Бегущая по мирам

Под подушкой у меня живет Дрипс, а моя нижняя соседка — ведьма. Не по характеру, а по образу жизни... Не знаю, получится ли у меня рассказать эту историю внятно, мысли так путаются!— я вообще очень рассеянная.

Как-то в воскресенье, ближе к середине дня, зазвонил телефон и Дрипс схватил трубку. Он был голоден и сделал это нарочно, опасаясь, что я заболтаюсь надолго.

— Это Б.Б, — сказала трубка.

То есть мой начальник. Контора у нас небольшая и, соответственно, все на дружеской ноге, по крайней мере, когда глаза в глаза. Дрипс тоже вежливо так ответил, и трубка спросила, где я и что...

— Она на кухне, — сухо ответствовал Дрипс, — играется кастрюльками. Может, из этого даже получится обед, — меланхолично добавил он.

Дрипс не верит в мои кулинарные способности. Трубка уже была чем-то взволнована и потому окончательно растерялась:

— Она что, не может подойти?

— Нет! — решительно отрезал непрошеный секретарь. Обед — это святое.

— А кто это говорит? — рассердился Б.Б.

— Автоответчик, — безмятежно заявил Дрипс и перекусил провод.

Не знаю — тупой он или просто плохо воспитан, но каждый его телефонный диалог кончается одним и тем же. Дрипс — это вообще сплошные убытки, но без него было бы скучно. Я, честно говоря, как-то проворонила точный момент его появления в своей жизни: он просто завелся сам по себе. Смутно подозреваю, что он был у меня и раньше, может быть, ещё в детстве, только тогда я не знала, что он — живой.

Разделавшись с телефоном, Дрипс пришлепал ко мне, вскарабкался на стол и уселся на краешек тарелки с зачатками будущего салата. Мне было некогда: вечером намечался ужин на двоих — и черт меня дернул устроить это у себя, лучше бы напросилась в кабачок! Словом, должен был прийти Серж, а до того нужно было переделать кучу обязательных в таких случаях дел.

— Убери свой зад из салатницы! — приказала я.

— Мне нужна бумага и ручка, — деловито заявил он, не двигаясь с места, но после тычка ложкой перебрался в чашку.

Мою чашку с недопитым кофе.

— Я тебя стирать не буду! — сурово предупредила я.

— Куда денешься! — благодушно отозвался нахал и стал прихлебывать черную жидкость, пока не показались его стоптанные ботинки. — А обувочка-то у меня — не фонтан! — задумчиво протянул он, задирая ноги на край чашки. — Э-эх, бесприглядный я...

— И бумагу — не дам!

Тут он начал противно канючить, как всегда, пришлось выдать требуемое, а в наказание я запихнула его на полку с цветами. Продолжая труды, слышала, как он там пыхтит и сопит; потом эта мелочь сообщила:

— Тут места больше нет на листе...

Но я была сердита из-за кофе — вари-ка теперь новый! — и посоветовала:

— Пиши на пузе.

Он еще посопел, и говорит:

— Неудобно...

— Что?

— Неудобно на пузе, и потом оно в конверт не влезает!

Оказывается, он сочинял письмо своей милашке, та как раз была в отъезде, — но про нее я еще расскажу отдельно.

Потом обнаружился перегрызенный провод — и я нудно ругалась, а Дрипс скучал и жевал цветок. Я высказывалась долго — все время, пока искала скотч и занималась починкой, и Дрипс успел сгрызть один бок у цветочного горшка и, конечно, рассыпал землю. Позвонила Сержу, напросилась на встречу в нейтральном месте, съели с Дрипсом неоконченный салат, и остаток дня прошел спокойно. А когда я достала приготовленное на вечер платье — миленькое такое, очень сексапильное и очень дорогое, — Дрипс вдруг всполошился:

— И ты вот в этих веревочках выйдешь на улицу?!

Отчего он стал вдруг таким ревнителем нравственности, я поняла, когда обнаружила, что в платьице прожевана большая дыра.

— Знаешь, — виновато пытался объяснить негодяй, удирая по занавеске в открытую форточку, — у этой синтетики довольно приятный вкус...

Этого я понять не смогла, и вечер был испорчен, также как и платье. C расстройства снова позвонила Сержу и отменила встречу. Потом, пригрозив Дрипсу сделать с ним что-нибудь ужасное, натянула джинсы и свитер, и отправилась в кафе на встречу с Б.Б, который сумел-таки дозвониться: что-то в голосе его было странное...

* * *

Кафешка, где мы уговорились встретиться, расположилась в том же доме, где я живу. Но я все равно умудрилась опоздать минут на двадцать — это моя норма. Правда, в последнее время у меня есть оправдание: примерно с год назад попала в автокатастрофу, и с тех пор еще неважно хожу, а костыли стараюсь с собой не брать.

Б.Б торчал у входа, явно нервничая: глаза за стеклами очков — шальные, морда вспотевшая. Схватил меня за руку и чуть ли не ползком потащил между столиками. Успокоился он, только оказавшись в затемненном углу.

— Что случилось? — спросила я. — Твой банкир сбежал в Бразилию или контору накрыла налоговая полиция? Между прочим, из-за тебя я пропускаю свидание и недополучу свою порцию гормонов радости, и потому буду завтра, а может, и послезавтра! — злая и нервная...

Но он продолжал таращиться куда-то в сторону и, казалось, не слышал. Потом взглянул как-то странно и испуганно, мне даже стало жаль его: такой приятный, большой, импозантный мужик, — и такой жалкий взгляд! — и говорит:

— Посмотри, вон там... видишь девушку? — и тычет пальцем.

Я посмотрела. Там, куда он указал, была целая россыпь девиц, этакий герл — Клондайк.

— Которая? — спрашиваю.

— В черном, — говорит, — и длинные светлые волосы...

Сколько я не пялилась, подобного экземпляра не заметила. Он вздрогнул, сквозь его очки сочилась неподдельная тревога:

— Не видишь ее?..

Я честно напряглась снова и вдруг увидела: там и вправду была женщина. Это длилось несколько секунд — точно вспышка, а потом она исчезла. И вот, что интересно: я тут же забыла ее лицо, запомнила лишь, что она молода и очень красива. Обычно, я часто что-нибудь забываю — нечаянно или нарочно, особенно неприятные моменты — это, знаете ли, лучшее средство от стрессов. Но не так быстро...

— Так ты ее все-таки увидела? — взвился Б.Б. и я не могла понять, рад ли он этому.

— А какие проблемы? — поинтересовалась я осторожно, он что-то промычал невразумительное, из чего я разобрала только, что с ним произошло нечто такое, во что я ни за что не поверю...

Ха!.. Если бы он знал о Дрипсе и обо всем остальном, он бы понял, что уж меня-то удивить трудно. Интуитивно, однако, он видимо подозревал, что я немного не от мира сего. Да, он так и сказал:

— Мне обязательно нужно этим с кем-нибудь поделиться, но ты же понимаешь — ни Амалия, ни Соня, ни ребята для этого не годятся...

Это я хорошо понимала.

— Я... только не сегодня... как-нибудь потом я тебе кое-что расскажу, — бормотал он и беспрестанно утирался носовым платком.

Между прочим, я давно приметила, что с некоторых пор он не в своей тарелке — с того самого времени, как купил новый дом. Он еще хвалился, что взял его задешево. Видать, чересчур много сэкономил и это ударило ему в голову.

Мы заговорили о работе — я после выписки из больницы и реабилитационного курса работаю дома, и периодически у нас с Б.Б. возникают кое-какие вопросы, которые не решить по телефону. Но я все время почему-то ощущала, что он хотел бы поговорить вовсе не о делах. Может, о той девице?

Потом он заказал мне кофе и кучу пирожных, себе — виски, мы потрепались немного о вещах совершенно посторонних, но видя его состояние, я не решилась заговорить о своих проблемах, хотя они напрямую касались и его: у меня при несколько интересных обстоятельствах пропали служебные документы.

Часа через два мы разошлись по домам.

Вернувшись, я зажгла свет в гостиной и обнаружила Сержа. У него были ключи от моей квартиры. При иных обстоятельствах я была бы рада, но...

Он лежал на полу у дивана, и ковер вокруг его головы и светлые волосы пропитались кровью, потому что кто-то проткнул ему шею осколком бутылки.

Какое-то время я просто не хотела верить увиденному. Потом меня затопила ледяная волна — не страха, нет... Я не знаю, каким человеческим словом назвать то, что я чувствовала.

Помню, я закричала ... Негнущиеся пальцы давили кнопки телефона...

Полиция, соседи, "скорая"...

* * *

Дело поручили детективу Шедлингу. "Я буду копать!" — пообещал он многозначительно. Ну, пусть себе копает, — вряд ли мне станет легче... Внутри словно перегорело что-то и Сержа он не вернет.

Я взяла отпуск на неделю, соседи советовали поехать куда-нибудь развеяться. Но я целыми днями оцепенело валялась на диване, а рядом сочувственно пыхтел Дрипс.

— Ты что-нибудь видел? — спросила я его.

— Нет, — ответил он, — я был в магазине игрушек.

Он часто воровал игрушки и прочие понравившиеся вещи. Я поначалу ругалась, а потом махнула рукой: не смогла ему объяснить, почему нельзя этого делать, — трудно втолковать нормы человеческой морали существу иного порядка: до него просто не доходило.

— У меня ведь нет денег, чтобы поменяться, — наивно заявлял он.

— Но ты же можешь попросить у меня!

— Зачем? — удивлялся он. — Когда я и так могу взять?

На этот раз он стащил роскошный заводной автомобиль. Игрушка работала от двух небольших батареек, но батарейки Дрипс съел, и авто бегало просто так, само по себе. Пытаясь меня утешить, он переключился на консервы: таскал мне икру, банки с тунцом, сардины, еще что-то, но есть мне не хотелось...

А потом вдруг зазвонил Будильник... Это случилось в день после похорон. Боже! Я думала, что этого больше никогда не будет! Этот звук словно вытащил меня из могилы, куда опустили гроб с телом близкого. Глотая слезы, я поспешно оделась, накинула плащ и шляпу, и бросилась вниз по лестнице.

Темно-вишневая Карета с позолоченным узором на дверцах ждала у входа. Огромные, почти черные Кони нетерпеливо высекали из мостовой золотые брызги. Лакей в ливрее цвета переспелой вишни сидел на козлах и, как обычно, не удостоил меня даже взглядом. Отчего-то я всегда неуютно чувствую себя рядом с ним: мне кажется, что это кто-то, кто все обо мне знает, все плохое... Я торопливо приоткрыла дверцу и юркнула внутрь, и в тот же миг Кони сорвались с места, огни за окном слились в цветные полосы и пропали в ночи...

* * *

...Я шла по влажной осенней аллее, еле-еле моросил теплый редкий дождик, в просветы рваного неба проглядывало солнце. Вдали темнело море. Я с наслаждением вдыхала свежий морской воздух, — он действовал как хорошее шампанское: все будет хорошо, печали призрачны и все мирское — суета.

День был тихий и пасмурный, но не грустный. Он наполнял душу покоем. Под ногами шуршали листья, из окон доносились приглушенные голоса, иногда — смех или музыка. Рождающиеся звуки вплетались в тихую мелодию осеннего города, и ветерок тут же подхватывал и уносил их прочь вместе с опавшей листвой.

Рассеянно глядя по сторонам, я испытывала радость узнавания, как это бывает, когда возвращаешься в близкие сердцу места, где не был целую вечность. Возвращаешься и оживают все твои редкие сны о былом, и кажется, будто и не было долгих лет, что провел вдали, и тихие волны смывают ил и грязь, что оседают на дне души просто потому, что приходится жить. Жить в мире, придуманном людьми. Я не знала, что это за город — город детства, или город, где хотелось бы жить. Это было и неважно.

На углу, там, где кончалась аллея, устремил ввысь свои острые шпили Собор. Проглянувшее сквозь серое небо солнце золотило цветные стекла витражей. Кажется, в прошлый раз здесь стоял белоснежный храм — светлая память погибшей Византии, а вот теперь — готическая громада, торжественная и чуть суровая, и проплывающие облака цеплялись за ее вершины. Но это тоже не имело значения, и поднявшись по гранитным ступеням, я толкнула тяжелую дверь.

Полутемная прохлада внутри встретила запахом горящих свечей, ладана и старых книг. На мозаичные плиты пола из высоких окон ложились дрожащие цветные пятна, в глубине негромко звучал орган и высоко, под самым куполом, ворковали голуби.

Я направилась туда, где трепетали огоньки свечей, зажгла еще одну... Молитва моя была долгой. Потом кто-то сказал беззвучно: "Ступай с миром. Бог любит тебя"... Он любит нас всех,но как трудно об этом помнить!

За Собором лежала Набережная — уступы, одетые в белый мрамор и ракушечник. На этих уступах — разбросаны клумбы, горевшие яркими красками осенних цветов. Я спустилась к самому морю, туда, где обрывался мрамор и волны омывали огромные черные камни, поросшие зелеными и коричневыми водорослями, оживавшими с каждым набегом волны. Однажды какой-то великан в припадке безумного веселья пошвырял эти глыбы в воду, и с тех пор они и жили в море точно большие странные животные — всегда безмолвные, всегда неподвижные, — и волны разбивались об их скользкие бока.

Я села за один из стоявших на мокром мраморе столиков. Над головой проносились, пронзительно крича, большие чайки. Солнце спустилось ниже, и по беспокойному морю пролегла кипящая дорожка.

Рядом бесшумно возник официант, приветливо улыбнулся и поставил бокал с янтарной жидкостью.

— Что это? — засмеявшись, спросила я.

Он снова улыбнулся и исчез — он никогда не отвечал.

Справа выдавался в море высокий меловой мыс, на его вершине стоял маяк. Ночью он посылал проходящим кораблям красные и белые лучи. Из-за мыса показался белокрылый парусник... А вон за тем столиком я когда-то впервые увидела Морехода...

* * *

Я попала тогда в аварию — у моей машины вдруг отказали тормоза. И это не было простой роковой случайностью.

Накануне вечером я сидела дома, настроение ввиду нечаянной простуды было неважным — голова болит, нос заложен, в горле точно железной щеткой скребут, а на улице — жара!

Дрипс упал головой в банку со сгущенкой, да так и приклеился там, пока все не слопал (как можно есть вверх ногами?). Я еле вытащила эту рыжую бестию обратно — раздувшееся брюшко мешало ему вылезти. Пришлось, конечно, стирать его. Все время, пока я его отмывала, он прихлебывал из таза мыльную водичку.

— И откуда ты только взялся на мою голову, чудик? — устало поинтересовалась я.

Раньше я часто его пытала: кто же он такой — гном, домовой, или еще что-нибудь, но он с негодованием отвергал подобные измышления:

— Я — дитя асфальта и бензиновых паров! — гордо заявлял Дрипс.

Уж это точно: на прогулках он бросался к каждой останавливающейся машине и, подпрыгивая, с наслаждением вдыхал газ, идущий из выхлопной трубы. Один раз какая-то тачка дала назад и переехала его. У меня в тот момент наверняка случился микроинфаркт, а ему — хоть бы хны! Потом он еще как-то до смерти перепугал меня: возвращаюсь домой, а он лежит неподвижно на дне наполненной ванны. Заснул, говорит.

Отвлекаюсь...

Так вот, выстирала я его и повесила на форточке сушиться. Полюбовалась, как он чертыхается и дергается, пытаясь освободиться, — смешной такой, похожий на маленькую тряпичную куклу: мордаха толстая, круглая — аж щеки по плечам, на голове — рыжий мягкий ежик, такие же рыжие волосенки полоской по спине и плавно переходят в короткий хвостик на манер кошачьего. Полюбовалась и уползла к телеку, радуясь, что в кои-то веки посмотрю в тишине и покое, ибо у Дрипса только три состояния — есть, спать и таращиться в ящик. Но, к сожалению, спит он мало, а чавкать можно и на диване перед экраном. И вся-то беда в том, что больше пяти минут один канал он смотреть не может, а захватывать пульт дистанционки бесполезно — он переключает каналы мысленно.