Жанна. Глава 4

Через пару лет после того, как Грейг впервые появился при дворе, умер Его величество.

Из-за того, что он не мог ходить и проводил все свое время сидя или лежа, Людовик постоянно мучился болями в животе и плохим пищеварением, хотя ел он совсем немного и был очень избирателен в выборе пищи. Но в этот раз придворным с самого начала стало ясно, что болезнь Его величества была серьезнее, чем обычно. Людовик мучился сильными желудочными спазмами и резями, за которыми последовала рвота, и Грейг слышал, как слуги, убиравшие в покоях короля, перешептываются о том, что король бледен, как покойник, и в момент очередного приступа кричит от боли. Медик королевы полагал, что что-то, видимо, застряло у Его величества в кишках, но трудно было что-то утверждать наверняка — а состояние больного стремительно ухудшалось.

Королева Бьянка, несмотря на всю непрезентабельность болезни короля, сопровождающейся постоянной рвотой, распустила всех своих придворных и сидела у постели мужа. Пажи королевы, в том числе и Грейг, не зная, чем себя занять, шатались по дворцу, ловя обрывки слухов, и пытались угадать, насколько может быть опасно состояние больного.

Грейг не знал короля Людовика так хорошо, как знал его жену или даже принцессу Жанну. Но он понимал, что Бьянка и Жанна сейчас чувствуют себя примерно так же, как бы чувствовал себя он сам, если бы заворот кишок случился у кого-то из его домашних. Грейгу бы очень хотелось как-то поддержать Ее величество и Жанну в их беде, но он прекрасно понимал, что им сейчас не до него. И вообще — не до кого, кроме Людовика.

Грейг полагал, что Спасителю следовало бы прислушаться к молитвам Бьянки с Жанной и помочь Людовику — ведь он был именно таким, каким священники и авторы богословских трактатов призывают быть правителей, то есть — великодушным, не стремящимся жертвовать делами ради придворных увеселений (в которых он, впрочем, из-за своего увечья, и не мог принять активного участия), благочестивым и не мстительным.

Сторонники называли Его величество Людовиком Справедливым. Недоброжелатели прозвали его Луи Колченогим. Сам Людовик смеясь, заявлял, что Колченогий — это ещё далеко не худшее, что можно сказать про человека в его положении. "Королям льстят даже враги, — говорил он. — Вот про меня, к примеру, говорят так, как будто я хромой. Почему не Луи Безногий или не Луи Расслабленный?"..

Грейг надеялся, что Людовик поправится — но он ошибся. Промучившись трое суток кряду, Людовик испустил дух, успев перед смертью подписать указ о назначении Ее величества регентом до совершеннолетия наследницы. Грейгу и в голову не приходило, что кто-то может оспорить волю покойного короля, однако на следующий день собравшийся в спешном порядке Государственный совет поставил вопрос о том, может ли женщина править страной в условиях участившихся стычек с бескарцами, а также в свете призывов Воинствующей Церкви продолжить Священную войну на Архипелаге.

Выражая свое уважение к воле покойного Людовика, многие сановники, однако, замечали, что, что для Алезии будет куда лучше, если место регента в таких условиях займет Франциск, герцог Эссо и младший брат покойного Людовика. Сторонники Франциска говорили, что герцог Эссо имел военный опыт и успел в юности завязать кое-какие связи на Архипелаге.

Грейга это предложение поставило в тупик. Он не мог судить о времени, когда юный герцог Эссо участвовал в Священных войнах, но последние два года — с того дня, как он приехал в Ньевр вместе с Ульриком — Франциск все время находился при дворе, и занимался он все это время исключительно охотой, флиртом с дамами или участием в турнирах и различных состязаниях. Как можно предпочесть такого человека Бьянке, все эти годы занимавшейся наряду с мужем повседневным управлением страной — Грейг осознать не мог. Это не говоря уже о том, что герцога Франциска, в отличие от Ее величества, никто не называл одним из самых образованных людей эпохи, и Грейг никогда не слышал, чтобы кто-то восторгался его знаниями или же его умом — а ум Ее величества хвалили самые известные поэты, богословы, инженеры и юристы на материке.

Вопреки аргументам о своем военном опыте, который должен помочь в разрешении конфликтов в приграничье, Франциск вовсе не был действующим военачальником вроде Ульрика и никак не участвовал в сражениях вроде того, в котором Ульрика год назад ранили стрелой. Так что, пока вельможи один за другим выступали за кандидатуру герцога Эссо, затерянный среди сторонников Ее величества Грейг вообще не мог взять в толк — о чем говорят все эти люди. Все, что они говорили, было, с его точки зрения, абсурдно — но почему-то никто из этих зрелых, а порой и убеленных сединами людей не сознавал того, что было очевидно для Грейга в его неполные четырнадцать.

Когда советники решили сделать перерыв, чтобы распахнуть окна и проветрить зал, где, несмотря на мартовский прохладный день, сделалось слишком душно, и люди стали ходить туда-сюда — кто для того, чтобы выпить бокал вина, а кто, наоборот, чтобы добраться до отхожего места — Грейг придвинулся к креслу, на котором сидела Жанна (бледная, серьезная, со сжатыми в строгую линию губами) и чуть слышно прошептал ей: "Что они несут?.. Он вообще не делал ничего полезного. Не участвовал ни в каких делах. Не воевал. Нужно быть идиотом, чтобы захотеть его на место вашей матери!"

На скулах Жанны проступили желваки.

"Им достаточно того, что он мужчина" — бросила она, и ее голос прозвучал так неприязненно и резко, как будто Грейг был ее врагом. Грейг почувствовал себя задетым этой злостью в её голосе — ведь он, наоборот, всецело был на стороне Ее величества, так с какой стати Жанне вздумалось срываться на него? Не виноват же он, что он — всего лишь паж, и его мнения никто не спрашивает! Ульрик вот в течение всего собрания только и делает, что защищает интересы королевы, и Грейг поступил бы точно так же, если бы только кто-нибудь собирался предоставить ему слово...

Но потом, когда он уже отошел от Жанны и заново занял свое место в свите королевы, Грейгу вдруг пришло на ум, что Ульрик, который на протяжении последней пары часов, действительно, активно выступал в поддержку Бьянки, всякий раз делал упор на том, что регентство должно отойти к ней по завещанию Людовика, и что, к тому же, королева-мать гораздо лучше позаботится об интересах их с Людовиком наследницы, чем дядя Жанны.

Ульрик не сказал — "у королевы Бьянки больше опыта".

Он не сказал — "она умнее и больше способна к управлению страной".

И уж подавно не сказал — "вы не хотите ее только потому, что она женщина, все остальные преимущества — на ее стороне".

Так что, в каком-то смысле, Жанна имела полное право злиться. Сторонники ее матери в этой борьбе играли в ту же самую игру, что и ее противники.

Все эти люди посчитали бы недопустимой грубостью открыто заявить, что Франциск, который занимался исключительно охотой и турнирами, и который при жизни брата совершенно не стремился обременять себя государственными делами и не занимал никаких важных должностей, гораздо менее способен править, чем Ее величество, которая занималась решением государственных вопросов каждый день. Скажи кто-нибудь из присутствующих что-то в этом роде — Франциск назвал бы это оскорблением, и это неизбежно привело бы к крупной ссоре или даже поединку.

А вот открыто обсуждать вопрос о том, что Бьянка куда менее способна разобраться с конфликтами в приграничье только потому, что она женщина — это никому не казалось оскорбительным и грубым. Королеве (как и самой Жанне) полагалось слушать такие рассуждения с вежливой улыбкой.

Грейг спросил себя, осознает ли Ульрик, что он защищает королеву-мать совсем не так, как следует, или же отец просто не сознает, что с его аргументами что-то не так?.. Да нет, не может быть, чтобы он ничего не понимал. В конце концов, Ульрик неоднократно восхищался умом королевы в разговорах с Грейгом — так что ему мешает повторить те же свои слова прямо сейчас? Почему превозносить ум королевы в приватной беседе — в порядке вещей, а сказать то же самое на регентском совете — неуместно?

Нет, определенно, Грейг на месте Бьянки не хотел бы, чтобы его сторонники защищали его интересы так, как Ульрик — интересы королевы-матери. Так что Жанна была права... права. Он бы на ее месте тоже злился и чувствовал себя преданным.

До брака с Людовиком Бьянка была королевой западного королевства Тельмар, и итогом их брака стало объединение Тельмара и Алезии. После того, как Государственный совет большинством голосов назначил регентом Франциска, Бьянка — в принципе — могла оставить Ньевр, вернуться в Тельмар и править там, как до замужества. Быть королевой Алезии Бьянка перестала, но королевой Тельмара она оставалась бы до самой смерти — пока власть не перешла бы к Жанне, завершив тем самым начатое ещё до ее рождения объединение Алезии с Тельмаром. Но Бьянка не захотела уезжать, а предпочла остаться в Ньевре, рядом с дочерью — хотя это и означало променять власть королевы, полновластно управляющей своим двором, на скромный титул королевы-матери при дворе регента.

Трудно сказать, был ли Франциск доволен тем, что Бьянка не уехала. С одной стороны, это вроде бы избавляло его от возможных осложнений в отношениях с Тельмаром. С другой стороны, герцог Эссо с первых же дней своего регентства вел себя так, как будто при его дворе Бьянка стесняла его куда больше, чем в Тельмаре.

Часть своих придворных королева Бьянка вынуждена была распустить, поскольку суммы, выделявшиеся из казны на ее личный двор, были резко сокращены. Многие из придворных, находившихся на службе королевы, теперь перешли на службу к регенту. Ульрику предложили сделать Грейга шталмейстером, но рыцарь вежливо сказал, что его сын для такой роли ещё слишком молод. Будет плохо, если мальчик неполных четырнадцати лет станет распоряжаться штатом слуг, бывших значительно старше него. Грейг остался пажом — и продолжал служить Ее величеству, как он упорно звал про себя королеву-мать.

Бьянка почти ничем не могла вознаградить его за преданность, но Грейг в итоге чувствовал себя вознагражденным. Во-первых, королева теперь уделяла ему гораздо больше времени, и обращалась с Грейгом так, как будто бы он был не просто пажом, пусть и пользующимся ее особым расположением, а родственником королевы, кем-нибудь вроде её племянника. Во-вторых, Грейг теперь гораздо больше виделся с наследницей, которую Бьянка старалась побольше держать при себе. А в-третьих, Алессандро Молла теперь уделял ему почти все свое внимание, и они занимались через день, по нескольку часов, причем — только вдвоём.

Всех остальных учеников Молла лишился. Регент предложил Алессандро щедрый пансион и хотел отправить к мастеру меча несколько молодых людей из своей свиты, но Молла независимо ответил, что он обучает только тех, кого его вниманию поручит королева-мать. Он не учитель фехтования, а Клинок Королевы, боец и телохранитель королевы Бьянки. После этого дерзкого заявления Молла попал в опалу, а большая часть его бывших учеников сочли за лучшее больше не посещать его уроки, чтобы не раздражать регента. В итоге их наставник сосредоточил все свое внимание на Грейге, и за несколько следующих месяцев Грейг достиг большего, чем за пару последних лет.

Молла как будто бы поставил себе целью на его примере заставить всех прочих трусов — тех, кто испугался посещать его занятия, чтобы не вызвать недовольство регента — пожалеть о том, чего они лишились, и теперь он щедро делился с Риу такими секретами своего мастерства, которым он никогда не обучал их в прошлом. Грейг был этому рад, но еще больше радовался тому, что Молла наконец-то перестал видеть в нем еще одного мальчишку, посещавшего его уроки, и стал относиться к нему почти дружески. После принцессы Жанны, Ульрика и королевы, Молла стал для Грейга самым близким человеком при дворе.

Однажды, возвращаясь после тренировки с Моллой, Грейг наткнулся в коридоре на группу молодых людей, которые о чем-то болтали и смеялись. Грейг услышал имя Бьянки и, нахмурившись, остановился — ему совершенно не понравилась та интонация, с который в этой компании упомянули королеву. Он уже начал понимать, что эти молодые люди — большая часть которых принадлежала к свите регента — собрались здесь, чтобы посплетничать и посмеяться над Ее величеством. Но ему даже в голову не приходило, как далеко они могут зайти.

Когда Грейг подошел к поближе, говорил Ульфин — хорошо знакомый Грейгу парень, бывший на два года старше его самого, и еще полгода назад бывший его партнером на уроках Моллы. От Ульфина Грейг никаких особых пакостей не ждал, поскольку его родичи принадлежали к той части придворных, которые старались держать нейтралитет, не примыкая ни к партии королевы-матери, ни к сторонникам регента. Так что Грейг не поверил собственным ушам, когда услышал :

— А вы помните, как королева вместе с Гвидо Пеллерини переводила "Эрминию" с древнеимперского?.. Богоугодное, похоже, было дело — за целых шесть лет в браке им с Людовиком не удалось зачать ни одного ребенка, а тут, после этих поэтических занятий, Бог тут же послал Ее величеству наследницу. Я видел как-то раз калеку, который не мог двигать ногами, совсем как Людовик. У того калеки все, что ниже пояса, было как мертвое. Не только ноги, но и все мужские органы. Покойному королю повезло, что он, несмотря на свое увечье, смог в конце концов зачать ребенка. Кто-нибудь, конечно, скажет, что по виду Жанна — тальмирийка безо всяких примесей, но ведь чего на свете не бывает?

Дальше Грейг слушать не стал. Он бросил на пол заскорузлые от пота краги, которые нес в руках, подошел к Ульфину и хлопнул его по плечу. А когда тот удивленно обернулся, ни слова не говоря, ударил его в нос, так что на чисто подметенный пол брызнула кровь. Ульфин, налетевший на кого-то из своих недавних слушателей, кажется, даже не сразу понял, что произошло — зато потом он зарычал от ярости и боли и набросился на Грейга.

Полгода назад Грейг бы, пожалуй, проиграл более рослому и сильному противнику, но после индивидуальных тренировок с Моллой Ульфин был для него не соперником. Грейг легко ушел от удара, врезал Ульрику под дых, и прежде, чем тот вспомнил, как нужно дышать, подсечкой свалил его с ног, уселся сверху, притиснув руки противника к его бокам, и встряхнул Ульфина за ворот.

— Ну давай, Ульфин. Повтори, что ты сказал, — недвусмысленно отводя правый кулак назад, предложил Грейг. Из носа Ульфина по-прежнему текла кровь, и по его глазам было понятно, что повторять сказанное ранее ему совсем не хочется.

— Не хочешь, значит, — кивнул Грейг. — Тогда повторяй вот что — "я лживое трепло, подонок, клеветник и трус". И громко — так, чтобы все слышали!

Он чувствовал, что друзья Ульфина застыли в нерешительности. Они могли бы вступиться за своего товарища — все вместе они без труда управились бы с Грейгом, — но все понимали, что Ульфин в своих рассуждениях о королеве зашел слишком далеко, и, если вся эта история станет известна, то неприятности будут у всех, кто окажется связан с этим делом. Так что они оставались на своих местах и ни во что не вмешивались, сделав вид, что все происходящее касалось только Ульфина и Грейга, а они тут были совершенно ни при чем.