Темные сказки Лайкарры

Пролог

Не доверяйте женщинам

— Господи, ты лишил меня всего. От меня ушла жена, от меня отвернулись дети, меня уволили с работы и выгнали из дому... За что мне все это, Господи?

— Ну не люблю я тебя, не-люб-лю!

Философская притча

Умеет ли ветер говорить? Может ли видеть? Правда ли, что бесплотные духи танцуют в его тугих струях, играют с его потоками? Кто знает...

Сколь много он мог бы рассказать, ведь только ветер не знает преград. Сколь многое мог бы объяснить... Но у него не спросишь.

Порыв ледяного ветра пролетел над крышами, вспарывая плотный, застоявшийся воздух мегаполиса, насквозь провонявший бензином, мусором, дешевыми духами и чем-то еще, трудноуловимым, но столь же неприятным. Так могла бы пахнуть злоба, имей она аромат, так воняла бы зависть... Но ведь они не пахнут, да?

Впрочем, вольному ветру нет дела до людей и их эмоций. Он летит, он расправляет свои призрачные крылья, тихо смеется в трубах и воздуховодах, ласково играет с занавесками, яростно кричит, разбиваясь об острые углы огромных, бестолково расставленных бетонных монстров-домов. Стихия танцует... Стихия знает все...

Недалеко от шумной, тонущей в свете фонарей и неоновых вывесок магистрали, между старыми, чуть покосившимися уже домами, построенными в начале прошлого века, есть один переулок. Маленький, какой-то весь кривой и жалкий, он плотно стиснут кирпичными стенами. Не переулок даже, скорее, вход во внутренний двор. Если свернуть в него, не побоявшись резкого запаха нечистот, что просто таки бьют в нос еще за десяток шагов, то попадешь в обычный дворик, с покосившимися скамейками и разрисованной детской площадкой, хронически переполненной помойкой и кучкой гаражей-ракушек. Ничего примечательного, таких в этом городе сотни. Танцующий ветерок скользнул через двор и полетел дальше...

В тени гаражей, подальше от редких освещенных окон, стоял небрежно припаркованный автомобиль. Огромный внедорожник темно-зеленого окраса нелепо прижался к хлипким жестяным коробкам, словно пытаясь спрятаться. Водитель машины нервно курил, выдыхая дым в приоткрытое до половины окно, и периодически поглядывал на светящиеся часы на приборной доске. Половина первого. Пустота.

В тишине двора тихий цокот каблучков-шпилек прозвучал барабанной дробью. Водитель вздрогнул, торопливо затушил сигарету в пепельнице и вышел из машины. Мелко дрожащие руки он спрятал в карманах кожаного жакета.

Через двор, судорожно озираясь по сторонам, к незнакомцу спешила невысокая девушка. Плохое освещение явно действовало ей на нервы, но она продолжала быстро цокать каблучками. Свет одинокого фонаря на мгновение выхватил из потемок ее четко очерченный силуэт. Ладная фигурка, пушистые волосы, на свету блеснувшие куньей рыжинкой, деловой костюм по последней моде. Ждать такую — счастье для любого мужчины. Или почти для любого — тонкие губы ее кавалера презрительно сжались. Но это мог бы заметить только ветер, если бы захотел. Да только он уже давно улетел по своим ветреным делам.

Девушка торопливо прижалась к мужчине, запуская озябшие ладошки под его куртку. Он, чуть наклонившись, что-то едва слышно шептал в ее волосы. Любой, кто увидел бы их, стыдливо отвернулся, не смея подглядывать за столь трогательным, столь нежным счастьем. Да и некому было смотреть. Молодые влюбленные же, словно опомнившись, сели в машину — мужчина галантно придержал дверцу, давая своей подруге усесться — и уехали прочь, стремясь затеряться среди равнодушных огней большого города. Сытым зверем заурчал мотор дорогого автомобиля, едва слышно прошелестели по асфальту шины — и влюбленная пара исчезла из мрачного безликого дворика, оставив его досматривать свои серые, холодные сны. И никто не услышал их разговора...

* * *

*

Длинные ногти, накрашенные нежно-перламутровым лаком, слегка царапнули смуглую кожу. Я лишь усмехнулся, глядя, как морщится Фил — он терпеть не может, когда его щекочут. Особенно во время секса.

Ковер на полу хозяйского кабинета, служивший нам кроватью, пах табаком и почему-то медом — я хорошо это ощутил, пока разгоряченный любовник вжимал меня лицом в этот самый ковер, не давая вырваться, раз за разом подчиняя и заставляя меня постыдно умолять: "Еще!". Секс с Филом — это как самый лучший наркотик. Тебе кажется, что ты струна, что звучит под требовательными пальцами мастера, издавая стон истинного удовольствия. Тебе грезится, что ты хрустальная чаша, до краев полная серебристой родниковой воды...

Позже, когда схлынула страсть, а нас накрыло волной сладкой, тягучей истомы, я перебирал его шелковистые волосы, лениво рассматривая следы собственной серебристой помады на его губах и высоких скулах. Хорошая помада, водостойкая, лениво подумал я. Придется помучиться, вытирая ее...

Телефон зазвонил неожиданно. Закричал резким хриплым голосом Сандры Насич, ударил электрическим разрядом по расслабленным нервам.

— Не бери, — тихо попросил я, но он уже встал, потянулся красивым смуглым телом и неторопливо продефилировал в другой конец кабинета — туда, где надрывалась крохотная трубка.

— Слушаю, — лениво мурлыкнул он, нажав на кнопку приема. С полминуты внимательно слушал собеседника, затем все тем же расслабленным голосом отозвался: — Да понял я, понял, — и прервал соединение.

— Что-то случилось? — спросил я любовника, наблюдая, как он пересекает комнату по направлению ко мне, все такой же нагой и прекрасный, как греческий бог.

— Да так, парни из охраны благодарили за прелестное зрелище, — пожал плечами он.

— Какие парни? — тупо переспросил я.

— Марек, вон камера висит, — очень серьезно отозвался Фил.

Я резко обернулся, высматривая предательское устройство. Не может такого быть, чтобы в кабинете шефа все просматривалось, не может...

Удар по затылку я просто не почувствовал. Бархатная тьма сомкнулась вокруг меня...

* * *

*

— Ну что же ты, Марек? Нехорошо это, неправильно, — назидательный голос ввинчивался в виски, отдаваясь тягучей болью где-то в глубине черепа. — Это не по-нашему, у своих воровать.

Я с ощутимым трудом открыл глаза. Абсолютно зря это сделал, как оказалось — яркий свет резанул по зрачкам не хуже ножа, а в голове словно взорвалась маленькая Хиросима. Больно-то как! Воспаленное сознание мгновенно нарисовало картинку в духе избитых бульварных книжонок и гестаповской романтики: светящую мне в лицо лампу и невидимого "собеседника", ведущего допрос. Теперь осталось понять, что ж такое произошло и за что меня так? Ведь я ничего не сделал...

Все оказалось гораздо проще. Никаких тебе допросных, никакого тебе гестапо. Когда я все-таки смог совладать с собственным телом и открыл глаза, то обнаружил следующую картину. Я сижу, в чем мать родила, у какой-то стенки, судя по температуре, кафельной — лопатки основательно закоченели. Скорее всего, туалет или душевая — у дальней стены я заметил что-то типа кабинок. Ну да, точно, туалет для персонала на подвальном этаже. Бывал тут пару раз... Далее. Нахожусь я в этом сортире, понятное дело, не один. Соседнюю стенку, задумчиво попыхивая сигаретой, подпирает Фил, полностью одетый и очень серьезный. На мой недоуменный взгляд он отвечает лишь едва заметной презрительной гримасой и отводит глаза. Нет, ну что происходит? У кабинок, поглядывая по сторонам, стоят два здоровенных амбала-охранника. А напротив, присев на корточки и участливо глядя на меня, словно я его нашкодивший любимый внук, сидит немолодой седой мужчина с мягкой улыбкой и ледяными глазами серийного убийцы. Мой шеф, тот самый, в кабинете которого мы... Меня прошиб холодный пот.

— Так что, Марек, — мягко спросил начальник, — расскажешь, как ты дошел до жизни такой?

— До какой? — просипел я, теснее вжимаясь лопатками в холодную стену. А начальник-то, по ходу, агрессивный натурал. Сейчас нам как впишут за наши художества...

— Ах нехорошо как, — покачал седой головой хозяин, все еще изображая строгого родителя. — А ну расскажи, сладкий мой, где товар? — так, стоп, при чем тут товар? Он что, злится не из-за того что мы с Филом в его кабинете делали?

— Как это "где"? — изумился я. И правда, очень странно, работал же по схеме, все как всегда...

— Ты мне зубы не заговаривай! — напускная забота слетела с шефа, как не по размеру подобранная маска. Из-под нее на меня зло смотрел голодный, очень раздраженный зверь. — Где товар, Марек? — он не кричит, но я вжимаю голову в плечи и готовлюсь к удару. Страшно.

— Но, Егор Эдуардович, я же его привез, как вы велели, — начинаю лепетать я, еще плотнее прижимаясь к холодной плитке. Серые глаза шефа выворачивают душу наизнанку и меня колотит лишь от представления того, что может сделать со мной этот человек. — Отдал Тиму, — шепчут непослушные губы.

— Товар ты, паскуда, Тиму отдал? — пощечина настолько сильна, что меня опрокидывает на грязный пол, звон в ушах сменяется набатом, но мне парадоксальным образом становится чуточку легче. Лучше пусть бьет, чем так смотрит. А начальник начинает кричать, с каждым словом всаживая мне под ребра носок дорогущего лакированного ботинка: — Ты хоть знаешь, что привез, гнида?

— Товар... — хрипло шепчу я, сплевывая кровь из прокушенной губы. Пытаюсь приподнять голову, но встречаюсь со взглядом Фила и снова утыкаюсь лбом в заплеванный кровью пол. Его глумливая усмешка бьет куда сильнее обозленного начальника.

— Сахар ты привез, засранец, гомосятина тупая! — все еще разоряется Егор Эдуардович, но больше не бьет. До моего плывущего сознания с трудом доходят его слова, но когда я их все-таки осознаю, я даже нахожу в себе силы сесть. От удивления. Это как же так? Ничего не понимаю...

Видимо, на моем лице проступило столь искреннее недоумение, что мне поверили. По крайней мере, хозяин успокоился и уже совершенно другим голосом сказал:

— Так, давай по порядку. Как ты встретился с курьером?

— Как всегда, — прошептал я. Похоже, меня не убьют, скользнула радостная мыслишка. — Приехал во дворик, подождал, пока придет курьер. Сел с ней в машину, забрал товар, расплатился. Высадил ее в трех кварталах, у метро, как и было приказано...

— Хорошо... — вот не нравится мне его тон, настолько не нравится, что весь оптимизм пропадает. Ведь самым дорогим местом чую, что мои неприятности избитыми ребрами не ограничатся. — А как курьер выглядел?

Вопрос поставил меня в тупик. Я тупо уставился на начальника, судорожно пытаясь припомнить внешность девушки-курьера. Почему-то память подкатывала незначительные детали вроде того, что на этот раз у нее были очень красивые, явно дорогие часы, а вот туфли она скорее всего купила на сезонной распродаже — такие вышли из моды еще весной... Короче, всякая чушь, а на вопрос отвечать надо.

— Егор Эдуардович, да ведь постоянный курьер-то, — тихонько промямлил я, вжимая голову в плечи. — Женщина, невысокая, пушистые рыжеватые волосы, чуть курносый нос, веснушки... Ну не знаю, как еще описать.

— Грудь хоть какого размера? — со вздохом спросил начальник, глядя на меня, как на неизлечимо больного.

— Э-э-э-э... — я замялся. Можно подумать, меня интересовала ее грудь! — Простите, не обратил внимания.

— Педик.

Это грубое слово, которое он просто таки выплюнул, не произвело на меня абсолютно никакого впечатления. На меня вдруг накатила такая апатия, что стало безразлично все вокруг. К тому же, ничего нового он мне все равно не сказал, точно такую же ненависть я видел когда-то в глазах родного отца.

— Так вот знай, Маречка, — снова изменившиеся интонации его голоса вкрадчиво ввинчиваются в уши, находя дорожку сквозь кокон апатии, туда, где в животном ужасе бьется мое "Я", — что та баба, с которой ты работал, уже три недели как преставилась. И я знать не знаю, кто тебя, лопуха голубого, так прокатил, но я это узнаю, Маречка, веришь? — змеиный шепот начальника отдавался, казалось, по всему телу, неприятным зудом пощипывал обнаженную кожу.

— Да, Егор Эдуардович, — покорно прошептал я, готовясь к самому худшему. Интуиция не подвела.

— А вот ты — прищурился, словно целясь, шеф, — не узнаешь.

Ну вот. Я же чувствовал, что этим кончится. Я уже готов... Опровергая мою внутреннюю браваду, прозвучал неприятный голос начальника:

— Фил, разберись тут! — и мое спокойствие разбилось вдребезги, разлетелось осколками острого грязно-серого стекла. Нет, только не он, пожалуйста, кто угодно другой! Но удаляющийся шеф не слышал моей внутренней мольбы, да если бы и услышал, не обратил бы внимания.

Фил, мой Фил, сладко улыбнулся, неторопливо достал пистолет из подмышечной кобуры и прицелился. В меня. С такого расстояния даже косой попадет... Господи, как же умирать не хочется! Только не я! Только не со мной! Вот бы оказаться где-то далеко-далеко...

Выстрел!

А умирать не больно, еще успел подумать я...

1675 год от Войны Сил

Западная граница Аллирии, г. Твиг

Холодно.

Я почти не чувствую тела, лишь противный, сковывающий холод. Он вцепился в само мое "Я", заставляя забыть, не двигаться, не быть... Он убивает куда вернее пули. Он действует куда тоньше, чем самый сильный яд. Вот она какая, оказывается, смерть. И нет ни рая, ни ада. Лишь этот вездесущий холод, поселившийся глубоко в костях...

Раздавшийся совсем рядом со мной грубый мужской хохот убил философский настрой в зародыше. Ну какие тут возвышенные мысли, когда прямо у тебя над ухом кто-то громко ржет, а его собеседник чуть заплетающимся языком пытается продолжить так рассмешивший товарища рассказ:

— И вот, короче, решили они засаду степнякам устроить...

— Подожди, святоши? Да гонишь ты, поди, — не соглашается хохотун. Раздается тихое ругательство и характерный журчащий звук — у меня над головой кто-то решил справить нужду.

— Да орчанку мне в жены, если вру! — запальчиво отозвался второй. — Короче, залегли они в засаду, дай, думают, пощиплем степнячков-то. А то уж больно разжирели, со своими хуторами посеред Пустоши. Ждали-ждали, потом чу! Едет кто-то, — рассказчик замолчал, выдерживая паузу.

— Да не томи уже, раз начал, — нетерпеливо буркнул второй. — Да покороче!

— А если короче, так то не степняки оказались, а сидхийские контрабандисты.

— Хорош заливать! — не поверил хохотун.

— Мамой клянусь! — интересно, он там изобразил широко известный в узких кругах жест "век воли не видать", или это только мечты моего больного воображения? — Мне Севка Рвач сказывал, он с ними ходил.

— Да если б то сидхэ были, думаешь, ушел бы твой Севка? — журчание прекратилось, но менее скептичным хохотун не стал.

— Говорю ж тебе, как есть они! — вот сейчас он должен бить себя кулаком в грудь. О, есть контакт, характерный глухой звук имеет место. Хм, интересно, почему я так спокойно это все воспринимаю? Даже чувство юмора прорезалось...

— О, гляди, жмурик! — внезапно охрипшим голосом сказал второй, и порывавшийся еще что-то сказать мужик сначала заткнулся, а потом очень громко зашептал:

— Уже и обобрали, смотри. Ничего не оставили, засранцы! — он в сердцах плюнул. Об этом мне подсказал не только звук, но и что-то мокрое, с тихим ляпом шлепнувшееся на мою закоченевшую спину.