Кроуфорд подтолкнул меня в спину, и из теплого коридора я будто бы окунулся в вечную мерзлоту. Слишком знакомое ощущение.

— Пожалуйста, любимый, не задавай вопросов, просто слушай, — вновь заговорила кукла, иначе я не мог ее назвать. — Тебе нужно спешить.

— Куда? — от волнения слова застревали в горле. Я замер в нерешительности, едва перешагнув порог. — Это правда... ты?

— Не плачь, прошу.

Она всегда чувствовала меня, и даже сейчас, с той стороны бытия, она знала все, о чем я думал и чего хотел. И по-прежнему жалела меня. А что делал я?

— Агата...

Она мягко улыбнулась, я не видел этого, ибо губы Камелии не дрогнули ни на миг, но помнил ту улыбку, что всегда озаряла прекрасное лицо моей невесты.

— Мало времени, — вздохнула она. — Вернись обратно, к истоку, пока они не догадались. Она знает, куда идти. Скорее, Джон! Вернись обратно!

— Не догадался кто? Куда мне вернуться? — я силился разглядеть в лице медиума знакомые мягкие черты. — Агата?

— Джон!

Окрик Реджинальда заставил меня вздрогнуть. В ту же секунду мадемуазель Камелия с тихим стоном осела на пол. Ее руки и ноги сотрясались в конвульсиях, побелевшие пальцы царапали ворс дорогого ковра. Мое тело отреагировало быстрее разума. Следуя моим указаниями, Реджинальд обездвижил девушку, а я сунул ей в зубы первое, что попалось под руку.

Была ли мадемуазель Камелия эпилептиком, я, разумеется, не знал, да и едва ли то был приступ эпилепсии, однако времени на раздумья не оставалось. Кроуфорд едва сдерживал напор хрупкой француженки, и вот, наконец, она, обессиленная, затихла.

— Я не спрашиваю вас, Джон, что все это было, — деликатно начал Реджинальд, — быть может, вы сами решите мне рассказать, однако, признаюсь, я в замешательстве.

Я безмолвно с ним согласился и взглядом поблагодарил за тактичность. Виконт перенес девушку на софу и позвонил в колокольчик, вызывая служанку.

Мы покинули особняк в молчании, думая каждый о своем, и думы мои были тяжелее гранита.

Завтрак после бессонной ночи показался мне безвкусным и пресным, несмотря на то, что повар Кроуфорда как обычно постарался на славу. Реджинальд принялся за чай, не дожидаясь меня, однако взгляд его, внимательный и цепкий, в противовес лениво расслабленной позе, то и дело будто бы случайно скользил по моему лицу, выискивая подходящий для беседы момент. Признаться, мне было несколько неловко, пользуясь его гостеприимством, держать друга в неведении, и все же, обдумывая это ночью, я все никак не мог подобрать подходящих слов.

— Джон...

— Реджинальд...

Мы оба сконфуженно замолчали, уступая первенство друг другу. Непринужденно рассмеявшись, виконт продолжил:

— Джон, я вижу по вашему лицу, что вы пребываете в мучительных раздумьях, и могу предположить, что отчасти являюсь их причиной. Я прав?

Хваленая проницательность Кроуфорда снова пришла мне на помощь. Не выпуская чашки из рук, будто она могла помочь мне разобраться в собственных мыслях, я признался:

— Правы. Не стану скрывать, я хотел бы и в дальнейшем хранить молчание, однако едва ли это возможно, учитывая обстоятельства.

Виконт не торопил меня, воздавая должное отлично заваренному чаю и ароматным коричным булочкам, и я был сердечно благодарен ему за это. Мой собственный чай давно остыл, а к сладкому я и вовсе не притронулся. С каждым днем мой аппетит все слабел и слабел.

— Что ж, видимо, больше нет смысла хранить мои тайны от вас, — наконец, вымолвил я.

Та же история, рассказанная неоднократно, как правило с каждым повторением теряет изрядную долю своей первоначальной притягательности. В моем случае, стоило бы предположить, что на сей раз произнесенные слова не отзовутся в сердце все той же тянущей болью, однако, заканчивая свое скорбное повествование, я убедился, что это не так. Невыплаканные слезы скапливались где-то в горле, мешая говорить и будто бы приглушая мой голос, и без того уныло тихий и невыразительный.

— Этот адрес все, что у меня есть, — подвел я итог, с сожалением отставляя остывший чай в сторону. Жаль, глоток горячего мне бы сейчас отнюдь не помешал. — Уверен, что наше знакомство с мадемуазель Камелией ни в коем разе не является случайностью. Я отдаю себе отчет в том, что вы в праве указать мне на дверь после всего услышанного, можете усомниться в моем рассудке или назвать лжецом и выдумщиком. Но я не придумал ничего, все это было на самом деле.

Кроуфорд уже успел раскурить трубку со столь любимым им вишневым табаком. Лицо виконта не выражало ни одной из эмоций, что я ожидал на нем увидеть — ни отрицания, ни неверия, ни ужаса, и я с удивлением отметил, что это молчание ранит меня куда сильнее, чем открытая насмешка.

— Вам нечего мне сказать? — пальцы мои сцепились в замок, и стоило определенных усилий скрыть дрожь, охватившую меня в ожидании приговора.

— Отчего же, — Реджинальд качнул головой, и легкая улыбка, наконец, тронула его губы. — Но ведь вам же не нужна моя жалость? Уверен, ее вы получили сполна. Поверьте, я знаю взгляд человека, которому она становится ненавистна. И знаю, какая за этим таится боль.

Наши взгляды пересеклись, но слова не понадобились. Не уверен, что сумел бы описать облегчение и радость, что охватили меня тогда, будто бы я все это время нес на себе тяжелый мешок со своим прошлым, и вот добрался до места, где смог, хоть и не надолго, присесть и сбросить надоевший груз к ногам.

— Вижу, вы собираетесь меня благодарить, — усмехнулся виконт и замахал руками. — Право, оно того не стоит. Как только мы добьемся ответов у мадемуазель Камелии, тогда и вернемся к этой теме.

К счастью моему, долго откладывать не пришлось, и уже к вечеру того же дня вышколенный лакей, постучавшийся в наши двери, отдал дворецкому запечатанный сургучом конверт с оттиском стилизованного цветка камелии. Не стоило и голову ломать, чтобы определить отправителя сего анонимного послания, благо все было ясно и так. С жадным любопытством мы оба приникли к надушенному листку бумаги с изящной вязью букв, увы для меня, совершенно точно складывающихся во французские слова.

Я ждал, когда Кроуфорд переведет мне их, ибо опасался от возбуждения, захлестнувшего меня, перепутать значения. И точно назло моим натянутым нервам, он молчал, бегая глазами по ровным строчкам.

— Хм, — наконец, многозначительно хмыкнул он, складывая листок и вручая его мне. — Надеюсь, вы закончили завтракать, Джон? Мы срочно едем в гости к мадемуазель Камелии.

Легко представить себе, насколько меня воодушевила эта новость. Не чувствуя под собой ног, полетел я наверх, в комнату, которую уже почти привык называть своей, быстро переоделся для визита, путаясь в пальцах и едва не отрывая норовистые пуговицы. Реджинальд же всегда был безупречно изящен, так что экипаж ждал только меня, и вот возница прищелкнул кнутом, кони фыркнули и пошли вперед, покатив карету по вычищенной от снега брусчатке.

Не стану вдаваться в подробности моих тогдашних мыслей, мечущихся и беспорядочных. Скажу лишь, что мадемуазель Камелия встретила нас не слишком радушно, но по бледному уставшему лицу несложно было сделать вывод о бессонной ночи, проведенной ею. Служанка оставила нас втроем, подчиняясь жесту хозяйки.

— Итак, господа, — она кивком поприветствовала нас обоих и сразу перешла к делу, что для женщины, согласитесь, довольно редкое явление. — Благодарю за помощь, мне вчера было немного... не по себе. Опережая вежливые вопросы — да, со мной уже все хорошо.

— Однако, мадемуазель, вы выглядите больной, — нахмурился Реджинальд и переглянулся со мной. — Мой друг врач, он не мог бы вам помочь?

Камелия приняла вопрос с равнодушием каменной статуи, точнее будет сказать, каменного цветка, который при красоте своей, увы, не источает аромата.

— Не стоит того. Едва ли у вашего друга есть лекарство от нечистой совести.

После сего неоднозначного высказывания, я решился вступить в беседу:

— Вы полагаете, оно вам необходимо? Я знаю одно средство, — улыбнулся успокаивающе, как делал на приеме у больных детей. — Чистосердечное признание. Можете быть уверены, мадемуазель, мы с виконтом Кроуфордом никогда не предадим огласке секреты дамы.

— Какими бы мерзкими они ни были?

Ее резкий выпад поставил меня в тупик. Право, кроме несвежего цвета лица ночь без сна подарила девушке еще и нервное расстройство. Я бы посоветовал ей лавандовые капли. У каждой нервной девицы обязательно должны быть такие.

На выручку мне снова пришел Реджинальд. С изяществом бывалого повесы он принялся успокаивать мадемуазель Камелию, однако же мое слабое знание французского не позволило мне вникнуть в детали, да я и не желал их знать.

— Ну так что? — закончил он вкрадчиво. — Вы же хотели нам что-то сказать, я прав?

Девушка выпрямилась, впрочем, едва ли было возможно сесть еще более прямо, чем она сидела до этого, и, едва шевеля губами, произнесла:

— Я шарлатанка.

Пауза, что повисла следом, была ожидаемой, однако за себя могу смело сказать, что ничуть не удивился такому заявлению. Видимо, мысль эта явно отпечатались на моем лице, потому как лже-медиум прожгла меня пристальным взглядом:

— Вы не кажетесь возмущенным, месье...

— Найтингейл.

— Благодарю. Вы пришли на мой сеанс автоматического письма в надежде встретиться с кем-то? У вас ведь кто-то умер? Так почему вы не обвиняете меня в мошенничестве? Я не понимаю.

Мог ли я объяснить свои смутные ощущения? Негоже человеку от науки полагаться на такое призрачное основание, как интуиция. Но ведь кроме нее на моей стороне была и Агата.

— Тогда как же вы, мадемуазель, объясните произошедшее в конце сеанса? Смею предположить, что это не являлось частью вашего представления.

Мой вопрос попал точно в цель, Камелия дрогнула, быстро прижала к губам белоснежный платок, пережидая вспышку столь несвойственный ей эмоций. А после рука ее безжизненно упала на колени, платок выскользнул из дрожащих пальцев и был ловко пойман Кроуфордом.

— Никак. Я... я не знаю, что со мной. Иногда мне начинает казаться, что я — это вовсе не я. Я... мне... — она глубоко вздохнула, проглотив рвущееся с языка признание собственного страха. — Что со мной, доктор?

Я не спешил с ответом, полагая, — справедливо, стоит сказать, — что он едва ли принесет девушке облегчение:

— Не как доктор, но как человек, обладающий необходимым в таких делах опытом, уверяю вас, что с этого дня можете с полной уверенностью считать себя самым настоящим медиумом.

Мы сели на корабль на следующий день. Сборы наши были быстрыми и не слишком тщательными, впрочем, я привык и к меньшему, а виконт Кроуфорд в пылу азарта был неприхотливее портового грузчика, с благодарностью принявшего немного мелочи в добавок к плате за работу.

Мадемуазель Камелия прибыла на причал последней, одетая в глухое густо-вишневое платье без украшений, багаж ее был прискорбно мал для дамы ее положения и благосостояния, из сего складывалось неприятное впечатление, что она от кого-то бежит. Судно под названием "Святая Бригитта" направлялось обратно к берегам Ирландии из дальнего плавания, и наша скромная компания с позволения капитана заняла две каюты на его борту.

Качка была мне в какой-то мере привычна и, если закрыть глаза и напрячь фантазию, можно было постараться представить, что не волны качают корабль из стороны в сторону, а почтовая карета мелко трясется на ухабах проселочной дороги. Обещание, что я дал себе когда-то, с окончательной гибелью капитана Гранта потеряло свою силу, однако первый день я чувствовал себя до крайности неуютно. К тому же чернила растекались и, подталкиваемый насмешливыми комментариями Реджинальда, вновь вернулся к карандашу.

Стоит отметить, что титул виконта во многом выделил Кроуфорда среди нас в глазах капитана, прелестной мадемуазель Камелии тоже досталась изрядная доля любезностей, а я же предпочитал проводить время в каюте или прогуливаясь по палубе в минуты, когда она была практически пуста. Однажды я выбрался на палубу в рассветный час и поразился тому, как прекрасно и величественно море, когда с небом, пока еще серым и хмурым, его не разделяет ничего, кроме бледно-розовой полоски в том месте, где просыпалось и расправляло сонные лучи восходящее солнце. Боялся ли все еще этого бесконечного водного простора? Наверное, да, но страх мой трансформировался из боязни погибнуть в преклонение перед стихией, что символизирует собой власть сил, человеку неподвластных.

Решение нашей прелестной спутницы мы обсудили с Кроуфордом как только берега Франции остались далеко позади.

— Вы полагаете, Джон, что мадемуазель Камелия является проводником воли вашей погибшей невесты? — прямо спросил он у меня, когда мы оба собирались ко сну. Иного предположения я и не ожидал, ведь и сам, будь на его месте, сделал такое.

— Отчасти да, отчасти нет, — покачал я головой. — Скажите, Реджинальд, вы когда-нибудь испытывали муки совести от того, что любили кого-то меньше, чем он любил вас? Самую малость, но меньше?

— Постоянно.

— Как вы избавляетесь от этого мерзкого чувства?

Кроуфорд с сожалением покрутил в пальцах курительную трубку и убрал.

— Ищу дальше. Того, кто не заметит этой разности. Но, увы, все рано или поздно замечают.

Он из деликатности не стал уточнять, к чему я задел эту странную тему, и я поспешил вернуться к тому, с чего мы начали:

— Агата не стала бы врываться в мою жизнь из-за пустяка. Если она нашла способ связаться со мной, значит, действительно должно произойти нечто ужасное. Совершенно ужасное.

Никто из нас не знал, чем оно могло бы оказаться, но, поспрашивав меня, Кроуфорд сделал вывод, что под возвращением обратно подразумевалась вовсе не мой дом в Англии, а место, что в своем путешествии я посещал последним, и где мне впервые явился зеленоглазый мистер Вандерер.

Наш путь лежал в страну холмов.

Страница седьмая. Искушение и предупреждение

Следующая моя запись в этом дневнике появилась гораздо позже, уже после того, как нога моя ступила на благословенную землю, потому как с Реджинальдом приключилось несчастье, имя которому — морская болезнь. Он страдал молча, но муки его отпечатывались на взмокшем бледном лбу так ясно, как если бы он беспрестанно о них твердил. Моя обязанность, как доктора, так и как друга, заставила меня остаток морского путешествия провести подле Кроуфорда, в то время как наша прекрасная спутница была представлена заботам капитана. Стоит тут же оправдать девушку, ибо она не раз изъявляла желание остаться с нами, но виконту претила сама мысль о том, что мадемуазель Камелия будет лицезреть его в столь неприглядном виде. Итак, мы были одни, однако болезнь не давала нам поговорить о деле, нас интересующем, и на пристань мы спустились, так ничего и не обсудив.

Все порты, мне встречавшиеся, походили друг на друга. Ну да и мой читатель, смею надеяться, изучающий сию рукопись не без интереса, сам наверняка может представить себе картину, мне открывшуюся. Отмечу лишь, что визгливые жалобные крики чаек были столь громкими, что от них грозила разболеться голова, а запах рыбы и соли въелся в волосы и одежду в первые же минуты нашего здесь пребывания.

Возница, оказавшийся к моему вящему удовольствию, англичанином, отвез нас до ближайшего города — Данмор-Ист, точнее, крупного поселка, где высадил нас посреди широкой улицы, окруженной с обеих сторон ровными рядами двухэтажных домиков с белеными фасадами. Одним словом, совершенно искренне могу сказать, что городок произвел на меня впечатление самое что ни на есть приятное. И мнение это держалось до той самой минуты, как, сойдя с главной улицы, мы не столкнулись с вопиющим проявлением человеческой жестокости. Посреди белого дня компания подвыпивших мужчин, насколько могу судить, проявляли совершенно неприемлемую грубость в отношении одинокой женщины.

— Ведьма! Возвращайся в ад, дьявольское отродье!

Мадемуазель Камелия рядом ахнула и отступила на шаг, весьма благоразумно скрываясь за нашими спинами.

— Ведьма! — меж тем продолжал самый крупный из ирландцев, опасно потрясая кулаком в воздухе. — Чертова ведьма!

Он замахнулся, тут же пошатнувшись, и лишь это одно спасло несчастную от удара. Реджинальд выдал неожиданную для его воспитания и происхождения фразу и вышел вперед, удобнее перехватив трость с массивным набалдашником:

— Господа! Вы ведете себя недостойно джентльменов, — дерзко заявил он, хотя и ему было видно, насколько эти типы были далеки от звания джентльменов. К тому же мы были иностранцами и иностранцами, не пользующимися популярностью по эту сторону пролива, так что храбрость Кроуфорда могла легко обернуться глупостью. Однако удача в тот день была на нашей стороне.

— Чертовы англичане, — пробормотал зачинщик, но вся компания, уподобившись трусливым крысам, попятилась и скрылась с глаз.

На пустой улице мы остались одни, и Кроуфорд кивком предоставил мне право вести диалог со спасенной нами особой. Та же не стремилась выражать благодарность и в ответ на мою ободряющую улыбку лишь испуганно отшатнулась, прикрывая лицо, точно опасаясь новых побоев. Подобная реакция смутила меня, но в большей степени разгневала.

— Мэм, прошу вас, не бойтесь. Мы не желаем вам зла, — я показал пустые ладони и сделал короткий шажок к несчастной. — Вы понимаете меня?

Разнообразие ирландских диалектов, увы, было так же далеко от меня, что и в дни моих первых путешествий в страну зеленых холмов, так что я мог только надеяться, что остался понят.

Женщина несмело опустила руки, взгляд ее неожиданно ясных малахитово-зеленых глаз опасливо скользнул по нашей компании. Казалось, она решает невероятно важный вопрос — стоит ли доверять нам или же спастись бегством, что ей, видимо, было привычно. Наконец, сухие и искусанные губы ее разомкнулись:

— Знаю. Я чувствую это, — она приложила ладонь к груди, не сводя притом с меня загадочного взгляда. — Но опасность, опасность! Спасай свою заблудшую душу, мальчик, потерявшийся среди волн.

И, выдав сию странную фразу, незнакомка подхватила истрепанный подол черной юбки и убежала вслед за своими недругами. Мадемуазель Камелия легко коснулась моего локтя:

— Доктор Найтингейл? Полно, не слушайте глупый вздор. Она же сумасшедшая, это очевидно.

— Но вдруг это несчастное создание и впрямь ведьма, Джон? — с другой стороны отозвался Реджинальд, чем заслужил от нашей прекрасной спутницы яростный взгляд. — Нам непременно нужно снова с ней поговорить. Я убежден в этом!

Увы или же к счастью, найти и догнать ее уже не представлялось возможным. Нам более ничего не оставалось, как, предвосхищая конец дня, отыскать единственный в городке постоялый двор, что своим унылым видом нагонял тоску даже на такого неприхотливого путника, как ваш покорный слуга. Тут же, у парадного, смею полагать, входа целый выводок бродячих кошек довольствовался рыбными отходами, выброшенными рядом с порогом. Тяжелый запах гниющей рыбы оттолкнул бы кого угодно, однако же у нас не было выбора.

Пожалуй, тяжелее всего неприветливые условия переживала мадемуазель Камелия. Ее прелестный маленький носик был слишком нежен, как и белая кожа, привыкшая к шелку, нежели к застиранным грубым простыням. Оставляя девушку одну в комнате, я с трудом подавил желание утешить ее, как ребенка, однако она, как мне представляется, была нетерпима к жалости. Чувство, хорошее для мужчины, но мало идущее женщине.

В свою очередь я, оставшись в тишине, раскрыл свой дневник на чистой странице, сквозь которую просвечивало чернильное пятно, как напоминание о моей нерешительности и сомнениях. Что же мне написать? О своих страхах, о своих мыслях? Я достал карандаш и принялся старательно его затачивать, пытаясь хоть как-то привести в порядок голову. Я давно перестал понимать, что и зачем делаю. Причины моих поступков определялись короткой строчкой в записке, и я шел по этому призрачному следу, мало задумываясь о том, что найду в конце пути. Наверное, я превратился в одержимого, раз сам раз за разом ищу то, что способно свести с ума человека нормального. Я погряз во тьме и все глубже погружаюсь в нее не по воле судьбы, а по собственному желанию.

И все же я должен дойти, какой бы не оказалась конечная цель моего путешествия. С этой мыслью я отправился в постель.

Сон мой был привычно наполнен мутными навязчивыми кошмарами, вспомнить которые поутру никогда не получалось, но которые превращали ночной отдых в нескончаемую пытку, череду пробуждений, промежутки между которыми становились все короче, сменяя друг друга до самого рассвета. В один из таких моментов я открыл глаза, вновь наблюдая над собой опостылевший беленый потолок, сейчас тонущий в густом обволакивающем сумраке. Я не мог вспомнить, что мне снилось, знал лишь, что видение мое несло на себе печать прошлого. Я приподнялся и в ожидании возвращения сна уставился в окно.

Внезапно некий посторонний звук привлек мое внимание, я откинул плед, однако подняться не успел — дверь скрипнула, впуская в комнату облаченную в черное фигуру. В любой другой ситуации я бы испугался или попытался позвать на помощь, благо комната Реджинальда находилась по соседству, и на мой голос друг бы непременно примчался в ту же секунду. И все же я не ощущал беспокойства. Возможно, причиной тому была нереальность происходящего, скрытого вуалью ночной тьмы.

— Кто вы? — лишь потребовал я ответа, и получил его в весьма своеобразной форме, удивившей меня ровно столько же, сколько и смутившей.

Черный плащ соскользнул с белых покатых плеч, и изумленному взору моему предстала женщина, единственной одеждой которой была тонкая белая сорочка. Не сразу, но мне удалось узнать в поздней посетительнице спасенную нами "ведьму". Она, не сводя с меня странно блестящего взгляда, будто два драгоценных камня сияли в темноте, распустила рыжие локоны. Да и была ли она, эта темнота? Я прекрасно видел детали, хотя и не должен был. Женщина подняла руки и, взявшись за бретели, потянула вниз. Сорочка белоснежным облаком упала к ее ногам, и взгляд мой против воли, точно зачарованный, скользнул по плавным изгибам молодого тела. А искусительница же не только не смутилась столь неделикатного осмотра, но и сама, словно красуясь передо мной, провела ладонями по округлым бедрам, по бокам, по высокой полной груди, соблазнительно проминающейся под ее тонкими длинными пальцами, задевающими скользящие по гладкой коже завитки волос.

— Кажусь ли я вам красивой, доктор? — неожиданно хрипло спросила она и откинула волосы за спину. Вся ее неприкрытая красота предстала передо мной во всем своем волнительном бесстыдстве.

Признаться, в тот момент я решил, что сплю, уж слишком волшебным казалось мне видение коварной искусительницы в моей комнате. Однако нос мой чувствовал ее запах, будоражащий кровь и заставляющей тело неметь в нерешительности, а глаза мои никак не могли оторваться от созерцания запретного плода.

— Примите же мою благодарность, доктор, — продолжила она, подходя ближе. Я мог бы только протянуть руку, чтобы коснуться мягкой теплой плоти. — Примите мою благодарность за спасение.

Щеки моей коснулось ее горячее дыхание. Ведьма наклонилась ко мне, и точно в дурмане я видел, как тяжело колыхнулись ее груди. Дар речи вернулся ко мне.

— Прекратите немедленно! — воскликнул я, взял красавицу за плечи и отодвинул от себя. — Вы с ума сошли!

Я торопливо вскочил и, нашарив на полу ее плащ, завернул в него. Что за дикие нравы? Если я и сплю, то сон этот зашел слишком далеко.

Я не выдержал и выглянул в коридор, чтобы убедиться, что никто не станет случайно свидетелем сей нелицеприятной сцены, и за время моего короткого отсутствия что-то в комнате успело поменяться.

— Джон.

Я замер, не в силах сдвинуться с места, пригвожденный к полу звучанием родного голоса.

— Джон. Посмотри на меня, Джон.

Я обернулся и встретился взглядом с лучистыми голубыми глазами.

— Агата? Нет... Нет же, это невозможно.

Я отрицал то, что видел собственными глазами, и лишь это нежелания принимать заведомый обман помогло мне остаться в трезвом уме. Ведьма, а теперь я не сомневался в том, что это так, рассмеялась звонко, запрокинув голову. Точно так, как при жизни всегда делала Агата. Я смотрел на собранные в пучок пшеничные локоны, на завитки, спадающие на обнаженные плечи, на тонкие изящные руки, трепетно прижимавшие к груди расходящиеся края тонкого плаща. Зрелище, что мне так и не довелось увидеть.

— Джон? — пропела она чужим голосом, ведь голос Агаты не принадлежал ей. Это был фантом, иллюзия, мираж.

— Прекрати терзать меня, кем ты ни была, — устало велел я, сжав пальцами виски.

— Разве не это тело вам больше по нраву, доктор?

— Прекрати! — вдруг воскликнул я ожесточенно, и на глазах моих иллюзия схлынула, подобно прибою с мокрого песка, но зыбкий образ все еще застилал мне взор. Я сам не желал его отпускать.

Рыжеволосая женщина вздохнула, и зелень ее глаз подернулась печальной дымкой.

— Хороший человек, тяжелая судьба, — прошептала она. — О себе побеспокойтесь, доктор, времени мало осталось. Песок в часах убегает сквозь пальцы. Бегите, доктор, бегите так быстро, как только сможете.

Ветка ударила в стекло, я зажмурился на миг от неожиданности, и ощутил вдруг на лбу теплое прикосновение губ. И в следующее же мгновение остался один в пустой темной комнате.

Как описать мне суеверный ужас, что охватил меня тогда? Не тот, что я привык испытывать настолько, что чувствовал лишь необходимость бояться, а не сам страх. Слова зеленоглазой колдуньи все еще звучали эхом от голых стен и отдавались в сердце моем колокольным набатом. Воздух вдруг сделался густым и тягучим, и холодным, как в рождественскую ночь. Пол закачался подо мною, будто палуба корабля, и я пытался удержаться, но неведомая сила уже взяла меня в плен, нашептывая непонятные, волнующие слова сквозь шум крови в ушах. А когда стихли звуки, мир, окружавший меня, исчез. Исчез беленый потолок, дощатые полы с металлической койкой, растворились в чернильной тьме стены, и лишь прямоугольник окна с крестообразной рамой сиял белым светом, к которому потянулась моя заблудшая душа. Я тянулся и тянулся, пока свет не заполнил меня полностью, и голос, зовущий издалека, не назвал мое имя. Джон.

— ... Джон!

Я отозвался на зов, веки мои, тяжелые и непослушные, дрогнули, поднимаясь, и белый свет, в коем я плавал, мешался с полутьмой утренних сумерек.

— О мой Бог! Mon Dieu! Mon Dieu!*

Мадемуазель Камелия склонилась надо мной и, еще не заметив моего пробуждения, тревожно закусывала пухлую карминную губку. Взгляд ее васильковых глаз выражал неподдельное смятение.

— Успокойтесь, моя дорогая, — всегда бодрый голос моего друга и компаньона был так же лишен привычных иронических нот. — Полагаю, самое страшное уже миновало.

— Страшное? — признаться, я пока соображал весьма плохо, видимо, не до конца проснулся. Если я вообще спал. Камелия подозрительно стискивала в белых пальчиках платок и отводила глаза. — Реджинальд? Что происходит? Быть может, хоть вы объясните?

Кроуфорд подошел к постели, на которой я лежал, к слову, поверх одеяла в одних брюках и выпущенной сорочке. Вид, едва ли подходящий для приема юной леди. Во взгляде друга я так же разглядел искреннее беспокойство, и это заставило меня невольно затаить дыхание в ожидании его слов.

— Джон, друг мой, — Реджинальд поджал губы и сказал. — Ваше сердце не билось. Вы не дышали.

* Мой Бог (фр.)

Страница восьмая

Исток уже близко

Состояние мое, незаметно ухудшающееся день ото дня, наконец, заставило обратить на себя внимание. Я откладывал на потом всякие попытки разобраться в отсутствии аппетита, бессоннице, сменяющейся вдруг провалом без видений. Я мог бы списать все это на последствия крайнего нервного возбуждения, но из нас троих единственной, кто его испытывал, была мадемуазель Камелия. Потому-то перед лицом товарищей мне вновь пришлось изображать непонимание и уверять их в полном моем добром здравии. Однако же то была ложь, но ложь оправданная. Тот, кто дорожит близкими людьми и заботится о них, тот поймет мотивы, движущие мной.

Итак, я ни словом не обмолвился о том, что имею на сей счет некую теорию. Напротив, я рассказал им о моем ночном видении, опуская, разумеется, детали, не предназначенные для ушей юной леди. Рассказ мой произвел тяжелое впечатление.

— Бегите? — переспросил Кроуфорд. Он стоял у окна и задумчиво раскручивал в пальцах не набитую трубку, раскурить которую при мне никак не мог, памятую о моей астме. — Эта ведьма велела тебе бежать? Но куда? Зачем?

Солнце еще только начало свой путь вверх по небосклону, и комната моя тонула в сером сумраке, более темном в углах и клубящемся, как дым, в прямоугольнике света на полу. Я все так же полулежал в постели в виде, не подходящем для приема гостей, но товарищей моих это, кажется, вовсе не беспокоило. Мадемуазель Камелия сидела на стуле возле кровати, и кожа ее могла поспорить в белизне со свежевыпавшим снегом. Все мы были подавлены и не знали, как поступать дальше.

— Я полагаю, — вдруг заговорила наша прекрасная спутница и судорожно выдохнула. Идеальная оболочка ее дала трещину, и под ней промелькнуло на мгновение лицо испуганной запутавшейся девушки, коей она, по всей видимости, и была, — это означает, что мне нужно что-то предпринять. Ваша... миссис Лонг считает, что я могу вам помочь, и мне стоит подумать над этим. Однако я совершенно не представляю, какой от меня может быть прок. Ведь я всего лишь шарлатанка.

— Не смейте так говорить! — эмоционально воскликнул Реджинальд. Трубка полетела на стол, прокатившись по нему, и упала на пол. Мне прежде не доводилось видеть своего друга в таком нервном возбуждении. — Вы ничем нам не поможете, пока не захотите. Никто не сможет принудить вас, кроме вас же самих. Все остальное — лишь пустое сотрясение воздуха. А то, чего не знаете вы, втроем мы непременно узнаем.

Я был благодарен ему за своеобразную поддержку и встряску, что дала мне сил прогнать остатки кошмара. На мадемуазель Камелию его слова так же подействовали благотворно.

— Разумеется, вы правы, — признала она и склонила голову. Свет рождающегося солнца играл на ее бледных скулах, ресницы бросали длинные тени на помертвевшие щеки. — Но вы и понятия не имеете, с кем связались. вы совершенно меня не знаете.

С этими словами она поднялась и чинно, но быстро, покинула комнату.

Кроуфорд проследил взглядом за исчезающим за дверью шлейфом платья и изрек задумчиво:

— Вы не считаете, мой друг, что даже ваши жуткие рассказы ничто в сравнении с поведением этой прелестной юной леди?

Я вынужден был с ним согласиться, тем более, что еще в плавании через Ла-Манш обратил внимание, что Камелия будто жаждет что-то нам поведать, но не может. И это гложет ее и заставляет отдаляться от нас.

— Стоит поговорить с ней, — несмело предположил я. Сон, явь, мрачные предупреждения и прочие вполне реальные странности окончательно выбили меня из колеи. Я откинул одеяло, но так и остался сидеть на постели, точно не помнил, что и зачем здесь делаю.

— Так пойдите и поговорите, — велел Реджинальд, поднял свою трубку и, не прощаясь, ушел.

Мне понадобилось немного времени, чтобы прийти в себя, привести свой вид в порядок и собраться с мыслями, которые пребывали сейчас в полнейшем беспорядке. Чего и следовало ожидать в ситуации, когда невидимая, но уже ощутимая петля закручивается вокруг тебя, грозя раздавить в смертельном объятии. Однако не мне одному в эти непростые дни было нелегко, и мадемуазель Камелия терзалась сомнениями и тревогами немногим меньшими, чем я, и не было человека, что мог бы разделить их с ней. Потому-то я и решил стать для нее этим человеком.

Комната мадемуазель была точно напротив моей, я постучал и, дождавшись разрешения, вошел.

— Ах, это вы, — она, казалось, не была удивлена, лишь устало констатировала факт. — Как вы себя чувствуете?

— Благодарю, — кивнул я. — Гораздо лучше. Но мне кажется, что я должен задать вам этот же вопрос. Что с вами происходит?

Девушка вспыхнула, и пунцовые пятна на бледных щеках расцвели, как розы на снегу.

— Ничего. Ровным счетом ничего из того, что могло бы вас волновать.

— Вы ошибаетесь.

Я был уверен в том, что говорю, а Камелия нет. Она говорила то, во что сама же не верила.

— Доверьтесь мне, — попросил я. — Если не как другу, то как доктору. Это будет наша общая врачебная тайна. Пожалуйста, Камелия, — я впервые обратился к ней только по одному имени, — поймите, что нам с Реджинальдом важно знать, что вы спокойны и не испытываете к нашей компании отвращения.

— При чем здесь отвращение? — удивилась она.

— А что по-вашему мы должны думать? — я намеренно сгущал краски, полагая тем склонить девушку к откровенности, которая могла бы облегчить не только наше совместное существование, но и ее душу.

— Камелия не мое имя, — проронила она тихо. — И я не только не медиум, но и не та приличная юная особа, которой вы меня считаете. Ну что? Вам стало легче от моих слов?

— Легче должно становиться вам, — ответил я и сел напротив. — И какая же вы на самом деле?

Любопытство мое было оправдано не только одним бескорыстным желанием помочь девушке справиться с тревогами, но и стремлением понять, почему Агата выбрала ее. Из десятков спиритуалистов разной степени честности она избрала для связи именно ее, юную француженку с темным прошлым. А что оно именно темное, уже не приходилось сомневаться.

— Падшая женщина, зарабатывающая на кусок хлеба в борделе.

Признаться, я был ошарашен. Сконфужен, смущен, поражен — любое слово подошло бы.

— То есть вы...

— Нет! — вскричала Камелия, вновь покрываясь трогательным румянцем. — Я не торговала своим телом, я обманывала людей своими фальшивыми предсказаниями. Я играла роль гадалки, потому что была слишком юна, но хозяйка решила, что вместе с остальными девочками я принесу больше денег. И тогда месье Лафонтен, глава спиритуалистического общества, поверил в мои мифические таланты. Я... я не смела его разочаровать, ведь тогда меня ждала бы ужасная участь...

Ее бы вернули в бордель в качестве живого товара, а вырваться из подобного места на свободу было невозможно, да и что бы ждало бывшую жрицу любви в мире, чьи нравы приносились на алтарь, а человеческое понимание и прощение прятались в вечной тени?

— И Лафонтен до сих пор не знает о ваших махинациях?

Камелия покачала головой.

— Думаю, он пребывает в блаженном неведении относительно многих и многих своих подопечных. Иногда мне кажется, что он живет в каком-то своем мире.

В своем мире... Кому это может быть больше знакомо, чем мне? Больше года мой мир почти не пересекался с реальностью, и сейчас эта безумная фантасмагория достигла своего пика. Но о том я предпочел умолчать, дабы не пугать свою очаровательную собеседницу. Напрасно она полагала себя самым худшим созданием во вселенной, ибо я видел то, что во сто крат ужаснее.

— Я благодарен вам за честность и не уверен в том, что заслужил ее, — со всей искренностью заверил я, мимолетно коснувшись ее холодных пальчиков. — Однако мы можете быть уверены, что я сохраню ваш секрет, чего бы мне этого не стоило.

Бледные щеки девушки тронул легкий румянец.

— Напротив, это я не достойна того понимания, что вы столько щедро проявляете по отношению ко мне. Вы и виконт Кроуфорд. Я всего лишь бесстыжая обманщица и никак не могу помочь вам. Я была совершенно ошарашена тем, что произошло со мной, но я не имею к этому отношения. Если есть в мире настоящие медиумы, вам стоит поискать их, а не тратить время на меня. Его ведь осталось мало, я правильно поняла?

И она подняла на меня взгляд испуганной птички. В нем было столько страдания, боли и неуверенности, что я в первую секунду я сам испытал боль, что обожгла мне грудь и устремилась к воспаленным глазам, тут же заслезившимся, как при болезни. Я не знал, как утешить это бедное дитя, тогда как и сам нуждался в нем с ужасающей силой. Мне нужна была опора, но и я должен был стать ею для Камелии.

— Как ваше настоящее имя? — спросил я, вдруг почувствовав, что мне необходимо это знать.

— Амели, — тихо проронила она, и тень густых загнутых ресниц черной вуалью легла на бледную кожу. — Амели...

Я кивнул и, осмелев, погладил девушку по туго стянутым в узел каштановым волосам, гладким и прохладным. Камелия затрепетала, и я понял, что позволил себе лишнего.

— Простите.

Камелия продолжала смотреть на свои сложенные на коленях руки, и я украдкой вздохнул. Она уйдет и снова замкнется в себе, точнее, в своем маленьком безопасном мирке, который есть у каждого из нас, откуда бы мы не происходили и сколько бы времени не прожили на этом свете. У каждого было свое убежище — место, идея или человек. Я потерял свое убежище и был словно лодка во власти штормового моря.

— Джон.

Меня охватила дрожь, стоило лишь услышать снова эти ласковые интонации. Еще не веря, я упал перед Камелией на колени и сжал ее узкие ладони.

— Агата! Агата!

— Ты как всегда бесконечно добр, мой Джон, — улыбнулась она, и я не видел перед собой лица мадемуазель Камелии, я видел лишь круглые розовые щечки и ямочки на них, видел пухлые розовые губы. И глаза, такие бесконечно голубые, как весеннее небо над вересковым полем.

— Почему ты дразнишь меня? — воскликнул я в отчаянии. — Это так жестоко, появляться и снова исчезать после того, как бросила меня навсегда!

Знакомый изгиб губ — лукавая, но такая нежная улыбка. Я закрыл глаза, но продолжал ощущать головокружительный запах ее духов и тепло, которое она больше никогда мне не подарит.

Она была холодной. Она была мертвой.

— Тебе нужно идти к истоку, Джон, — прошелестела Агата, будто ее относило ветром куда-то прочь от меня, прочь от мира живых. — Эта девушка не знает о своем даре и может, это ее спасение, однако она нужна тебе. Она, но уже не я.

— Глупости, — прошептал я, качая головой. — Глупости!

— Ты лучше меня это понимаешь. Посмотри на меня, Джон. Джон, меня больше никогда не будет. Меня нет. А ты пока что еще есть.

Слезы капали на ее ладони, и мне не было стыдно за них, как не стыдился я и криков и мольбы, но едва ли они могли повернуть время вспять и отвернули смерть от любимого лица, всегда такого улыбчивого, будто никакая печаль в мире не могла его задеть.

— Пообещай мне, что будешь жить, — попросила она и погладила меня по щеке.

— Я не могу.

— Пообещай! Куда бы я ни ушла, я хочу знать, что ты будешь счастливее без меня, чем со мной.

— Но это невозможно.

— Я подам тебе знак. Когда ты увидишь его и узнаешь, попрощайся со мной. Это будет легче сделать, чем тебе кажется. Мой милый Джон.

Ее голос становился все тише и тише. Я ловил его, как последние капли дождя, но они просачивались сквозь пальцы.

— Что за исток? — спросил я наконец.

— Я не могу сказать, у моего мира свои правила. Но ты должен оказаться там первым, от этого зависит все. И будь осторожен, потому что...

За окном раздалось громкое конское ржание, хлопнула дверца экипажа. Я всего на миг отвернулся, как в комнату ворвался Реджинальд, и на его лице была написана тревога.

— Лафонтен! — с порога заявил он. — С ним какие-то головорезы. Что будем делать?

Глава спиритуалистического общества здесь, в Данмор-Ист, так далеко от Парижа? Я никак не ожидал подобной встречи, и совпадением она точно не была, о чем я не преминул сообщить Кроуфорду.

— Согласен с вами, друг. Мадемуазель Камелия, похоже, вы важны для месье Лафонтена больше, чем вам казалось.

— Он явился за мной? — удивилась она, и я с болью в сердце понял, что Агата снова покинула меня и это тело. — Но зачем?

— Возможно, он тоже считает, что вы приведете нас к истоку, — предположил я.

— Что за исток? Это о нем говорила ваша... миссис Лонг?

Я кивнул и спешно начал одеваться.

— Не стоит нам встречаться с господами-французами. Реджинальд, узнайте, сможем ли мы незаметно покинуть гостиницу?

— Уже узнал, — удивил меня виконт. — Но чтобы было меньше вопросов и подозрений, я остаюсь, а вас служанка проводит через черный ход. Не смейте мне возражать, Джон. На вашей совести будет благополучие мадемуазель Камелии, и что-то мне подсказывает, что ваше тоже.

— Реджинальд...

— Мне не составит труда отвлечь Лафонтена, ведь я один из попечителей его общества, — друг улыбнулся и подмигнул мне. — Ну же, бегите. Что бы не готовила нам троим судьба, я верю, мы еще встретимся и разопьем бутылку старого вина.

Я с благодарностью пожал его руку, и Кроуфорд, не смущаясь, обнял меня, и через это объятие я перенял его азартную уверенность в себе.

— Непременно разопьем, — ответил я, отстранившись. — И я приглашу вас в свои скромные апартаменты, если гордость аристократа этому не помешает.

— Ловлю вас на слове, Джон. Прощайте, мадемуазель.

Я взял Камелию за руку и вывел в коридор, где нас уже дожидалась обещанная виконтом молоденькая служанка. Она поманила нас за собой и по лестнице для обслуги вывела на первый этаж, к задней двери. Мы слышали громкие голоса прибывших и голос Реджинальда тоже. Боже, помоги этому человеку и отведи от него беду, не так часто я к тебе обращался с просьбами. Камелия доверчиво жалась ко мне, без вещей и четкого плана, мы покинули гостиничный двор и вышли на раскисшую дорогу, после потепления превратившуюся в кашу.

Там нам повезло — крестьянская телега неспешно катилась в нужную нам сторону, и я смог уговорить пожилого ирландца подвести нас. Похоже, что вид испуганной симпатичной девушки существенно перевесил мое английское происхождение, и в телеге нашлось место для двоих пассажиром. Данмор-Ист становился все дальше и дальше, а впереди нас ждала неизвестность, и я чувствовал, что в конце пути со мной произойдет что-то невероятное.

Это был долгий непростой путь, длившийся уже не первый час. Мы тряслись в телеге, а меж тем с неба начал сыпаться мокрый тяжелый снег, быстро тающий в дорожном месиве, и мощные копыта приземистой коняги втаптывали его в грязь. Конец января в этой части Ирландии выдался на удивление теплым, что никак не спасало нас от студеного ветра, выдувающего тепло из-под одежды. Камелия мелко тряслась, привалившись к моему плечу, ее перчатки остались в гостинице, и она зябко потирала ладони друг о друга и то и дело подносила к лицу, чтобы погреть дыханием. Мой же холод исходил изнутри, и я не знал способа успокоить его. Знал, что выгляжу сейчас ничуть не лучше мертвеца, но, по счастью, в отличие от них, не спешил ложиться в землю.

— Вам куда хоть? — спросил наш временный извозчик.

Не успел я ответить, как девушка вскинулась, с удивлением огляделась, будто всю дорогу проспала, и вдруг на ходу спрыгнула с телеги! От неожиданности я не успел сделать того же, однако крестьянин натянул поводья, и телега встала.

— Ты что творишь, дура? — прикрикнул он на Камелию. — А если бы расшиблась?

Я спрыгнул, разбрызгав жидкий снег и талую воду, и подошел к Камелии.

— В чем дело, мадемуазель?

Она продолжала хранить молчание, а потом горячо зашептала мне прямо в лицо:

— Не туда, не туда, не туда...

Я не успел перехватить ее трясущиеся в ознобе руки, и девушка бросилась прочь, в дремлющее под белым покровом поле. Возница выругался по-ирландски, запрыгнул обратно на козлы и подстегнул коня. Старые рессоры натужно заскрипели, и единственный на много миль вокруг транспорт медленно начал от меня удаляться, впрочем, как и мадемуазель Камелия. Выбор был невелик, и я поспешил за девушкой, стремительно превращающейся в темный силуэт на белом фоне. И откуда только взялись силы в столь нежном хрупком теле! Я успел запыхаться и взмокнуть, прежде чем догнал ее.

— Камелия! — позвал я громко. — Амели! Подождите же!

Она остановилась и повернулась ко мне, ее лицо полыхало, глаза возбужденно блестели, а из-под меховой шапочки торчали пряди волос, липнущие к влажной от долгого бега коже.

— Что на вас нашло? — спросил я, едва остановился напротив. — Вы понимаете, что делаете?

Она загадочно улыбнулась, и я понял вдруг, что она не слышит меня и не понимает моих слов, будучи в глубоком трансе, но и присутствия Агаты я не ощущал тоже. Однако Камелия была явно не в себе, и в этом удивительном состоянии она могла с пугающей легкостью устраивать забеги по снежному полю, даже не сбив дыхания, в отличие от меня.

Девушка отвернулась и медленно побрела дальше, пока не дошла до полосы деревьев, за которыми начинался спуск к реке. Камелия замерла на краю и вдруг обмякла безвольной куклой. Секунда — и ее тело скрылось с глаз, покатившись по склону к воде. Я поспешил на помощь и едва успел поймать девушку, так и не пришедшую в себя, до того, как она свалилась в ледяную зимнюю реку. Я слишком хорошо помнил эти ощущения и даже врагу не пожелал бы их повторить.

— Амели, вы меня слышите? — спросил я и похлопал девушку по горячей щеке. ресницы ее слабо затрепетали, она открыла глаза и улыбнулась.

— Исток, мистер Найтингейл. Исток уже близко.

История девятая

Старый друг, новый враг

Мы сидели в лодке, медленно скользящей по ровной глади темно-синей воды реки Шаннон. Я сидел на веслах, мадемуазель Камелия — напротив, задумчиво глядя на проплывающий по правую руку берег. Эту лодку мы украли, и я надеялся при благополучном исходе дела вернуть собственность ее владельцу. Разумеется, если верить в этотм благополучный исход. Но что, кроме веры, осталось у меня?

Агата оказалась права, и мадемуазель Камелия все же исполнила свою роль компаса и указала мне путь, раскрыв простую и понятную суть загадочных слов об истоке, что ждет меня. Исток реки — что может быть банальнее, и не стоило искать глубинный смысл в том, что все это время лежало на поверхности. Однако мне пришлось исходить немало дорог и пережить немало опасностей, чтобы оказаться посреди полноводной Шаннон. Весла мерно поднимались над водой и срывались в ней с тихим всплеском, и ефсли не считать этого звука, стояла невероятная тишина, как будто мы уже плыли по реке забвения. Не хотелось нарушать столь редких в последнее время минут покоя, и я молчал, пытаясь поймать и понять послание с того света. Знак, опасность, исток. Но мы плыли уже довольно давно, а местность почти не менялась, лишь становилось неуловимо теплее, будто мы двигались к некоему источнику тепла, а может, дело было лишь в клонящемся к закату диске зимнего солнца. Я опустил взгляд на воду, и руки мои онемели, выпустив весла.

Мы плыли по реке мертвецов.

Распухшие рыхлые лица с белесыми глазами скользили рядом с лодкой, глядя на меня из-под толщи воды. Тот иссушающий ужас, что я испытал, увидев их, ни с чем не сравнить. Мертвецы смотрели в небо, и их волосы клубились вокруг голов клубком спутанных водорослей. Я поднялся на ноги и увидел, что вся Шаннон кишит ими: отвратительные, белые тела со сложенными на груди руками, они плыли, игнорируя законы природы, вслед за мной, а Камелия, казалось, ничего не замечала. Я снова перевел взгляд на воду, и в этот момент веки мертвой женщины с седыми волосами дрогнули, и ужасающий взгляд устремился точно на меня. Я будто перестал дышать, грудь сдавило, и не помня себя, я наклонился и опустил руку в воду.

Пальцы коснулись гниющей мягкой плоти...

— Не скучаете по морю, мистер Найтингейл?

Соленый ветер ударил в лицо, донеся до меня запах гниющих водорослей, визгливые крики чаек и теплые брызги. Солнце слепило глаза, и пришлось прикрыться от него ладонью, чтобы увидеть идущего по желтому песку мужчину. Он был одет старомодно, но вместе с тем изысканно и красиво, как человек, чье чувство стиля и собственного достоинства не изменила даже смерть и многовековое проклятие.

Да, передо мной был капитан Грант, и я никак не мог его не узнать, потому что видел во сне каждую ночь после нашей первой встречи.

— Мы с вами связаны, ведь вы тоже это чувствуете?

— Вы призрак, — ответил я. — Я от вас избавился и больше не поддамся.

— Верно, — улыбнулся Грант и протянул мне руку. — Но разве и вы не такой же, как я?

Солнце пожаром горело за его спиной, и я никак не мог разглядеть лица. Почему-то казалось нереально важным увидеть его, развеять свои страхи, и я сделал шаг навстречу.

— У меня есть только вы, Джон, а у вас есть только я, — мягко говорил он. — Мы две стороны одной медали, мы неделимы. Что ждет вас в том мире? Холод, страх, обман и в итоге всего — лишь смерть и забвение. А со мной вы всегда будете живы.

— Это не жизнь, — возразил я.

— Мы живы, пока мы мыслим, говорим, действуем. Останьтесь со мной, и мы отправимся в любое место, которое выберете. Только вы и я и бескрайнее всемогущее море, которое послушно нашему с вами слову.

Я подошел уже так близко, что ощущал его запах — соленый, резкий, свежий. Но он ли источал его или сам океан?

— Скажите мне только одну вещь, — сказал я, безуспешно пытаясь вглядеться в его лицо, все так же скрытое от меня, — почему я? Агата пожертвовала жизнью, чтобы уничтожить метку на моем теле, но я снова вижу вас. Почему это снова происходит?

Я не чувствовал ни страха, ни тревоги. Знал, что и теплое солнце, и ласковое море, и золотой песок — все это лишь иллюзия, как и капитан "Летучего Голландца". Всего этого нет.

Но когда Грант наклонился к моему лицу, повернул голову, почти прижавшись губами к уху, я засомневался.

— Потому что в вас есть та же тьма, что и во мне. Вы прогнали меня из своего мира, но из своей души прогнать не сможете никогда.

И теперь я ощутил его настоящий запах, гнилостный, сладковатый. Я оттолкнул капитана, и он со смехом раскинул руки, словно собирался заключить меня в объятия.

— Никогда! Вы слышите, никогда вам не уйти от меня!

За его спиной поднялась высокая волна и, схлынув, обнажила остов проклятого корабля с поникшими рваными парусами, черными, как душа его капитана.

Продолжая хохотать, Грант отступил еще на несколько шагов, и тогда я увидел его лицо. Но...

Оно принадлежало мне самому.

Лодка мягко скользила вперед, весла ритмично и совершенно беззвучно погружались в воду. Я разлепил веки и увидел, что Камелия с безжизненным белым лицом сидит на веслах, но взгляд ее словно обращен к чему-то невидимому. Я выпрямился, помотал головой, и реальные звуки вновь ожили для меня.

— Камелия? — позвал я, но девушка продолжала молча грести. Ее движения были монотонными, ровными, как у автоматона, и меня охватила дрожь. Потянувшись к Камелии, я перехватил ее руку, и она продолжила грести только одним веслом. Это напугало меня больше всего, и я даже предположить не мог, какая сила сейчас управляла ее телом и разумом. Мне лишь оставалось сидеть и ждать, куда приведет меня живой "компас". Слова Агаты сбывались, но я не ощущал удовлетворения, а только усталость и покорность овцы, ведомой на жертвенный алтарь. В истории, автором которой я мнил себя, я оказался персонажем, чей финал был давно прописан чужой рукой.

Но если то была рука Агаты, я готов был принять любой исход.

Снова пошел снег, на этот раз мелкий и легкий. Посреди полноводной реки в разгар зимы лодка смотрелась неуместно, будто нарисованная, а мы вместе с ней. Наконец, долгое путешествие подошло к концу, и за спиной Камелии я увидел исток Шаннон, окруженный деревьями. Лодка медленно и как-то торжественно проплыла под естественной аркой из ракит, и длинные тонкие ветви сомкнулись, будто отрезая пути к отступлению. Передо мной раскинулось идеально круглое озеро с темной водой, в которой не отражались ни деревья, ни я, выпрямившийся на корме лодки во весь рост. И тут движение наше остановилось. Камелия моргнула и с ужасом уставилась на свои ладони со свежими мозолями от грубых весел.

В глазах у меня потемнело, и из тела разом ушла сила. Я прижал ладонь к груди и не почувствовал биения сердца.

— Это исток, — прошептал я помертвевшими губами. — Я пришел. Что мне делать дальше?

Резкий порыв ветра ударил меня в бок, вода, прежде спокойная, как зеркало, заволновалась, лодка начала раскачиваться, и я, потерял опору. Озеро приняло меня легко, без всплеска, и сомкнулось над моей головой. Мне было все равно, ведь за секунды до падения я понял, что не дышал. Это открытие настолько меня поразило, что когда чьи-то руки подхватили меня и потянули вверх, я не почувствовал ни страха, ни удивления. Разомкнул губы и сделал вдох, уже не зная, необходим ли он мне или нет.

Я врач, и я так долго игнорировал очевидные факты смерти. Моей смерти.

— Мистер Найтингейл! Откройте глаза! Мистер Найтингейл!

Запах вишневого табака защекотал ноздри, и я поморщился.

— Ах, как же хорошо, что вы в порядке!

Камелия придерживала меня над водой, мокрая насквозь и с прилипшими к лицу волосами, с которых стекала вода. Она стояла по пояс в озере, а впереди, в самом его центре, медленно раскручивалась огромная воронка.

Она манила меня, и я отпустил руку Камелии и шагнул к ней.

— Нет, Джон! Не делайте этого! — остановил меня громкий окрик. На берегу появился Кроуфорд с искаженным от страха лицом. — Остановитесь, вы не знаете, что творите!

Я с трудом оторвал взгляд от воронки и посмотрел на друга.

— Реджинальд? Боже, с вами все в порядке...

Он замер у самого края озера и протянул ко мне руку.

— Джон, идите сюда. Это место убьет вас, поверьте мне.

Я оглянулся на Камелию и поймал в его взгляде то, что испытал вдруг сам.

— Что вам известно об этом месте? — задал я вопрос. — Вы были со мной, зная, что вокруг меня только опасность и угроза, но не отказались стать мне другом. Что вас манило во мне? Не то ли, что я искал исток?

По лицу Кроуфорда нельзя было понять его мыслей, но тень, скользнувшая по нему, не укрылась от моего взгляда. Она была словно червоточина, порок на идеальной поверхности. Я гнал от себя эти мысли, но они были сильнее меня.

— Я не вполне вас понимаю, Джон, — ответил Реджинальд, — но поверьте мне, я говорю правду. Это Шаннон-Пот, священное место древних кельтов, исток, дающий начало реке, и точка соприкосновения двух миров, живого и мертвого. Если продолжите путь, не сможете вернуться в мир живых. Не хотел говорить, чтобы не расстроить, но ваша покойная невеста заманила вас сюда, потому что воды Шаннон-Пот могут дать ей сил завладеть вашим телом на веки вечные. Она привела вас сюда, чтобы погубить!

Я снова прижал ладонь к груди, не ощущая ничего, но помня, как болезненно и громко билось сердце, когда я думал об Агате. Я помнил, как тревожно замирало сердце, когда я вспомнил день ее смерти. Это все не было ложью, как и все ее слова и поступки.

— Это неправда.

— Вы не можете этого знать!

— Но я это чувствую! — воскликнул я и решительно двинулся к воронке. Пусть даже правда на стороне Кроуфорда, пусть так. Я отдам свою жизнь за ее так же легко, как она рассталась со своей ради меня. Если это расплата за лишний год моего существования,т о я приму ее без роптаний.

— Джон!

Сдвоенный крик заставил меня замереть на месте, почти по грудь в черной воде.

— Джон, скорее! — кричала мне Камелия голосом Агаты. — Времени мало! Верни себе свою душу, Джон! Верни ее!

Она бросилась ко мне, протягивая руку, и встала между мной и Реджинальдом. Его лицо вдруг превратилось в уродливую злобную маску, и взмахом руки он отбросил девушку в сторону. Камелия упала в воду, но Агата осталась стоять, широко раскинув руки, будто пыталась оградить меня от угрозы. На ее полу прозрачном лице играла улыбка, но глаза были полны печали. И я был слишком близко для того, чтобы не упустить такой шанс. Я протянул руку и коснулся ее лица.

Теплое, нежное, влажное от слез.

Я видел ее сквозь свои пальцы, ставшие точно утренний туман. Тело без души, душа без тела. Нас разделили, и я даже не заметил, что лишился чего-то столь важного, как моя жизнь. С каждым днем под солнцем этого мира я все больше превращался в тень, пока тело не перестало функционировать.

Глаза Агаты испуганно расширились, и я увидел, как из ее груди выходит мужская рука и тянется к моему горлу. В тот же миг Агата развеялась, успев лишь прошептать мне что-то, чего я не успел понять. Реджинальд с рычанием набросился на меня, но я успел уклониться. Вода Шаннон-Пот точно кислота опалила моего бывшего друга, и он закричал от боли, но не отступил. Не помня сам себя, я поспешил к воронке, чье вращение достигло апогея.

Воздух сотряс грохот выстрела, и меня толкнуло вперед, грудь обожгло, и я увидел, как по мокрой рубашке под распахнутым пальто растекается багровое пятно. Точно там, где было сердце.

Мне оставалось всего несколько шагов, и я сделал их, потому что видел перед собой любимое лицо с трогательными ямочками.

Все ради тебя, Агата. Ради...

...Кто знает, что чувствует человек, умерший дважды? Прежде я не задавался таким вопросом, но теперь же у меня появился шанс узнать наверняка, ведь таким человеком оказался я сам.

Когда до центра черной воронки остался ровно один шаг, я все-таки не выдержал, и мое место занял Кроуфорд. Но право, мог ли я называть его так, ведь тот, кто стоял передо мной с дьявольской ухмылкой на лице, не был ни моим другом, ни человеком, в чем я все больше убеждался. Его благородные черты изменились, заострились, превращая некогда приятное породистое лицо в подобие черепа, обтянутого кожей. От его тела валил пар и шла отвратительнейшая вонь паленого мяса, но он словно не чувствовал боли, как и я, потому что простреленная грудь не доставляла мне неудобства за исключением того, что из нее стремительно уходила кровь вместе со скудными остатками моей жизненной энергии. И без Шаннон-Пот я был одной ногой в могиле.

— Да! Да! — выкрикивал Кроуфорд как безумец. — Я нашел тебя, чертов исток! Ну же, верни мне ее! Верни мне мою жизнь!

На берегах собрались люди во главе с Лафонтеном, в чьей руке темнел револьвер. Все они смотрели на жуткое зрелище хохочущего скелета, прятавшегося за личиной благородного виконта. И никто не мог его остановить.

— Кто ты такой? — спросил я, но ответа не дождался. Туман застилал мой взор, и я бы не увидел конца этой истории, если бы не два ярких зеленых огонька, вспыхнувших во мраке и вернувших меня в сознание.

Позади Кроуфорда стоял мой знакомый Путник и обнимал того за плечи, ласково, как обнимают брата или возлюбленного.

— Пора возвращаться в преисподнюю, капитан Грант, — проворковал он нежно и провел ладонью по лицу Кроуфорда. На миг я увидел в них тень живых человеческих эмоций, но она угасла вместе с разумом. В руках Путника было лишь пустое тело, а через секунду его объяло зеленое пламя и сожгло дотла. Путник держал в руках обычный аптекарский флакон, внутри которого клубилась тьма.

— Вот мы снова и встретились, мистер Найтингейл, — поприветствовал Путник. — Жаль, что не в самых приятных обстоятельствах.

Я поднялся, пошатываясь, и тут же был подхвачен под локоть Камелией.

— Кто вы? — спросил я. — Вы... Смерть?

— Можете называть меня Жнецом, но у меня тысячи имен и вам вовсе не обязательно их знать. Вы помогли мне поймать беглеца. Обреченный на бесконечное обитание на проклятом корабле, он нашел способ покинуть свою темницу и сделал это с вашей помощью. Медиум разрушила связывающие вас чары, но не до конца, и беглец бродил по земле в поисках того, что вернуло бы ему человеческую жизнь. Но правила строги и неизменны. Вы можете спать спокойно, больше он вас не потревожит.

Путник посторонился и сделал приглашающий жест. Я шагнул вперед и оказался в центре воронки. Вода закружила меня, накрыла с головой, и я увидел тьму, какой никогда не видал. Она была полной и всеобъемлющей, пустой, как пересохший колодец, и вместе с тем наполненной миллиардами и миллиардами новых старых жизней. Я плавал среди них, пока не нашел ту единственную, что принадлежала мне.

А потом губ коснулся ласковый поцелуй, и я понял, что за слова прошептала мне Агата, прежде чем исчезнуть навсегда.

"Прощай и будь счастлив".

Я открыл глаза и увидел над собой рыжее закатное небо, ясное, зимнее, настоящее.

— Прощай, — прошептал я в ответ, зная, что она услышит, где бы она ни была. Я снова жив ее усилиями и должен исполнить обещание, которое так ей и не дал. Попрощаться и быть счастливым.

* * *

"Это последняя запись в моем дорожном дневнике и вообще — в жизни. Я верил в том, что больше со мной не случится ничего, что стоило бы оказаться записанным на бумаге и прочитанным в будущем. Я вернулся в Лондон, а оттуда прямиком направился в Нортумберленд, где собрал всех своих родных и вместе с ними, ни о чем не подозревающими, отметил свое новое рождение. Мои сестры, их мужья, их дети, конечно же, моя мать, ее сестры и братья, даже наши соседи — все собрались за одним столом. А с нами, в наших сердца, были наши мертвые, которые никогда больше не нарушат земного покоя.

Через год я в последний раз посетил побережье, где видел смерть Агаты, оставил цветы в воде и с чистой совестью отправился на вокзал, чтобы навестить виконта Кроуфорда, который как раз нуждался в совете опытного врача, коим я по-прежнему являлся. Судьба или нет, но спустя ровно год через общих знакомых я узнал его адрес и даже смог удостоиться чести передать ему рекомендации от известных коллег по профессии. Болезнь его была успешно побеждена, а мы незаметно стали хорошими друзьями.

Но истинная причина того, что я все же мараю чистый лист последней дневниковой записью, заключается в том, что одним погожим весенним днем я по традиции пришел на обед к своему другу Кроуфорду, но дверь мне открыл не его дворецкий, а премилая юная особа с огромными серыми, как штормовое море, глазами.

Прекрасная незнакомка оказалась сестрою Реджинальда, а звали ее Мэри-Джейн. Так все вернулось к истокам и встало на круги своя. И вспоминая о былых днях с тоской, но и с облегчением, я вижу, что данное мной обещание я все же сдержал, и новоиспеченная миссис Найтингейл принесла в наш дом свет, мир и покой, которых мне так не доставало.

Кто знает, может, это лишь затишье перед бурей, но я искренне верю, что нет такого испытания, которое я не смогу преодолеть.

Джон Найтингейл, Лондон, 18... год".

2012-2018 гг.