В волнах гражданской войны. С 1919 года по 1922 год

Ефим Григорьевич СЕРКОВ

"В ВОЛНАХ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

С 1919 ГОДА по 1922 ГОД"

Начато 5-го января 1928 года

Окончено 30-го июля 1928 года

г. Ирбит

"Коопхлеб"

Глава І-я

Вот хорошее лето 1919 года. Далёкая северная, глухая деревушка Рыгач, бывшего Туринского уезда, живёт при диктатуре Колчака.

Но вот Красные войска в половине августа очищают эту местность от банд Колчаковщины. Наступает новая жизнь.

Крестьяне начинают усваивать, что разговоры, проводимые Колчаковскими приспешниками о том, что пройдут Красные войска, так всё возьмут, ограбят и т. п. , напрасны.

Вот приезжает к нам в Исполком оратор, собирает мужиков. Конечно и мы, молодёжь, пошли. Придя, мы слышим, как горячо, как пламенно-правдиво звучит ясная речь тов. Дерябина. И вот он заканчивает. Мужики ещё больше убедились, что Красная Армия — Советская, действительно подлинная, наша мужицкая Власть.

Вот и мы с тов. Г. , побыв на этом собрании, кой-что почувствовали. Разойдясь домой, стала закрадываться мысль: а почему не идём помогать. И вот так раза два побеседовали и пришли к заключению: мы должны идти в ряды армии, ведь нам уже по 18 лет. Решили. 29-го августа утром, я ещё сплю, т. Г. приходит, говорит: "Пошли". Но как. Подумав, решили: забираем узлы и под видом, что пошли за лошадями, мы покинули нашу деревню и дом с надеждой, верой, что мы пошли быть достойными защитниками Октябрьских завоеваний.

Идти до города 26 верст. Добрались мы часам к 12-ти дня. Приходим, робко спрашиваем: "А где тут принимают добровольцев в армию?" Нашли. Заходим. Грязно, не уютно так сделано на спех всё. Сидит тов. в кожанной куртке, видимо занят. Робко подошли, спрашиваем: "А где тут, тов. Комиссар, примут нас в Красную Армию?" Он посмотрел на нас с ног до головы, подумал: "Хорошо, дня через два направим в Екатеринбург, а сейчас идите в роту". Приходим. Там человек 100 лежат на нарах, приняли нас с усмешкой, говоря:"Вот ещё два товарища, только маленькие". Указали нам канцелярию, там нас записали.

Вот с этого момента я и тов. Г. стали уже бойцами рабочего-крестьянской Красной Армии.

ГЛАВА II-я

Первое время пришлось быть, чувствуя себя, конечно, не весьма хорошо. Скучно о покинутом доме, имея в виду, что убежали, а к тому же и образ жизни совершенно новый. Но мечта, убеждения и круг товарищей скоро заставили забыть о той беспечной жизни и детстве; стала одна мысль: быть достойным звания красноармейца, даёшь винтовку и военное звание. И вот всю осень 1919 года до 15 октября мы пробыли в Туринске в караульной роте.

Тут я уже вкусил большее. Начал глубже понимать, зачем мы пришли в армию и вообще зачем мы хотим строить Советскую Власть, и я уже с 7-го октября 1919 г. вступаю в Коммунистическую Партию, билет N97.

Вот утро 16-го октября. Приходит командир роты и об"являет: "Кто желает ехать учиться на командные курсы?" Многие заявляют: "Я, я... я..." Нашлось нас 12 человек, из них нас пятерых выбрали. Сколько торжества... Перед от"ездом на три дня едем к родным. И что же, мы беглецы являемся домой уже с твёрдым убеждением, что мы сделали верно. Встретя нас такими веселыми, бодрыми, моя семья в лице родителей и 4-х братьев, все в один голос сказали: "Пусть будет так, как ты сделал", — и стали меня собирать для учёбы.

Настал день от"езда из Туринска. Ох, сколько радости: едем учиться. Вот паровоз подал последний свисток, и мы в вагоне, покатили окрылённые надеждой, что едем учиться и быть достойными сынами революции.

Вагоны катятся, а с ними и мы. Весело лежим на нарах, перекидываемся шутками: "Ты Чинсов ведь будешь командир". "Ладно, тов. Малков, а сам-от". Вот упоённые этими надеждами мы думали: "Ах, скорее скорее цель".

Вот Екатеринбург. Пошли. Сразу бросилось в глаза: народ... город... Ещё больше поднялось настроение. Приходим к коменданту, дали нам помещение, переночевали, пошли являться. Приходим, пред"явили документы и долго у нас их таскали, что-то разговаривали, наконец, получаем короткий ответ: "Обождите дня два, потом скажем". Тут мы немного приуныли. "Ну, ладно, подождём", — и пошли обратно в отведённое помещение в надежде, что подождём, а потом поедем к своей цели "учиться". Настал указанный день. Пошли. Робко заходим, те же знакомые лица, спрашиваем: "Ну, что вы будете делать с нами?" — и, как громом поражённые, слышим: "Нет, вас отправить не можем, поезжайте обратно". Делать нечего. Дисциплина. Пошли, понуря голову, обратно на вокзал. Но уж тот же паровоз так же бодро кричит, пыхтит, но мы сидели в вагоне совсем другие.

Но для меня встречается новая история и памятная в моей жизни, принёсшая мне в последствии много страданий. Лежу и вижу: на противоположном краю, на нарах, зарылся в грязной рваной шинели английской человек и стонет, слышно говорит: "Дайте попить". Конечно, пришлось [49] встать; налил кружку и стал подавать, человек с трудом поднялся, напился и заговорил. Как только он заговорил, я сразу почувствовал в нём что-то родное. Оказалось, что это наш Сергей, живший у нас лет двадцать, потом ушедший в Сибирь, и вот, попав там к Колчаку, он перенёс все муки, бежал от грязный, голодный, холодный, а в настоящий момент поражён тифом. Сколько радости было у меня и у этого, наполовину мёртвого, брата. Но куда его вести. Доехав до ст. Ирбит, я обратился в "покой", где и пришлось опять, только что встретившись, расстаться с Сергеем. Вот пережив этот эпизод за дорогу, мы опять приехали обратно в свою роту. Опять начали свою обыденную жизнь. Учёба... караулы...

Но вот ноябрь месяц, командировка на дальний Север "Конду". Курьером связаться с командированным туда отрядом для ликвидации бандитизма направляют меня. "Ну, что поеду". Поехал. Мороз. Жутко, тайга. Ехал семь суток. Приезжаю до Пелыми, встречаю своих товарищей, пред"являю, что вы должны вернуться. Они, конечно, согласились. Двинулись в обратный путь. Вот тут-то я и почувствовал встречу с братом и тот тиф, что он переносил. Меня тоже, значит, не пощадил. И я в обратной дороге окончательно слёг и, приехав в Туринск, уже не являлся к товарищам, а сразу попал в тифозный госпиталь. Прибыв туда я встретил своих товарищей. Г. уже был там. "Ну", — думаю, — "и болеть вместе".

Жизнь в госпитале ужасна, стонут, а тиф, что день, то жизней нет. Смотрю тов. Г. бредит: "Мы едем учиться, нет мы едем". Он мучается в жару. Один кричит: "Мама прости, что я бросил тебя. Кончим войну — вернусь". Я видно имея малокровие легче переносил всё это. Вот начинает момент, я и тов. Г. начинаем выздоравливать, пролежав в госпитале 32 суток. Комиссия, дают две недели отпуск. Как тень, еду домой. Родители и братья с радостью встречают. Их взгляд сейчас совсем изменился, и они на меня, в частности на Советскую Власть, смотрят другими глазами.

ГЛАВА 3-я

Но вот очень быстро прошли две недели в отпуске. Здоровье восстановилось. За всё время пребывания дома приходилось беседовать с мужичками. "Как значит Советская Власть и проч. " В то время, будучи ещё не женатым, уделял время поватажиться с молодёжью, и вот за время отпуска я получил результат, что в нашем доме окончательно было запрещено балам, конечно и ранее мало имевшим успеха среди нашей семьи. Настал день от"езда, и мы уже не двое поехали с тов. Г. , а ещё с нами поехали наши сверстники: тов. тов. А. и Е. , из прилегающей дер. Шевелёво. Нас также хорошо, по-свойски, встретила братва в роте. Вот снова началась жизнь в Красной Казарме, снова учёба, караулы. Но моё положение меняется. Я уже выдвинут на работу в ротной канцелярии, писарем. Ещё веселее потекла жизнь. Работаем, придёт вечер, а там (и вспомнить смешно): "Эй, Малков, давай подгорную". Составим столы в кучу и пошёл и думаешь: "Вот оно где раздолье". А с нами и Комроты, жили все вместе, ни то, что раньше.

Но вот в марте месяце меня временно выдвигают на должность ад"ютанта Коменданского Управления. Чувствую сначала неловко. "Кой я чорт начальник?" Револьвер "Большой смит", и я уже распоряжаюсь. Имею бесплатный вход в театр, имею дело с паролем-пропуском и так я работал 2,5 месяца, а потом наступает весна 1920 года. Солнышко радостно начало манить на волю. Бывало, поедешь на субботник грузить дрова, так бы и не ушел оттуда. Поют жаворонки, им много свободы...

А с этим видимо снова сильнее на фронтах заговорили пушки и пулемёты. Последние газетные известия стали приносит вести с западного фронта, что война с Польшей принимает колоссальные размеры. Читая это, мы начали вечерами, вместо той "подгорной", что была в феврале, говорить серьёзно об этой воине. Приходили многие у нас к заключению: "А почему мы не там?" Обращаемся к комиссару, что мы разве недостойны быть там, где слышатся раскаты пулемётных выстрелов. А всему этому нашему стремлению ещё вторило то весеннее великолепие природы, манившее куда-то лететь и, сидя и работая, слышатся возгласы: "Дайте воздуху, воли, где бы развернуться молодой груди. Эх, дайте пана". Вот утро, солнце пригревает, вставать не хочется, лежим и переговариваемся. Входит комиссар. "Что ещё спите, давно надо быть на западе". "Как, что?" — в один голос спрашиваем. "А вот, смотрите", — читает: "В силу известной обстановки желающие члены Р. К. П. (б) могут пойти добровольцами на западный фронт". "Ура. Ура". Как электрическая искра ожгло это известие явно жаждущие сердца "этого запада", и мы все, как один, сказали: "Пиши нас". И вот в этот день нас записали из роты 32 человека. Эта весть бросилась и в провинцию. Деревенские коммунары тоже не отставали, и вот уже через четыре дня имелись списки, что Туринские имеют желающих ехать на фронт 54 человека. Туринск сообщает в губернию, что добровольцы есть, требуют немедленной отправки. Получаем ответ. Идёт пароход, с ним едем и мы.

Сколько радости. Тоже настроение, что переживали, собираясь учиться. [50]

Наступает 2о-e мая. Идёт "Тоболяк". Через 5 часов нужно отправляться. И вот, чтобы дома, в деревне, знали, что я поехал добровольцем на фронт, я заказал: пусть встретят на берегу — простимся. Настал момент отправки. Выстроились с котелками, попрощались с товарищами по роте; двинулась на площадь. На трибуне Военком, Председатель Исполкома. Как горяча, с навернувшейся слезой, звучит речь тов. Водиковского: "Да, великое дело, ответственное дело Вы берёте на себя. Но вы достойны этого, ибо вы сами сказали: "Мы там, где нас зовёт Партия и Советская Власть". От отъезжающих выступаю я, говорю, что мы едем, плакать не будем и честно будем выполнять наш долг, стоя перед лицом смерти. Кончился митинг, со знаменем в руках мы, в сопровождении массы публики, подходим на берег, где в полной готовности, на парах, ожидает "Тоболяк". Вот свисток, второй... Окончательно прощаемся, кой-где слышны слёзы, это мать-старуха провожает своего сына, потерявшая надежду видеть. Вот третий свисток... Загремели канаты, запыхтела машина, капитан отдаёт приказание в машинное отделение: "Назад... вперёд... вправо... влево..." Но вот направились, "Тоболяк" бочится, все на одном боку, каждому хочется в последний раз махнуть фуражкой и сказать: "Прощай".

ГЛАВА 4-я

Едем... Гремит машина... Сзади остаются огромные волны от взбушевавшейся Туры. Скрылся Туринск со всеми его прелестями и близкими товарищами по роте. Едем. Солнце играет... много уток... проезжаем знакомые деревни. Лошади, завидя пароход, несутся, боясь, что это для них что-то непонятное.

Но вот приезжем в c. Шeвелёвское. Скоро родная пристань — Литовка. Сердце замирает. Вот уже пароход огибает последний мыс, и мы через пять минут в Литовке. Пароход даёт свисток на остановку... Публика уже собралась, много знакомых. Ведь нас из этой местности восемь человек. Конечно, сбежались все родные проститься может быть в последний раз. Ведь мы поехали не на свадьбу и не учиться, а на воставшего Пана.

"Тоболяк" остановился. Остановка пятнадцать минут. Ох, что тут было... Все говорят, кричат: "Родименькие, может вас больше не увидать... Возьми вот гостинец, годится..." Быстро прошли 15 минут. Уже свисток, второй... Капитан кричит: "Садись, а то останешься". "Ну, прощайте. Живы будем, встретимся. Мы имеем брань, нас панская пуля не возьмёт", — слышны возгласы добровольцев. Третий свисток, последнее "Прощайте" — и я вбежал на палубу.

"Тоболяк" своим шумом заглушил плачь оставшихся родителей и знакомых. Мыс... завёртываем за него... последний раз махнул платком и Литовка скрылась из глаз. Вот только тут я почувствовал, что, может быть, на веки я покидаю свою родную деревню, ибо впереди ожидает неизвестное. Но скоро всё прошло, братва от души и с рвением затянули близкую, знакомую песню:

"Мы кузнецы, и дух наш молот,

Куём мы счастья ключи..."

Бросил думать. Ну, что, раз решено, надо быть достойным звания добровольца, я тут же подсел и затянул:

"Вздувайся выше наш тяжкий молот,

в Стальную грудь сильней стучи, стучи, стучи..."

И так окончательно оторвались от того места, где мы росли и где в последнее время так хорошо жили. Но я и здесь не один, смотрю, кругом свои: Рысев, Фефелов, Чижов, Фефелов Н. , Лахтин и наш мужик, поехавший с нами, Чернышёв. Подсчитавши, да мы от сего дня ещё больше, ближе будем друзьями.

Вот едем уже вторые сутки. Также играет солнце, и у нас одно стремление, оторвавших от дома и знакомых мест, ближе к намеченной цели. Слышатся отдельные возгласы: "Даёшь Варшаву. Эх, уж и повоюем же" А Фефелов Н. говорит: "Уж и заставлю я Максима поработать, горе будет пану".

Но вот уже виднеются церкви и заводские трубы Тюмени. Мы скоро в распоряжении её. Подъезжаем к пристани. Команда: "Стой". "Тоболяк" остановился. Мы, как наэлектрилизованные, выходим и пошли бодрые, весёлые, наполненные мечтой, что мы поехали на фронт. Приходим к коменданту. Нас принимают. "Идите отдохните, а завтра будем говорить". Долог нам показался этот день и ночь в неизвестности. Но надежда на то, что всё-таки настанет момент, и мы поедем, воодушевляла нас, и мы не унывали.

ГЛАВА 5-ая

Прошли сутки. Нас вызывают, выспрашивают, перекличка, об"являют, что Вы идёте в казармы, там будет формироваться маршевая рота, и вы будете скоро отправлены. Попав в такое положение, мы приуныли, думая, что тогда нам долго не попасть на фронт. Но что сделаешь, видимо, надо подчиняться. Некоторые товарищи стали уже колебаться: "Что нам здесь быть, если не отправляют, так надо ехать обратно". Но более уверенные и с более твердой силой воли укрепляли слабых, и мы пришли в казарму. Там нас встретила [51] братва тоже с таким жe настроением, они тоже прибыли из других уездов. Всего нас тут собралось человек триста. Все, как один наэлектрилизованы: "Скорей на фронт".

27-е мая. Начинается масса разговоров, завтра отправлять, а 'как, куда и что, — все точно не знаем. Вот тут-то действительно стали часы казаться за сутки. Вечером приходят два человека из командного состава и человек со списками; мы в них что-то почувствовали, что наша судьба тесно связана с ними. Прошли, осмотрели, старший из них товарищ командует: "Выстроиться". Вот в один миг выстроились, человек с бумагами начинает перекличку. Попал и я в эти списки. Перекличка прошла, человек в военной форме тихонько внятно об"ясняет: "Завтра Вы вливаетесь в мой отряд, и мы с вечерним поездом отправляемся на запад". Последние слова были заглушены криком "Ура", и он больше ничего не сказал, поняв наше настроение.

С первого взгляда человек в военной фуражке мне показался, что в нём много огня, храбрости, и он может быть командиром, конечно, для меня, мало видевшего из этого мира, ещё очень мало.

После этих слов: "Завтра с поездом едем на запад" — мы в ту ночь совершенно не спали, а всё то тут, то там слышно запевают что-нибудь, а там какой-нибудь товарищ рассказывает эпизод из своих ранних военных приключений, и так прошла короткая майская ночь. Я совершенно не спал, окрылённый надеждой, что скоро на фронт. Вот 6 часов утра, команда выстраиваться. Конечно, повторять не надо, как один уже стоят. Ждём приказаний. Человек, который пришёл, сказал, что сейчас идём в комендантское Управление. Как весело было на душе, наше настроение можно было сравнить с тем весёлым птичьим чириканьем, что они радуются майскому солнцу и той оживающей природе после долгой, суровой нашей сибирской зимы. Да, мы действительно были так рады, что и не поддаётся описанию, ибо стремление быть на фронте настолько охватило нас, что от радости хотелось плакать. Пошли в комендантское управление и, пройдя по улицам Тюмени, шли бодро-смело, затягивая весёлую песню. Пришли, долго ждать не пришлось. Об"являют: "Товарищи, сейчас Вы пойдёте обедать, а через два часа на митинг и отправка". Пришли обедать. Какой там обед, вместо обеда песни и весёлые шутки. Вот одиннадцать часов. Тот же товарищ выстраивает, и стройными рядами мы пошли на площадь, где должен быть митинг. Приходим. Там уже народу наверное не уложишь в тысячу. Дали нам место около самой трибуны. Смотрю, человек, что вчера говорил: "Завтра едем на запад ", — раз"езжает на буром коне. Сердце так и радуется, хочет выскочить, и если бы оно не было приковано, оно бы ещё больше требовало. Всему этому, как нарочно, как никогда улыбалось майское солнце и дразнило... больше свободы, дайте волю... Кругом говор, шум, у всех весёлое настроение. Но вот как кто-то сказал, что тише, всё смолкло, и на трибуну появляются представители Власти от Губисполкома, Губкома и т. п. Митинг открыт. Льются речи ораторов, что горячие лучи майского солнца. Они говорят внятно, от души, они не скрывают, что нам предстоит впереди. Вот догадался я тут, что этот митинг устроен в честь наших проводов. Один из ораторов, обращая взор на нас, горячо выступая, заговорил: "Товарищи, пред Вами стоят лица, которые откликнулись на зов Партии, Советской Власти, что все честные-достойные на западный фронт. Вот они, они явились сюда добровольцам со всей нашей губернии и её захолустных уголков. Да, Вы пришли, и мы в Вас, товарищи добровольцы, надеемся видеть достойных и честных бойцов нашей доблестной Красной Армии". Из нашей колонны выступает один из товарищей и даёт обещание, что идя на фронт, мы идём с открытыми глазами, и твёрдо заявляем, что будем добиваться своего, как муравьи, обливаясь потом и кровью, надвигаться к намеченной цели, и затягивает интернационал. Все подхватили и загремело: "Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и не герой".

Потом выступает опять тот же товарищ, что обращался к нам. Теперь же он обращается к человеку на буром коне: "Вот, тов. Лепехин, триста человек, пришедших добровольцами поехать на фронт, с сего момента ты командуй ими. Партия и Власть эту ответственность задачу возлагает на тебя в надеже, что ты, закалившись в боях, сумеешь выполнить эту задачу и они с этого момента пусть будут красноармейцами твоего северного Экспедиционного отряда, ныне отправляющегося на запад, на борьбу с панами. Это Вам от имени Тюменского ГубКома к ГубИсполкома Красное Знамя, пусть оно сопровождает Вас во все дни Вашего существования". Получив знамя, товарищ Лепехин, обратившись ко всему отряду, а в том числе и к нам, от имени всех заявил: "Ваши надежды постараемся оправдать и знамя, которое Вы вручили, кончит своё существование только тогда, когда из нас никого не останется. Пусть эти слова будут сказанными всеми красноармейцами Северного Экспедиционного отряда". Последние слова были заглушены криками: "Ура".

Митинг закончился, и мы тут же влились в общие колонны отряда и под звуки духового оркестра стали покидать Тюмень, пошли на вокзал, а мечта "скорее на фронт" — озаряла меня. [52]

ГЛАВА 6-я

И так под звуки духового оркестра мы пришли на вокзал. Там сразу бросилось в глаза стоящие длинной вереницей пустые вагоны, приготовленные в далёкий путь. Впоследствии я узнал, что это эшелон, где мы едем на запад. Придя, нас выстроили во фронт, но уже не так, а по ранжиру, и вот тут для меня неприятная история: по росту я оказался годным в 3-ю роту и третий взвод. Это принесло мне большую неприятность, так как пришлось отбиться от своих товарищей, и набравшись храбрости, я заявил: "Оставьте меня с товарищами". Командир посмотрел и, подумав, сказал: "Хорошо, на фронте не придётся разбираться по ранжиру" И я остался с товарищами. Отныне уже числясь в северном экспедиционном отряде, третьей роте, второй взвод. Кончив разбивку, мы сразу стали получать обмундирование, снаряжение и вооружение и всё по-военному, и все, как один, часа через два имели всё новое обмундирование, получили всю аммуницию, мешки, лопатки, спутника в бою "винтовку" и по 150 патронов, вооружились, что говорится до зубов, и слышны смешки отдельных товарищей: "Ну, панская шляхта, сейчас можно встретиться и побрататься, я Четов". Раздаётся команда: "Становись". Все быстро становимся, но уже всяк на своё место, уже определённо зная, вплоть до своего звена. Вот выстроились, стальные штыки сверкают от майского солнца. Приехал тов. Лепехин, раздаётся команда: "Смирно". Всё замерло. "Ну, товарищи, готовы к отправке?" "Гоотовы, тов. командир", — пронеслось по всем трём ротам, и далёкое эхо вторило нам.

После этого уже в распределённые вагоны, мы стали помещаться по одному отделению. Как мураши, каждый старался устроиться лучше, ведь путь предстоит далёкий, это из-за Урала проехать всю центральную Россию и перекинуться в Белоруссию с лишним три тысячи вёрст. Вот учитывая это всё, мы старались поместиться лучше, имея в виду, что этот движущийся домик будет нам служить жилищем не на один день. Но вот как будто бы устроились, свили гнёзда, можно отчаливать. Смотрим, уже братва, спокойно чувствуя себя, гуляет вдоль эшалона, весело разговаривая. Спал дневной зной, солнце, как будто зная, что и нам пора на место, уже приходило к горизонту и всё становилось ниже, нарезвившись и уставши от дневных трудов.

Идёт чёрный гигант-паровоз, грозно, равномерно шипя и давая свой зычный повелительный голос: "Дайте дорогу". Он уже прицепляется, толкнул, дёрнул, испытывая свой груз. Слышится звонок. Мы уже около своих вагонов. Раздаётся второй звонок. На вокзале собралось публики, что муравьёв... Играет духовой оркестр... Раздаётся команда: "Товарищи, садись". Все забегали, но всё это быстро, по-военному, и может ещё потому, что у всех стремление ехать. Раздаётся роковой звонок, духовой оркестр тихо, томно заиграл "Интернационал" и публика, и мы подтянули. Паровоз дал сигнал и тихо-тихо двинулся с места, как бы не хотя покидать Тюмень. И так с пением "Интернационала", с хорошим поднятым настроением, мы покинули Тюмень.

ГЛАВА 7-я

Грозно, с яростью, пыхтит паровоз. Колёса вагонов равномерно постукивают. Мы поехали. В окнах мелькают убегающие назад телеграфные столбы. Всё слышатся в отдельных вагонах громкие заунывные песни. Вот ст. "Камышлов", остановка, а там ещё станция "Богданович". Меняется бригада, братва бежит за кипятком, принесли кипятку, выпили по кружке чаю. "Ну, товарищи, давайте отдыхать". И вот все зарываются в свои приготовленные гнёзда. Лёг и я, но не спится, лезут в голову мысли: да, уехал, прощай родной край; сейчас уже действительно оторвался и может навсегда. Вспомнил тут и свою молодость, "ребят-девчат", с которыми так тесно был связан. Многое, многое передумал за столь короткое время.

Но вот кой-где товарищи дают знать о том, что уже уснули. Я тоже, вдоволь надумавшись, под стук колес мирно заснул в своем гнезде, в этом двйжущемся домике.

Не велика майская ночь. Быстро прошла в этом столь приятном сне после таких переживаний, как 28-е мая. Утро... Начинают вставать, открывают дверь вагона, солнышко видимо уже вышло из-за горизонта и сразу бросило свои лучи в открытую дверь. Встали, все умылись. Начался новый день, но день, который, конечно, не имеющий много приключений, однообразный. Поезд всё идёт... Видимо, и он понял, что вперёд на запад. Солнышко играет на своём небесном своде. Вагоны все открыты. Впереди и сзади раздаётся песня. И так мы ехали до вечера. Вот уже темнеет, вдали мелькнули тысячи ярких звёзд. Это, оказывается, тот Екатеринбург, который так неприветливо принял нас, когда мы ехали на курсы. Под"езжаем... слышны паровозные свистки. Под"ехали... шум, говор, ничего не слышно. Остановились. Здесь стоять 2 часа. Раздаётся команда: "Кто желает смотреть кино-картину, становись". Конечно, многие пошли, в том числе и я. Спускаемся в вокзал, в низ. Для нас там оставлено место. Смотрим картину. Картина пришлась по вкусу. Эпизоды из военных действий [53] у меня запечатлелись в голове, что там и мы будем видеть эту же картину, но только уже не на экране, а наяву, и сами будем артистами не в кино, а на полях Белоруссии, и может, будем умирать не так, как артисты на экране умирают, временно, а умирать на веки и совершенно серьёзно, поражённые вражьей пулей. Вот просмотрев кино-картину, снова базируемся в своп движущиеся домики. Не заставил ждать и паровоз, слышим: подцепляется к своему грузу, дёрнул и медленно двинулся в путь, разбрасывая большой сноп огненных искр, ярко светящихся в ночной темноте. И вот двигаемся на запад... Однообразно убегают назад телеграфные столбы... проезжали одна за другой станции. Настаёт утро. С восходом солнца в движущихся домиках начало шума, говора, песен. Братва, умывшись, на первом попавшемся раз"езде-станции бежит за кипятком. Напившись чаю — все стараются насладиться майским великолепием природы, и так продолжается до обеда. Вот на остановке, дежурный по эшалону кричит: "За обедом". Мигом, бряцая котелками, братва бежит к вагону-кухне; получивши полный котелок хорошего супа, товарищи возвращаются в свои вагоны. Ах, и суп. От такого супа сразу почувствуется на шее. Да и действительно варили осетра пуда в три и вдоволь пообедавши, как вошло уже в привычку, один час отдыхать, и вот в этот час иногда и вспомнишь про детство, деревню и дом, вспомнишь и молодёжь, оставшуюся дома. Станет немного грустно. Но вот видимо уж время прошло, и кто-нибудь затягивает уже веселую песню, выходишь из раздумья и снова бодрое настроение. Вот в таком положении мы двигались на Запад к цели — на фронт. Дни шли за днями.

Провожаем Пермь, Вятку и много других городов. Вот и матушка Волга со своими огромными прозрачными водами, а тут и Ярославль. От"езжая дальше, обстановка меняется. Под"езжаем к сердцу России, колыбели Революции, к нашей великой столице Москве. Здесь уже сразу бросается в глаза, что жизнь здесь была совершенно иная. Нe доезжая вёрст сто уже по обе стороны такие хорошие раскинулись дачи, а вот Сергиевский посад, где 'раньше тысячи со всей матушки-России шли богомольцы поклониться святителю — Сергию Радонежскому. Сейчас тут Советское хозяйство и всё, что было, оно пошло на смарку и больше уже не идут сюда несчастные фанатики (крещёные), так слепо веровавшие в этого "праведника". Но вот приезжаем и двигаемся дальше. Солнце весело играет на небесном своде, по обеим сторонам весело, оживлённо раскинулись дачи. А вот и колыбель революции — Москва, наш очаг, от которого нисходит всё, что нужно для жизни и закрепления революции, так дорого доставшейся в дни Октября.

ГЛАВА 8-я

Ярославский вокзал. Останавливамся. Здесь нам сказали, что простоим, наверное, с полсуток, надо получить дальнейшее распоряжение. И вот комиссар отряда и т. Лепехин поехали лично к старшим, к товарищу Наркому по военным делам Льву Давидовичу Троцкому. Оставшись в ожидании братва, а в том числе и я, мы, пользуясь этим моментом, все разбрелись посмотреть на тот кипящий котёл, что мы встретили тут. Кругом шум, говор, все куда-то спешат, торопятся, видимо все заняты, дела видимо. Здесь каждый человек из себя представляет один из винтиков той революционной машины, что мы строили. Быстро прошло время. В 4 часа вечера возвращается т. Лепехин, и что же: мы видим его сияющим на своём буром коне, он, видимо воодушевленный горячим приёмом при встрече с тов. Троцким, был гораздо бодрее и ещё сильнее пылал жаждой своей мечты: быть на западном фронте. Тов. Лепехин ещё помимо директив получил лично от Троцкого коженную тужурку, в чём и явился к нам.

Раздается команда "выстраиваться". Все сразу же на свои места. Выходит тов. Лепехин и, как горячие лучи майского солнца, стали жечь наши сердца его слова. Он очень коротко, внятно; по-военному об"явил: "Товарищи, по личному распоряжению тов. Троцкого мы утром завтра двигаемся дальше на запад, к цели на восставшего пана". "Ура" — прогремело по всему отряду, и эхо вторило нам. Получивши такое извещение, мы ещё стали веселее, и долго показалось время стоянки, и так весело сначала казавшийся этот вокзал стал мрачным, ибо стремление мучило — скорее бы к цели.

ГЛАВА 9-я

Настало утро. Вот паровоз уже подкатил, сдвинул свой груз и мы покатили. Также снова замелькали телеграфные столбы, весело играет солнышко и мы, наполненные духом, летим к цели. Вот уже Смоленск и дальше. Так доехали до города Старый Быхов.

Остановились. Здесь остановка, простояли сутки... вторые, не знаем, в чём дело. Но вот на третий день, вечером, раздаётся команда собираться. [54] Все, конечно, часа через два собрались, т. к. братва разошлась. В 7 часов об"являют: "Собирайтесь в полную боевую готовность". Что и зачем — для всех непонятно. Но когда раздалась команда: "Стройтесь!" — все, как один на своём месте. Об"явили: "Товарищи, сегодня в 12 ч. ночи двинемся вперёд". Но зачем, никто ничего не знает. Долго шли 4 часа в ожидании. Кой-кто прямо одетый прикурнулся и похрапывает. Я не спал, думал, что это значило. Но вот команда: "Становись". Как ожгли эти слова. В миг на своём месте. Двинулись по направлению к Быхову. Пришли в центр города, в сад, там нас стали разбивать на группы. Я попал начальником одной из групп. Разбивши, нас вызвали в штаб. Конкретно об"явили: "Мы пришли делать повальные обыски, и ваша задача провести это мероприятие со всей серьёзностью. Наша задача выловить предполагающихся в городе дезертиров". Получив задание, я с группой в 15 человек пошёл в отведённый квартал. Вот мы начали порученную работу выполнять. Подходим к дому, сразу его окружаем, а 5-ть человек идём в дом, пред"являем вид и производим обыск. Первый дом ничего, второй тоже, а пройдя весь квартал, нам пришлось в трёх домах обнаружить 7 человек как подозрительных личностей. В одном пришлось задержать 2-х человек выстрелами, что заставило пытавшихся остановиться.

Так прошла ночь, и мы к утру пришли на вокзал, сдавши задержанных в комендантское управление. Уставшие мы сразу забрались в свой вагон и после ночных трудов крепко предались столь сладкому сну.

Отдых продолжался примерно до 11 часов. Вот начинает братва просыпаться, кой-где уже слышен говор. Встал и я. Умылся, и через несколько минут братва уже обменивалась своими ночными эпизодами. Много кой-чего было интересного в некоторых группах и результаты общей облавы. Всего оказалось задержанными 65 человек, из них ранили 4 человека, пытавшихся убежать, и 3 человека стали жертвами бегства — их убили на-повал. Все задержанные личности как подозрительные были сданы местным властям для выяснения личностей, и мы свой долг выполнили.

ГЛАВА 10-я

Командуют на обед. Братва, брякая котелками, пошла к вагону-кухне, и через пять минут мы обедали, поедая жирный суп из нельмины, что мы везли из далёкой Сибири, чуть ли не от самого Ледовитого океана. Братва всё ещё обменивается своими ночными приключениями. Вот обед кончился, и затянули, лёжа в вагонах, красноармейские песни. Как нарочно, всё наше путешествие из Сибири до ст. Быхов, это 3200 вёрст, всё время погода стояла благоприятная. Солнышко весело играло своими горячими июньскими лучами, и мы всё время чувствовали себя великолепно.

Но вот вечер. Солнышко прячется за горизонт, кой-где ещё слышатся разные разговоры. Но начало смеркаться, и братва, закрывши свои движущиеся домики, начинает засыпать, я долго лежал, что-то пало в голову дом, деревня, товарищи и девчата. Долго я думал, многое прошло в голове, также думал о будущем и той позиции, к которой я так стремился и с этими сладкими грёзами я так мирно-покойно погрузился в сон. Но коротка июньская ночь. Вот уже утро, однообразие, мы напились чаю и немного погодя об"являют: "Завтра отправляемся в поход". Но что будет означать этот поход — никто из нас не знал. В 5-ть часов созывается закрытое Партийное собрание. Пошёл на это собрание и я. Собрались мы в железнодорожном клубе, приходит комиссар отряда, командир, выбираем Президиум. На повестке дням вопрос: "Значение нашего похода". Честно конкретно об"являет Лепехин: "Завтра наш отряд уже об"является и входит в прифронтовую полосу, но прежде, чем войти на переднюю позицию, нашему отряду, считающемуся исключительно из добровольцев и интернациалистов, Р. В. С. поручается более политическая ответственная задача это ликвидация в здешней местности принявшего колоссальных размеров дизертирства местного населения, ибо развившееся дизертирство прежде всего подрывает мощность нашей Армии, растаскивает снаряжение, а самое главное — дизертиры группами производят бандитские налёты на местные деревни, сами скрываясь в лесах". Поняв, в чём дело, мы единогласно сказали: "Пусть завтра мы будем выполнять порученное задание Р. В. С. и даём слово, что мы честно выполним всё это", — с этими мыслями мы вышли с собрания.

Наступил вечер. Много шума... братва во всех своих движущихся домиках копошится, все собираются, имея ввиду, что они завтра утром покидают эти насиженные места, каждый из них мыслил, что эти домишки уже больше не будут нам убежищем. Наступила ночь. Начинает смолкать. Братва, уже подготовившись к выступлению, мирно заснула. Вдоволь надумавшись, я тоже уснул с мыслями, что завтра покидаем насиженное место и двинемся на ответственную, опасную работу. [55]

ГЛАВА 11-я.

Вот наступает утро. Короткая июньская ночь. Солнце своими лучами так приветливо-ласково втсретило встающую братву. Умываемся, брякаем котелками, кипяток, чай пьём. Товарищи перекидываются, обмениваются мнениями о предстоящем походе. Одиннадцать часов. Дежурный по отряду даёт распоряжение на обед. Сегодня обед раньше обычного и потому, что через час выступаем. Быстро обедаем, скоро двенадцать. Разда1тся команда: "Собираться". В полной боевой готовности... Лишние вещи приказано сдать в пакгауз. Покончили с вещами, раздаётся команда: "Строиться", — выстроились... Тов. Лепехин вызывает командиров роты, командиров взводов и даёт стратегические распоряжения.

Но вот всё закончено. Раздается команда "Поротно". Каждый командир своей роты стал руководителем роты. Пошли по просёлочной дороге. Наша 3-я рота вправо, а первые две — по направлению влево от железнодорожного полотна. Так мы шли до вечера. Дойдя до маленькой деревеньки, расположились на ночлег в саду среди яблонь и груш, и так скоро мирно прошла ночь на открытом воздухе, и ещё потому, что вся братва с непривычки немного утомилась от 20-ти вёрстного перехода.

Весело появляется из-за горизонта июньское солнце. Мы все уже на ногах, попив чаю, команда: "Строиться". Выстроившись, мы двинулись по направлению на запад, но уже не ротой, а каждый взвод в отдельности, и не дорогами, а лесными-полевыми дорожками. Наш взвод входит в сосновый бор. Командир взвода знакомит, что здесь предполагается наличие дизертиров. Познакомившись о предполагаемом, мы вошли в бор в полном походном порядке, а именно: выделили вперёд авангард, по бокам дозоры, сзади арьергард, а основное ядро шло дорожкой, и вот так мы двигались часа три. Вдруг раздаётся выстрел в правом дозоре, мы засели... сообщают: "В лесу показалось пять человек неизвестных личностей с винтовками". Командир взвода, подумавши, даёт распоряжение рассыпаться цепью и так двигаться вперёд, и вот после перехода от этого места версты 4-5 мы наткнулись на полевую избушку. Не дойдя до неё, мы высылаем дозор, и вот только дойдя на более близкое расстояние, из избушки раздается три выстрела, из дозорных один ранен. Команда Комвзвода:"Окружить избушку". Вмиг выполняем. Взяв в кольцо, мы стали наступать. После недолгой перестрелки мы бросились к избушке в атаку, и вот в этом полевом убежище мы захватили 5 человек с оружием: винтовки и порядочное количество патронов. Забрав, выяснилось, что они дизертиры. Двинулись дальше, а их под конвоем отправили в штаб роты.

Пройдя вёрст пять, мы остановились на ночлег. Весело засверкал огонь на костре, сухие сучья весело потрескивали. Уставшие от дневных переживаний братва в надежде, что выставленный дозор вполне обеспечивает наш покой, крепко заснула.

Вот прошла ночь, также настал день, конвой, что вчера увёл дизертиров, вернулся, свёл благополучно, имеет сообщение, что ротой поймано девять человек. И так мы проходили, выполняя это задание, 9 суток. Наш взвод задержал всего 17 человек. Конечно, были и приключения, но их не стоит упоминать, т. к. ничего серьёзного не было.

После недельного путешествия по лесам мы вышли к железнодорожному полотну и часа через два пришли на станцию, где стоял пришедший и ожидающий нас эшалон. К вечеру собрались все три роты, и наш поход имел общий результат, что всего поймано сто двадцать четыре человека, все они были заключены в свободные вагоны, стоявшие на едине три штуки под строгим надзором нашей конвойно-комендантской команды.

Много разговоров у нашей братвы о пережитых эпизодах за эти дни. Наступил вечер, начал смолкать говор, песни, и все, забившись в свои прежние домики, мирно после томительных дней стали засыпать. Я также после некоторого размышления о своей родине мирно-безмятежному сладкому сну отдался.

ГЛАВА 12-я

Но вот солнышко вышло из-за горизонта и, как обычно, братва начала оживать. Обычным порядком попили чаю, начали кой-какие разговоры, а что будут делать с пойманными — никто, конечно, не знал, ибо это военная тайна.

Но часам к 11 к станции подходит курьерский поезд, и состав только три вагона. Подошёл, зычно дал свой голос и стал останавливаться. Остановился, выходят какие-то представительные лица в военной форме. Наш командир-комиссар что-то с ними начал переговаривать. Ушли в вагон-штаб. Мы что-то в этом почувствовали, что в воздухе пахнет грозой. Вот 12 часов. Обед. Братва по-обычному обедает. Открылся вагон-штаб, вышел командир и комиссар и дали распоряжение комротам о сборе отряда. Моментально, по-военному, отряд выстроился. Комиссар объявляет: "С прибывшим поездом приехала сессия и через час будет судить пойманных дизертиров". Все точно, не упустив ни одного слова, мы выслушали [56] это сообщение. Ровно в два часа на раскинувшейся поляне уже стояли два больших стола, покрытых красным сукном. Против них в несколько рядов стояли простые скамейки, видимо предполагающихся для подсудимых. Как стрелой, молниеносно охватило это известие жителей станции, а там и окружающее население, и на эту поляну со всех концов стала стекаться публика. По первой роте распоряжение: "Первый взвод на караул", — и вот вокруг этих скамеек становятся часовые. Дано распоряжение: "Дизертиров выводить из вагонов". И вот, понуря голову, лесные вояки, угрюмые на вид, жалкие, шли к месту, где они должны сидеть на скамье подсудимых и давать ответ нашему революционному трибуналу. Все скамьи заняты. В публике раздаются переговоры, кой-где даже рыдания, оказывается, что кой-кому из дизертиров есть и родственники. Но вот сразу всё смолкло, все устремили взоры к вагон-штабу, из которого вышли три человека с портфелями и направились прямо к приготовленным столам.

Все, как поражённые чем-то непонятным, представляли себе, что судьбы этих лиц, сидящих понуря головы, зависели от этих трёх лиц, возглавляющих нашу революционную законность в данном случае.

Время шло как-то очень медленно в ожидании. Но вот всё готово. Места заняты, часовые на своих местах, оцепив кругом места, где сидели дизертиры. Нарушено молчание тишины — Председатель суда, встав, громко об"являет: "Судебное заседание выездной сессии Могилёвского ревтрибунала считаю открытым" Долго и серьёзно разбиралось создавшееся положение, много судьи задавали вопросов, что их заставило дезиртировать. Но вот судебное заседание закончилось, и судьи удалились на совещание.

Много среди нас было мнений по поводу приговора, что вынесет суд. Время тянулось очень томительно. Но вот все вздрогнули: с шумом растворились двери штаб-вагона, направляясь к красному столу быстрыми шагами шли судьи. Всё смолкло и с замиранием сердца ждали результата. Мы все приуныли и ждём. Председательствующий об"являет приговор и вот результат: "Злостных дизертиров, убегающих с фронта уже не по первому разу как элементов мешающих строить и укреплять нашу Красную Армию приговорил — расстрелять, а убежавших в первый раз признал, что они могут исправиться и постановил: влить в наш отряд разбив по всему отряду". Крики: "Ура!" — раздались от всего нашего отряда, ибо они действительно заслужили указанного наказания. Вот приговорённых к расстрелу под строгим конвоем отвели в те же вагоны. А остальных товарищей разбили по ротам.

Ночью в 12 часов над присуждёнными приговор был приведён в исполнение нашей Комендантской командой, тут же вблизи станции в роще сажен 100 были вырыты две ямы, и дезертиры были расстреляны и зарыты в эти приготовленные ямы.

Прошло после этого эпизода двое суток. Мы опять в своих домиках поехали дальше на запад к своей цели — на фронт.

Приезжаем в Гомель, тут уже окончательно выгружаемся и хотим расстаться с нашими двигающимися домиками, к которым мы так за это время успели привыкнуть. Ведь они нас перебросили из далёкой Сибири через Горный седой Уральский Хребет, Центральную Россию и вот стан. Гомель конечный путь, ибо дальше мы уже с ними двигаться не можем. Братва с удовольствием высаживается, шумно около вагонов хозчасти, вагон-штаб, но всё закончено, выгрузили, все на готове.

ГЛАВА 13-я

Раздаётся команда: "Становись". Становимся всяк на своё место. Выстроились в походную колонну, и отряд двинулся по направлению западнее Гомеля по шоссейной дороге. Вперёд галопом поехали адъютант отряда и с ним 3 красноармейца, быстро скрывшись из глаз в облаках пыли. Весело шли красноармейцы, чувствуя, что этот поход уже в прифронтовой полосе. Влево видим, что-то в воздухе болтается около заводской трубы, нам сразу объяснили, что это Аэростат, где наш наблюдатель следит за противниками. И так мы шли часа два. Солнышко весело и жарко светило, паля нас своими лучами. Конечно, при полной походной аммуниции нам было жарковато, но шли мы не спеша, через каждые 45м. 15 мн. привал.

Но вот нарушилась тишина, команда тов. Лепехина :"Отряд в цепь". В чём дело, ничего не знаем. Конечно, не растерялись, в миг стали выполнять команду и вот из-за горизонта увидели, что прямо на нас летел аэроплан, грозно неслись звуки пропеллера. Мы, как мураши прилегли к земли, и вот он прямо над нами пролетел и удалился в тыл. Снова строимся в колонны и продолжаем поход. К вечеру пришли в деревню. Там уже квартиры размечены, мы семь человек недаяеко с краю определились. Лето, тепло, при чём хата. Мы забрались в садик, где широко раскинулись яблони, но яблоки были ещё зелены и, конечно, хотя страшно нам, Сибирякам, хотелось попробовать этот вкусный [57] плод, но конечно мало было удовольствия. И вот так мы простояли в этой деревушке сутки четверы. На пятые сутки вечером сообщают, что скоро двинемся, да часов в 8-м приказание собираться. Собрались и опять отправились рядами, направились по направлению к Гомелю. Часам к 12-ти прибыли в Гомель, движемся по направлвнию к пристани, подходим, хотя и ночь, к пристани много публики, но лица все военные, все как уже не так, как вообще, видимо здесь уже чувствуется, что паны не так далеко. Остановились, сказали, что приваживайтесь пока, но не пришлось долго ждать — распоряжение грузиться в пароход, и вот мы поместились в пассажирском пароходе две роты, а остальная часть отряда на второй; часа через два раздаётся зычный голос параходов и, гремя колесами, параходы тронулись. Мы поехади по реке Сопс.

Долго братва шутила, но дремота взяла верх и все постепенно под машины заснули. Спали примерно до 10 часов утра. Параходы всё идут. Смотрим в маленькие окна, как мелькает зелень по раскинувшимся берегам. Параход замедляет ход, даёт назад, движемся к берегу. Берёзовая роща широко красиво раскинулась по берегу... остановились, команда высаживаться. Опять выгрузка, но, думаем, последняя. Часа через два уже всё выгружено, уже кухня делает своё дело, готовит вкусный обед ещё из имеющихся запасов, привезённых из Сибири. Пообедали, три красноармейца поскакали в ближние деревни за подводами. Переночевали ночь на свободе в тени березовой рощи, но спали уже по-военному — кругом были выставлены дозоры. Прошла быстро ночь, и с восходом солнца уже наши товарищи, что убежали, пригоняют подводы, и часам к 9-ти наш отряд был в полной боевой готовности пуститься в поход. Вещи и всё было погружено на подводы, и мы в походном порядке, в сопровождении подводчиков, двинулись в сторону фронта. Так мы шли до вечера всё близ реки Сопс.

Остановились на ночлег, но только разводить огонь не разрешалось, ибо мы были уже около позиции и пришлось ночевать, но конечно уснулось и без того хорошо, ибо мы, уставшие от дневного похода, слишком требовательными не были. Ночь так же, как и в берёзовой роще, прошла спокойно, и мы, надеясь на выставленные посты, спокойно спали в эту ночь на открытом воздухе.

На завтра в 7 часов мы снова двинулись, и вот в одном месте, на расстоянии примерно версты, поступило распоряжение двигаться как можно растянувшись, и так мы двигались опять день, только на завтра в 9-ть часов прибыли в местечко Хвойники. Да, здесь уже конечный пункт, откуда мы должны вести наступление, ибо здесь мы уже нагнали поляка.

ГЛАВА 14-ая

Наш взвод определили для прикрытия батареи, и мы в 12 часов ночи двинулись к фронту. 2 3дм. Батареи отошли верст пять по направлению к фронту, выбрали позицию в опушке соснового бора, произвели установку. Мы как прикрытие сзади, шагах в 20-ти сделали для себя окопы. Вот уже устроился наблюдатель на самом высоком дереве, и оттуда даётся, что "Огонь из правого", "Огонь из левого", "Огонь залпом", и так дали штук десять выстрелов. Видимо пощупали... Спустя немного враг также начал отвечать. Слышим, над головой проносится с шумом снаряд, но перелёт, и так всё время сзади сажен 100-50 разрывается, копая большие ямы. Я, как только ещё получал боевое крещение, считал, что вот-вот трахнет по цели, но кой-кто из бывалых смеётся: "Нет, брат, это ещё много надо времени, чтоб попасть в нас". Настал день. Всё молчит. Видимо передышка. Но вот только настала ночь, наш отряд, в том числе и мы двинулись вперёд и шли вперёд в наступление лесом ельником... Раздаётся выстрел, крик: "Ой, ранили". Оказывается, это один из тех дизертиров, которых влили в наш отряд, ранил сам себя в руку. Но вот впереди начинает светить — это оканчивается лес. Распоряжение рассыпаться в цепь... рассыпались, вырыли окопы и залегли. Вперёд послана разведка. На горе впереди версты две от места, где мы залегли, видна церковь; впоследствии узнали, что это село Загалье. Вот на рассвете на левом фланге началась перестрелка. Сначала слышны были ружейные выстрелы, а потом заговорил та-та-та, это "Максим". Полетели польские гостинцы и из 3-х дюймовой, но всё перелёт. Так продолжалось до дня. Но вот распоряжение наступать. Бросаем свои окопы и пошли в наступление. Подбегаем уже к самому селу. Поляк, видимо, оставляет это село, но оставшаяся часть, для прикрытия, обстреливала нас. Наши гостинцы полякам также летели через наша головы из 3-х дюймовых орудий. Но вот и село Загалье, вбегаем в него, население всё в землянках, снимаем с колокольни два пулемёта. В общем надо считать, что здесь поляк имел очень хорошую позицию. Выбили, под"ехала кухня, начался обед, но обед уже по-военному в полном боевом порядке. Мало-мало пообедали и пошли дальше. Но до самого вечера мы не встречали больше препятствий — видимо противник потёк без остановки.

Приходим вечером в деревню, и вот известие: убит тов. из нашей разведки. Чтоже, видимо, в огне не без жертв, и вот мы тут нашему товарищу как ещё первому, павшему в бою от панской пули, устроили торжественные [58] похороны, закопав его на площади около церкви.

Но вот утро, мы снова двинулись в наступление и так шли до самого вечерa. Приходим в одно из помещичьих имений, но оно пусто — хозяин убежал. Здесь мы пришли к реке Березине, и вот ночью приходит параход, и началась переправа на другой берег. Тихо, без шума, началась переправа, и вот головная часть уже пошла в разведку. Переправа прошла благополучно, и отряд двинулся по направлению к станции Коленкович. Поляк, видимо, тут тоже хотел задержаться и начал обстреливать наступающих, но всё напрасно, и мы, не останавливаясь, заняли станц. Коленкович.

Но вот боевое крещение, где мне пришлось получить, так памятно на всю жизнь останется это место. Вечер, уже солнышко подходило к закату. Наша третья рота была на правом фланге и как в резерве, впереди 1-2 роты вели наступление на деревушку, впоследствии узнал "Прудники". Завязалась сильная перестрелка, трескотня пулемётов, распоряжение нашей роте делать с правого фланга обход. Вот больше задание, и мы двинулись. Выйдя из лесу, мы ясно увидели, что деревня занята поляками, и наши наступают. Зайдя с фланга, мы открыли сильный огонь, и вот через несколько времени, ведя решительное наступление, мы заняли эту деревню и дальше по пятам повели настпуление. Впереди через 2 версты деревня, и мы, заняв её, после такого жаркого боя и дневного зноя, остановились в этой деревушке переночевать. Вкусно пообедавши, мы, уставшие, приятно заснули, разбредясь по халупам, надеясь, что посты выставленные строго охраняют наш мирный сон.

Но вот ещё нет вставшего солнца, как надо подниматъся. Кухня привезла суп. Быстро братва разобрала суп. Только что начали есть, как на нашем посте пошла перестрелка. Побросали всё, команда: "Становись", все готовы — пошли в наступление. Только что вышли из деревни — команда "В цепь", рассыпавшись в цепь, сразу поляк уже стал нас обстреливать. На ходу стали рыть окопчики, хотя бы спрягать голову. Маломальски окопавшись, мы начали обстреливать позицию противника. Кой-где слышим стоны — это раненые. Долго продолжалась эта перестрелка, но вот команда "Наступать, в атаку". Сначала как-то страшно, но быстро вскочили из окопов и с криками "Ура" бросились в атаку. До окопов противника было сажен 100, противник стреляет, есть жертвы. Не добежав сажен 50-ть, противник покидает своё насиженное место и в панике бежит. Тут-то мы и начали пускать им в затылок, и так продолжалось, что мы преследовали поляков, версты 3-4. Остановились. Обед. Кухня уже опять подъехала, и мы так после такого жаркого момента с аппетитом стали уничтожать жирный суп. Братва, не смотря на то, что только что грозила смерть, разбрелась по лесу, поедая с аппетитом хорошую, вкусную чернику. Вот мы тут братва вся сошлись, кой-что побеседовали о пережитых эпизодах и смеялись, что мы всё ещё остались целыми, не вредимыми.

Но вот команда, надо опять двигаться вперёд, и отойдя примерно с версту, разведка сообщает, что противник остановился в деревушке, что от нас 1,5 версты. Мы опять остановились, сделали позицию и стали ждать результатов. Долго ждать не пришлось. В первой роте, что на правом фланге, уже начался бой. Противник с фланга повёл наступление. Сразу стало пахнуть чем-то неприятным — противник повёл ураганный огонь по всему нашему участку. Конечно, не ожидая, мы что-то почувствовали не по себе. Гремят во-всю оружейные выстрелы, трещат пулемёты с обеих сторон. Но вот противник пускает и трёхдюймовкой, слышим в ответ и наша. Вот правый фланг не выдерживает — начали отступать, противник начал крыть по отступающим. Не долго и мы продержались, тоже покидаем свои, на скоро сделанные окопы. Отступление началось на всём нашем участке. Конечно, противник жал, он пустил что есть возможности пулемёты, орудий 2-3 шт. Но жертв было незначительно, так как отступали лесом. В этот вечер мы снова отступили и оказались во вчерашних Прудках. Здесь я потерял своего тов. Г. Впоследствии узнал, что его контузило во время отступления. Добравшись до Прудков, поступило распоряжение дальше не отступать. Конечно, мы, уже успокоившись, это приняли с большой радостью и стали устраивать ночью позиции, на скорую руку рыть окопы. Наша рота была расположена фронтом прямо к противнику. Первая была расположена на левом фланге углом как заслон, чтобы противник не сделал обход, а вторая — на правом фланге, и вот так расположились. Уже всё готово, с часу на час ждали противника, который должен повести настпуление. Конечно, о сне никто и не думал, каждый был почему-то уверен, что противник вот-вот нагрянет. Вот начинает на востоке отзаривать, и с этой зарёй на левом фланге уже начали раздаваться отдельные винтовочные выстрелы. Через пять минут они участились и мигом превратились в частый ружейный огонь — это поляки повели наступление с фланга. Долго ждать не пришлось. Смотрим — высланный из нашего взвода дозор доносит, что прямо на нас противник движется густою цепью, и вот уже через 1-2 минуты загремели оружейные выстрелы и сразу превратились в сильный огонь. По всему участку поляк повёл бешеный натиск. Наша братва, надо сказать, тоже даром видимо из окопов вылезать не думала и всячески старалась дать надлежащий отпор, работали [59] хорошо и наши верные пулемёты. Наш герой начальник пулемёта Н.Ф. ни на минуту не давал передыха своей машине. Так продолжалось с полчаса, до того достреляли, что у меня спала накладка со ствола. Вот до чего раскалился металл от бешеного огня. Но вот противник переходит в атаку, ещё сильнее заработали пулеметы, но противник, точно озверевшее стадо, прямо лез на пули, и вот мы не выдержали — началось паническое отступление. О, ужас, что тут было. Как только мы начали отступать, в нас пули посыпались точно град. Бьёт с фронта, с фланга, из ниоткуда аэроплан, который стал пускать бомбы. Действительно, смешались в кучу кони и люди. Бежим по ржаному полю. Здесь нас спасает то, что поляки стреляли разрывными пулями, и они, ударяясь о рожь, разрывались и теряли свою силу. Мы бежим с Герасимом вместе, он впереди, т. к. ему легче — он в гимнастёрке, шинель уже бросил, а я ещё в шинели. Но вот бежим, пули так и свищут, что осы. Уже прятаться никто и не думает, потому что противник по пятам. Выбегаем из ржи на картофельное поле. Вот тут-то получается ужасная картина, со всех концов начали раздаваться стоны, крики раненых, т.к. здесь для пули свободное пространство. Герасим выбегает на это поле вперёд меня сажен на пять, и что же — не успел он выбежать, смотрю, падает, как подкошенная травинка. Подбегаю, а он стонет: "Ой, ранили сукины дети". Да, действительно ему попало в правое стегно. Кровь так и струилась алой струёй, попало сильно, и не было никакой надежды, что Герасим сможет бежать дальше. Он ещё в сознании, и вот привожу наши последние с ним слова, ибо много раздумывать не приходилось, противник всё палит прямо ураганным огнём. "Герасим, дай мне билет, а то приколют сукины дети, как найдут партийный билет". Он говорит: "Возьми вот часы", — что были у него на руке с Империалистической войны. Только что начал снимать часы, как в это момент из неподалеку росшего куста выбегают четыре поляка и, направив на нас пулемёт "Люис" (ручной) стали осыпать нас градом пуль. Конечно, иного выхода нет, как бежать, и вот под градом пуль и саженях в десяти противник, я простился со своим другом и близкий товарищем Герасимом, оставив его на произвол судьбы, бросаюсь в бегство, где впереди бежали наши товарищи. Отбежал сажен сто, жарко, бросаю шинель, патронташ с патронами, оставляю при себе верного спутника винтовку и только тридцать патронов. Добираемся до лесу, но тут мы отдохнули, противник, потеряв цель, постепенно стал уменьшать огонь, и через несколько времени стихло окончательно.

Мы от места наших окопов убежали версты 4-5, стали собираться, паника кончилась. Да, остался невредим. К полдням собрались. Но картина получилась печальная, нам этот бой обошёлся слишком дорого. Наша рота потеряла очень много доблестных храбрых ребят. Да лично и я потерял товарища Герасима, которого оставил живым, истекающим кровью, но возможно, что наступающие поляки докололи; второй товарищ — это бессмертный герой и начальник пулемета, видимо, так и погиб около своего "Максима" Н.Ф. Ещё 2-х из товарищей потом узнал, что ранило, одному оторвало два пальца, второй ранен в ногу. Также мы потеряли в этом бою нашего любимого храброго взводного командира, который (из очевидцев рассказывали) при атаке противника не стал отступать, а до последнего момента бился на месте, задерживая атаку. Но его, конечно, не хватило, и он был тут же поражён вражьей пулей.

ГЛАВА 15-я

И вот после этого вечно в моей памяти памятного дня, мы снова сформировались, оправились и через сутки повели наступление. Дело пошло удачно. Мы опять погнали поляка. Опять один эпизод, где мне много пришлось пережить, смерть была слишком близка. Вот как дело случилось: начинает смеркаться, мы стояли перед деревней, где стояли поляки, мы должны были вести наступление. Вот ночью я с товарищем иду для связи в 1-ю роту на левый фланг. Темно, местность однообразная: луг, кусты, трава, с большим трудом нам удалось разыскать первую роту. Передав получение, мы, немного погодя, двинулись обратно к своим. Не успели отойти шагов сто-двести, слышим, началась перестрелка на участке (по нашему мнению), где должна быть наша рота. Перестрелка усилилась, началась и на участке первой роты. Мы закружились, куда идти. Спутались, темно. Покружившись во все стороны, мы окончательно запутались. Но это ещё бы ничего, но печальнее всего то, что мы видимо забрались в нейтральную зону и слышим — пули засвистали с обеих сторон. Попав в такое положение, думаем, что делать. Потеряли направление и не знали, идём к своим или к полякам. Решили сесть и ждать рассвета, что будет. Так, забравшись в низину, в куст, стали ждать рассвета, а перестрелка всё продолжалась. На рассвете, как только можно стало видеть, мы сразу взяли правильное направление и добрались до своих, где наша рота того утра заняла одну маленькую деревушку. И так мы выбрались из неприятного положения.

Наступления наш отряд продолжал безостановочно; кой-где неприятель задержится, а как только ударим — сразу отступает, и так продолжали наступление до станции Птич. Не доходя до этой станции, мы встретили сильное сопротивление неприятеля. Здесь поляки укрепились на этой станции. Наша позиция была в 8-10 верстах от Птич, и дальше вести наступление мы не [60] имели возможности, т. к. противник по линии обстреливал с бронепоезда. Продолжалось это двое суток. Изучив положение и местность, мы пришли к заключению, что надо что-то делать, и вот решено. Стоявшие на Березине бронепараходы пришли нам на помощь: у них были переклиновые шишки, идут двое матросов, берём две шашки и нас три человека. Всего значит пять, берём местного крестьянина, знающего местность, и двинулись к неприятелю в тыл. Наша задача взорвать железнодорожный мост по линии, чем мы лишили возможности полякам производить обстрел с броневика. Пошли. Путь был очень трудный: во-первых, надо пройти незамеченным, а это можно только ночью, а второе — опасно, можно наткнуться на неприятеля, и вот двигаемся. Уже полночь. Проводник говорит: "Уже недалеко, сосновый бор, а за ним и мост". Подходим и, как кошки, крадёмся к мосту. Но вот уже около него. Заработала кирка, это то место, куда надо вложить шашки. Всё готово: шашки вложены, шнур направлен сажен сорок. Мелькнул огонёк, это спичка, которой поджигали шнур, идущий к шашке. Ждём, что вот-вот свершится. Смотрим, как медленно, все ближе и ближе к вложенной шашке двигалась искра. Готово. Раздаётся сильный взрыв. За ним второй. Шашки, заложенные нами, сделали своё дело. Мост рухнул, осколки камня высоко взлетели на воздух. Лежим и ждём, что будет дальше. Вдали показался, как будто движется в нашу сторону тихо-тихо зелёный лес. Смотрим внимательно, что это значит. Хотя мы и так ждали, что поляки вот-вот опять должны нас беспокоить с своего бронепоезда. Вот уже близко... Только тут мы разглядели, что это и есть тот бронепоезд, который нас всё время беспокоил. Видимо, и сейчас он шёл делать своё дело, но на этот раз не удалось. Путь взорван. Подойдя вплотную к месту взрыва, они убедились, что дальше двигаться нельзя. Осмотрев хорошенько разрушившийся мост, они быстро дали задний ход и отправились восвояси. Когда они совсем удалились, мы также направились обратно. Встретились со своими мы скоро, видимо, услышав взрыв, они сразу двинулись по направлению железнодорожной линии.

Да и взрыв этого видимо действительно сыграл важную роль, ибо противник дальше не мог нигде остановиться, и наступление продолжалось без задержки до ст. Птичь. Но после сильного натиска Красных героев Птичь нами был взят, но ужас, что сделали поляки: мост, что через реку Птичь взорвали, все железнодорожные постройки на станции сожгли. Вот в таком положении мы взяли станцию Птичь.

Побыв на этой станции примерно сутки, мы снова двинулись на отступающего противника и так повели наступление на Пинск, где, конечно, пришлось также встретить очень много препятствий чисто природных — это знаменитые, славящиеся своей прелестью Пинские болота, тянущиеся на сотни вёрст. Вот даём решительный бой, и неприятель отступает. Мы заняли город Пинск. Здесь в моей жизни получается изменение: я был определён в штаб отряда старшим писарем, где в последствии приходилось быть за адьютанта отряда. Заняв Пинск, здесь нашему отряду была дана передышка, и мы тут простояли дня четыре. Много было разных мелких приключений. Ребята, как наступит вечер, забирают пищевые мешки и айда за яблоками в большие сады. Конечно, не обходилось дело и с неудачами, пойдут, а их садовник-сторож цап, но что он с ним сделает, бросят яблоки и всё. Много, конечно, было разных мелких казусов, но в пылу и после боевого времени они как-то проходили незаметно. Каждый день ходили купаться в городскую купальню. Но вот опять распоряжение продолжать наступление, и отряд двинулся дальше по направлению на Брестлитовск, "Брестлитовскую крепость". Наступление вели усиленным темпом, кой-где происходили стычки и перестрелки, но уже больших боев вплоть до самого Брестлитовска не было. Один памятный эпизод: заезжаем мы в одно помещичье имение, оставленное хозяином, видимо, сам отступил с поляками. Имея свободное время, мы занялись изучением обстановки, что и при каких условиях жили паны и вообще помещики. Первое, что нам бросилось, это большой, светлый, по всем правилам архитектуры, красовался дом, где жил помещик, позади дома сверкал в солнечных лучах большой чистый пруд, а в пруде на солнце играла рыба, по берегам этого пруда шли аллеи. Сколько наслаждения.

Двинулись дальше. Там мы наткнулись на пасеку, где рядами красовались десятка три ульев. Да, кажется жил ничего. Кончили внешний осмотр. Решили войти в самые покои, где благоухал пан. Что же нам представилось? Паркетные полы, мягкая мебель, цветы и всё, конечно, не предаётся описанию. Окончив внутренний осмотр панского жилья, мы решили пойти и заглянуть в домики, что стояли в стороне: там живет его дворня, которая кончено не убежала. Мы видим тесноту, грязь и нищету. Сделав сравнение, ещё больше запало в голову, что смерть паразитам, нет с ними больше разговоров. Пробыв в этом месте сутки, мы двинулись дальше, и так после некоторых более усиленных боёв мы вступили в Брестлитовск. Здесь наш штаб остановился, и тут у нас произошло большое изменение, а именно: до сего момента наш отряд вёл наступление всё время самостоятельно, как совершенно отдельная единица, а здесь мы влились в 16-ю армию, 57-й дивизии 163 бригаду. Стояли мы тут трое суток. Мы ходили спокойно в баню. Здесь я чувствовал себя очень хорошо. [61]

Но надо отметить, что население к нам не весьма удовлетворительно. Простояв трое суток, повели дальнейшее наступление. Мы сейчас уже имели своей целью, что скоро будем в Варшаве. Прямо двинулись Варшавским шоссе, где нас разделяло расстояние всего лишь 80 вёрст. Наступали двое суток, но дальше стоп, противник упёрся, видимо отступление закончил. Штаб наш остановился в одном из помещичьих имениё, впоследствии оставшегося в памяти "имения графа Заморского". Здесь мы расположились штабом, заработала машинка и стали делать всяк свое дело. Вечером 15-го августа приезжает из оперативного штаба к нам начальник отряда тов. Лепехин, адъютант: "Да, ребята, поляк засел, до Варшавы 16 вёрст, и поляк уже на той стороне Вислы, но наступать нельзя — бьёт". Между прочем сказал, что утром что-то должно быть. И так в ожидании утра мы крепко поужинали поросят "Замойского". Скоро прошла ночь, с рассветом начальник отряда и адъютант опять уехали в окопы (это примерно версты две впереди). Прошли примерно с час, скачет из Штаба гонец, что приготовляться к выступлению. Конечно моментально свернулись, ждём дальнейших распоряжений. Но вот на участке, что левее нас, стоял 112 полк, так там слышится сильный ураганный огонь, надо полагать, что противник повёл контр-наступление. Немного погодя, оттуда скачет гонец, что фронт на участке 112 полка прорван, и отступать назад нельзя. Мы, конечно, оказались не в весьма приятном положении. Видимо, путь один, надо двигаться по направлению на переднюю линию нашего участка, что занимал наш отряд. Двинулись, и тут противник повёл контр-наступление. От"ехав не больше, как с версту, сообщили, что отрад начал отступать. Через несколько минут мы уже с отрядом встретились. Они отступали. Встретясь — сами пришли к заключению, что отступать нельзя назад, а потому двинулись вдоль фронта. Поляк не спал, но принял всё, что можно, и крыл по отступающим. Из ясного августовского дня получилось что-то не поймёшь: дым и пыль, все скрыто, и мы, оказавшиеся в ловушке, уже двигались в беспорядке, не имея определённой цели, а ехали прямо наугад. Ехали по какому-то бору малыми дорогами. Попадает на пути лесная речка, через неё в брод и так дальше. Но вот стали совершенно теряться, кто куда вздумает, и мы, наш штаб остался совершенно один, охраняемый двумя пулемётами. Кончился бор, мы совершенно одни. Грохот орудий не умолкает, то и дело слышатся взрывы и залпы, а кой-где и трещат пулемёты. Виднеется местечко, решили: "Поедем в него". Заезжаем, жители, кажется, приняли нас не весьма приятно. Проехали, кой-где спросили, куда можно отступать. Получили ответ: "Не знаем". Двинулись дальше. От"ехали от местечка примерно с версту, вдали видим идёт шоссэ. Но вот к нашему удивлению по этому шоссе идут один за одним четыре грузовых автомобиля, и на них поляки с пулемётами и винтовками. Увидя такую картину, мы пришли к заключению, что туда отступать нельзя, вернулись обратно на только что миновавшее местечко. Но под"езжая к последнему, мы встретили категорические препятствия со стороны жителей и вступать в это местечко уже не имели возможности. Пришлось воротить в противоположную сторону. Вдали виднеется маленькая деревушка, и вот мы и направились на видневшуюся деревушку. Едем маленькой проселочной дорожкой; по обеим сторонам колыхалась высокая трава и т.п. Ехать пришлось недолго, проехали версты 2-1,5, в"езжаем в мелкий кустарник, мы встретили препятствия с обеих сторон: нас стали обстреливать. Оказывается, тут была польская засада. Мы тоже мигом пустили в ход наши имеющиеся винтовки и два "Максима". Так завязалась схватка, но продолжать так долго мы не могли, пулемёты отработали, запаса лент не было, а к тому же со стороны деревушки во весь карьер неслась конница человек в 50-т. Ничего больше не оставалось делать, как сдаться, и мы, придя к заключению, что сопротивление напрасно, вытаскали затворы у винтовок и замки у пулеметов, решили сдаться. Долго думать не пришлось, нас сразу окружили. Мигом мы оказались в тесном кружке противника, которого можно было насчитать человек 100 пехоты и человек 50 конницы. Начинают нами командовать. Выстроили в две ширенги (нас было 72 человека). Ждём, что будет. Конечно, сначала было как-то страшно, вот сукины дети расстреляют, и вообще в голову полезли мысли, что вот тот плен, которого мы страшились, но сейчас оказались в таком положении. Смотрим, выделяется из общей группы 6-7 человек, один, видимо из старших, командует: "Смирно, большевик". Начинает что-то говорить с отделившимся. Кончили, берут с правого фланга 2-х человек, из средины два человека и с левого фланга одного человека. Пять человек вывели, взяли, отвели в сторону сажен 50-т. Смотрим: на наших глазах этих товарищей стали пытать разными зверскими пытками. (В последствии мы узнали, что они добивались от них, чтоб они сказали, кто в наших рядах коммунисты). Но, несмотря на всевозможные зверские их издевательства, все наши товарищи стояли твёрдо и требуемых сведении не сообщали, и остались верными сынами революции, т.е. лучше видимо смерть, нежели измена-предательство товарищей. Прошло с час, ничего не добившись, им пришлось указанных товарищей вернуть обратно в наши ряды. Вот тут ещё больше стало жутко. А что они думают сделать с нами. Долго думать не пришлось, команда: "Смирно, большевики". Заходят с правого фланга, начали считать, [62] досчитали до десятого, выводят, и так дальше. Вывели четыре человека, смотрим, что будет дальше. Да дальше и вспоминать ужасно, что было. Выведенных товарищей отвели сажен на пятьдесят, построили шеренгой, против них построились десять человек польских солдат. Смотрим, в глазах помутилось, мускулы от злости и страха так и дёргало. Раздалась команда: "На руку. На прямо стоящим большевикам пли". Раздалось десять выстрелов и, как подкошенные травинки, слегли наши товарищи. Смотрим, что будет дальше. Подходят опять к нам, снова строятся, и что же, опять выводят, но уже не десятого, а пятого, вывели три человека, и опять та же ужасная картина. Дело совершено: товарищи расстреляны. Сколько тут было переживаний... Представляешь себе. Вывели десятого, я оказался тогда по счёту седьмым. Когда выводили пятого, я оказался четвёртым. Вот только это обстоятельство спасло меня, был бы в указанном номере — оказался бы жертвой жестокой расправы. Прошла расправа, команда "собираться". Пришлось повиноваться и, понуря головы, двинулись по направлению к вышеуказанной деревушке. Но только уже не свободные и не бойцы нашей Красной армии, а пленные в польском плену. И так кончилась моя боевая страда на западном фронте 16-го августа 1920 г., недоходя до Варшавы вёрст 12-ть.

ГЛАВА 16-я

И так для [нас] наступила совершенно новая, многая взявшая здоровья, жизнь — жизнь в плену. Привели нас в видневшуюся деревушку, тут опять, только что завели во двор, начали обыскивать. Всё перерыли и взяли из вещевых мешков, и вот для меня неприятность, а именно: когда-то в бою под Прудками я взял Партбилет у Герасима из-за того, чтобы его не раскрыли, что он коммунист, и вот этот партбилет поляки обнаружили у меня в вещевом мешке. Представилась мне возможность доказать, что он не мой только благодаря того, что на билете имелась карточка, а Герасим далеко не походил на меня. Но всё же я поплатился за то, что хранил этот партбилет. Мне разика два поляк с"ездил по щеке. И так нас здесь уже окончательно сделали похожими на пленных. Вот, как пример, лично меня раздевали: "О пчакре большевик снимай". Сняли сапоги, брюки и нательную рубашку, а грязную гимнастёрку надел снова. Характерно вспомнить: снял сапоги и сам тут же одел, не подозревая, что в этих сапогах хранится мой партийный билет. Так я с сего момента расстался со своим партбилетом от 7/Х-1919 года N97. Но вот всё закончено. Нас уже не узнаешь. Остались все на подобие меня. Погнали дальше. К вечеру мы пришли в маленький городишко или местечко. Здесь уже совершенно насыщено польским духом. Загнали нас в пустое помещение, но там уже до нас полно и пришлось приютиться в прихожей на полу и прямо друг на друге. Прошла ночь. Конечно, не до сна. С наступлением утра нас перегнали на чердак этого дома. Там мы себя почувствовали немного лучше, хотя на воздухе. Сидим, слышно то там, то тут трещит пропеллер аэроплана. Но вот видимо хотят кормить. Разводят на дворе огонь, пригнали корову, резать и часа через 2,5 мы получили по ложке две-три супу, конечно в скобках. Снова сидим и смотрим вдаль. Свобода, ширь, так и манит в даль, и кажется, что это не сон ли. Но опомнишься и поникнешь головой. Снова мысли: "Что же будет дальше". Кошмар. Лезет в голову, что ведь действительно придётся переживать, испытывать тот плен, которого мы не так давно так сильно страшились. Да, действительно, впереди неведомое, что-то ужасное.

Прошёл день, начинаем сбираться в кучу, как свиньи в гнездо, чтобы было теплее, и так заснули, тесно прижавшись друг к дружке. Начинают на востоке отзаривать, раздаётся крик поляка: "Надо вставать". Согнали нас с чердака, вывели всех на прилегающую к дому площадь. Нас здесь всего было уже человек пятьсот. Смотрим, приходит человек пятьдесят солдат и человек десять всадников. Скоро выстроили, и мы двинулись по направлению на юг, конечно не знаем. Идём, понуря голову, кругом окружённые конвоем. Прошли, наверное, вёрст десять. На востоке из-за горизонта также весело-ясно, с той же величественной гордостью поднимается солнышко. Оно на своём месте и не теряет своего положения, но мы уже не те. По пути часто встречаются польские части: конница, пехота, но все на грузовых автомобилях. И вот встречается эскадрон кавалерии "Познанцы", видим уже по их четырёхугольным фуражкам. Только повстречавшись с нами, они врезались в нашу колонну и с криками: "А пчакри, хомра большевик, Варшаву надо!" — и сами, размахивая на право и на лево своими нагайками, давали себя чувствовать на головах, спине и так убитых горем наших товарищей.

Но вот буря миновала, кончился натиск врага. Конечно, смешно воевать с обезоруженными. Идём дальше. Солнышко палит, мы уже устали, вдали раскинулось картофельное поле, подходим, раздаётся команда: "Заходить на это поле". Даёт 15 минут сроку на отдых, а также на обед, что хотишь, то и делай. Если нашел дрова и котелок, то картошку рой и вари. Но где тут такая роскошь, как топливо, а главное приспособление. Взялись, выкопали картошки, и через 5 минут большинство уже глодало [63] сырую картошку. Я тоже уничтожил одну, но, конечно, не понравилась, и пришлось оставить предложенное поляками блюдо. Многие лучше предпочли отдохнуть. Но, конечно, скоро прошли 15 минут, и снова команда: "Вперёд". Опять пошли. Так и прошёл день в томительном походе.

Вечереет. Слышится в воздухе, что приближаемся к какому-то большому городу. Вот уже стемнело. Вошли в какой-то Выхем, пройдя версты полторы. Мы вышли на открытое место. Впереди перед нами открылся город. Это был Иван-город с той знаменитой Иван-городской крепостью. Подходим. Пред нами, играя в лунном свете, открылась с прозрачными водами, великая река Висла. Проходим по мосту, и вот мы уже оказались за большой преградой; пройдя этот мост, мы уже за рекой Вислой. Загоняют нас в какую-то ограду, обнесённую железной решёткой, а внутри стоят белые, большие корпуса. Всё обросло, подёрнулось травой, преобладает пырей и крапива. Загнали в помещение. Там пол оказался цементовым, кой-где валяется солома. Конечно, всё на нас отразилось убийственно, но ничего не поделаешь, приходится смириться. Да и слишком раздумывать не приходилось. Скоро вся братва, кто где присунулся, захрапела, ибо этот проход, да ещё в такой обстановке, безусловно явился страшным переутомлением. Скоро и я заснул, переутомившись от этого перехода.

Прошла ночь. Поднимаемся. Солнышко ярко светит своими лучами. Мы все выбрались, чтоб погреться его лучами, а то в этом мрачном здании с цементовым полом, было слишком холодно. Пошли разговоры, а что же будет с нами дальше. Делать, конечно, нечего, сидим и ждём результатов. Но вот часов около десяти начинается сортировка. Начали нас разбивать на десятки, выбрали старшего десятка, бачили только о том, что скоро дадут что-то есть. А как только вспомнишь об этом, так червячёк там об этом и заговорит, ибо мы уже сутки были голодны. Вызывают старших десятков, повели, вдали стояло здание, похоже на лавочку. Смотрим: оттуда один по одному наши товарищи тащат что-то, что мы уже двое суток не видали — это пища. Но конечно слишком радоваться было нечему. Всё, что мы получили, так это было полфунта пшеничного хлеба, по 12 зол. селёдки и по чайной ложке мармелада. Безусловно, не успели все ещё получить, как получившие первые уничтожили свои скудные пайки. Все, как это говорится, заморили червяка.

Так прошло дня два. Время тянется очень томительно. Собрались мы, кучка близких по судьбе товарищей, и вот старший товарищ говорит: "Надо бежать". Долго мы с ним беседовали на эту тему, всяко строили свой план побега. Но страшной преградой у нас была это Висла. Река, надо сказать, широкая, быстрая, но не так глубока, вот это-то препятствие и страшило нас. Но вот после долгих разговоров-размышлений мой старший товарищ всё же решил с наступлением тьмы бежать. Крепко пожали друг другу руку, пожелали ему счастливого пути, и он пошёл. Быстро перескочил через имеющийся забор и скрылся в ночной темноте. Так мы остались, а он с полной уверенностью на свои силы двинулся в сторону по направлению к своим. Что с ним стало — мне и до сего дня неизвестно, сумел ли он преодолеть все препятствия, могущие быть на пути побега, а главное — перебраться через Вислу.

ГЛАВА 17-я

Живя в этом убежище, безусловно, всё время томил голод. Паёк был всё время 0,25 фунта хлеба, 6 зол. селедки. Томимые голодом, мы за время первой же недели, переловили всех воробьёв, что ютились на территории нашего лагеря; вырвали всю крапиву, всё это варили и ели. Конечно, всё бы это сносно, но главное не было соли. Прошло дней десять, погнали в баню, пошли в крепость. Загнали нас туда всех вместе человек 100, мыться пришлось дождиком. Это бы хорошо, но они делали своего рода каверзы: пуская воду нормальной температуры, они сразу же переменяли и окачивали нас водой, как из колодца. Конечно, здесь приятного было мало и этим пришлось закончить.

Жили мы тут дней двадцать. Здесь нас переписали, разбили на группы. Живя в этой обстановке, мы чувствовали себя все как родные братья, и в особенности мы очень подружились и стали в последствии друзьями — это наш фельшар (Владимирской губернии) и второй — делопроизводитель нашего штаба (из Вологодской губернии) и я из Сибири. Несмотря на то, что мы были слишком из разных мест, но условия и обстоятельства так сблизили нас, что один без другого совершенно не могли жить. Узнаём, что нас куда-то отправляют, и действительно на двадцатый день к вечеру выдали за четыре дня пайки, команда "собираться", и пошли, а сами ничего не знаем. Приводят на вокзал. Там нам бросились в глаза вагоны, но вагоны в полном смысле слова для пленных. Вспомнилось тут мне тот момент, когда мы пришли на вокзал в Тюмени. Ведь тоже состав, тоже вагоны, но только нет, мы сейчас были не те. И дух — бодрость и стремление, всё изменилось, и нет воли, что была тогда. Разбили нас по вагонам, человек по 60-ть, а вагоны, в них только что, видимо, перевозились лошади, воздух и грязь. Зашли мы в вагон — теснота, без нар, расположились прямо на полу, сбились в кучу, как свиньи. Делать было [64] нечего. Скоро лишили последнего удовольствия — закрыли двери, щёлкнул затвор, и мы закрыты. Только и светилось в стенах вагона четыре маленьких оконца с решётками. Братва, убитая горем, жадно напала уничтожать свои пайки, выданные на четверо суток. Это ведь по фунту хлеба, четверть фунта селёдки. Слышим, подходит паровоз, толкнул, видимо, подцепился. Повёз. Чорез некоторое время наши вагоны покатились, но куда, ничего не знаем.

Ночью мы остановились. Слышим — шумно. Простояли до утра. Открываются двери, нужно выходить. Вышли. Согнали всех в кучу, кой-кто из вагонов выйти уже не смог, та атмосфера и воздух, что мы испытывали в этих вагонах, окончательно убила более слабых, и в нашем вагоне остались (не в состоянии были двигаться) четыре человека. Не обращая внимания на окружающее, мы, ошеломлённые свежим воздухом, шумом и вообще убитые горем, пошли туда, куда нас повели. Но куда, никто не знаем. Мы двигались, как стадо баранов, раздетые, босые, без фуражек, и вид, глядя на нас, действовал, конечно, отвратительно. Так нас водили по улицам Варшавы. Праздная толпа зевак смотрела на нас. Много было слышно надсмешок. "Эх, вы, краснокожие, до чего довоевали". Конечно, среди них наверное были и сторонники Советской Власти, но они сожаления, безусловно, выразить не могли. Так мы проходили целый день, демонстрируя своей внешностью. К вечеру нас загнали в какой-то пустой сарай. Туда приехала походная кухня; получили немного супу. Уставшие от дневного путешествия мы, конечно, быстро заснули. Только что начало показываться из-за горизонта солнышко, нас разбудили. Привезли кипятку и выдали по 0,5 фунта белого хлеба. С жадностью мы уничтожили столь для нас лакомый завтрак. Часов с 9-ти опять повели по улицам города, и вот в этот день я оказался жертвой мести со стороны мирного польского населения. "Старой еврейки". Идём это мы по улице, уставшие, убитые горем, а главное в груди кипит гнев; головы понурили, уже совсем не смотрим на окружающих, и звуки, и выкрики по нашему адресу — это yже нас не возмущает. Вдруг прилетает мне прямо в голову камешок, я почувствовал, хватился, смотрю, кровь. Эх, проклятие, гневом захватило сердце. Но что сделаешь. Но видимо камень ударил легко, т. к. рана оказалась незначительной. Это бросила в нас старуха-еврейка; что она мстила, я не знаю. К вечеру нас снова привели к тем вагонам, где мы вылезли. Загнали. Там оставших больных товарищей уже не было, видимо, отправили на дежурный пункт. Через час мы уже опять куда-то ехали, знать мы этого не могли, т. к. двери всё время были закрыты. Но всё же мы узнали, что проехали Лодзь и Калиш. Здесь была остановка, нас выпустили подышать свежим воздухом. Продолжаем путь дальше. Но вот конвойные говорят, что скоро конечный путь, и мы окажемся в лагере.

Под"ехали, остановились. Команда "вылезать". Разгрузились быстро. Там нечего было брать, это не то, что было в июне месяце в городе Гомеле. А здесь все мы были совсем. Вот пример, как я: босый, в одних кальсонах, в грязной гимнастёрке, без рубашки, фуражки тоже не имел, старый вещевой мешок, ложка и банка из-под консервов, служившая мне как посуда для получения супа и кипятку. Вот примерно у всех остальных товарищей тоже трофеи. Построили. Стали проверять по спискам. Со стороны станции пришла команда солдат. Прошла передача, и мы отправились уже в определённое место для военно-пленных, в бараки. Оказывается, мы приехали на границу Познании, в местечко Щелково, в лагерь военно-пленных. Оказалось, что версты три от станции был огромнейший городок, раскинувшийся на десятках гектаров свободной земли. Вот мы уже подошли, и перед нашими глазами интересная картинка: весь лагерь был обнесён проволочной стеной в два ряда, высотой примерно метра в три. А внутри, там за этой проволокой, стройными рядами, разбитыми на группы, были раскинуты жилища для военнопленных, состоящих из досчатых бараков, покрытых землёй, видимо построенных уже несколько лет, так как эта земля давно заросла густой полянкой. Подошли к воротам, часовой широко раскрыл для нас ворота, и мы вошли. Да, всё кончено, мы в лагере. Выход отсюда труден.

ГЛАВА 18-я

Кратко постараюсь осветить место и порядок расположения означенного лагеря "Щелково".

Площадь в гектаров сто, обнесена проволочным заграждением в два ряда: внутри она разбита на отдельные участки, также отгороженные по отдельности. Таких участков четыре, назывались "блоками". И вот нас здесь оказалось тысяч 15. В последствии я узнал, что это лагерь для военно-пленных, оставшийся от немцев "Империалистической войны". И так, зайдя за стены из колючей проволоки, мы окончательно поникли головой. Подходим мы к одной из групп бараков (их три) длиною сажен в 25-ть. Загоняют нас в один из бараков триста человек. Заходить пришлось в одни в конце двери. И вот забрались в это жилище, вышиною в 2,5 метра, по обоим бокам нары и проход в средине метр. Нечего делать, стали укладываться, и нам нужно было поместиться на каждой стороне по сто пятьдесят человек. В первый день больше ничего не было. Поместились, но было так тесно, что пришлось спать под команду. Легли на голые нары. Все на правом боку, и вот, если устанет, то все ворочаемся на левый, и так мы спали и в последствии.

На завтра пришли, разбили на десятки, назначили по бараку коменданта [65] из наших товарищей; прикрепили одного со своей стороны и сказали, что это наш комендант. Через часа два явился офицер, сказали, что это комендант блока, и так мы в первый день узнали своё начальство.

Жизнь протекала в дальнейшем своим чередом. Утром нас в 6 часов поднимали, гнали за стаканом Као, для этого нужно было всем выстроиться и пойти на кухню. Придя туда, нам приходилось стоять в очереди, т. к. с этой кухни довольствовалось примерно тысяч пять. Простояв в очереди, подходишь к котлу, мимоходом наливают черпачком в приготовленную тобою посудинку "банки из-под консервов", получив примерно со стакан горячего као, тут же с жадностью каждый из нас старался его уничтожить, т. к. за время ожидания этого као приходилось достаточно помёрзнуть. Двигаемся обратно в свои убежища. Уже восемь часов, начался трудовой день. Сидим все и ждём, что будет дальше. Вот ещё характерная картина: мы поставлены были на самообслуживание, а именно на территории блока располагались посты, входные ворота, стоял пост "часовой с дубинкой". Каждый барак имел свою уборную, там был тоже пост и внутри барака ежедневно назначался дежурный и дневальные на четыре поста. Один дневальный стоял у дверей снаружи, в его обязанности входило следить за чистотой у двери барака и давать знать внутрь барака о появлении начальства, посещающего нас. Внутренний дневальным обязан стоять у двери, следить за стеклами имеющего окна, которые через каждые пять минут нужно протирать от испарения. Днём ложиться на нары не разрешалось, приходилось всем сидеть, ходить тоже не представлялось возможным — нет места. Но вот открываются двери, дневальный командует: "Встать, смирно". Все мигом встаём, получается две стройные шеренги по обеим сторонам нар. Входит паструнок (рядовой солдат польской армии), проходит и выглядывает, не пошевелится ли кто, и малейший шорох — так он даст должное. Прошёл. "Выходи, пчакре большевик". Все мигом бросаемся к двери, но ведь через одну дверь все не выскочим сразу, и вот пока проходит это стремительное, похожее на бушующее море, кой-кому из задних уже поспевало от рук пострунка по спине нашего брата. Надо сознаться, что я здесь оказывался в самом плохом положении, т.к. я оказался в то время слабеньким, и меня оттесняли назад. Но вот все выбрались, выстроились в две шеренги; подходит с правого фланга, отсчитывает, сколько ему нужно, поворачивает и уводит. Оставшиеся снова должны заходить в барак. Так продолжается целый день. Ежедневно раза два, три приходится выходить из барака по той же причине, что я сказал раньше.

Работы выполняли через чур разнохарактерные, а главное занимались самообслуживанием. Приходилось работать на поле, копали картошку, морковь, работали на кухне. Но нужно сказать, что нам также приводилось кой-что испытать в процессе работы. Поработав в поле, нарыв моркови, вечером приходилось возвращаться домой, в барак, и вот чувствуя голод, некоторые товарищи прятали кой-куда корешки моркови. Но вот дойдя до часового, тут получалась полнейшая катавасия: мы все подвергались тщательному обыску; которому товарищу не удавалось спрятать корешок морковки, то эта морковка от него отнималась и ходила по спине-голове товарища до тех пор, пока не сломается. Была ещё работа — это очистка уборной "ежедневно", так называлось возить батарею — это большущая телега, большая бочка, и вот человек сорок мы ежедневно два раза возили эту батарею на поле версты за 2-3.

Много трудности и невзгод получалось за наш трудовой день. Дня черев два-три мы выходили и кругом свое го барака должны были очищать прорастающую траву. Как-то даже смешно: щиплем, как курицы по травинке. В отношении чистоты, надо сказать, что всё кругом было сделано слишком образцово. Вот примерно так протекали дни за днями. В 2 часа выдавали обед при таких же условиях, как выдавали као; обед заключался в такой же порции по об"ёму из картофельной каши, в 5 часов получали хлеб в 100 грамм, 6 зол. селедки и одну чайную ложку мармеладу. Получив всё сказанное, с большим аппетитом приходилось уничтожать свою порцию. Но вот кончили, а с этим и кончился день. В 8 часов поверка, выходили все, проверяли на общем плацу по-блочно. Кончилась перекличка, строят на молитву. Кончилась молитва, снова в бараки, и начинает ночной покой.

Так тянулись дни за днями, работали всё то же самое. Но надо сказать, что чувствуя голод, товарищи, где представлялась возможность, то ели сырую морковь, и от этого среди заключенных в этом лагере появилась болезнь (так называемая дизентерия), что начало сваливать ежедневно десятки. Я, видя такое положение и последствия, поставил себя твёрдо, лучше быть голодному, чем умереть от сырых овощей.

Вот уже прожили сентябрь месяц, и в этой обыкновенной жизни был один не весьма уже яркий эпизод, но коротенько остановлюсь. Всё время мы жили, как родные братья, с теми, что я указывал раньше. Видя такое положение, как нам приходится жить, мы решили бежать, но куда точно не знаем. Но вот надумали: подадимся на границу в Германию, а там видно будет. Однажды, работая на картофельном поле, мы [66] сумели скрыться от охраняющего нас солдата. Удалось, сбежали. Пошли по направлению в Германию. Добрались до первого леска, залегли и так пролежали до вечера. Но сначала нам казалось, что вот сбежим, а там уже всё устроено. В действительности оказалось совсем не так просто и легко. Питаться приходилось картошкой. В общем в отношении этого мы чувствовали себя ничего. Пробродив так шесть суток, мы забрались в глубь Германии вёрст 30, но оказались совершенно одинокими и незнающими немецкого языка. Оказавшись в таком положении, решили, что будущее неизвестное, ничего нам хорошего не сулит. Придя к такому выводу, снова решили вернуться в свой лагерь. На восьмые сутки мы опять были в своём лагере. За это дело мы получили семь суток карцера, давали 100 грамм хлеба и холодная вода.

Но вот кончилась опять старая жизнь. В начале октября к нам в лагерь приезжают французские офицеры. Стали проводить собрания, агитировать, чтобы мы вступили добровольцами в армию Врангеля. Проработав так дней пять, они получили результат: товарищи, томимые неволей, холодом и голодом, а к тому же они в этот момент отправили две партии во Францию в угольные шахты, всё это ставило к тому, что выхода иного нет, как вступить в армию Врангеля. А там, на фронте, если удастся, перебежать к своим. Вербовка окончена, пожелало около четырёх тысяч. Я остался, не пошел, пусть, что будет. Пожелавших сразу отделили, назавтра же вывели за решотки, разбивка, смотрим, на глазах у нас привезли хорошее обмундирование и т.п. Выдали белый хлеб, консервы... В общем, они наглым образом хотели купить нашего брата за сайку белого хлеба и банку консервов. Всё кончилось, и они к вечеру уже ушли.

Немного и нам пришлось находиться в этом лагере. Дня через четыре оставшихся стали разбивать на рабочие отряды, человек по 150. Разбили. Я оказался в тридцать втором рабочем отряде. Получаем обмундирование, но оно заключается в очень скромных предметах: деревянные колодки, рваные брюки и френч. Само собою разумеется, что все было не больше, не меньше, как дополнительным ярмом, угнетающим наше положение. Всё закончено. Начались отправки. Посылались в разные стороны. Вот и наш отряд. Настал день, объявили, что мы едем в Варшаву. Конечно, это нас очень обрадовало, т.к. везут вперёд, ближе к границе. Вечером на станции и ночью уже поехали. Держали здесь нас свободней, поняв, что бежать никто не станет, т.к. нет надобности, ибо сами везут к границе. Доехав до Варшавы, здесь нам пришлось простоять трое суток, где-то в самом тупике, по случаю того, что была забастовка железнодорожников. Но вот окончилась, и нас повезли ещё ближе к границе. И так довезли до Брестлитовска. Вот тут-то щипнуло за сердце. Опять тот же Брестлитовск, но мы были не те, что входили в августе — весёлые, с революционными песнями. Загнали нас в крепость, холодно в каменных помещениях. Но недолго пробыли в этой крепости: на третий день получаем в город назначение (уже не помню, какой-то маленький городишко вверх по реке Бугу, верстах 60-70 от Брестлитовска). Приехали на станцию. В сосновом бору вылезли и через часа два мы уже были на месте, но только не в городе, а пройдя. Нас загнали в бараки огороженные проволочной оградой. Но всё же надо сказать, что здесь мы поместились по-человечески. Были двойные рамы, хорошие нары, в общем можно было укрыться от сильного сквозняка. Пробыв здесь двое суток, сгоняли нас в город. Баня. В общем товарищи поогляделись, где мы находимся и т.п. На третий день, утром уже при поверке двух человек не оказалось. Догадались, куда исчезли. Поставили часовых на обе стороны барака. Живём неделю. Опять начали исчезать, но куда и как — для поляков непонятно, но как поверка, так двух и нет. А лазейка была слишком проста и удобна. Кухня, куда нас водили за обедом, была в отдельном бараке, не огороженном проволокой. Выстроят по двое, пострунок идёт впереди, а сзади никого нет, т.к. наблюдает часовой, что стоит около изгороди. Заходим в сени, а там и кухня; из сеней на чердак идёт лестница, и вот кто думает бежать, он уже наровится встать назади. Зайдя последним в сени, вместо кухни — по лестнице на чердак. Кончился обед, с наступлением вечера с кухни все уходят, а товарищи, что на чердаке, с наступлением темноты, слезают с своего убежища и спокойно удаляются, куда им нужно. Опять мы решаем бежать, но только уже по направлению к своей границе, а там и к своим красным ротам. План составлен; не можем дождаться обеда, а вместе с ним и укромное убежище — чердак на кухне, выручивший за четыре дня девять человек. Но вот сигнал за обедом. Мы собрались (впрочем, всегда готовы). Но на этот раз становимся в заднюю ширенгу, стараясь быть не замеченными. Вышли. Заходим в сени. Сердце бьётся от волнения, может быть от страха, но мне кажется от той радости, что скоро сбежим. И вот решающий момент: вместо кухни пошли на чердак по лестнице. Поднимаемся, но только успели подняться, оправиться, как раздается команда: "Стой, ни с места. А пчакре большевик". Это оказывается, что поляки нашу лазейку узнали и тут сегодня выставили секрет. Попав в такое неловкое положение, и нам вообще за это пришлось поплатиться: на завтра нам всем троим дали по 10 штук розог. Но всё прошло и вторая попытка на бегство не удалась. [67]

Пробыв в таком положении ещё дня три, четыре, нас разбили на три группы и повели в прилегающие деревни. Наша группа перешла реку Буг и зашли мы в пустую деревню, где жители убежали ещё с Империалистической войны, было из тридцати домов занятых три-четыре. Загнали нас в пять пустых халуп по десять человек, натащили на пол соломы, и было очень тепло и уютно по сравнению с пережитым. На утро разбудили с восходом солнца, выдали хлеба по триста грамм, кипяток, попили чаю, команда: "Собираться". Вышли, дали каждому по маленькому топорику и повели в прилегающий сосновый лес. Прошли версты две, зашли в лес, где нам раз"яснили нашу работу — оказывается, мы должны были рубить сосновые колышки для проволочного заграждения. Так мы стали ежедневно ходить в этот лес, но не прошло и недели, как товарищи уже огляделись и стали бежать. Мы тоже опять стали строить планы на побег. Проработав неделю, воскресенье день отдыха, погода благоприятствует, мы группами сошлись побалагурить и насладиться свежим воздухом. Но а мы в этот свободный день окончательно опять решаем, что должны бежать. План построен. Сегодня с наступлением ночи бежим.

Вот уже наступил вечер. Мы все забрались в свои халупы. Намеченный со дня план выполнять время наступает. Как только наступают сумерки, окна, имеющиеся в халупе, закрывались снаружи ставнями и завёртывались простой деревянной вертушкой. Наша первая задача была — это незаметным образом вертушку отвернуть, не навлекая на это внимание часового. Приступаю к выполнению: прошу часового, чтобы выпустил для оправки; вышел, сходил по своим надобностям, иду мимо закрытых окон и незаметным образом отвёртываю намеченную со дня вертушку. Всё вышло удачно, нельзя лучше. Вхожу, сообщаю товарищам: "Сделано". Остаётся ждать ночи, часов в 12-ть можно бежать. Так и решили, все умолкли. Только тянется время. Но вот примерно уже полночь. Мы трое готовы. Встали, попрощались с товарищами, тихо-тихо, как будто даже всё замерло, даже кажется слышно, как бьётся собственное сердце. Открываем створку, а за ней медленно открывается ставень. Открыв немного, посмотрел — часовой спит на пороге хаты. Ну решено, окно открыто. Тихо, стараясь меньше делать шума, мы один за одним все трое вылезли и прямо не замеченные спящим часовым покинули свою халупу. Сначала как-то страшно. Ночь была изменчива, ибо луна, выйдя из-за облаков, делала на земле всё видимым. Но раз пошли, то медлить нечего. Мы всё скорее-скорее бежали по на правлению на восток. Бежали всё лесом. Прошло с час. Остановились передохнуть. Сейчас уже не так было страшно, ибо до утра возможно не хватятся. Пошли дальше и так шли всю ночь. На дорогу выходить не представлялось возможности, т.к. могли попасть встречные, а к тому же ещё наша обувь, заключающаяся из деревянных колодок, не давала возможности идти по вымощенному шоссе, т.к. получался сильный стук, что мы старались по возможности не делать. Но вот рассветало, идти днём нельзя. Нарыли из попавшейся ямы картошки, набрав порядочное количество, забираемся по глубже в лес и день в нашем распоряжении; разводим огонь и печём картошку.

Все решаем, что в первые дни никуда заходить в деревни не будем, а также всячески избегать всякой возможной встречи, второе твёрдое условие — что больше в плен не вернёмся, что бы нам не угрожало, хотя жертвуя собою, но назад не вернёмся. Вот с этими основными лозунгами мы с наступлением ночи опять двинулись вперёд. Ничего особенного не случилось. Вот уже прошло шесть суток, по нашему определению мы уже подходим к знаменитым в истории "Пинским болотам". Да, на седьмые сутки стали перебираться через них. Вот здесь-то мы и чуть не погибли от холода и голода. Пройдя порядочное расстояние, мы дошли до проволочного заграждения, а оно в 12-ть рядов. Конечно, с пустыми руками нечего и мыслить о проходе. Но надеясь, что где-нибудь есть порвано, решили пойти подле него. Вот прошли версты четыре-пять, действительно наша надежда оправдалась. Ах, как мы были рады. Без всяких препятствий прошли. Пошли дальше, но вот к нашему великому несчастию мы снова оказываемся перед препятствием: опять заграждение, но это нам принесло много страданий. Мы, томимые холодом и голодом, бродили в средине этих двух заграждений, как в клетке, трое суток. Спать приходилось сидя на попавшейся кочке. Но вот, всё-таки видимо не суждено помереть в этих Пинских топях. Нашли, в одном месте заграждение было разорвано, хотя и не всё. Видимо снаряд в империалистическую войну попал в этом месте, т.к. тут была воронка. Но что бы там не было, но это обстоятельство помогло нам выбраться из столь неприятного положения. Уставшие, голодные мы сразу постарались выбраться и на следующий день мы уже спокойно, в полном благополучии, сидели у костра и ели картошку. Всего с момента ухода прошло 12 суток. Нас сейчас разделяло уже порядочное расстояние, главное это "Пинские топи". И вот, находясь в таком положении, мы решаем зайти в деревушку. Нам было очень интересно всё-таки более точно узнать, где мы находимся, а к тому же эти деревянные колодки сильно набили за эти дни наши ноги. В этот день мы вечером решили зайти в халупу. Подойдя ближе к деревне, на день залегли, выжидая вечера и в тоже время определяя месторасположения и план в случае, если мы попадём в неприятное для нас обстоятельство. День прошёл. С наступлением сумерек выдвинулись и прямо направились в близь стоящую с краю маленькую хату. Подошли, оглянулись кругом, как будто никто не видит, мигом шмыгнули в сенцы и там в помещение. Это была простая изба и больше ничего. Нас удивленными глазами [68] встретила. что-то хлопотавшая у печки молодая женщина. Думать было некогда, и мы сразу заговорили, хозяйка оказалась солдаткой, и муж в польской армии. Узнав о том, что мы бежим из плена, она сразу почувствовала наше тяжёлое положение, начала готовить "повечерять", достала нам лапти. Мы, пока готовился ужин, сняли свои колодки и одели данные нам лапти. Но вот готов и ужин: сварила картофельный борщ, а главное на столе мы увидали большие ломти чёрного хлеба, что мы уже давно не видали, как ушли из рук поляков. Сели за стол и с аппетитом стали уничтожать столь вкусный, как показался нам, картофельный суп. Но вот вдруг за дверями раздался голос, останавливающий лошадь: "Тпрру". Хозяйка, испугавшись, отступает от окна, в которое она смотрела. Быстрыми шагами входит в хату польский жандарм. Глаза его так и сверкают. Увидя нас, он сразу видимо что-то почувствовал. Ничего не говоря, прошёл к хозяйке, которая стояла, прижавшись в углу около печки. Что-то поговорили на польском языке, конечно, разговор шёл о нас. Вот видимо наш лозунг, что назад ни шагу. Приходится выполнять. Молча переглянулись, быстро встаём и в один миг все трое набрасываемся на пана, чего он конечно не ожидал. Сваливаем с ног, стараемся заткнуть рот, чтоб не кричал. Не успел он взяться за имеющийся у него револьвер, как мы его обезоружили и его оружием двумя выстрелами убили на-повал. Всё это продолжалось не более пяти минут. Покончивши с ним, мы обратили внимание на хозяйку. Она сразу же, видимо от испуга, упала в обморок и все ещё оставалась в таком положении. Но что мы можем сделать. Время не ждёт, мешкать нельзя. Оставшись опять свободными, но боясь за свою судьбу, мы так и решили оставить хозяйку в обморочном состоянии и лежащего мёртвого пана. Может быть, рассматривая этот момент, посторонний скажет, что мы поступили, как негодяи, но в тот момент иного выхода мы не видели, ибо малейшее промедление — и мы бы снова могли оказаться в руках поляков, а там опять кошмар, что было в прошлом. И так расправившись с панской шляхтой, мы покинули наш первый уютный уголок с его милой, так ласково принявшей нас хозяйкой.

Мы в эту ночь чувствовали себя не весьма приятно, ибо перед нами стояла эта кошмарная картина, а самое главное — мы опасались за то, что за нами может быть погоня. Что было хорошего, так это то, что столь надоедливые колодки были сменены на лапти. Дальнейшее бегство не имело много приключений. Но вот мы уже подходим к границе — к фронту, а в это время на этой территории оперировал Булат-Балахович. Мы оказывается уже находились в его сфере. В одной деревушке, зайдя ночевать, мы в эту ночь встретились с его солдатами и оказывается, что это бывшие красноармейцы, пошедшие добровольцами в его армию. Здесь мы с ними по душам поговорили, как и что у них за армия, и какую они цель преследуют. Много кошмарного они рассказали из подвигов и прелестей войск Булат-Балаховича. Лозунг "Бей жидов". Ребята нам советовали пойти с ними в армию, а там, по возможности перейти к красным. Но мы, если уж отказались там, где были, что в могиле, то теперь где уже находились слишком близко к желанной цели. Решили нет, не пойдём, а станем добиваться своего. Пошли дальше. Здесь пришлось идти очень осторожно. Нужно было скрываться по возможности от армии Балаховича. Но вот и сам фронт. Нам сказали жители, что Красные здесь были третьего дня. Сердце так и забилось от радости, что вот-вот мы опять у своих. Но видимо отступили, и мы всё находимся в прифронтовой полосе. Так здесь днём мы уже не могли совершенно показаться. Выберешь местечко так, чтобы тебе видно было, а тебя нет. Но вот уже 18 сутки, как мы ушли из-под ига польского пленения. Имеем точные сведения, что здесь уже приблизительно верстах в двух последние заставы Балаховича, а деревня, что вёрст пять, занята Красными войсками. Этот день был нам слишком мучительным, ибо мысль озаряла, что завтра мы уже должны оказаться среди своих товарищей. Всё это нас так радовало, что от радости не знали, что и делать. Вот вечером мы из своего наблюдательного пункта увидали человек 30 всадников — это видимо разъезд Балаховича. Конечно нас они не заметили, быстро удалились в противоположную от нас сторону. Но вот уже стемнело, наступает время, и нам выступать в поход и на этот раз уже не обыкновенный, а последний, решительный. Может быть придётся быть застреленными, как зайцы, находящимися заставами-секретами, а может и сегодня в эту ночь удастся миновать всё, встретить своих так желанных Красных орлов.

Выходим и пошли по направлению с расчётом, что в эту ночь проберёмся к своим. Но вот не успели отойти версты две, как раздался окрик: "Стой". Но конечно, где уж там стоять. Мы бросились во все стороны и под оружейными выстрелами рассыпались по лесу. Долго или коротко, но я очувствовался от испуга только тогда, когда уже от быстрого бега совершенно задохся и дальше бежать уже был не в состоянии. Остановился, упал на землю и долго лежал, не двигаясь и ничего не соображая. Но вот усталость начала проходить, и я только тут почувствовал своё одиночество. Оказывается, что при первых же выстрелах мы растерялись и разбежались в разные стороны. Оказавшись сейчас одиноким в лесу, ночью и совершенно не зная где, меня страшно охватил страх, тоска. Но мешкать некогда, надо что-то предпринимать. Будь, что будет; и с этими мыслями я решил двигаться вперёд. Отойдя версты полторы, выхожу на опушку леса, а там мелькнул огонёк. Что делать: пойти на угад или пойти сначала на этот огонек. Решился пойти к светящемуся [69] огоньку, и вот осторожно, уже принимая всё возможное, я подхожу к этому хутору. Но вот задача, что может дать мне хутор, если я не побеседую с его обитателями, решаюсь и на это. Тихонько подошёл к окну халупы, заглянул во внутрь — ничего особенного нет, спят. Решаюсь постучать. Встал старик. Долго проситься не пришлось. Войдя в хату, я сразу стал говорить, что мне нужно поесть. Дали кусочек хлеба и картошки, стал есть. Между тем завёл разговор, что как тут дело с войной, красными и т.п. Дед стал рассказывать, что я нахожусь в нейтральной зоне. Этот хутор днём посетили и Балаховцы, а вечером была разведка Красных. Старик сказал, что впереди версты четыре деревня, так там наверное красные. Ну, думаю, всё кончено, сейчас я уже выберусь. Отдохнув немного, с рассветом по указанному стариком направлению я пошёл дальше. Вот уже становится вовсе светло. Вдали я увидал действительно среди растущих берёз разбросанные халупы. Но как войти в эту деревню, что меня там ожидает — это меня страшило, пугало, волновало. Но ведь что-то делать надо — решился заходить в самую крайнюю халупу с соблюдением осторожности. Вхожу в хату, хозяйка что-то испугалась моего появления, но что она сделает. Посмотрев на меня с ног до головы (вероятно мой вид произвел на ней не особенно хорошее впечатление) она бросилась на улицу и побежала в глубь деревни. Думаю, что делать, сейчас уже попал. Но сидеть и ждать, что пусть возьмут, конечно, нет никакой необходимости. Я сразу же выскакиваю из халупы и быстро стал скрываться из деревни. Но далеко убежать не пришлось, за мной уже гнался всадник, размахивая шашкой. Пришлось остановиться. Нагнав меня, кавалерист приказал мне следовать за ним. Заходим в деревню, смотрю, с другого конца раздаются красноармейские знакомые песни. Вот только тут я понял, что я попал к так долго желанной цели. Опять у своих. Привёл мой спутник меня в халупу, здесь я сразу узнал, что находился командир этой части. После некоторых опросов оставили меня в покое, отведя в другую халупу. Дали строгий наказ, чтоб я никуда не смел отлучиться из отведённой мне хаты. Да до этого ли мне, после такой ужасной ночи, давшей столько переживаний, я прикурнулся на лавку и быстро заснул мертвецким сном в полной безопасности, что я нахожусь уже в лагере не врага, а своих — Красных.

Вот на этом и кончился мой плен, принёсший мне много страданий и отнявший много здоровья.

ГЛАВА 19-я

Спал я до утра следующего дня. Проснулся рано. Стал обдумывать свои последние переживания. Вспомнился мне последний момент, как мы разбежались в разные стороны. Да, может быть мои товарищи поплатились на пороге к своим жизнью, а лучше — так попались снова в руки врага. Грустно мне стало за постигшую их участь. Но опять входит красноармеец, и что же я вижу: с ним мой товарищ по несчастью. Мне стало радостно видеть его совершенно здоровым. Но вот он мне сообщил очень печальную весть: бежав они вместе, третьему видимо пуля попала в ногу, и он, как сноп, упал и дальше уже следовать не мог. Так кончилось наше длинное путешествие с результатом, что один поплатился жизнью. В этот же день нас отправили с конвоиром на этап. Придя туда, мы уже оказались не двое, а человек 30-ть. Что с нами будут делать — не знаем. Пробыв сутки, нас опять направляют дальше, в тыл. Оказывается, здесь так легко мы не могли доказать себя, что действительно беглецы из панского плена. Причина всему этому явились следующие обстоятельства: когда мы летом вели наступление, то крестьянство этой местности, кои были мобилизованы, не сознавая целей и задач Советской Власти, придя на фронт очень многие дизертировали, а летний период давал им возможность скрываться в лесах. Но вот окончили бойню с поляками, армия стала демобилизоваться, из плена масса побежали красноармейцы, как мы. Вот эти лесные товарищи, видя, что опасность миновала, тоже стали являться, заявляя, что перебежчики из польского плена. Положение получилось ненормальное, ибо из-за действительных перебежчиков стали пролезать и лесные товарищи. Вот тут-то и ко всем являющимся стали проявлять большую осторожность, т. е. всякого прибывающего стали направлять в штаб армии, где держали до тех пор, пока точно не устанавливали действительной личности, кто он явялется; действительно ли перебежчик или лесной товарищ. Вот в такое положение попали и мы с товарищем. Положение действительно не из важных, ибо придя к своим мы надеялись встретить то же отношение, что мы видели, будучи в рядах Армии до Плена, а получилось, что нас здесь также держали под конвоем и питание было только Ў фунта хлеба. Но пришлось сознать, что это условие вызвано необходимостью и пришлось смириться. Собралась нас тут партия человек в 70 на этапе N120. Но вот комендант "этапа", видимо нуждаясь в технических работниках, спросил: "Кто работал раньше в канцелярии или штабе?" Конечно я, пользуясь этим положением заявил, что я работал и знаю эту работу. Точно познакомившись с моей биографией, он меня оставил в своем этапе для работы. И так с сего момента я опять снова зачисляюсь в ряды Красной Армии, опять её верный сын, страж завоеваний Октября. Здесь я пишу на родину весточку, что из мёртвых воскрес. Да оно в действительности так, что я на [70] время был погребён. Оставшись, я начал работать, ничего не подозревая, и жизнь потекла своим чередом. Но вот проходил медицинский осмотр. Я заявил, что страдаю кажется зрением; врач определить конечно был не в состоянии и назначил меня на экспертизу к специалисту в город Гомель. В этот момент я переживал много радости, что вот подвезут и мне дадут отпуск домой. А после таких сильных переживаний страшно хотелось побыть на родине и взглянуть на всё родное, что я оставил, так прекрасно-мило, уезжая на фронт. Отправились на экспертизу три человека. Вот уже в Гомеле являемся к врачу. Долго он смотрел, водил куда-то в темную комнату, пускал электричество и много приёмов, всё стараясь определить наше зрение. Окончил, ждём результатов. Результат не из важных: никакого отпуска. Признан могущим выполнять административно-хозяйственные должности. Являемся обратно в свою часть. Уставшие от своей поездки мы в этот день не пошли на занятие. Но вот на завтра только что заявился в канцелярию этапа, как комендант вызывает меня в свой кабинет. Сердце так и стукнуло, что-то кажется недоброе обрушивается на меня. Вхожу. Он, ничего не говоря, подаёт мне распоряжение из штаба армии. Там писалось: "Срочно препроводить в распоряжение штаба Армии оставшегося в вверенном Вам этапе Серкова Е.Г." Меня это страшно расстроило, и я чувствовал опять, что придётся перенести те мучения, о которых я как будто стал забывать. Но делать нечего. Комендант говорит, что сделать, видимо, надо собираться. Я вот на завтра утром я явился в канцелярию уже совсем. Дали мне пакет с моей личностью, и я последовал до следующего этапа. Здесь я чувствовал себя ещё ничего, т.к. никакого конвоя и т.п. за мной не следовало. Придя на следующий этап, здесь меня, т.к. не знают, что за личность, сразу заключили под стражу, и я с этого момента опять начал находиться под Советским конвоем. Ох, что тут я пережил. Сердце кипит от злости, негодую, но что сделать. Закон и порядки, и действительно они не знают, что я за личность. И вот с этого этапа так я и следовал с другими также следующими по этапам до штаба армии в г. Могилёв. Путешествовали примерно с неделю. Много опять пришлось переживать морально, т.к. следуемые вместе со мною кой-кто были действительны контр-революционеры, заслуживающие мушки. Вот находясь в такой среде, мне было жаль, за что я мучаюсь, что я сделал. То, что убежал из плена, но одумавшись удерживал себя, что придёт время, всё разберётся и меня, конечно, отделят по правую врагов революции. Вот и Могилёв. Пригоняют нас в какое-то большое каменное здание во дворе. Нары, там уже оказалась публика, но что делать — остаёмся также в неизвестности. Жду, что будет. Настанет день, придут, то того, то другого вызывают. Но вот вызвали меня. Приводят. В комнате сидит человек, наган на столе. Сел я против него и жду, что будет дальше. Человек, что сидел за столом, грозно взглянул на меня, осмотрел, что называется с ног до головы, взял лист бумаги; подробно стал писать мои показания: кто я, откуда, как попал, в какой части служил в Красной Армии, где эта часть была и когда разбита и т.п. В общем этой анкетой он точно выяснил мою биографию. Звонок, входит тот же, что привёл. Опрос окончен, выхожу и думаю, что всё кончено. Но оказывается он повёл меня дальше. Снова примерно такая же комнатка, но человек сидит другой. Здесь меня опять допросили тоже почти самое, но конечно совершенно в обратную сторону. Всё окончено. Провожатый опять повёл в своё местонахождение. На третий день опять повторилось, что было, и так меня допрашивали четыре раза. Сначала я волновался и начинал нервничать, что дескать значит, но в последствии, поняв, что это они добиваются своей цели, т.е. этим им представляется возможность выявлять действительную физиономию. После всех этих ужасно нервирующих пыток я страшно волновался. Да неужели нет правды на свете? За что я страдаю? И действительно приходилось пережить очень много, ибо сидеть пришлось среди лиц, которых расстреливали по выяснении. А поэтому, вероятно, понятно читателю, какой был режим обстановки. Вот уже и 6-е января 1921 года. Время идёт. Зима, вьюга бушует, сквозняк так и шумит в дырявые окна. Моё одеяние было не по сезону. Время шло очень томительно. Питание было также недостаточное, а самое главное — это давило чувство обиды и неизвестности.

Но вот видимо моя звезда снова появилась на востоке и озарила мой жизненный путь — путь тернистый, и чаша терпения окончилась. Мне этот день остался в памяти, и я до конца жизни не забуду этого момента. Входит человек с бумагами, раздаётся команда: "Тише". Смолкаем. Начинает вызывать. Вот уже вызвали человек 40-50, а меня всё ещё нет и, как громом поражённый, слышу свою фамилию. Перекличка окончена. Что дальше. Все замерли. Этот же человек об"являет, что все вызванные на основании постановления особого отдела штаба армии оправданы и зачисляются в ряды Красной Армии в Приволжский Военный округ г. Казань. Я просто не мог от радости выразить слова, ноги так и подкашивались от волнения. Но, думаю, сейчас только что действительно окончился плен с его невзгодами теми переживаниями, что я вынес от него. Сразу нас из этого помещения перевели в другое, хотя и не лучше на вид, но всё же на меня это очень повлияло, ибо здесь я себя чувствовал в кругу своих товарищей, и действительно та тягость, которая у меня была на сердце, снята и я остался чист и невиновен, а что пережил — то прошло, как сон. Через два дня нас с небольшим конвоем направили железной дорогой следовать к месту службы. [71] Сейчас мы себя уже чувствовали ничего, только немного ощущался морозец. Но вот уже и Смоленск и т.п. Едем той же линией, что мы ехали в прошлом году на фронт. Уже Москва. Здесь пересадка. Пригоняют нас на пересыльный пункт, но здесь для меня получается весьма неприятная история, впоследствии немного не лишившая меня совсем моей жизни — я заболел. На пересыльном пункте, в Москве, нас задержали не долго, на третий день мы уже были на Казанском вокзале и в ночь выехали по направлению на Казань. Болезнь, видимо, начала меня трепать не на шутку, и я окончательно, будучи в вагоне, пришёл в изнеможение, что был не в состоянии самостоятельно встать. Дня через три мы доехали до Казани. Но я был в таком состоянии, что для меня безразлично, где бы я находился. С помощью товарищей я вышел из вагона. Здесь время брало своё, зима играла во всю. С большим трудом добравшись до барака около вокзала, я приютился в уголок под лавкой, т.к. публики было очень много. Но вот на утро нас направили в г.Казань, но я следовать был уже не в состоянии, и нас троих направили сразу в госпиталь тифозных больных, и так я оказался в таком положении, что ни гроша денег, ни одной души знакомых и совершенно в незнакомом городе, убит болезнью. Вот и госпиталь — большое, серое, трёхэтажное здание. Вошли мы в это здание, и так и схватил воздух и больничная атмосфера, завели в палату, а тут, о ужас, больных было столько, что на двух койках лежало по три человека. Вот видя всё это, да видимо и болезнь (тиф) уже взяла своё, я в этот же вечер впал в невменяемое состояние. Сколько я находился без памяти, не знаю, только уже когда очувствовался, то у меня на столе стояла миска, и из неё шёл пар, это оказывается был обед. Много кое чего пришлось наглядеться в этих стенах столь громадного госпиталя. Почти ежедневно были в числе лежащих, прикованных тифом к койкам, товарищи, которые бредели, а в этом бреду что можно было слышать, так это его воспоминание о своей родине, где остались может быть отец, мать, жена, а может даже дети. Также в большинстве бредят о тех пережитых эпизодах. Лежит и командует. Бедняга, видимо, вспомнил о тех мучениях и горячих моментах, бившись на фронтах. Вот я уже лежу две недели, болею я сыпным тифом, температура всё время повышена 38,5 до 40 градусов, на скорое выздоровление пока надежды нет. Да, но всё же я оказываюсь, что и сейчас я ещё не сломлен этой болезнью, ибо ежедневно из палаты были случаи, что вот бред окончился, но этому радоваться не приходится, ибо товарищ, окончивший бредить, вместе с этим и окончил свой жизненный путь, о котором он так возможно сожалел. Моё положение изменилось: я стал поправляться и уже думал, что с тифом на этом и закончу. Но видимо ещё не всё, и мои радости были преждевременны. Снова убивает меня и приковывавает к одру — это тиф другой марки — возвратный. Опять мучения и приступ в беспамятство. Но всё прошло, и я здесь опять остался победителем. И вот болезнь закончена, но только нужно сказать, что здесь я получил и остался в таком положении, что похож на человека лишь только потому, что сам скелет остался на своём месте, а остальное всё пропало, и я еле держался на ногах. Вот уже об"явили, что дня через три на комиссию. Как я был рад выбраться из этого мёртвого дома. Так же мне закрадывалась мысль, что пройдя комиссию, мне удастся попасть недельки на две домой, в отпуск.

Вот и день, когда назначена комиссия. Заходит дежурный по палате и вызывает на комиссию. С ропотом опускаемся в нижний этаж. Большая мрачная комната и часам к 10 утра собралось нас тут человек сорок, все видимо перенесли этот тиф, но остались победителями, что воскресли из мёртвых. Прошла перекличка, в списке был и я. Ждём вызова. Начинается и быстро один за одним стали мы подвергаться осмотру. Результата сразу не говорят. Прошёл и я. Опять снова вернулся в палату, но уже не совсем, ибо моё положение было выйти из этого госпиталя обязательно, но куда: если в отпуск, то поеду домой, а может и признают совершенно здоровым. В этом случае я не знал, что меня ожидает дальше. Но вот и пришли об"являть и, как громом пораженный, слышу, что комиссия признала здоровым, направить в распоряжение коменданта города Казани. Видимо опять и я этом случае я остался обиженным судьбою. Ничего не поделаешь, пришлось собираться. Выйдя на воздух после такого продолжительного периода, т.е. примерно полуторых месяцев, на меня сильно повлиял свежий воздух, и я снова почувствовал сильную слабость. Но это прошло скоро и пока мы шли до комендантского управления (почти через весь город), я старался больше захватить этого воздуха; он мне казался таким приятным, что несмотря на то, что время и температура были февраля месяца. Пока шли мороз всё своё взял, и благодаря того, что мой костюм далеко не соответствовал температуре, я стал чувствовать и переживать озноб и дрожь. Дошли до комендантского управления, канцелярия, а во дворе большое длинное углом низьменное здание. Скоро в канцелярии с нами покончили, и что тут стоял один на товарищей, отвёл нас в это здание, что во дворе. Там оказалось таких, как я, очень много. В последствии я узнал, что здесь специально пересыльный пункт, откуда ежедневно отправляют в разные части. Быстро ознакомился с обстановкой. Ежедневно приходили и уходили. Долго и мне быть не пришлось: на третий день нас, человек 50-т, сформировали и об"явили: "Зачисляетесь в третий ударный полк". Конечно сразу повели на место назначения. Он был расположен в предместьях [72] Казани, к вечеру мы уже были в лагере, где располагался полк. Сразу нас вливать не стали, а загнали в карантин, где нас собралось человек 200. Но вот прошло дней десять, потом баня, а тут разбивка, кто куда более способен. Я попал в пулемётную команду, где сразу назначили писарем команды. Дня через две мы все уже имели вид красноармейца, т.е. всем было выдано обмундирование.

И так я начал свою жизнь, служа рабоче-крестьянскому Правительству. В общем надо сказать, что состав полка был не из важных бойцов. В большинстве были татары и мало видевшие из военной жизни. Проходит месяц, жизнь идёт своим чередом, но вот заговаривают, что скоро наш полк отправляется на юг. Надо сказать, что занятия проходили ежедневно. Но вот видимо имевшие место слухи действительно подтвердились: полк стал собираться, и мы в конце марта были уже в движущихся домиках, точно в таком же положении, как это было, что мы ехали прошлым летом на западный фронт. Настроение было великолепное, хотя мы должны от"ехать, как это я думал, ещё дальше от своего дома. Но мысль, что ведь едем на юг, а юг мне казался, что такая природа, где я надеялся много встретить прелестного и т.п. Уже стальной конь потянул нас по назначенному маршруту. То, что было плохо, так была зима, и не приходилось наслаждаться природой, и мы, сидя в своих движущихся домиках, весело болтали о разных пережитых эпизодах и т.п. Но вот опять Москва. Я сейчас её встречаю уже весёлый, бодрый, не то, что было когда мы ехали в Казань. B Москве нам видимо остановка, завезли нас в самый тупик и остановили. Конечно, мы ничего не знали, что с нами будет дальше. Командир куда-то уехал. Вечером возвратился в весёлом настроении. Созывает в штаб-вагоне заседание Комсостава. Вернулся наш начальник команды и говорит, что завтра будет смотр и проверка знаний красноармейцев нашего полка. Приедет НарКомПрос тов. Луначарский и ещё. Долгой показалась эта ночь, страшно хотелось посмотреть НарКома. Но вот и утро. Ранее обычного сделан подъем и часам к девяти весь полк был уже на готове. Но дальнейших распоряжений нет. Командир полка опять куда-то уехал. Что-то скажут о нашей боеспособности, а от этого зависит и дальнейшее наше следование. Командир вернулся, комсостак все там, как стрела облетела молва: Луначарский через час будет здесь. Быстро начали выстраиваться. Вот уже все на месте, пехота вся колоннами, наша команда тоже заняла своё место и "Максимы" стояли по одной линии. Раздается команда: "Смирно! Равнение на право". Показался автомобиль, подкатил, машина остановились, из неё вышел среднего роста человек в пенснэ, за ним другой. Резко, коротко слышен рапорт нашего Комполка. Встреча закончена, началась горячая для полка минута. НарКом взялся лично за поверку знаний красноармейцев. Многое кой-что пришлось делать. Надо сказать, что выполнение проходило не весьма хорошо. Bсё закончено, мы уже в вагоне, наша канцелярия команды. Идя мимо нашего вагона, Нарком зашёл в наш вагон, где побеседовал с нами минут пять. Тов. Луначарский показался мне человеком очень простым, весёлым и умным. В общем, мнение у нас о Наркоме осталось то, что в этом человеке можно встретить самого близкого и простого товарища.

Но вот ждём результата, что вот мы должны снова двинуться к намеченной цели — на юг. К вечеру вернулся командир полка и что же. Видимо полк, по заключению Наркома, оказался недостаточно подготовленным и на юг нас не отправляют, а назначают в гор. Ярославль в гарнизонную службу. Такое положение нас не обрадовало, ибо юг в наших глазах представлялся нечто вроде земного рая, против Центральной России. Вот уже маршрут окончательно изменён, и мы двинулись на Ярославль. Расстояние, отделяющее Ярославль от Москвы, мы проехали быстро, и никаких особенностей не случилось за исключением, что ежечасно, как вихрь, проносились встреченные поезда, вот так и думаем, что набежит и разобьётся вдребезги. Уж Ярославль. Разгрузились. Нас привели в помещение, надо сказать приличное. Город на меня произвел очень хорошее впечатление. Волга и хороший бульвар, что идёт по берегу реки. Вместе с этим как раз уже стало ярче и приветливее взглядывать апрельское солнце. Сама природа действовала и поднимала настроение. Живя, я уже так познакомится с ярославскими прелестями, что все концы стали знакомыми. Бывало сядешь в трамвай и едешь куда и докуда нужно. Ещё город выглядел лучше, если б не зверское нашествие белой банды и Чехо-славаков в 1918 году. Живя в Ярославле, работа моя заключалась в том, что я писарил в канцелярии команды. Здесь меня избирают в Рабкрин при полке. В общем, жизнь шла своим чередом. Иногда что-то задумаешься о том месте, где проводил детство и вообще так бы и улетел и посмотрел, что там делается. Но совсем миришься и опять на своём месте. В отношении обмундирования, то мы одеты были хорошо. В отношении же питания было не совсем хорошо. давали 1,25 фунта хлеба, 0,5 мяса, а иногда и рыбу, в общем жилось в этом отношении надо бы желать лучшего.

Но вот наступил очередной набор из рядов красной армии в военные школы. Наш полк должен дать восемь человек. Много по этому вопросу было толков. В отношении того, что куда пошлют, так кто говорит в Москву, кто в Петроград и ещё кой куда. Также много толковали, кого посылать, ибо значение и задачи красного командира каждый из нас прекрасно понимал. Но вот вопрос решается и что же — в числе восьми человек [73] посылаюсь я. Действительно этому выдвижению я был рад, но в то же время перед мной становилось следующее положение: учиться то оно ничего, хорошо, но последствия, но стремление и идея, что ведь это нужно для революции. А также и выдвигая нас, нам видимо доверяют это ответственное место, и вот с этими мыслями я с полной уверенностью, что учиться, так учиться, и приходующую мысль о доме я старался заглушить в своём рассудке. Вот уже и последнее собрание. Наши проводы. Весело расстались мы со своим полком и поехали для учёбы.

Направили нас в Петроград. Вот уже и скоро наша вторая столица, это искра и огниво Октябрьской Революции. Едем железной дорогой, местность становится всё угрюмее, и действительно тут вспомнились слова "ель, сосна и мох седой". Но вот под"езжаем. Уже начинает меняться воздух. В открытые окна вагонов врывается воздух, насыщенный заводским и фабричным дымом. А вот и Петроград. Под"езжаем к вокзалу. Сразу бросается в глаза оживление и масса публики. Но нам делать нечего. Всё, что окружало нас, было для нас новое, чужое, и мы, получившие справку, куда нам нужно идти, двинулись сразу по указанному адресу, а это было на улицу Глинки в распоряжение 100-х пехотных командных курсов. Долго мы шли до места нахождения курсов, т. к. от вокзала было версты три. С первого взгляда Петроград показался городом, имеющим много привлекательного, и отличался своей роскошью. Но вот и прошли памятник Глинки. Подходим, большое трёхэтажное серое здание, над дверями красуется небольшая вывеска: "100 пех. Комкурсы". У входных дверей мы встретили часового. Пришлось минутку подождать, пока старший сходил и доложил о нашем прибытии. Но конечно всё это сделалось, и мы уже через полчаса были в отведённом помещении для приезжающих ("Карантин"). Обстановка и атмосфера сразу давали понять, что здесь существует порядок и дисциплина. Но вот мы проходим все мытарства, то преддверие, которое должен пройти каждый поступающий и желающий быть в последствии командиром Красной армии. Здесь мы подвергались экзамену по военной подготовке, общеобразовательное, также медицинский осмотр. Но вот всё закончено и нам уже определяют по частям этих курсов. Я угадал в 3-ю роту во 2-й взвод. С этого момента я стал уже действительным участником членом 100-х комкурсов.

Начались занятия, но вот и выход. На лето в лагери. Много было радости, ведь очень хорошо в летнее время быть в лагере, наслаждаться природой и в то же время грызть гранит науки. Наступает день, который мы так с нетерпением ждали. Выступаем с музыкой. Двинулись в полном составе по направлению к Балтийскому вокзалу. Долго ждать нам не пришлось, поезд видимо уже был подан, быстро погрузились в приготовленный эшалон. Но вот нам уже и звонок, второй, за ним и третий, раздаётся уже и свисток, и мы тронулись. Мы едем в лагерь к Красному селу. Там расположены большие лагери для всех частей и рода оружия курсов. Это те лагери, где раньше стояли Семёновский и Измайловский полки. Двинулся наш состав, весело с поднятым настроением духа мы оставили город с его шумной толпой, надеясь встретить там прелесть лагерной жизни.

ГЛАВА 20-я.

Вот уже мы и в лагере. Стройными рядами раскинулись наши хижины-палатки. Местность, где был расположен лагерь, это возвышенность, немного поотдаль от Красного села, а внизу протекал большой пруд. Вырвавшись из шумного и богатого пылью и заводским дымом Петрограда, это место и жизнь воодушевляла нас, а поэтому та учеба, строевые занятия были для нас одно наслаждение, и мы охотно занимались. Бывало утром в 5-ть часов, уже выйдя на линии, звенит во всю рожок — это под"ём. Как-то не хочется вылезать из-под тёплого одеяла, но делать нечего, моментально вскакиваешь, и черев 15 минут уже все одеты, а тут уже и чай, а там и занятия. И так проходит весь день, всё на воздухе, всё время наслаждаемся благами летней природы. Выйдем ли на строевые занятия, а тем лучше — это словестность, раскинемся где-нибудь на лужайке и занимаемся. В части развлечения — так имеем возможность ставить спектакли, т.к. у нас находилась открытая сцена, практиковали метод ходили к другим, близко расположенным, курсам. В последствии я узнал, что весь наш лагерь — это не что иное, как маленький город, ибо здесь нас находилось тысяч до пяти. Все виды оружия. Я здесь был избран в Рабкрин и мне, помимо постойной работы и занятий, приходилось вести и контрольную, за работой хозяйственной части курсов. Конечно, всё шло хорошо, и эту обязанность я исполнял ничего. Да всё лето много было хорошего. Вспомнишь: бывало, выйдем на тактические занятия, а там, что воюешь воображаем, что фронт, противник, а сам уверенный что из боя выйдешь не вредим, настроение и дух таки наталкивают выполнять ту или иную порученную тактическую задачу. Но вот бой окончен, решаем, кто выиграл. Сколько спору. Одни говорят, что вот это сделано неправильно, другие, что а Вы действительно провалили. А потом все посмеёмся, и верно видна бы ошибка была лучше, если противник был бы действительный противник. Но вот задача разрешена, и кто-нибудь остается победителем. Поднимаемся и колоннами, стройными рядами, с весёлыми песнями движемся к своему лагерю. Там нас дожидается обед, ведь сегодня мы ещё не обедали. [74]

Также можно вспомнить одну хорошую постановку силами всех курсов, это разыграли сильную драму "Стенька Разин". Постановка была устроена прямо на пруде, и действительно у меня осталось хорошее впечатление.

Но вот уже лагерная жизнь подходит к концу. Занятия стали ещё интересней: повторение пройденного, а главное стрельба. По стрельбе было соревнование, наши курсы прошли на втором месте. Слышны разговоры, что скоро должны быть манёвры всего лагеря с участием всех видов оружия. Ждали мы этих маневров, ибо страшно хотелось побыть в бою и кой что попережить, а в результате ведь всё это не серьёзно, и жизни ничего не угрожает. Вот кажется уже скоро, начинаем готовиться. Оказывается, это получилось таким об разом, что назначены манёвры и вместе сразу уход из лагерей уже на зиму. Ждём вот-вот, но командование молчит. Начали говорить: вот сегодня ночью, и так все ждали. Ложимся последнее время спать, а сами ждём, что придётся выступать. Так и случилось: примерно в час ночи раздался сигнал "тревога", собрались по-военному, через 10 минут уже все три роты были на передней линии палаток в полной боевой готовности к выступлению. Перед нами выехал на карем коне начальник курсов, поздоровался и дал искреннюю благодарность за наш успех в нашей готовности. Здесь только он нас точно ознакомил с той задачей, что нам пред, стоит перенести в ближайшие пять суток. Но нас ничего это не испугало, а наоборот после его слов ещё больше захотелось выполнить ту задачу, которая нам представлялась в ближайшие дни. Вот уже и двинулись. Идти нам пришлось вёрст двадцать. Но этот поход ничуть не утомил, и мы на утро уже были в маленькой деревушке. Здесь остановились на бивак. Смотрим, под"езжает к нам эскадрон кавалерии, а там и батарея, и связь, в общем получилась основательная, часть могущая быть в бою при любых условиях. Но вот начальник курсов уже конкретно даёт точное задание, раз"яснив все тактические задачи, исходя из стратегических соображений командира рот и отдельных команд. Да, задача была нелёгкая: мы должны были вести наступление по направлению на Красное село. В общем, нас этими манёврами высшее командование хотело проверить, на сколько мы поняли и знаем задачи бойца, находясь в военной обстановке. Здесь, на этой территории, где будут происходить манёвры, остался ещё от прошлого царского время специальный курган, откуда раньше "его величество и свита" наблюдали за манёврами своих любимых полков "Семёновского", "Измайловского" и т. п. В настоящее время за этим же самым приехали наши старшие товарищи из Петрограда и будут вести наблюдение и указания маневрирующим курсам.

Настроение у нас было бодрое, погода благоприятствовала, а также находиться в боевой обстановке, имеющей на каждом шагу приключения и курьёзы. Но вот уже наступило распоряжение, мы в боевой обстановке и сразу же с этого момента, как действительно повлияло на нас: мы все стали серьёзно относиться к своим обязанностям. И так манёвры начались. Много, много разных приключений. Пришлось в одном месте переходить встретившуюся на пути речку в брод, также разные болотины и так далее. Происходили бои, в общем, в полном смысле слова. Мы вели себя действительно, как на фронте. Скоро прошли пять суток. Конечно, надо сознаться, что и мы поработали порядочно и усталость чувствовали, так как последние две ночи не спали. Но вот последнее сражение, и манёвры закончены. Все мы собрались в ранее намеченном сборном пункте. Здесь мы сделали суточный привал. Как хорошо отдохнуть после таких пережитых в боевой обстановке пяти суток. Отдохнули и опять, как ни в чём не бывало, пошли весёлые, стали обмениваться мнениями, слышно то там, то в другой стороне, горячие споры о тех или иных эпизодах, происшедших в их деятельности в момент манёвр. Но вот команда "строиться". Много нас собралось на этом пункте. А вот и высшее командование. Прошло всё, что полагается, поступило дальнейшее распоряжение: через два часа все выступаем в поход в город Петроград. Лагерная жизнь 1921 года на этом закончилась. Пообедав, мы все уже были готовы к выступлению.

Да и действительно в два часа дня мы походным порядком, колоннами, под звуки марша духового оркестра, двинулись в сторону Петрограда. К утру мы явились в тот же шумный и богатый разными прелестями город, оставленный нами весной этого лета. Да, на этом и закончилась наша лагерная жизнь и учёба. Многое нам дали эти лагери и военных знаний и опыта, а также чувствовалось, что физически мы также окрепли.

Вот уже и Петроград. Движемся мимо гиганта, а такая большого революционного сердца — это Путиловского завода. В Петрограде мы опять в том же здании. После летней учёбы мы получили продолжительную передышку. Вот в это время мы занялись осмотром всех богатств и прелестей города. Пойдёшь, бывало, в Зоологический сад. Сколько там нового для нашего обозрения: птицы, звери; вот как громадный, 160 пудов бегемот разинет свой чемодан, а туда можно влезать целому человеку; рядом горная железная дорога. Ходим посетить Царские покои, это музей революции бывший "Зимний дворец". Также не безе интересно [75] побыть на громаднейшем сером здании это "Собор св. Исаакия". Да много прекрасного, интересного представляется твоим глазам. Широкий горизонт открывается, когда поднимаешься на высоту 53 сажен, взглянешь вниз — на улицах Петрограда люди, как маленькие карлики, а взглянешь на запад — там расстилается широкая гладь — это Финский залив; вдали этого водного пространства чернеется островок, на котором расположена наша преграда к подступам с моря — это Кронштадтская крепость. Да, много кой-что пришлось посмотреть в это свободное время.

Немного остановлюсь на одном, не без интересном эпизоде со мной на Сенной площади. Задался я целью получше приобрести для себя костюмчик, а как средств нет, так решил с"экономить из своего пайка, а именно: я не курю табак, а второе — стал откладывать сахар, и вот примерно за месяц я накопил рубля на три. Ну, думаю, надо продать. Решено. В один прекрасный день забираю с"экономленный сахар и еду на рынок Сенная площадь. Сахар продал сразу, купил тут газетку и пошёл пообедать в близ лежащую столовую. Пообедал, почитал газетку и пошёл снова на рынок, имея в виду, что куплю брюки. Слился в эту кучку и, ничего не подозревая, продолжаю подыскивать для себя подходящие брюки. Слышу шум: "Ловите его, сапоги украл". Публика столпилась. Конечно я тоже, ничего не подозревая, подошёл к этому месту. Всё кончено, опять торг начался по старому, но я решил посмотреть свои финансы, и что же оказывается, карман моей шинели оказался разрезанным, и денег уже и след простыл. Вот так я и купил себе брюки. Что мне кричать. Некому. Кто и когда вырезали — я совершенно не знаю. Да, думаю, Петроград и этими прелестями богат. Нечего делать, махнул рукой и скорее пошёл во-свояси с размышлениями: "Нет, лучше пить чай с сахаром".

Слышны разговоры, что наши курсы расформируются, и нас распределяют по другим. Заговорили основательно. Да оно так и получилось: началась расформировка, и всё это прошло очень скоро. Угадали в разные места, некоторые товарищи угадали даже в Москву, а нас, человек сто, направили в Кронштадт на 100-пех. курсы. Что делать, опять видимо новые условия — обстановка и т.п. И вот мы уже на пристани. Нева шумит, подходит параход, погрузились, и параход дал последний свисток. Колёса стройно застучали по воде, и мы стали оставлять опять Петроград. Так я на этом и покончил пребывание в шумном многолюдном городе. Много хорошего повидал за этот период.

Мы движемся по водному простору. Какое хорошее впечатление получается находиться на судне, не видя берегов, а видно только — с левой стороны чернеются верхушки леса и как будто бы они соединились с горизонтом. Но вот мы уже видим, как красиво из-за горизонта начинает показываться, как всё равно показывается из воды Кронштадт; вот уже видно и отдельные предметы. Быстро под"ехали к пристани и скоро, по-военному, уже на берегу. Здесь нас сразу повели в место, где расположены 100 комкурсы. Придя туда, мы уже не подвергались, как это бывает, карантину, осмотру и т.п., а сразу зачисляемся в определённую часть. И вот я угадал в 3 роту 2-й взвод. Конечно, сразу устроили нас в помещение, и мы уже на вторые сутки чувствовали себя обеспеченными всем. Интересно взглянуть, что из себя представляет Кронштадт. Это прежде всего маленький остров, окружённый со всех сторон водами Финского залива; окружность примерно километров девять, ограждённый с запада фортами, и вот на этом острове расположился маленький Кронштадт. Население преимущественно моряки Балтийского флота, красноармейцы и наши комкурсы. Определены мы от берега в одну сторону Орембаум вёрст 7-мь, Петроград — вёрст 25-ть, к финляндскому берегу вёрст 18-ть и на запад расстилался водный простор Финского залива, а там и само Балтийское море.

Началось обыденное занятие. Здесь мы приступили грызть военную науку теоретики. Нужно сказать, что условия обстановки, в которой мы находились, вполне были подходящей для ведения занятий. Курсы помещались в бывшем военно-морском училище. Нужно сказать, что занятия проходили с полной загруженностью нашего трудового дня. Преподавали нам, кажется, всего шестнадцать предметов. Помимо военных знаний мы также занимались и общественными науками, а также и политическими. Прихожу к одному выводу, что руководители Красной Армии должны знать не только военное искусство, а также и в достаточной степени развиты общественно и политически. Вот примерно порядок и регламент нашего трудового дня: в 6 часов утра раздаётся звонок — это под"ём; конечно поднимаемся и уже через полчаса мы все готовы; в семь часов утренняя прогулка, как хорошо утром пройтись по свежему воздуху, приятно влияет и освежительно действует сентябрьский утренний морозец. Но вот прогулка уже закончилась, и мы все гурьбой идём в столовую для питья утреннего чая. Ровно в девять часов идём на классные занятия так до 12-ть часов. В час обед, а вот интересно: идя на обед мы имеем возможность прочитать: "Радио-новости". Обед также проходит в столовой. Да, также нужно отметить, что иногда наш обед сопровождался участием игры духового оркестра. Мы все чувствовали себя весьма хорошо и в отношении того порядка, который существовал с гигиенической стороны. Но вот обед кончился и снова занятия. А там кончился наш трудовой день. С наступлением вечера мы расползаемся [76] по разным кружкам, созданным нашей культ-комиссией. Нужно сказать, что при курсах имелся весьма приличный клуб, частенько устраивались спектакли и вечера "смычки". Отношения с моряками были самые лучшие. Также интересно отметить — это мы часто встречали заграничных гостей. Английские моряки (как интересно наблюдать за их поведением) всё расспрашивают, всё интересуются, а что главное, так они по всему, что видят, недоумевают, ибо находясь там им говорили разную чушь про Советскую Власть. Также и наш транспорт прошёл мимо Кронштадта; он тоже повёз на заграничный рынок наше Советское сырьё. Но вот уже и наступает осень, стало холодно. Выпал снег. Залив начинает покрываться льдом. Вот уже начали смельчаки выходить и демонстрировать на этом гладком и светлом, как зеркало, льду. С наступлением зимы в нашу учёбу ещё стал как необходимость для физического развития, также и важная задача — это лыжный спорт. Много интересного в этом спорте. Бывало, пойдём и вот перерыв, братва бросится кататься и в результате получается, что к концу занятий из строя пар пять и больше лыж выйдет. Занятия идут своим чередом, но вот дело подходит уже к каникулам. Ребята запоговаривали, что как бы хорошо побыть дома. Ждали этого счастливого время, и что же — там в Карелии с финской стороны стало пахнуть порохом, и нас вместо отпуска заставили быть на страже. Да и так выпала для нас нелёгкая задача, бывало, на морозе приводили зимние ночи и несли гарнизонную службу. Злоба брала, но выхода нет. Много мы говорили по этому вопросу и сердце жаждало действительной расправы. Да и действительно мы были правы, враг не дремал, он проник своими щупальцами в нашу резиденцию и всё же, хотя и невеликое, но сделал гнусное дело. В один из вечеров в нашем клубе, как раз в самый разгар, раздаётся крик: "Пожар". Всё сразу превратилось в паническое состояние. Да, пожар был действительно. Враг-шпион проник по-видимому внутрь и поджёг архив. Там находились груды бумаги, потому здесь была возможность разгуляться "красному петуху". Много было хлопот, много пожарные команды проявили инициативы и самоотверженности. В общем, пожар продолжался полтора суток. Мы все также принимали максимум энергии. Но всё закончено, потом мы стали устраиваться своими гнёздами, а также были классы — это всё сгорело. Кажется, по определению комиссии, этот пожар, уничтоживший половину нашего училища, кой с какими ценностями определён был в миллиона полтора. Но всё закончено. Жизнь опять пошла своим чередом. Уже зима начинает терять свой образ. Уже Мартовское солнце начинает выглядывать ярче и веселее. Мы начали поговаривать, что вот мы месяца через 2-2,5 закончим военную учёбу и встанем в ряды нашей Красной Армии. Но вот начали испытания ко разным общеобразовательным предметам. Надо сказать, что по всем предметам прошёл удовлетворительно. Но вот в моей жизни встречается неожиданная перемена, которая страшно потрясла меня, а именно: мы стали иметь сведения, что вот по окончании этих курсов всех, успешно окончивших переведут в школу нормального типа. Конечно, братва этим вопросом заинтересовалась, а также и я. Но учтя такое положение, что придётся учиться так долго, а в последствии стать уже всерьёз надолго командиром красной армии, и вот, учтя это положение, многие из нас захотели испытать своё физическое здоровье. Я также двинулся на комиссию. Чувствовал, что я всё же имею известный недостаток, двинулся на экспертизу к специалисту по глазам, и что же, делает заключение совершенно освободить от военной службы, уволить в бессрочный отпуск и так дальше. Комиссия и её заключение окончательное, и так я признан дальше в рядах Красной Армии не пригодным, по имеющемуся недостатку — зрение, ибо перейдя из военной обстановки, к бойцу красной армии, стали требоваться большие физические возможности. Вот видимо я на этом и закончил своё пребывание в рядах нашей Красной Армии.

Много пришлось увидеть и встречать на этом пройденном пути в волнах гражданской войны. Уже получил документы, а руки так и трясутся, как не верится, что эта маленькая бумажка даёт мне возможность вернуться к своим столь дорогим существам, а главное ведь я там встречу совершенно изменившееся положение. Мне казалось, что там уже совершенно также изменилось и мнение и настроение наших мужичков по отношению к советской власти. Да, видимо совершилось, настал день и стал уже прощаться с товарищами по курсам. Слеза радости. Вообще всё здесь мне также было мило. Но вот я и ещё трое, мы двинулись по направлению к берегу "на Оренбаум". Уже и берег, быстро мы перешли по ледяному полю расстояние, что отделяло наш остров от материка. Ждать долго не пришлось, и мы через полчасика покатились по направлению на Петроград. Уже под"ехали к вокзалу. Ведь и раньше я видел этот город, но сейчас меня воодушевляла мысль, что всё, подвигаюсь домой. Долги сутки, которые мне пришлось жить в Петрограде в ожидании окончательных документов, а также и поезда, который должен был двигаться по направлению на Урал, а там и к моей родине. Десять часов вечера, уже скоро пойдёт. Сердце так и бьётся, так скорее и хочется сесть в эти движущиеся домики. Вот уже подан эшалон, и мы покатили. Трудно описать то настроение, что я переживал в этот момент. Но видимо эта была действительность, и я через5-6 дней увижу всех и всё, что мне так мило, что я оставил в последний раз, проезжая на параходе, когда ехали на фронт. Вот уже та дорога, те станции, но я ехал совсем в другом положении. Под"ехали. [77] Седой Урал, а тут уже и Екатеринбург. Здесь мне пришлось остановиться в ожидании поезда на Туринск. Но вот уже подошёл момент и отхода этого поезда. Я в движущемся домике, и мысль озаряла, что последний раз, а там уже высажусь на конечной станции Туринск. Поезд идёт. Здесь я был совсем, как навэлектрилизован. Проезжаем Ирбит и вот конечный путь. Раздался свисток, поезд начал замедлять ход, остановился. Я был уже на станции, где сразу встретил знакомых лиц. Но это ещё не всё. Мне нужно попасть в родную деревню Рыгач. Ямщик нашёлся быстро и к вечеру я дома. Да, сколько было радости. Ведь за этот период в моей жизни было приключений и разных невзгод, что родных заставило думать, что я уже не жив.

Да и так я дома 7-го мая 1924 года.

* * *

Вернёшься своими мыслями, что может перенести человек. Но пусть это останется и запечатлеется в умах нашего поколения, что Великая Октябрьская Революция, давшая свободу и дорогу к светлому будущему — социализму, имеет в своей истории тысячи, сотни тысяч таких людей, которые выносили эти завоевания, не жалея ни пота и крови, дабы не отдать того, что мы взяли Октябрём.

ЦДООСО. Ф.41.Оп.2.Д.199.Л.48-78.