В плену у белых

Областной Уральский Истпарт

Уважаемые товарищи, прошу, если окажется подходящим описываемый мною материал, напечатать в каком-либо периодическом издании или в газете. Против вносимых вами поправок, корректив и проч. ничего не имею.

Данный материал описываю из личных наблюдений и переживаний, но т.к. не имею литературнаго опыта, я не мог передать его в точно обработанном виде.

А. Щеколдин.

Ревдинский Завод. 8/VI 27 [56]

В плену у белых

1918 году после отступления из Екатеринбурга я был агитатором на Уткинском участке фронта, где проводил работу по вербовке добровольцев. Ночию при глубоком обходе белых был захвачен в плен. Вместе с бр. Додоровыми, Перминым и др. были отправлены в г. Екатеринбург.

Пермин Авдей, старик лет под шестьдесят с рыжеватой бородой, русые волосы стрижены в кружок, на лицо похож более на рабочаго, чем на крестьянина, всю дорогу до Екатеринбурга рассказывал про своего друга Ивана Мироныча, [57] который был старшиной и в ихней волости был знаком с ним, и теперь, сделавшись белогвардейцем, арестовал его за то, что старик Перминов ходил на партийные собрания.

— Ну, Федосей, — говорит он Дудорову, — ты хоть грамотный, выступал на собраниях и сделал много пользы о[бщест]ву, тебя за это арестовали, а меня за что? Ну, я ходил на собрания, ни чего и не понял и неграмотный, так меня-то за что? Спасибо ему, Миронычу, придётся посидеть, что сделаешь, хочешь, не хочешь, а большевиком будешь. [57об] Ну, а ты за что? — обращается он к Михаилу Дудорову. — Ведь ты только что из Франции, защитник царя и отечества, а тоже попал.

— После, молчи, — отвечает Дудоров.

— Чего молчи? Это всё дело в руках Мироныча, он всех задавил. Давайте, надо написать бумагу, пусть общество подпишется, и нас освободят. Што мы, человека убили штоли?

Все поглядели на Пермина одобрительно, но опасались того, что Мироныч не допустит с бумагой до общества.

Поезд пошол тише и тише, и мы под"ехали к ст. [58] Екатеринбург. Затем привели нас в дом бывшего Комерческаго Собрания, именуемый теперь домом Октябрьской революции. Низ и верх этого здания были забиты народом. Рабочие, крестьяне, женщины с детишками, везде и всюду полно до тесноты. Мы расположились в низу, стали узнавать, для чего нас привели сюда. Ни кто не может сказать прямо, т.к. незнают, к какой категории мы принадлежим, т.к. есть такие, которых отправляют не "известно куда".

Вскоре за нами привели 40 чел. китайцев. [58об] Все они были в одном нательном белье. Как раз в это же время по Главному проспекту тянулась процессия — хоронили убитых белогвардейцев. За гробами шли военные части и часть публики, по внешнему виду — городская буржуазия. В след за процессией направили китайцев. Мы слышали за городом салют, а потом узнали, что салют был по китайцам, которые пригодились к моменту.

К вечеру того же дня нас зарегистрировали и направили в дом Ардашева, который служил казематом для заключения и здесь было полно арестованных. [59]

Разместившись кои как по разным углам, где можно было хоть немного приляч, мы провели ночь после тяжолых переживаний и утомлённые заснули крепко. Утром проснувшись, на теле почувствовалось что-то необыкновенное — нас осыпали насекомые. Нижная и верхная одежда оказалась покрытой несметным количеством насекомых. Первое же утро наряду с другими мы устроили первое побоище с едва заметными врагами, осыпавшими кругом нас. И этим делом пришлось заниматься каждый день.

В тот же день нас повели на допросы в следственную [59об] комиссию. Мне пришлось быть не долго. Спросили мой адрес, затем спросили: "Большевик?"

— Да, — ответил я, и мне велели ждать дополнительных обвинений из Ревды.

Таким образом потянулись дни за днями нашего заключения. Вскоре в дом Ардашева привели из Ревды моих земляков Щербинина Н.М. и Храмова А. Первый принадлежал к партии С.Р., второй — анархист. Наша первая встреча была довольно приятной. Мы поместились на одних нарах.

Т. Щербинин был участник Руско-Германской войны, ни на одном собрании в Ревде не опускал случая поддержать линию [60] солдат-фронтовиков. При Советской власти всё сходило, даже самые антисоветские выступления. И вот пришли белые со свободными эсеровскими лозунгами. Н.М. Щербинин как есер на одном из собраний по свободной совести спросил, куда девали Умнова Григория Дорофеевича. А Умнов был расстрелян бандитами Ваткиным Иваном и начальником дружины бандитом Тетериным И. Такой вопрос Щербинина не понравился белым правителям, и вот по какой причине Николай Михайлович оказался в доме Ардашева, в последствии — в Александровском Централе [60об] и как-то случайно после победы Красной Армии явился снова в Ревду.

Андрей Храмцов был захвачен за участие в Красной Армии.

Скоро мы ознакомились со всеми вместе сидевшими. Больше всего сидели крестьяне из окружающих деревень. Обвинения разнообразные: одни сидели за то, что поссорились с кем-нибудь из кулаков, либо за язык по неграмотности — не ладно сказал среди улицы или по доносу авторитетных в то время личностей. За не уплату долга богатому человеку заключённый оказывался большевиком. Или торговка на толчке признала личность бывшаго [61] комиссара, и этот мнимый комиссар оставался в заключении. Были тут и интелегентные люди, часть из них сидела в отдельном помещении как люди перваго сорта. Я сам пытался и многие другие заговорить с ними. Отговариваются, показывая вид, что они ни каких делов с нами не имеют, они сами по себе, захвачены лишь по недоразумению. Так и случалось, что их всё время по одиночке освобождали.

Затем я узнал, что мой отец, Иван Петрович Щеколдин, сидит в тюрьме Љ2 около Оравайских Казарм. Мать ходила к нему [61об] и ко мне с плетёной из дранок корзиной. Мы нашли способ переписываться — под одну из дранок корзины искусно запрятывались записки. Мы узнали, что тюрьма Љ2 была так же переполнена. Отец мой сидел за то, что сын большевик, и сам ходил на партийные собрания.

Наша почта в корзине ходила с передачей долгое время, мы знали условия и настроение тюрьмы, как из тюрьмы всё время освобождали по уважительной причине мертвецов. Так и у нас тот же кошмар, грязь, насекомые и голод — постоянные спутники нашего заключения. Горячая [62] пища получалась в доме Харитонова на Вознесенском проспекте. Каждый день давали тухлую рыбу с червями или горох такого же качества. Есть было невозможно.

Кажется, в октябре месяце 1918 года перевели нас в дом Макаровых, а от туда часть арестованных куда-то эвакуировали.

Здесь жизнь заключённых ничем не отличалась, кроме того, что можно было выходить в ограду и дышать свежим воздухом. Только что мы перешли в дом Макаровых, как газеты принесли известия, [62об] что в Екатеринбург приехал комитет членов Учредительнаго Собрания во главе с Черновым. Несмотря на то, что в условиях заключения, среди арестованных начались обсуждения. Крестьяне особенно питали надежду на то, что члены Учредительнаго Собрания разберутся и освободят арестованных.

Виктор Михайлович Чернов

Пермин Авдей был вместе с нами, подошол к нам. Мы стояли с Андреем Лукичём Коншиным.

— Ну что, братчик, — говорит Пермин, — как ты думаешь? Ведь всё-таки они выборные от народа, надо всё же нам написать бумагу и подать им, пусть обследуют [63] наше положение.

Я ему сказал, что они уже не представители народа и ничего сделать для нас не могут, т.к. вся власть в руках военной клики, которая господствует при ихней помощи.

Коншин со мной тоже не согласился. Он за то, что надо попробовать, а потом говорит. "Ну, посмотрим", — говорю.

Пока шли наши разногласия, тем временем как-то неожиданно публика бросилась на свои места, очевидно, получила что-то секретное. Меня позвал Н.М. Щербинин. Я подошол, сял рядом на нары.

— Вот что, — говорит он, — сегодня ночью нам привезут [63об] оружие, и мы должны выступить в защиту членов Учредительнаго Собрания. Чернов надеется на нашу помощь, чтобы восстановить народную власть.

— А ты откуда знаешь? — спросил я у Щербинина.

— Сейчас приходил какой-то человек и передал бумажку.

— А где бумажка?

— Изорвали.

— Очередная провокация, — подумал я и сказал Щербинину, что надо приступить к делу. Нас 200 человек, мы должны иметь своих командиров и свою дисциплину.

В скором времени самым секретным образом выделили командиров, разработали план, переписались во время обеда с Макаровским (* зачёркнуто "Ардашевским") казематом. [64] Наша задача была освободить тюрьму 2 и номер Ардашевский, тюрьму Љ1, и гарнизон солдат будет на нашей стороне, захватит все учреждения.

Ждём автомобиля с оружием. Около 10 часов вечера в стороне, где помещается "Пале Роял" — гостиница, где был Чернов, раздался выстрел, только не из винтовки. Всё это мы приняли за признак восстания. Мы все готовы, даже караул был с нами. Оружия и автомобиля нет. Ждём. Не лучше ли разоружить караул? Не удовлетворяет — всего 15 винтовок. План [64об] ломать не стоит, всё вместе лучше. Ждём.

Наконец в дверях появляется офицер, командует: "Смирно! Ни с места!" Все внимательно смотрим. Наконец смена караула. Караул значительно усилен во главе с поручиком, который приказал: "Немедленно спать".

Все лягли. Не спится. Автомобиль с оружием, план восстания — всё это никому не давало покоя. Хотя все поняли с усилением караула, что ни чего не будет, всё же мысли об автомобиле с оружием и о последствиях затеи есеров не успокаивались.

На другой день режим в каземате варварски был усилен. [65] В утренних газетах, которые заносили к нам разносчики, мы узнали, что в "Пале Роял" была брошена бомба, один из учредиловцев был убит, здание было оцеплено, Чернов арестован, а затем в 14 теплушках весь всероссийский Парламент под конвоем был отправлен в г. Челябинск. Этим последним восстанием покончил с собой обломок буржуазнаго общества, Комитет членов Учредительнаго Собрания.

Вслед за этим событием не вдолги произошло другое событие. [*Абзац зачёркнут] [65об]

Народ отвернулся от эсеровских болтунов. Рабочие фабрик и заводов не верили больше учредиловцам, ни кто не хотел поддержать их. Рабочим надоела военная клика, насилие и аресты. Они знали, что это очередная провокация. Рабочим Екатеринбурга нужен был не Чернов, а Ленин, не есеровские застенки, а Советы. Чернов обратился к помощи к людям в безвыходном положении. Они бы могли выйти на улицу и увести за собой рабочих. Всех арестованных было до 7000 человек, сила внушительная, но Чернов побоялся, что из тюрем выйдут [66] Советы, и что офицерам [*зачёркнуто "гарнизону"] не справиться, что всё равно карта Чернова будет бита. Он имел власть несколько часов, но тяжкие думы о потере своего авторитета не позволили ему вооружить заключённый пролетариат.

Такое мнение сложилось у всех, кто почувствовал очередную провокацию учредиловцев. "Ах, прекрасный момент! Только не хватило ленинскаго умения", — такая мысль осталась в глубине души у всех заключённых.

Вскоре [за] событиями с Черновым [66об] произошло новое событие — родился Верховный Правитель Адмирал Колчак. Черносотенные газеты божественным тоном ознаменовали событие, что только теперь положено начало единаго руководства единой воли правительства с народом в борьбе против красных. Во всех кабаках и притонах буржуазии в городе раздавалось громкое "Боже, царя храни", а меньшевитские газеты призывают рабочих к спокойствию и выдержке, уверяя, что единое руководство России не вредно, и что с освобождением России от красных рабочие мирно добьются свободы и [67] созыва всенароднаго учредительнаго собрания. Какое циничное убеждение.

Вскоре же мы получили Манифест верховнаго правителя, что все арестованные будут задержаны в тюрьме до 1-го октября 1919 года.

Аресты усилились. В большинстве стали попадать меньшевитские и эсеровские рабочие. Нельзя стало защищать профсоюз — за это тащили в военно-полевой суд, а меньшевитские газеты крестили всех большевиками, кто только попадал в каземат, как Иуды отказывались от своих членов партии. [67об]

Часть 1

Тюрьма Љ1

Вскоре после переворота меня отправили в тюрьму Љ1, и получилось это в ответ на ходатайство обо мне В-Исетских рабочих. Сначала привели в карантин, откуда каждую ночь уводили по несколько человек не известно куда. В карантине пробыл две недели в ожидании, что уведут, но не случилось, а перевели в корпус, в камеру Љ2. Тут ещё сидел Фокин И.П., Сараев и др. уфалейские рабочие, часть городских и большая часть крестьян из деревни.

В камере тесно, [68] кошмар, грязь, паразиты, тиф, голод — одним словом, все прелести. Ежедневно десятками увозят мертвецов, [нередко] лязгают ключами ночью, уводят людей не известно куда. В низу сидели несколько человек скованных, в том числе был С. Соловьёв, алапаевский.

В январе месяце я заболел. Прошло 3 недели, в первых числах февраля 1919 года меня [лежачего] вынесли из тюрьмы и вместе с партией арестованных меня повезли на подводе. Со станции до вагона несли на руках Слесарев [68об] Михаил Андреич и Никонов П.А. При их помощи полумёртвым меня довезли до Н-Николаевской тюрьмы. Там ещё полтора месяца в больнице при товарищеском уходе я поправился.

Вид на Николаевское исправительное арестантское отделение. Рубеж XIX-XX веков. Из фондов ПермГАСПИ

Не одна сотня людей лежали в больнице. Одни тифозные, другие [с] цингой, многие померли. Тут помер и Никонов П.А. цингой, ещё заживо почернел, как уголь, правая нога опухла выше пояса. Там еле спасся Троцкий из Бисерскаго завода, Ерёмин И.А. и другие.

В половине марта я перешол в корпус, в верх, в камеры. Там же [69] находились мои земляки: Винокуров И.А., Воронов Г., Воронов М.Т., Зайцев И.К., Ростиславский Ф.С. и Слесарев М.А. Мы с Конщиным и Честноковым целые дни проводили в шахматы, другие в подкидного дурачка в самодельные карты, кто в жучка, кто в закле[...], т.ч. всем хватало занятий. С утра читаешь газету, делаешь резюме, затем тюремное "радио" всё наполняло нас надеждой на скорый конец нашему заключению.

Наступила весна, начали копать [69об] огороды, садить картофель. Один раз Миша Слесарев садил, а мы копали. Миша спрашивает у нас:

— Как, ребята садить-то? Кому, нам или имя, есть-то придётся?

Мы все сказали:

— Сади про них.

— Ладно, — ответил Миша и давай садить по его усмотрению для белых.

Тюремное радио и газеты начинали писать о восстаниях в тылу у белых и о неудачах на фронте. Весна, жить стало легче. Спали с открытыми окнами. Старик Пермин и множество подобных ему перестали [70] бумаги из общества, а стали жить новыми надеждами весной 1919 года.

Всего больше нам надоедала каша из толстой крупы. Я помню, как старик Юлет ругался перед каждым обедом и не хотел подчиняться очереди ходить на кухню за кашей. Юлет попал [в плен] на паровозе — каким-то образом заехал в тыл к белым и вот томился в тюрьме до самой смерти, помер в мае месяце. Наша камера с"ела большой рыбный пирог, привезённый его женой на поминки из Кына. [70об]

В июне месяце белые стали нервничать. Администрация тюрьмы некоторые стали гуманней, другие злей. В то же время привели партию арестованных из Оханска. Нам стало ясно, что на фронте у белых не благополучно.