Беглец

Олег Верещагин

БЕГЛЕЦ

Но небу, в которое рвётся с рук

души твоей глупый чиж,

важно, не как ты поклоны бьёшь,

а громко ль в двери стучишь.

Е.Сусоров. Томми.

ТРЕТЬЯ МИРОВАЯ ВОЙНА. 11 МАРТА.

США. КАЛИФОРНИЯ. ОКРЕСТНОСТИ ГОРОДА САЛИНАР.

Илья совершенно не помнил, как ему удалось бежать.

Если бы он стал думать, он бы не смог сбежать. Ему никогда раньше не приходилось ни от кого бегать, ни разу не приходилось спасаться, ни разу не приходилось прилагать усилий, чтобы защитить себя. Если бы он задумался над тем, что делать — он бы никогда не посмел.

Но, к счастью, он не думал. Последнее, что он помнил — это щель в тенте грузовика, себя, сидящего совсем рядом с этой щелью, громкий стрёкот брезента под ветром, мысль, что в эту щель можно протиснуться, потом — торможение машины, ощущаемое всем телом... и то, как щель становится ближе, как его руки — словно видимые со стороны — с усилием раздёргивают брезент и он вываливается в солнечный мир...

...До того были сутки сплошного ада. Ещё более страшного от того, что он ничего не понимал. Из тринадцати лет своей жизни Илья пять прожил в США и за эти пять лет только два раза был в России, у бабушки. Нет, он считал себя русским, но с Россией никак себя не ассоциировал и даже подумать не мог, что "операция ООН", про которую столько твердили вокруг, может как-то сказаться на их семье. Ни папа, ни мама никогда не занимались никакой политикой — ни в России, ни тут, в США. Даже когда началась эта самая "операция", Саблины, хотя и говорили о происходящем довольно часто, но именно как о происходящем в совершенно чужой стране и с абсолютно посторонними людьми.

Илья иногда сомневался в том, что твердили с экрана телевизора и даже в том, чем был просто-таки запружен Интернет, в котором он бывал куда чаще и которому верил намного больше. Он всё-таки родился и прожил в России восемь лет, да и потом бывал в России — и не мог поверить, что те самые люди, которые жили по соседству с бабушкой, вдруг превратились в зверей, стали убивать евреев, загонять в концлагеря всех, кто не русский, подвергать пыткам попавших к ним в руки сотрудников миссий ООН, бомбить и обстреливать ракетами города в соседних странах... Но с другой стороны, на уроках истории в школе мисс Альхерсито упоминала, что такое коллективное сумасшествие характерно для патерналистических авторитарных цивилизаций, где нивелирована ценность личности и преследуется любое инакомыслие. Например, вот те же немцы жили себе жили, а потом начали убивать евреев и афрогерманцев. Почему бы и с русскими не произойти такому?

Он даже хотел бабушке написать и спросить, как там и что, чтобы выяснить всё до конца, но мыла у неё не было, а бумажные письма Илья никогда в жизни никому не посылал и не был уверен, что такое письмо вообще дойдёт. А самому разобраться было трудно, ICANN (1.) жёстко блокировал и резал информацию. На те же русские сайты можно было попасть лишь выборочно — туда, где массово приветствовали операцию ООН и ждали "падения режима". Но ясно было, что не все русские так думают, иначе операция закончилась бы сразу.

1. ICANN (Internet Corporation for Assigned Names and Numbers) — подразделение Американского департамента торговли, контролирующее Интернет в США.

Наверное, все эти препоны можно было бы обойти, но особого интереса что-то досконально выяснять всё-таки, если честно, не было. В жизни хватало и других дел, а в элитной школе — практически единственном месте, где Илья бывал без родителей — никто не вспоминал, что он русский. Такие разговоры в школьных стенах вообще строго пресекались, потому что все вокруг были американцами, а какие-то национальности — это тоже пережиток прошлого. Разнообразие должно быть в другом — в многочисленных гранях мобильной человеческой личности, свободно выбирающей любой путь в жизни и любой способ самовыражения. Класс Ильи, например, гордился тем, что в нём есть представители всех семи гендеров и почти все учащиеся получают дополнительные баллы за активное участие в работе школьных секций "Гринписа", BLM и ЛБГТ. Это даже для самого свободного штата США были отличные показатели. Трое одноклассников Ильи принимали блокираторы полового созревания, готовясь к смене пола...

...В тот день он вернулся из школы, как обычно, на автобусе. Отец уже был дома, видимо, только что вошёл, мама встречала его, держа на руках четырёхлетнюю Машку, которую тут вообще-то называли "Мэри", но дома всё же чаще — "Маша". Завтра была суббота, они собирались проехаться по магазинам, а сегодня — полностью свободный вечер.

Илья поднялся к себе, наверх, по пути раздёргивая галстук формы — у них в школе была форма, точней, всегда нужно было носить галстук. Непонятно, зачем... Бросив рюкзак на кровать, он мимоходом, переодеваясь, включил компьютер, ногой выдвинул из-под стола тапки... У Саблиных разувались внизу, у входных дверей, по дому было не принято ходить в обуви — одно из немногих отличий семьи от "коренных американцев".

Влезая в майку, он, просунув одну руку, подёргал мышкой, пробегая по новостям музыкальных сайтов. И вдруг из колонок словно плеснуло — на русском, под гитару:

— Ведь если ты — дурак, то это навсегда, не выдумаешь заново

Ни детского сна, ни пары гранат, ни солнышка, склоняющегося к воде,

Так где ж ты, серый волк — последняя звезда созвездия Иванова?

У чёрного хребта ни пули, ни креста — лишь слезы, замерзающие в бороде.

А серый волк зажат в кольце собак, он рвётся, клочья шкуры оставляя на снегу,

Кричит: "Держись, царевич, им меня не взять, держись, Ванек! Я отобьюсь и прибегу!

Нас будет ждать драккар на рейде и янтарный пирс Валгаллы, светел и неколебим —

Но только через танец на снегу, багровый Вальс Гемоглобин".

Илья не успел вслушаться — внизу вдруг что-то грохнуло, послышались голоса, даже крики, снова непонятный шум. Он не испугался — скорей удивился и, окликая "ма, па?!", вышел из комнаты на лестничную площадку.

И замер.

Внизу, в холле, было полно чужих людей.

Сперва ему показалось, что это полицейские и он снова удивился, не испугался — Саблины жили в благополучном районе, тут практически никогда ничего не случалось. Но потом на спине одной из чёрных фигур — она обыскивала стоящего у стены (с руками на голове, лбом в эту самую стену) отца — он увидел аббревиатуру, которую учили в школе: "Федеральное Агентство по оказанию помощи населению и управлению в чрезвычайных ситуациях". Мама что-то протестующе выкрикивала, прижимая к себе плачущую сестрёнку... Илье надо было бежать — в свою комнату, а оттуда через окно. Но он такого и помыслить не мог, он сбежал по ступенькам вниз и крикнул:

— Что вы делаете?!

Больше он не видел никого из близких...

...Его тоже обыскали — на улице, около небольшого фургона, в котором кто-то плакал. Обыскали так, что он впал в ступор от боли, стыда и ужаса — сперва раздели, потом голого поставили в ту же позу, что и отца, только возле фургона, а потом...

... — За чтоооооооо?!.

...В фургоне было ещё пятеро — трое мальчишек и две девчонки 8-15 лет. Илья сжался в углу на скамейке — в слезах, с колотящимся в горле сердцем. Одежду ему так и не вернули, и то, что остальные были одеты, полностью его раздавило.

Их везли несколько часов — без объяснений, без воды, хорошо ещё, в фургоне был кондиционер. Никто не пытался говорить, что-то рассказывать, о чём-то спрашивать остальных, только младшая из девочек, лет десяти, то и дело начинала плакать. Её никто не утешал, каждый словно бы окуклился своим ужасом. Куда привезли в конце концов — было неясно, всех выгрузили из фургона прямо в каком-то коридоре, где одежду отобрали уже у всех, а оттуда прогнали девчонок налево, мальчишек направо, в двери, за которыми в серых больших помещениях с высокими потолками проходил короткий медосмотр со снятием биометрии и выдавали оранжевые пронумерованные комбинезоны и шлёпанцы. Тех, кого одели таким образом — Илье показалось, что вокруг не меньше сотни пришибленных, онемелых мальчишек, лишь некоторые из которых плакали, остальные молчали и двигались, как во сне — выводили наружу в ещё один коридор и грузили в заезжавшие тоже прямо туда армейские грузовики. Илья помнил, что вдоль скамеек там тянулись цепи с браслетами, но, видимо, грузившие спешили и никого не приковывали.

Это его и спасло. Может быть, только его...

...Мир вокруг напоминал компьютерную игру. И сам Илья был компьютерной фигуркой, которую движет по игровым уровням какой-то незримый и неощущаемый игрок — к счастью, опытный. Может быть, это на самом деле был сон, ему пару раз снились такие — где он оказывался в компьютерной игре. И, когда он после долгого слепого бега сорвался куда-то (в конце короткого полёта вспыхнула боль сразу в нескольких местах) и, вскочив, увидел впереди смутный чёрный диск, то понял, что это финиш, гейм овер. Рванулся в эту черноту — и дальше уже не было ничего. Не было и спасительного пробуждения, но мальчишка, к счастью, не мог осознать и этого — в той бездне забытья, в которую согласно провалились его истощённые до предела разум и тело.

* * *

— Ты просто зассал.

— Да ни фига.

— Ты зассал и ты ссыкло.

— Ни фига, тебе говорю.

— Тогда полезай.

— Почему я первый?

— Потому что только ссыкло так спрашивает.

— Я не ссыкло.

Этот содержательный разговор вели двое мальчишек, стоявших недалеко от гостеприимно-загадочно чернеющего зева трубы ливневой канализации. Вокруг было тихо, лишь вдалеке непрестанно-монотонно гудела автострада. Заросший сухим, но уже украсившимся звёздочками весенних первоцветов колючим кустарником отбойник ещё тридцать лет назад был излюбленным местом игр местной ребятни, но в последние лет пятнадцать тут редко кто появлялся — у компьютеров и в торговых центрах хватало дел поинтересней. Поэтому казалось, что всё вокруг — и сухой кустарник, и чёрная труба, и жёлто-серые стены отбойника, и даже голубое весеннее небо — внимательно и удивлённо прислушиваются к человеческим голосам. На западе ярко, типично по-весеннему, синел залив Монтерей, до которого было мили три-четыре.

Мальчишкам было примерно лет по 12-13. Одетые совсем по-летнему, они щеголяли налокотниками и наколенниками, что и не удивительно — над краем отбойника виднелись их ярко раскрашенные велосипеды с разноцветными шлемами на рулях. Один — лохматый и рыжеволосый — был повыше и потощей, второй — с явной примесью латинской крови — черноволосый, но сероглазый. Именно он отрицал, что является ссыклом и сейчас подвёл черту:

— Я туда не полезу, но не потому, что я зассал, а потому что мы запросто заблудимся и нас будет искать полиция, а потом влетит. Сколько раз всем говорили, чтобы мы не совались в такие места. Лучше поедем, — и он передёрнул плечами, не добавив того, что уже было на языке: "А то мне кажется, что на нас кто-то смотрит!" Ему и правда так казалось, но сказать об этом — значило вызвать новую лавину насмешек.

— Тогда я полезу один, — рыжеволосый достал мобильник и включил камеру. Сделал несколько шагов к отбойнику, обернулся и бросил через плечо: — А ты можешь валить домой. Ссыкло.

Ещё его отец добавил бы "девочка". Но в школе строго внушали, что унижение по гендерному признаку — это преступление. Поэтому рыжий ограничился "ссыклом".

— И свалю, — ответил неожиданно спокойно черноволосый. — Я как раз собирался посмотреть "ОНО", всяко интересней, чем ползать тут по колючкам.

При слове "ОНО" рыжеволосый вздрогнул и остановился. Бросил быстрый взгляд на чёрное отверстие, уже в шаге в глубину которого начиналась полная темнота. Черноволосый за его спиной гадко ухмыльнулся и шепнул тихо, но ядовито:

— Ссссссыклооо...

Но тут его прервал протяжный стон — тихий и отчётливый — донёсшийся из тьмы...

... — Давай рассуждать логично, — рыжеволосый, тяжело дыша, поставил на асфальт велосипедной дорожки ногу и оглянулся. Его пальцы судорожно тискали руль.

— Давай, — согласился черноволосый, едва не захлебнувшись этим коротким словом. Он пытался отдышаться от бешеной гонки — три мили от заброшенной ливневой системы до трассы они преодолели по грунтовке за шесть минут. Теперь и правда можно было рассуждать логично.

— Пеннивайза ведь по правде нет, — это был больше вопрос — кто-то ведь должен подтвердить истину, сделать её очевидной после того, что они услышали?!

— У-у, — решительно помотал головой, разбрызгивая пот, черноволосый. Икнул, сглотнул и подвёл итог: — Нету.

— Вообще всей этой херни — её же нет, — уже уверенней развивал свою мысль рыжеволосый. Темноволосый закивал и его товарищ подвёл итог: — Значит, там какой-то человек, и ему плохо.

— Или какой-то укурок, бухой, обширянный, а то и просто маньяк, — возразил черноволосый. — Какой нормальный человек там вообще может оказаться?

— Турист, — предположил рыжеволосый.

— У нас так-то вообще чэ-пэ, — напомнил черноволосый. — Какой ещё турист? Ну, если уж ты такой правильный, то давай полицию вызовем.

— Нет, — рыжеволосый окончательно перевёл дух. — Это к нам сразу вопросы — кто, где, почему не в школе, почему без родителей. Тем более, что чэ-пэ. Я всё-таки съезжу и гляну.

— Я с тобой не поеду! — крикнул вслед уже начавшему крутить педали приятелю черноволосый. Но на этот раз тот не оглянулся и не остановился.

И черноволосый, вздохнув и ругнувшись, медленно поехал следом...

...Велосипеды они снова оставили на прежнем месте и, помедлив, стали спускаться, неотрывно глядя на чёрный слегка подрезанный понизу круг входа. Нервы мальчишек были на пределе. Если бы какое-то чудовище и правда появилось из этой дыры, они бы перепугались, но — не удивились. Шорох машин по шоссе казался далёким и беспомощным — словно из другого мира, от которого они отрезаны тонкой, невидимой, но прочной гранью. Оттуда никакой помощи быть не могло. И не будет, в случае чего.

— Давай не полезем, — с настоящим отчаяньем сказал черноволосый. — Ну погоди, давай не... чччччёрт!

Рыжеволосый — молча, с упрямым выражением на лице — спрыгнул в отбойник. Удержался на ногах. Если бы он посмотрел вверх, его приятель снова сделал бы попытку воззвать к разуму, но он не сделал это — и черноволосый спрыгнул следом.

Стоя в нескольких шагах от дыры, они прислушивались. Стоны не повторялись. Но оба улавливали что-то, похожее на дыхание. В темноте не блестели клыки, не открывались горящие красным светом глаза, а в самом дыхании не было никакой угрозы. Если оно не было обманкой, шуткой напряжённых нервов и слуха, но принадлежало оно, видимо, небольшому существу.

Переглянувшись, мальчишки включили телефоны в режим фонариков. Внутрь они посветить далеко не осмеливались и какое-то время переминались у входа, не решаясь сделать ещё несколько самых важных шагов. Но тут... стон повторился.

И страх почти исчез. Нет, никакое чудовище не могло так стонать. Тем более, что их вообще не бывает.