|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Копьё судьбы. Глава 1. Судьба человека.
Глава 1. Судьба человека.
«Во время гражданской войны в Финляндии за разжигаемой русофобией, как представляется, стояло желание белых сделать русских козлами отпущения за все жестокости и тем самым обосновать собственные идеи… Жестокую правду о братоубийственной войне пытались замаскировать якобы идеологической борьбой в защиту западной культуры от русских, объявленных заклятыми врагами…», — финский историк Каремаа.
« …Если пустить финнов в Петроград, то они уничтожат, расстреляют и перережут всё наше офицерство, правых и виноватых, интеллигенцию, молодёжь, гимназистов, кадетов — всех, кого могут, как они это сделали, когда взяли у красных Выборг», — белогвардейский контр-адмирал Пилкин, 1919 год.
«Никто из нас не хотел похода финляндцев на Петроград. Мы помнили о расправе над русскими офицерами…», — один из лидеров антибольшевистского петроградского подполья Таганцев.
Беспризорник по имени Михаил по прозвищу «Барон», время своего существования на этом говённом Свете чётко разделял на две части — «жизнь» и «выживание организма после жизни». Ибо, себя он живым уже давно не считал, как бы со стороны — с потусторонней отрешенностью, зачастую даже с каким-то наивно-детским любопытством — «а что из этого получится(?)», наблюдая за действия своего тела.
Рисунок 5. Беспризорники 20-х годов. Если армия — школа жизни, то жизнь беспризорника — школа выживания. «Двоечников» и оставленных «на второй год» в ней не бывает…
Ведь, «жить» — это значит кого-то любить и быть в ответ любимым!
А когда ты только жрёшь, спишь и дерёшься — это разве жизнь?!
Тело же, действует по программе — заложенной в живые существа миллионы лет назад Матушкой-природой. Оно спит чтобы восстановить силы, бродит в поисках чего украсть или отнять чтоб было что пожрать, чем прикрыть наготу и согреться, бегает-спасается от милиции или от рассерженных граждан… Нападает с такими же беспризорниками на одиноких прохожих, на уличных торговцев, дерется с ними же за кусок хлеба и за место у костра в московских развалинах…
А он, Мишка — здесь вообще ни при чём, иногда даже искренне удивляясь, что его тело до сих пор ещё из ходящего трупа не превратилось в настоящий. Довольно часто, он даже желал, чтоб так и случилось… Но проклятый инстинкт самосохранения — раз за разом вытаскивал тело из самых невероятных передряг, а доставшийся от родителей могучий иммунитет — побеждал любую цеплявшуюся хворь.
У него ничего нет, не осталось — ни дома, ни семьи, ни Родины, ни флага… Некого любить, нечего терять, значит — некого и нечего бояться. Только воспоминая о том славном времени — когда он был живым, настоящий финский нож «пуукко» и сладкие грёзы — приходящие в тревожных снах, в короткие периоды между схватками за выживание. Мечты, о том времени — когда он вернётся туда где родился и, спросит первого попавшегося «земляка»:
«Ты говоришь по-русски?».
И на ответ…:
«Ei, en ymmärrä venäjää».
…Он будет резать, резать, резать — чувствую, как от чужой горячей крови — его душа вновь воссоединяется с телом, чувствуя — как вновь он становится живым… Сны были такие явственные, что просыпаясь с счастливой улыбкой — он чувствовал солоноватый привкус чужой крови на губах.
* * *
Когда маленький Михаил подрос и начал что-то соображать, он гордился тремя вещами: что отец его остзейский барон — едущий своей род от рыцарей-крестоносцев, а мать — родом из древнего осетинского княжеского рода.
Правда, род баронов — был изрядно обрусевший со времён Петра Великого и, даже перешедший в православие.
А княжеский род, хотя и многочисленный — но ещё до рождения строителя Санкт-Петербурга — обедневший до состояния группы церковных мышей…
Рисунок 6. Возможно так выглядели Михаил Бистром и его сестра Софья до Революции.
Но всё же!
Аристократ — он и, ходящий в лохмотьях и проживающий в хижине — всё равно аристократ.
Тем более, нищими они отнюдь не были.
Ротмистр1 Отдельного корпуса пограничной стражи барон фон Бистром Константин Анатольевич, дело своё знал и службу нёс справно, регулярно получая от Министерства финансов2 премии за конфискованную контрабанду. В схватке с финскими контрабандистами везшими большой транспорт оружия и подрывной литературы в охваченную Первой революцией (1904-1907) Россию — он был серьёзно ранен и, в довесок к накопленным средствам — получал неплохую пенсию от казны, выйдя в отставку «с мундиром».
Это позволило купить очень хороший двухэтажный дом в родном Выборге, дать приличное образование детям и, самому везти такой образ жизни, какой ему по вкусу…
Нет, вовсе не карты, вино и женщины — хотя этих занятий Константин Анатольевич, тоже отнюдь не чурался.
Но в меру!
Страсть его была иной — отец нашего героя был заядлым охотником и рыбаком, пристрастившись к этим сугубо мужским занятиям ещё на службе.
Третьей гордостью маленького Миши была старшая сестра София — воспитанница Смольного института для благородных девиц и первая красавица в городе (да, что там какой-то «город»… В мире!), выдавшаяся в мать. Когда в редкие посещения родительского крова, они взявшись за руки прогуливались по улицам, он видел восхищённые взгляды всех без исключения мужчин и завистливые женщин и, гордость за сестру — прямо-таки распирала его грудь. Часто, он ловил себя на тайных мыслях, чтоб кто-нибудь оскорбил её словом или действием…
И тогда бы он ему показал, кто такой Михаил фон Бистром!
Или, даже какие-нибудь злодеи-злоумышленники — напали бы на сестру с некими зловещими умыслами и, тогда бы он вступился за её честь и даже погиб… И все бы плакали на его похоронах и больше всех она, София:
— Прости, Мишуля, что я не взяла тебя на синема…
Отец бы говорил, утирая скупую мужскую слезу:
«Ты — настоящий тевтонский рыцарь, сын!».
А мать, поджав губы с сухими глазами горянки:
«Мой сын был настоящий мужчиной!».
И плакала бы ночи напролёт в подушку…
Ребёнок, что с него взять?!
Однако, вместо злодеев, к ним подходили гимназисты старших классов, студенты, молодые офицеры и чиновники и, забавно робея, пунцово краснея, что-то неразборчиво мямля — просили его разрешения поговорить с сестрой. Некоторые, даже пытались его подкупить — разговаривая как со взрослым, как с равным и, в то же время — как маленькому даря всякую всячину, вроде сладостей «Монпансье».
Сперва, он недоумевал — отчего это вдруг, его красавица-Софьюшка производит такое впечатление на мужчин — как невесть откуда взявшееся чудище на одинокого путника в дремучем лесу? Почему же тогда, эти большие дяденьки — не бегут куда подальше сломя голову, а назойливо лезут к его сестре как осы на мёд?
Потом, привык.
Братом Александром — самым старшим ребёнком в семье отставного пограничника, Миша тоже гордился…
Но, не сразу!
Получив образование в Санкт-Петербургском реальном училище Гуревича, тот вопреки воле отца поступил не в Павловское военное училище — считавшиеся в Русской армии лучшим строевым, а в Императорский Санкт-Петербургский Университет, где связался с «социалистами» и был через два года с треском отчислен. За это, придерживающийся монархических убеждений старший Бистром, проклял его и «отлучил» от родительского дома.
Хотя, это ей стоило пары преждевременных морщин и седого локона волос, супруга одобрила это решение.
Елизавета Николаевна была женщиной властной и решительной!
Мало того, что она была женой военного — на характер которой сказывается особенности деятельности её мужа и среды в которой ей приходится вращаться… Так ещё и по происхождению — горянка. Из таких, которые подобно героине лермонтовского «Беглеца», способны были сказать аблажавшемуся сыну:
«Ступай — достоин ты презренья!».
Брата, Миша помнил очень смутно и вполне разделял отношение родителей к нему…
Всё изменилось с началом Германской войны, когда Александр Константинович Бистром вдруг поступил добровольцем в школу прапорщиков, воевал, заслужил три Георгиевских креста за храбрость и чин штабс-капитана за службу.
Отец тогда страшно гордился, всё повторял «Кровь всё равно своё возьмёт», а свою мать — он впервые в жизни увидел плачущей…
От счастья!
…Когда весной шестнадцатого года, Александр впервые после десяти с лишним лет, приехал в отчий дом в отпуск по ранению. Вся семья в сборе — это казалось, самое счастливое время в его жизни.
Мишка тогда, прямо-таки не отходил от старшего брата-героя и, отец даже шутейно обмолвился, что тот из-за него досрочно прервав отпуск срочно выехал в Действующую армию. На самом деле, конечно, это было не так. Начиналось наступление Русской Императорской армии — знаменитый Луцкий или как чаще — «Брусиловский прорыв». Последнее большое и успешное наступление, на которое возлагали такие большие надежды…
Оказавшиеся тщетными.
* * *
Получив хорошее домашнее образование от матери, гувернёра-француза и нанятого репетитора-немца, он уже к моменту поступления в гимназию бойко шпрехал на обоих языках, а общаясь на улице со сверстниками — самостоятельно выучил ещё и финский, что всячески приветствовал отец знавший «Suomen kieli» со времён службы.
Сам Михаил впрочем не шибко то интересовался науками и искусствами, чем неоднократно огорчал мать и доводил до истерик преподавателей гимназии.
Рисунок 7. Дореволюционная реклама оружейных магазинов, продающих в том числе и, винтовки и пистолеты под общим названием «Монте-Кристо».
Он рос крепким, высоким и умным мальчиком. С «младых ногтей» он проявлял интерес к отцовскому оружию и, после пары достаточно забавных инцидентов — тот подарил ему винтовку «Монте-Кристо3» (чтоб поменьше докучал возможно), предмет вожделения любого сверстника… Кроме тех, конечно, которым чаще приходилось мечтать об простом куске хлеба, а не об подобных барских забавах.
Научившись после отцовских «стрелковых наставлений» очень хорошо стрелять, опять же — наслушавшись отцовских охотничьих историй, Михаил вскоре перешёл от чисто развлекательной стрельбы по всякого вида мишеней, до практической — где можно было приятное совместить с полезным.
В свободное время он пристрастился к охоте на крыс, часами мог сидеть не шелохнувшись возле норки поджидая серого грызуна и, вскоре добился таких впечатляющих успехов, что его стали приглашать соседи мечтавшие избавиться он докучливых «квартирантов»…
Некоторые из них даже предлагали ему деньги!
От денег Миша не отказывался (дают — бери, бьют — беги), заработав таким образом некий — вполне приличный для ребёнка его лет капиталец. Но ещё большей наградой был для него азарт и кураж удачливого охотника.
Заметив такое требующее поощрения пристрастие, старый Бистром стал брать сына с собой на охоту, натаскивая его как молодого волчонка. И уже перед самой революцией, когда тому исполнилось двенадцать лет, он смог с довольно приличного расстояния завалить (уже из отцовского ружья) достаточно впечатляющего подсвинка (молодого кабана).
Выстрел, произвел впечатление даже на бывалых охотников из отцовской компании.
Старый Калеви, бывший проводником, да и вообще — давним приятелем барона, произвёл обряд посвящения — научив ещё и разделывать добычу, дав испить кабаньей крови: «Joten hänen voimansa menee sinulle (Чтоб его сила ушла к тебе)» и в оконцовке подарил свой «пуукко»: пусть и в отличии от кавказского кинжала непритязательно выглядевший — зато как бритва острый и как влитой сидящий в руке.
Рисунок 8. Настоящий, а не сувенирный «пуукко» — финский нож для выживания в северном лесу.
Потом они почти всю ночь сидели у костра, болтали переходя с русского на финский и обратно, жарили свеженину и Мише в первый раз в жизни дали попробовать настоящего вина…
Совсем чуть-чуть и с условием, что он ничего не скажет матери.
С ним разговаривали как со взрослым и Миша был так счастлив… Так счастлив…
Как никогда!
Он думал, что так будет всегда… Но его судьба, как и судьбы — как его близких, так и миллионов совсем незнакомых людей — думали совершенно иначе.
* * *
Михаил мало интересовался политикой: ну болтают там взрослые про «царицу-немку» и какого-то там «Гришку», ему то что с того?
Скорей бы закончились занятия в гимназии, да снова с отцом на охоту!
Но политика мал-помалу начала интересоваться им и его семьёй…
Не успел старый Бистром как следует обрадоваться убийству Распутина, как в Петрограде произошла революция, Император отрёкся от престола, а по улицам Выборга забегали сомнительные типы с красными повязками на руках, называющие себя «народной милицией». Они вылавливали жандармов и просто городовых, а когда те кончились — взялись за лиц с «монархическими убеждениями», могущими представлять угрозу революционному правительству «Временных».
Отставной ротмистр Корпуса пограничной стражи барон фон Бистром Константин Анатольевич, не считал нужным скрывать своей политической ориентации и его арестовали в числе первых, не забыв обыскать дом и конфисковать награды «от самодержавия» и собираемую в течении всей жизни коллекцию огнестрельного и холодного оружия.
Правда, «Монте-Кристо» Миша сумел отстоять, заявив командующему обыском:
— Это не отцовское оружие, а моё. Можешь стрелять, но я тебе его не отдам!
Бывший студент, социал-демократ, а ныне вот уж месяц как — начальник отделения милиции Выборга, стрелять в ребёнка из-за какой-то «игрушки» не решился.
Вместе с исчезновением городовых и военных патрулей, исчез с улиц и прежний русский солдат — такой, на которого и взглянуть приятно: подтянутый, строго по уставу одетый и козыряющий при встрече офицерам.
Появились группки праздно шатающихся пьяных мужиков в военной форме и винтовками, недобро посматривающих, а то и открыто цепляющихся к прилично одетым прохожим. Чем ближе к осени, тем меньше оставалось революционной эйфории у обывателей и, тем чаще раздавались по ночам выстрелы — после которых наутро обнаруживали трупы.
Продержав отца Миши в тюрьме немногим больше месяца, его отпустили под твёрдое обещание не заниматься контрреволюционной деятельностью… Но вот конфискованного не вернули, как и государственной пенсии, впрочем.
Банковские сбережения «съела» галопирующая инфляция и, уже к осени — чтоб было что поставить на стол, пришлось распродавать вещи.
Одна Мишке радость: вся семья в сборе!
Из закрывшегося Смольного, ещё в начале лета 1917 года вернулась его любимая сестра София… А уже осенью, из госпиталя приехал «списанный вчистую» после ранения полученного во время провалившегося Июльского наступления — не менее обожаемый брат Александр, уже при «Временных» дослужившийся до полковника.
Правда, старому барону фон Бистрому это не принесло особой радости… Мишка тоже был изрядно озадачен. Небритый, в мятой одежде, старший сын и наследник припал к груди отца и источая сивушный перегар, плакал:
— Мне стреляли в спину мои собственные солдаты… У России нет больше армии, отец!
Тот, брезгливо его оттолкнув:
— У нас с тобой нет больше и России… Но зато осталась наша фамильная честь, что самое главное, сын. Немедленно приведи себя в порядок!
Меж тем маховик жерновов истории — требующий для смазки человеческой крови, всё набирал и набирал обороты…
* * *
Как и любой город громадной Российской Империи (над которой в отличии от Британской — Солнце всё же заходило, но ненадолго), Выборг был городом многонациональным. Наравне с коренными финнами здесь жили русские, евреи, поляки, татары и даже такая диковинка в этих суровых краях — более близких к Северному полюсу, чем к Вечному городу — как итальянцы.
Их было всего двое. Один из них зарабатывал на жизнь, играя на шарманке, был женат на выборжанке Йоханне Мехтонен и являлся членом выборгского римско-католического прихода. Другого итальянца звали Джованни Масог, больше Мишка про него ничего не знал.
Но больше всего конечно в Выборге было финнов и русских, меж которыми до Революции конечно же происходили межнациональные «трения» — но чаще на бытовом уровне, когда упоминание национальности во время ссоры — лишь довесок к другим упоминаемым отрицательным качествам отдельной личности. Напротив, было очень много межнациональных браков и ещё больше рождённых в результате онных детей.
После того как Царя свергли, всё стало потихоньку, почти незаметно — но неотвратимо меняться.
Вместе с появлением множества политических партий, появились новые национальности. Например, многие его знакомые, которых он считал русскими, вдруг оказались какими-то досель неведомыми «украинцами» — презабавно кичащимися этим обстоятельством и воротившими рожу от прочих.
Вот это было вне его понимания и, как-то он спросил отца:
— Папа, а чем отличаются украинцы от русских? Вроде, они — говорят как мы, одеваются как мы…
Хорошенько подумав, поморщив лоб, Константин Анатольевич ответил:
— Русские любят притворяться дурачками, а украинцы — умниками4. А так — совершенно никакой разницы, сын.
Как в сказке о гадком утёнке (только в обратную сторону) начали преображаться досель добродушно-спокойные финны. Все чаще на вопрос заданном по-русски можно было услышать: «En ymmärrä (не понимаю)» и почувствовать на себе открыто враждебный взгляд. Уничижительное прозвище «рюсся» произносилось уже не в пылу ссоры — а при каждом удобном случае, с целью унизить и оскорбить. Причём, произносилось он не только в адрес представителя русского этноса, но и всех прочих, даже украинцев — ещё более финнов подчёркивающих свою отчуждённость к нему.
Даже старый Калеви, к которому они с отцом и братом приехали по осени на заимку и тот — даже не стал с ними разговаривать, не пустив на порог.
* * *
Осенью в Петербурге произошёл ещё один переворот и вместо «Временных» к власти в русской столице пришли большевики.
Отец по этому поводу изрядно злорадствовал, но не долго.
Воспользовавшись удобным моментом, финский парламент объявил об независимости Финляндии и отделении её от России. Ленин признал суверенитет бывшей российской полуколонии, но почти тут же во всех главных городах начались восстания финских рабочих. Буржуазно-националистическое правительство сбежало куда-то на север, а страна была провозглашена «рабочей республикой» под управлением «Совета народных комиссаров».
Для семьи Бистромов приход народной власти совпал с ещё одним — более тщательным обыском, после которого куда-то пропали последние николаевские империалы, а затем с подселёнными из жалких лачуг в их особняк пролетариями… Впрочем, последние оказались людьми порядочными и, особых проблем не доставляли. Наоборот, меньше средств теперь требовалось на отопление — ибо, им оставили всего две комнаты.
Отца и старшего мишкиного брата поставили на учёт как бывших царских офицеров, а самого его перестали пускать в гимназию — вдруг ставшую «трудовой школой».
Что впрочем, не особенно-то опечалило ни его самого, ни его семью: ведь, он стал главным их добытчиком и кормильцем!
Отец после Октябрьского переворота «ушёл в себя» и резко стал сдавать здоровьем…
Брат стал вести таинственный образ жизни, куда-то на целые дни и даже недели пропадая и возвращаясь голодный как волк. По отрывкам разговоров взрослых, он состоял в какой-то «организации»… Но что это такое, Миша не понимал.
Мать с сестрой продавали оставшиеся ношенные вещи и шили-перешивали на «Зингере» на заказ…
А Миша всю зиму бегал на лыжах по окрестностям Выборга, постреливая из «Монте-Кристо» мелкую дичь. Конкурентов было много, но он был более удачен и как минимум без двух-трёх птиц — а то и целого зайца, домой не возвращался.
Шибко не жировали, конечно… Но разнообразить меню мишкиной добычей семье Бистромов хватало.
* * *
Меж тем сбежавшее на север буржуазно-националистическое правительство Финляндии возглавил этнический швед — бывший царский генерал Густав Маннергейм, создавший из своих и шведских добровольцев финскую Белую гвардию.
Затем, на Родину стали возвращаться финские егеря, всю Первую мировую войну провоевавшие стороне Германии и, ставшие основой младшего офицерского состава белой армии. Когда же на западе страны высадились кайзеровские войска, всё для «Финской рабочей республики» было кончено…
Барон фон Бистром Константин Анатольевич ожил когда узнал об победах Маннергейма, а после приглашения тем армии Германии, буквально расцвел. Достал откуда-то свой парадный мундир с запылившимися эполетами, повесил на него сохранившиеся знаки отличия и стал дожидаться победителей… Тем более, что с приближением белофинских войск «подселённые» куда-то исчезли, как растаяли.
И не только он один!
К весне русскоязычное население Выборга увеличилось как бы ни в разы: через практически открытую границу встречать «наших освободителей» из Петрограда сбежало изрядное количество представителей «бывших». Особенно много было бывших офицеров и чиновников, давно уже гнившей — а распавшейся подобно труппу сифилитика, Российской Империи.
И наконец в ночь на 28-29 апреля 1918 года, после незначительных перестрелок, состоявшая главным образом из егерских батальонов Восточная армия под командованием генерал-майора Эрнста Лефвстрема, взяла Выборг5.
Рано утром прибежавший сосед-инженер, не так давно ставший украинцем, с белой повязкой на рукаве и горящими глазами:
— Какой сюрприз! В половине девятого меня позвали вниз, и я увидел пикет, состоящий из дюжины молодых людей в серой униформе и австрийских фуражках — белогвардейцы… Мы свободны от красных бандитов!
И снова убежал куда-то.
Хотя в городе ещё постреливали, старый Бистром облачившись с утра в вычищенный до блеска мундир:
— Пойдёмте встречать освободителей.
Так начался день, навсегда разделивший судьбу Мишки на «жизнь» и «выживание после жизни»6…
* * *
Не успели они втроём выйти на улицу, как мимо них из-за поворота пробежали стремглав два гимназиста в ученической форме — лет по шестнадцать-семнадцать… Лица их были так перекошены от страха, что узнать было невозможно. Не успела семья Бистромов понять, что к чему, как из-за того же поворота раздалось два выстрела: один из подростков упал как подкошенный… Другой завертевшись на месте, заверещал смертельно-раненым зайцем…
Вышедший из-за угла солдат в серой форме, передёрнув затвор винтовки, выстрелил ещё раз и тот затих.
Рисунок 9. Егеря финской белой армии 1918 года.
И здесь он заметил их, находящихся совсем рядом.
Округлив по-рыбьи белесые чухонские глаза, егерь подскочил в два прыжка и, сделав классический длинный выпад — по шейку всадил штык в живот человеку в ненавистном мундире.
Старый Бистром согнувшись и схватившись обеими руками за ствол винтовки, упал на колени:
— Ole kiltti, herra sotilas, olkaa hyvä (пожалуйста, господин солдат, пожалуйста)…
Тот её остервенело дёргая на себя:
— Anna se takaisin (отдай)!
Наконец солдат догадался выстрелить. Извергнув скудный завтрак, бывший пограничник рухнул на спину раскинув руки и после недолгой агонии затих, уставившись в вечно хмурое балтийское небо…
Но винтовку не отдал!
Финн с остервенением дёргал винтовку с застрявшим в позвоночнике штыком и, вслед за ней дёргалось и тело отца.
Сестра упала в обморок, растерявшийся Мишка пытался её привести в чувство несмело хлопая по щекам, а мать не знавшая финский:
— Monsieur le soldat... Vous êtes un meurtrier (господин солдат… Вы — убийца)!
Наконец, тот догадался одно ногой стать на труп и, при очередном сильном рывке освободить оружие.
Перезарядив винтовку направил было её на них, но тут появился отряд человек в пятьдесят во главе с офицером:
— Keitä he ovat? Venäläisiä? (Кто такие? Русские?).
— «Рюсся», herra upseeri («рюсся», господин офицер).
Тут Мишка встав на ноги:
— Isäni oli balttilainen paroni, ja äitini oli Ossetian prinsessa. (Мой отец был остзейским бароном, а мать — осетинская княгиня).
Проигнорировав его слова, офицер подойдя поближе, внимательно рассматривая мундир покойного…:
— Rajavartiolaitos (Корпус пограничной стражи)?
И неодобрительно покачав головой:
— … Kun toimit vahtikoirana, valmistaudu kuolemaan kuin koira (Когда служишь сторожевым псом, готовься умереть как собака).
Поняв что про её мужа говорят что-то нехорошее, мать Мишки по-французски:
— Mon mari vous attendait en libérateurs... Et vous lui avez apporté la mort (Мой муж ждал вас как освободителей... А вы принесли ему смерть).
Тот, ответил по-немецки и слова его Миша запомнил на всю жизнь:
— Was können Sie tun, Madam: Jede Nation ist auf Eisen und Blut gegründet. Und wir Finnen sind da keine Ausnahme (Что ж поделаешь, мадам: любая нация создаётся на железе и крови. И мы, финны, в этом правиле не исключение).
Задумчиво:
— Ja mitä tehdä kanssasi (А с вами то, что делать)?
Затем видно уловив волчий мишкин взгляд и, обернувшись к унтер-офицеру:
— Nämä yhdessä kaikkien kanssa. He selvittävät sen siellä (Этих вместе со всеми. Там разберутся).
И Мишку с матерью и сестрой «взяли под караул», отведя на небольшую площадь, куда стали собирать арестованных.
* * *
Меж тем солдаты сбивая со стен таблички с русским названием улицы и рассыпались по домам, прикладами взламывая двери в квартиры. Иногда там слышались выстрелы, но чаше оттуда выводили перепуганных, потерявшихся людей.
Большинство из них были Мише известны. И далеко не все из них были «рюсся» — русскими. И тем более — «красных» среди них не могло быть априори, ибо это был квартал для людей состоятельных.
Первым из квартиры госпожи Иды Уотинен вывели военного инженера снимающего у неё две комнаты с кухней и, не так давно ставшего украинцем.
— Господин офицер, я не русский!
— Откуда ты?
— С Украины.
Подумав, тот покачал головой:
— Что такое Россия — я знаю. Что такое Украина — нет.
И украинца мощным пинком присоединили к уже арестованным русским и нерусским.
Инородец, включая того, чьи предки веками жили на этой земле, стал теперь «воплощением зла», причиной бедствий, подстрекателем. Не было существенной разницы, кто этот «не финн» по национальности — русский, украинец, еврей или поляк, он все равно выступал под обобщающим и уничижительным прозвищем «рюсся».
Затем вывели портного Абрама Вайнера — назойливо предлагавшему офицеру деньги за своё освобождение, но за это — лишь схлопотавшему прикладом под дых от одного из егерей.
Затем, к ним присоединился пономарь выборгской римско-католической церкви7 и зять приходского священника Станислав Закревский — который, правда, когда-то был офицером Российской армии.
Фриц Адольф Тикленек — производитель пианино из Лифляндии, до этого отсидевший неделю в тюрьме у большевиков и буквально накануне оттуда освобождённый.
Сюда же привели и двух единственных в Выборге итальянцев — Джузеппе Кордани и Джованни Масога.
Были ещё два брата-эстонца с труднопроизносимой для Мишки фамилией и бывшие чиновники Арнольд Альбрехт и Александр Гобель.
И только затем пошли «чистокровные» русские, первым из которых был двадцатилетний Иван Холм, учащийся Петербургской духовной семинарии.
Задерживали целыми семьями, вне зависимости от социального положения.
Купец Глеб Наумов и рабочий-стеклорез Зиновий Богданов с жёнами и сыновьями… Четверо учащихся выборгской русской реальной школы: Эдвард Кривицкий, Павел Ряшев, Павел Горностаев и Николай Страшников с отцами-разночинцами.
Если родственники просили за задержанных, то они оказывались в том же положении.
Рабочий-железнодорожник Андрей Николаев… У него жена — финка и уже двое малолетних детей, но это не помогло — а наоборот усугубило: грязно обозвав, егеря её самым грубым образом впихнули в общую толпу задержанных.
Пару юношей в студенческой форме — братьев-близнецов Григория, Андрея и Петра Михайловых. Их мать в слезах шла за ними, крестилась, божилась что они не участвовали в Красной гвардии… Тогда её прикладами впихнули в общую толпу.
Вскоре в толпе оказались Мишкины сверстники, почему-то оказавшиеся без родителей — двенадцатилетний Сергей Леонтьев, тринадцатилетний Александр Чубиков и четырнадцатилетний Николай Гаврилов, сын рабочего.
За бывшими офицерами Русской императорской армии буквально охотились!
Поручик Евгений Некрашин — последний кто добивался благосклонности у его сестры, капитаны Климов и Михеев, подполковник Высоких. Все трое были «в цивильном», поэтому их сразу не убили.
А вот других…
Мужчину в военной фуражке, сразу же по приказу офицера солдаты завели во двор… Раздалось три выстрела и палачи смеясь вернулись.
Та же участь ожидала сыновей полковника Булацеля — пятнадцатилетнего Николая и тринадцатилетнего Вольдемара, задержанных в черных куртках с позолоченными пуговицами. Горячие отважные сердца, они собирались бежать на Дон, к Каледину…
Но были расстреляны в подворотне.
Владимира Петрова — седого старика в полной военной форме русского полковника (видимо так же как мишкин отец поджидающего «освободителей») пристрелил из пистолета лично офицер командующий этим отрядов финской армии. Его внучка — одногодка мишкиной сестры, плакала, умоляла, вешалась на шею, пыталась поцеловать…
Но тот сделал это.
И затем приказал своим подчинённым присоединить девушку к остальным задержанным, что те и с удовольствием проделали.
Этот же офицер убил и инженера Александра Колпинского, который был ярым противником большевизма и за это практически всю зиму провёл тюрьме. Перед приходом белофиннов, он был выборгскими красногвардейцами освобожден, попав из «огня в полымя». Видя какой беспредел творится, он сказал:
— Мы все время желали вам успеха в борьбе, а вы оказывается убиваете невинных людей.
За что был немедленно застрелен.
Незнакомого пожилого мужчину с длинной бородой и в русской рубахе с красивым орнаментом из вышивки спереди и в широких сине зеленых брюках и сапогах — долго и остервенело избивали, пока у него не образовалось красное от крови пятно на груди и затем прикололи лежащего штыком.
При Мишке был отпущен лишь выборгский табакоторговец Дерябин.
Рисунок 10. Выборг, 1918 год. Русских ведут на расстрел.
Когда тот увидел, что здесь творится и, понял что его не ждёт ничего хорошего, то истошно закричал:
— Не убивайте меня! Я не виновен. Я не помогал красным. У меня есть свидетели. Спросите у них…
И начал перечислять финские имена.
Вдруг один из офицеров прервал его речь:
— Скажите, Тиайнен вас знает?
— Да, он знает меня! Он знает меня! Разумеется. Он очень хорошо меня знает.
— Расскажите, какой он из себя.
После подробного рассказа, белогвардейцы начали разговаривать между собой по-фински, после чего дали Дерябину бумагу:
— Вот вам проходная карточка на Валкеасаари. Вам нужно уехать из Выборга самое позднее сегодня вечером. Всё, Вы можете идти.
Остальных построили в колонну и куда-то повели через весь город, по дороге присоединяя всё новых и новых бедолаг: трёх православных священников поставленных во главе колонны, еврей — владелец магазина одежды на улице Черных братьев… Кучер инженерного управления Кучарин, банковский комиссар Борисов, директор продовольственного магазина Антоновский…
На одном из перекрёстков к их колонне устремился некто с веткой лапника на шапке8 и, пьяно водя стволом винтовки прокричал:
— Кто здесь рюсся? Я сегодня хочу убить хоть одного рюсся!
Все благоразумно молчали и лишь один шедший неподалёку от Миши юноша лет шестнадцати, в отчаянии распахнул грудь тужурки:
— Здесь есть один русский, стреляйте!
Выстрел и отважный юноша упал навзничь истекая кровью и, больше уже не поднялся…
Прошли колонной по Александровской улице к Выборгскому вокзалу, где к ним стали присоединять целыми группами.
Большую группу русских чиновников телефонной сети и телеграфа, по их словам не так давно прибывших в Выборг из Петрограда… Группа из сорока с чем-то советских чиновников из «Ликвидационного управления Выборгской крепости», не уехавших в Петроград при приближении белогвардейцев, а видимо решивших видать остаться в «свободном мире».
В городе было множество военных складов и следовательно — охранников в форме при этих складах… Финские егеря ловили их повсюду и, если не расстреливали на месте, то присоединяли к общей колонне.
Порядком ста пятидесяти пленных красногвардейцев, среди которых были и женщины… Всего здесь к полудню собрали более четырёхсот человек.
* * *
По прошествии сравнительно короткого времени, откуда-то на перрон вокзала принесли длинный стол за который уселись несколько офицеров в серой форме и штатских. Задержанных по одному подводили к столу и, задавали один единственный вопрос:
— Puhutko suomea (ты говоришь по-фински)?
Если им отвечали:
— Kyllä, puhun suomea (да, я говорю по-фински).
Тогда требовали предъявить документы, следовала короткая беседа и чаше всего человека отпускали восвояси…
Но ежели задержанный не понимал финского языка, то:
— Приговариваетесь к смертной казни.
Никакие возражения, мольбы в расчёт не принимались: приговорённых хватали и грубо тащили в здание вокзала. Были попытки подкупить, просьбы проявить христианское милосердие, разжалобить этих нелюдей на коленях…
Бесполезно!
Один из заключенных попытался сбежать, но не успел сделать и десятка шагов, как его застрелили в спину.
Возможно их семью отпустили бы, когда баронесса Елизавета фон Бистром, с гордо поднятой головой заговорила с финскими офицерами по-французски…
По крайней мере Мишке так показалось.
…Но офицер командовавший их задержанием, что-то шепнул на ухо главе этого судилища и, тот сухо:
— Hélas, madame... Mais je ne peux rien faire pour vous (Увы, мадам… Но я ничего не могу для вас сделать).
Та, ломая в отчаянии руки:
— Seigneur! Vous avez déjà tué le père de mes enfants... N'est-ce pas suffisant (Господа! Вы уже убили отца моих детей… Неужели этого вам недостаточно)?
Председатель трибунала, или как его там назвать, не глядя на неё кивнул своим подручным и, в мгновение ока подскочив, два егеря ловко схватив под руки, потащили женщину к остальным бедолагам. До самых дверей она кричала, отчаянно пытаясь спасти хоть кого-то из своих детей:
— Миша! Скажи им, что ты говоришь по-фински! Господа! Мой сын говорит по-фински, не убивайте его! Миша…
Но его сестра Софья, так и не отошедшая после смерти отца — так дрожала, так прижалась к нему и умоляюще смотрела в глаза:
«Не бросай меня одну»!
Поэтому когда их не смогши рассоединить, подвели к столу и, спросили:
— Puhutko suomea…?
Он и слова не мог сказать, даже если бы спросили что-нибудь по-русски.
— …Понятно. Оба проговариваетесь к расстрелу.
Сестра вдруг ожив, сделала последнюю попытку спастись. Упав на колени, она молитвенно сложив руки:
— За что? Я так мало прожила и не успела сделать никому ничего плохого…
Но её с Мишей, уже грубо схватив:
— Пришло время умирать, рюсся!
Потащили в том же направлении, что и других обречённых на смерть.
* * *
Весь «судебный процесс» длился около полутора часов, в течении которых Миша, его мать и сестра сидели молча, тесно прижавшись друг к другу… Женщины молились, а он пребывал в каком-то странном оцепенении… Как будто не веря в реальность происходящего… Во второй половине дня, примерно в 15 часов, дверь открылась и в неё громко прорычали команду:
Рисунок 11. Выборгский замок, 1918 год. Места массовых убийств русских.
— Все русские на выход!
Собранных на Выборгском вокзале русских вывели и построив в колонну, заставили маршировать в сторону Выборгского замка (Крепость Корон Санкт-Анна)9.
Прибыв на место, приговорённых расставили между валами в четыре ряда по двадцать человек у Фридрихсгамских ворот. Первую группу русских финны прикладами загнали в ров, а сами встав сверху на валу — вразнобой выстрелили из винтовок… Командовавший расстрелом офицер — высокий, статный, с умным красивым лицом — по-фински отругал солдат за то, что ни не умеют стрелять залпом, а затем спустившись в ров — сам добил из пистолета уцелевших и раненых.
Затем «процесс повторился… Ещё и ещё… После третьей партии, офицер не стал спускаться в ров добивать раненных, а приказал своим палачам в серой форме бросать туда гранаты.
Когда настала очередь Мишки и его семьи, он как бы уже умер… По крайней мере, сам он так оценивал своё состояние. Поэтому, как бы со стороны, не только безучастно и пожалуй даже с любопытством, он рассматривал с высоты вала то, что находилось внизу — во рву.
Зрелище было неописуемо ужасно!
Стены валов были окрашены запекшейся кровью, а всё что было между ними — превратилась в кровавое месиво. Большая груда окровавленных растерзанных трупов в несколько слоёв, бывшие когда-то людьми разных национальностей и вероисповеданий, нищими бродягами и обеспеченными джентльменами, гражданскими лицами и военными, русскими женщинами — женами финнов и русскими мужчинами — мужьями финских женщин, старцами преклонных лет — которым и, так осталось жить всего ничего и юнцами — которым ещё бы жить и жить… Кто-то из них лежал на спине, раскинув руки и ноги, кто на животе. Одни лежали на боку, обняв соседа, у других были видны только ноги, у третьих головы. У многих была проломлена голова, у некоторых и другие части тела. Одни страшно скрючились в предсмертной агонии, у других смерть была быстрой и лёгкой…
…Вдруг, когда группу в которой находились Миша и его семья, уже спихивали прикладами в ров, раздалась громкая команда на немецком:
— Hör auf, hör sofort auf (стой, немедленно прекратить)!
Это было продублировано по-фински, после чего их вернули по ту сторону рва, где были живые, среди которых Мишкой были замечены были новые лица — несколько офицером в немецкой форме и…
— Wer von Ihnen ist Baron Bistroms Familie (кто из вас семья барона Бистрома)?
Однако опережая ответ, брат Александр — с белой повязкой на рукаве, уже бежал к ним:
— Ich habe sie gefunden, Herr Jernström (я нашёл их, господин Ернстрем)!
— Слава Богу, успел!
Обняв мать, рыдающую в истерике сестру и отрешённо-спокойного брата, он спросил поочередно заглядывая им в глаза:
— Я случайно узнал, от знакомого финна: «Твоих, мол, на вокзал повели…». А где отец?
Мать, сухо поджав губы, откровенно брезгливо смотря на его рукав:
— Твой отец убит. Не здесь — прямо у порога своего дома. Убит за то, что на нём был мундир русского офицера, а не «это»…
Тот, как-то виновато, как напаскудивший щенок посмотрев по сторонам:
— Пора отсюда уходить. Быстрее!
Когда они уже выходили в компании немецких и финских офицеров, услышали до смертной испарины знакомый голос командующего массовым убийством10:
— No, nousi ylös, suut auki? Me jatkamme (ну что встали, рты разинули? Продолжаем).
И через какое-то время — залп…
* * *
Когда они вышли из Фридрихсгамских ворот замка, офицеры с ними коротко распрощались и, сухо откланявшись удались на автомобиле. Как Александр не просил, но сопровождающих из солдат им не дали… Поэтому каждый раз встречая финский патруль, Александр был вынужден предъявлять какие-то бумаги, на всякий случай стараясь не раскрывать рот. На все возникшие к их компании вопросы отвечал Миша:
— Veljeni oli shokissa sodassa, ja äitini ja sisareni olivat turtuneita surusta, kun isäni tappoivat rosvot (Мой брат был контужен на войне, а мать и сестра онемели от горя, когда отца убили бандиты).
Труп барона фон Бистрома Константина Анатольевича так и валялся на улице перед самым парадным крыльцом их особняка… Но уже без мундира и сапог.
Увидев его, сестра разрыдалась:
— Mon pauvre papa (мой бедный папочка)… За что они тебя так? За что они так всех нас?
Софии вновь стало дурно и мать повела её в дом. Александр и Михаил же, затащили неожиданно-тяжёлое тело отца в дровяник, где с большим трудом водрузили на бывший там старый стол, который не успели сжечь за зиму. Накрыли чем попадя, чтоб крысы не добрались до тела и присели перекурить-передохнуть.
Смотря на курящего старшего брата, Миша спросил:
— Саша! Почему они убивают всех русских офицеров? Ведь те тоже против «красных»?
Александр ответил ничего не знающим вздохом и невнятным бормотанием:
— Эх, если бы знать, что так всё получиться…
И тогда Миша задал второй вопрос:
— А почему тогда тебя финны не только не убили, но и помогли спасти семью?
И тогда того, что называется — «прорвало»:
— Я состоял в организации «Петербургский финский комитет». Мы шпионили за финской Красной гвардией, вели пропаганду, организовывали акты саботажа… Но главное: имея хорошие связи среди бывших царских офицеров, ныне служащих Советам, мы закупали в Петрограде оружие и через итальянского консула передавали его щюцкору11… Нам даже как-то раз удалось достать пять самолётов и нанять столько же пилотов для них!
Помрачнев ликом:
— На двадцать четвёртое апреля планировалось восстание выборгского щюцкора, в который входила и группа русских офицеров, которую организовал и возглавлял я. В преддверии общего наступления белофинской армии на Выборг, мы должны был захватить укрепления и артиллерийские орудия на Паттеринмяки. Красные оставили там совсем немного сил для их прикрытия, поэтому такое было вполне реально. Затем из захваченных пушек согласно плану, мы должны были ударить Красной гвардии в спину…
Александр замолчал, потом закурил ещё одну папиросу и продолжил, глядя куда-то в сторону:
— Но в своих планах я не учёл того, что русский офицер в своей основной массе — боек в речах и труслив в деле… Это ещё во время войны с немцами заметил: в тылу рестораны полны красующихся перед дамами «героев» в золотых погонах, а на фронте ротами и даже батальонами командуют полуграмотные унтеры или в лучшем случае — прапорщики из бывших студентов, заражённые анархизмом ещё до призыва в армию.
Скомкав в руках мундштук папиросы, горячо, почти крича, глядя Мишке в глаза:
— Сколько тысяч офицеров было в Петрограде? Да как бы — не сто тысяч, не считая чиновников! Сколько из них в Октябре оказали вооружённое сопротивление большевикам? Да если бы хотя бы две-три тысячи из них вышли на улицу, хотя бы с одними револьверами в руках… Они бы за неделю разогнали эту не знающую дисциплины щваль!
Сломав пару папирос, трясущимися руками прикурил третью и успокаиваясь от глубоких затяжек:
— В Москве, где офицеров было не меньше и, даже такой известный генерал — как Брусилов, в декабре шли довольно упорные и кровопролитные бои… Кто сражался против красных на баррикадах? Жалкая кучка юнкеров, ещё не ставших офицерами… Остальные, трусливо поджали хвост и ждали, чем всё это закончится… Когда придёт кто-то и даст им «свободу», чтоб они могли и дальше болтать про патриотизм.
Уронив голову на подставленные ладони:
— Точно такая же история произошла буквально только-то в Выборге. Хотя накануне все привлечённые мной в организацию офицеры горячо клялись, в означенный час в Офицерский клуб не явился… Никто!
— Выборгскому шюцкору всё же удалось захватить те орудия, но никто из финнов не мог стрелять их них. Я сделал всё, что смог, но в результате этого предательства, наступающие финские егеря понесли очень тяжёлые по их понятиям потери — пятьдесят человек только убитыми. Когда командир первого егерского полка подполковник Эрик Ернстрем узнал кому он этим потерям обязан, он пришёл в бешенство и приказал не щадить русских офицеров. Меня самого, без всякого разбирательства чуть не постигла та же участь, если бы не бывший при финнах немецкий офицер, которому я смог объяснить случившееся и доказать свою невиновность.
Миша, после недолгого молчания:
— Убивали не только русских офицеров… Мы например, с твоей мамой и сестрой — никак не похожи на них.
Тот, горестно вздохнув и беспомощно разведя руками:
— Инициатива снизу! Когда приказ подполковника дошёл до нижестоящих чинов, его поняли как приказ убивать всех русских подряд и охотно стали его выполнять. Такое на войне очень часто случается, брат. Наши казаки в Галиции были ничем не лучше этих финских егерей, когда выполняли приказ Великого князя Николая Николаевича-Младшего об выселение евреев за «Черту оседлости».
Когда поднялись наверх и уселись за наскоро накрытый очень бедный стол, состоящий из недоеденного утром завтрака, Александр — оказавшийся теперь главой семьи, стал строить планы на будущее:
— Отец, да упокой Господь его душу, сказал: «У нас нет больше России». Но у нас — у фон Бистромов, кроме фамильной чести есть «Vaterland». Когда здесь всё успокоится, похороним отца, попробуем продать дом и навсегда уедем в Германию… Мне обещали помочь.
Затем, угрожающе куда-то вдаль сквозь стену смотря:
— И когда-нибудь мы вернёмся и рассчитаемся за предательство!
Как понял Миша, он считал виновными во всём произошедшем не финнов, а тех русских — которые не пришли на помощь белым финнам, в их войне против красных финнов.
Но возражать не стал, ибо в политике мало что соображал. Можно даже сказать — не соображал совсем.
Уже был довольно поздний вечер, поэтому поужинав недоеденным утром завтраком, они разошлись по своим комнатам и улеглись спать…
* * *
Но не нами было сказано: хочешь рассмешить Бога — расскажи про свои планы!
Не успел Миша заснуть, как снизу послышались сильные стуки в дверь и дикие крики:
— Avaa tai murrataan ovi (откройте, иначе выломаем дверь)!
Если бы Александр подождал Мишу, то может быть всё и обошлось… Но он схватил свои бумаги и пошёл открывать сам и, это было его последней ошибкой в этой жизни. Мало того, он не захватил бывший при нём «Браунинг», что сделало конец его жизни таким бесславным и мучительным…
Ворвавшиеся в их дом финны не были егерями — это были партизаны из полка Каяни12, производящие как бы сейчас сказали — «жёсткую зачистку» городских кварталов. Ну и заодно искавшие чем поживиться, ибо война и грабёж — явления сопутствующие.
Их было шесть человек во главе с весьма импозантно выглядевшем типом в немецкой «рогатой» каске, очках и сером цивильном костюме с партизанской лентой через плечо. В руках он держал гранату с деревянной ручкой и громким голосом отдавал команды. Войдя в дом, партизаны бывшие уже изрядно «под хмельком» — разговаривали между собой и смеялись, показывали друг другу на висящие на стенах картины, предметы меблировки и кривлялись перед зеркалами.
Рисунок 12. В отличии от легко забывающих своих мёртвых, не имеющих исторической памяти русских, финны хорошо помнят свою историю. На фото: современные финские реконструкторы «переигрывают» Выборгскую резню 1918 года.
Сперва внимательно разглядев его сапоги и проигнорировав предъявленные документы, импозантный мужчина с гранатой спросил Александра:
— Kuka sinä olet (ты кто такой)? Рюсся?
Не получив ответа, задал уже знакомый до боли вопрос:
— Puhutko suomea?
В ответ, Александр тыча пальцев в подпись на документе:
— У меня пропуск от самого господина подполковника Эрика Ернстрема!
Услышав русскую речь, главный партизан начал свекольно багроветь от ярости и переложив гранату в левую руку, правой вынул из кармана револьвер.
К этому времени Миша успел одеться и спуститься вниз. Увидев происходящее, он бросился выручить Александра и заслонив того грудью:
— Herra upseeri! Veljeni oli Viipurin Shutskorissa. Hän auttoi sinua punaisia vastaan. (Господин офицер! Мой брат состоял в Выборгском шюцкоре. Он помогал вам против красных).
Однако, это не произвело впечатление, а лишь усугубило ситуацию. Один из партизан, насмешливо:
— Kuulin kuinka venäläiset "auttoivat" Viipurin shutskoreja. Näiden pettureiden takia monet kaverimme kuolivat (Слышал я как русские "помогали" Выборгскому шюцкору. Из-за этих предателей погибло много наших парней).
Ещё раз посмотрев на сапоги Александра, главный партизан плотоядно облизнулся:
— Armeijan valkoiset naiset eivät antaneet meidän leikkimään kunnolla tänä iltapäivänä. Mutta yö on puolueen aikaa! Tavoitammeko kaverit? (Эти белоручки из армии не дали нам сегодня днём порезвиться как следует. Но ночь — партизанское время! Наверстаем, парни?).
Ответом ему был пьяный одобрительный рёв, примерно такого содержания:
— "Ryussyun" tappaminen on hänelle liian vähän (Убить "рюссю" — этого слишком мало для него)!
В это время сверху раздался пронзительный девичий визг, полный смертного ужаса: кто-то из партизан добрался до девичьей.
Все невольно обернулись в ту сторону:
— Ja täällä on myös tyttöjä (А здесь оказывается и девки есть)!
Воспользовавшись моментом, оттолкнув младшего брата, Александр с безумной отчаянностью бросился на главного партизана пытаясь завладеть его револьвером. Упав от его толчка на пол, Миша тут же соскочил на ноги, с целью помочь… Последнее, что он услышал — истошный крик матери:
— Звери, что вы делаете…!
Прерванное громким мужским басом:
— Kyllä, ota rauhallisesti, vanha nainen (Да уймите же наконец, старуху)!
Но тут в его голове как будто что-то взорвалось. Чернота. Всё. Миша умер. Миши больше нет…
Notes
[
←1
]
Офицеры Отдельного корпуса пограничной стражи имели числились по кавалерии Российской императорской армии и, следовательно имели соответствующие чины.
[
←2
]
Отдельный корпус пограничной стражи подчинялся Министерству финансов, руководитель которого был Шефом корпуса,
[
←3
]
До революции 1917 г. в России было очень популярно детское ружьё «Монте-Кристо» под так называемый 22-х калиберный (5,56 мм), «Патрон Флобера (в англоязычных странах более известны как .22 CB Cap или .22 BB Cap) — разновидность патронов кольцевого воспламенения, в которых отсутствует пороховой заряд, а роль метательного вещества выполняет капсюльный состав».
Сфера применения этого оружия:
1. Для приобретения навыков стрельбы из огнестрельного оружия.
2. Для спортивно-развлекательной стрельбы на очень небольшие расстояния, часто в пределах комнаты. Именно из-за этого патрон Флобера называли ещё «патрон для комнатной стрельбы».
3. Для отстрела мелких грызунов.
[
←4
]
На самом деле, эти слова принадлежат историку Васили. Ключевскому: «И москаль, и хохол хитрые люди, и хитрость обоих выражается в притворстве. Но тот и другой притворяются по-своему: первый любит притворяться дураком, а второй умным...».
[
←5
]
Взятию Выборга предшествовал ожесточённый бой 27.04.1918 г. недалеко от Хави и Коликойнмяки. В штыковой атаке красных принимали участие, согласно воспоминаниям, «русские солдаты, были даже женщины, которые носили патроны. Бой длился до вечера, пока оставшиеся в живых красные не бежали».
[
←6
]
Все события описанные ниже — происходили на самом деле и найти их можно в открытых источниках… Если захотеть, конечно! Рекомендую Вестерлунд Ларс «Мы ждали вас, как освободителей, а вы принесли нам смерть...» https://www.litmir.me/bd/?b=202776&p=1). Почти все имена жертв Выборгской резни 1918 года — тоже подлинные, с небольшими вариациями по ходу сюжета, конечно.
[
←7
]
В 1918 г. было расстреляно 157 членов Выборгского русского прихода и 27 русских членов католического прихода.
[
←8
]
Финский партизан.
[
←9
]
Известно о трех наиболее крупных местах убийств. Самым значительным из них, в любом случае, является участок между валами перед Фридрихсгамскими воротами. Он расположен на территории укреплений, у дороги, ведущей в Хамину, примерно в 300 метрах на запад от Выборгского замка.
Второе крупное место расстрелов — это Хиекка.
Третье крупное место расстрелов — это «Выборгский лагерь для военнопленных», представлявший собой казармы, используемые для содержания заключенных.
[
←10
]
Казни в Выборгском замке произвел по приказу адъютанта командующего егерями подполковника Эри, командир 9-го егерского батальона лейтенанта Эркки Парвиайнен, который из своего браунинга лично добивал в голову тех, кто не сразу умер.
[
←11
]
Шюцкор (с фин. Охранный корпус, Отряд самообороны) — существовавшая в 1917 — 1944 годах финляндская полувоенная (с 1940 года часть ВС страны) организация-ополчение.
[
←12
]
Партизанский полк Каяни (Kajaanin sissirykmentti) — отряд Шюцкора сформированный в одноимённом городе. Участвовал в крупных сражениях финской Гражданской войны и белом терроре после неё. Основным командиром формирования являлся Элья Рихтниеми, одним из бойцов — будущий президент Финляндии Урхо Кекконен.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
