Ремейк "Теремка"

Жил да был лес. Рос он себе большой и разнообразный, и кто в нём только не рос! Дубы и берёзы, осины и клёны, орешник-лещина, и прочие!

И кто в нем только не жил! Кабаны с поросятами, олени с оленятами, и даже журавли! Те, впрочем, жили ближе к болоту, а там дубов с клёнами особенно не было, больше ивы с ольхами...

А ещё в лесу был один дуб. Толстый-претолстый, старый-престарый... Приле-тел к нему однажды дятел — сам пёстрый, со скворца родом, шапка красная, нос острый. Большой пёстрый дятел называется. (Большой — потому, что есть ещё и малый, с воробья ростом). Поска-кал по стволу, постучал, подумал, и давай долбить дупло, да не простое, а гнездовое: вход у него относительно узкая, круглая, прямая дыра, а дальше все расширяется, и вниз идёт, гнездовую камеру образует: из такого "теремка" не яйца, не птенцы-сорванцы, не пропадут!

...Дятел, конечно, птица, но в плотничьем и столярном деле он и человеку нос утрёт: пожил в дупле, и понял, что дело не годится: дерево-дуб уже мертвое, древесина с корой рассыпаться скоро начнут, на долгострой эта постройка не подходит, надо что-то новое себе искать. Ну, дятел у нас птица лесная и вольная, он и полетел-улетел новое дупло для новой семьи своей долбить. А старое дупло в мертвом дубу и осталось — но недолго. Прилетел в лес птица-скворец.

Скворец — знатный певец, хоть и не соловей, да и в кустах он гнездо делать не любит, ему бы куда повыше. Видит — дуб, в дубу дупло, чем скворцу не теремок? Очень даже! Вот он и запел, скворчиху свою приглашая! Та прилетела, дупло-дом оценила, сена-соломы туда натаскала, скворцы там и зажили! А что дом-дупло потихоньку ветшал, так скворец — это не дя-тел, птица певчая, богемная, что он в плотничьем и столярном деле понимает? Вот то-то и оно!

...Прошёл год, прошел другой, на третий появился в лесу птица-сыч. Птица хищная и ночная; попадёшь ему в когти — не хнычь. Но жить-то где? Под открытым небом, даже в лесу, как-то не хочется, особенно зимой, а тут, нате, сыч видит — дуб, а в дубу дупло. Чем сычу не теремок? Заухал он громко, на весь лес, даром что сам где-то со скворца размером, сычиху свою подзывая, а из дупла ему скворец:

— Кто там?

— Я! — отвечает сыч. — А там кто?

— Я! — отвечает скворец.

До чего бы эта умственная беседа дошла бы — неизвестно, но тут мимо сыча в дупло прошмыгнула скворчиха, и пояснила мужу, что их старый дом — уже нехорош, она нашла получше и поновее, и летим уже отсюда, а не то его уже займут! Скворцы и улетели.

Скворцы улетели, а сыч с сычихою влетели, залезли в дыру-дупло и стали жить. Дупло уже посыпалось, даром что скворцы его пару лет сеном-соломой конопатили, ну да сычи — птицы хищные, они в домострое ничего не понимают, взяли свои пух и перья, и дупло ещё немного подлатали. Так и пошло.

Год прошёл, другой прошёл, наступил третий. Дятлы по лесу летают, вреди-телей поедают, дупла-дома строят. Скворцы в лесу на зоре, вечерней и утренней, поют что твой Карузо. Только вот сыч с сычихою живут в своём дупле... ну как сычи, и как-то им это надоело.

Сидит вот сыч, и вдруг стук.

— Кто там? — спрашивает сыч.

— Я! — ему в ответ.

— "Я" — это у нас кто? — не уступает сыч, отличавшийся, видно, редким умом и сообразительностью.

— Я — это белка, по веткам скакалка, по дуплам сиделка! — пришёл новый ответ. Что было бы дальше — непонятно, но тут к сычу пролезла жена, и пояснила, что нашла им новый дом, а не эту рухлядь. Они и улетели, а белка вселилась.

Т.е. залезла в дупло, осмотрелась, и решила, что тут не так ещё все плохо, надо только мху добавить, т.к. от чужих запахов она зачихала — ну, она так и сделала, и зажила.

Прошёл год, потом другой, а тут и третий наступил. Дятел да его дети по лесу летают, лес лечат. Скворцы в гнезде (либо в дупле) живут, песни на весь лес поют. Сычи тоже живут, когда как, по ночам, (а то и днём), всякую животную мелочь ловят, в другое время на весь лес ухают, со скворцами соперничают — не дать, не взять Шаляпин с Карузо. Только белка в дупле живёт, бельчат растит... а мертвый дуб всё дальше и дальше разваливается. Задумалась белка, и тут вот стук.

— Кто там? — вопрошает наша белка.

— Я! — ей в ответ.

— И что? "Я" бывают и разные! —

— Да? Тогда вот я куница, злая лесная хищница, — в дупло просунулась явно хищная морда. — Я злее Хоря, со мной не спорь зря! Кыш отсюда!

— С нашим удовольствием, с вашей кисточкой, — ответила белка и из дупла ускакала. Нашла себе другое подходящее дерево, и сделала там себе свой собственный домик, ("гайна" называется). Сделала, и зажила счастливо.

Куница тоже не тужит; осмотрела дупло, чихнула от чужих запахов, и натас-кав-надергав туда собственной шерсти и подшерстка, тоже зажила хорошо.

И прошел ещё год, и два, и три. Дятел по-прежнему лес лечит, (вместе со взрослыми своими детьми). Скворец по-прежнему на весь лес поёт, (и тоже со детьми). Сыч — мышей ловит, со скворцом соперничает, (и дети тоже при деле). Белка живёт то в дуплах, то в собственных домах, больше матерью-одиночкой, (но это среди зверей дело обычное). Только куница в дупле живёт, а мертвый дуб всё стареет и ветшает...

И тут ей... нет, не стук, а жужжание. Был бы тут Винни-Пух, он бы сразу дога-дался, что и почём, но куница — не медведь, мед особо не любит, она и говорит вместо этого:

— Кто там?

— Это мы, пчелиный рой, друг за дружку горой. Грозим, жужжим, жалим, гро-зим большим и малым. Убирайся отсюда!

— Да нет проблем, — сказала куница, и перебежала в другое дупло, (дятлы их к этому времени много в лесу понаделали). Перебежала, и стала жить там. Пчёлы же остались в дупле, залили все там воском, и устроили себе новый улей.

Год там живут, другой, третий... Дятел не тужит, по лесу летает, его лечит. Скворец не грустит, весь лес песнями веселит. Сыч не скучает, мышей и полевок побеждает. Белка баклуши не бьёт, детей, новых и старых, учит как жить, как куницу избежать. Куница туда же, детей своих, старых и новых, учит как жить, и как белку поймать. Пчёлы всё в своём дупле, и тут к ним пришёл... Винни-Пух.

Нет, стоп, а почему это мишка должен был быть бурым? До сих пор мы как-то географией не заворачивались, а все эти птицы, куницы, и прочая мелочь пузатая может жить и в Евразии, (включая и РФ/бывший СССР), и в Северной Америке тоже. Разница на уровне видов-родов, т.е. минимальная! ...А раз минимальная, то и мишка у нас пускай будет американским, сиречь черным. (Барибалом по-русски). Итак, поехали дальше:

— Кто-кто в теремочке живёт? — спрашивает он у пчёл в дупле с сарказмом.

— А кто спрашивает? Зажалим! — отвечают в ответ пчёлы. — Жжж!

— Ах так! — разозлился тут наш барибал. — Это мы сейчас посмотрим! — залез он в дупло, да как нажал лапами!

Ну, живой, здоровый и большой дуб даже русскому мишке не своротить, а барибалу — тем более: если золотая медаль среди медведей приходится к белому, а серебряная — к бурому, то барибалу приходится только бронза: он от белых да бурых медведей что твой заяц бегает, а не съедят ещё! Зато вот сухой, червивый и мертвый — да запросто! Дуб и развалился, и рассыпался, и на медведя посыпались воск, да мох, да шерсть, да перья, да сено (с соломою), да пух с пылью, да п-х-х-х! Дуба-' теремка', да и не стало. Гром прошёл по всему лесу. Дятлы аж стучать перестали, скворцы — петь, сычи на белый свет выпучились, белки затаились, куницы притаились, пчёлы (от разорённого улья) разлетелись, а про прочих там кабанов, косуль да жу-равлей и говорить не приходится!

...Всё и вся быстро потом успокоился, конечно. Никто — другое дело — и не про-слезился. Известно, лесной народ все этим да будущим днём живёт, про прошлое обычно не вспоминает. Стоял сухой-мёртвый дуб, да и рухнул — и леший с ним, у живых своих дел невпро-ворот. Дятел лес лечит, скворец на лес песни поёт, сыч мышей ловит, белка желуди шелушит, куница животную мелочь поедает, пчёлы мед делают, а американский 'Винни-Пух' к Кролику в гости ходит — читайте Заходера. (С поправкой на цвет мишки — Винни-Пух у нас медведь вроде бурый, а барибал обычно черный... хотя и бурым тоже бывает. М-да). В любом случае все у нас при деле, все заняты, и только среди груды опилок — там, где раньше мертвый-сухой дуб стоял — пророс новый зеленый росток...

Конец