Копьё судьбы. Глава 1. Судьба человека

Копьё судьбы. Глава 1. Судьба человека.

Глава 1. Судьба человека.

«Во время гражданской войны в Финляндии за разжигаемой русофобией, как представляется, стояло желание белых сделать русских козлами отпущения за все жестокости и тем самым обосновать собственные идеи… Жестокую правду о братоубийственной войне пытались замаскировать якобы идеологической борьбой в защиту западной культуры от русских, объявленных заклятыми врагами…», — финский историк Каремаа.

« …Если пустить финнов в Петроград, то они уничтожат, расстреляют и перережут всё наше офицерство, правых и виноватых, интеллигенцию, молодёжь, гимназистов, кадетов — всех, кого могут, как они это сделали, когда взяли у красных Выборг», — белогвардейский контр-адмирал Пилкин, 1919 год.

«Никто из нас не хотел похода финляндцев на Петроград. Мы помнили о расправе над русскими офицерами…», — один из лидеров антибольшевистского петроградского подполья Таганцев.

Беспризорник по имени Михаил по прозвищу «Барон», время своего существования на этом говённом Свете чётко разделял на две части — «жизнь» и «выживание организма после жизни». Ибо, себя он живым уже давно не считал, как бы со стороны — с потусторонней отрешенностью, зачастую даже с каким-то наивно-детским любопытством — «а что из этого получится(?)», наблюдая за действия своего тела.

Рисунок 5. Беспризорники 20-х годов. Если армия — школа жизни, то жизнь беспризорника — школа выживания. «Двоечников» и оставленных «на второй год» в ней не бывает…

Ведь, «жить» — это значит кого-то любить и быть в ответ любимым!

А когда ты только жрёшь, спишь и дерёшься — это разве жизнь?!

Тело же, действует по программе — заложенной в живые существа миллионы лет назад Матушкой-природой. Оно спит чтобы восстановить силы, бродит в поисках чего украсть или отнять чтоб было что пожрать, чем прикрыть наготу и согреться, бегает-спасается от милиции или от рассерженных граждан… Нападает с такими же беспризорниками на одиноких прохожих, на уличных торговцев, дерется с ними же за кусок хлеба и за место у костра в московских развалинах…

А он, Мишка — здесь вообще ни при чём, иногда даже искренне удивляясь, что его тело до сих пор ещё из ходящего трупа не превратилось в настоящий. Довольно часто, он даже желал, чтоб так и случилось… Но проклятый инстинкт самосохранения — раз за разом вытаскивал тело из самых невероятных передряг, а доставшийся от родителей могучий иммунитет — побеждал любую цеплявшуюся хворь.

У него ничего нет, не осталось — ни дома, ни семьи, ни Родины, ни флага… Некого любить, нечего терять, значит — некого и нечего бояться. Только воспоминая о том славном времени — когда он был живым, настоящий финский нож «пуукко» и сладкие грёзы — приходящие в тревожных снах, в короткие периоды между схватками за выживание. Мечты, о том времени — когда он вернётся туда где родился и, спросит первого попавшегося «земляка»:

«Ты говоришь по-русски?».

И на ответ…:

«Ei, en ymmärrä venäjää».

…Он будет резать, резать, резать — чувствую, как от чужой горячей крови — его душа вновь воссоединяется с телом, чувствуя — как вновь он становится живым… Сны были такие явственные, что просыпаясь с счастливой улыбкой — он чувствовал солоноватый привкус чужой крови на губах.

* * *

Когда маленький Михаил подрос и начал что-то соображать, он гордился тремя вещами: что отец его остзейский барон — едущий своей род от рыцарей-крестоносцев, а мать — родом из древнего осетинского княжеского рода.

Правда, род баронов — был изрядно обрусевший со времён Петра Великого и, даже перешедший в православие.

А княжеский род, хотя и многочисленный — но ещё до рождения строителя Санкт-Петербурга — обедневший до состояния группы церковных мышей…

Рисунок 6. Возможно так выглядели Михаил Бистром и его сестра Софья до Революции.

Но всё же!

Аристократ — он и, ходящий в лохмотьях и проживающий в хижине — всё равно аристократ.

Тем более, нищими они отнюдь не были.

Ротмистр1 Отдельного корпуса пограничной стражи барон фон Бистром Константин Анатольевич, дело своё знал и службу нёс справно, регулярно получая от Министерства финансов2 премии за конфискованную контрабанду. В схватке с финскими контрабандистами везшими большой транспорт оружия и подрывной литературы в охваченную Первой революцией (1904-1907) Россию — он был серьёзно ранен и, в довесок к накопленным средствам — получал неплохую пенсию от казны, выйдя в отставку «с мундиром».

Это позволило купить очень хороший двухэтажный дом в родном Выборге, дать приличное образование детям и, самому везти такой образ жизни, какой ему по вкусу…

Нет, вовсе не карты, вино и женщины — хотя этих занятий Константин Анатольевич, тоже отнюдь не чурался.

Но в меру!

Страсть его была иной — отец нашего героя был заядлым охотником и рыбаком, пристрастившись к этим сугубо мужским занятиям ещё на службе.

Третьей гордостью маленького Миши была старшая сестра София — воспитанница Смольного института для благородных девиц и первая красавица в городе (да, что там какой-то «город»… В мире!), выдавшаяся в мать. Когда в редкие посещения родительского крова, они взявшись за руки прогуливались по улицам, он видел восхищённые взгляды всех без исключения мужчин и завистливые женщин и, гордость за сестру — прямо-таки распирала его грудь. Часто, он ловил себя на тайных мыслях, чтоб кто-нибудь оскорбил её словом или действием…

И тогда бы он ему показал, кто такой Михаил фон Бистром!

Или, даже какие-нибудь злодеи-злоумышленники — напали бы на сестру с некими зловещими умыслами и, тогда бы он вступился за её честь и даже погиб… И все бы плакали на его похоронах и больше всех она, София:

— Прости, Мишуля, что я не взяла тебя на синема…

Отец бы говорил, утирая скупую мужскую слезу:

«Ты — настоящий тевтонский рыцарь, сын!».

А мать, поджав губы с сухими глазами горянки:

«Мой сын был настоящий мужчиной!».

И плакала бы ночи напролёт в подушку…

Ребёнок, что с него взять?!

Однако, вместо злодеев, к ним подходили гимназисты старших классов, студенты, молодые офицеры и чиновники и, забавно робея, пунцово краснея, что-то неразборчиво мямля — просили его разрешения поговорить с сестрой. Некоторые, даже пытались его подкупить — разговаривая как со взрослым, как с равным и, в то же время — как маленькому даря всякую всячину, вроде сладостей «Монпансье».

Сперва, он недоумевал — отчего это вдруг, его красавица-Софьюшка производит такое впечатление на мужчин — как невесть откуда взявшееся чудище на одинокого путника в дремучем лесу? Почему же тогда, эти большие дяденьки — не бегут куда подальше сломя голову, а назойливо лезут к его сестре как осы на мёд?

Потом, привык.

Братом Александром — самым старшим ребёнком в семье отставного пограничника, Миша тоже гордился…

Но, не сразу!

Получив образование в Санкт-Петербургском реальном училище Гуревича, тот вопреки воле отца поступил не в Павловское военное училище — считавшиеся в Русской армии лучшим строевым, а в Императорский Санкт-Петербургский Университет, где связался с «социалистами» и был через два года с треском отчислен. За это, придерживающийся монархических убеждений старший Бистром, проклял его и «отлучил» от родительского дома.

Хотя, это ей стоило пары преждевременных морщин и седого локона волос, супруга одобрила это решение.

Елизавета Николаевна была женщиной властной и решительной!

Мало того, что она была женой военного — на характер которой сказывается особенности деятельности её мужа и среды в которой ей приходится вращаться… Так ещё и по происхождению — горянка. Из таких, которые подобно героине лермонтовского «Беглеца», способны были сказать аблажавшемуся сыну:

«Ступай — достоин ты презренья!».

Брата, Миша помнил очень смутно и вполне разделял отношение родителей к нему…

Всё изменилось с началом Германской войны, когда Александр Константинович Бистром вдруг поступил добровольцем в школу прапорщиков, воевал, заслужил три Георгиевских креста за храбрость и чин штабс-капитана за службу.

Отец тогда страшно гордился, всё повторял «Кровь всё равно своё возьмёт», а свою мать — он впервые в жизни увидел плачущей…

От счастья!

…Когда весной шестнадцатого года, Александр впервые после десяти с лишним лет, приехал в отчий дом в отпуск по ранению. Вся семья в сборе — это казалось, самое счастливое время в его жизни.

Мишка тогда, прямо-таки не отходил от старшего брата-героя и, отец даже шутейно обмолвился, что тот из-за него досрочно прервав отпуск срочно выехал в Действующую армию. На самом деле, конечно, это было не так. Начиналось наступление Русской Императорской армии — знаменитый Луцкий или как чаще — «Брусиловский прорыв». Последнее большое и успешное наступление, на которое возлагали такие большие надежды…

Оказавшиеся тщетными.

* * *

Получив хорошее домашнее образование от матери, гувернёра-француза и нанятого репетитора-немца, он уже к моменту поступления в гимназию бойко шпрехал на обоих языках, а общаясь на улице со сверстниками — самостоятельно выучил ещё и финский, что всячески приветствовал отец знавший «Suomen kieli» со времён службы.

Сам Михаил впрочем не шибко то интересовался науками и искусствами, чем неоднократно огорчал мать и доводил до истерик преподавателей гимназии.

Рисунок 7. Дореволюционная реклама оружейных магазинов, продающих в том числе и, винтовки и пистолеты под общим названием «Монте-Кристо».

Он рос крепким, высоким и умным мальчиком. С «младых ногтей» он проявлял интерес к отцовскому оружию и, после пары достаточно забавных инцидентов — тот подарил ему винтовку «Монте-Кристо3» (чтоб поменьше докучал возможно), предмет вожделения любого сверстника… Кроме тех, конечно, которым чаще приходилось мечтать об простом куске хлеба, а не об подобных барских забавах.

Научившись после отцовских «стрелковых наставлений» очень хорошо стрелять, опять же — наслушавшись отцовских охотничьих историй, Михаил вскоре перешёл от чисто развлекательной стрельбы по всякого вида мишеней, до практической — где можно было приятное совместить с полезным.

В свободное время он пристрастился к охоте на крыс, часами мог сидеть не шелохнувшись возле норки поджидая серого грызуна и, вскоре добился таких впечатляющих успехов, что его стали приглашать соседи мечтавшие избавиться он докучливых «квартирантов»…

Некоторые из них даже предлагали ему деньги!

От денег Миша не отказывался (дают — бери, бьют — беги), заработав таким образом некий — вполне приличный для ребёнка его лет капиталец. Но ещё большей наградой был для него азарт и кураж удачливого охотника.

Заметив такое требующее поощрения пристрастие, старый Бистром стал брать сына с собой на охоту, натаскивая его как молодого волчонка. И уже перед самой революцией, когда тому исполнилось двенадцать лет, он смог с довольно приличного расстояния завалить (уже из отцовского ружья) достаточно впечатляющего подсвинка (молодого кабана).

Выстрел, произвел впечатление даже на бывалых охотников из отцовской компании.

Старый Калеви, бывший проводником, да и вообще — давним приятелем барона, произвёл обряд посвящения — научив ещё и разделывать добычу, дав испить кабаньей крови: «Joten hänen voimansa menee sinulle (Чтоб его сила ушла к тебе)» и в оконцовке подарил свой «пуукко»: пусть и в отличии от кавказского кинжала непритязательно выглядевший — зато как бритва острый и как влитой сидящий в руке.

Рисунок 8. Настоящий, а не сувенирный «пуукко» — финский нож для выживания в северном лесу.

Потом они почти всю ночь сидели у костра, болтали переходя с русского на финский и обратно, жарили свеженину и Мише в первый раз в жизни дали попробовать настоящего вина…

Совсем чуть-чуть и с условием, что он ничего не скажет матери.

С ним разговаривали как со взрослым и Миша был так счастлив… Так счастлив…

Как никогда!

Он думал, что так будет всегда… Но его судьба, как и судьбы — как его близких, так и миллионов совсем незнакомых людей — думали совершенно иначе.

* * *

Михаил мало интересовался политикой: ну болтают там взрослые про «царицу-немку» и какого-то там «Гришку», ему то что с того?

Скорей бы закончились занятия в гимназии, да снова с отцом на охоту!

Но политика мал-помалу начала интересоваться им и его семьёй…

Не успел старый Бистром как следует обрадоваться убийству Распутина, как в Петрограде произошла революция, Император отрёкся от престола, а по улицам Выборга забегали сомнительные типы с красными повязками на руках, называющие себя «народной милицией». Они вылавливали жандармов и просто городовых, а когда те кончились — взялись за лиц с «монархическими убеждениями», могущими представлять угрозу революционному правительству «Временных».

Отставной ротмистр Корпуса пограничной стражи барон фон Бистром Константин Анатольевич, не считал нужным скрывать своей политической ориентации и его арестовали в числе первых, не забыв обыскать дом и конфисковать награды «от самодержавия» и собираемую в течении всей жизни коллекцию огнестрельного и холодного оружия.

Правда, «Монте-Кристо» Миша сумел отстоять, заявив командующему обыском:

— Это не отцовское оружие, а моё. Можешь стрелять, но я тебе его не отдам!

Бывший студент, социал-демократ, а ныне вот уж месяц как — начальник отделения милиции Выборга, стрелять в ребёнка из-за какой-то «игрушки» не решился.

Вместе с исчезновением городовых и военных патрулей, исчез с улиц и прежний русский солдат — такой, на которого и взглянуть приятно: подтянутый, строго по уставу одетый и козыряющий при встрече офицерам.

Появились группки праздно шатающихся пьяных мужиков в военной форме и винтовками, недобро посматривающих, а то и открыто цепляющихся к прилично одетым прохожим. Чем ближе к осени, тем меньше оставалось революционной эйфории у обывателей и, тем чаще раздавались по ночам выстрелы — после которых наутро обнаруживали трупы.

Продержав отца Миши в тюрьме немногим больше месяца, его отпустили под твёрдое обещание не заниматься контрреволюционной деятельностью… Но вот конфискованного не вернули, как и государственной пенсии, впрочем.

Банковские сбережения «съела» галопирующая инфляция и, уже к осени — чтоб было что поставить на стол, пришлось распродавать вещи.