А пока - Jazz

Всякое случается, вы уж поверьте.

По простоте ума, и в силу множества житейских неурядиц, по привычке и желанию покоя, происходят свадьбы. Нет в этом ничего необычайного, таинственного. Нет признаний, вроде того: "Ты — от Васана!" — после которого непременно возлагается на признавшегося обязанность принять на себя узы семейной жизни. Просто, сумрак жизни, одолевающий своей приязнью тепла и свободы, призывает мужчин и женщин стряхнуть сон, покинуть привычный вертеп воров, ставший последней обителью на долгое стечение лет.

Превыше сил своих находят некоторые эту церемонию — свадьбу — со всеми вытекающими последствиями: в который раз, но снова в первый, брачная ночь; и затем сонм снов, тянется и тянется, и тянется... до самого первого случая, когда, по прошествии долгого времени, достаётся из чулана коробка с фотоальбомом, и наблюдается прекрасная картина!

Опять же — верность ревности! Вот дивное событие, которое мы наблюдаем иногда. Проживать этакую цацу никто не желает. Наблюдать! Давать советы! Это еще, куда ни шло.

Женечка Серафимов проснулся на собственной свадьбе. И пробуждение его было очень неприятным. У Женечки тотчас разболелась головушка, ко всему, он не обнаружил рядом своей новой половины.

Нет! Его старая половина была на месте, её он упорно разглядывал в зеркале комнаты для мальчиков. Половина была уж вовсе не прекрасная. Половина являла собой зрелище мрачное и жалкое: рыжие волосы торчали лохмато, глаза краснели возмутительно, а на скуле, с левой стороны лица, был пластырь.

Пластырь этот окончательно вывел Женечку из состояния молчаливого смирения с собственной судьбой, и его благородие жених прокричал на весь туалет:

— Ну, Верка... ты у меня попляшешь!

Этого вскрика ему хватило.

Вот ведь дрянь, какая, — подумал Женечка, — будет тебе "письмецо с конвертом", ты у меня напляшешься! Полдня... да что там! Весь день так и проходил с этим пластырем! Они, наверное, подумали, что я идиот какой-то! С пластырем жениться!

Женечка выходил из туалета с мрачными мыслями, больной головой, но уже без пластыря.

Он криво ухмыльнулся, увидев последствия своего, опрометчивого шага: свадьба гуляла и пела без него. Веселья ему этот факт не прибавил, а и разозлил ещё более.

Но! Это был не последний камень в его огород!

Женечка, без слов, кипя от возмущения, сел на своё — жениховское — место. Он зло посмотрел на свидетеля.

Колька Пастухов кушал. Как всегда. Жратеньки любил наш Коляся. Жевал он постоянно, обходясь в случаях лени "Диролом", и — самое замечательное — не полнел! Вот уж случай для врачебной практики!

— Ты, скотина, почему меня одного в сортире бросил? — тихо прошипел Женечка. — Верка где?

Коля невозмутимо дожевал кусок мяса, проглотил, после чего удивился:

— Ты чё, Жека? Сам сказал, что плохо тебе, щас вернёшься, я и не волнуюсь. А Верку украли пока, — Коля нацепил на вилку очередной кусок мяса обильно политый кетчупом, облизнул губы, и, добавив листик петрушки, сунул кусок в рот и промычал. — Ты больше водки не пей.

Женечка весь так и передёрнулся. Как раз водки ему и хотелось. Угораздило же его жениться! Надо было маму послушать, говорила ведь...

— Что, значит, украли? — не отставал он от свидетеля. — А ты куда смотрел?

Коля пожал плечами.

— Традицию уважить надо. Хватит тебе дурить. Как украли — так и вернут. Это дело мы Олегу поручили. Люська! Люська! — трудно было перекричать музыку спокойному и завсегда флегматичному Коляне.

На крик свидетеля оборотилась свидетельница...

Это была замечательная свидетельница. Вот уж свидетельница, так свидетельница! Замечена была Люсьен на сотне... да что там! На сотне с лишком свадеб выступала она свидетельницей. У всех своих подружек. А подруг у Люсьен было... не мне вам говорить, вы и сами прекрасно знаете, подруг у Люсьен много. Но не в этом дело. А дело всё в том, что Люсьен была свидетельница профессиональная! Ох, как она рыдала, отдавая девок замуж! Хотелось бросить всё: и вилку, и рюмку, и закуску, и водку, — плюнуть на эту чёртову свадьбу, и броситься снимать клип на песню " Не ходите, девки замуж за Ивана Кузина".

Но клип так и не снимался. И Люсьен не стала звездой шовубизнеса, оставаясь свидетельницей экстракласс.

Люсьен оборатилась с интересом, словно увидев в первый раз, посмотрела на жениха, после чего спросила:

— Что случилось, Коля?

— Верку кто крадёт? Олежка? — свидетель выполнил свой долг и принялся закусывать дальше.

Люсьен успокоила всех:

— Давно выкупили уже. Всё б вам водку жрать. Несолидно.

Женечку эта тирада очень даже задела, так задела, что он очень даже громко, очень даже оскорбил свидетельницу:

— Тебя, корова никто не спрашивает! Сколько надо — столько и будем жрать!

После этого заявления жених выпил рюмку водки и...

Просветление настало именно тогда! В тот самый миг, когда должно закусить! Когда в горле творится такое... закусить! Воздуху глотнуть! Запить! Но Женечка сделался просветлён.

А где Верка? — пронеслась первая мысля, а за ней и вторая, — Вот ведь дрянь!

Наполненные жарой и изысканным бездельем, душа и тело зависали на канате, протянутым от мурлыканья Сары Воган до сезона дождей. В эти дни — не ночи — именно дни, Алекс окончательно решил стать моряком: начал изучение французского языка, "дабы не прослыть человеком безыскусным во всех отношениях"; ушёл в завязку и даже пиво минералкой разбавлял, напевая в тонике Сары Воган; трубочку пользовал не только по "выходным".

Иногда, когда некоторые, из презрения ко мне, имевшие худшее, чем должно, о моём занятии мнение, выражали его мне, мне не было до их слов никакого дела! — вот так поговаривал Алекс. Правда, стоит уточнить, поговорить он мог лишь с ближайшими друзьями своими.

Только это — искреннее тайны — вот то, единственное, что имеет для нас хоть какое-либо значение. И живём мы в обыденности нашей только лишь благодаря таинственности, лелеемой нами, тщательно и бережно хранимой в памяти нашей.

Снисхождение, порой, выступало лишь как единственно допустимое направление движения, когда нам, странникам в ночи, кроме пути вниз, никаких других путей не оставалось.

Семь клубов, посещение которые ещё можно было считать признаком хорошего вкуса, вот и всё, что оставалось нам для удовлетворения своей жажды испить мук творчества.

Семь нот — вот и все границы для наших фантазий и жажды воплощения — остальные пределы не были признанны.

Верен себе во всех делах своих, порой откликаясь на мимолётные и сиюминутные запросы сердца, Роман Дмитриев не заботился тем впечатлением, которое он производил на праздных горожан.

Стоит заметить истину непреходящую: одинаково приличествует, как знать, так и понимать. Впрочем, тотчас и спешим оговорить тот казус, который извратил многие истины в эпоху перемен, а казус этот просто и наглядно продемонстрирован всем знатокам: когда нет разговора о знати, какая может идти речь о приличиях? — не от того ли такое падение нравов наблюдаемо нами в повседневности?

Выходя из дома побродить, Алекс оборачивался по первому проявлению бесцеремонности и нахальства, он, вообще, суеверно относился к случайностям, и никого не терпел у себя за спиной.

И когда в тот, достопримечательный вечер, его окликнул мрачный голос, Алекс не стал особо выжидать.

Оборотень, на самом деле, оказался обычной, даже заурядной фигурой, но за этой непринуждённостью в поведении и поступках таилась сила одного из величайших магов нашего времени.

С доброй улыбкой, но не без ехидства, Алекс встретил Романа Дмитриева.

— Здоров, Алекс! — пробурчал Ромка.

— Привет. Какие дела? — на этого человека Алекс не обижался попусту.

Дмитриев хитро хмыкнул, почесал нос манерностью Брюса Ли, и тотчас принялся порицать приятеля :

— Ты почто такую пакость мерзкую на шею нацепил? Несчастный суслик, брат мой, Алекс, ты что, из Клондайка прибыл?

Вообще, стоит признать, в этой манерности слововыражений, которая принята среди магов и актёров провинциальных театров, таится столько пагубы и хитрой запутанности, что удивляет меня до сих пор то, что в столицах любят послушать заковыристо извергнутую речь. А уж на вокзалы всем стоит пребыть обязательно — вот где наслушаешься славных словцов!

— Золото должно препоясывать, дабы укрощать похоть. На шею себе повесить этакое... украшение может только... алчущий суицида.

Слова эти были обидные ужасно, тем более что золотую цепочку Алексу даже и не презентовали вовсе, а так... дали поносить на немножко, и выслушивать этакие поношения!.. несносно!

Голос ревел рекой: " Врата разврата открыты сеночно! Да не убоимся затаённого нашего, зова и призыва! "

Впрочем, кроме огульного поношения окружающей действительности, мог Ромка и поговорить по душам, а уж любил он это дело... и ведь, бывало, этакое сказанёт, что как нож в брюхо воткнёт! Вот однажды, совершенно на днях, что он выразил Алексу?

Сперва взглянул в глаза, и так славно ведь взглянул! А потом так и сказанул, при чём присутствовала очередь разомлевших от жары мужиков, да не считая тех баб, что имеют обыкновение надуваться пивом, и торчат по той причине у ларька по все выходные — все так и обомлели, когда ткнул Роман в Алекса перстом, увенчанным диковинным перстнем, и заговорил голосом манерным и звучным:

— Честен и непорочен, а бедность не порог, лишь нищета — порча.

Зазирает и порицает нас только наше неугомонное стремление выжить, когда, и без того, уже жить в наше время становится пыткой. Но не придумано ещё злее пытки на земле, чем, отстояв должное за пивком, не получить ни по полкружечки! А ведь и такое бывает. Ну что, разве не правда? Правда... такая правдостная гадость иногда творится, что приходится утешаться пастеризованным... слово-то, какое! Не-е-е-е-ет, с живым пивком что сравнится? Пожалуй, что только отменная порция риса.

Злохульство окаянное, чинимое повседневно и нелицеприятно, миновало наших друзей в тот славный вечер.

И собирались они провести время весело и достойно, и напевал Алекс что-то из Сэтчмо, но не грустное, а более приличное их встрече черномазое песнопение.

— Нет скорби. Нет, и не надейся, — поддерживал его Ромка.

— Отчего же, нет? Ведь одиннадцатое ...

— Не поминай былое всуе! — строго перебил его друг.

Заблуждения заблудившихся в блуде заставляют их снова и снова, в бесконечном сплетении тел, обращаться друг к другу, пытаясь дозваться, докричаться до искренности живой. Марионетки... наивные и самоуверенные... паяцы.

Дмитриев добыл из кармана горстку кофейных зернышек и незамедлительно отправил её в рот. По части употребления кофе был он мудрецом первостатейным, никогда попусту не болтал языком, а хоть и знал сотни рецептов приготовления и потребления этого напитка. Количество не имело значения, а вот качество... Ромка тратил массу времени на приготовление кофе, лишь в случае крайней нужды прибегая к услугам растворимости фирмы " Tchibo ", а более всего любил он всяческие смеси.

— Кофий срастворяется коньяком, дабы умалить количество гнобов, — с видом учёным говаривал он.

Потреблял кофе он в немыслимых количествах, при случае не брезгуя и просто жевать кофейное зерно: "манна сокровенная — ядомое, не яд" — так утверждал Ромка , сплёвывая коричневато-чёрную слюну.

— Тебе следует запастись фляжечкой, брат. И за день ты наплюёшь целое кофепитие! — рассмеялся как-то Cанька.

— Надо подумать, — вполне серьёзно ответил Дмитриев.

Но думать на тему экономий жизненных благ он не любил. От этого происходили с ним всякие закавыки и гнусноприложства, одним словом, гнобы.

По поводу всем небезызвестных ГНОБОВ следует заметить, что теория эта была создана именно Романом Дмитриевым. Теория это проста: наблюдая в жизни случаи причинения вам расстройства, следует точно знать природу этого действа. А природа весьма проста, хоть и любит прятаться. Но нет ничего тайного, что бы ни стало явным в своё время. Вот, допустим вас ГНОБЯТ. ГНОБИКИ, в сочетании друг с другом, на манер атомов, копятся в конструкцию ГНОБА, который, в свою очередь, сочетается с прочими ГНОБАМИ, и образуется ГНОБЕЛЬ. Весь процесс называется ГНОБИЗМ, а летальное проявление этого процесса — ГНОБЕЦ!

Вот и живите себе на здоровье! Да не гнобите — да не гнобимы будете.

Любитель делать загадошные подарки и таинственные сувениры, Ромка приготовил для своего друга кое-что и на сегодня.

Они сделали остановку на пути к точке назначения и сели отдохнуть.

Алекс ждал необычайного, и дождался... Дмитриев вручил ему камень белый: весьма обычный камушек, как показалось Алексу на первый взгляд.

— А где имя? — полюбопытствовал он, в совершенстве знающий настоящую цену всяким мимоходным дарам, хитрости данайцев, сыру в мышеловках.

Ромка хотел, было повествовать на тему имён и сгубленных кошек, но...

В этот самый миг случилась оказия!

Они оба, одновременно, единоглазно, увидели эту девушку!

Девушка неторопливо шла по переулку, была она — "как мимолётное" устремление — легка и бесподобна. Огонь глаз и терпкое благоухание сопровождали эту девушку. Глаза мужчин кипятили её, совершенно безразличную к этому пеклу, ведь была она облачена в безумное, слепящее взор, белейшее лёгкое платье, скорее обнажавшее её, чем скрывающее формы. В левой руке несла она фату! И светлое золото длинных прядей полоскало по ветру.

Вот! Вот и ответ!

Алексу было достаточно увиденного, чтобы воскликнуть мысленно: " Вот и ответ. Вот что несчастьям нашим длит жизнь на столько лет ".

Повод к соблазнам!

Вот и упоенье, безумным мотылькам надежда, крохоборству страстей, и ревности причина — вот она! Проходит мимо, сама не зная одного — зачем?

Но мы их распознаем!

И, в полном смятении чувств, бросились на поиски Верки: её муж, Женечка Серафимов, шатен, порезавшийся во время бритья; Люсьен, опухшие от слёз глаза брюнетили зорко, смотря вдаль; и Коля Пастухов, в костюме "Монтана", бледный, голоден как пёс, на бегу поправляющий целлофановый пакетик с бутербродами, слямзенными со свадебного стола.

Первым делом они подбежали к нищенке, которая жила в скверике напротив столовки, где праздновали свадьбу и чествовали новобрачных. Вопила о конце света дебелая блондинка, с кулоном на шее в виде зеркальца, отзывалась на прозвище "Шальная ", но ничем не могла Шальная успокоить волнения, лишь продолжала громко горланить о близком надвижении бед вселенной, да ещё выманила у Коляни надкусанный бутерброд, давши взамен посмотреться в зеркало. После увиденного, Коля побледнел ещё больше прежнего, и робко попросился назад, присматривать за порядком на свадьбе. Но в прошении ему было отказано, Женечка вынул из внутреннего кармана пиджака бутылку водки, ловко сгрыз пробку, которая вовсе не желала откручиваться, и секунда из триумвирата приобщилась к радости и забвению.

Коляна можно было понять и извинить за малодушие, накануне он поругался с начальством, и был вынужден сменить дело, много скорбел о том, не забывая, впрочем, завсегда покушать.