В волнах гражданской войны. С 1919 года по 1922 год

Ефим Григорьевич СЕРКОВ

"В ВОЛНАХ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

С 1919 ГОДА по 1922 ГОД"

Начато 5-го января 1928 года

Окончено 30-го июля 1928 года

г. Ирбит

"Коопхлеб"

Глава І-я

Вот хорошее лето 1919 года. Далёкая северная, глухая деревушка Рыгач, бывшего Туринского уезда, живёт при диктатуре Колчака.

Но вот Красные войска в половине августа очищают эту местность от банд Колчаковщины. Наступает новая жизнь.

Крестьяне начинают усваивать, что разговоры, проводимые Колчаковскими приспешниками о том, что пройдут Красные войска, так всё возьмут, ограбят и т. п. , напрасны.

Вот приезжает к нам в Исполком оратор, собирает мужиков. Конечно и мы, молодёжь, пошли. Придя, мы слышим, как горячо, как пламенно-правдиво звучит ясная речь тов. Дерябина. И вот он заканчивает. Мужики ещё больше убедились, что Красная Армия — Советская, действительно подлинная, наша мужицкая Власть.

Вот и мы с тов. Г. , побыв на этом собрании, кой-что почувствовали. Разойдясь домой, стала закрадываться мысль: а почему не идём помогать. И вот так раза два побеседовали и пришли к заключению: мы должны идти в ряды армии, ведь нам уже по 18 лет. Решили. 29-го августа утром, я ещё сплю, т. Г. приходит, говорит: "Пошли". Но как. Подумав, решили: забираем узлы и под видом, что пошли за лошадями, мы покинули нашу деревню и дом с надеждой, верой, что мы пошли быть достойными защитниками Октябрьских завоеваний.

Идти до города 26 верст. Добрались мы часам к 12-ти дня. Приходим, робко спрашиваем: "А где тут принимают добровольцев в армию?" Нашли. Заходим. Грязно, не уютно так сделано на спех всё. Сидит тов. в кожанной куртке, видимо занят. Робко подошли, спрашиваем: "А где тут, тов. Комиссар, примут нас в Красную Армию?" Он посмотрел на нас с ног до головы, подумал: "Хорошо, дня через два направим в Екатеринбург, а сейчас идите в роту". Приходим. Там человек 100 лежат на нарах, приняли нас с усмешкой, говоря:"Вот ещё два товарища, только маленькие". Указали нам канцелярию, там нас записали.

Вот с этого момента я и тов. Г. стали уже бойцами рабочего-крестьянской Красной Армии.

ГЛАВА II-я

Первое время пришлось быть, чувствуя себя, конечно, не весьма хорошо. Скучно о покинутом доме, имея в виду, что убежали, а к тому же и образ жизни совершенно новый. Но мечта, убеждения и круг товарищей скоро заставили забыть о той беспечной жизни и детстве; стала одна мысль: быть достойным звания красноармейца, даёшь винтовку и военное звание. И вот всю осень 1919 года до 15 октября мы пробыли в Туринске в караульной роте.

Тут я уже вкусил большее. Начал глубже понимать, зачем мы пришли в армию и вообще зачем мы хотим строить Советскую Власть, и я уже с 7-го октября 1919 г. вступаю в Коммунистическую Партию, билет N97.

Вот утро 16-го октября. Приходит командир роты и об"являет: "Кто желает ехать учиться на командные курсы?" Многие заявляют: "Я, я... я..." Нашлось нас 12 человек, из них нас пятерых выбрали. Сколько торжества... Перед от"ездом на три дня едем к родным. И что же, мы беглецы являемся домой уже с твёрдым убеждением, что мы сделали верно. Встретя нас такими веселыми, бодрыми, моя семья в лице родителей и 4-х братьев, все в один голос сказали: "Пусть будет так, как ты сделал", — и стали меня собирать для учёбы.

Настал день от"езда из Туринска. Ох, сколько радости: едем учиться. Вот паровоз подал последний свисток, и мы в вагоне, покатили окрылённые надеждой, что едем учиться и быть достойными сынами революции.

Вагоны катятся, а с ними и мы. Весело лежим на нарах, перекидываемся шутками: "Ты Чинсов ведь будешь командир". "Ладно, тов. Малков, а сам-от". Вот упоённые этими надеждами мы думали: "Ах, скорее скорее цель".

Вот Екатеринбург. Пошли. Сразу бросилось в глаза: народ... город... Ещё больше поднялось настроение. Приходим к коменданту, дали нам помещение, переночевали, пошли являться. Приходим, пред"явили документы и долго у нас их таскали, что-то разговаривали, наконец, получаем короткий ответ: "Обождите дня два, потом скажем". Тут мы немного приуныли. "Ну, ладно, подождём", — и пошли обратно в отведённое помещение в надежде, что подождём, а потом поедем к своей цели "учиться". Настал указанный день. Пошли. Робко заходим, те же знакомые лица, спрашиваем: "Ну, что вы будете делать с нами?" — и, как громом поражённые, слышим: "Нет, вас отправить не можем, поезжайте обратно". Делать нечего. Дисциплина. Пошли, понуря голову, обратно на вокзал. Но уж тот же паровоз так же бодро кричит, пыхтит, но мы сидели в вагоне совсем другие.

Но для меня встречается новая история и памятная в моей жизни, принёсшая мне в последствии много страданий. Лежу и вижу: на противоположном краю, на нарах, зарылся в грязной рваной шинели английской человек и стонет, слышно говорит: "Дайте попить". Конечно, пришлось [49] встать; налил кружку и стал подавать, человек с трудом поднялся, напился и заговорил. Как только он заговорил, я сразу почувствовал в нём что-то родное. Оказалось, что это наш Сергей, живший у нас лет двадцать, потом ушедший в Сибирь, и вот, попав там к Колчаку, он перенёс все муки, бежал от грязный, голодный, холодный, а в настоящий момент поражён тифом. Сколько радости было у меня и у этого, наполовину мёртвого, брата. Но куда его вести. Доехав до ст. Ирбит, я обратился в "покой", где и пришлось опять, только что встретившись, расстаться с Сергеем. Вот пережив этот эпизод за дорогу, мы опять приехали обратно в свою роту. Опять начали свою обыденную жизнь. Учёба... караулы...

Но вот ноябрь месяц, командировка на дальний Север "Конду". Курьером связаться с командированным туда отрядом для ликвидации бандитизма направляют меня. "Ну, что поеду". Поехал. Мороз. Жутко, тайга. Ехал семь суток. Приезжаю до Пелыми, встречаю своих товарищей, пред"являю, что вы должны вернуться. Они, конечно, согласились. Двинулись в обратный путь. Вот тут-то я и почувствовал встречу с братом и тот тиф, что он переносил. Меня тоже, значит, не пощадил. И я в обратной дороге окончательно слёг и, приехав в Туринск, уже не являлся к товарищам, а сразу попал в тифозный госпиталь. Прибыв туда я встретил своих товарищей. Г. уже был там. "Ну", — думаю, — "и болеть вместе".

Жизнь в госпитале ужасна, стонут, а тиф, что день, то жизней нет. Смотрю тов. Г. бредит: "Мы едем учиться, нет мы едем". Он мучается в жару. Один кричит: "Мама прости, что я бросил тебя. Кончим войну — вернусь". Я видно имея малокровие легче переносил всё это. Вот начинает момент, я и тов. Г. начинаем выздоравливать, пролежав в госпитале 32 суток. Комиссия, дают две недели отпуск. Как тень, еду домой. Родители и братья с радостью встречают. Их взгляд сейчас совсем изменился, и они на меня, в частности на Советскую Власть, смотрят другими глазами.

ГЛАВА 3-я

Но вот очень быстро прошли две недели в отпуске. Здоровье восстановилось. За всё время пребывания дома приходилось беседовать с мужичками. "Как значит Советская Власть и проч. " В то время, будучи ещё не женатым, уделял время поватажиться с молодёжью, и вот за время отпуска я получил результат, что в нашем доме окончательно было запрещено балам, конечно и ранее мало имевшим успеха среди нашей семьи. Настал день от"езда, и мы уже не двое поехали с тов. Г. , а ещё с нами поехали наши сверстники: тов. тов. А. и Е. , из прилегающей дер. Шевелёво. Нас также хорошо, по-свойски, встретила братва в роте. Вот снова началась жизнь в Красной Казарме, снова учёба, караулы. Но моё положение меняется. Я уже выдвинут на работу в ротной канцелярии, писарем. Ещё веселее потекла жизнь. Работаем, придёт вечер, а там (и вспомнить смешно): "Эй, Малков, давай подгорную". Составим столы в кучу и пошёл и думаешь: "Вот оно где раздолье". А с нами и Комроты, жили все вместе, ни то, что раньше.

Но вот в марте месяце меня временно выдвигают на должность ад"ютанта Коменданского Управления. Чувствую сначала неловко. "Кой я чорт начальник?" Револьвер "Большой смит", и я уже распоряжаюсь. Имею бесплатный вход в театр, имею дело с паролем-пропуском и так я работал 2,5 месяца, а потом наступает весна 1920 года. Солнышко радостно начало манить на волю. Бывало, поедешь на субботник грузить дрова, так бы и не ушел оттуда. Поют жаворонки, им много свободы...

А с этим видимо снова сильнее на фронтах заговорили пушки и пулемёты. Последние газетные известия стали приносит вести с западного фронта, что война с Польшей принимает колоссальные размеры. Читая это, мы начали вечерами, вместо той "подгорной", что была в феврале, говорить серьёзно об этой воине. Приходили многие у нас к заключению: "А почему мы не там?" Обращаемся к комиссару, что мы разве недостойны быть там, где слышатся раскаты пулемётных выстрелов. А всему этому нашему стремлению ещё вторило то весеннее великолепие природы, манившее куда-то лететь и, сидя и работая, слышатся возгласы: "Дайте воздуху, воли, где бы развернуться молодой груди. Эх, дайте пана". Вот утро, солнце пригревает, вставать не хочется, лежим и переговариваемся. Входит комиссар. "Что ещё спите, давно надо быть на западе". "Как, что?" — в один голос спрашиваем. "А вот, смотрите", — читает: "В силу известной обстановки желающие члены Р. К. П. (б) могут пойти добровольцами на западный фронт". "Ура. Ура". Как электрическая искра ожгло это известие явно жаждущие сердца "этого запада", и мы все, как один, сказали: "Пиши нас". И вот в этот день нас записали из роты 32 человека. Эта весть бросилась и в провинцию. Деревенские коммунары тоже не отставали, и вот уже через четыре дня имелись списки, что Туринские имеют желающих ехать на фронт 54 человека. Туринск сообщает в губернию, что добровольцы есть, требуют немедленной отправки. Получаем ответ. Идёт пароход, с ним едем и мы.

Сколько радости. Тоже настроение, что переживали, собираясь учиться. [50]

Наступает 2о-e мая. Идёт "Тоболяк". Через 5 часов нужно отправляться. И вот, чтобы дома, в деревне, знали, что я поехал добровольцем на фронт, я заказал: пусть встретят на берегу — простимся. Настал момент отправки. Выстроились с котелками, попрощались с товарищами по роте; двинулась на площадь. На трибуне Военком, Председатель Исполкома. Как горяча, с навернувшейся слезой, звучит речь тов. Водиковского: "Да, великое дело, ответственное дело Вы берёте на себя. Но вы достойны этого, ибо вы сами сказали: "Мы там, где нас зовёт Партия и Советская Власть". От отъезжающих выступаю я, говорю, что мы едем, плакать не будем и честно будем выполнять наш долг, стоя перед лицом смерти. Кончился митинг, со знаменем в руках мы, в сопровождении массы публики, подходим на берег, где в полной готовности, на парах, ожидает "Тоболяк". Вот свисток, второй... Окончательно прощаемся, кой-где слышны слёзы, это мать-старуха провожает своего сына, потерявшая надежду видеть. Вот третий свисток... Загремели канаты, запыхтела машина, капитан отдаёт приказание в машинное отделение: "Назад... вперёд... вправо... влево..." Но вот направились, "Тоболяк" бочится, все на одном боку, каждому хочется в последний раз махнуть фуражкой и сказать: "Прощай".

ГЛАВА 4-я

Едем... Гремит машина... Сзади остаются огромные волны от взбушевавшейся Туры. Скрылся Туринск со всеми его прелестями и близкими товарищами по роте. Едем. Солнце играет... много уток... проезжаем знакомые деревни. Лошади, завидя пароход, несутся, боясь, что это для них что-то непонятное.

Но вот приезжем в c. Шeвелёвское. Скоро родная пристань — Литовка. Сердце замирает. Вот уже пароход огибает последний мыс, и мы через пять минут в Литовке. Пароход даёт свисток на остановку... Публика уже собралась, много знакомых. Ведь нас из этой местности восемь человек. Конечно, сбежались все родные проститься может быть в последний раз. Ведь мы поехали не на свадьбу и не учиться, а на воставшего Пана.

"Тоболяк" остановился. Остановка пятнадцать минут. Ох, что тут было... Все говорят, кричат: "Родименькие, может вас больше не увидать... Возьми вот гостинец, годится..." Быстро прошли 15 минут. Уже свисток, второй... Капитан кричит: "Садись, а то останешься". "Ну, прощайте. Живы будем, встретимся. Мы имеем брань, нас панская пуля не возьмёт", — слышны возгласы добровольцев. Третий свисток, последнее "Прощайте" — и я вбежал на палубу.

"Тоболяк" своим шумом заглушил плачь оставшихся родителей и знакомых. Мыс... завёртываем за него... последний раз махнул платком и Литовка скрылась из глаз. Вот только тут я почувствовал, что, может быть, на веки я покидаю свою родную деревню, ибо впереди ожидает неизвестное. Но скоро всё прошло, братва от души и с рвением затянули близкую, знакомую песню:

"Мы кузнецы, и дух наш молот,

Куём мы счастья ключи..."

Бросил думать. Ну, что, раз решено, надо быть достойным звания добровольца, я тут же подсел и затянул:

"Вздувайся выше наш тяжкий молот,

в Стальную грудь сильней стучи, стучи, стучи..."

И так окончательно оторвались от того места, где мы росли и где в последнее время так хорошо жили. Но я и здесь не один, смотрю, кругом свои: Рысев, Фефелов, Чижов, Фефелов Н. , Лахтин и наш мужик, поехавший с нами, Чернышёв. Подсчитавши, да мы от сего дня ещё больше, ближе будем друзьями.

Вот едем уже вторые сутки. Также играет солнце, и у нас одно стремление, оторвавших от дома и знакомых мест, ближе к намеченной цели. Слышатся отдельные возгласы: "Даёшь Варшаву. Эх, уж и повоюем же" А Фефелов Н. говорит: "Уж и заставлю я Максима поработать, горе будет пану".

Но вот уже виднеются церкви и заводские трубы Тюмени. Мы скоро в распоряжении её. Подъезжаем к пристани. Команда: "Стой". "Тоболяк" остановился. Мы, как наэлектрилизованные, выходим и пошли бодрые, весёлые, наполненные мечтой, что мы поехали на фронт. Приходим к коменданту. Нас принимают. "Идите отдохните, а завтра будем говорить". Долог нам показался этот день и ночь в неизвестности. Но надежда на то, что всё-таки настанет момент, и мы поедем, воодушевляла нас, и мы не унывали.

ГЛАВА 5-ая

Прошли сутки. Нас вызывают, выспрашивают, перекличка, об"являют, что Вы идёте в казармы, там будет формироваться маршевая рота, и вы будете скоро отправлены. Попав в такое положение, мы приуныли, думая, что тогда нам долго не попасть на фронт. Но что сделаешь, видимо, надо подчиняться. Некоторые товарищи стали уже колебаться: "Что нам здесь быть, если не отправляют, так надо ехать обратно". Но более уверенные и с более твердой силой воли укрепляли слабых, и мы пришли в казарму. Там нас встретила [51] братва тоже с таким жe настроением, они тоже прибыли из других уездов. Всего нас тут собралось человек триста. Все, как один наэлектрилизованы: "Скорей на фронт".

27-е мая. Начинается масса разговоров, завтра отправлять, а 'как, куда и что, — все точно не знаем. Вот тут-то действительно стали часы казаться за сутки. Вечером приходят два человека из командного состава и человек со списками; мы в них что-то почувствовали, что наша судьба тесно связана с ними. Прошли, осмотрели, старший из них товарищ командует: "Выстроиться". Вот в один миг выстроились, человек с бумагами начинает перекличку. Попал и я в эти списки. Перекличка прошла, человек в военной форме тихонько внятно об"ясняет: "Завтра Вы вливаетесь в мой отряд, и мы с вечерним поездом отправляемся на запад". Последние слова были заглушены криком "Ура", и он больше ничего не сказал, поняв наше настроение.