Мои воспоминания о днях гражданской войны с Адмиралом Колчаком и еже с ним

Мои воспоминания

О днях гражданской войны с Адмиралом Колчаком и еже с ним

[Сыроедин]

[7/VII-1926] [13]

Было тихое морозное утро 24/XII-18. Когда мы проснулись в стенах Александровской больницы г. Перми, и по обыкновению как всегда проздравили друг-друга с добрым утром, т-к проздравление это происходило у нас промеж себя каждое утро потому, что в течении 1.5 месячной нашей болезни мы, кроме сестры, ухаживающей за нами, не кого не встречали, да одного санитара, который изредка подходил к нашему окну что нибудь побалагурить.

Лёжа в одиночестве с тов. Мишей (фамилию я его запамятовал), мы всю жизнь неоднократно перебрали до каждой мелочи.

Барак наш был изолирован от всех больных потому, что мы с тов. Мишей были только двое больных Сибирской язвой, благодаря чего в период 1.5 месяцев мы не могли, кроме выше-указаннаго персонала б-цы поговорить не с кем, хотя и ходила ещё к нам Старшая Сестра делать уколы, но с ней не представлялось возможным поговорить потому, что после проведённаго вспрыскивания в язву становилось тяжело.

Газет мы не получали, писем от родных тоже не было, т-к наша местность была занята белыми. Курить хотелось до безконечности, но табачку не выдавали. И вот по обыкновению, как и всегда, умывшись, я подошёл к окну, что-бы посмотреть, как бегает прислуга б-цы по ограде таковой. Вдруг вижу санитара, оскребавшего снег, только что выпавший сегодняшней ночью. Я стал его манить к окну, чтобы попросить [13об] на одну папироску табачку, но стук мой был напрасен, т-к санитар меня не слышал. Я уже хотел помянуть "мать-его", как вдруг слышу: "Б-бух!" — батарейный выстрел, другой, третий. После этого наблюдавшаяся ранее мной цель присела в угол, после чего я стал стукать в раму так, что стёкла в таковой задребезжали. Между тем выстрелы поредели, и наш Санитар нехотя подошёл к окну. Я стал спрашивать, что это за выстрелы и от куда они? После чего Санитар сказал, что со ст. Пермь-Ія и что стреляют белые.

Не успел наш "информатор" информировать полностью, как вдруг выстрелы возобновились, и он сел в угол барака.

После этого мы с Мишей, не дожидаясь дальнейшего, бросились к выходной двери, но увы она была заперта, и в дежурной нашей сестры не оказалось. Что делать? Подойдя к комнате, окнами выходящими на улицу, мы также обнаружили её запертой. Тогда на спех выработался у нас план "Взломать замок", т-к в этой комнате находится наше обмундирование, при нём документы, и к тому-же видно на улицу. Задуманное было выполнено. Документы уничтожены, обмундирование на нас, но как выйти из барака?

Взглянув на улицу, мы заметили три фигуры всадников, вооружённые по кавалерийски — это была разведка белых. Что доказывало, это во первых их внутренний вид самих всадников, а второе это под ними кони, у которых хвосты были целы, что у наших Кавалеристов не практиковалось. После этого мы стали чувствовать себя, как "в ловушке", т-к до этого старшая сестра на нас смотрела с каким-то негодованием. И вот теперь, когда отсутствовал персонал, и дверь была заперта, а окна были с решётками, невольно стал наталкиваться вопрос о "ловушке".

Но... нет, вдруг дверь барака отворилась, и к нам вошла прежде [14] ухаживающая за нами сестра, которая первым долгом набросилась на нас с бранью: "Почему мы нарушили порядок б-цы, не желаем пройти через регистрацию об оставлении койки, и не получив разрешения от Врача об выздоровлении".

Не желая скандала (да ктому-же и идти-то не куда нельзя было, т-к по улице шла стрельба из пулемёта), мы решили пройти регистрацию и получить какой нибудь документ.

Зарегистрировавшись, мы получили коечной листок, в каковом было указано, что "Красно-Армеец, такого-то полка", с которым направляют к старшему Врачу. Что делать? Идём в приёмный покой.

Войдя в таковой, там был не разбираемый вопль и стон. Плакали мужчины, женщины и дети, по полу была кровь, в этой крови валялись раненые и белые, и красные, и местные жители, в том числе и дети.

Сдесь я впервые опять увидел погоны, после погон царских, но эти погоны были почему-то пришиты не официально, а на фальшивку. Видно при безвыходном положении, что-бы можно было сорвать их безследно и вообразить из себя рядового солдата.

Тут я опять вспомнил всю гнусность старой царской своры, на которую походила (как родная сестра) представшая сей-час пред нами белая "фальшивая" и трусливая офицерщина, едущая по прежнему на плечах рабочаго и крестьянина, а поэтому я не мог смотреть так равнодушно на всё сдесь происходившее (как нижний чин) и шепнул своему товарищу, что-бы куда нибудь отсюда уйти, — и мы спустились в нижний этаж на общую кухню.

Зная, что сегодня на нас порция так-же выписана, а время уже обед, то мы попросили нас покормить, от чего нам не было отказано.

Пообедав, мы походили по покоям этаго помещения и часа в 4 вновь поднялись в приёмный покой, теперь сдесь была тишина. [14об] раненые, видимо, были размещены по соответствующим местам. Только в одном углу какие-то "фрукты" (один монах и три в штатском платье) сидели в ожидании "Возстановления законной власти" в городе, которые, как потом выяснилось, работали на ст. Пермь в рабочей роте и при отступлении Кр. Армии были оставлены.

По выяснении мы с товарищем незаметно от этих суб"ектов имеющиеся у нас вещевые мешки положили за стенки диванов, стоявших в общем зале приёмной, а сами опять спустились в нижний этаж на кухню, где и дождались ужина.

После распределения ужина по больным нам было разрешено скоблить котлы от нагара — каши, чем мы так-же наполнили свои желудки — т.е. поужинали. А потом стали соображать о ночлеге.

Ночлег нами был избран там-же, где и были положены вещевые мешки, зная, что укрыться там будет можно не заметно для всех.

Поднявшись туда, мы застали сдесь тех-же "ожидающих", которые так-же хотят ночевать сдесь, и устроились на боковую, за исключением монаха, который стоял на коленях и читал какие-то молитвы.

Пролезши между диванами, мы улеглись хорошо, я слышал, как монах молился, но не мог не чего у него разобрать, кроме слов: "Царя давида и всю кротость его".

Часов в 12 ночи проезжая мимо этого покоя, разведка заехала погрется. Я так-же слышал, как они ругались, срывая со стен зала имевшиеся ещё портреты вождей, а потом "Рапорт" молящагося бати с Рекомендацией, что он монах с белых гор, привезённый сюда большевиками за то, что не хотел подчинятся их власти.

Но т-к приехавшие видимо не хотели много разговаривать с батей, то их разговор всё удалялся дальше и дальше к выходным дверям. [15] Что говорили они ещё у дверей, нам не было слышно, но только как они вышли совсем на улицу, мы услышали, как торжественно заговорили наши "одноквартирники". После чего мы с товарищем "обнаружились" и стали спрашивать монаха, о чём он говорил с приезжающими. Батя ответил, что ему приказали завтра явится к коменданту города 6-го участка, который может ему указать, где пока можно поместится до занятия его местности врем.правительством.

На беседу бати явилось несколько человек б-ной прислуги, из числа коих одна, по видимому Старшая дежурная сестра, первым долгом обратилась ко мне со словами шёпотом: "А вы кто будете кр-ец?" Я было сначала струхнул, что вот мол из-за любопытства какого-то водолаза влопался, но всё-же ответил так-же тихо: "Да".

После этого она спрашивает, что: "Один я или нет сдесь?". Я говорю, что: "Да, один". Тогда она попросила следовать мне за ней.

Спустившись в нижний этаж, где видимо помещается дневная дежурная прислуга б-цы, она приказала одной из прислуг подогреть самовар, дать мне сахару и хлеба.

По выполнении всего этого и после того, как Сестра сказала, что: "Надо этого товарища где-то на ночь укрыть, что-бы он не был в той среде и был-бы в безопасности", — я рекомендовал ей, что у меня там на верху есть ещё один товарищ.

После этого мне сестра сделала замечание, почему я не сказал сразу, но потом, усмехнувшись, сказала молодец и велела его привести сюда-же, а прислуге сказала, что дай ему тоже, что и этому.

Утром нам так-же было дано несколько сухарей и по три куска сахара, но только другой сестрой, т-к ночная сменилась. [15об]

Попив чаю, часов в 9-ть товарищ меня командирует туда на верх в приёмный покой в качестве разведчика о судьбе фронта.

Поднявшись в зало, я сел на диван, как больной белогвардеец, стал прислушиваться, где, что говорят.

Слышу в одном из разговоров раздаются "вопли радости" по прибытии Временнаго правительства, в другом ругают правительство большевиков, что отобрали хорошую лошадь, увезли всё сено, закололи породистаго быка и т.д. А в одном, не подалёку от меня, один товарищ рассказывает о насилиях, производимых Временным правительством, где приводит ряд фактов, как-то обирания крестьян и т.под.

Вот за этим товарищем я стал смотреть, что-бы как нибудь мне отвлеч его от этой толпы в одиночество, что мне скоро и удалось.

После некоторых таких вопросов и вообще разговора я сказал ему, что я кр-ец, и что мне как-то бы нужно попасть на ту сторону фронта или воспользоватся где либо квартирой, на время пока идёт тщательная поверка всего мужского персонала в городе.

На это мне товарищ ни чего не сказал, кроме того, что он не давно прибыл в Пермь, порядка сдесь не знает, а фронт говорит: "Находится в 5-и верстах от города". Вот с этим донесением я и прибыл обратно к своему товарищу.

С последним мы решили эту ночь переночевать ещё сдесь-же в в больнице, но к нашему великому несчастью сегодня мы остались без обеда и ужина, т-к на кухне нам отказали и от той последней порции, что получали после больных вчерашним вечером. И переночевать пришлось на первом оборудованном месте, т-е между спинками диванов в приёмном покое, т-к сегодняшней ночью было несколько человек белогвардейцев и спрашивали: "Нет-ли сдесь кр-цев?" — и у лежавших больных унесли всё обмундирование. [16]

Прокоротав ночь, мы опять спустились вниз на кухню, где провели время до 3-х час.дня.

И за всё время сегодняшнего сдесь пребывания сколько было просьб с нашей стороны к повару о том, что-бы он сколько небудь и чего небудь дал нам поесть, но просьбы наши были без результатны, т-к последний удовлетворить нас не мог, ввиду того, что из серды состава прислуги по кухне были люди "шатающиеся" и могли об этом "проболтнутся". По случаю чего Повар так-же и не соглашался на то, что-бы мы оставались в помещении кухни и предложил нам её оставить.

И вот после этого мы решили "вылезти" на улицу с той мыслью, что нельзя-ли куда нибудь убратся.

Но нет... на каждом квартале часовые, и, наткнувшись на перваго, мы с"умели "увернуться" и решили опять остатся на старом месте за диванами, где ещё переночевать с мнением: "Может, завтра снимут посты в городе".

Войдя в приёмный покой, мы сели в углу, чтоб вздохнуть, как вдруг входит старший врач, и мы не успели опомнится, как он очутился около нас с вопросом: "А вам что?"

Я первым встал и в попыхах — не одумавшись, отвечаю: "Товарищ врач, мы..." Как не успел докончить, он повернулся, говорит: "Не нужно, знаю, что вам".

После этого мы было опять к низу, но было уже поздно, и через две минуты мы были, как говорят, "под свечкой".

Через некоторое время была написана сопроводительная и вручена солдату, который приказал нам шагать вперёд.

На парадном мы были встречены ещё таким-же конвоиром, который последовал вперёд нас.

Сдесь я почувствовал, что нахожусь под арестом, т-к подобных случаев со мной ещё не встречалось, и под такой охраной я [16об] от роду не когда не ходил.

Пройдя таким образом улицы две, в одной из последних мы увидели под каждым окном подводы, а у таковых часовые, а так-же бегают обозники — не обозники, а какие-то оборванцы, в рваных пиджачишках и шапчонках, в худых сапогах или валенках.

Завидя они нас бросаются со всех ног к нам навстречу с шумным криком: "Ага, даёшь шинель, даёшь брюки-шапку и т.д."

И действительно слово "даёшь" у них оправдывается. Один тащит шинель, другой приказывает снимать сапоги-брюки, третий лезет в вещевой мешок, и кто только чего успевает, схватывает — одевает, а своё негодное кидает тут-же на дорогу, если мол нужно в обмен, так возьмёшь.

Обрав таким образом, нам вновь приказали следовать дальше. Подходя к помещению, где значилось коменданское управление, с другой стороны вели женщину с корзиною в руках, как видно жену ответственнаго работника. При встрече с которой одни из конвоиров с ехидной насмешкой задаёт ей вопрос: "А что, мадам, это наверное ваши защитнички родины так обмундированы?" Куда она была уведена, я не видал, т-к нас провели вперёд и при допросе в коменданском её больше не было видно.

Комендант, прочитав нашу сопроводительную, приказал отвести нас в красные казармы. Помню ещё, как прошли мы несколько улиц, на некоторых из них валялись убитые наши товарищи, но так-же раздетые до нага. И подходя к ним, наши "храбрые" конвоиры пинали ногами прах убитаго или стукали пяткой винтовки в лоб убитаго, говоря: "Что у тебя здесь было набито". А потом дальнейшую путь я не помню, т-к из "вымененных" мною сапог на улице коменданта у меня вылезли пальцы, а шинель при таком "обмене" мне совершенно не нашлась, так что я шёл в одной телогрейке-безрукавке и в фуражке без козырька.

Очнулся я уже день на второй в нижнем этаже красных казарм, по стенам и потолку котораго ручьями бежала вода, на полу так-же были колужины воды. Лежал я на соломе головою у Миши на коленях. Увидав, что я вхожу в чувство, Миша спрашивает: "Целы-ли у [17] меня деньги, которые спрятал я в телогрейку, когда мы были ещё в больнице?"

После этих слов надпоминания я стал осторожно рыться в лохмотьях своей телогрейки, где и действительно нашёл рублей 1000.

Часть из этих денег сей-час-же пошла на хлеб, т-к последний сдесь не выдавали, за исключением 0,25 фунта сухарей.

К вечеру нас перевели в другое более подходящее помещение, т-е во второй этаж, сдесь я встретился со своими земляками из Н-Тагила, т-е с Павлом Евдокимовым, Павлом Струковым, Иваном Зайцевым и др. Первый остался сдесь при отступлении, а вторые два товарища были взяты на ст. Верещагино.

Держать нас стали более сходно. Даже можно было выйти на улицу, но зато ежедневно вечером приходил к нам какой нибудь "начальник" и делал разные распоряжения как будьто-бы в санитарно-гигиеническом отношении в смысле соблюдения чистоты в казарме, и за каждый малейший проступок не соблюдения или отступления от распоряжения виновному налагались розги. Бить заставляли обязательно из среды своих-же товарищей. А если последний отказывается, то ему количество розок увеличивается, и распоряжение переходит к другому и т.д. до тех пор, пока не найдётся "смельчага", который отстегает установленное количество, введёт в ярость последняго, и тот, вставая с "лобнаго места" уже соглашается бить перваго от него отказавшегося бить товарища. И таким образом доходит такое издевательство до перваго "провинившегося" товарища. И таким образом со смехом до упада "Начальство" после этого уходит успокоенный в свою квартиру или ещё куда-там.