Бегущая по мирам

Под подушкой у меня живет Дрипс, а моя нижняя соседка — ведьма. Не по характеру, а по образу жизни... Не знаю, получится ли у меня рассказать эту историю внятно, мысли так путаются!— я вообще очень рассеянная.

Как-то в воскресенье, ближе к середине дня, зазвонил телефон и Дрипс схватил трубку. Он был голоден и сделал это нарочно, опасаясь, что я заболтаюсь надолго.

— Это Б.Б, — сказала трубка.

То есть мой начальник. Контора у нас небольшая и, соответственно, все на дружеской ноге, по крайней мере, когда глаза в глаза. Дрипс тоже вежливо так ответил, и трубка спросила, где я и что...

— Она на кухне, — сухо ответствовал Дрипс, — играется кастрюльками. Может, из этого даже получится обед, — меланхолично добавил он.

Дрипс не верит в мои кулинарные способности. Трубка уже была чем-то взволнована и потому окончательно растерялась:

— Она что, не может подойти?

— Нет! — решительно отрезал непрошеный секретарь. Обед — это святое.

— А кто это говорит? — рассердился Б.Б.

— Автоответчик, — безмятежно заявил Дрипс и перекусил провод.

Не знаю — тупой он или просто плохо воспитан, но каждый его телефонный диалог кончается одним и тем же. Дрипс — это вообще сплошные убытки, но без него было бы скучно. Я, честно говоря, как-то проворонила точный момент его появления в своей жизни: он просто завелся сам по себе. Смутно подозреваю, что он был у меня и раньше, может быть, ещё в детстве, только тогда я не знала, что он — живой.

Разделавшись с телефоном, Дрипс пришлепал ко мне, вскарабкался на стол и уселся на краешек тарелки с зачатками будущего салата. Мне было некогда: вечером намечался ужин на двоих — и черт меня дернул устроить это у себя, лучше бы напросилась в кабачок! Словом, должен был прийти Серж, а до того нужно было переделать кучу обязательных в таких случаях дел.

— Убери свой зад из салатницы! — приказала я.

— Мне нужна бумага и ручка, — деловито заявил он, не двигаясь с места, но после тычка ложкой перебрался в чашку.

Мою чашку с недопитым кофе.

— Я тебя стирать не буду! — сурово предупредила я.

— Куда денешься! — благодушно отозвался нахал и стал прихлебывать черную жидкость, пока не показались его стоптанные ботинки. — А обувочка-то у меня — не фонтан! — задумчиво протянул он, задирая ноги на край чашки. — Э-эх, бесприглядный я...

— И бумагу — не дам!

Тут он начал противно канючить, как всегда, пришлось выдать требуемое, а в наказание я запихнула его на полку с цветами. Продолжая труды, слышала, как он там пыхтит и сопит; потом эта мелочь сообщила:

— Тут места больше нет на листе...

Но я была сердита из-за кофе — вари-ка теперь новый! — и посоветовала:

— Пиши на пузе.

Он еще посопел, и говорит:

— Неудобно...

— Что?

— Неудобно на пузе, и потом оно в конверт не влезает!

Оказывается, он сочинял письмо своей милашке, та как раз была в отъезде, — но про нее я еще расскажу отдельно.

Потом обнаружился перегрызенный провод — и я нудно ругалась, а Дрипс скучал и жевал цветок. Я высказывалась долго — все время, пока искала скотч и занималась починкой, и Дрипс успел сгрызть один бок у цветочного горшка и, конечно, рассыпал землю. Позвонила Сержу, напросилась на встречу в нейтральном месте, съели с Дрипсом неоконченный салат, и остаток дня прошел спокойно. А когда я достала приготовленное на вечер платье — миленькое такое, очень сексапильное и очень дорогое, — Дрипс вдруг всполошился:

— И ты вот в этих веревочках выйдешь на улицу?!

Отчего он стал вдруг таким ревнителем нравственности, я поняла, когда обнаружила, что в платьице прожевана большая дыра.

— Знаешь, — виновато пытался объяснить негодяй, удирая по занавеске в открытую форточку, — у этой синтетики довольно приятный вкус...

Этого я понять не смогла, и вечер был испорчен, также как и платье. C расстройства снова позвонила Сержу и отменила встречу. Потом, пригрозив Дрипсу сделать с ним что-нибудь ужасное, натянула джинсы и свитер, и отправилась в кафе на встречу с Б.Б, который сумел-таки дозвониться: что-то в голосе его было странное...

* * *

Кафешка, где мы уговорились встретиться, расположилась в том же доме, где я живу. Но я все равно умудрилась опоздать минут на двадцать — это моя норма. Правда, в последнее время у меня есть оправдание: примерно с год назад попала в автокатастрофу, и с тех пор еще неважно хожу, а костыли стараюсь с собой не брать.

Б.Б торчал у входа, явно нервничая: глаза за стеклами очков — шальные, морда вспотевшая. Схватил меня за руку и чуть ли не ползком потащил между столиками. Успокоился он, только оказавшись в затемненном углу.

— Что случилось? — спросила я. — Твой банкир сбежал в Бразилию или контору накрыла налоговая полиция? Между прочим, из-за тебя я пропускаю свидание и недополучу свою порцию гормонов радости, и потому буду завтра, а может, и послезавтра! — злая и нервная...

Но он продолжал таращиться куда-то в сторону и, казалось, не слышал. Потом взглянул как-то странно и испуганно, мне даже стало жаль его: такой приятный, большой, импозантный мужик, — и такой жалкий взгляд! — и говорит:

— Посмотри, вон там... видишь девушку? — и тычет пальцем.

Я посмотрела. Там, куда он указал, была целая россыпь девиц, этакий герл — Клондайк.

— Которая? — спрашиваю.

— В черном, — говорит, — и длинные светлые волосы...

Сколько я не пялилась, подобного экземпляра не заметила. Он вздрогнул, сквозь его очки сочилась неподдельная тревога:

— Не видишь ее?..

Я честно напряглась снова и вдруг увидела: там и вправду была женщина. Это длилось несколько секунд — точно вспышка, а потом она исчезла. И вот, что интересно: я тут же забыла ее лицо, запомнила лишь, что она молода и очень красива. Обычно, я часто что-нибудь забываю — нечаянно или нарочно, особенно неприятные моменты — это, знаете ли, лучшее средство от стрессов. Но не так быстро...

— Так ты ее все-таки увидела? — взвился Б.Б. и я не могла понять, рад ли он этому.

— А какие проблемы? — поинтересовалась я осторожно, он что-то промычал невразумительное, из чего я разобрала только, что с ним произошло нечто такое, во что я ни за что не поверю...

Ха!.. Если бы он знал о Дрипсе и обо всем остальном, он бы понял, что уж меня-то удивить трудно. Интуитивно, однако, он видимо подозревал, что я немного не от мира сего. Да, он так и сказал:

— Мне обязательно нужно этим с кем-нибудь поделиться, но ты же понимаешь — ни Амалия, ни Соня, ни ребята для этого не годятся...

Это я хорошо понимала.

— Я... только не сегодня... как-нибудь потом я тебе кое-что расскажу, — бормотал он и беспрестанно утирался носовым платком.

Между прочим, я давно приметила, что с некоторых пор он не в своей тарелке — с того самого времени, как купил новый дом. Он еще хвалился, что взял его задешево. Видать, чересчур много сэкономил и это ударило ему в голову.

Мы заговорили о работе — я после выписки из больницы и реабилитационного курса работаю дома, и периодически у нас с Б.Б. возникают кое-какие вопросы, которые не решить по телефону. Но я все время почему-то ощущала, что он хотел бы поговорить вовсе не о делах. Может, о той девице?

Потом он заказал мне кофе и кучу пирожных, себе — виски, мы потрепались немного о вещах совершенно посторонних, но видя его состояние, я не решилась заговорить о своих проблемах, хотя они напрямую касались и его: у меня при несколько интересных обстоятельствах пропали служебные документы.

Часа через два мы разошлись по домам.

Вернувшись, я зажгла свет в гостиной и обнаружила Сержа. У него были ключи от моей квартиры. При иных обстоятельствах я была бы рада, но...

Он лежал на полу у дивана, и ковер вокруг его головы и светлые волосы пропитались кровью, потому что кто-то проткнул ему шею осколком бутылки.

Какое-то время я просто не хотела верить увиденному. Потом меня затопила ледяная волна — не страха, нет... Я не знаю, каким человеческим словом назвать то, что я чувствовала.

Помню, я закричала ... Негнущиеся пальцы давили кнопки телефона...

Полиция, соседи, "скорая"...

* * *

Дело поручили детективу Шедлингу. "Я буду копать!" — пообещал он многозначительно. Ну, пусть себе копает, — вряд ли мне станет легче... Внутри словно перегорело что-то и Сержа он не вернет.

Я взяла отпуск на неделю, соседи советовали поехать куда-нибудь развеяться. Но я целыми днями оцепенело валялась на диване, а рядом сочувственно пыхтел Дрипс.

— Ты что-нибудь видел? — спросила я его.

— Нет, — ответил он, — я был в магазине игрушек.

Он часто воровал игрушки и прочие понравившиеся вещи. Я поначалу ругалась, а потом махнула рукой: не смогла ему объяснить, почему нельзя этого делать, — трудно втолковать нормы человеческой морали существу иного порядка: до него просто не доходило.

— У меня ведь нет денег, чтобы поменяться, — наивно заявлял он.

— Но ты же можешь попросить у меня!

— Зачем? — удивлялся он. — Когда я и так могу взять?

На этот раз он стащил роскошный заводной автомобиль. Игрушка работала от двух небольших батареек, но батарейки Дрипс съел, и авто бегало просто так, само по себе. Пытаясь меня утешить, он переключился на консервы: таскал мне икру, банки с тунцом, сардины, еще что-то, но есть мне не хотелось...

А потом вдруг зазвонил Будильник... Это случилось в день после похорон. Боже! Я думала, что этого больше никогда не будет! Этот звук словно вытащил меня из могилы, куда опустили гроб с телом близкого. Глотая слезы, я поспешно оделась, накинула плащ и шляпу, и бросилась вниз по лестнице.

Темно-вишневая Карета с позолоченным узором на дверцах ждала у входа. Огромные, почти черные Кони нетерпеливо высекали из мостовой золотые брызги. Лакей в ливрее цвета переспелой вишни сидел на козлах и, как обычно, не удостоил меня даже взглядом. Отчего-то я всегда неуютно чувствую себя рядом с ним: мне кажется, что это кто-то, кто все обо мне знает, все плохое... Я торопливо приоткрыла дверцу и юркнула внутрь, и в тот же миг Кони сорвались с места, огни за окном слились в цветные полосы и пропали в ночи...

* * *

...Я шла по влажной осенней аллее, еле-еле моросил теплый редкий дождик, в просветы рваного неба проглядывало солнце. Вдали темнело море. Я с наслаждением вдыхала свежий морской воздух, — он действовал как хорошее шампанское: все будет хорошо, печали призрачны и все мирское — суета.

День был тихий и пасмурный, но не грустный. Он наполнял душу покоем. Под ногами шуршали листья, из окон доносились приглушенные голоса, иногда — смех или музыка. Рождающиеся звуки вплетались в тихую мелодию осеннего города, и ветерок тут же подхватывал и уносил их прочь вместе с опавшей листвой.

Рассеянно глядя по сторонам, я испытывала радость узнавания, как это бывает, когда возвращаешься в близкие сердцу места, где не был целую вечность. Возвращаешься и оживают все твои редкие сны о былом, и кажется, будто и не было долгих лет, что провел вдали, и тихие волны смывают ил и грязь, что оседают на дне души просто потому, что приходится жить. Жить в мире, придуманном людьми. Я не знала, что это за город — город детства, или город, где хотелось бы жить. Это было и неважно.

На углу, там, где кончалась аллея, устремил ввысь свои острые шпили Собор. Проглянувшее сквозь серое небо солнце золотило цветные стекла витражей. Кажется, в прошлый раз здесь стоял белоснежный храм — светлая память погибшей Византии, а вот теперь — готическая громада, торжественная и чуть суровая, и проплывающие облака цеплялись за ее вершины. Но это тоже не имело значения, и поднявшись по гранитным ступеням, я толкнула тяжелую дверь.

Полутемная прохлада внутри встретила запахом горящих свечей, ладана и старых книг. На мозаичные плиты пола из высоких окон ложились дрожащие цветные пятна, в глубине негромко звучал орган и высоко, под самым куполом, ворковали голуби.

Я направилась туда, где трепетали огоньки свечей, зажгла еще одну... Молитва моя была долгой. Потом кто-то сказал беззвучно: "Ступай с миром. Бог любит тебя"... Он любит нас всех,но как трудно об этом помнить!

За Собором лежала Набережная — уступы, одетые в белый мрамор и ракушечник. На этих уступах — разбросаны клумбы, горевшие яркими красками осенних цветов. Я спустилась к самому морю, туда, где обрывался мрамор и волны омывали огромные черные камни, поросшие зелеными и коричневыми водорослями, оживавшими с каждым набегом волны. Однажды какой-то великан в припадке безумного веселья пошвырял эти глыбы в воду, и с тех пор они и жили в море точно большие странные животные — всегда безмолвные, всегда неподвижные, — и волны разбивались об их скользкие бока.

Я села за один из стоявших на мокром мраморе столиков. Над головой проносились, пронзительно крича, большие чайки. Солнце спустилось ниже, и по беспокойному морю пролегла кипящая дорожка.

Рядом бесшумно возник официант, приветливо улыбнулся и поставил бокал с янтарной жидкостью.

— Что это? — засмеявшись, спросила я.

Он снова улыбнулся и исчез — он никогда не отвечал.

Справа выдавался в море высокий меловой мыс, на его вершине стоял маяк. Ночью он посылал проходящим кораблям красные и белые лучи. Из-за мыса показался белокрылый парусник... А вон за тем столиком я когда-то впервые увидела Морехода...

* * *

Я попала тогда в аварию — у моей машины вдруг отказали тормоза. И это не было простой роковой случайностью.

Накануне вечером я сидела дома, настроение ввиду нечаянной простуды было неважным — голова болит, нос заложен, в горле точно железной щеткой скребут, а на улице — жара!

Дрипс упал головой в банку со сгущенкой, да так и приклеился там, пока все не слопал (как можно есть вверх ногами?). Я еле вытащила эту рыжую бестию обратно — раздувшееся брюшко мешало ему вылезти. Пришлось, конечно, стирать его. Все время, пока я его отмывала, он прихлебывал из таза мыльную водичку.

— И откуда ты только взялся на мою голову, чудик? — устало поинтересовалась я.

Раньше я часто его пытала: кто же он такой — гном, домовой, или еще что-нибудь, но он с негодованием отвергал подобные измышления:

— Я — дитя асфальта и бензиновых паров! — гордо заявлял Дрипс.

Уж это точно: на прогулках он бросался к каждой останавливающейся машине и, подпрыгивая, с наслаждением вдыхал газ, идущий из выхлопной трубы. Один раз какая-то тачка дала назад и переехала его. У меня в тот момент наверняка случился микроинфаркт, а ему — хоть бы хны! Потом он еще как-то до смерти перепугал меня: возвращаюсь домой, а он лежит неподвижно на дне наполненной ванны. Заснул, говорит.

Отвлекаюсь...

Так вот, выстирала я его и повесила на форточке сушиться. Полюбовалась, как он чертыхается и дергается, пытаясь освободиться, — смешной такой, похожий на маленькую тряпичную куклу: мордаха толстая, круглая — аж щеки по плечам, на голове — рыжий мягкий ежик, такие же рыжие волосенки полоской по спине и плавно переходят в короткий хвостик на манер кошачьего. Полюбовалась и уползла к телеку, радуясь, что в кои-то веки посмотрю в тишине и покое, ибо у Дрипса только три состояния — есть, спать и таращиться в ящик. Но, к сожалению, спит он мало, а чавкать можно и на диване перед экраном. И вся-то беда в том, что больше пяти минут один канал он смотреть не может, а захватывать пульт дистанционки бесполезно — он переключает каналы мысленно.

Сижу я, значит, радуюсь. Дрипс на форточке любуется звездами, и вдруг он сообщает, так это между прочим:

— А старуха-то снизу — ведьма... Надо же! Не одна ты ненормальная...

Я с ним тотчас же согласилась: эта престарелая леди, всегда хорошо одетая, разъезжающая на шикарном "ройсе", никогда мне особо не нравилась: вид у нее был уж очень злющий, и если нам случалось столкнуться, я здоровалась скороговоркой, стараясь не встречаться с ней взглядом, и скорей пробегала мимо. А он:

— Да нет! Я говорю тебе, что она — всамделишная ведьма... Гляди! — вон полетела...

Не веря своим ушам, я подошла к окну и тут же невольно спряталась за штору: эта злючка кружила в ночи на помеле, потом взмыла ввысь, эффектно нарисовалась на фоне полной безмятежной луны и скрылась во мраке.

— Я за ней не первый раз подобное баловство замечаю, — наябедничал Дрипс. — Она еще и черной кошкой по крышам бегает...

Мне стало жутко, я быстренько сняла его с форточки, захлопнула ее и задернула окно.

Но пришло утро, а при свете солнца ночные страхи бледнеют, тают и становятся нелепыми. Я попыталась заставить себя забыть увиденное и это мне почти удалось, тем более, что приехав на работу, я узнала куда более сногсшибательную новость: нашей Амалии привалило наследство. Слава Богу, я не завистлива!

Амалия — двухметровый носорог с улыбкой Джоконды — была в состоянии "грогги". Кроме обворожительной внешности у нее было еще одно дополнительное сходство с этим обитателем жарких широт — грация, агрессивная раздражительность по малейшему поводу и плохое зрение. Впрочем, как работник она была незаменима — профессионал, да к тому же трудоголик. Мы приходим — она уже торчит на своем месте, уходим — еще сидит... Не то, что я — вечно опаздываю, путаю, забываю.

Не успели мы оправиться от этого известия, как секретарша сообщает, что у Б.Б. умерла жена. Вторая, заметьте. И тоже скоропостижно.

Одним словом, я напрочь забыла о ночной шалунье, и вспоминать не собиралась, да только в тот же день — на меня, как правило, все наваливается сразу, — старуха встречается мне в лифте и говорит таким томным голосочком:

— Не зайдете ли на чашечку кофе? Вечером. Сегодня.То есть, сейчас... — а сама так и сверлит меня взглядом.

Вполне можно было отказаться, хотя старушенция — владелица дома, где я снимаю квартиру, за которую плачу не очень-то аккуратно. Но этот взгляд... Мы вошли в ее апартаменты: роскошно, изысканно, но ничего такого особенного... Она усадила меня в огромное кресло, на столе появились чашки и хрустальные вазочки. Я осмелела, пригубила кофеек. Перекинулись десятком фраз, и вдруг она бухается на подлокотник моего кресла и хватает за руку. У нее были такие длинные когти!.. Она перевернула мою кисть ладонью вверх, взглянула, соскочила с подлокотника, — я только ойкнула, потому что она ухитрилась при этом выдернуть у меня клок волос. А она забегала-засеменила по комнате, и давай объяснять на ходу, что, дескать, старая совсем, от жизни устала, помереть охота, а не может.

Я тут вежливо так замечаю: я — не наемный убийца. А она отвечает, что на костер ей почему-то не хочется, да и не в моде это. И потому надо ей скинуть на кого-то свой груз, поделиться, то есть, секретами мастерства. Чтобы не перевелись, значит, чудеса-пакости на белом свете. И тогда сможет спокойно испустить дух. С чувством выполненного долга. А иначе — никак...

После этого монолога — счастье, что нас никто не слышал, точно бы засадили в психушку! — я робко удивляюсь: почему бы ей не пожить еще? Она уставилась на меня и с сердцем так говорит:

— Да сколько ж можно?!

Я пригляделась: в самом деле, она уже такая ветхая... А как же вечная молодость? Она было ручками-то всплеснула: сколько, говорит, чужой кровищи пролить надо для всяких таких ритуалов! Утомилась она от этих дел. Да тут сообразила, что несет, и язычок-то прикусила... Впрочем, я бы все равно не согласилась. Поблагодарила ее за "кофе-и-чудесный-вечер" и собралась уходить. Найдите, говорю, кого-нибудь еще — мало ли дур кругом? А она — давай меня уламывать! Чего только не сулила, начиная с завещания... Потом рассвирепела — у меня мороз по коже! "Ладно", — говорит тихим таким голосом, — "уходи..."

И вот на следующее же утро я и влетела в грузовик. Господи, как же мне было и страшно и больно!.. Помню хмурые лица хирургов и медсестер: они склонялись надо мною все ниже, потом стали расплываться, терять очертания, их голоса пробивались ко мне точно сквозь вату, я не могла понять, о чем они говорят... Я падала в холодную туманную пропасть, и боль заполняла меня всю — ничего не осталось, кроме этой безжалостной боли... Нет, еще помню пронзительное отчаяние: неужели это случилось со мной?! Но ведь со мной ничего такого случиться не может! А потом сквозь эту боль и отчаяние донесся тихий-тихий звон...

Я еще не успела понять, что это, как появился суровый Вишневый Лакей и выдернул меня за руку из этой гущи зеленых халатов с профессиональной тревогой на лицах. Они даже ничего не заметили, и мне стало смешно. Мы забрались по черному ходу на больничную крышу — там уже ждала Карета и весело всхрапывали Кони...

* * *

Они высадили меня тогда прямо на Набережной. Из-за столика уже махала рукой Королева. Я бегом спустилась вниз и плюхнулась рядом.

— У тебя забавный вид, — засмеялась она. Ну, если окровавленные бинты выглядят смешно... — Иди, поплавай, — все еще смеясь, предложила она.

Я скинула то, что осталось от моих одежд, старательно изрезанных хирургическими ножницами, и с разбегу прыгнула в искрящиеся от солнца волны.

Прохладная, горьковато-соленая вода приняла меня в объятья, смыла кровь и грязь, зализала раны. Я ушла под воду с головой, здесь сразу было глубоко. Темно-зеленый таинственный мир... Вынырнула, хватая воздух, и поплыла к черным камням. На мокрых ресницах сверкали алмазные капли, небо было ослепительно-голубым, и в этом голубом шелке плавилось солнце... Как же это было хорошо!

Я вылезла на большой камень, постояла, ощущая ступнями мягкие живые водоросли. Волны разбивались у моих ног, рождая мириады брызг, и далеко-далеко на горизонте виднелся парус.

Потом я сидела на нагретом солнцем каменном парапете, и официант принес мне большое полотенце и высокий бокал с соломинкой.

И я надеялась, что уж теперь-то останусь тут навсегда.

— Здесь тебе не рай для зазевавшихся водил... — фыркнула Королева.

Небрежно откинувшись в плетеном кресле, она ласково и насмешливо смотрела на меня.

— Выходит, я — не... умру? — свет солнечного дня разом померк.

— Ты выкарабкаешься, — нежно приободрила она, допивая коктейль и ставя бокал прямо на мраморные плиты.

— Но почему... — я вспомнила мертвенный синеватый свет ламп в операционной, свою боль, страх и... запах — запах стерильности и беды. — Почему я не могу остаться здесь насовсем?!

— Я не знаю! — искренне удивилась она. — Но отчего ты решила, что, умерев, попадешь сюда?

— Но ведь ты-то... — начала было я и осеклась...

Когда-то, очень давно, где-то в ином мире, в городе, похожем на этот, мы были очень близки, нас связывали крепкие узы, а потом... Потом...

— Я понимаю, о чем ты подумала... — тихо и ласково сказала она. — Но это не так. Ты же знаешь.

И тут я увидела за дальним столиком высокого черноволосого парня. В его карих веселых глазах билось солнце. У пирса как раз появился новый парус. "Быть может, он приплыл на этом корабле", — подумала я, — "это, верно, его я видела у горизонта"... Он поймал мой взгляд, поднялся и подошел к нам. Он почтительно преклонил колено перед Королевой — и как только узнал ее в этом пляжном наряде! Мне же — едва кивнул, но его глаза не умели врать...

— Это — Мореход, — с великосветской учтивостью представила его Королева и, чуть теплее, добавила: — Мореход, познакомьтесь с Валери...

Я не помню, о чем мы разговаривали тогда. Помню только крикливых чаек, что с пронзительным хохотом носились вокруг, на лету ловя кусочки хлеба; помню, ветер дул с моря, подгоняя зеленые волны... Мы смеялись чему-то... Мореход и Королева — у них были такие прекрасные лица...

Потом она коснулась на прощанье моей щеки и заторопилась вверх по мраморной лестнице. А мы остались на дощатом пирсе. Над морем буйствовал закат: оранжевое солнце садилось в море, окрашивая вечереющее небо и пенные облака в розовый, лимонный, сиреневый...

-Ты поплывешь со мной? — и мы удрали на Острова.

Мы провели целое лето посреди теплого зеленого океана — там, где протянулась цепочка белых песчаных островков. Сидели под пальмами или бродили по песку, или просто лежали у воды: волны лизали берег и мы смотрели, как выплывают из морских глубин огромные черепахи и, скользя ластами по песку, копают ямки для будущего потомства. Иногда мы превращались в дельфинов и резвились в волнах, высоко выпрыгивая вверх, и солнце блестело на наших спинах. Вечерами он разводил костер и при его отблесках рождались самые нежные ласки...

Как-то я спросила его:

— Ты все время живешь здесь?

Он задумался:

— Нет...

Во мне вспыхнула безумная надежда, но он покачал головой:

— Мой мир совсем не похож на этот. Я помню лед, кругом один лед, и из трещин во льду — столбы огня...— Потом он вдруг прищурился лукаво: — Да и я не совсем такой, каким ты меня видишь.

Я рассмеялась:

— На кого же ты похож?

— Скорее, на него, — он тоже засмеялся: мимо деловито семенил большой краб. Позже мне пришло в голову, что возможно, и меня он видит как-то иначе...

— Ты очень красивая, — ответил он.

— И что же тебе нравится больше всего?..

Но он учуял подвох и с самым серьезным видом ответил:

— Твои клешни. Они такие большие!

И снова длилось море, небо, нежность... Но однажды, выходя из воды, я увидела Вишневого Лакея. Он стоял на песке, заложив руки за спину, и смотрел сквозь меня. Горбоносое лицо под белым париком было бесстрастным. Затем он отвернулся и не спеша направился к Карете, стоявшей прямо на мелководье. Кони пили морскую воду...

* * *

... Когда я пришла в себя было утро. В окно больничной палаты заползал одуряющий запах улицы.

— ...мы думали, что потеряем вас, но вы удивительно живучи!..

Чередой мелькали лица: Б.Б, Амалия, еще кто-то... Из этой нескончаемой ленты портретов я особенно запомнила одно — моей домовладелицы. Ведьма склонилась надо мной с букетом роз и прошипела:

— Это было только предупреждение, моя дорогая! — и положила цветы мне на кровать, словно на могильный холмик.

Кажется, я тут же велела сестре выкинуть их. А когда я слегка окрепла, доктор сказал мне, что...

— Я сожалею, — сказал он и на лице его было дежурное сочувствие, — но вы не сможете иметь детей. Мне очень жаль, поверьте...— так сказал он, а на тумбочке опять стояли розы.

* * *

Вернувшись тогда из клиники домой, я обнаружила очередной сюрприз. На диване перед телеком, хрустя какой-то дрянью, сидели Дрипс и... крохотная пухлая особа в ковбойской шляпе на рыжих локонах, засаленном джинсовом сарафанчике и таком же заслуженном фартуке.

— Это Дрипзетта, — застенчиво сообщил он. — Я выписал ее с одной фермы наложенным платежом. Счет у телефона.

У пухлой особы в волосах торчали соломинки, и вся она восхитительно благоухала свежайшим коровьим навозом. Я приуныла: до сих пор я продолжала надеяться, что мой квартирант — плод моего больного воображения, но теперь...

— Я женился! — сияя, пояснил Дрипс, и его задриппа вежливо и снисходительно улыбнулась мне.

После этого я окончательно расстроилась, представив себе свое обиталище, кишащее рыжими дрипсиками, жующими все подряд, — было от чего окончательно спятить! Но, прочтя мои мысли, Дрипс поспешил утешить:

— Мы обычно подбрасываем яйца в чужие дома...

Ах, яйца!.. Ну, что ж, это еще куда ни шло... Только вот — кто мне-то устроил такую подлянку?..

* * *

Помнится, на следующий же день я собрала вещи, запихнула дрипсов в карман, и съехала. Я подыскала себе довольно приличную квартирку на противоположном конце города, но Дрипс сказал:

— Она тебя все равно достанет, если захочет... Тем более, что у нее твои волосы...

Успокоил!..

Б.Б. не дал отпуска, так как у компании возникли серьезные затруднения, но разрешил работать дома: я не могла позволить себе новую машину — все сбережения уходили на лечение, а добираться полтора часа на метро да еще на костылях... Удивляюсь, почему он вообще не выкинул меня на улицу?..

Курьер привез кипу деловых бумаг и дискет, и я сидела перед дисплеем, путаясь в цифрах и забывая самые элементарные вещи, и понимала, что тону. К этому прибавились дикие головные боли и навязчивый страх: я боялась, что однажды в мою дверь постучат и... И что тогда? Снова бежать?..

— Эта мымра стучаться не станет, — резонно заметил как-то Дрипс, лежа вниз животом у меня на голове, и водя ладошками по виску, — от его прикосновений боль отступала.

Ко всему прибавилась и боязнь потерять работу...

* * *

— Навязчивые идеи, галлюцинации на фоне житейских затруднений... — заявил мне мой психоаналитик.

Славный такой старикашка, он знавал когда-то моих родителей, когда они еще были вместе.

— ...новая эмоциональная травма наложилась на старое — случай с вашей подругой, развод родителей... Кроме того, человек всегда склонен обвинять в своих бедах других — своеобразный, понимаете ли, рефлекс самосохранения, в своем роде амортизатор, помогающий выжить...

Он басовито гудел, посматривая на меня маленькими добрыми глазками: физиотерапия... массаж... курс гипноза... И тут я встрепенулась, осознав в словах его скрытую угрозу:

— ... Ты всегда сможешь вернуться сюда, — как-то сказала мне Королева. Она почему-то была грустной в тот вечер. Мы бродили по улицам, в свете фонарей переливались струи фонтанов, сумерки пахли жасмином. — Если только не забудешь обо мне. Обо всем этом... — и устало пояснила: — Это может случиться нечаянно. Или тебя заставят забыть...

Именно тогда она подарила мне этот старый Будильник.

И вот, теперь он предлагал гипноз! Нет уж, не выйдет: пусть старая ведьма хоть каждую ночь дефилирует перед моими окнами, но я не хочу быть игрушкой в чужих руках.

Но глупо было бы совсем отказываться от лечения, и я разрывалась между клиникой и домом, где тоже скучать не приходилось.

* * *

Как-то раз, задумавшись, я вслух назвала дрипсиху Задриппой. Я всегда называла ее так про себя — и вот случайно это сорвалось с языка. Невинный эпизод имел роковые последствия.

Она смертельно обиделась и в отместку сжевала мою чековую книжку, кредитные карточки и все бумаги и дискеты, что нашлись в столе, в том числе и те, что с курьером передал мне Б.Б.

Ситуация грозила серьезными неприятностями и я пыталась хоть как-то спасти положение, благо самое необходимое для работы успела занести в компьютер. Но ей показалось маловато: я долго не могла понять, отчего комп постоянно зависает, пока не обнаружила дрипсиху, сидящую в укромном уголке под столом. Она таращила круглые глазенки и ковырялась в носу, а когда это ей надоедало, щелкала пухлыми пальчиками и происходил сбой. На все предложения о мире она лишь презрительно фыркала.

Но все же она была женщиной, и я сумела найти пути к ее маленькому сердцу: вывалила перед ней свою косметичку, подарила флакончик духов, а в довершении всего — устроила ей ванну.

И Дрипзетта — растаяла!

Она измалевала всю мордочку, съела губную помаду, высосав заодно из тюбиков то, что еще оставалось от туши для ресниц и тонального крема; а когда в ее поистине бездонной утробе исчезли остатки шампуня, чистящего средства для ванны и банка ароматической соли, — мы были уже лучшими подругами! Духи она вылила на себя все сразу и еле удержалась, чтобы не слопать и флакон, но он был такой красивый!..

Кстати, когда я отмыла ее от фермерского прошлого, выяснилось, что она очень даже симпатичная куклешка. Только вот Дрипс, вернувшись с ближайшей свалки домой, перепугался, увидав супругу в макияже, да в квартирке нашей долго еще стоял приторно-сладкий неистребимый аромат, вызывавший недоумение у редких посетителей.

* * *

Б.Б. уволил часть рабочих и административных работников.

— Я не могу позволить себе благотворительность, — сказал он мне по телефону, — я практически банкрот...

Я поняла намек и постаралась сосредоточиться на работе. Теперь мне приходилось таскаться с костылями по всему городу и даже заменять его в офисе, покуда он пытался выклянчить кредиты.

Маленькой рыбешке нелегко среди больших акул, а наша "Фарма — Х" была к тому же лакомым кусочком, и многим бы хотелось прибрать ее к рукам — но без нас. Б.Б всегда пытался вести дела честно: скажем, подпольное производство наркотиков в наших лабораториях — это было не для него. Те же, кто зарились на "Фарму", были людьми широких понятий и весьма расплывчатых принципов, и такой им был не нужен. Поэтому, стоило только компании уплыть в чужие руки, как его вышибли бы вон — и нас заодно. Уж меня бы точно... А тут еще пропажа документов! Я чувствовала себя загнанной в угол: боль, костыли, деньги, работа, страх, снова боль...

Передо мной отчетливо вырисовывались два варианта: нищета, если я завалю всю работу, или психушка, если я объясню, как они пропали. Мне, правда, удалось с горем пополам кое-что сляпать, и тут, на мое счастье, кто-то ссудил-таки Б.Б нужную сумму.

На радостях босс вдруг заявил, что, дескать, пусть пока все "бумажки" полежат у меня, а спустя какое-то время даже передал мне еще целую кучу, чтобы я могла продолжать работать дома. Не успела я расчувствоваться по поводу такой заботливости, как дрипсы сожрали и это.

Будь я тогда в нормальном состоянии духа, бессовестных обжор ожидало бы нечто почище казней египетских, но мне вдруг стало не до них: меня не отпускало ощущение надвигающейся опасности.

Оно возникло внезапно, ниоткуда, словно ветер пригнал черное облако, которое заволокло все вокруг. Тоскливый страх сжимал мое сердце и я просто не могла думать о чем-то другом...

* * *

В тот раз я попала в Город ночью. По тротуарам и мостовым бродили нарядные праздные толпы — давненько я не видела такого множества веселых и приветливых лиц. Кусты и деревья были увешаны цветными фонариками. В воздухе витал запах моря и лимона. Неумолчный гомон и шорох шагов мешались с гулом прибоя и орудийными залпами.

Течение вынесло меня на Королевскую площадь. Дворец сиял огнями, а над ним на черном бархате ночного неба с треском взрывались огни фейерверка. Почему-то я почувствовала себя одинокой среди толпы, но это чувство было сладким — хотелось себя пожалеть, слегка всплакнуть, благо в темноте не заметят. Но когда защипало глаза и окружающее стало подозрительно расплывчатым, чьи-то ласковые руки обняли меня за плечи, и теплое дыханье обожгло шею:

— Привет!..

* * *

— ...В твоем мире есть такие острова?

— Да... Но я никогда не видела их наяву. Только во сне.

— Почему?

— Долго объяснять. Да и потом — там ведь нет тебя...

Он внимательно посмотрел на нее и отвернулся. Сгорбился у кромки воды, медленно пересыпая белый песок из ладони в ладонь. Ветерок ерошил его темные волосы, волны с легким шипением расстилались у его ног. Он резко поднялся, стряхнул с ладоней налипшие песчинки и, подойдя к ней, обнял и заглянул в глаза — в самую душу:

— Я люблю тебя...

А она не сказала вслух ничего — пустые слова стали вдруг не нужны, ведь они все равно — лишь тусклые отголоски чувств.

...Это был вальс... Водяной смерч увлекал их выше и выше, потом он отстал, растеряв свою силу, и упругие облака прогибались под их босыми ногами. Пылающий закат сменила ночь и он рвал с неба звезды и осыпал ее серебряным дождем...

...Ночь ушла и белый парус резал синюю гладь...

...Они снова на площади у фонтана... Мореход кормил голубей, а она сидела на каменной скамье и смотрела, как они взлетают к нему на плечи, на голову...

— Что тебя тревожит? — Королева неслышно возникла позади нее и оперлась локтями о спинку скамьи.

— Ведьма... — машинально, не оборачиваясь, ответила она, продолжая смотреть на него.

— Он — хорош! — одобрительно заметила Королева и властно потянула ее за руку. — Идем. У меня мало времени.

На соседней улице ждал экипаж с королевскими гербами на дверцах. Он привез их к Собору.

— Идем, — нетерпеливо повторила Королева и первой выскочила наружу, не дожидаясь, пока слуга поможет ей.

Шла служба. Она смутно уловила присутствие многих людей, отдаленное приглушенное пение хора — высокие чистые звуки уносились ввысь... И еще — просветленно-приподнятое настроение воскресного утра. Занятая своими ощущениями, она очнулась лишь, когда Королева, макнув пальцы в чашу со святой водой, коснулась ими ее лба.

— Вот и все. Больше она не посмеет... Если, конечно, ты не совершишь чего-то такого... Теперь иди. Иди-иди! Тебя ждут.

С тяжелым сердцем она вышла наружу, ожидая увидеть что-нибудь вишневое, но на бордюре нагретой солнцем мостовой прямо против дверей церкви сидел Мореход.

* * *

Они обедали в маленьком ресторанчике, где столики стояли на веранде, увитой плющом. Играл джазовый оркестрик. На красных плитах мощеного дворика танцевали маленькие дети и важно расхаживали павлины. С веранды открывался потрясающий вид на голубое море. По-моему, его здесь видно вообще отовсюду: оно — неотъемлемая и, наверное, самая значимая деталь этой жизни.

— Теперь у нас будет ребенок, — сказал он, глядя, как от ее чашки поднимается дымок. — Ведь мы любим друг друга, а ребенок — квинтэссенция любви. Лишь новая жизнь придает ей смысл...

Ароматная, чуть горьковатая жидкость обожгла ей горло. Она осторожно поставила горячую чашку на стол, стараясь, чтобы не дрожали руки.

— Что-то не так? — встревожился он.

Оркестр в углу замолчал — просто передышка, но ей возникшая пауза показалась зловещей. Она беспомощно оглянулась по сторонам: вишневая ливрея была бы очень кстати... Ее взгляд приковала искрящаяся поверхность моря. Она смотрела на нее так долго, что перестала различать окружающее, и лишь тогда, почти ослепнув от ярких бликов, — чтобы не видеть его глаз, тихо сказала:

— Я не могу иметь детей. Понимаешь... — и неожиданно почувствовала, как с ее плеч сползла гора, — она и не подозревала о ее существовании!

Не подозревала о том, что между ними существует недосказанность, грозящая перерасти в обман. И теперь ей стало легче.

Его глаза покрылись ледяной коркой:

Не можешь или не хочешь?..

— Я — хочу! Но...

И тут же все вернулось: его улыбка, солнечный день, голубая даль, незатейливая мелодия. Они взяли катер и отправились в маленькую пустынную бухточку. Город остался позади.

— Пусть дитя родится в море, — сказал он, — и тогда оно никогда не причинит ему зла.

Начался прилив. Он держал ее за руку, вода доходила им уже до плеч.

— Но если у меня не получится?..

Он улыбнулся в ответ и спросил:

— Здесь все получится. Лишь бы ты захотела... А как тебе нравятся киты?..

Это выглядело фантастически: синяя толща воды, пронизанная косыми зеленоватыми лучами, уходящими вниз, в темную бездну, а вверху — серебристая пленка поверхности. И в этой синей толще парили огромные черные животные...

Она даже не почувствовала боли. Новорожденный ткнулся носом в ее бок, и тут она увидела вокруг других: гиганты, приплывшие из неведомых далей, пели гимн во славу чуда рождения...

Потом она лежала на теплом песке, солнце таяло в море и оранжевое растекалось по синему. Поодаль потрескивал бледный костер. Малыш тихо посапывал на руках у Морехода, и тот с нежностью всматривался в крохотное личико, — какие мысли обуревали его?.. А она смотрела широко раскрытыми глазами в высокое небо, и по щекам ее катились слезы. Она плакала от счастья, ибо до сих пор, оказывается, не знала — какое оно, и чувствовала, будто растворяется в этом небе, в этих закатных лучах, в этом песке... И на память пришли слышанные когда-то слова: "...снизошла благодать Божия..."

— Да, — прошептала она, — да...

* * *

Они поселились в домике на окраине. Вокруг был сад — дикий, неухоженный, но им нравилось. Вдали синели горы, а шум прибоя был еле слышен. По ночам они любовались огнями Города.

Яхта Морехода ржавела у пирса. В доме было мало мебели, скрипели старые дощатые полы, на чердаке шуршали застенчивые тени, но были камин и кот, детский смех и вездесущий топот маленьких ножек, — чего же еще для счастья?..

Как-то они решили выбраться в город. Она вышла первой, он задержался, закрывая калитку, сын сидел у него на руках. И в этот миг налетел вихрь — длинное, неестественно долгое тело Кареты — долгое, словно поезд. Она с нетерпеливым гневом ждала, пока та проедет, поднимаясь на цыпочки и вытягивая шею, чтобы разглядеть их на другой стороне. Грохот колес и копыт оглушил ее, и она не могла дождаться: когда же это кончится?! Но когда наступила тишина, она поняла, что Карета стала между ними. Распахнулась дверца, и она инстинктивно бросилась внутрь, стремясь поскорее прильнуть к противоположному окну — убедиться, что с ними все в порядке, — и увидела... Но вздох облегчения прервался щелчком захлопнувшейся двери, и Карета рванулась ввысь, оставив далеко внизу их растерянные лица.

— Не-е-ет!..

...Я в конце концов справилась с дверцей и вывалилась наружу. Меня окутала плотная серая пустота. Стало холодно, и дикая тоска проглотила сердце. Вдруг нахлынуло странное осознание сгустившейся неподвижной вечности и неизбывности этой тоски. Далеко внизу Карета сделала в мглистой бездне крутой разворот. Кони яростно и обреченно перебирали в пустоте ногами, им было тяжело. Глаза их горели огнем, из ноздрей вырывался дым... Поравнявшись со мной, Вишневый Лакей протянул руку и втащил меня на козлы.

— Дура!.. — рявкнул он. — Ты же могла остаться в Нигде! — и впервые я уловила на его лице какое-то проявление чувств.

* * *

... Диван... Дрипсы на люстре очумело таращат глазенки... Запах лекарств... Я точно вынырнула со дна глубокого озера. С трудом вынырнула... Что же — все только сон?

От этой мысли хотелось взвыть — и я завыла. Дико, надсадно, утробно, — так, что стало больно в груди. Какое право они имеют — кто они? — чтобы так поступать со мной!..

Потом было тихое светлое место, туманный свет из окон, суета солнечных зайчиков на никелированных поверхностях незнакомых приборов. Кто-то поблескивал глазами в оправе стекол — я узнала: мой персональный теоретик искривленных душ. Он бубнил какие-то умные, но холодные и безликие слова:

— ...Вы хорошо устроились, милочка. Ваша нервная система просто отключается в моменты перегрузок... Р-раз! И в пещерку... М-да...

Я много чего тогда узнала о себе, и все это было, по моему глубокому убеждению, сущей ерундой и нелепицей. Как можно проникнуть в джунгли чужого сознания, когда каждому, дай Бог разобраться в своем собственном Хаосе?

И все-таки я уверила себя, что все было сном. Так было легче.

* * *

А потом в моей жизни — в реальной жизни — появился Серж. Я влюбилась в него бездумно, безоглядно. Когтями вцепилась, как утопающий в соломинку. Он был совсем не такой... ну, не такой, какого мне хотелось бы любить... Глаза Морехода лучились солнцем, его — сочились холодным лунным светом. Он был весь такой ровный, практичный, целесообразный. Негде плюнуть.

Серж занимался программным обеспечением, а на досуге увлекался абстрактной живописью. Его картины — заумь бледных цветовых пятен и линий — имели некоторый отклик у публики, но не слишком, и Сержика это злило. Он мог часами изливать желчь по этому поводу, а я ведь не перевариваю раздражительных зануд... Да что там: даже волосы — светлые, тонкие — были совершенно не те, я-то всегда неровно дышала к брюнетам...И тем не менее, я влюбилась.

Он давал мне ощущение реальности, уверенности в себе. Он спокойно воспринимал меня такой, какая я есть, вместе с моими костылями, рассеянностью, несуразностью, и — чего уж там! — психическими отклонениями. Он был нужен мне. Чтобы окончательно не свихнуться.

Прежние воспоминания поблекли, отодвинулись в сумерки, и стали, наконец, действительно сном. Сладостным и горьким...

Даже дрипсы теперь реже попадались на глаза. Когда Серж первый раз появился у нас, они замерли на каминной полке, только глазки поблескивали.

— Милые пупсы, — заметил он. — Хранишь на память детские игрушки?..

Я кивнула и тайком показала им кулак, чтобы не вздумали выкинуть какой-нибудь номер. Но все обошлось. Они даже не шелохнулись в течение всего вечера, только их ноздри жадно затрепетали, когда он закурил, но Серж ничего не заметил.

Едва за ним захлопнулась дверь, они наперегонки бросились к пепельнице и сожрали все окурки. Дрипзетте, само собой, досталась львиная доля добычи: она просто выпихнула муженька из хрустального рая и уселась сверху, накрыв всю вкуснотищу своими юбками, а потом пухлыми ручками суетливо выискивала у себя под задом лакомые кусочки , не забывая при этом бдительно отбрыкиваться ножками от рассерженного супруга. Получив несколько раз по носу, он обиделся и пришел ко мне. Я как раз завтракала.

— Жаль, что ты не куришь! — посетовал он.

— Курить — вредно...

— Не вреднее, чем есть дохлятину! — в сердцах заявил он, топая ногами по моему бифштексу.

Вот, кстати, парадокс: эти всеядные создания не едят мясного. Просто на дух не переносят. Впрочем, я опять отвлеклась...

* * *

Дела в фирме пошли на поправку примерно в это же время, но меня все это мало интересовало — я была влюблена!

На одной вечеринке я представила Сержа коллегам, и наши девицы оценили его весьма восторженно. Его же, помнится, насмешила Амалия... Так о чем шла речь?... Ах, да... Потом я неожиданно забеременела...

— Это какое-то чудо, — сказал доктор, — Чудо! Но, если вы сделаете аборт, то...

А Серенький категорически настаивал на таком исходе:

— Мы не можем позволить себе иметь детей. Пока... Я только-только развернулся, а ты еще не совсем здорова.

У нас был долгий неприятный разговор. И я сделала это...

Я сделала это!!!

Моя услужливая память попыталась сгладить воспоминания: помню только белый пластиковый поднос, на белом — розовая капсула, что превращает прообраз живого человечка в кровяную кашу... Боль... Осознание непоправимого. Презрение... Презрение к самой себе... И — все. Все было кончено...

Той же ночью был мне сон: я грызла чью-то тонкую шею, тигриной лапой терзая упрямые позвонки и сердясь на их неподатливость. Не разжимая зубов, я мотнула головой, кожица наконец поддалась, прокусилась, я почувствовала тонкую кислую струйку — кровь? Кажется, я даже обрадовалась на мгновенье, что у меня получилось, — и тут же меня охватил ужас: это была шейка моего сына, мальчика лет пяти... Я отшвырнула его и проснулась, все еще ощущая эту кислую струйку в пересохшем рту.

Я успокаивала себя — это всего лишь слюна! Но ужас и омерзение не уходили...

— Это нервы, — Серж был спокоен и доброжелателен. — Тысячи женщин делают это. Или ты боишься, что тебя не пустят в рай?

Не помню, в этот же день или позже на улице мне попалась старушенция со смутно знакомым лицом. Она явно намеревалась мне что-то сказать, но вдруг, пристально вглядевшись, стремительно шарахнулась прочь, будто ее кипятком ошпарили, запрыгнула с неприличным для ее возраста проворством в ожидавшую машину, и черный "ройс", взвизгнув на повороте, скрылся за углом. Я так и не смогла вспомнить тогда, какое же она имела ко мне отношение?

Будильник отправился в кладовую, где пылился среди всякого хлама. Я продолжала встречаться с Сержем, безумно боясь его потерять: ведь отныне он был еще и оправданием того, что я сделала. Оправданием убийства. Я сделала это ради него! Ради нас... Я обманывала себя? Да. Но теперь это не имеет значения. Теперь, когда он умер. Потому что все потеряло смысл...

* * *

... Ночь поглотила море. Остался только ровный шум прибоя. Зажегся маяк. Она видела, как под стеклянным куполом вращаются зеркала, посылая сигналы неведомым кораблям в невидимом море. На Набережной вспыхнули огни — десятки ярких желтых шаров. Ветер пробирался в складки плаща, пытался сорвать шляпу, но она не двигалась с места, хотя поняла уже, что не стоит надеяться на встречу. Словно в подтверждение этому, неподалеку мягко зацокали подковы. Она оглянулась: Карета остановилась в желтом, освещенном фонарем круге.

— Я хочу подождать еще немного, — охрипшим от долгого молчания голосом попросила она.

— Никто не придет... — негромко сказал Лакей.

— Пусть я виновата перед ними, — выкрикнула она, — но Королева?!

— Ее Величество занята, — сухо ответил он.

— Занята?! Когда она так мне нужна? Мореход пропал, Художник мертв, а она — занята?!

— Много вас таких...— буркнул он.

— Каких? — она попыталась засмеяться.

— ...которых надо спасать от самих себя...

Когда она выходила из Кареты, Вишневый Лакей неожиданно протянул ей что-то:

— Возьми! — это была золотая пуговица от его ливреи.

— Зачем?

— Чтобы ты больше не сомневалась. Нельзя верить лишь чуть-чуть...

Она взяла блестяшку и неожиданно для себя вдруг показала ему язык:

— Все равно ты мне — только снишься...

Часть 1

Луна стояла над горизонтом вплоть до восхода солнца и он, ворочаясь на циновках, так и не смог заснуть и слушал доносящиеся с холмов голоса и смех влюбленных парочек.

Но вот на коричневые крыши хижин лег рассвет, и под пальмами началась повседневная жизнь. Ему нездоровилось, рубашка за недолгую тропическую ночь намокла от пота, лоб покрывала испарина. Он тяжело поднялся, выпил воды и вышел наружу, ступая босыми ногами по галечному полу.

Полусонные туземцы, по одному или группками, брели к берегу, чтобы освежить заспанные лица морской водой. Женщины несли к дальнему ручью кипы белья, молодежь собиралась вглубь острова на огороды. Отчаянно хрюкая, пронеслась мимо черная тощая свинья, за ней, улюлюкая, несколько бездельников. Полуодетые молодухи с младенцами на бедрах перекликались с товарками. Где-то застучал топор. В очагах тлели пальмовые листья: чуть позже проворные руки хозяек подбросят дровишек, забулькают глиняные горшки на закопченных камнях, и по деревне поплывет запах нехитрых кушаний...

Он опустился на землю, прислонившись спиной к стене. Пустые глазницы черепов, подвешенных над входом, — предки и после смерти несли службу, отгоняя злых духов, — равнодушно взирали на белого. Его темные, давно не стриженные, волосы слиплись от пота, а въевшийся в кожу загар не мог скрыть болезненной бледности.

Так он просидел до полудня. Возвращались с рифов рыбаки, женщины несли в корзинах рыбу. Голоса становились тише, постепенно затихая вовсе, — зной набирал силу, и жизнь замирала до вечера. Все живое искало убежища в тени и он тоже решился подняться и уйти внутрь, но на дороге показался бегущий мальчишка. Его физиономия была преисполнена осознанием собственной значимости: в руке он сжимал клочок бумаги.

Измятая, захватанная множеством потных ладоней, бумажка оказалась телеграммой. Он несколько раз перечитал ее в прохладной полутьме тростниковой хижины, вот уже два месяца служившей ему домом. "Дядя умер..." — понял он, когда бесстрастные закорючки сложились в буквы, слова, и обрели смысл.

Из-за москитной сетки нетерпеливо заглядывал юный гонец, он протянул мальчишке пару сигарет в качестве комиссионных, но тот все не уходил, сгорая от любопытства. Не обращая на него внимания, он опустился на складной парусиновый стул, рука сама собой привычно нашарила бутылку. Жадный глоток не принес облегчения: паршиво пить в такую жару... Неожиданное известие не опечалило, скорее, принесло некоторую растерянность: хотя умерший и был единственным родным ему человеком, особой привязанности к друг другу они не испытывали. Но все же, чужая смерть — не Бог весть какая приятная новость... Рассеянно ковыряя большими пальцами ног белую гальку на полу, он еще раз перечитал телеграмму. Вдруг всплыла мысль совершенно неприличная, но вполне уместная: а ведь покойничек был богат... Но даже это соображение не смогло вывести его из состояния оцепенения.

* * *

Вечер принес прохладу и некоторое облегчение. Он прикинул дальнейшую цепочку действий: собрать и упаковать аппаратуру и нехитрые пожитки, добраться до парома, а там — пароходом до большой земли, затем, самолет — и дней через пять он будет дома. На погребальную церемонию он все равно не успеет — штамп телеграммы был недельной давности, но дела свои здесь он почти закончил, а что осталось... Хватит с него экзотики, к черту... Устал. Весть об его отъезде загадочным образом мгновенно распространилась по селению и вместе с первыми большими звездами в проеме входа появился матаи. Немногочисленная свита его осталась снаружи, усевшись на корточки у входа.

— Твоя уехать? — осведомился вождь, нестарый еще мужчина; его шею и оттянутые мочки ушей украшали сложные сооружения из раковин, палочек и собачьих зубов.

Получив утвердительный ответ вместе со стаканчиком виски, он с достоинством кивнул и, оглядев гору чемоданов и коробок, добавил:

— Моя прислать утром сильный люди... — он растопырил четыре пальца жилистой корявой руки. — Хватит? — и помахал пальцами перед носом белого.

— Хватит,... — заверил тот, отчего-то вдруг успокаиваясь.

Они посидели, помолчали.

— Твой дядя — большой человек?..

— Да, пожалуй...

— Много свиней? — живо заинтересовался матаи.

— Много... — невольно улыбнулся собеседник.

На песчаной площадке перед входом поднялся легкий шум. Он выглянул наружу: опять эта старуха! Высохшая, словно тень, с безобразными рыхлыми складками кожи на шее, вислыми морщинистыми грудями, бритой головой, — она казалась живым воплощением зла, как это может представить себе европеец. Она присела на корточки у костра, и что-то забормотала, неодобрительно поглядывая на белого.

— Что она говорит? — поморщился он.

— Нгасу говорить: ты болеть от ветер. Ветер нести злые чары — человек болеть...

Старуха продолжала бормотать, водя сухой, точно ветка рукой, по песку. Присутствующие с уважением поглядывали на нее, бросая украдкой дипломатично любопытствующие взгляды на белого.

Он знал, что в деревне Нгасу слыла медиумом. Она могла рассчитывать на подобную репутацию, поскольку несколько ее сыновей умерли в младенчестве, а местные жители свято верили, что женщины, подобные ей, обретают возможность общаться с духами своих умерших детей и с их помощью проникать за завесу, отделяющую простых смертных от тайн мироздания. Но он знал также, что Нгасу была здесь чужой, хотя и прожила в деревне уже лет тридцать, — но родом-то она была из других мест; так что, скорее всего, как и другие "пророчицы", просто использовала укоренившееся суеверие, чтобы иметь вес в местном обществе и возможность влиять на ход дел в семействе мужа.

Впрочем, он действительно простыл на ветру, рыбача с местными парнями, так что старуха в чем-то была права, хотя и подразумевала совсем иное. Поэтому он дружелюбно улыбнулся и протянул старой женщине сигарету, она взяла предложенное, дернула по-птичьи головой и, уткнувшись глазами себе под ноги, забубнила еще быстрей и упрямей.

— Что она говорит? — снова переспросил он.

— Она говорить — тебе не надо уезжать, — услужливо пояснил высокий молодой парень в полуистлевшей армейской рубахе на мускулистых плечах.

Судя по одеянию, он успел побывать в мире белых и вещей придуманных ими, и потому переводил вполне сносно.

— Она говорить: ты терять свою грязь, кто-то подбирать и отдавать колдунам... Враги готовить твои беды.

Парень терпеливо вслушивался в неразборчивые свистящие звуки, срывающиеся с изъеденных временем старческих губ, но он уже потерял интерес к разговору и поднялся, разминая затекшие ноги.

Под дальними пальмами бродили огоньки, такие же огоньки мерцали на черной поверхности моря, обозначая лодки ночных рыбаков. Молочно белела полоса прибоя. Над острыми крышами поднимался дымок, а еще выше висела великолепная огромная луна.

Он почувствовал, как в нем зарождается легкое волнение при мысли о предстоящей дороге — перемена обстановки, забытое течение привычной жизни. К этому ощущению примешивалась мягкая печаль — он уже успел свыкнуться с этим небом, шумом прибоя, пальмами... Старухе вот тоже просто не хочется, чтобы он уезжал — ведь он всегда был щедр с нею... Он шагнул через порог туда, где ждали алые искры в тлеющем очаге и постель, когда в спину ему ткнулись слова того парня в армейской рубахе. Он выговаривал их монотонно и старательно, точно прилежный ученик, повторяющий за учителем:

— Нгасу говорить: ты уезжать — тогда ты умереть...

Но он лишь улыбнулся: лукавит старая, набивая себе цену в глазах окружающих. И через четверть часа он уже спал крепким глубоким сном. Мысли его были далеко — за морями. И голоса, доносящиеся с холмов, больше не тревожили его покой...

* * *

Утром снова подскочила температура, и он отправился в путь, оглушенный чудовищной дозой аспирина. На всем протяжении тряской вонючей дороги на стареньком джипе, нанятом за бешеные деньги, он был как в тумане. Пот заливал глаза, пару раз он едва не перевернулся. Переправа встретила разноязыким шумом толпы, мешаниной, где в один пестрый ком слепились люди, животные, лодки, тюки, ящики, горы фруктов, тканей... Тут же расположился огромный базар и зычные крики торговцев заглушали мерные удары барабанов и вопли нечаянно придавленных толпой. По счастью, провожатые, которых дал ему матаи, оказались толковыми, расторопными ребятами и меньше, чем за полчаса, погрузили, вернее, впихнули его на паром, непостижимым образом ухитрившись свалить туда же его багаж — все до последней коробочки.

И вот уже ширится полоса зеленой воды, стихает шум переправы, и он чувствует, как вместе с берегом зримо удаляются и становятся сном дни, проведенные в ярком, фантастическом мире, совсем не похожем на тот, в который он возвращался...

* * *

На пароходе, следовавшем к берегам Австралии, с ним произошел необъяснимый и неприятный случай.

Он сразу обратил внимание на ту рыжеволосую, да ее и невозможно было не заметить. Она бродила по палубе, очевидно, умирая от скуки, и приковывая к себе восхищенные взгляды. В другое время он непременно попытался бы завладеть ее вниманием, но тогда у него хватило сил лишь на то, чтобы отыскать свободный шезлонг на верхней палубе. Он рухнул в него, ощущая противную слабость во всем теле. Свежий ветер немного привел его в себя, он окликнул пробегавшего мимо стюарда, собираясь заказать что-нибудь укрепляющее, как вдруг буквально напоролся на взгляд женщины, сидевшей против него у бассейна.

Настырная зрительница явно прожила лучшие три четверти своего века. Он со смешком представил себе рядом с этой холеной мадам старую Нгасу: неизвестно, кто из них приятнее.

Мадам, между тем, не сводила с него откровенного взгляда. Ее яркие, крашеные губы вдруг дрогнули и в просвет между рядами искусственных зубов вылез кончик дряблого лилово-красного языка. От внезапного приступа тошноты его спас запотевший бокал, принесенный расторопным стюардом. "Неужели я похож на жиголо?" — с раздражением подумал он, разворачивая шезлонг так, чтобы перед глазами было только море. Вид бескрайней морской глади отвлек, успокоил, и он задремал...

Очнувшись, он увидел перед собой ту самую девушку с рыжими волосами. Она стояла к нему спиной, облокотившись на поручни, одетая во что-то длинное, изящное, пастельных тонов. Складки ее одежд искусно подчеркивали прелесть фигуры. Он залюбовался ею. В облике ее было что-то тревожное, напряженное, будто она вот-вот сорвется и улетит, и ветер, игравший ее длинными волосами и бесцеремонно трепавший концы одежд, лишь усиливал это впечатление.

Ощутив его пристальный взгляд, она обернулась, улыбнулась вежливо, как улыбаются незнакомому, безразличному человеку, и вдруг в глазах ее промелькнуло выражение мгновенного испуга, точно она почувствовала нечто странное и непонятное внутри себя. Но вслед за этим всплеском ее взгляд потух, стал до некрасивого тупым и бездушным. Она на миг сомкнула веки и поднесла к лицу руки, словно желая защититься или унять боль. Подумав, что ей плохо, он поднялся, желая предложить свою помощь, но она уже справилась с собой. Повернувшись спиной к поручням, она слегка откинулась назад, и он был поражен: перед ним стоял совершенно другой человек. В ее взгляде он вдруг прочел то же, что незадолго перед этим в глазах престарелой бесстыдницы...

...Они не сказали друг другу ни слова. Она двинулась вперед, он — за ней. Качающаяся палуба и соленый ветер сменились узкими коридорами корабельных внутренностей. Он думал, она ведет его к себе в каюту, но в одном из таких коридоров она вдруг скинула одежду и прижалась к нему всем телом...

Вспоминая позже эту странную ураганную близость, он не мог отделаться от ощущения, что в ее страсти было что-то искусственное, почти насильственное...

Она выскользнула из его объятий и скрылась, забрав свою одежду, а он, прислонившись спиной к переборке, никак не мог отдышаться, жадно хватая воздух искусанным ртом.

Он почти тут же устремился вслед за ней, но отыскал лишь час спустя — там же на верхней палубе. Она взглянула на него так холодно, точно не узнавая, что он, обиженный, ничего не понимающий, не посмел подойти, решив подождать.

Наблюдая за ней издали, он увидел, как она увела вниз какого-то смазливого юнца. В нем шевельнулась ревность: "Нимфоманка?"... Он ринулся вслед, но вдруг заметил давешнюю Мадам: неудачливая совратительница сидела на том же месте. Он невольно остановился: было что-то неестественное в ее позе, и его слух уловил слабый стон... Но он тут же забыл про нее, потому что снова увидел ту, которую искал.

Рыжеволосая с бесцельным видом бродила по палубе, юнца не было видно. "Ищешь новую жертву?" — зло подумал он и решительно направился к ней, но она вдруг сорвалась с места и с разбегу бросилась за борт. На корабле вспыхнула паника, кто-то швырял в воду спасательные круги, спешно спускали шлюпку... Суматоха, жадные любопытные лица... Потом чей-то вскрик: "Акула!"...

Когда он пробился к борту, то увидел расплывающееся по воде алое пятно...

* * *

Он был подавлен случившимся, как и остальные очевидцы трагического происшествия. В порт прибыли с опозданием. У трапа возникла небольшая давка: люди торопились покинуть злополучное судно, грубо обманувшее их ожидания — вместо приятного морского путешествия им подсунули отвратительный несчастный случай! Впрочем, для большинства случившееся — лишь повод посудачить в гостиных, дармовая пища для голодного, лишенного эмоций, воображения.

Спускаясь по трапу, он заметил на причале у трапа полицейскую машину и людей в форме. У него не было ни малейшего желания обременять себя общением с представителями закона. Скажи он им о своем "знакомстве" с погибшей, кто знает какие домыслы возникнут под казенными кепи? Поэтому, ответив кратко на ряд формальных вопросов, он поспешил прочь, чувствуя себя трусом.

Ему недолго пришлось заниматься самобичеванием — он увидел того юнца. Того самого, которого она склеила перед тем, как покончить с собой. Стараясь не привлекать внимания, он последовал за ним, нагнал и, поравнявшись, неожиданно преградил ему путь. Маневр оказался таким резким, что юнец вспылил:

— Что такое?!

Он в ответ крепко взял его за воротник, нагнулся поближе, — со стороны могло показаться, что встретились два приятеля, и прошипел прямо в безусое прыщеватое лицо:

— Что ты ей сделал, подонок?..

Парень побледнел. Его черные глаза забегали по сторонам, он безуспешно попытался вырваться, а потом изобразил крайнее удивление:

— Что это значит? Пусти... О чем это ты? Я ничего не знаю!..

Тогда человек, удерживавший его, незаметным движением переместил руку чуть вверх и ловким приемом защемил ему кожу на шее:

— Ты прекрасно знаешь, о чем идет речь! — и дружелюбно предложил: — Хочешь, сдам тебя легавым?..

Едва сдерживаясь, чтобы не закричать, смазливчик выплюнул:

— Она — сама! — сама меня трахнула... Я знать ее не знаю! Я с ней даже не разговаривал... — Нападавший ослабил хватку и юнец решил перейти в наступление: — А ты кто такой?! Ее папаша? Может, полисменам будет интереснее пообщаться с тобой?..

Железные пальцы снова впились в его шею:

— Ну-ка, постарайся припомнить хорошенько все, что было!..

— Да ничего больше и не было, кретин! Девка, похоже, тронулась, а я-то причем?..

Он подумал, что слова юнца не лишены смысла: в самом деле, это сразу все объясняло. А сопляк тем временем вдруг посерел, выпучил глаза и, чуть не подавившись слюной, прохрипел:

— А если... если она была — больна?! Заразная... а?..

* * *

В самолете он продолжал думать об этой истории. Лицо рыжеволосой не выходило у него из головы. Ему казалось теперь, она чем-то напоминала ту, что он любил когда-то... Хотя, нет. Не было между ними никакого сходства. Разве что возраст и — загадочная гибель. Столько лет прошло, а он так ничего не смог узнать. И доказать...

Застарелая душевная боль тисками сжала грудь, и он малодушно пытался прогнать воспоминания прочь, возвращаясь мыслями к недавнему трагическому случаю. Словно нарочно перед этим в аэропорту он опять столкнулся с той размалеванной старухой с корабля — многие из тех, кого он приметил на судне, воспользовались этим же рейсом. Она стояла впереди у стойки регистрации, их разделяло всего два человека. Прекрасное создание в синей униформе компании "Australian Lines" по другую сторону стойки безбожно долго копалось в каких-то бумагах, и он не только разглядел старуху во всех подробностях, вплоть до маленького синеватого треугольничка шрама за ухом, но и ухитрился заглянуть в ее паспорт.

Теперь, во время долгого перелета, он мучился тем, что не мог припомнить имя старухи — оно было чересчур вычурным, аристократическим... Было и еще что-то, беспокоившее, и потому помогавшее не думать о прошлом. Но он никак не мог ухватить — что же именно?..

Уже сидя в такси, мчащем его по ночному шоссе в город, он вдруг понял, что больше всего тревожило его во всей этой истории: такое же синее приметное пятнышко-шрам в форме треугольника он видел на шее Рыжеволосой...

* * *

... Звонок все не умолкал, и до меня наконец дошло, что это звонят в дверь. После подобных "провалов" я с трудом обретаю ощущение реальности: пока сообразила, что надо встать и открыть, пока вспоминала, где же вообще в моей квартире входная дверь?.. Да еще сколько звонившему пришлось прождать до того, как... Словом, у представшего предо мной человека был вид закипевшего чайника, только что пар из ушей не свистел.

— А... это вы, детектив...

В ушах у меня все еще звучал стук копыт и шум разбивающихся о скалы штормовых волн.

— Вы куда-то собрались? — сердито поинтересовался он.

— С чего вы взяли?

— Н-да?

Тут только, глянув в зеркало прихожей, я обнаружила, что все еще одета в плащ и шляпу, причем они были влажными... От дождя? От дождя, который шел Там?! Здесь-то осадков не было с неделю...

Не надо и говорить, что он уставился на меня с крайним удивлением. Это меня рассердило:

— Я принимала ванну... — вызывающе заявила я.

В конце концов! Мало того, что не дали погрузиться в сладкие воспоминания о моих снах — в самом деле, почему я мокрая? — так еще и позволяют себе косые взгляды!..

По-моему, он не очень удивился ответу — очевидно, был в курсе, что у меня порой не все дома. Отодвинувшись на всякий случай подальше, он сказал:

— Мне следовало бы вызвать вас в участок, — при этом глаза его внимательно обшаривали все вокруг. — Но, принимая во внимание состояние вашего здоровья... — тут он скорчил соответствующую мину, а я воспользовалась паузой и грубо перебила:

— Так в чем, собственно, дело?

— Ваш босс куда-то запропастился, — нарочито небрежно ответил он.

— ?..

— Он исчез в тот же вечер, когда вы, по вашему утверждению, были с ним в кафе. С тех пор его никто не видел.

— Что значит — по вашему утверждению? Нас видели, по меньшей мере, полсотни человек, в том числе и те, кто бывает там каждый день!

— Да, — с некоторым сожалением согласился он, — ваше алиби подтверждают несколько человек, в том числе и хозяин заведения...

— Так какого черта?..

Но он предостерегающе поднял руку:

— Не кипятитесь! Да, вас действительно видели в кафе в тот вечер, но точное время вашего пребывания там не установлено, равно как и время прихода убитого в вашу квартиру. Все решают минуты: может вы сначала убили его, а потом спустились в кафе? Или выходили... м-м.. припудрить носик, а? — и он заговорщически подмигнул.

Я опешила — вот это разворот! — а он довольно ухмылялся, точно уже прижал меня к ногтю. От этой ухмылочки возникло жгучее желание стукнуть его чем-нибудь тяжелым — раз уж числюсь в полоумных, должен быть с того какой-то прок! — но, на свое счастье, он перестал улыбаться, и заговорил сухо и деловито:

— Было бы лучше, если бы ваш шеф отыскался.

— Получается, я под подозрением? Грохнула, значит, приятеля и нежелательного свидетеля, да? Складненько! Не забудьте заодно и про мою эмоциональную неуравновешенность!..

Он пожал плечами, дескать, понимай как хочешь, и направился к выходу. В растерянности я ляпнула вслед первое, что пришло в голову:

— А вы были у него дома?

Но на свой глупейший вопрос неожиданно получила очень занимательный ответ:

— Разумеется, — снисходительный взгляд в мою сторону, — но адресок оказался фальшивым. Вы-мыш-лен-ным...

Он ушел, оставив меня в крайнем недоумении.

Откуда-то вылез Дрипс, включил телек, посмотрел минут пять, вздохнул неодобрительно:

— Срамота! — выключил. — Пивка хочешь? Мы с женушкой приволокли целый ящик...

Я рассеянно кивнула. Вот уж если меня когда за что и посадят, так это за их непосредственность!..

* * *

Дрипсы дули пиво бочками, то бишь банками, им стало весело, и они принялись танцевать на столе. Пустые жестянки шли на закуску. Я же в задумчивости еле выцедила одну, как мне вдруг пришло в голову, что я-то была у Б.Б. дома! Примерно с год назад по каким-то служебным делам... И вообще, что значит "фальшивый адрес"? Человек ведь должен иметь какие-то координаты, хотя бы, например, для того, чтобы отдавать белье в прачечную или заказывать пиццу на дом, да мало ли... Притом, женатый человек! — вряд ли супруга относительно преуспевающего бизнесмена согласиться вести подпольную жизнь, словно какая террористка: надо же где-то подругам пыль в глаза пускать!

Голова моя еще была занята подобными размышлениями, а руки уже шарили по ящикам стола в поисках записной книжки. Она отыскалась довольно быстро — и как это не нашлось желающих ею пообедать?.. После продолжительного изучения собственных каракулей — кому бы голову оторвать за такой почерк! — всплыл и нужный адрес.

Окрыленная маленьким успехом, я кинулась к выходу, благо и одеваться-то было не нужно — я до сих пор не сняла шляпу и плащ — хи-хи! Пришлось спуститься довольно далеко вниз по улице, прежде, чем удалось отловить такси. Погрузив в машину себя и свои подпорки, назвала адрес; таксист — усталый, небритый, — потребовал деньги вперед. Я похолодела: о деньгах-то и не подумала! Но в карманах завалялась какая-то мелочь, как раз на дорогу в один конец.

Ехали минут двадцать.

— Вот, — сказал таксист, — где-то здесь. Какой номер вам нужен?

Я назвала. Он медленно поехал вдоль улицы.

— Нет такого! — сказал он раздраженно. — Повернем назад, поглядим, может пропустили...

Мы проехались туда-обратно.

— Этого не может быть, ведь я была здесь!

— Так в чем же дело? — окрысился таксист. — Дамочка, смотрите сами! — и он еще раз прокатил меня взад-вперед.

— А это та улица-то вообще? — глупо спросила я.

Таксист взглянул на меня в зеркальце с ненавистью, но ничего не сказал. Указатели на домах гласили, что улица как раз та, что значилась в записной книжке, если только я еще раньше ничего не перепутала.

— Ну, так что, отвезти вас домой? — спросил он.

Умная бы согласилась, но я умею все усложнять: велела остановиться и вылезла, демонстративно хлопнув дверцей. Такси развернулось и умчалось в ночь, испустив облако бензиновой гари, — Дрипс был бы в восторге.

Посмотрев вслед удалявшимся огонькам машины, я заковыляла по тротуару. Ночная улица, как назло, была пуста — и спросить-то не у кого. Вот дом номер десять... пятнадцать... Так вот же он, этот дом! И как мы его не заметили?

Это был такой же двухэтажный особнячок с лужайкой, как и остальные дома вокруг. Дотащившись до парадного по узкой мощеной дорожке, я позвонила в дверь. Раз, другой... В нетерпении я давила и давила на кнопку звонка, слыша, как внутри разливается мелодичная трель. Никакой реакции.

Я огляделась: окна были темны. Второй этаж тоже не подавал признаков жизни.

И вдруг возникло неприятное ощущение, что за мной наблюдают. Изнутри. Стало как-то неуютно... Тут только мне бросилась в глаза молчаливость и отрешенность этого дома по сравнению с соседями. Здесь было неестественно тихо — просто жуть! Звуки с улицы почему-то не долетали сюда. Безжизненные окна глядели мертво и враждебно. По спине пробежал холодок.

— Глупости! — сказала я себе, пытаясь собраться с мыслями. — Раз уж приперлась, надо что-то предпринять...

Оставить записку? Переложив костыли в одну руку, пошарила по карманам в поисках чего-нибудь подходящего. В это время ветер донес звуки радио: веселый ди-джей как раз объявил полночь. И тут я услышала щелчок. Входная дверь!.. От неожиданности я попятилась, не сводя с нее глаз, а дверь начала открываться. Медленно и бесшумно...

Я застыла на месте. Это длилось целую вечность, но когда прямоугольник входа обозначился полностью, там, за порогом, была только черная вязкая темнота... Вскрикнув, я бросилась прочь. Выскочив за калитку, я прибавила ходу — посмотрел бы кто со стороны, помер бы со смеху! — и мне понадобилось куда меньше времени, чем здоровому человеку, чтобы оказаться на приличном расстоянии от странного места. Серж бы сказал: "Это просто нервы!", но после всех приключений...

Послышался шум мотора: меня нагонял темный автомобиль. Проехав чуть вперед, он остановился, и оттуда выглянул... детектив. Покажусь непоследовательной, но я была очень рада его видеть. Не дожидаясь приглашения, я открыла дверь и вскарабкалась на сиденье, словно все так и подразумевалось с самого начала.

— Прогуливалась? — ухмыльнулся он, закуривая.

— Угу...

Нестерпимо хотелось горячего чаю и подушку, а еще лучше — одеяло, чтобы укутаться с головой и уснуть. Крепко-крепко. Он с интересом оглядел меня:

— От кого ты удирала? Похоже, ты — симулянтка: калеки так не бегают.

Сам ты калека! Хам... Но я сдержалась и сухо спросила:

— Вы что следили за мной?..

— И не думал. Но ты выскочила вслед с таким озабоченным лицом, что я невольно заинтересовался... Ничего не хочешь рассказать, детка?

Фи, какая фамильярность! Еще немного — и будем руки на коленки класть...

— Вы же все видели! — съехидничала я.

Он радостно кивнул:

— Но потом ты исчезла куда-то и я потерял тебя из виду...

— Не переживай, ничего интересного не случилось, — я решила, что не стоит быть с ним чересчур вежливой.

— Точно?..

— Да!

— Тогда, — приказал он ледяным тоном, — пошла вон из машины!..

Это было уж слишком для сегодняшнего вечера! И на секунду потеряв контроль, я как следует двинула его костылем по голове — так мне сделалось обидно!.. Нападение на стража правопорядка возымело неожиданный эффект: он заткнулся и быстренько отвез меня домой — от греха подальше. Мало ли что еще могло прийти мне в голову?

* * *

Дома все было вверх дном.

— Та-а-ак...

Кавалерийской рысью я подлетела к дивану. Бесстыжие дрипсы безмятежно похрапывали себе за подушкой, похрюкивая и причмокивая во сне. Я вытащила их из уютной щели за вихры.

— По-моему, кому-то вредно пить пиво! — зловеще процедила я сквозь зубы, встряхивая их и приподымая повыше, чтобы они могли получше насладиться видом учиненного безобразия.

Спросонок, они не сразу поняли, о чем речь. Вернее, Задриппа вообще не проснулась, а Дрипс, кое-как разлепив глазенки, сонно посмотрел вокруг и неожиданно обиделся:

— Это не мы!..

— Да?! А кто же, позвольте спросить? Тут уборки на неделю! — я задыхалась от негодования. — Переломали все... Смотри! — и хорошенько встряхнула его еще раз.

— Это не мы! — плаксиво повторил он. — Приходили тут трое и чего-то искали. Не нашли и ругались... Пусти! — и он, изловчившись, больно тяпнул меня за палец.

Я где стояла — там и села, прямо на пол посреди разбросанных бумаг, книг, вспоротых подушек... Искали основательно: все, что можно было, сдвинуто с места, разобрано, вскрыто, сломано, вытряхнуто, даже кофе из пакета высыпали. Собрала немного зерен, отыскала кофеварку. Привычные действия помогли слегка успокоиться.

Ничего ценного не пропало. Значит, это были не грабители. Полиция? Но зачем?.. Вдруг ожил телефон. Чувствуя, как учащенно забилось сердце, сняла трубку.

Незнакомый вкрадчивый голос:

— Где дискета?..

Будто я знала о чем речь!..

— ...та, что отдал тебе Б.Б...

Замечательно! Хоть кто-то удосужился поинтересоваться. А — нету! Съели ее и с большим аппетитом... Голос на том конце провода гнул свое:

— ...нам очень нужна эта дискета, очень...

— Почему я должна давать вам какую-либо информацию?! — взорвалась я.

Может, и не стоило так орать — голос был очень вежлив, — но сказались все сегодняшние впечатления. Голос замурлыкал еще мягче:

— Детка...

Опять — "детка"! Терпеть не могу, когда меня так называют...

— ...твой шеф кое-что украл. У нас. И подсунул тебе. Нам плевать — в курсе ты или нет, но надо вернуть.

— У меня ничего нет!

— Воровать нехорошо, — монотонно, не обращая внимания на мои слова, увещевал голос, — и врать тоже...

И он назвал время и место.

— Приходи одна... Мурр-р... Мурр-р...

В растерянности я забыла положить трубку на рычаг и металась по комнате, зажав ее в руке, слушая гудки и не понимая, что это за звуки. В конце концов, телефон упал на пол и разбился.

Стало тихо. Что-то хрустнуло, я машинально посмотрела под ноги и на меня глянули печальные укоризненные глаза. Фотография Сержа... Эти сволочи сбросили ее на пол. Стекло в рамке покрылось паутиной трещин. Дрожащими руками попыталась снова пристроить ее на каминной полке, но не получалось — она все время падала. Тогда я поставила ее прямо на пол, прислонив к стене, села рядом...

Он глядел на меня так, словно я была в чем-то виновата перед ним.

— Любимый...

Мы долго смотрели друг на друга. Медленно текли часы, и я все отчетливее осознавала свое одиночество. Свою ненужность. Где-то в ночи были тысячи людей, а я плыла на ледяном крошечном айсберге посреди безбрежного холодного океана. Нет, мне вовсе не требовался кто-то, кто погладил бы меня по голове, утер сопли и позволил бы выплакаться на своей груди — хотелось, чтобы кому-то было тепло оттого, что я — есть... Каюсь, я жалела не Сержа, — жалела себя. Глаза заволокло слезами и потому казалось, будто губы его шевелятся, словно он хочет мне что-то сказать. Что-то важное, но забытое мною.

Сгребя дрипсов в охапку, точно малых котят, я прижала их к груди и потихоньку стала раскачиваться, баюкая их и подвывая:

— Го-оспо-ди-и... что же это тако-о-е...

* * *

Сразу же по приезду на него обрушилась масса неотложных срочных дел. Прежде всего нужно было нанести визит в Университет.

Бросив на стол его финансовый отчет о поездке, декан предложил ему сигару.

— Как съездили? Привезли что-нибудь эдакое?..

— Привез, — уклончиво ответил он, — и для Музея, и для любителей редкостей. На долю альма-матер тоже кое-что перепадет.

Обсуждение итогов экспедиции требовало более обстоятельной беседы, но декан торопился на заседание ученого совета, и он успел лишь объяснить причины, побудившие его вернуться раньше намеченного срока.

— Соболезную, — произнес Декан. — Мы с вашим дядюшкой не были знакомы лично, но я читал его труды... Неординарный ум, хотя многие утверждения весьма спорны. Я, правда, не специалист в его области — так, интересовался в молодости... Вы, конечно, в курсе, что о его последних экспериментах много говорили?

— Много ругали, — позволил себе усмехнуться собеседник.

— Жаль, что он в последнее время совершенно отошел от дел, — декан сделал вид, что не заметил сарказма.

— Отошел от дел? В каком смысле?..

Брови декана удивленно взлетели вверх:

— Вы не знали?..

— Мы редко виделись, — замялся молодой человек, ему стало неловко.

— Понимаю, — с коротким смешком ответил декан, — говорили, что с ним было трудно ладить. — и, провожая посетителя к двери, добавил доверительно: — Здесь был грандиознейший скандал: он переругался со всей нашей братией, когда совет не утвердил план работ его лаборатории, — у него были весьма серьезные оппоненты...

Они вышли в приемную. Пожилая секретарша ожесточенно лупила по клавишам, не обращая на них внимания.

— Так я жду вас дня через три-четыре...

Выводя машину со стоянки, он невольно улыбнулся про себя, вспоминая недавний разговор: дядюшка великолепно умел поскандалить, а уж отыскать причину для конфликта — о, в этом он был поистине виртуоз!..

Мимо проплывали тенистые липовые аллеи, огибавшие маленькие живописные пруды и темные здания учебных корпусов. Он учился здесь в свое время — всего пару семестров — потом уехал: после странной гибели Елены родной город стал невыносим. А когда два года назад его — теперь уже известного исследователя — пригласили сюда читать курс, он долго колебался...

Интересно, когда же дядюшку вышибли с факультета? Наверняка после его ухода все вздохнули с облегчением... Вышибли... Он снова улыбнулся: декан слишком вежливый человек, чтобы выразиться подобным образом, но скорее всего, дело было именно так.

* * *

По дороге он позвонил в редакцию. Там он застал Очкарика, тот был как всегда жизнерадостен, импульсивен, и невыносимо гундос:

— Джем? Рад дебя слышать, Бродяга! Воздикли кое-какие проблебы... о дедьгах, кодечдо, о дедьгах — когда они у дас были-то?..

— Ничего, — успокоил он коллегу, — надеюсь, я скоро слегка разбогатею.

— Деужели стадешь тратить дедежки на даш паршивый бульварный листок?

— Ну-у... хотя бы расплачусь с долгами...

Дядюшкино жилище Джем отыскал по памяти довольно быстро, хотя не был здесь со времен краткосрочной учебы в местном Университете. Поставив машину, он направился к трехэтажному особнячку. Запасной ключ, как он помнил, хранился в потайном месте за притолокой. Но в тайничке ничего не оказалось.

Он пошарил под резиновым ковриком, поднявшись на цыпочки, попытался заглянуть в огромный, торчавший у входа, каменный вазон. Для этого ему пришлось даже подпрыгнуть, а входная дверь между тем отворилась, и на пороге возник огромного роста человек не очень приятной наружности.

Некоторое время верзила с неподдельным интересом наблюдал, как незнакомец пыхтит и прыгает вокруг вазона на манер воробышка. Когда же тот повис на нем, уцепившись локтями за край и упираясь коленями в каменный бок, тогда только высокий осведомился: что ему, собственно, нужно? Пришелец немного сконфузился, спрыгнул наземь, и заявил, что он де племянник почившего хозяина дома. Причем — единственный, насколько ему известно, наследник. Следовательно, имеет полное право войти и осмотреться. Для начала...

Высокий взглянул на него с участием, как на душевнобольного или на капризничающего ребенка, и нажав кнопочку переговорного устройства у себя под рукой, что-то буркнул. Спустя несколько минут в коридоре, ведущем внутрь, показался пожилой человек. В его облике было что-то от священника. Выслушав рвущегося в дом незнакомца, он изобразил сладкую улыбку: да, да — господин Александер в самом деле был прежним владельцем дома... Он умер? как жаль...так вы его племянник? Угу-у... Но господин Александер съехал отсюда более полугода назад!.. Куда? Помилуйте, откуда же нам знать?.. А документики на дом имеются... в полном порядке... Желаете взглянуть?..

Пришелец пожелал. Его провели внутрь. Походя, он убедился, что от прежнего не осталось и следа: все вещи исчезли, уступив место рядам длинных скамеек наподобие церковных, перед скамьями стояла кафедра. Из документов он уяснил, что домик теперь со всеми потрохами принадлежит некоему Обществу"Спасение Души".

— Постойте, так мой дядя оформил договор дарения, а не купли-продажи?..

— Вас это удивляет? — похожий на священника пожал узкими плечиками.

— Мне это кажется неправдоподобным — дядюшка славился своей скупостью! — запальчиво ответил молодой человек.

— Может быть, — сухо возразил "священник", — но, насколько мне известно, господин Александер был одним из основателей Общества. Правда, я работаю в местном отделении недавно — с месяц, и мы не успели познакомиться лично: ваш дядя здесь не появлялся после передачи дома...

— Очень интересная деталь, — язвительно отозвался племянник, — хотя это и неудивительно: дядюшка никогда не интересовался религией.

— О, мы вовсе не религиозная организация! Тем, кто сюда приходит, мы оказываем скорее психотерапевтическую помощь. Хотя, конечно, говорим и о Боге, если это необходимо. Но в первую очередь мы базируемся на строго научном, рационалистическом подходе... — и он вдохновенно понес какую-то белиберду, ловко жонглируя терминами; в его глазах, спрятанных за стеклышками старомодных очков, появился фанатичный блеск, и пришелец решительно перебил:

— Достаточно...

Но говорун не желал униматься:

— Да ведь и ваш покойный дядюшка числился в ряду маститых специалистов в области психиатрии и...

— Я знаю! — опять перебил его гость.

Но это не помогло и еще минут сорок ему пришлось выслушивать поток чужого красноречия.

— Приходите к нам запросто, — напоследок присоветовал говорливый, — мы гарантируем полную конфиденциальность и анонимность...

* * *

В машину Джем сел с распухшей головой:

— Проклятый болтун! — пробурчал он, выруливая на полосу.

На самом деле следовало с самого начала отправиться к своему адвокату, услугами которого пользовался, кстати, и дядя. И как он сразу об этом не подумал? Совсем, видно, отвык от цивилизации.

И тут, взглянув в боковое зеркальце, он снова заметил ту машину: потрепанный белый форд с небольшой вмятиной на боку держался на расстоянии, но он был почти уверен, что это та самая машина, которая стояла неподалеку от входа в университет, и тронулась вслед за ним, едва он отъехал. Хотя... там всего одна дорога, да и из этой части города добираться в центр удобнее всего именно этим путем...

Заметив вывеску аптеки, он свернул в боковую улочку и, припарковавшись, нырнул в тихий уютный "аквариум", пропитанный скукой и запахом лекарств. Купил упаковку обезболивающего и, расплачиваясь, глянул сквозь стеклянную витрину: белый форд в потоке машин промчался мимо.

* * *

По дороге в адвокатскую контору Джем решил заглянуть в Музей — это было как раз по пути: " Может, удастся выбить немного наличности вперед под привезенные экспонаты... Они наверняка их заинтересуют..."

Директор Музея был на месте. Разглядев своего посетителя, этот маленький человечек с горячечными пятнами на впалых щеках чрезвычайно оживился. Но Александеру-младшему в этом его оживлении почудилось что-то людоедское. Тот и не стал долго тянуть:

— Вы-то мне и нужны! — возбужденно прошепелявил он, суетливо протягивая вошедшему какие-то бумаги.

— Постановление о возбуждении уголовного дела?.. Решение суда?.. Это плохие шутки, профессор! — решительно заявил гость, бегло пробежав глазами по строчкам, и швыряя исписанные листы на стол.

Нервный маленький человечек гневно навис над столом.

— Шутки? — взвизгнул он фальцетом. — Имейте же совесть — мы с вами не первый год друг друга знаем! — он забегал по кабинету. — Вам известно, как финансируются учреждения, подобные нашему: у департамента гроша лишнего не выпросишь! Но мы пошли вам навстречу! Как же! Подающий надежды молодой ученый, восходящее светило антропологии!.. А этот мерзавец, — он ткнул пальцем в пришедшего, обращаясь к невидимой аудитории, — за наш счет обделывает свои делишки!..

Запыхавшись, маленький человечек на мгновение умолк, и Александер незаметно вытер с лица слюни, коими тот весьма обильно его забрызгал.

— Вы понимаете, — неожиданно тихо и проникновенно молвил человечек, — что я мог упечь вас за решетку? Вы дважды несанкционированно проникали в прошлое!

— У меня было разрешение, — угрюмо буркнул обвиняемый.

— Но вы-то отправились совсем в другое время и место! — возопил человечек.

Он снова заметался по своему кабинету, бросая на гостя укоризненные взгляды. Тот взял со стола бумаги и стал их читать второй раз, но теперь куда медленнее.

— Мы не настаивали на штрафе, — извиняющимся тоном заметил директор, продолжая бегать туда-сюда, — только на возмещении расходов. Это уже ребята из Службы времени постарались.

— Мы с вами друзья, — перебил гость, и человечек приостановился, — так скажите мне: какая сволочь меня заложила?..

Директор всплеснул руками и забегал еще быстрее, давясь словами:

— Обычная плановая проверка... Наивный юноша, вы думали, что никто ничего не заметит? Это же такой расход энергии! Их инспектора нагрянули к нам, а уж там не составило труда докопаться и до вас...

Дальнейший разговор протекал в чисто деловом русле.

— Новая Гвинея, — раздумчиво цедил директор, — конечно, представляет интерес, но далеко не так загадочна, как раньше... Для Музея то, что вы хотите предложить, выглядит заманчиво, но за глаза согласиться на приобретение и назвать цену я, разумеется, не могу. Но, возможно, — уклончиво продолжал он, — вы и погасите хотя бы часть долга таким образом. Давайте, — он пробежался по клавишам электронной записной книжки, — назначим встречу... на пятницу.

— Меня это устроит...

— И еще... — сказал ему маленький человечек. — После этого случая мы не можем вам больше доверять, и следовательно — иметь с вами дело.

— Но если речь шла о раскрытии давнего преступления?! Преступления, касавшегося очень близких мне людей?..

Их глаза встретились — взгляд молодого человека был испытующим и требовательным.

— Но почему за наш счет? — горестно и раздраженно всхлипнул Директор.

Он и еще что-то хотел сказать, но громко захлопнувшаяся дверь поставила точку в неприятном для обоих разговоре.

* * *

По дороге к машине Джем достал платок, утер лицо и шею. Солнце припекало сильно, ему стало душно и снова заболела голова, к тому же прибавилось ощущение голода. "Содержательное выдалось утречко!" — подумал он кисло, — " А день еще только начался. Пожалуй, хватит на сегодня: перекушу, к адвокату, — и спать"... Он надеялся, что на закуску остались только хорошие новости, но ошибался. Позвонив из придорожного кафе в адвокатскую контору "Гутман и К", чтобы договориться о встрече, он с удивлением выяснил, что поверенный и не слыхивал о смерти клиента.

— На телеграмме стояла ваша подпись! — возмутился он. — Вам не кажется, что дело пахнет скандалом?..

— Мы все выясним к завтрашнему утру! — подобострастно, но с достоинством заверил адвокат.

Пришлось удовольствоваться пока этим.

Расплачиваясь по счету, невесело отметил про себя: "Если так и дальше пойдут дела, придется начать экономить". Выйдя на улицу, он приуныл еще больше: по противоположной стороне, отделенной узким сквериком, медленно, точно крадучись, проехал знакомый белый форд...

* * *

— ... Ваш дядя, по слухам, покинул город пять месяцев назад. Завещания, если таковое и существует, у нас нет. И самое главное: нет никаких доказательств его кончины. Через соответствующие органы вы можете начать его розыск; в случае отрицательного результата, он будет объявлен без вести пропавшим, и по истечении трех лет вы сможете вступить во владение наследством, — проговорив все это, адвокат, выжидательно уставился на сидящего против него клиента.

— Три года?! Но я не могу ждать так долго! — воскликнул Александер-младший.

— Таков закон, — спокойно отвечал адвокат. — Вы можете, конечно, похлопотать о создании опекунского совета по управлению наследством, но его роль будет сводиться к тому, чтобы, по возможности, урезать ваши претензии на дядюшкины деньги. К тому же, вам еще придется доказывать непричастность к его исчезновению.

— Вот как? — Александер нервно забарабанил пальцами по поверхности огромного черного стола из натурального дерева. — А как насчет телеграммы? Вы по-прежнему утверждаете, что это не ваших рук дело?..

— Разумеется.

Молодой человек молча сунул ему в руки измятый бланк телеграммы. Для такого короткого послания адвокат изучал его слишком долго. Клиент уже начал терять терпение, когда Гутман, наконец, оторвался от занюханного клочка бумаги и с некоторым торжеством в голосе произнес:

— Телеграмма отправлена из нашего города...

Он не сразу понял смысла этой фразы, а поняв, вспылил:

— По-вашему, это чья-то злая шутка?! Розыгрыш?..

— Я ничего не утверждаю, — адвокат дипломатично развел руками.

— Черт! — Джем в волнении стукнул кулаком по столу. — Я примчался сюда, как идиот! Все бросил! Какому гребаному шутнику... — но заметил неодобрительный взгляд адвоката и, пересилив себя, умолк.

— Получается, дядюшка вполне может оказаться жив?.. — спросил он спустя минуту.

— Вас больше устраивает первоначальный вариант? — позволил себе хихикнуть Гутман.

— Неважно! — грубо отрезал он. — Но мне все это не нравится. И вообще: куда он в таком случае делся?

— Обратитесь в полицию: розыск пропавших для них — привычное дело... Может, он живет себе где-нибудь спокойненько, подальше от надоедливых племянников... Ну, а у нас — не сыскное агентство, так что не обессудьте. Могу, правда, порекомендовать парочку толковых парней...

— Не надо, — Джем поднялся с места. — И последний вопрос: он ни о чем таком не упоминал, когда оформлял договор дарения?..

— Какой договор? — встрепенулся адвокат.

— Договор дарения на свой дом...

На лице адвоката появилось охотничье выражение, но поколдовав над клавишами компьютера, он с вежливым разочарованием ответил:

— Ваш дядя не воспользовался нашими услугами.

— А вам это не кажется странным после того, как он пользовался ими столько лет?..

Сплавив назойливого клиента, Гутман еще немного поразмышлял обо всем этом: "И почему, в самом деле, он не обратился ко мне? Интересно, кто помог ему оформить сделку... Надо будет разузнать и..." — тут он мстительно сощурился, — "...если что — заставить поделиться. Будут знать, как уводить чужих клиентов". Его размышления перебил телефонный звонок.

— Слуша...

Но ему не дали договорить:

— Не забивай себе голову, Гутман, — тихий мурлыкающий голос в трубке, — иначе всплывет все твое дерьмо...

* * *

Я проснулась поздно. Судя по уличному шуму, был уже разгар дня. Чувствовала я себя прескверно: сон не прогнал накопившуюся застарелую усталость, зареванные с вечера глаза опухли и болели. Надо бы сделать холодные примочки... Вернувшись в комнату, удивилась было — отчего вокруг такой беспорядок? Но тут же все вспомнила... Время назначенной встречи давно прошло и... пошли все к черту!

Храпевшие в перевернутой вверх дном шляпе дрипсы, закопошились, потягиваясь и позевывая.

— Эй, малявка! — хрюкнул Дрипс. — Где завтрак? Можешь подать прямо в постель...

Выбравшись из теплых объятий супруги, он неодобрительно огляделся и заметил:

— Ты — хорошая хозяйка: все прямо-таки блестит и переливается! И сама выглядишь прекрасно!

— Только твоих колючек мне не хватало! — устало огрызнулась я, сдирая с себя многострадальный плащ.

Одна из его пуговиц оторвалась и, упав, покатилась по полу.

Я, нагнувшись, бросилась за ней — запасных таких у меня больше не было, и в этот миг послышался легкий хлопок и в оконном стекле появилась пробоина.

Инстинкт заставил меня остаться на полу, хотя я и не успела осознать, что случилось. В стене против окна темнело аккуратное отверстие. Дрипс проворно подскочил и коготком выковырял оттуда сплющенный кусочек металла. Облизнувшись, он отправил его в рот.

— А мне? — захныкала Дрипзетта.

— Ладно, — великодушно согласился Дрипс, — следующая пуля — твоя.

Меня затопила ледяная волна страха. Боже мой, в меня — стреляли! Я боялась двинуться с места, вообще пошевелиться, чувствуя себя мухой под увеличительным стеклом: мне казалось, что я вся, как на ладони... Господи! Да ведь и телефон разбит — вот дура неловкая! Надо попробовать от соседей... или позвонить из кафе... Ползком я добралась до прихожей и выскочила наружу. За соседской дверью царила тишина, и я бегом ссыпалась по лестнице вниз. На такую безрассудность мои ножки отозвались дикой болью. Переваливаясь уткой, я влетела в кафе. На улице шел дождь, и посетителей было мало. Никто, кажется, не обратил особого внимания на мой встрепанный вид. Меня выслушали с вниманием, а затем очень обыденный голос — мало что ли в городе стреляют и убивают? — велел ждать.

— К вам подъедут. Заприте двери и ни в коем случае не подходите к окнам.

Казенный тон говорившего немного успокоил, и я решила вернуться домой. Может, стоило бы подождать здесь, но огромные — слишком огромные — окна кафе пугали: они выходили на ту же сторону, что и мои. Скорее всего, стреляли из дома напротив — вдруг меня заметят и тут?..

Я прошмыгнула в подъезд и стала потихоньку подниматься. Чем обернется для моих ног недавний скоростной спуск?.. Да еще второпях забыла ключи! Ну, если еще и дверь захлопнулась!.. Поэтому, несмотря на пережитый ужас, я так обрадовалась, когда увидела узенькую щель между входной дверью и косяком, что и не передать! И тут меня снова сковало льдом: внутри кто-то был. Я слышала осторожные шаги и мысленно благодарила судьбу за то, что на радостях не влетела с размаху в новую ловушку. У меня даже хватило духу заглянуть в щелку, но отсюда было видно только прихожую и часть гостиной — ковер на полу и половину того самого окна. Вдруг на фоне серого оконного прямоугольника возник размытый человеческий силуэт. Я резко отпрянула назад. Сердце заколотилось как бешеное, дыхание перехватило и на ледяных одеревеневших ногах я развернулась и скользнула вниз по лестнице.

Удивительно, но ко мне на какое-то время вернулась способность рассуждать: как мог чужой оказаться в моей квартире?.. Ведь я никого не встретила, спускаясь звонить, лифта в доме не было, а вход в подъезд хорошо виден из кафе: он все время был у меня перед глазами, пока я разговаривала с полицейским, — туда точно никто не входил.

Я остановилась прямо посреди улицы, задумавшись. Может, померещилось? (Ну-ну, не хочешь ли вернуться и проверить?...) И в этот миг точно ветерком обожгло висок! Я бестолково шарахнулась в сторону, но кто-то внутри меня еще не утерял остатков разума и ноги сами понесли прочь — нужно только дотянуть до угла: там я буду вне досягаемости... Только до угла... Я уже слышала отдаленный вой полицейских сирен, потом все звуки куда-то пропали. Предо мной словно прокручивали замедленные кадры плохо снятого фильма: мутные фигуры прохожих, грязь из-под колес проплывающих мимо машин, мое отражение в витринах... Только до угла!.. Рядом находился оживленный перекресток, было много людей. Убийца медлил: видимо, ему мешали прохожие или он боялся себя обнаружить... Я свернула наконец за угол, какой-то мужчина отпрянул в сторону — перепугался, бедненький!

Прислонившись к стене, я пыталась прийти в себя, сирены выли уже совсем рядом, и тут случайная машина, взвизгнув тормозами, резко остановилась перед светофором. Этот звук хлыстом ударил по нервам и я окончательно потеряла контроль над собой. Обезумев от страха, я кинулась прочь.

Было холодно, страшно... Помню нескончаемую ленту мокрых улиц... Откуда-то появился зонт — длинный, черный, с загнутой крючком ручкой: я использовала его как трость, не догадываясь раскрыть. Где и как я умудрилась стянуть его?.. Потом я нырнула в подземку. Шипя, подошел поезд, но я не села в него, а вместе с толпой ввалилась в вагон, уходящий в противоположном направлении. Денег, как и документов, у меня не было, но кондуктор, подумав, обошел меня стороной.

На какой-то остановке я выскочила. Почему?.. Раз десять прочитав название станции, я попыталась сосредоточиться: что-то в этом было... Дайте же мне подумать... Ну, конечно! Здесь неподалеку живет Соня! Мы не были подругами, но в рабочее время относилась к друг другу неплохо, иногда в перерывах обедали вместе. Тут я еще очень вовремя вспомнила, что она задолжала мне денег, так что совесть моя чиста — предлог для визита имелся. Я понимала, что мое появление не будет для нее таким же приятным сюрпризом, как, например, рождественский подарок, но ведь и до Рождества еще далеко...

Увидев меня, Соня удивилась куда меньше, чем я опасалась. Заявись к ней кто-нибудь другой в таком виде, она бы остолбенела, а так — это ведь всего лишь я, простая сумасшедшая.

— Зря ты так широко распахиваешь двери. И вообще, сначала нужно сто раз прокричать "Кто там?", а потом уж открывать... — пробурчала я, вваливаясь в чистенькую, невероятно аккуратную прихожую.

Это я вместо "здрасьте"... Хотя, в нее же не стреляли... И в отличие от меня у нее нет привычки влипать в дурные истории, только в любовные. Как-то ее даже застукала чужая жена, представляете? Я бы умерла со стыда, а она — ничего, только царапины на мордашке долго гримировала и вздыхала: "Ах, какой был мужчинка! Просто сексопотам!.."

— Тебя сбила машина? — своим детским голоском спросила она, безбожно растягивая гласные.

— Нет, это был сексуальный маньяк... — я надеялась, что такое объяснение больше придется ей по вкусу. Но она смотрела с сомнением. — Ну, знаешь, есть такие, что западают на калек, уродов и вообще...

— Кончай трепаться!.. — сердито сказала она и, поколебавшись, предложила воспользоваться ванной.

Горячий душ привел меня в чувство. Согревшись и смыв грязь, я снова почувствовала себя человеком, а не полуфабрикатом для безымянной могилы.

После душа Соня расщедрилась на ужин. За едой она болтала без умолку, обсуждая таинственное исчезновение нашего босса.

— Ой, да ты же ничего не знаешь!..

Разумеется, я ничего не знаю, а жаль: вероятней всего, в списке подозреваемых по этому делу я на первом месте... Причем, не только у полиции.

— Его не было в офисе дня два — еще до того как убили твоего красавчика. Амалия показала, что он звонил ей лично, дескать, приболел... Вдруг заявляется один тип в штатском, но удостоверение и все такое, — пропал, говорит... Ордер предъявил, рылся у него в кабинете, а потом, — тут она сделала свои огромные глазищи еще больше, — выясняется, что в полиции о нем и не слыхивали! Амалия-то разозлилась ужасно после обыска — такой он ей бардак учинил! — позвонила в комиссариат, а они ей: "Мы никого к вам не посылали"... И самое интересное, что Б.Б действительно исчез! Они это выяснили, когда...э-э...

В этом месте она замялась.

— Когда хотели проверить мое алиби, — спокойно закончила я. — И что?

— А ты его... не?.. — с надеждой спросила Соня. Аж заморгала и ротик приоткрыла от нетерпения. Держу пари: скажи я "да" — она завизжала бы от восторга: к Б.Б. у нее давняя неприязнь, поскольку он — ну, никак! — не поддавался ее чарам. Но я твердо и скромно ответила:

— Нет.

Зачем присваивать себе чужую славу? Тем более никто не знает, что с ним: сбежал себе куда-нибудь в жаркие края... Тут ей позвонили, она вышла в другую комнату, а когда вернулась, ее мысли перескочили на другую тему:

— Слушай, тебе непременно надо обзавестись пушкой!

— Зачем?

— А если он снова нападет на тебя?..

— Кто? — тупо спросила я, поскольку не успела переключиться.

— Да маньяк же!..

Она недовольно посмотрела на меня, подозревая подвох. Но тут ей снова пришлось отвлечься на телефонный звонок. Разговаривать она ушла в спальню. Вернувшись, она выглядела несколько смущенной.

— Понимаешь...э-э...

— Свидание? — догадалась я.

— Да! — обрадовано подтвердила Соня, — но... он должен прийти сюда и...

— Я буду сидеть тихо, как мышка! — клятвенно пообещала я. — И даже подглядывать не стану.

Она вспыхнула — вот уж не подозревала за ней подобной стыдливости! — но оказалось, дело в другом:

— Он женат, — таинственно сообщила Соня, — и боится огласки. — И решительно закончила: — И даже не спрашивай меня, кто он.

Я и не спрашивала. Меня больше интересовало, что она собирается делать со мной: я уже намекнула ей, что домой мне пока не хотелось бы возвращаться. Выяснилось, что меня можно отправить к подруге. Как не хотелось покидать теплую уютную квартирку и снова скитаться под дождем! Но зато подвернулся удобный случай заявить о своей неплатежеспособности.

— Да?.. — озадачилась Соня, и удалившись в спальню, вернулась с купюрой в руке. — Вот. Я дам тебе адрес и записку... Кстати, — обрадовалась она, — подруга может достать тебе пушку и недорого...

* * *

Такси плутало по узким грязным улицам, пока не заехало в обшарпанный и неприглядный район: водитель и ехать-то согласился, только выторговав совершенно несусветную плату.

По заплеванной темной лестнице, нестерпимо вонявшей помойкой, мочой и кошками, ежеминутно спотыкаясь, я вскарабкалась на самый верх — разумеется, если уж мне сегодня не везло, то и пресловутая подруга должна была обитать на самом последнем этаже!

Вместо звонка торчали оголенные электрические провода. Поколебавшись, я постучала. Никто и не подумал открывать. Я успела проклясть все на свете: эту чертову подругу, Соню, тех, кто за мной охотился, себя, — разорилась бы лучше на гостиницу, и чего я сразу об этом не подумала? Когда я принялась перемывать косточки Сониному ухажеру — ведь это по его милости я торчу на этой гадкой лестнице! — в лицо ударил яркий свет. Я инстинктивно заслонилась рукой, но ничего страшного не произошло — просто мне наконец-то открыли. В дверях стояла невообразимо лохматая девица и по выражению ее лица нельзя было предположить, что меня ожидает теплый прием.

— Чего тебе? — рявкнула она хриплым басом.

— Луиза? — неуверенно предположила я.

— Ну? — неохотно согласилась она, и тогда я протянула ей записку от Сони, запоздало сообразив, что не удосужилась поинтересоваться ее содержанием.

Лохматая изучила записку вдоль и поперек и фыркнула, пожав плечами:

— Кто только мне за все это заплатит?

— У меня есть немного денег, — робко сказала я, протискиваясь в длинный узкий коридор.

Спотыкаясь о какие-то предметы, разбросанные на полу, я доковыляла до конца коридора, не переставая удивляться: откуда у чистюли и зазнайки Сони, которая не станет водиться абы с кем, могут быть такие знакомства? Лохматая распахнула передо мной дверь и мы оказались в захламленной комнатушке. В одном углу стояла детская кроватка, в которой разрывался от негодующего плача ребенок, рядом орал телевизор, напротив помещалась продавленная софа... Полы прикрывал донельзя вытертый ковер, усыпанный сигаретным пеплом, и повсюду были разбросаны всякие вещи: одежда, старые журналы, пустые пивные банки...

Она подтолкнула меня к софе и предложила:

— Располагайся!

Сама же взяла младенца и сунула ему бутылочку.

— Что с ногами? — бесцеремонно поинтересовалась она.

— Попала в аварию.

Я смертельно устала и мне совсем не хотелось такой роскоши, как общение. Неодолимо тянуло спать: я готова была отрубиться даже на этой дурно пахнущей, замызганной софе.

— Присмотри-ка за ним, — сказала Лохматая, засовывая ребенка обратно в кроватку. — Отлучусь ненадолго. Никому не открывай! — и исчезла.

Оставшись в одиночестве, я почувствовала себя крайне неуютно. В комнате было жарко, но меня пробирал озноб. Отчего-то было так нехорошо и тревожно! Чтобы отвлечься, я разглядывала комнатушку, но от этого стало только хуже.

Младенец в кровати снова разорался, я подошла к нему и попыталась успокоить, но он рассердился еще больше: стоял, держась за грядушку, и орал, покачиваясь. Чужая, усталая и растерянная тетка ему явно не нравилась. Взяла его на руки, он примолк, настороженно меня разглядывая. Сквозь штанишки я нащупала, что его подгузник раздулся от жидкости.

— Сколько ж ты его таскаешь, маленький, — вслух подумала я, стаскивая с него это безобразие, и в руке прикидывая на вес: пожалуй, если скинуть эту штуку в окно кому-нибудь на голову — например, тому, кто в меня стрелял, — точно прибила бы!

Поискав, и не найдя нового взамен, впрочем, мне и неудобно было рыться в чужих вещах, я надела на него штанишки и поставила в кровать, так как малый был тяжеловат. Он не замедлил высказать все, что обо мне подумал — стоял и орал, красный, потный... Орал и дул в штаны. Рядом на стуле была гора ползунков — и эта гора стремительно таяла. Я снова схватила его на руки и в этот момент вдруг увидела Соню.

Ее показывали по телеку. Из-за крикуна я пропустила то, что говорили перед этим, а когда стала крутить ручку настройки этого древнего сундука, чтобы сделать погромче, звук и вовсе пропал почему-то. Энергично встряхнув пару раз вредного младенца, чтобы он заткнулся, я свободной рукой принялась тыкать во все кнопки подряд, а на экране между тем снова показали Соню, но не веселую, призывно улыбающуюся, а печальную, с застывшими глазами и некрасивой дыркой над левой бровью.

Я была слишком зла на пропавший звук и неутихающего крикуна, поэтому не сумела толком осмыслить увиденное, а тем временем изображение убитой — убитой?! — Сони пропало, и на экране появилось фото другого человека. Оно было очень мне знакомо. Не отрывая взгляда от этого лица, я выпрямилась и, зажав младенца под мышкой, шарахнула по телевизору кулаком — от всей души, вложив в этот удар все, что накопилось во мне за эти двое суток. Многим вещам, как и людям, — я уже не раз убеждалась в том, — крутые меры помогают прийти в себя, и телевизор, внезапно обретя дар речи, гаркнул во всю мочь. Но до меня не дошел смысл услышанного, потому что я вдруг узнала человека, чье фото показывали. Это была я...

Кадры замелькали дальше, — было время ночных новостей, а я заковыляла по комнате, пытаясь укачать младенца и размышляя об увиденном. В голове был сплошной сумбур. Мысли неслись вскачь, цепляясь и откусывая друг дружке хвосты.

Что случилось с Соней? Может, это был кто-то похожий?.. Какая ужасная рана... как бы я выглядела, если бы меня подстрелили сегодня днем?.. Почему показали мое фото?... считают меня пропавшей или убитой... Да заткнись ты, ради Бога!!!

Послышались шаги и вошла Луиза. Наконец-то!..

Она взяла у меня младенца и бесцеремонно сунула его в кровать, не обращая внимания на его вопли.

— Держи! — и в моей руке очутилось что-то холодное.

Это был пистолет. Неприятно тяжелый, с тупым и холодным взглядом черного зрачка.

Я ощутила странное чувство: смесь страха, любопытства и гадливости. У меня в руке была нелепая по своей сути одноглазая штука, которая может у б и в а т ь — и оттого весь мир вокруг терял свою ценность, приравниваясь по значимости к маленькому кусочку свинца. И еще вдруг подумалось: " Вот и кончились сны..." и от этой мысли я вздрогнула, и поспешно положила пистолет на стол.

— Пушка старая, — не поняла жеста Лохматая, — но вовсе не такое барахло, как кажется. Там пять патронов. Неплохо за такую цену...

— Мне не нужно.

Она длинно и грязно выругалась.

— Не нравится — не бери, другого нету. Знала бы, — она снова добавила непечатное, — не моталась бы из-за тебя...Хотя, — тут она неожиданно смягчилась, — я бы это говно не взяла.

Она занялась ребенком. Я прилегла на софу, стараясь не думать о том, насколько это гигиенично. Мне снова стало холодно. Черт, кажется, я простыла... Крикун угомонился и засопел. Лохматая разболтала в двух стаканах кофе, один предложила мне, но из брезгливости я отказалась. Она уселась за стол, прихлебывая из стакана и бесцеремонно меня разглядывая.

— А ты — ниче... — заметила она. — Парень есть? — она считала себя вправе интересоваться моей личной жизнью. — А то можем развлечься... — и подмигнула.

— Спасибо, — пробормотала я.

Она хмыкнула и переключила канал. Там как раз шли новости. Говорили о разгоне очередной студенческой демонстрации: на экране молодые накаченные "хаки" лупили дубинками своих более интеллектуально развитых сверстников, лилась кровь, горели перевернутые авто и разбитые витрины дорогих магазинов... Потом я услышала знакомое название, на экране возник другой репортер — не тот, что рассказывал о студентах.

Этот говорил о "Фарма — Х". Я приподняла голову: показали фото Б.Б, потом — Сержа, затем Соню, — с этого момента я уже видела, очевидно, они повторяли тот же репортаж. И снова в конце показали меня. Но теперь-то я разобрала каждое словечко: все сводилось к тому, что, убив Сержа, — "вероятно, на почве ревности..." — как сказал комментатор, — я же, по всей видимости, разделалась и с Б.Б, как с "нежелательным свидетелем"... Мотивы убийства моей коллеги — Сони — пока выясняются, но то, что здесь без меня не обошлось — несомненно: меня видели выходящей из ее квартиры, а на месте преступления обнаружили массу моих отпечатков. Помимо убийства из чувственных побуждений упоминалась и другая версия: в "Фарма— Х", оказывается, не все было чисто — вскользь сказали что-то о наркотиках, но и тут приплели мое честное имя.

Не веря своим ушам, я вскочила и переключила на десятый — там тоже в это время передают последние известия. Ассортимент событий был на редкость однообразен: где-то воевали, где-то бомбили, где-то бастовали, где-то шиковали... А вот и про меня... Господи, все это было так чудовищно и нелепо! Кто и зачем пытается нагромоздить вокруг меня такие горы лжи? Не забыли и о "психических отклонениях"...

Из ступора меня вывело легкое движение позади. Я резко обернулась: Луиза, мастерившая перед этим у зеркала новую прическу, — прежняя, видать, была недостаточно впечатляющей — бросила свое занятие и лицо ее не предвещало ничего хорошего.

— Зачем же ты убила ее? — ласково спросила она.

Так, наверное, в дурдоме опытная медсестра увещевает опасного больного: зачем оторвал дяде-доктору голову — ай-я-яй! Она укоризненно поморщилась и сделала шажок вперед. Я проследила направление ее взгляда и поняла, чего она хочет. Мы кинулись одновременно, но я была ближе и первая схватила его. Пистолет...

Она замерла.

— Успокойся, — ее голос был по-прежнему ровным и мягким. (А то тетя сделает тебе бо-бо!) — Я не выдам тебя. Положи пушку...

— Послушай, — сказала я, — все это — недоразумение! Я никого не убивала...

До сегодняшней ночи. Потому что, пока я говорила, она прыгнула на меня и повалила, и когда мы вырывали друг у друга пистолет, он вдруг выстрелил, и она затихла. Онемев от ужаса, я оттолкнула от себя мертвое тело...

Сколько я смотрела на нее, ожидая, что она вот-вот очнется, — не знаю. Из забытья меня вывел детский плач.

— Сейчас, маленький!

Я поднялась с пола. Надо покормить его. Тогда он замолчит. Замолчит... Замолчит!! Потому что я больше не в силах слышать это!

— Заткнись!! — заорала я.

Он вздрогнул и заревел еще громче, переходя на визг. Тогда я постаралась взять себя в руки.

— Тише, мой хороший! — ласково уговаривала я, доставая из холодильника банку со смесью; вскипятила воду, развела порошок, остудила... Все машинально, точно кто-то управлял мною.

-Тише-тише... ти-ше-е-тишшее! — напевая, сунула ему бутылочку.

Пока он ел, я разглядывала крохотные пальчики, жадно хватавшие бутылку. У моего сынишки были точь-в-точь такие же... Господи, да о чем я говорю?! Он ел и настороженно косил на меня темным зареванным глазом. Мертвая Луиза лежала совсем рядом. На ее лице застыло выражение угрюмого удивления, точно она никак не могла понять, что произошло и как вообще это могло случиться? Я же понимала еще меньше, но для нее хотя бы на все вопросы уже был получен ответ. К сожалению, не самый удачный.

Наверное, глупо было оставаться здесь, ведь я даже не знала: может ли сюда кто-нибудь прийти, жила ли она одна?.. Но я была настолько измотана, что, когда ребенок, наевшись, задремал у меня на руках — легла на софу, положив его рядом с собой, и... уснула. В конце концов живые люди представляли для меня теперь куда большую опасность, чем мертвая женщина. И еще: подозреваю, что в тот момент, подсознательно, я даже хотела, чтобы меня застукали.

* * *

В приемной комиссариата Джем долго заполнял какие-то бесчисленные бланки, потом дожидался, пока худой оператор в форме сержанта загонит данные в компьютер. "Язвенник..." — подумал он, глядя, как сержант с озабоченно-страдальческим видом бегает пальцами по клавиатуре.

— Та-ак, — пробормотал наконец полицейский, — вот и его код, а вот и номер карточки социального страхования... Вы хотите проверить сведения об умерших за последний месяц?

— Нет, за полугодие...

Сержант взглянул недовольно и буркнул:

— Тогда придется подождать...

Он вышел в прокуренный коридор, выкурил одну за другой несколько сигарет.

— На него ничего нет, — сообщил оператор спустя минут двадцать.

— А если, — эта мысль гвоздем засела у него в голове еще со вчерашнего дня, — среди неопознанных трупов?..

— Ладно, — сдался полицейский, — я введу его генокод и свяжусь с Общим банком регистрации умерших.

Спустя четверть часа он отрицательно покачал головой.

— Они не могли ошибиться?..

— Никогда! — оскорбился сержант. — Все случаи смерти строго фиксируются: даже если находят совершенно разложившийся труп или какие-то останки — фрагменты костей, например, то все равно определить генокод, а по нему — идентифицировать личность умершего не составляет никакого труда. Значит, ваш родственник либо жив, либо его... гм.. труп еще никому не попался на глаза.

— Но он мог выехать заграницу?..

— Это можно проверить, — заявил сержант, похоже, он начинал входить в азарт, — а заодно установить его последнее местонахождение: где он останавливался или пользовался кредитными карточками... брал машину напрокат... в поликлинику там.. Но вы будете должны Сети кругленькую сумму — для частных лиц информация по отслеживанию передвижения граждан является платной!— предупредил он. — Официальное дело еще не заведено, значит, это ваша личная инициатива. Я и так иду вам навстречу, поскольку все вот эти наши изыски уже являются несанкционированным вторжением в личную жизнь субъекта...

— Валяйте! — перебил словоохотливого полицейского Александер: платить он все равно никому ничего не собирался. Заплатит дядюшка, если он жив, а если — нет... что ж, он сумеет распорядиться его деньгами.

Оператор колдовал над консолью с полчаса, потом развел руками:

— Пять месяцев назад ваш родственник приобрел билет авиакомпании " Аэростар" на рейс N 167 , но на регистрацию не явился. Больше на него никакой информации. Абсолютно.

— Но человеку ведь надо что-то есть, пить, одевать... У него был ряд хронических заболеваний! Он мог, конечно, все время пользоваться наличкой, но в больницах ведь обязаны фиксировать всех своих пациентов!..

— Говорю вам — на него ни-че-го нет! — устало отрезал сержант, — словно этого человека и не существует вовсе.

— А можно ли изменить генокод?..

— Только на бумаге, — снисходительно улыбнулся сержант, — но при первой же серьезной проверке это выплывет наружу. Во всяком случае легально покинуть страну под чужим именем вам не удастся.

— А нелегально?..

— У него были причины скрываться?

Александер смутился:

— Н-не знаю... Не думаю. — Помолчав, он спохватился: — А деньги? Он снимал деньги со счета?

— Вы меня за дурака держите? Я проверил абсолютно все!

Таким образом, дело принимало запутанный оборот. Собственно, вариантов было всего ничего: или вздорный старик ловко спрятал концы в воду или... или его действительно пристукнули. Уж лучше бы дядюшка оказался жив: занять при случае быстрее, чем ждать три года наследства. Хотя заманчиво стать обладателем состояния...

* * *

На следующий день он получил уведомление, что по делу начато официальное расследование. Один из знакомых, узнав об этом, заметил, что ему придется долго ждать у моря погоды: если не обнаружится ничего интересного, дело закроют и объявят дядюшку пропавшим без вести, но на это потребуется год, а то и больше. Поразмыслив и прибавив к этому сроку уже упомянутые три года, Джем Александер добился приема у "высокого начальства".

— У нас десятки подобных дел в производстве! — заявил ему какой-то чинуша. — Почему я должен сунуть ваше вперед остальных? За те двадцать лет, что ваш дядя провел на свободе, он ни разу не был замечен ни в чем предосудительном... Вы чем-то удивлены?

— Мягко сказано! — воскликнул молодой человек. — За что он был осужден? Я вообще не знал об этом...

— Я не справочное бюро! — сварливо заметил чин. — Поинтересуйтесь в соответствующем отделе.

В отделе информации ему наконец-то повезло. Сначала какой-то малый с нашивками лейтенанта заявил:

— Мы не имеем права давать вам подобные сведения — этот человек полностью реабилитирован и судимость с него снята. Закон гарантирует охрану прав личности, и в частности то, что никто не может просто ради удовольствия копаться в вашем прошлом, если вы этого не хотите...

Александер повнимательнее пригляделся к плутоватым глазкам лейтенанта и едва заметно, но выразительно потер большим пальцем о два соседних. Лейтенант не менее выразительно быстренько указал глазами куда-то в потолок и в угол.

* * *

Несколько раз Джем приходил в бар на углу, что против районного комиссариата. Они ни о чем не договаривались, но тем не менее Лейтенант появился там как-то. Пока он заказывал себе кофе, Александер, словно невзначай, встал рядом и вытащил пачку сигарет. Захлопал себя по карманам, но полицейский уже протягивал ему коробок со спичками.

— Спасибо, дружище, — отозвался он, рассеянно вертя в руках коробок. — Спички! — как это старо...

— И потому — модно! — заметил плут.

Вытаскивая спичку, он заметил между тонкими деревянными палочками такого же цвета, скрученный в трубочку, листок бумаги. Закурив, он, словно в забывчивости, сунул коробок в карман.

— Кстати, — вполголоса проговорил Лейтенант, ловким движением пряча заработанную купюру. — Я разузнал еще кое-что... — и он лениво облокотился на стойку, разглядывая входящих молодых девушек.

— Что же?

— Я бы, парень, на твоем месте не суетился: у твоего дядюшки, оказывается, есть дочурка. Прямая наследница...

Вернувшись домой, Джем заперся в ванной, включил воду и достал спичечный коробок. На листке бумаги ничего не было.

— Вот гаденыш! — он не любил оказываться в дураках, но на сей раз у него было хоть какое-то утешение: он расплатился с жуликом фальшивой банкнотой.

Завернувшись в полотенце, он вышел из ванной. Прямо против него в кресле, спиной к окну, сидел незнакомый человек. Сидел и молча наблюдал за его реакцией на свое появление. Насладившись произведенным эффектом, незнакомец негромко сказал, указывая на другое кресло:

— Садись. Пообщаемся...

* * *

...Что-то проворно двигалось по моему лицу. Я резко взмахнула рукой, одновременно открывая глаза и вскакивая. Здоровенный тараканище барахтался на спине прямо у кровати.

— Ах ты, гадость...

Босой ногой коснулась чего-то холодного... Вскрикнув от внезапно нахлынувшего ужаса, я отскочила в сторону. На улице еще стояла ночь. Под потолком горела голая пыльная лампочка, в углу шипел телевизор. И это мертвое тело, распростертое на полу... Как все нелепо, ненужно, театрально — точно против моей воли разыгрывался некий фарс — непонятный и страшный. Но зачем же здесь я?!

Мне почудилось, что труп лежит не так, как раньше, и от этого сделалось так жутко... Может, она только ранена?..

— Луиза...— негромко позвала я, пугаясь собственного голоса, — он был совсем чужим.

На цыпочках я приблизилась к ней и протянула руку пощупать пульс на шее; для этого нужно было убрать густые пряди волос, закрывавшие ее плечи, шею и часть лица, но едва я ощутила их прикосновение, как меня охватила дрожь... Нет! Прочь отсюда! Я выскочила вон. Вдалеке над входной дверью синел тусклый огонек. Нужно только проскочить по этому длинному коридору, а там еще эта проклятая вонючая лестница... Из темноты ко мне потянулись черные щупальца, за дверью, в желтой от электрического света душной комнате, пошатываясь, медленно поднимался окровавленный труп, а на улице притаился убийца...

И тут тихо и жалобно захныкал ребенок... Я совсем забыла про него! Все наваждения разом исчезли и, поколебавшись, я вернулась назад. Вероятно, что Луизу обнаружат уже сегодня. Ну, а если через — неделю? Через месяц? Я не могла оставить здесь малыша.

Мальчишка лежал на пузе и сонно таращил глазенки. Труп был на своем месте и не собирался предпринимать никаких решительных действий.

Я обулась — и куда же это ты побежала-то босиком? Рядом с туфлями валялся злополучный пистолет. Машинально подобрала его и сунула за пазуху. Нашла объемистую сумку, напихала туда ползунков, кофточек и прочего детского барахла, что нашлось в шкафу. Одела ребенка потеплее. Сделала пару бутылочек молочной смеси, завернула их в шерстяной шарф, чтобы не сразу остыли, и тоже сунула в сумку.

На вешалке у двери висела куртка, я одела ее. В кармане куртки обнаружилось немного мелочи и ключи, похоже, от машины. Взяв Малыша и сумку, вышла в коридор — он уже не казался таким страшным; неприятным — да, но больше не пугал. Дошла до половины и услышала тихий звук — кто-то копался в замке входной двери...

Я замерла. Сердце, тяжело и громко стукнув, дернулось вверх, едва не выскочив, а потом ухнуло куда-то вниз. В изнеможении я прислонилась к стене: вот и все. Но стена вдруг подалась назад и, едва удержавшись на ногах, я провалилась в пустоту. Пальцы скользнули по деревянной крашеной поверхности: мне посчастливилось прислониться к какой-то двери.

Из огромного окна падал синий свет луны и там было не так темно, как в коридоре. Я успела разглядеть что-то вроде треножника и еще там был длинный стол. Нащупала щеколду, но после лихорадочных усилий так и не смогла ее закрыть. Глаза успели привыкнуть к полутьме и я юркнула куда-то вроде встроенного шкафа; там было пусто, пахло мышами и пылью. И затаила дыхание: по коридору кто-то шел...

Успел ли он заметить мою возню?.. Только бы ребенок не запищал! Я прижала его головенку к своему плечу, ероша мягкие волосенки, и что-то беззвучно зашептала в крохотное ушко. Малыш сопел, а мне этот звук казался громче всех труб Иерихона! Шаги проследовали дальше... Человек шел крадучись, еле слышно, но мои нервы были точно оголены и я кожей чувствовала эти почти невесомые звуки. Потом сделалось тихо... Тишина тянулась невыносимо долго. У меня затекли руки, но я не смела шевельнуться... Неизвестный вошел т у д а.

Он пробыл там долго, двигался, не таясь. Что-то искал?.. Малыш задремал. По моим рукам потекло теплое. Только этого нам и не хватало... Я снова застыла в напряжении: неизвестный вышел из той комнаты. Я услышала, как он открывает другие двери — очевидно, здесь были еще помещения, — и похолодела: он хочет осмотреть всю эту вонючую дыру?

Рука сама скользнула за пазуху и пальцы обняли нагретую рукоять пистолета. Ожидание стало нестерпимым. Скорей бы все кончилось!. Когда он войдет сюда, я не выдержу: выскочу и закричу! Но я осталась на месте, лишь перестала дышать, когда дверь тихонько скрипнула.

Шаги проследовали вглубь комнаты, остановились, потом что-то несколько раз глухо звякнуло, будто чем-то задевали по металлической поверхности, что-то щелкнуло, и сквозь щели пробился зеленоватый свет...

...Сколько это длилось? Час? Несколько минут? Время исчезло... Сдох он там, что ли?..

Вдруг раздался такой звук, словно он откуда-то спрыгнул. Зеленый свет погас, шаги проследовали мимо — в коридор. Неуверенные шаги, точно шел лунатик или пьяный. Вот он прошел по коридору... хлопнула входная дверь...

Подождав еще немного, я вылезла наружу. Утирая пот, огляделась. Стол был высокий и металлический. На нем вполне мог уместиться человек. Он что, ложился сюда? Треножник, стоявший рядом, венчала круглая трехглазая лампа. Видно, ее-то он и включал... Бред какой-то...

Занимался рассвет. Я переодела Малыша. Окно открылось легко. Рядом шла ржавая железная лестница со множеством пролетов — такие площадки из прутьев — и один пролет находился прямо под окном. Я скинула на него сумку, вылезла сама, сняла с подоконника Малыша. Руки покрылись холодным потом, стали вялые, скользкие...

И мы начали спускаться. Многих ступенек не было, и перила кое-где отсутствовали. Внизу, на земле, прямо под лестницей стояли мусорные баки. Если упаду — прямо туда. Хорошенький будет конец!

Железные ступеньки кончились примерно на высоте моего роста от земли. Сбросила вниз сумку, но ступенька была слишком узка, чтобы положить на нее ребенка. Я сомневалась, что он будет спокойно сидеть и дожидаться, пока я слезу. Пришлось снять куртку и привязать его к перилам в сидячем положении. Получилось это у меня не сразу. Оставшись в одиночестве, младенец с готовностью заревел. Я повисла на руках и спрыгнула наземь... О, мои ноги!.. Но все же сумела встать, с трудом развязала рукава куртки, и орущий комочек свалился мне на руки.

Из мусорного бака показалась всклокоченная седая голова:

— Чего разорались, сукины дети! — приглядевшись, она добавила более благожелательно: — Куда собралась? По району облава, легавые все оцепили...

Облава?! В голове промелькнули обрывки вчерашних "Новостей": неужели ищут меня?

-...опять боевики из ультра зашевелились, — пояснила голова, — вчера перестрелки были по городу, в центре рвануло... А это вроде Луизин сопляк? — вдруг прищурилась голова. — А чего это он с тобой? — и начала вылезать из бака.

— Угомонись, золотце! — посоветовала я и показала "пушку".

Соня была права: иногда неплохо иметь под рукой что-то еще, кроме зубов и ногтей.

Голова оценила мое превосходство в силе:

— Ладно-ладно!.. Хочешь, выведу тебя из оцепления? За пару монет... Я тут такие закоулочки знаю!

— Не нужно... — холодно отозвалась я, вешая сумку на плечо и успокаивая ребенка.

Бродяга осторожно полез наружу, скаля щербатый рот. Я снова, на всякий случай, продемонстрировала пистолет. Грязная рука выудила из лохмотьев нож. Я не выдержала и побежала. Эта тварь расхохоталась и поспешила за мной:

— Не торопись, цыпочка!

Я убегала по грязным мрачным улицам. Дома вокруг зияли выбитыми стеклами и развороченными дырами подъездов, на их стенах расплывались огромные язвы. Очевидно, они все были предназначены на снос, но у городских властей руки не доходили, а может, они боялись потревожить это огромное осиное гнездо, ведь по всем признакам — то огонек в окошке, то пьяный голос, то паруса старенького белья — трущобы были населены. Но навстречу — к счастью или к сожалению — не попалось ни одного человека: был тот предутренний час, когда порядочные люди еще спят, а вся сволочь уже отправилась на покой. Мерзкое создание в развевающихся лохмотьях открыто преследовало меня и, когда я оглядывалась, вызывающе щерилось, понимая, что у меня не хватит духу выстрелить... Оно было настолько безобразным и каким-то бесформенным, что я даже не могла понять, мужчина это или женщина? Голос у него был визгливый, тонкий, и во всей фигуре было что-то бабье, но не станет ведь женщина так себя вести?

Бродяжка, урча и подвывая, прибавил ходу, и вот нас уже разделяло шагов десять, не больше, — я затылком ощущала его дыхание. Чувство реальности куда-то ушло: темные дома, пустынная улица, надсадное дыхание за спиной, звук моих собственных шагов — все вдруг показалось декорациями, сном, из которого нужно вырваться...

И я сделала рывок и, свернув, налетела на патрульную машину.

Рядом с ней стояло с десяток людей в желтых мундирах и еще несколько, но в "хаки", с автоматами наперевес.

Резкий окрик:

— Стоять!..

Я застыла, как вкопанная:

— Помогите!

Бродяжка вывернулся из темной кишки проулка, сияя в предвкушении поживы, и тут же, оценив обстановку, мгновенно кинулся обратно.

— За ним!.. — и двое с автоматами, грохоча коваными ботинками, радостно кинулись вдогонку.

Короткая автоматная очередь... Боже!.. Потом — одиночный выстрел... и те двое шагом вернулись обратно. Довольные... Они даже не стали разбираться! Прихлопнули — и все. Неужели это в порядке вещей? Или... или что-то происходит в этом мире, а я до сих пор ничего не замечала?..

Чужой голос вывел меня из оцепенения:

— Ваше имя?.. Что вы здесь делаете? — высокий офицер глядел злобно и подозрительно — наверное, ему пришлось несколько раз повторить свой вопрос.

Я хотела соврать наобум, но вовремя заметила в его руке плоскую, размером с книгу, штучку с зеленоватым экраном и рядом кнопок: скажу, а он тут же и проверит. Я запаниковала.

— Документы!.. — рявкнул он, теряя терпение.

— Остались в машине, — пролепетала я, в доказательство тряся ключами, что так кстати завалялись в кармане Луизиной куртки. — У меня сломалась тачка, я хотела найти кого-нибудь, чтобы помогли починить или подвезли... А этот тип увязался за мной... — и я очень натурально всхлипнула, благо и притворяться особо не надо было, а тут и Малыш заплакал — и офицер чуть смягчился.

— Где вы оставили свою машину?..

— Неподалеку... Мы живем в пригороде... а он погнался за мной и я запуталась... Я еду к матери...

— Сумку на землю!.. — мои причитания его раздражали.

Один из его подручных живо осмотрел содержимое сумки, а я мысленно молилась, чтобы там случайно не оказалось Луизиных вещичек — наркотиков, например... И тут меня точно током ударило — пистолет!..

Но они не стали меня обыскивать. Нелогично, правда?..

— Где живет ваша мать? — спросил полицейский и его пальцы хищно замерли над клавиатурой.

Я вспомнила одну женщину из дома напротив: мы как-то случайно разговорились и завязали легкое знакомство. Кажется, она была учительница... вдова... и у нее были взрослая дочь и внук — они жили где-то в предместье. Я знала ее адрес, потому что как-то брала у нее книгу... Имела ли я право подставлять другого человека?.. Не знаю... Но других вариантов не было.

Получив ответ, офицер удовлетворенно закивал:

— Все совпадает. Я пошлю с вами человека разобраться с машиной... — и подозвал худого парня с усиками.

У того были очень неприятные глаза и слишком тонкие губы.

— Идем, — сказал он.

Машину мы, конечно, не нашли.

— Можешь распрощаться со своей развалюхой! — радостно сказал он. — Здесь от нее останутся рожки да ножки.

Я не сильно переживала из-за "потери" имущества, все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы хромать, как можно незаметнее. Я надеялась, что теперь он отвяжется от меня, но мы вернулись назад и он распахнул предо мной дверцу служебного авто. Отказ неминуемо вызвал бы подозрения, и он повез меня туда, откуда все и началось.

* * *

Дальше — хуже. Он вылез у подъезда вместе со мной и поднялся наверх.

Я в нерешительности замешкалась.

— Не шумите, — попросила я, — мама, верно, еще спит...

Тогда он сам нажал кнопку звонка — долго, властно — как человек, перед которым должны открываться любые двери.

Нам открыли почти сразу.

Женщина с осунувшимся лицом, в морщинках которого пряталась тревога, молча взглянула на него, потом — быстро — на меня и снова на него. Она ничего не сказала, лишь вопросительно дрогнули ее брови.

— Мама, — торопливо пробормотала я, — прости, что мы тебя разбудили...

У этой женщины было железное самообладание. Она приобняла меня за плечи — конечно, она меня узнала, я прочла это в ее взгляде, — и приглашая нас с Малышом пройти, в то же время преграждала дорогу офицеру.

— Что вам угодно?.. — спросила она тоном, в котором к почтительности примешивалась здравая доля недовольства — чуть-чуть, ровно сколько нужно.

— Мадам Жанна Д.? — осведомился он.

Похоже, его ничем нельзя было прошибить.

— Да?..

— А это ваша дочь... Анна? — он был очень вежлив, гад!..

"Анна"! Он ведь проверял меня снова! Сейчас она согласится с ним и... Но женщина оказалась умнее — или ощутила как дрогнули под ее ладонью плечи незваной гостьи? Она взглянула на него очень холодно и поправила с недоумением:

— Евгения. Моя дочь Евгения.

— Значит, все правильно, — он взял под козырек. — Прошу прощения! — и горохом ссыпался по лестнице вниз.

Она закрыла дверь и повернулась ко мне.

Давно на меня не смотрели такие глаза. У нее они были карие, усталые, с красными прожилками и очень... очень человеческие глаза.

— Вы не беспокойтесь, — пробормотала я. — Мы сейчас уйдем. Понимаете... словом, извините, что я назвалась вашей дочерью. Я не имела права впутывать вас, но у меня не было другого выхода... Они при мне застрелили человека... — я вдруг почувствовала, что не могу говорить: к горлу подкатился комок, я готова была зареветь... — Я жила в доме напротив, — зачем-то напомнила я, точно этого было вполне достаточно для подобного вторжения.

В зеркале на стене я увидела свое отражение: полоумные глаза, растрепавшиеся, давно нечесаные, волосы, несвежая одежда, а в довершение всего — огромный баул через плечо. Бродячая цыганка, да и только! Из тех, что стаями слетаются на вокзалы и рынки, перекликаясь грубыми гортанными голосами, — и мне стало неловко и смешно. И стыдно...

— Я сейчас уйду! Простите.

— Глупости! — строго сказала она. — Никуда ты в таком состоянии не пойдешь.

Она приложила узкую прохладную ладонь к моему лбу и ахнула:

— Да у тебя жар! И ребенок... Ведь на улице дождь! Вот что: прими-ка ванну, а я искупаю его и покормлю. И вызову доктора...

— Но у меня нет ни денег, ни документов и... — тут я посмотрела ей прямо в глаза, — у меня очень серьезные недоразумения с полицией.

Но она не желала ничего слушать:

— Никуда ты не пойдешь — и покончим на этом!

— Но они могут прийти за вами, если проверят все как следует!..

— Они в конце концов придут за всеми нами... — ответила она, и решительно забрала ребенка у меня из рук. — Дочь я предупрежу и никто ничего не узнает.

Когда я раздевалась, у меня выпал пистолет. Я испуганно оглянулась на нее. Она спокойно сказала:

— Лучше бы тебе избавиться от него. Такие игрушки до добра не доведут...

Я не последовала ее совету, о чем не раз потом пожалела.

Позже я сидела на диване, укутанная шерстяным пледом, и пила чай с кизиловым вареньем и водкой. Малыш — чистенький, розовый, сытый, — копошился рядом.

Оказалось, что учительница знала Сержа.

— Я преподаю в Художественном училище, — говорила она, держа тонкими пальцами изящную фарфоровую чашечку. — Кстати, подарок выпускников прошлого года... — она кивнула на чайный сервиз, стоявший на столике — Ручная работа. Какие талантливые были ребята! — она помолчала. — Но, к сожалению, искусство в чистом виде никому не нужно. В наши дни оно превратилось лишь в один из способов делать деньги, а халтуру и делать, и продавать легче... Ваш друг тоже был талантлив.

— В самом деле?

— Да, но ему не хватало самого главного: огня... Одержимости... Если бы в нем было побольше жизни, одухотворенности! Но он был слишком... — она замялась, — слишком прагматичным.

— Слишком корыстным... — поправила я.

— Пожалуй, — согласилась она. — Кстати, — она лукаво улыбнулась, — я наблюдала за вами, и меня удивляло: вы были такие разные! Он — очень приземленный, а вы — человек, парящий в небесах. Что вы находили в нем?

— Он был моим якорем.

— Вы и вправду романтичная натура.

— Я — обыкновенная сумасшедшая.

Она поднялась, выключила радио, которое в течение вот уже нескольких часов передавало то чьи-то пламенные речи, то военные марши прошлых лат, и включила телевизор. "... К столице подтягиваются правительственные войска..." — и с экрана на нас обрушилась мощь бронетанковой техники.

— Нам что, объявили войну? — удивилась я, но судя по ее лицу, она приняла мое удивление за глупую и неуместную шутку.

Шутку, которая, как мне показалось, очень глубоко ее задела: глаза Учительницы стали отчужденными и неприязненными — всего лишь на краткий миг — но этого было достаточно, чтобы почувствовать: я каким-то образом разрушила хрупкий мостик, возникший было между нами.

Она долго молчала, напряженно всматриваясь в ту бредятину, что вываливали нам на голову телекомментаторы.

— Генералы рвутся к власти... — тихо и хрипло сказала она.

Я попыталась исправить положение:

— Но, может, в этом нет ничего плохого? Неужели вы думаете, что людей опять будут сгонять на стадионы... — и осеклась под ее взглядом.

Помолчав, я промямлила:

— Вообще-то, я не читаю газет и не слежу за событиями...

— Разумеется, — сухо ответила она, — так гораздо легче и проще.

Вечером приехала ее дочь — красивая женщина с такими же, как у матери, карими глазами. Только выражение этих глаз было иным — жестким и требовательным.

Мне дали чашку с каким-то лекарственным пойлом и я провалилась в забытье.

* * *

.. Это был маленький, невероятно уютный, отель в горах. Его стены украшали ветвистые оленьи рога, старинные щиты и скрещенные алебарды. Под потолком на толстых цепях висели массивные светильники, стилизованные под старину. В огромных каминах пылал, шумно треща, огонь. Здесь подавали отличнейший кофе, а в кухне на очаге румянились на вертелах целые туши, и дразнящий аромат жарящегося мяса и специй щекотал ноздри.

По утрам восходящее солнце раскрашивало синие верхушки гор в немыслимые оттенки розового и лилового и снег на лапах огромных елей вспыхивал фиолетовыми огоньками.

— ...Ты все-таки должна хоть разок спуститься с горы, — увещевала Королева.

На ней был разноцветный пушистый свитер и черные лыжные брючки.

— Не смеши! — я зарылась поглубже в одеяла и простыни, пахнущие лавандой и горной свежестью.

— Это — приказ! — притворно нахмурилась она. — Или ты осмелишься ослушаться Ее Королевское Величество?

— Но...

— Никаких "но"! Иначе велю отрубить тебе голову.

И вот мы летим по крутому склону, ветер свистит в ушах, и в стороны летят снежные брызги...

— Смотри! — она указала лыжной палкой в сторону.

— Маяк? Откуда он здесь?

Она пожала плечами:

— Земля не всегда бывает круглой. Хочешь, заберемся наверх?.. Я тебе кое-что покажу!

Оставляя на снегу следы-"елочки" мы взобрались на холм к подножию маяка. Я оглянулась — горы остались далеко-далеко позади синими тучами у горизонта.

Мы сняли лыжи.

— Давай поднимемся.

Пощипывал морозец, с моря дул пронизывающий ветер. Мы медленно поднимались по обледенелым ступеням, а вокруг — куда ни посмотри — царство сосулек, искрящихся серебром под лучами невысокого бледно-желтого солнца. Оно стыло над белесым морем в белом небе, а внизу у скалы глухо ворочались черные волны.

— Смотри! — снова сказала она.

Поодаль, на Черных камнях я вдруг увидела разбитый корабль. Его мачты и остатки парусов сковало льдом и они ослепительно сверкали. Причудливые нагромождения льда украшали и палубу и полусгнившие борта, а корпус ниже ватерлинии порос водорослями и ракушками. Этот корабль вовсе не был похож на корабль Морехода, но у меня тоскливо сжалось сердце, и сверкающее ледяное королевство вдруг стало чужим, и я ощутила, как воющий ветер и зимнее солнце превращают в лед мою душу.

— Это пиратский корабль... — сказала Королева, искоса поглядывая на меня. — Он когда-то разбился здесь в бурю, а пираты спаслись и основали наш Город.

— Город?..

— Ну, конечно! — она засмеялась. — Разве ты не знаешь, что все самые счастливые города на свете начинают пираты?.. И маяк тоже построили они.

— Но раньше я не видела этого корабля...

— Это придумал твой сын.

У меня внезапно закружилась голова и я вцепилась в обледеневшие поручни.

— Он — жив?!

— Почему бы ему не жить?..

Я почувствовала, что задыхаюсь.

— А... Мореход?

Она поскучнела и отвернулась.

— Он уплыл. Он уплыл искать тебя, — так говорили одни, а другие говорили, что он не смог простить твоего предательства.

— Но...

— Пойми, — устало сказала она, — я — всего лишь Королева. Символ — не больше... Я храню этот мир от зла, но я не могу придумывать и творить — на это способны немногие. Я могу лишь принимать чужие дары и беречь их... Не я пряду нити чужих судеб, и не я сплетаю их воедино!

Она обняла меня за плечи и на мгновение прижалась щекой к моему лицу, а в душе моей звучали строки:

...Бог создал звезды, голубую даль,

Но превзошел себя, создав печаль...

Сказавший это — давно умер, и кости его истлели, и рот забился землей, но мне вдруг подумалось, что и он, так же как я, бродит иногда по улицам этого Города, что раскинулся у студеного моря...

— Я хочу увидеть своего сына!

— Что ж, велю оседлать лошадей...

Заснеженный Город встретил нас зеркальными витринами, цветными огоньками, прячущимися в кронах деревьев, и зажженными из-за ранних сумерек фонарями. Белоснежные лошади под черными седлами взрывали копытами снег. Почти на каждом углу стояли маленькие елочки, принарядившиеся золотыми и серебряными шарами, фонариками и блестящей мишурой, а в иных местах красовались подсвеченные луной и огнями ледяные скульптуры — забавные гномы, драконы, замки...

— Скоро Рождество, — небрежно пояснила Королева, — нам так хочется. Почему бы нет? Время — штука относительная...

Мы проезжали мимо парка, откуда слышалась музыка, смех и веселые голоса.

— Вон он! — она схватила меня за плечо рукой в кожаной перчатке, мы остановились, и сквозь деревья я увидела ребятишек, катающихся на коньках.

Я сразу узнала его...

На Сторожевых башнях ударили пушки и вслед зазвонили колокола Собора, отмеряя девять ударов.

— Я могу забрать его с собой? — в моем голосе дрожала безумная надежда и — о, чудо! — она вдруг ответила:

— Можешь... — и нахмурилась. — Можешь! — сердито повторила она. — Забери его в свой мир и пусть он продаст душу за мертвые хрустящие бумажки или станет рабом нескончаемого конвейера! Забери! — и там его научат убивать и пошлют на очередную бессмысленную войну... Да! Забери его!..

— Но с кем же я его оставлю?!

— С ней...

Я увидела, как мой мальчик — мой! — радостно бросился к какой-то женщине. Она обняла его, поцеловала, он что-то взахлеб стал ей рассказывать, и они смеялись...

— Кто это? — жгучая ревность заставила снова сжаться мое бедное сердце.

— Это — ты... — она пожала плечами. — Ну, скажи! Скажи, что "так не бывает"! И все же это — ты. Часть тебя... Возможно, самая лучшая. Придуманная им... Так что можешь не беспокоиться понапрасну! — она весело хлопнула по лошадиной шее. — А когда он вырастет, я сделаю его принцем...

— Не надо! — поспешно возразила я.

В моем воображении при слове "принц" всегда почему-то возникает хлипкое тонконогое существо с крохотной короной на голове и прозрачными крылышками за спиной.

— Хорошо, — милостиво согласилась Королева, — он будет мореходом, как его отец — и откроет для меня новые земли...

Женщина и мальчик тем временем растворились в ночных огнях.

Я вдруг услышала жалобное мяуканье: на снегу, прижимаясь к фонарному столбу, сидел котенок и порхающие снежинки цеплялись за его шубку. Я спешилась, взяла его в руки — он тут же благодарно заурчал — и сунула за пазуху.

— Бедненький! Замерз совсем... Послушай, — я ухватилась за поводья ее лошади, — скажи мне только одно... Скажи, это — не сон?

Но Королева взглянула на меня надменно и холодно и сказала:

— Надо вызвать вертолет. У них есть пара "невидимок" — пусть заберут ее на базу...

— Что?! — и в лицо мне ударили ветер и снег.

Разом надвинулась иссиня-черная беспросветная ночь, закружило-понесло в небо, утыканное мелкими колючими звездочками, и я вдруг очнулась в теплой, полутемной комнате, заботливо укутанная пледом.

* * *

Со стен смотрели фотографии в рамочках, из глубин старинного секретера выглядывали зыбкие робкие сгустки сонных сумерек. Из-за полуприкрытой двери доносились приглушенные голоса:

— ...а если это провокация? Полицейский приводит в твой дом непонятно кого, и ты легко заглатываешь наживку!... поставить под угрозу наших ребят... там ведь есть и твои ученики...

Это говорила дочь, мать что-то ей возражала, но я не могла разобрать ее слов: мешало сопение спящего Малыша.

Что-то зацарапало мне грудь, и из-под пледа выбралась маленькая изящная киска и ткнулась мне в ухо холодным носом. И тут я отчетливо разобрала:

— ... они сделают ей сканирование и все станет ясно...

— Но это бесчеловечная процедура!

— Мы не можем т а к рисковать!..

Голову вдруг пронзила дикая острая боль, точно изнутри ткнули в висок концом острой раскаленной проволоки. Я отчетливо увидела край какой-то крыши, серебристые антенны, зеленые барашки деревьев

внизу и проплывающие над головой облака, — и чьи-то руки, судорожно, в последнем усилии, цепляющиеся за этот край...

Боль исчезла, унеся странное видение, и оставила тупой ноющий отзвук — как эхо... Сканирование?!

Память упорно не желала отдавать свои тайны, но я и так чувствовала исходящую от этого слова страшную, непонятную угрозу.

С бешено бьющимся сердцем я встала, оделась; меня пошатывало и тошнило. Сумка и часть детских вещей лежали на стуле у окна. Я запихала все обратно, завернула Малыша в плед. Котенок с беззвучным мявканьем соскочил на пол и потянулся, зевая... Меня пытаются втянуть в какие-то новые интриги, снова навесить несуществующую вину! Не выйдет, господа!.. Если я и согласна что признать за собой, так только гибель Луизы, но и в этом случае лишь косвенно, потому что — клянусь! — я не знаю, чья рука нажала на курок! Не знаю!..

В комнату вошли. Я резко обернулась и в руке моей оказался этот чертов пистолет.

— Назад!..

— Подожди... — спокойно сказала Учительница.

— Я сказала — назад! — истерично выкрикнула я — Не трогайте меня! Я сейчас уйду и — оставьте меня в покое!Вы, идейные!..

Я взяла на руки Малыша.

— Куда ты пойдешь с ребенком, на ночь глядя?..

— От вас подальше!..

Огрызаясь, я не забывала про пистолет, молясь, как бы он не выстрелил: у меня было ощущение, что эта гадина — живая, и палит, когда ей вздумается. Хотя это просто снова начала подниматься температура.

— Я не желаю, чтобы копались в моих мозгах! — выкрикнула я, видя, что появилась Евгения и встала рядом с матерью.

Тогда я двинулась напролом. Нехотя, они уступили мне дорогу и я ушла, унося в душе злость, обиду и неясное мне самой разочарование: теперь я так и не узнаю, чей это был котенок — их или...

* * *

Евгению и ее мать арестуют тремя неделями позже — по стандартному обвинению в подрывной деятельности и антиправительственной пропаганде. Их след затеряется в водовороте черных, крученных дней. Я узнаю об этом случайно, много лет спустя, и до конца дней буду терзаться вопросом: не винили ли они в том свою странную гостью? Бог и я — мы оба — знаем: я непричастна к этому, но почему-то чувство вины не оставляет меня, и в мыслях своих я надеюсь, что когда-нибудь встречу кого-то из них и сумею все объяснить.

Но это будет позже. А пока я блуждала по улицам, погибая от жара и голода, и ребенок у меня на руках плакал все реже... Иногда нам подавали милостыню, и сквозь мутный бессвязный поток мыслей я удивлялась, что на улицах, оказывается, столько нищих и бездомных, — разве они были раньше? И мне не было стыдно, что я отношусь к их числу. Да не оскудеет рука дающего!..

Часть 2

...В руке у незнакомца была маленькая блестящая штучка. Она не походила на оружие, но Джем подчинился его приказу и сел. Полотенце, обернутое вокруг бедер, умудрилось соскользнуть на пол, и он, торопливо подбирая его, почувствовал себя полным идиотом. Незнакомец дернул уголком рта — очевидно, это означало ухмылку.

Александер потихоньку изучал внезапного визитера. У того было невыразительное, абсолютно бесстрастное, словно чистый лист бумаги, лицо, напрочь лишенное каких-либо индивидуальных черточек. Казалось, будто его нарисовали простым карандашом, а потом немного стерли, но забыли стереть до конца. Его волосы, равно как и одежда— нечто среднее между полувоенным и спортивным покроем — были блеклых, не запоминающихся тонов. Такой человек вполне мог остаться неприметным практически в любой ситуации, потому что, потеряв его из виду, вы вряд ли бы смогли спустя пять минут восстановить его образ — так, что-то неопределенное... "Бесцветный какой-то..." — подумал Александер.

— Что вам нужно?..— Он точно помнил, что, придя, тщательнейшим образом закрыл входную дверь. Она и оставалась закрытой: не сработали ни электронные замки, ни сигнализация. — Кто вы такой?..

— Начнем с того, что мне нужно, — ответил Бесцветный. — Остальное не так уж важно. — голос у него был невыразительный, тусклый. — А нужен мне напарник, чтобы раскрутить до конца одно дельце. Возможно, этим напарником будешь ты.

— Что еще за дельце? — нервно переспросил Джем.

— Если в двух словах: ряд вполне обычных для нашей жизни эпизодов, по стечению обстоятельств связанных одной общей маленькой деталью.

— Какой же?

— Сначала мы должны договориться, — усмехнулся Бесцветный. — Так что скажешь?

— Скажу, что вряд ли ты назовешь хоть одну убедительную причину, по которой я должен путаться с тобой.

— Путаются с девками, — грубо отрубил незнакомец, — а причин я тебе приведу предостаточно. — Бесцветный растопырил пятерню. — Слушай внимательно. Пригодится... Был лет семь тому назад один студентик с дырявыми карманами и большими амбициями. Парнишка он был толковый, нос держал по ветру, и удачно обделывал кое-какие делишки, занимаясь, помимо учебы и научной деятельности, контрабандой — всякие там предметы старины, произведения искусства... Он, надо отдать ему должное, прекрасно во всем этом разбирался... Неинтересно?

— Нет!

Бесцветный загнул мизинец.

— Продолжу. Часть якобы нелегально ввезенных им вещей была на деле искусной подделкой: он сам их мастерил. Очень профессионально. Некоторые попали в коллекции солидных людей. Можно намекнуть им об этом...

— Это будет долгая песня, — нахально ответил молодой человек, — так что проваливай! Ты меня не убедил.

— Отлично, — спокойно отозвался Бесцветный, загибая еще один палец. — Если мало, то я продолжу. Служба Времени, Музей и еще кое-кто имеет серьезные претензии к одной не очень законопослушной особе...

— Мне хватит денег, чтобы расплатиться с долгами, — перебил Александер, — Проваливай, я сказал!..

— А Головастику ты тоже сможешь вернуть должок?..

— Кому?!

— Есть тут один... Скользкий и ужасно неприятный шизоид. Шестерка Итальянца. Его-то ты, надеюсь, помнишь?.. Ну-у, как же так! Брал у него деньги взаймы, провозил с помощью его людей контрабанду через границу, платил процент, а теперь не помнишь?.. Ну, Итальянец, положим, смотался за кордон, о нем пока можно и впрямь забыть, но должки, что ему здесь причитались, он продал по дешевке своим дружкам поглупее, которые не чуют еще, что запахло жареным... Так вот этот Головастик искусствами не интересуется, он и читает-то, небось, по слогам! — но намерен получить свои бабки до последнего грошика. Меценатство, знаешь ли, не в его привычках... Как? Хватит?..

Испытуемый молчал, а потом выдавил:

— Убирайся...

— Как скажешь, — и Бесцветный встал, все еще держа загнутыми три пальца правой руки.

Критически осмотрев свою руку, он заметил:

— В самом деле не так уж много, даже если я выброшу главный козырь, — и он загнул еще палец. — Можно было с него и начать... Покойниками не интересуешься? — неожиданно спросил он. — Мумию фараона, правда, предложить не могу, а посвежее есть.

— Что?! — Джем встрепенулся. — Хочешь сказать, что тебе известно, где труп моего дяди? — и он в волнении вскочил.

— Угу. Но ты получишь его только тогда, когда мы все закончим.

— Да кто ты такой, черт тебя дери! — взорвался Александер и бросился на незнакомца.

— Я тот, кто послал телеграмму. — невозмутимо ответил Бесцветный и ловким тычком большого пальца, оставшегося не у дел при подсчете, вывел нападавшего из игры.

Когда же тот сумел подняться на ноги, он миролюбиво добавил:

— Вижу, ты согласен. Тогда собирайся, съездим в одно место.

— Не боишься, что сбегу? — поинтересовался Александер, когда они вышли на улицу и прошли пешком квартал, прежде, чем сесть в потрепанную серую машину, такую же безликую, как ее хозяин, и предусмотрительно припаркованную в безлюдном переулке — подальше от любопытных глаз.

Про себя он отметил, что это не та машина, что следила за ним.

— Зачем тебе бежать? — равнодушно отозвался Бесцветный, включая зажигание. — Я тебя не под венец тащу, — при этом он привычно-внимательным взглядом обшарил переулок. — Ты у меня на крючке. Думаешь, как я тебя вычислил?

— Следил!

— Я не ищейка. Просто встретил тебя в аэропорту, а остальное — дело техники.

Александер ждал дальнейших разъяснений, но их не последовало.

— Я не делюсь своими секретами, — пояснил Бесцветный, — это мой хлеб. Утешься тем, что в ближайшее время ты для меня — живой радиомаяк.

По встречной полосе пронеслись, отжимая остальные машины к обочине, несколько крытых брезентом грузовиков, набитых людьми в форме. Осмыслив услышанное, молодой человек вскипел:

— Ты подсыпал мне какую-то дрянь? А если я из-за этого загнусь?

— Если ты и загнешься, то не по моей вине. Что же до побочных эффектов, то страдать приходиться мне: ночи напролет я вынужден слушать твой храп и прочее — музыка, поверь, не из приятных!

Дорогу то и дело преграждали военные и полицейские патрули. Несколько раз они застревали в пробках: в одном месте шоссе перегораживал бронетранспортер, поодаль пылал автобус, стояли машины "скорой" и они заметили несколько носилок, покрытых белым. В другой раз они застряли при въезде на Большой мост: среди водителей нескольких сотен машин ползли слухи о террористах, якобы заминировавших трассу, кто-то говорил о манифестации в центре...

Ни то ни другое особенно не взволновало Александера: всякие заварушки вызывали у него лишь гадливое раздражение — и чего кому-то неймется? Он был глубоко убежден, что все неприятности возникают лишь из-за недостатка денег. Деньги были для него не целью, но — средством, он умел их добывать, и считал, что если не умеешь делать деньги цивилизованно, то есть, не обязательно честно, но без лишнего шума, то лучше сиди и не дергайся. Разговоры же о какой-то там свободе вызывали у него ироническую усмешку: деньги — это и есть свобода, и нет двух других слов, столь близких друг другу по сути.

Он размышлял об этом, пока ехал со своим загадочным спутником, а также о том, что — черт побери! — его дела весьма далеки от желаемого идеала и, что все проблемы очень хорошо можно было бы решить за счет дядюшкиных миллионов, но ...

Потом его мысли переключились было на так некстати всплывшую наследницу. После истории с пустым листком он не был уверен, что тот легавый не блефовал: решил, что нарвался на простофилю, и хотел сорвать легкий куш. Плутишку подвела внешность Александера: этакий типичный умник-книгочей. Но под этой личиной скрывался еще один человек — азартный, беспринципный, опасный. О существовании этого второго он и сам лишь догадывался...

А если "дочурка" и вправду существует? Нет, ерунда... Он точно знал: у дяди не было детей, во всяком случае, он никогда об этом не упоминал. Разве что какие грешки молодости... И потом, старик терпеть не мог женщин, а уж сама мысль о браке и связанных с ним прелестях и вовсе была ему нестерпима: у старого буки были лишь две страсти — наука и деньги. И вдруг — дочь! Хотя... Выяснил же он на днях пикантную подробность из его биографии, а ведь тоже — кто бы мог подумать такое!..

И в этот самый момент он неожиданно снова заметил в боковом зеркальце знакомый белый "форд". Это озадачивало: была ли связь между этой слежкой и его странным знакомцем? Случайно или намеренно, они оторвались от "хвоста". Поколебавшись, он решил ничего не говорить Бесцветному: пусть держат его за простачка.

* * *

Они оставили машину, потом долго петляли переулками. "Хитрит, лиса", — понял Александер. Войдя, наконец, в просторный вестибюль одного приличного многоэтажного дома, они свернули к лифту, но когда открылись дверцы кабины, Бесцветный нажал, не входя, кнопку и лифт уехал пустой.

Они же, тайком от посторонних глаз — консьерж со своего места не мог их видеть — спустились в подвал и пробрались теплыми, попахивающими канализацией, ходами до широкого вентиляционного отверстия. Бесцветный ловко и привычно снял решетку, и они полезли по узкому лазу. Александер потерял ориентацию, но в конце концов они непонятным образом очутились на чердаке одного из строений в конце той же улицы, где стоял дом, куда они вошли в начале своего путешествия.

Джем огляделся: унылое местечко... Кучи пыли, сора и птичьего помета, с балок свешиваются толстые холсты паутины, ею же, вперемежку с пятнами плесени, украшены почерневшие гниющие стены.

— Долго ты собираешься меня здесь держать?..

— Можешь уйти, когда тебе вздумается. Здесь, конечно, не пятизвездочный отель, но он тебе и не по карману.

— Я не бездомный! — заносчиво ответил Джем, принимая из его рук сверток, оказавшийся спальным мешком.

— Жрать хочешь? — и, не дожидаясь ответа, Бесцветный сунул ему пластиковую упаковку "Обеда на скорую руку".

Джем сорвал яркую ленту со дна коробки, и подождав, пока липкий слой, скрывавшийся под ней, изменит свой цвет — значит, пища разогрелась — стал поглощать содержимое.

Бесцветный с непонятным выражением лица следил за его манипуляциями. Потом он с кошачьей ловкостью залез куда-то наверх и достал несколько пухлых кожаных папок. Отбросив пустую упаковку, — Бесцветный тут же подобрал и уничтожил ее, — Джем с любопытством приоткрыл одну из папок... Газетные вырезки, фотографии, копии каких-то документов, записи, сделанные от руки...

— Похоже на картотеку... — заметил он.

Его внимание привлек кричащий заголовок одной из вырезок. Речь шла об одном деле трехлетней давности, когда от рук маньяка погибло очень много людей. К статье было приложено подробнейшее досье, включая копию уголовного дела. Остальное содержимое этой папки носило такой же характер: море крови и грязи. Он с терпеливым отвращением пролистывал страницу за страницей, а перевернув последнюю, невольно затряс головой, точно пытаясь сбросить груз прочитанного.

Бесцветный вопросительно взглянул на него.

— Я всегда подозревал, что род человеческий далек от совершенства, — с деланным равнодушием заметил Джем.

— Здесь собрано слишком много для нормальной психики. Ты не смакуй подробности, а следи за общими деталями. — по-отечески посоветовал Бесцветный.

"... Вы могли бы вырасти в действительно крупную фигуру, Александер,"— говаривал ему в бытность его в Западном университете профессор Швейцер, — Джему повезло работать под руководством светила над дипломным проектом, и он никогда не упускал случая упомянуть этот факт, опуская, правда, конец фразы: "...если бы не ваша склонность к авантюрам и быстрому успеху..." Да что взять со старины Швейцера? — он сформировался совсем в другую эпоху, хорошо хоть хватило ума дать своему питомцу нужные рекомендации... Словом, Александер был далеко не глуп, и к тому же был хорошим исследователем, но сейчас он никак не мог понять: зачем ему всучили всю эту макулатуру?..

— А в этих что? Тоже маньяки? — уныло спросил он, берясь за следующую папку.

— Те же закономерности... — лаконично ответил Бесцветный.

Он просидел над бумагами до рассвета. В последней папке были собраны сведения о нескольких сотнях самоубийств.

Покончив с чтением, Джем почувствовал, что совсем отупел.

— О, мои глаза! — простонал он, с трудом расправляя одеревеневшее за бессонную ночь тело.

Бесцветный все это время просидел рядом с ним, уставившись в одну точку, и почти не двигаясь, но, как бессознательно, отметил про себя Джем, был свеж и бодр.

— Что скажешь? — спросил он.

— Ничего. Есть, конечно, совпадения: случайные, незнакомые люди вдруг начинают действовать по схожему сценарию... Опять же — это характерное отрицание вины, а в случае неопровержимых улик — ссылки на помрачение сознания... И вообще — все эти бесконечные "не знаю", " не помню", "я этого не хотел... не делал"! Если верить их заявлениям, они сами — жертвы. Актеры в каком-то жутком спектакле... Но я не вижу никакой связи между всем этим в целом. Обычные страсти-мордасти.

— Не спорю, — равнодушно отозвался Бесцветный. — ну, а если все это действительно — спектакль? Буйный полет нездоровой фантазии, воплощенный в реальность?..

— Зачем? Зачем столько крови? И ты хочешь сказать, что за всем этим стоит один человек?..

— Для одного слишком много. Скорее, организация.

— С какой целью? Я не вижу здесь никакой логики... Военные? Нет, это бессмысленно... Нелегальное объединение? Но тогда бы их целью были деньги: любая подпольщина ставит своей целью либо наживу, либо захват власти, а лучше — то и другое вместе... Здесь же деньгами и не пахнет!

— Ты кое-что упустил, — заметил Бесцветный. — Есть и другие формы организаций — религиозные, например... — и видя его недоумение, внятно и веско выговорил: — Это секта. Секта — вот что все это значит.

Подумав над его словами, Джем признался себе, что в этом, возможно, и есть что-то, но он не любил ничего принимать на веру.

— Все твои домыслы построены на песке, — скептически заявил он. — Я не вижу никаких доказательств, и во всем этом мусоре нет ничего, что указывало бы на существование сторонней силы. Просто несколько десятков придурков, которым нравилось издеваться над людьми. Кучка чокнутых... Сколько ты собирал всю эту чепуху? Лет десять?

— Эти папки достались мне, скажем так, по наследству от одного человека.

— И кто же он? — насмешливо поинтересовался Джем.

— Твой дядюшка... — лаконично ответил этот странный тип.

— Вот как?! — переварив это сообщение, Джем разразился долгим театральным смехом. — И ты притащил меня сюда, чтобы показать э т о? Да он всю жизнь занимался придурками! Он коллекционировал психов, как другие собирают жуков в коробочки! — Джем с отвращением посмотрел на сидящего перед ним на корточках человека: — Ты и сам, похоже, тронутый, если считаешь, что за всем этим что-то кроется!..

Бесцветный выслушал его молча, без всякого выражения, а потом сказал:

— За всем этим стоят одни и те же люди. Они же и убили твоего дядюшку.

— Откуда ты знаешь?

— Ищи... — с прежним равнодушием отозвался Бесцветный. — Найдешь концы — отыщешь труп... Или косвенные доказательства его смерти. Тебе ведь это нужно.

— Хорошо, — помолчав, сказал Александер. — Ну, а ты чего хочешь? Какой тебе интерес? Кто ты сам?..

Бесцветный молча вытащил из кучи вырезок фото молодой девушки. "И что она в нем нашла?" — с невольной завистью подумал Джем.

— Она погибла, — сказал Бесцветный, — и кто-то должен за это ответить. Теперь — уходи. Быстро!

Джем оторопело посмотрел на него: с Бесцветным творилось неладное — он тяжело дышал, по его лицу пробегали болезненные судороги.

— Ты болен? Тебе нужна помощь?..

— У...ходи! — невнятно повторил Бесцветный.

Его лицо приняло такое жуткое выражение, что Джем не замедлил воспользоваться советом. Но прежде, чем скрыться в люке, ведущем с чердака на лестницу, он бросил быстрый взгляд на своего загадочного знакомца: трясущейся рукой тот направлял на себя маленькую блестящую трубочку — дуло парализатора...

* * *

...Я не помню, как и где встретился мне этот человек, как я очутилась в больнице, а позже — у него дома...

— Тебе нельзя было там оставаться, — сказал он в одно из моих прояснений, — но и на улицу я тебя больше не отпущу: ты серьезно больна. В больнице считают, что ты сбежала, и не беспокойся ни о чем — здесь тебя никто искать не станет...

А у меня и не было больше сил на какие-то волнения — я плыла по волнам ласкового синего моря и в глаза мне било солнце... лишком жаркое солнце...

— Мореход, а ведь ты обманул меня! Ты говорил о вечных и бескрайних льдах, о коварных огненных гейзерах и о трех зелёных лунах, что властвуют над твоим небом долгую-долгую ночь... Но посмотри — вот оно, солнце — одно на двоих и где-то ветер уже вздул паруса и...

— Я — не мореход, — тихо поправил он, — я врач. Спи, тебе нужно хорошо отдохнуть...

* * *

Она закрыла глаза, ее дыханье стало ровным, а он стоял и смотрел на эту странную женщину, ветром житейских бурь занесенную в его гавань. И ему отчего-то казалось, что он знал ее когда-то очень давно или когда-то ее придумал, — но в другой жизни, совсем не похожей на тот закипающий кошмар, что швырнул их друг к другу.

В ночном небе с ревом пронеслись бомбардировщики. Она открыла глаза, увидела его рядом, и ее лицо озарилось тихим светом.

— Это самолеты, — поспешно объяснил он. — Наверное, полетели на юг — там в горах повстанцы...

Но она вовсе не испугалась и продолжала улыбаться:

— Жизнь — прекрасное и страшное чудо...

— Почему?

— Потому, что она подарила мне встречу с тобой наяву.

Она вскочила на постели и схватила его за руки:

— Неужели ты ничего не помнишь? — и пытливо, с тайной надеждой, заглядывала ему в глаза.

Он покачал головой.

— Но... как же?! Острова, наш корабль... Наш сын!..

Он молча смотрел на нее.

— Взгляни! — она подтащила его к стене, где висело большое зеркало. — Шрам! Кусок льда откололся — ты сам рассказывал мне — и рассек тебе бровь... Ну, вспомни же, вспомни!..

Он снова покачал головой:

— Я не помню, откуда это. Шрам у меня с детства...

— Но — эти глаза... лицо! Эти руки!.. Ну, хорошо, — сдалась она вдруг, — но почему ты помогаешь мне?..

— Это мой долг — долг врача. Мой христианский долг...

Она разом померкла:

— И... все? — в ее голосе дрожало неприкрытое отчаянье.

В ответ он молча привлек ее к себе и поцеловал висок, губы...

* * *

Я рассказала ему все.

-... Но я не убивала этих людей. Ты веришь мне?..

Он кивнул.

— Тебе надо поскорее забыть эту историю.

Я невесело засмеялась:

— Всю жизнь только и делаю, что забываю!

— Так в доме у Луизы была странная лампа и ты видела зеленый свет? И этот неизвестный точно ложился на стол?

— Я не видела — ложился ли он, но, судя по звукам, было именно так. Чтобы все это могло значить?

Он ответил не сразу. Помассировал пальцами усталые набрякшие веки: ночью к нему опять привозили домой раненых — тех, кого нельзя было везти в больницу.

— Я что-то слышал мельком, и если это... В общем, это очень опасно. Совсем не для маленьких девчонок.

— Я не маленькая!

— Брось... Мы уедем отсюда. Один человек организует нам переход через границу, но ему нужно время.

— А Малыш? — я успела уже всем сердцем прикипеть к Луизиному крикуну.

— Мы возьмем его с собой. Отдавать его в приют нельзя ни в коем случае, особенно теперь.

Я не поняла тогда и подумала, что он подразумевал голод и нищету, что царили в приютах.

— Этот человек может помочь и с документами, — продолжал он. — Мы усыновим его... Все будет хорошо. Надо только еще потерпеть, совсем немного...

...Я ушла ранним утром, когда он еще спал. Я оставила человека, которого всю жизнь искала, ждала, встретила, потеряла, нашла, — и вновь потеряла, и мрачный город-людоед принял меня в свои объятья, щурясь волчьими глазами бледных утренних фонарей.

Что побудило меня к бегству? Не знаю. Желание во всем разобраться, обелить себя?.. Или желание отомстить? — за себя, за Соню... За Сержа. Я была теперь уверена, что Сержа убили те же люди, что пытались застрелить меня: возможно, как случайного свидетеля.

А может, я боялась, что мое присутствие ставит под угрозу е г о жизнь? — ведь столько уже погибло, едва соприкоснувшись со мной!

Вероятно, что мною двигали все эти соображения вместе взятые. Хотя не исключено, что я поступила так просто потому, что чокнутая...

* * *

У меня были деньги, тогда еще можно было поймать такси, — крупные беспорядки начались немного позже, и куда вы думаете я отправилась? К дому Б.Б.

Спустя час я стояла в начале знакомой улицы. При свете дня все выглядело иначе: аккуратно подстриженная зелень, домики, — все казалось кукольным, до того не вязались здешняя тишина и благоденствие с тем, что мне довелось увидеть за время моих странствий по улицам.

Идти было хорошо — Врач позаботился о легких удобных костылях, поэтому двигалась я быстро.

Но треклятый дом будто сквозь землю провалился!..

Я прошлась туда-обратно — нет и все! Тогда я обратилась к проходившему мимо юнцу с дорогим кожаным кейсом. Парень, по виду мелкий клерк, — этакая глиста в галстуке, — не удостоил меня ответом. Не знаю уж, чем я ему не приглянулась, трущобы вряд ли успели наложить отпечаток на мою физиономию: верно, сказалась привычка замечать только нужных людей. Он сел в стоявшую у обочины дорогую, с иголочки машину, и укатил, раздуваясь от сознания собственного превосходства над всем остальным миром.

— Чтоб тебе... застрять в пробке! — от души пожелала я ему.

Поодаль шаркала метлой дородная чернокожая толстуха. В ответ на мой вопрос она с радостью бросила это скучное занятие.

— Семнадцатый, говоришь? Ага... — толстушка призадумалась. — Ой, — она всплеснула руками, — да ведь семнадцатый — это тот самый, что сгорел два года назад!.. Кто, говорите, там жил?.. Да, нет же! Там жили эти... как их... Ну, да! Девчонка еще у них то ли повесилась, то ли отравилась: такая избалованная была, говорят, а тут, значитца, что-то там не по ее вышло, ну, она и решила всех проучить... Точно-точно! Как раз семнадцатый!.. Не сойти мне с места!..

Услышанное меня ошеломило. Но ведь Б.Б купил дом года полтора назад и я его видела! Или я ошибаюсь? Поразмыслив, я решила плюнуть на все и вернуться. В конце концов, я не частный детектив, и вообще надо радоваться, что до сих пор жива. Тем более, что теперь мне было ради чего жить.

Злясь на себя за свое необдуманное бегство, я пыталась вспомнить, где живет Врач: я уже успела приказать себе забыть об этом — на всякий случай... Свернула к обочине, собираясь голосовать, — и глазам не поверила: таинственный дом был прямо напротив меня на другой стороне дороги! Стоял себе спокойненько и посматривал на меня глазницами зашторенных окон. Очень мирно так выглядел и вполне обыденно. И номер красовался на жестяной табличке, прибитой к калитке: "17"— жирными такими, уверенными в себе, цифрами, чтобы, не дай Бог у кого не возникли подозрения в их правильности.

Толстуха уже скрылась из виду и улица была пустынна. Ладно... Я покажу, как играть со мной в прятки!.. Решительным шагом, стуча резиновыми подошвами костылей как можно громче, — для собственной храбрости, я пересекла улицу и очутилась у ограды. Без сомнения это было то самое место, откуда я когда-то позорно улепетывала.

Было тихо, но сейчас за этой тишиной ничего не скрывалось. Калитка, составленная из ажурных железных узоров, распахнулась легко, точно ее только что смазали. Когда я прошла, она резко закрылась, будто ее толкнули. Я ковыляла по дорожке, ведущей к парадному, и не слышала больше своих шагов. Ну и пусть! Я слишком сердита, чтобы обращать внимание на подобные мелочи... Хотела позвонить и тут заметила, как поворачивается дверная ручка. Не скрою — стало не по себе, но из упрямства я двинулась дальше. Дотрагиваться до этой ручки было неприятно: я толкнула дверь костылем и вошла.

Распахнув дверь пошире и придерживая ее плечом, я постояла на пороге, прежде чем войти внутрь.

— Эй! — крикнула я. — Есть кто-нибудь дома?..

Тишина.

Я заорала еще раз. Где-то в глубине дома послышался смех.

— Прекрасно, — сказала я, — посмеемся вместе! — и, пройдя, оказалась в гостиной.

Это была просторная, богато и со вкусом обставленная комната, но кругом лежал толстый слой пыли и пахло нежилым.

Откашлявшись, я заявила:

— Мне нужно видеть господина Б.Б!..

И снова раздался этот дурацкий смех: он шел откуда-то сверху. Я подняла голову: на верхних ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж, стояла совсем молоденькая девушка, скорее девочка, и, смеясь, показывала мне язык. На ней была до неприличия драненькая маечка, кожаные шорты, и неуместное массивное бриллиантовое колье на шее.

— Что, — спросила она, — сегодня мы смелые или снова дадим деру? Вот я прошлый раз обхохоталась, глядя, как ты улепетываешь, точно паук, которому оторвали половину ног! — и неожиданно скривившись, добавила: — Терпеть не могу калек! — и стала спускаться, нарочито покачивая бедрами, и всякий раз вытягивая ногу вперед во всю длину, чтобы полюбоваться ею, прежде чем опустить на ступеньку.

Ножки у нее и в самом деле были классные, но не за этим я сюда пришла, и уж не ради того, чтобы мне хамили.

— Деточка, — начиная закипать, спросила я, — где твои родители? Здесь есть кто-нибудь еще, кроме маленькой чванливой стервы?..

Она встала передо мной, подбоченясь, и криво усмехаясь, — и тут я вспомнила, что это ее видела я тогда в кафе в день нашей последней встречи с Б.Б! Правда, тогда она показалась мне старше...

— Родители? — скривилась эта очаровательная крошка. — Они меня достали! Мало того: из-за них я отправилась на тот свет! Видите ли, у них машина вздумала сломаться у самого дома, а у меня все было рассчитано по минутам!

От этих слов — я, правда, не совсем ее поняла, во мне зашевелились былые страхи. Некстати вспомнился рассказ дворничихи, но... этого быть не может!

Может, меня разыгрывают, или я все-таки ошиблась домом? Девица плавно подпрыгнула вверх и медленно закружилась вокруг люстры. Я онемела.

Насладившись произведенным впечатлением, моя собеседница с довольным видом плюхнулась в кресло.

— И Б.Б твой — дурак! — ни с того ни с сего объявила она.

Я уже было двинулась к двери, но эти слова заставили меня остановиться.

— Я ему честно предлагала — женись в третий раз, и все будет о'кей! А он — ни в какую!.. Что же это за любовь, если не хочешь выполнять желания любимой? — и она капризно надула губки.

Тут только я заметила, что девица-то в тех местах, где ее тело было обнажено, — прозрачная. Как дымчатое стекло... Например, сквозь ее ногу я могла разглядеть узор на обшивке кресла...

Девчонка вдруг стремительно сорвалась с места — не могу поручиться, что ее ноги касались пола, — подлетела к огромному музыкальному центру, стоявшему на низенькой подставке у стены, и включила музыку. Ритмично вздрагивая в такт глухим звукам ударных, она крикнула, стараясь перекричать динамики:

— Потанцуем?

Нарочно или нет, но во время танца она медленно приближалась ко мне.

— Не знаю, что у вас тут происходит, — пробормотала я, — но, похоже, придется разобраться во всем самой... — и поспешно стала подниматься на второй этаж, хотя было бы лучше убраться отсюда и побыстрее.

Но то ли упрямство, то ли еще что-то, мешало мне отступить.

Наверху было несколько комнат. Первая, куда я заглянула, служила, по-видимому, домашним кабинетом: стеллажи с книгами, громадный стол, на котором громоздился компьютер, факс, несколько телефонов, еще что-то... Вторая по ходу комната оказалась, судя по разбросанным тряпкам и фотографиям мускулистых парней на стенах, — комнатой Девчонки. Следующая была пуста, то есть, там стояла какая-то мебель, но ничего занимательного. Открыв же дверь комнаты напротив, я почти мгновенно ее захлопнула.

Нескольких секунд вполне хватило на то, чтобы рассмотреть лежащее на кровати неподвижное тело Б.Б. — синюшное лицо, руки, сложенные на груди, — и унюхать очень скверный запах, наполнявший его усыпальницу. В том, что он — мертв, сомневаться больше не приходилось. Если бы даже я и захотела подробностей, никакая сила не заставила бы меня открыть эту дверь снова.

Прислонившись к косяку, я боролась с тошнотой, а рядом бесшумно возникла Девчонка.

— Что ты с ним сделала?!

— Ну-у... — легкомысленно протянула она, слегка смущаясь, — мне же надо как-то поддерживать свое существование... А этот собирался бежать и бросить меня: он, видишь ли, наконец-то уразумел, что я за штучка! А тут еще кто-то наступил ему на хвост... или он кому-то...

— Кому?! — встрепенулась я.

— Не знаю! — раздраженно отозвалась девица, отворачиваясь. — Кто-то одолжил ему крупную сумму, потом он вернул, но вроде не все. Тогда они на него насели — не знаю, как они там поладили, но потом он про них случайно что-то узнал, а им это не понравилось... Да чего ты пристала?! — опомнилась она. — Меня ваша суета давно не трогает!

— Но, может, он упоминал какие-то имена?.. Названия? — настаивала я, позабыв обо всем.

Она вдруг разозлилась, резко повернулась ко мне и прошипела прямо в лицо:

— Издеваешься, да? Ты что, до сих пор не уразумела, с кем имеешь дело?! Его женушки, эти тупоголовые курицы, тоже считали меня просто его любовницей... Это меня-то!..

— Я прекрасно поняла, с кем имею дело — холодно ответила я, а у самой — мурашки по коже! — С самовлюбленной избалованной пустышкой... С неудачницей! — мстительно закончила я, радуясь, что отплатила за "калеку".

Поверьте, ничто так не уязвляет современного человека, как клеймо неудачника! — и неважно, сам ли он считает себя таковым, или же это слово произносят чужие уста. Ее лицо исказилось до неузнаваемости:

— Ты у меня еще попляшешь!..

Но мне вдруг пришла в голову замечательная идея, и я бегом бросилась в кабинет Б.Б: должна же быть хоть какая-то зацепка! Я рассуждала, что те, кто охотились за ним, а теперь за мной, — не успели побывать здесь. Ведь Детектив сказал тогда, что на какое-то время потерял меня из виду: несомненно, это было в тот момент, когда я приблизилась к заколдованному дому. Значит, не исключено, что не всякий мог сюда попасть. Во всяком случае, я очень на это надеялась. Может, мне и повезет.

Я обшарила все ящики письменного стола. Попалась записная книжка — я сунула ее в карман и принялась за содержимое компа. Он включился и заработал, повинуясь моим командам, и меня совсем не смущало то, что он не был включен в сеть.

Пришлось просматривать все подряд. От такой напряженной работы у меня заболели глаза, да еще эта настырная девица порхала вокруг, неся всякую чушь.

— Тебе положено тяжко вздыхать, стонать и греметь цепями, — отмахиваясь, заметила я ей.

По-моему, она совершенно не улавливала разницы между порядочным привидением и занудной осенней мухой!

И тут я неожиданно почувствовала себя плохо. Голова закружилась, потемнело в глазах...

— Я высосу из тебя всю твою силу по капельке! — томно сказала девица и, хихикая, разлеглась на столе. — Того, что я вытянула из Б.Б, и заберу у тебя, хватит, чтобы переместиться в Париж!O, mon Paris! — мечтательно промурлыкала она. — Я поселюсь в Лувре или в каком-нибудь прелестном старом замке на берегу Луары, и буду развлекаться, пугая туристов... Среди них попадаются такие хорошенькие мальчики!..

— Боюсь, там уже все схвачено, — просипела я через силу, мне не хватало воздуха. — В тех краях ценятся более древние экземпляры, Мария Медичи, например...

Но через мгновение стало не до шуток. Самое плачевное, что я не могла ничего поделать. Силы покинули меня, я упала и осталась лежать, словно воздушный шарик, из которого медленно выходит воздух.

— Развлеку тебя, чтоб ты не скучала! — крикнула она, взмывая под потолок. — Покажу тебе полтергейст — недавно научилась...

Она хлопнула в ладоши, и вся мебель в комнате принялась топтаться и приплясывать, будто порядочной мебели больше нечем заняться.

— Хей! — завопила Девчонка в восторге — Вечеринка!..

Веселье только-только начало разгораться, как раздался троекратный стук. Он перекрыл кряхтенье и топанье взбесившихся вещей, заставив их как попало замереть на месте.

Из стены, плечом к плечу, в комнату ввалились два дюжих молодца с бритыми затылками — ни дать ни взять два переевших анаболиков качка. Только вот рыла у них были свиные, да на бритых головах недвусмысленно торчали рога, не оставляя сомнений в их национальной принадлежности. Они не обратили на меня никакого внимания, и четким строевым шагом, все также плечом к плечу, двинулись к девице. Привидение, или кто оно там, завизжало нечеловеческим голосом — у меня волосы на голове встали дыбом!

— Дяденьки, не надо! — зарыдала оно. — Не надо!

В одно мгновенье это создание превратилось в насмерть перепуганную девчонку, и мне стало так ее жалко, словно это и не она вовсе только что собиралась меня убить. И тогда я отмочила еще одну штуку — что с меня взять-то, с ненормальной! — сорвала с шеи крестик и сунула им под нос:

— Оставьте ребенка в покое!..

Они притормозили, взрывая копытами ковер.

— Мы при исполнении! — угрюмо буркнул один.

— Мне плевать... — заявила я, клацая со страху зубами.

Они переглянулись и дружно поскребли в затылках, — я прямо слышала, как у них там ворочаются шестеренки. Вдруг один из них оживленно задвигал пятачком:

— У-уу... Тут еще есть чем поживиться!

Но второй, видать, по натуре был буквоедом: он вытащил какие-то свитки и возразил:

— Тот у нас не значится!

— Какая разница! — отмахнулся первый. — Не видал я что-то праведников. Бери, не прогадаешь!

И они исчезли, а через секунду появились вновь, волоча подмышки визжащего и упирающегося Б.Б.

— Мы еще вернемся за тобой, крошка! — пообещал один напоследок, обращаясь к съежившейся от страха Девчонке, а мне молча показал кулак.

Я ответила ему интернациональным жестом. Наверное, надо было осенить их крестом, но на это у меня ума не хватило.

Троица с воплями ухнула вниз и исчезла, оставив глубокую черную дыру, которая постепенно затянулась.

— Что со мной будет? — всхлипнула Девчонка. — Я не хочу туда! Не хочу!..

Не мне бы читать проповеди, но я утешала ее, как могла, а она становилась все прозрачнее. Наверное, я не смогла найти нужных слов, потому что она вдруг выкрикнула:

— Да пошла ты! Ты такая же зануда, как все!... Ненавижу вас, лицемеры!.. — и легким облачком выскользнула в окно.

Оставаться здесь было небезопасно — мало ли кто еще явится?.. Я торопливо собрала со стола валявшиеся там дискеты и сунула их к записной книжке. В хрустальной пепельнице лежала большая дорогая зажигалка. Я задумчиво щелкнула крышкой — в руке заплясал оранжевый язычок пламени. Что уже раз сгорело... И я поднесла живой огонек к бархатным портьерам: огонь — лучшее средство от нечисти...

Пожар занялся так неестественно быстро и весело, что я едва успела спуститься и добежать до выхода, а пламя уже перекинулось на первый этаж.

Никто из собравшейся толпы зевак не мог понять, отчего вдруг загорелся воздух на пустыре? И никто не обратил внимания на стоявшую поодаль молодую женщину, опиравшуюся на костыли. Но еще более удивительно, что ни один человек не заметил, как подъехала к ней темно-вишневая карета, запряженная шестеркой черных лошадей. На пустырь, завывая, вползали пожарные машины, а женщина села в карету и умчалась в неведомое. И только бродячая собака долго беспокойно обнюхивала землю, где она стояла, а потом подняла морду и завыла...

* * *

Дверь квартиры была взломана: кто-то со знанием дела отключил сигнализацию. Исчезло все, что он привез из экспедиции. Пропали еще кое-какие вещи, но похоже, брали наобум, для отвода глаз.

Взбешенный, Джем набрал номер комиссариата:

— Нам сейчас некогда заниматься всякой ерундой! — грубовато ответил дежурный.

— Ерундой?! Да я вам на блюдечке поднесу воров, вам нужно только арестовать их! — и он продиктовал номер белого форда и адресок, где оставил на чердаке своего странного приятеля.

Теперь ему стало ясно: вся комедия была затеяна с тем, чтобы выманить его из дома. Видимо, знали, чем он занимается, следили с самого приезда, — и подловили... И как он мог попасться на эту удочку?

Люди из полиции прибыли часа через два — хмурые, с воспаленными усталыми глазами: всю ночь простояли в оцеплении, а теперь — извольте искать какое-то барахло!

— Это не барахло! — вспылил Джем, но вовремя опомнился и деланно спокойным тоном разъяснил невежам, чего лишилось государство в его лице.

— Ну, все равно... — буркнул один, а другой упрекнул:

— Зачем же было дома держать такие ценности!

Они сняли отпечатки пальцев, сделали снимки, составили протокол. Все это не очень-то их занимало, и Джем чувствовал бессильную злость, понимая, что дело, скорее всего, спустят на тормозах. Если вообще будут им заниматься. Но среди ночи его неожиданно подняли с постели:

— Полиция! — и без долгих объяснений отвезли в участок.

— Я что — арестован?..

— Нет пока. — вежливо уточнил комиссар. — Нам нужны сведения о человеке, что скрывался по указанному вами адресу.

Прошедшие двое суток, полные неприятностей, сказались на его реакции, поэтому он не сразу понял, о ком идет речь.

— Я посылаю людей на этот чертов чердак, — еле сдерживаясь, пояснил комиссар, — троих отличных молодых ребят — и потом их находят мертвыми! На какого дьявола они там напоролись?

Услышанное повергло его в отчаянье: " Этот псих опасен... Я так и знал! Я чувствовал!.."

— Его приметы? — растерянно переспросил он, пытаясь собраться и сосредоточиться. "Господи, если он и вправду слышит меня?.." Но полицейские не собирались отступаться: они хотели отплатить за смерть своих товарищей, смерть страшную и загадочную.

Они вытягивали из него сведения по крупинкам: рост... вес... особые приметы... походка, манера держаться... цвет глаз... Глаза! Он вдруг понял, что же было приметного в этом бледном подобии человека — его глаза! В них жила старая, неизбывная боль. Тоска... Тоска человека, утратившего самое дорогое в жизни, — и оттого эти глаза казались мертвыми... "Это все эмоции!", — перебил он сам себя. Но как об этом рассказать? Он попытался, но получилось нечто невнятное, и он беспомощно замолчал. Они переглянулись, и один нажал кнопку, вмонтированную в стол.

Его отвели в другую комнату. Усадили, надели на голову шлем, похожий на мотоциклетный, только шире, на глаза — огромные очки с толстыми многослойными линзами:

— Смотрите на экран и попытайтесь мысленно воспроизвести образ этого человека!..

Он честно старался, но у него не получалось. Потом он почувствовал, как в шею входит игла. Очнувшись, увидел на экране лицо, отдаленно напоминавшее его таинственного знакомого. Молодой полицейский, наблюдавший за процедурой, хмыкнул:

— Этого парня точно на конвейере делали!..

Под воздействием специальных препаратов он выложил им все, как было. Ему сделали экспресс-анализ, но не нашли в организме никаких посторонних примесей или инородных тел.

К утру его отпустили.

* * *

— Мы обнаружили отпечатки в квартире Александера. Те же, что и на чердаке, — и на стол комиссара легла стопка бумаг. — И вот, что интересно...

Прочитав предоставленный ему отчет, комиссар нахмурился:

— Только этого нам не хватало! Особенно сейчас...

— Вы полагаете, такое возможно? — с сомнением спросил тот, кто принес бумаги.

— Что вы задаете дурацкие вопросы?! — взорвался Комиссар. Пар, копившийся в нем с того момента, когда он получил известие о гибели своих людей, рвался наружу. — Сами не видите? Или читать разучились?

Побушевав немного, он успокоился, лицо его приняло обычное сосредоточенно суровое выражение.

— Проверьте, чем занимался этот Александер, особенно все его передвижения во времени, — и приставьте к нему наших людей... Нет, лучше займитесь этим лично.

— Но этим делом заинтересовалась Секретная служба!

— Пусть интересуются! А мы тем временем понаблюдаем.

* * *

На предутренних улицах было неуютно и неспокойно. Несколько раз Джем слышал отдаленные хлопки выстрелов. "Дернуть бы отсюда," — с тоской думал он, — " да денег нет..."

Деньги!.. Он лихорадочно соображал, где бы разжиться: продать машину? — за нее сейчас не дадут столько, сколько она стоит... Чертовы беспорядки!.. А платить все же придется, кто бы не пришел к власти в результате происходящих катаклизмов, иначе — тюрьма: государство не любит должников. Вот если бы ему удалось смыться, пока не кончился этот бардак...Можно даже попробовать сделать это нелегально и, если получиться — он сменит имя, прошлое... Он просто исчезнет и не станет никому ничего платить. Но чтобы это осуществить... Да и кому он будет нужен в чужой стране без денег? Угораздило же его так влипнуть! Проклятые грабители!

Он почти бежал, не замечая, что разговаривает вслух. Комендантский час еще не кончился и его остановил патруль. У него был пропуск, выданный в комиссариате, но он забыл про него и стал сопротивляться. Военных было пятеро и еще один в полицейской форме. Они начали бить его, и вдруг пятеро без звука повалились наземь, а тот, что был из полиции, нагнулся к нему. Он узнал эту плутоватую физиономию.

— Я отвезу тебя домой, — сказал Лейтенант, — а по дороге потолкуем...

— Чем обязан? — спросил Джем, вытирая в машине разбитое лицо и ощупывая языком кровоточащие десны.

Его спаситель не стал ходить кругами.

— Я навел тут кое-какие справки... Словом, я помогаю тебе, а ты отрезаешь мне жирный кус от дядюшкиного пирога.

— Почему я должен тебе верить? Ты уже раз надул меня!..

— Ты меня тоже. Сам денежки рисуешь?..

— Я не дурак...

— Я это знаю.

— ... и не собираюсь ни с кем делиться.

— Придется. Иначе я обставлю так, будто это ты спровадил родственничка на тот свет... А это тебе, чтобы ты убедился, что я могу пригодиться, — и полицейский протянул ему толстый конверт.

— И чего ты привязался ко мне? — Джем в сердцах сплюнул прямо на пол салона его машины.

— Я слишком долго ждал подходящего случая, надоело щипать по мелочам. Понимаешь, парню из низов нелегко устроиться в этой жизни. Ты же вполне мне подходишь... — доверительно и нахально сказал полицейский. — У тебя усы в сметане, а потому ты будешь сговорчивее, чем кто-либо другой на твоем месте. Не беспокойся: твой дядюшка переводил деньги в разные банки за границей в хорошей твердой валюте. С его деньгами ничего не случится, и тебе будет на что шиковать до конца своих дней, даже если ты получишь всего половину...

— Половину? Не много ли ты хочешь?!

— Информация того стоит, и у меня есть возможности ее добывать. И не забудь о наследнице, а то ведь можешь вообще остаться на бобах...

На Александера вдруг снизошло озарение:

— Так это ты продал меня этому типу? — Лейтенант замялся, но потом кивнул.

— Почему же я до сих пор на свободе, если легавым все обо мне известно?

— То, что знают все — ничего не стоит, а я интересуюсь тем, что еще имеет товарный вид. В полиции знают только о твоих неприятностях со Службой времени, — я же купил тебя у Итальянца. Надо сказать, ты мне дорого стоил.

— С каких это пор Итальянец взял привычку резать кур, несущих золотые яйца? Что-то это на него не похоже!..

— С тех самых, как я кое-что про него разнюхал. Думаешь, он просто так двинул за кордон? — Лейтенант самодовольно усмехнулся. — Как бы не так! Он слишком много болтал — и теперь он фактически покойник. Все, что посущественнее, я поведал своему начальству — погоны не за так цепляют! — а кильку вроде тебя оставил себе про запас.

— Ладно, хватит набивать себе цену! Итальяшка меня больше не интересует... Так ты хочешь сказать, что мой старик на самом деле мертв?

— Я этого не знаю. Все что я успел накопать — в этом конверте.

Высаживая его из машины, Лейтенант подмигнул на прощанье:

— А если твой старикашка и жив — так это недолго исправить!..

Дома он открыл конверт Лейтенанта.

Там было два листка. Один представлял собой копию решения некого Особого суда. Вверху стоял гриф "совершенно секретно". Скупые канцелярские фразы гласили, что двадцать шесть лет назад его дядя был приговорен к восьми годам тюремного заключения за действия, приведшие к гибели человека. В чем заключались эти действия, и кто погиб, — ни слова.

Второй был копией свидетельства о рождении, из которого следовало, что двадцать семь лет назад у одной особы родилась дочь Лора. Имя женщины было ему незнакомо, зато в графе "отец" стояла фамилия его дяди. Очевидно, признав свое отцовство, дядя не захотел жениться (или его пассия, зная характер возлюбленного, не решилась выйти за него замуж!) Могли быть и другие причины, помешавшие этому браку, — Джем даже тешил себя надеждой, что это — простое совпадение и человек, указанный здесь, — вовсе не его дядюшка, но как бы то ни было — проблема существовала.

* * *

К полудню Джем сумел привести себя в порядок — у него был большой опыт по части зализывания ран, приобретенный в самых разных точках земного шара, причем, по преимуществу, это были места, удаленные от цивилизации. Критически осмотрев себя, он решил, что вполне сойдет за добропорядочного обывателя, хотя патрульные утром постарались на совесть. Лейтенант сказал, что ему нечего беспокоиться насчет тех парней: очнувшись, они ничего не вспомнят, а если кто-то что-то и заподозрит — можно будет все списать на случайных головорезов, тем более, что они так и не успели проверить его документы. Но некоторые опасения у него все же были, и он долго размышлял, стоит ли ему вообще сегодня выходить из дома? Занятия в Университете были отменены ввиду чрезвычайной ситуации на неопределенное время. Правда, ему позвонил один студент-иностранец, посещавший его семинар, и напросился на встречу, но Джем рассудил, что тот может подождать, и назначил консультацию на послезавтра.

Машину он продал в этот же день. Продал, скрипя зубами от досады: за свою красавицу он получил едва ли половину того, что она стоила, а ведь тачка была новехонька! Но выбирать не приходилось: мародеры пригоняли машины из опаленных "локальными боевыми операциями" провинций по смехотворно низким ценам, особенно такие, где был поврежден бортовой компьютер, и надо было радоваться, что он вообще получил хоть что-то.

У него мелькнула было мысль продать квартиру, но маклер назвал такую смешную цифру, что Джем выставил дельца за дверь:

— Я еще не голодаю!..

Но похоже было, что скоро ему придется испытать и это: к нему заявился судебный исполнитель и описал все имущество. В поисках выхода он на следующее утро позвонил Очкарику — обращаться к другим было бесполезно: он как-то не успел обзавестись настоящими друзьями, но никогда не винил в этом себя.

— Не знаю, потяну ли я такую сумму... — задумчиво прогундосил тот, выдернутый ранним звонком из постели.

— Одолжи хотя бы половину! — взмолился Джем. — Они всерьез собираются наложить на меня лапу, но я попробую уговорить их, чтобы в рассрочку... И вот что: пустишь меня к себе на постой? Я — тихий!

Джем быстро подсчитал в уме, что если к деньгам Очкарика добавить стоимость его холостяцкого гнезда — но только надо будет поторговаться как следует! — то может ему и хватит, чтобы уплатить штраф чинушам из Службы времени.

Едва он успел закончить разговор, как ему снова пришлось взять трубку. Звонили из полиции.

"Неужели проведали о вчерашнем?" — с ужасом думал он, одеваясь и выскакивая на улицу.

Но в участке ничего не знали, более того — его персоной никто и не интересовался. Испытав мгновенное облегчение, он тут же помчался домой, обуреваемый нехорошими предчувствиями. Судьба продолжала издеваться над ним: кто-то опять успел за это время побывать у него и основательно похозяйничать.

— Гм... — задумчиво протянул маклер, оглядывая его квартиру тем же вечером, — мне казалось, что в городе еще не было ни бомбежки, ни землетрясения. Меня, парень, все еще интересует твоя конура, но теперь ей нужен капитальный ремонт. Так что, не обессудь: старой цены я не дам...

* * *

Они ехали в редакцию на машине Очкарика.

— Что тебе сказали в полиции?

— Отпечатки те же, но в картотеке они не значатся.

— Но, может, ты все-таки подождешь и не будешь пока сворачивать дело? Неизвестно ведь, как поведут себя новые хозяева, а у всех наших — семьи, дети...

— А ты можешь предложить мне что-то другое? — зло переспросил Александер.

— Есть люди... — неопределенно ответил Очкарик.

— Хочешь предложить нелегальщину? Всякие там листовочки-прокламации? — тот молча кивнул. — Нет. В политику я не лезу — меня все это не касается! Пусть загрязняют эфир и сети, а я не собираюсь подставлять свою задницу!..

Очкарик не захотел вступать в спор, пробурчав что-то вроде "не одни, так другие...", и Джем замолчал, следя за дорогой. Бесцветный так и не появлялся с тех пор, как он оставил его на чердаке, и Джем все время был начеку. Может , поэтому он и заметил эту проклятую машину, хотя теперь его преследователь был осторожен.

— Это снова он! И номера сменил...

— Кто? — не понял приятель.

— Вон, видишь? Этот тип следит за мной, с тех пор как я приехал...

— Ты уверен? Может, показалось?..

— Слишком многое мне последнее время кажется! — зло отозвался Джем. — Надо попробовать оторваться или увести его за город...

Ему надоела эта игра. Пора взять инициативу в свои руки, а то как бы не пришлось отправиться в неизвестность вслед за дядюшкой!

* * *

Попетляв по городу, они вырвались на Восточное шоссе.

— В сорока милях отсюда, чуть в стороне от дороги, есть заброшенная ферма. Хорошо бы заманить его туда, а там попробуем потолковать! — сказал Джем, — Но выиграть время и успеть спрятаться...

Очкарик поддал газу. Его "старушка" тревожно завывала на поворотах, однако, они успели оторваться от форда на приличное расстояние, поскольку тот по-прежнему делал вид, что вовсе не интересуется ими.

На заброшенной ферме ничего не изменилось. Тишина, запустение, грустный ветер... Когда-то он приезжал сюда с... Нет, не нужно воспоминаний! Особенно сейчас... Пока хватит того, что он знает, где спрятать машину и где им притаиться в ожидании гостя.

— Лезь сюда... Осторожней!..

— Ого! Вот это да!.. А что это?

— Ребятишки хозяина выкопали — играли в войну. Этой заразе и в голову не придет, что здесь что-то есть, а уж тем более — что тут кто-то прячется...

Они видели, как та машина остановилась неподалеку от фермы и съехала с обочины в заросли.

— Думаешь, он успел заметить, что мы свернули сюда?

— Надеюсь...

— А если он — не один? — рассудительно спросил Очкарик, оставаясь совершенно спокойным.

Это было в его характере: Джему иногда казалось, ничто в мире не способно вывести его друга из равновесия. "Это все оттого, что я плохо вижу," — шутливо говаривал по этому поводу Очкарик, — " а в нужный момент очки просто падают у меня с носа"...

— Если их много, — жестко ответил Джем, в отличие от приятеля он не в силах был оставаться спокойным, — я хотя бы полюбуюсь их личиками!..

Личико оказалось одно — здоровенное и черное. Стараясь остаться незамеченным, его обладатель проник на территорию фермы. Джем был вынужден признать, что для человека с такой комплекцией у него это неплохо получилось: если бы он не следил за ним с самого начала, то и не заметил бы, что здесь есть еще кто-нибудь кроме них.

— Где же этот твой поклонник? — прошептал Очкарик. — Что-то я никого не вижу...

— Ти-х-хо... — Джем приметил, как шевельнулись верхушки бурьяна на подступах к дому.

Черномазый хочет пробраться внутрь... Отлично! Возле самого их убежища росло огромное развесистое дерево, по его ветвям — если, конечно, ничего не изменилось — можно попасть на верхний этаж.

— Жди здесь, — беззвучно, одними губами приказал он.

— А если он вооружен? — не унимался Очкарик.

— Заткнись... Услышишь стрельбу — беги к машине и дуй в город.

Подождав, пока детина проскользнет в дом, Джем быстро вылез из своего укрытия и проворно вскарабкался на дерево. Толстая ветка, шириной с его предплечье, по-прежнему вела в окно спальни, но теперь она была совсем сухая. Он решил рискнуть.

Старое дерево треснуло, когда он был почти у цели, но он успел перескочить на подоконник, порезав пальцы о торчащие в раме осколки выбитого стекла. Бесшумно спрыгнув вниз, он, крадучись, подобрался к полуоткрытой двери, ведущей в коридор, и весь обратился в слух... Звенящая тишина... Вдруг — легкий шорох: тот парень был внизу. Джем выскользнул в коридор и осторожно глянул вниз. Чужой силуэт мелькнул в кухонном проеме. В его руке он успел заметить пистолет. "Накаркал, Четырехглазый!.." По левую руку от него зиял выбитой дверью чулан. Когда-то там хранилось много полезных вещей... Он прокрался туда, но единственным, чем удалось поживиться, оказался кусок грязной, но еще крепкой веревки.

Чужой, судя по звукам, был все еще на кухне и он змеей скользнул вниз и притаился у двери. Если этот амбал решит выйти через другую дверь на улицу, то все впустую... Но тот не собирался уходить. Огромная темная фигура вдруг возникла прямо перед ним — бесшумно и совершенно неожиданно. Джем даже вздрогнул, но оказался проворнее своего противника: его руки сноровисто накинули на чужую шею удавку — и сразу же прогремел выстрел.

Он почувствовал, как горячим опалило плечо... Больно... Потекло что-то мокрое... Он едва осознал, что это — кровь, как чужие руки вцепились в него, пытаясь избавиться от смертоносных пут. Он продолжал закручивать веревку, перед его глазами была только черная лоснящаяся кожа, покрывшаяся крохотными бисеринками пота... Чужой резкий запах... Они упали на пол и он умудрился отпихнуть ногой пистолет, который негр уронил, схватившись за веревку. Противник уже хрипел, но вдруг, собрав все силы, нанес нападавшему страшный удар головой в лицо...

Он очнулся оттого, что кто-то немилосердно лупил его по щекам... Очкарик! Черный громила без сознания лежал на полу вниз лицом, сквозь короткие курчавые завитки волос сочилась кровь, а рядом валялась лопата со сломанным черенком.

— Ты поступил мудро, — еле выговорил Джем, поняв, что Очкарик вместо того, чтобы удрать, поспешил к нему на выручку.

— Он — живой, — флегматично заметил тот.

— Вот и отлично...

Шатаясь, Джем поднялся и все той же веревкой связал темнокожему руки.

— Найди что-нибудь — ноги связать...

Он спеленал лежащего на полу как куклу, и перевернул на спину. Тот, не приходя в сознание, застонал.

— Поищи воды... Приведу его в чувство...

А когда открылись незнакомые черные глаза и в них появилось осмысленное выражение, он жестко сказал:

— Теперь, Четыре Глаза, лучше уйди. Тебе не по душе придется то, что я буду делать.

* * *

Он ничего не добился. Ни слова... Пленник только шипел от боли и плевался розовой слюной, пытаясь попасть мучителю в лицо. Потом он потерял сознание.

— Хватит! — заорал Очкарик, видя его бесплодные попытки привести пленного в чувство. — Ну, ты и скотина! Я и подумать не мог...

— Он убил бы меня и не прослезился! — огрызнулся в ответ Александер. Он ослабел от потери крови и от пережитого. — Я тебе не заплечных дел мастер! Думаешь, меня это все позабавило?!

— Его нужно отвезти в больницу... — угрюмо заявил Очкарик.

— Рехнулся?! Что мы там скажем?

— Подобрали на дороге...

— Да! Там все дураки сидят!.. Его надо добить! — сказал и сам ужаснулся своим словам.

— Нет, — хладнокровно ответил Очкарик и подобрал валяющийся пистолет. — Этого я тебе сделать не дам.

— По-твоему, лучше оставить его подыхать?..

— Мы отвезем его в больницу. — твердо повторил друг. — Я отвезу.

Подчиняясь его жесткому тону, а точнее — дулу пистолета, Джем помог перетащить обеспамятевшего пленника в машину.

— Не отмоем потом... Кровищи-то! — буркнул он.

— Меньше надо его ковырять! — с внезапной ненавистью выдохнул Очкарик. — И что на тебя нашло? Отвезли бы в полицию — пусть разбираются!

Пленный вдруг что-то простонал. Джем встрепенулся:

— Что? Что он сказал?! Ты слышал?..

"Четыре Глаза" нагнулся над темнокожим, потом неуверенно пожал плечами:

— Он сказал, по-моему, "белый слон"...

— Белый слон?! Белый слон... Чтобы это значило?..

Тело пленного внезапно выгнулось дугой, глаза открылись. Сверкая белками, он вонзил безумный взгляд в ночную темноту. Его затрясло, он снова неестественно выгнулся, точно невидимые руки ломали его тело — так, что от напряжения глаза вылезали из орбит. Из горла пленника вырвался чудовищной силы крик — непонятные слова на чужом языке. Он выкрикнул их в ночь вместе со сгустками крови и затих, закатив глаза.

— Что это с ним? — Очкарик быстро пощупал его пульс. — Жив... Поехали скорее!

— Подожди, — ответил Джем. — Я забыл в доме свитер.

Волоча через силу ноги, он вернулся на кухню. Подобрал свой свитер — он снял его, чтобы не запачкаться, — и вдруг услышал этот звук...

Кричало животное. Огромное животное кричало от ярости — кипящей бешеной ярости — вот, что пришло ему в голову, когда он услышал э т о. По спине пробежала предательская дрожь.

— Нет... — прошептал он. — Этого не может быть... — и в тот же миг стену проломили огромные, в рост человека, бивни.

Он еще успел разглядеть желтые прожилки на кости и горящие красным злые глазки-угли. Толстенный хобот схватил его ногу, норовя расплющить, но он вывернулся и бросился наружу. Гигант шагнул за ним, ломая грудью стену. Оглянувшись, Джем не увидел звезд: чудище заслоняло собою небо.

— Стреляй!!

Чудом он успел запрыгнуть в машину и она рванула с места. Он выхватил у Очкарика пистолет и, не целясь, выстрелил. Фары выхватывали из темноты куски дороги, пляшущие деревья, кусты...

— Скорей!..

Очкарик, сжав зубы, пригнулся к рулю. Раненый темнокожий в забытьи валялся на заднем сиденье рядом с Джемом, голова его сползла почти на дно машины. Джем высунулся в окно и снова выстрелил. Раздался оглушительный трубный рев. Гигантская махина нагоняла их — они ощущали, как под ее ногами содрогается земля. Горящий огнем глаз вдруг оказался совсем близко — Джем прицелился и выстрелил несколько раз. Чудовище исторгло вопль боли и тут машина подпрыгнула на ухабе, темнокожий ударился головой о дно и очнулся, но черная громадина уже исчезла.

— Куда делся этот чертов переросток? — еле выговорил Джем. — Неужто я его подстрелил? — язык отказывался ему повиноваться.

— Угу... — отозвался Очкарик, его голос немного дрожал. — Не забудь при случае вернуться за трофеем...

— Да иди ты!

Пленник снова потерял сознание.

Вернувшись в город, Очкарик оставил его у ворот больницы Св. Луки и, отъехав квартал, позвонил из таксофона в приемный покой.

— Зря ты, — упрекнул его Джем, ждавший все это время в машине, — они наверняка фиксируют все звонки.

Сам он не захотел обращаться за помощью, определив, что пуля прошла навылет.

* * *

...Мраморные колонны уходили ввысь — туда, где алмазными искрами сверкали глыбы хрусталя. Огромный зал был полон. Тихие скользящие шаги и приглушенный говор сотен гостей создавали строгую торжественную атмосферу. Все чего-то ждали... Вдруг над головами собравшихся пролетел шорох: "Королева!... Королева!..." Распахнулись высокие, облитые позолотой двери, и Ее Величество стремительно вступила в Тронный зал.

— Господа! — воскликнула она, останавливаясь посреди почтительно расступившейся толпы и обращаясь ко всем сразу. — Дракон... Егеря видели его на днях в лесах на востоке. Он движется к Городу.

Кавалькада тяжело вооруженных рыцарей выехала из главных городских ворот на закате. Багровый глаз солнца смотрел им вслед.

Спустя три дня королевское войско пересекло равнину и углубилось в дремучие, нехоженые леса. Им удалось выкурить Дракона из леса и загнать его в горы, где он застрял в слишком узком для него ущелье. Говорили, что его негодующие вопли и грязная брань были слышны на десять миль вокруг.

Я же всего этого не видела, опростоволосившись, как всегда: отбилась от охотников, потеряла лошадь, и вот уже второй день скиталась по топкой болотистой местности, поросшей осокой и камышом.

Выбившись из сил, я присела прямо на мох маленькой, изумрудного цвета, лужайки. Зверски хотелось есть, а еще больше — пить. Вдруг мне почудилось, что я тут не одна. Оглядевшись, я приметила чью-то зеленоватую, в пупырышках, морду. Она выглядывала из какого-то подобия норы, сложив перед собою ручки , и очень походила на суфлера в будке.

— Эй! — позвала я. — Иди сюда...

— Чевой-то? — благожелательно отозвалась морда, не двигаясь с места. — Мне и отсюда хорошо видать...

— Как бы мне попасть обратно в Город?

Морда призадумалась.

— Отсюда через болота, да там еще дня четыре ходу... Я бы тебе показал тропку, да темнеет уже, а по ночам здесь много всяких шляется, которым все равно кого есть. Но ежели хочешь, могу подыскать хорошее местечко для ночлега...

Выбирать не приходилось.

Морда с громким хлюпом вылезла из своей норы, точно пробка из бутылки, и поскакала впереди, показывая куда ступать. По виду мой новый приятель напоминал огромную, примерно мне до плеча, жабу.

— Я буду Чичимор, — сообщил он на ходу, смешно поднимая в стороны длинные перепончатые лапы и шлепая ими по грязи.

Вскоре мы выбрались на просторное сухое место, где стояло несколько травяных хижин. Рядом паслись хулиганистого вида козы. Чичимор подошел к одной хижине и нырнул в ее душную глубину.

— Ты еще дрыхнешь, бесстыжая?! — услыхала я его возмущенный голосок.

Из хижины выплыла, колыхаясь, необъятных размеров зеленая квашня. На ее макушке прилепились две тоненькие, кое-как заплетенные, белесые косички. С трудом разлепив выпуклые блестящие глазки, квашня с любопытством уставилась на меня.

— Сестрица моя, — торопливо представил квашню Чичимор и, обращаясь к ней, пригрозил: — Вот подожди! Заведу тебе корову — будешь на заре подыматься!

— А у ме-еня... — невозмутимо зевнула сестрица, — ...и ко— ро-о-о-ва бу-дет поздно встава-ать... — и, как ни в чем не бывало, удалилась обратно в хижину и вскоре оттуда донесся могучий храп.

— Через нее жениться никак не могу! — пожалился пупырчатый. — Положено сначала ее замуж выпихнуть, да кто ж такую возьмет!..

Ночью на болоте звенели комары, пели лягушки. В хижину неожиданно сунулась было чья-то длинная зубастая голова, перепугав детишек. Взрослое население хижины переполошилось, и вооружившись дрекольем, с помощью соседей изловило нахала.

— Вот, — поутру радостно объявил Чичимор. — на нем и поскачешь — домчит как вихрь!

"Вихрь" понуро топтался на толстых фиолетовых лапах и скалил белоснежные зубья. По-моему, ему вовсе не улыбалось куда-то скакать — кажется, подобный способ передвижения этой помеси бегемота с крокодилом вообще не был знаком. Признаться, и мне не больно-то хотелось на нем "мчаться"...

— Он, верно, опасен?..

— Да, что ты! — возмутился Чичимор. — Чистый ангел!.. Только это... ты ему пальцы-то в рот не суй... Ну так, на всякий случай...

Я и не собиралась.

Дракона приковали цепями на Королевской площади. Злобная тварь пугливо жмурила глазки и лакала воду из фонтана. Королева и ее свита восседали на специально установленном помосте, наблюдая за приготовлениями к дематериализации.

— Ты не хочешь его оставить? — шепотом спросила я.

— Нет, — Королева печально покачала головой. — Это — черный дракон. Чья-то дурная фантазия. Черные драконы злы, в отличие от золотых. Но золотого трудно придумать... Еще предстоит разобраться, кто притащил сюда эту дрянь.

* * *

...К утру рана воспалилась, поднялась температура. Ему было скверно — и на душе тоже: Очкарик осторожно навел через знакомых справки и ему сообщили, что темнокожий умер, не приходя в сознание. Но не это известие выбило его из колеи, а реакция друга.

— Он скончался от черепно-мозговой травмы! — кричал в трубку Очкарик.

— Тише ты, идиот! Тебя могут услышать!

Но "Четыре Глаза" продолжал орать:

— Ты понимаешь, что это значит?! — Александер не понимал, ему было слишком плохо. — Это значит — я его убил! Я!!

— Успокойся... — сказал Джем, подождав, пока в голосе Очкарика поутихнут истерические нотки. — Ты защищал меня. Это самооборона. Слышишь?.. Мы были вынуждены так поступить... — он несколько раз повторил последнюю фразу, делая упор на слове "мы". — Успокойся и найди мне врача. Такого, что не имеет привычки много болтать.

Очкарик бросил трубку.

Слюнтяй!.. Джему и раньше случалось бороться за свою жизнь, но тогда все было как-то иначе — враг был, как правило, на расстоянии выстрела и ему не приходилось потом вспоминать его глаза.

* * *

Поправившись, он появился в редакции.

— Тебя тут спрашивал один тип... — угрюмо сообщил Очкарик.

— Кто? — Джем почувствовал, как к горлу поднимается противная волна страха.

— Он не представился, — буркнул приятель и отвернулся, занявшись бумагами, лежащими на столе.

— Слушай, — Джем подошел к нему, — я все думаю об этой истории... — Очкарик посмотрел на него почти враждебно. — Нет, как ты думаешь: это ведь была галлюцинация?

В ответ Очкарик молча поднялся с места.

— Идем! — бросил он на ходу.

Они спустились в гараж.

— Смотри! — сказал Очкарик.

Александер увидел на правом крыле машины длинную вмятину, заканчивающуюся дырой: металл словно пробили чем-то острым.

— Я обнаружил это, когда отмывал сиденья. Хочешь сказать, это мне тоже чудится? — Джем, потрясенный увиденным, молчал. — Я и сам было решил, что все это нам привиделось, — чуть смягчился Очкарик. — Я ездил туда. На ферме все разворочено, словно танки прошли. Но это и могли быть танки — сейчас на Восточном шоссе полно военных. На земле и на проселке — никаких следов, а ведь должно было что-то остаться — тогда было сыро.

— Я был уверен, что попал в него... — задумчиво произнес Джем.

— Нет, — покачал головой Очкарик. — Там ничего нет.

— Полагаешь, это след от бивня?

Но приятель не успел ответить: в гараж на полной скорости влетели две машины. Они резко затормозили и остановились, отрезая путь к бегству. Александер сунул руку в карман — там был пистолет, отобранный у темнокожего. Хлопнули дверцы — из одной машины вышли трое, из окна другой недвусмысленно высунулось короткое толстое дуло автомата.

Трое подошли вплотную.

— Собираемся на пикник, мальчики? — дружелюбно осведомился один из них — высокий, с непропорционально маленькой сальной головой. — А где же девочки?..

— Хочешь предложить свои услуги? — презрительно огрызнулся Очкарик.

-Ты!.. — начал было здоровенный парень, стоявший за спиной у микроцефала.

— Спокойно, ребятки, спокойно! — остановил его тот. — И ты — ручку-то из кармана вынь! — приказал он, глядя в упор на Александера. — Только потихоньку вынимай, а то моим приятелям чего-нибудь померещится!

Джем, нехотя, повиновался. Один из напарников мелкоголового, шагнув вперед, сноровисто обыскал его и с победной ухмылкой показал остальным найденное оружие. Другой обшарил карманы Очкарика.

— Что вам надо? — стараясь оставаться спокойным, спросил Джем.

— Тебе привет от Итальянца! — мелкоголовый заулыбался, в его улыбке было что-то от дебила.

Джем заметил высохшие следы слюны в уголках его рта.

— Никак, господин Головастик пожаловал? — догадался он и тут же получил страшный удар в челюсть.

— Я не люблю, когда меня так называют!.. — прошипел Головастик, детина рядом с ним поправил на руке кастет. — С одного раза запомнишь?..

Джем вытер рукавом разбитые губы и молча уставился на него. Он бы с удовольствием вцепился ему в горло — зубами, когтями, — и рвал бы, рвал, пока тот не захлебнулся собственной кровью! Волна бессильной злобы оглушила его — он почти перестал понимать происходящее, находясь во власти своего порыва, и даже сделал шаг вперед, но Очкарик сзади вцепился ему в куртку и этим спас от неминуемой расправы.

Головастик прекрасно уловил его состояние и заулыбался еще противнее, захихикал мерзко, пользуясь своей безнаказанностью. Дразнясь, высунул малиновый остренький язычок: мол, ударь меня, ударь! Но Джем уже пришел в себя и отступил, тяжело переводя дыхание.

— Молодец! — одобрил бандит. — Пачку беречь надо, а то так и будешь со своим очкастым лизаться... Ты, я думаю, понял чего я хочу?.. Ну то-то! Да не забудь про процентики! Процентики, они — ого, как наросли!..

— У меня нет денег... — выдавил Джем.

— А должны быть! — наставительно произнес Головастик. — И чем скорее, тем лучше. Недельки через две... И не вздумай смыться! — и вроде уже собрался к машине, но вдруг сделал еле заметное движение своей змеиной головкой, и его дружки схватили Очкарика, заломив ему руки за спину.

Тот бешено задергался, но Головастик подошел и сунул ему что-то — Джему показалось, будто он пырнул его ножом в живот. Очкарик разом обмяк и они бросили его на грязный пол гаража.

— Это чтоб ты понял, что я не шучу... — проговорил Головастик напоследок.

Когда подонки скрылись, Джем бросился к неподвижно лежащему приятелю. Крови не было.

— Цел? — в волнении спрашивал он.

Очкарик бессмысленно смотрел на него и не отвечал.

* * *

— ...Вашему другу повезло. Это очень сильный препарат. Он мог частично или полностью утерять некоторые функции. Ослепнуть, например... — молодой врач в приемном покое больницы скорой помощи, разговаривая, все время нервно теребил реденькую бородку. — Собственно, препарат запрещен к производству и у вашего друга могут быть неприятности.

— Я уже объяснял: на нас напали! — сердито перебил его Александер.

— Лучше его забрать отсюда. Военная полиция проверяет постоянно больницы и госпитали, если выясниться, что я неправильно указал диагноз... Возможно, они и не будут копаться, но... Я не могу так рисковать.

Он отвез Очкарика домой. Уложил на кровать, накормил с ложечки — несколько глотков бульона и фруктового пюре. Очкарик мычал и водил в воздухе руками. Когда он уснул, Джем постелил себе в соседней комнате, но сон не приходил. Случившееся с Очкариком неприятно поразило его воображение: он, пожалуй, без особого сожаления воспринял бы смерть легкую, быструю... смерть случайную, но вот так... Он понимал, что они не станут его убивать — им нужны деньги, а не бесполезный труп, и понимал также, что эти выродки не остановятся ни перед чем. "Хорошо, что у меня нет семьи" — невесело думал Джем, но они нащупали еще одно уязвимое место: дня через три, вернувшись домой после бесплодных метаний в поисках денег, он обнаружил в коридоре мертвого пса.

— Блэк не гулял еще сегодня, — растерянно сказал Очкарик, он к тому времени почти оправился, — и дверь была все время заперта, я же дома...

Джем дюйм за дюймом ощупал жесткую шерсть мертвого друга и обнаружил тоненькую иголочку, впившуюся под кожу рядом с ухом. Они расправились с его собакой.

— Он ушел в прихожую, — бубнил Очкарик, — я думал — он спит...

Не слушая его, Джем осмотрел дверь. Сначала он ничего не заметил, а потом нашел, что стекло в смотровом глазке вынуто. Кто-то испортил глазок, отодвинул в сторону пластинку, прикрывавшую его изнутри, и подождал, пока пес появится в прихожей.

— Я решил съехать от тебя, — заявил он Очкарику за ужином. — Я становлюсь слишком опасным соседом.

На самом деле у него были несколько иные соображения: ему надоело быть сиделкой, надоело менять мокрые простыни по ночам, надоело готовить... А главное — он хотел залечь на дно.

— Вот как? Хочешь бросить меня в трудную минуту?..

Джем вспыхнул, но оказалось, что Очкарик имел в виду совсем другое.

— Тот негр... помнишь еще? Оказалось, что он — важная птица. — Джем едва не подавился. — Чуть ли не голубой крови — какое-то там маленькое королевство где-то в жарких краях... Королевство маленькое, но имеет большой вес в Африканской Ассамблее, и теперь Ассамблея давит на нас, а нашим воякам не с руки с ними ссориться — кому же тогда продавать оружие? — и нюхачи мечут икру, пытаясь выяснить, кто его убил...

— Не докопаются... — не очень уверенно ответил Джем.

* * *

После ужина он отправился в кегельбан. Там его поджидал Лейтенант.

— Ты узнал что-нибудь? — спросил Джем.

— Нет. Старый хрен словно в воду канул. Но у него последнее время был один компаньон, фармацевт, — они вместе держали аптеку. Надо бы к нему наведаться.

Заведение было довольно занюханным и пряталось в грязных закоулках на Левом берегу города. Он приехал туда перед закрытием. Неряшливого вида старик копошился за прилавком, покрытым пятнами всевозможных цветов и оттенков.

— Господин Йенс? У меня к вам пара вопросов...

Аптекарь, услышав его имя, молча указал ему на дверь позади прилавка. Там был склад.

— Присаживайтесь, — предложил старик, пододвигая ему колченогий стул. — Говорите, пропал ваш дядюшка? — и захихикал. — Этот хитрец умеет прятаться!

— Может, подскажете — где? И от кого?..

— От кого — скажу. А вот достать его вам вряд ли удастся... — и аптекарь снова захихикал, давясь и булькая горлом.

Булькая, он все чего-то шарил по своим ящичкам и коробочкам — искал что-то, и в конце концов в руке у него оказался маленький шприц.

— Достать-то вы его — не достанете... — повторял он, закатывая рукав и смазывая кожу мокрой ваткой. — Не доста-а-нете!..

Джем начал злиться.

— Чем он занимался?

Старик-аптекарь вдруг оторвался от своего занятия и уставился на молодого человека сумасшедшими глазами.

— Счастлив безумец, который навеет человечеству сон золотой... а? Ваш дядюшка помогал людям — во всяком случае, сам он так говорил... — он выложил перед собой на стол две разного размера ампулы, взял было одну, потом положил и схватил другую. — Ну, зачем я это делаю? — с непонятным надрывом спросил он.

" Черт, да он чокнутый!.."

Аптекарь наполнил шприц. Набрал в грудь воздуха, точно собираясь нырнуть в воду:

— Ваш дядя — негодяй. Он ... — и воткнул себе в руку иглу.

— Что — он? Что... Эй, что вы делаете?!

Аптекарь медленно оседал на пол. Джем подскочил к нему, — тот уже не дышал. Он бросился к двери. Она оказалась запертой снаружи, а на улице выли сирены...

* * *

Лейтенант встретил его в условленном месте.

— Нам не стоит лишний раз встречаться, и не звони мне больше — я сам тебя найду.

— Но эти... собирались прижать меня из-за выжившего из ума аптекаришки, а я его и пальцем не тронул. Это было самое настоящее самоубийство!..

— Он успел рассказать тебе хоть что-нибудь?

— Он, как я понял, считал, что дядя — жив, и намекнул, что тот зарабатывал грязные деньги...

— Главное — тратить красиво! — усмехнулся Лейтенант. — Что собираешься делать дальше?

— У меня проблемы — Головастик требует долг.

— Это в самом деле неприятно... — согласился Лейтенант. — Но, думаю, пока он тебя не тронет, зачем ты ему мертвый, если есть надежда пощипать пушок?

— Он знает о наследстве?..

— Он знает, что раньше у тебя водились деньжата. Я придумаю, как вывести его из игры, мне ведь тоже не хочется делиться еще с кем-то. Но его опасно трогать... Теперь уговоримся насчет связи, — и он протянул ему две плоских коробочки. — Это коннектор. Смотри: вот кнопка — это "вызов", откликнусь или я или тот, кому ты дашь второй аппарат. Услышишь писк — нажмешь вот здесь... Это "прием"... Короче, нечто среднее между рацией и телефоном, Но с гарантией, что тебя не подслушают и не запеленгуют. Понятно?..

— Не тупой... Интересная игрушка — я таких не видел...

— Ты еще много чего не видел...

Джем колебался, он никак не мог решить: стоит ли рассказывать этому проныре о черномазом? Ведь он запросто может сдать его властям, чтобы выслужиться... Ладно, он будет похитрее.

— Ты слышал о гибели принца Джалла?..

— Еще бы!

— Он следил за мной.

— Что?! С какой стати?

— Вот и узнай. Вдруг это имеет какое-нибудь отношение к исчезновению дяди? Тебе ведь легче это сделать.

— Так это ты его убил? — в упор спросил Лейтенант.

Джем с чистой совестью покачал головой: он пытал беднягу, но не убивал... Впрочем, этого он вслух не сказал, как не сказал, например, о двух ампулах — в той, что аптекарь взял было сначала, содержалось безобидное средство от астмы, а во второй, как он теперь знал, был цианид.

Не сказал он и о том, что успел разглядеть на теле покойного, пока легавые ломали дверь, маленький синий треугольничек-шрам за ухом...

* * *

...В записной книжке Б.Б не нашлось ничего интересного для меня. Так, всякая деловая всячина: фамилии, телефоны, адреса, узелки на память... Некоторые были мне знакомы — поставщики, дилеры, заказчики — деловые партнеры "Фарма-Х". Возможно, там и было что-нибудь существенное, но я не нашла ни одного кончика, за который можно было бы потянуть.

В том репортажике, из которого я и узнала, что являюсь опасной убийцей, говорилось, что в "Фарме" нашли что-то там такое, — и я рискнула позвонить одному из наших сотрудников. Он опешил, узнав мой голос.

— Ты еще на свободе?..

С его слов выходило, что репортеры малость приврали. Просто во время обыска у одного малого из отдела реализации нашли граммульку героина — он то ли потреблял, то ли приторговывал им на досуге. А в лаборатории, что арендовал у нас местный Университет, студенты-самоучки мастерили противотанковые "зажигалки" и еще кой-какой полезный в наше смутное время товар.

Поразмыслив, я решила наведаться в "Фарму": может выясню, кто же ссудил Б.Б деньги? Я понятия не имела продолжает ли фирма работу, но была уверена, что ночью в огромном двадцати двух этажном здании, где, кроме нашего главного офиса размещалось еще до сотни других, будет немноголюдно. Сначала я хотела проникнуть туда до того, как главные и запасные выходы перекроют электронные сторожа, но побоялась: меня мог кто-нибудь узнать. Да и хромота выдавала меня с головой, я уже одной своей походкой привлекала слишком много чужого внимания, — как меня до сих пор не сцапали? Хорошо, что тогда убежала из дома без документов и кредиток, иначе давно бы уже где-нибудь засветилась по рассеянности.

Пока я обо всем этом размышляла, мне не раз приходило в голову: может, взять и сдаться властям? Пусть разбираются... Но тут же вспоминала треск автоматной очереди, оборвавшей жизнь того бродяги: со мной тоже могут разобраться слишком быстро, и тогда, в лучшем случае, я буду досматривать свои сны где-нибудь в каторжной тюрьме на Чертовом острове...

Честно скажу: у меня было жуткое желание наплевать на все — даже на Сержа — и вернуться к Малышу и своему эскулапу, но я напрочь не могла вспомнить ни его имени, ни адреса, ни места работы — ничегошеньки! И это не идиотизм. Я сама заставила себя забыть все это, просто стерла из памяти напрочь, оставив лишь образ Морехода, чтобы в случае finita la comedia никто не смог докопаться до Врача.

* * *

Прежде, чем осуществить свой план, я отправилась на ближайшую к моему бывшему дому большую городскую свалку. Место это представляло собой несколько огромнейших котлованов, забитых всяческим мусором. Вернее, от котлованов осталось лишь одно воспоминание, теперь здесь были горы — горы отходов. На заднем плане сиротливо торчали трубы мусоросжигательного заводика. По понятным причинам они бездействовали, и небо над свалкой было чистым. В этом чистом небе реяли тучи ворон и... чаек. Речные разбойницы, видимо, рассудили, что помои — это надежнее, чем рыбное счастье в мутной воде.

Не подумайте только, что на меня нашло очередное затмение. Я отлично осознавала, что делаю.

Когда поблизости от моих ног в груде объедков что-то зашуршало, я тихо свистнула. Этот свисточек мне как-то подарил Дрипс, уверяя, что он принадлежал одному хитрому парнишке из Гамельна, хотя на свистульке явственно красовалось клеймо "made in China".

Словом, я не очень-то надеялась на успех, но, собиравшаяся удрать крыса остановилась и с неподдельным интересом уставилась в мою сторону.

— Э-э... Позови дрипса...

Крыса исчезла.

Неужели мой дрипсик — крысиный король? Вот будет разочарование! Я как-то не очень их люблю, крыс, то есть...

Ожидание затягивалось, и я опасалась, что насквозь пропитаюсь миазмами вороньего рая.

— ...И-ии-й-э-эх! — послышалось вдруг откуда-то сбоку.

С высокой мусорной кучи на приличной скорости неслась вниз старая крышка от унитаза. На крышке восседали Дрипс и компания.

Компания состояла из его примадонны и двух небольших существ неизвестного науке вида.

— Привет, малявка! — заорал Дрипс, ловко соскакивая с крышки, и останавливая ее как раз в тот момент, когда по всем законам физики, она должна была перевернуться. — А мы-то уж думали, что ты того... — он подозрительно всхлипнул, -...копыта откинула, думаем, наша старушка... или опять в психушку угодила... А она — вот она!..

— Дрипс, — сказала я строго, — я никогда не была в психушке, это во-первых, а во-вторых, — идем отсюда...

Задриппа послушно стала вылезать из крышки, а двое других сидели молча, и смотрели на меня, не мигая.

— Это — Хали, — сказал Дрипс, указывая на того, что был похож на осьминога, и покрыт сизой слизью. — Он марсианин, а это — Самсон, — он представил мне существо, отдаленно напоминающее эмбрион. — Самсон — местный. Его какая-то мама родила и выкинула, а помоечники выкормили.

— К-какие помоечники?

— Ну, тут много всяких, — отмахнулся Дрипс, — но не со всеми стоит знакомиться...

— Дрипсик, — тихо сказала я, — только не проси, чтобы я и их усыновила!

Дрипзетта тем временем благополучно забралась ко мне в карман. Он почесал в затылке, и с сожалением вздохнул:

— А жаль. Хорошие парни... Да, ладно уж. Они людей не очень любят.

* * *

Дождавшись, когда охранник с центрального пульта, пару раз зевнув от души, уйдет в туалет, дрипсы обезвредили электронные замки, и мы проскользнули внутрь здания. Дрипсиху я подкинула под стол охраннику — она должна была прикрывать тылы, действуя так, чтобы меня не было видно на обзорных экранах, а Дрипс, как более опытный вредитель, отправился со мной наверх. Он должен был взломать защиту главного компьютера, что стоял в рабочем кабинете Б.Б. Собственно, на этом весь мой гениальный план и кончался.

Спустя двадцать минут с момента незаконного вторжения я уже имела в своем распоряжении все необходимое — смотри и анализируй.

Легко сказать! Меня трясло, как в лихорадке, я очень нервничала и никак не могла сосредоточиться. Пистолет Луизы лежал под рукой. На дисплее мелькали колонки букв и цифр, но их цепочки значили для меня не больше, чем китайские иероглифы. "Соберись!.. Соберись же!.." — приказывала я себе, но прошло впустую немало драгоценного времени, прежде, чем мне удалось себя уговорить.

Сначала я бегло пролистала те диски, что прихватила из дома с привидением, но там не было ничего интересного, кроме досье на наших служащих. Сплетни я решила отложить на потом, и взялась за содержимое винчестера — и приуныла: над этим можно было просидеть не одну ночку! От нервного возбуждения я даже принялась грызть ногти, чего никогда раньше не делала. Наверное, в ногтях есть толика вещества, полезного для мозгов, поэтому я сообразила, что большинство данных — старье, а меня интересовала свежатинка. Подумав, я решила ограничиться полугодием: именно полгода назад мы крупно сели в лужу.

Проследить шаг за шагом путь к этой луже не составило большого труда: сначала был ряд мелких проколов, не всегда объективно зависевших от нас, — но я не стану утомлять вас подробностями, а потом был заключен договор с одной зарубежной фирмой. Выполнение условий контракта сулило "Фарме" неслыханные барыши и Б.Б. — хитрый, осторожный жук — клюнул. Но та фирма лопнула практически сразу, как только на ее счета поступили от нас оговоренные контрактом суммы. Пострадали не только мы, но и еще десятка полтора мелких компаний. Было возбуждено дело о мошенничестве, кого-то даже посадили, но концов так и не отыскали.

Позже в наших активах появляется крупная сумма и примерно в это же время запускается в производство ряд новых препаратов. Ничего необычного в этом не было. Единственное, что меня слегка озадачило — у одного вещества с длинным и сложным названием отсутствовало описание. Я неплохо разбираюсь в химии и фармакологии, но его название было мне незнакомо, также как и его торговое наименование. Я заглянула в файл, содержащий каталог, но не обнаружила ни структурной, ни молекулярной формулы.

Может, Б.Б. спер формулу и теперь я за это расплачиваюсь?

Правда, с патентом и с разрешением на производство все было в порядке — таковые имелись. Я поинтересовалась, куда оно поставлялось. Оказалось, что все шло в Клинику пластической хирургии доктора Реджа и подобные заведения в других городах. Насколько я слышала, Редж пользовал преимущественно толстосумов, такие у него были астрономические цены на услуги. Что ж, у Б.Б всегда был неплохой нюх: популярное косметическое средство — это действительно золотая жила... Только вот, почему же он захотел дать деру?

От размышлений меня отвлекли непонятные звуки. Кто-то чем-то громко чавкал.

Дверь в приемную была открыта. Звуки шли оттуда. Ох, я ведь совсем забыла про Дрипса!

— Ничего там не трогай! — запоздало крикнула я ему, срываясь с места.

— Ничего и не трогаю, — голосом примерной паиньки живо отозвался он, и чуть тише добавил: — потому что уже все потрогал...

Я влетела в приемную. Дрипс сидел на столе Сони и мирно закусывал ее карандашами и прочим, что подвернулось под руку. Знаете, что мне подумалось, когда я оглядела растерзанное помещение? Хорошо, что Соня уже умерла. Иначе ей пришлось бы сделать это завтра утром...

— Ну, не дуйся! — фальшиво-бодреньким тоном сказал Дрипс и, торопясь отвлечь меня от созерцания погрома, просюсюкал: — А я тебе картинки покажу! — и нырнув с головой в один из Сониных ящиков, — только хвост наружу — вытащил оттуда пачку фотографий.

Наверняка, полицейские рылись в ее ящиках — может, эти фото не представляли никакого интереса? Правда, если они уверены, что ее убила я, то зачем им морочить себе голову какими-то фотографиями? Я бегло проглядела снимки: в основном, их содержание сводилось к одному сюжету — Соня и какой-нибудь ловелас. Заглянув в ящики, я удивилась — там практически ничего больше не было. Что, если эти "картинки" положили сюда уже после? Но если кто-то хотел, чтобы они попались кому-нибудь на глаза, не проще ли было отдать их полиции? И тут меня поразила совсем уж нелепая мысль: что, если именно я должна была их найти? Если это предназначалось мне?! Выходит, кто-то наперед рассчитывает мои шаги? Но это полная ерунда: я ведь и сама совершенно не представляю, чего отчебучу через пять минут...

Сунув карточки в карман, я вернулась в кабинет; уселась перед компьютером, и тут, стоявший у стены узкий, высотой до потолка, стеллаж с книгами вдруг отъехал в сторону, и из прямоугольного отверстия в стене появился человек в форме охранника...

* * *

... У ворот Университета стоял военный пост. Какой-то вояка в выгоревшей защитной форме долго и придирчиво изучал его пропуск, потом потребовал документы. Вдоволь начитавшись, он перегнулся через низенькую загородку в будке вахтера и стал куда-то звонить. Раньше, в старые добрые времена, в будке сидел тихий безобидный старичок Мозель, на веку которого сменилось не одно поколение студентов. Теперь Мозеля не было, а его место занимал внушительного вида гвардеец. Наконец, договорившись с внутренней охраной, его пропустили.

Он прошагал мимо бронетранспортера, так нелепо выглядевшего на фоне пожелтевших деревьев, мимо разоренных клумб, и по дорожкам, усыпанным листвой, направился к зданию ректората, где у него была назначена встреча. На всем лежала печать запустения и ненужности. "Куда все катится?.." — с глухим раздражением думал он. У входа одного из учебных корпусов он заметил крытый тентом грузовик. Люди в форме грузили на него какие-то ящики. "Неужели вывозят оборудование?.." Забыв обо всем он направился было к ним, но тут же передумал: " Гори оно все..."

Дахант Аль Ами — красивый смуглый юноша с влажными восточными глазами — ждал его в холле. Это был тот самый студент-иностранец, которому он назначил встречу в день, когда ему "посчастливилось" познакомиться с Головастиком. Завидев его, Аль Ами поднялся и отвесил неглубокий, но почтительный поклон.

— Я уезжаю, — сообщил он, после того как они обменялись приветствиями. — Жаль покидать вашу страну, но здесь стало слишком нехорошо.

— Куда же направитесь? Вы ведь собираетесь продолжить образование?

— Разумеется! Я отправляюсь в Штаты.

Александер почувствовал острую зависть: Аль Ами, по слухам, был отпрыском одного богатейшего "нефтяного" семейства. "Если бы мне вот так с легкостью взять и махнуть куда-нибудь..."

— Вы прочитали мои статьи? — Даханту не свойственно было долго раскачиваться, и обычно он быстро переходил к тому, что его на самом деле интересовало. Этим он сильно отличался от своих соотечественников, которые имели обыкновение утомлять собеседника витиеватыми и изысканными, но пустыми фразами.

Джем невольно поморщился: его работы лежали у него в кейсе, но он так и не удосужился за всем этим заглянуть в них хотя бы одним глазком. Но он не захотел в том признаваться и кивнул утвердительно.

— Что скажете? Я понимаю, что непозволительно на ходу решать подобные дела, но все же...

— Неплохо...мм.. знаете, совсем неплохо... — глубокомысленно промычал Александер.

Аль Ами явно был польщен такой оценкой, и ему хотелось продолжения. Александеру удалось отделаться общими фразами, но внутренне он испытывал неловкость.

— Я собираюсь опубликовать эти статьи, — без обиняков заявил Дахант. — Но мне хотелось бы, чтобы в заголовке стояло и ваше имя.

— Хотите придать им вес? — понимающе улыбнулся Джем.

Поколебавшись, он согласился: Аль Ами был толковым студентом, пусть пользуется...

Расставаясь, Дахант неожиданно пригласил его в "Ламаунт".

— Окажите мне честь... Это будет прощальный ужин в кругу друзей, — "Ламаунт" был одним из самых дорогих и престижных ресторанов города. — Можете прийти с дамой или с другом... Не стесняйтесь: мы ведь теперь — соавторы. Я почту за честь, если вы придете.

Александер не собирался воспользоваться приглашением — любая мелочь вызывала теперь у него подозрение, но Очкарик неожиданно заявил:

— Ну и что? Даже если это как-то связано со всем, что случилось, вдруг все и прояснится? Вряд ли тебя станут приглашать в дорогой ресторан, чтобы убить — это можно сделать где-нибудь в местечке похуже.

— А если кому-то просто надо снова выманить меня из дома?

— Но ты ведь еще живешь у меня, твоя нора и так без присмотра. К тому же, ты каждый день бываешь на улице — тебя давно могли бы убрать, если это кому-то нужно.

— Ладно, — пробурчал Джем, — так прямо и скажи, что тебе охота кутнуть со мной на пару за чужой счет...

Вечером они отправились в "Ламаунт". Чопорный метрдотель проводил их к столику, за которым, кроме Аль Ами сидели еще несколько человек, в том числе — три женщины. Вновь прибывших встретили очень тепло — компания уже успела слегка разогреться — и застолье стало набирать обороты.

* * *

В это время на другом конце города у одного старого дома, видавшего свои лучшие дни, остановилась длинная черная машина. Из нее вышел человек; оглянувшись, он юркнул в подъезд и спустился по скользким ступеням в цокольный этаж. У выкрашенной когда-то в густой коричневый цвет двери он остановился, прислушался, достав пистолет, и постучал: три удара... пауза... удар... За дверью зашевелились, и слабый голос спросил:

— Кто там?..

— Открой, — сказал человек, — у меня есть кое-что для Рувира.

Загремели засовы и, дождавшись, когда дверь слегка приоткроется, пришедший резко ударил в дверь ногой и ворвался внутрь.

В узеньком, воняющем нечистотами, коридорчике согнулся, держась за разбитое дверью лицо, человек. Ворвавшийся ударил его рукояткой пистолета по голове и тот упал. Коридорчик вел в маленькую каморку, где на голых досках, имитирующих кровать, валялась куча тряпья. При звуках быстрых шагов, эта куча зашевелилась, блеснули воспаленные глаза:

— Зачем пришел?

— Ты мне нужен, Рувир...

— Зачем? — в ужасе прошелестел лежащий.

Пришедший сунул ему под нос маленькую фотографию.

— Знаешь его?.. Тогда, как обычно... — и говоривший, щелкнув зажигалкой, уничтожил фото.

— Нет! Если дознаются — меня... Ты ведь и сам знаешь, что тогда...

— А ты знаешь, что я могу сделать. — жестко перебил пришедший. — Выбирай, что хуже... — и добавил почти дружелюбно: — Ты все равно уже мертв.

Воцарилось долгое молчание. Наконец, лежащий сказал:

— Хорошо. Когда?..

— Сегодня до полуночи...

— Я могу не успеть!

— Должен, — и пришелец достал из кармана крохотный пакетик. — А это тебе. И не вздумай меня подвести...

* * *

...Утром их вызвали в комиссариат.

— Интересно, что там еще такое стряслось? — руки у Джема дрожали после вчерашнего, Очкарик был не в лучшем состоянии.

— Скоро узнаем, — мрачно предрек он.

Комиссар был краток:

— Вчера вечером было совершено покушение на одну небезызвестную личность...

— Мы были в "Ламаунте", — невежливо перебил его Очкарик.

— Я уже в курсе. Так вот, нападавший был убит, жертва покушения осталась цела, по счастливой, надо думать, случайности. У меня есть основания полагать, что убитый может быть вам знаком...

На машине комиссара они прибыли в городской морг.

— С кого начнем? — поинтересовался сопровождавший их полицейский. — Зрелище, уверяю вас — не из приятных.

То, что Джем увидел на металлическом столе, было действительно ужасным. Он почувствовал, как к горлу неудержимо подкатывается тошнота.

— Его внутренности мы нашли отдельно — они висели на ветке дерева, как гирлянда на елке... И главное — все целенькое!..

— Уберите.! — простонал Джем, — уберите меня отсюда...

Но комиссар, стоявший рядом, был неумолим:

— Вы знали его? Вам знакомо это лицо?..

Джем отрицательно покачал головой и его вырвало. Очкарик оказался посильнее, но и он ничего не мог добавить по существу.

Когда они вышли в отделанный белым кафелем коридор морга, Александер спросил:

— И по какому поводу вы отбили мне аппетит на ближайшую неделю, комиссар?

— По двум причинам: он хотел убить некоего Георга Литта... Вы знаете его под другим именем. А во-вторых, этот человек убит так же, как были убиты мои парни на том треклятом чердаке.

Джем побледнел: Бесцветный! Его передернуло от страха. Комиссар заметил, как изменилось его лицо, и спросил:

— Так вам нечего мне сообщить?

— Нет.

— Советую вам быть осторожней, — процедил комиссар.

— Можно... можно я еще раз взгляну на него? — его неудержимо влекло еще раз увидеть убитого, словно в этом обезображенном теле могла таиться какая-то разгадка.

— Смотрите на здоровье, — пожал плечами комиссар, — мы за это денег не просим. Только не пачкайте больше полы! — а когда Джем взялся за холодную ручку двери, он тихо сказал: — Кстати, в определенных кругах Георг Литт известен под кличкой Головастик. Только он не любит когда его так называют.

* * *

Александер не обнаружил на теле неизвестного ни подозрительных пятен, ни чего-то еще такого.

— Пошли отсюда! — взмолился Очкарик, — Не то тебя примут за некрофила!

Но он все медлил, какое-то шестое чувство словно говорило ему: не торопись! — и он не ошибся.

Они уже собирались уходить, когда санитары вытащили из соседнего холодильника еще один труп — пожилого мужчины. В помещение тем временем вошли трое: молодой юноша и две заплаканные женщины, чуть постарше него. По виду эти трое принадлежали к богатым слоям общества. Санитар почтительно откинул с мертвого простыню, и они робко подошли ближе. Женщины принялись всхлипывать, и санитар, повернувшись к приятелям, несколько бесцеремонно попросил их выйти:

— Видите — горе у людей...

Джем и Очкарик поспешили уйти, причем, особенно торопился Очкарик. И каково же было его возмущение, когда он обнаружил, что его приятель собирается "задержаться здесь еще немножко"!

— Тебе так тут понравилось? Знаешь, у тебя несколько извращенный вкус!

Но Джем не обращал внимания на его шпильки, у него была веская причина, чтобы задержаться: на теле пожилого мертвеца он заметил знакомую синюю метку.

Он дождался, когда те трое выйдут и, отозвав юношу в сторонку, вручил ему свою визитку.

— Что вам угодно? — без тени удивления осведомился юноша.

— Это ваш родственник... там?

— Это мой отец.

— Не сочтите за бестактность, но могу я спросить: отчего он умер?

— Это имеет для вас, как для антрополога, научный интерес? — голос юноши стал холоден.

— У меня есть основания подозревать, что это имеет интерес для нас обоих, — многозначительным тоном сказал Джем, и с внезапным озарением добавил: — Он как-то странно вел себя перед смертью, не правда ли? — и по выражению лица собеседника понял, что попал в точку.

— Отец скончался от сердечного приступа, — нехотя ответил юноша. — В его кончине нет ничего загадочного или... криминального. Правда, он никогда не жаловался на сердце и вообще был здоров как бык.

— Как это произошло?

— Он был в своей комнате, потом горничная постучалась — дверь была закрыта изнутри на ключ, — но ей не открыли. Она решила, что отец прилег вздремнуть, у него была такая привычка, и прошло довольно много времени, прежде чем мы заподозрили неладное. Когда дверь взломали, он уже остыл... — юноша поведал все это сухим тоном, тщательно подбирая слова.

— Почему же он закрыл дверь? — Джем вдруг почувствовал себя гончей, взявшей след.

— У него была такая привычка, — как попугай повторил юноша.

— А он...

— Извините, но это все, что я считаю нужным сообщить вам! — перебил юноша и повернулся, чтобы уйти.

— Постойте! — крикнул вдогонку Джем: у него осталось явственное ощущение, что ему рассказали не все. — Может, вы дадите номер вашего телефона?

— Это лишнее, — высокомерно ответил юноша, и предупредил: — Не вздумайте крутиться вокруг нас и вынюхивать! Или натравить на нас газетчиков! Вам будет дорого стоить вторжение в частную жизнь!

* * *

За приличную мзду — платил, разумеется, Очкарик, — санитар морга выложил им фамилию умершего отца семейства. Разыскать по этим данным его родных не составило бы труда, но этого и не понадобилось: юнец-зазнайка неожиданно позвонил сам тем же вечером.

— Мне кажется, — сказал он, — вы были правы: нам действительно стоит встретиться еще раз.

— Может быть сегодня? — дерзко предложил Джем.

— Сегодня?.. Не хотелось бы переполошить сестер...Впрочем, завтра будет и некогда, нужно готовиться к похоронам.

Он назвал адрес и сказал:

— Подъезжайте к черному ходу, там будет ждать человек — он проведет вас в дом, и постарайтесь, чтобы сестры вас не заметили.

— Едем! — коротко бросил он Очкарику, который уже собирался на боковую.

— Но комендантский час...

— Успеем! Поторопись...

Он первым спустился в гараж, сел в машину, и тут на его голову обрушился удар. Теряя сознание, он вскользь заметил чужой силуэт на заднем сиденье.

* * *

Придя в себя, он обнаружил что находится в небольшой комнатушке. Судя по доносившимся издалека звукам, это была задняя комната какого-то увеселительного заведения. Над ним склонилось несколько дюжих молодцов, с увлечением поливая его водой из ведра. Ведро очень смахивало на помойное.

— Хватит! — приказал чей-то знакомый голос и, с трудом повернув ноющую от удара голову, он увидел господина Головастика собственной персоной. — Очнулся, сука?! — злобно осклабился тот и, подойдя, с силой ударил его ногой в лицо.

— Мне казалось, две недели еще не прошли... — с трудом выговорил Джем.

В нем снова поднялась глухая ярость, но он был вынужден корчиться в луже на полу, и от этого делалось еще хуже.

— Не прикидывайся целкой, урод! — прошипел Головастик, брызгая слюной. — Хочешь сказать, не ты натравил на меня киллера? — и он снова ударил лежащего. — Ну-ка, ребятки, покажите этому козлу Диснейленд! — и ребятки дружно принялись месить пленника ногами.

Они обрабатывали его всю ночь. Время от времени размытое лицо Головастика приближалось к нему и ласковый голос спрашивал:

— Так кто подослал ко мне наймита? Кто-кто?.. Ах, не знаешь!..

Под утро они засунули его в машину и выкинули на каком-то пустыре.

Спустя два дня Очкарик забрал его из больницы.

— Тебя домой отвезти или сразу на кладбище? — поинтересовался он, увидев, как его отделали.

— Похихикай у меня! — буркнул Джем — Сам давно ли под себя ходил? А поедем мы по одному адресочку...

— В таком виде? — усомнился Очкарик. — Да с такой рожей никто и разговаривать не станет!

Взглянув в лобовое зеркальце, Джем признал, что друг прав.

Они заехали к одной приятельнице Очкарика, та держала косметический салон, и в ее заведении его как следует подретушировали.

— Ну, еще куда ни шло... — загадочным тоном сказал Очкарик, оглядывая его, когда Джем наконец вырвался из рук визажиста. — Теперь в самый раз отправиться в какое-нибудь уютное местечко с манящим названием вроде "Boys Blue"...

— Перестань! — простонал Джем, разглядывая в зеркале салона пошловато-смазливую, искусно напудренную физиономию с подведенными глазками и толстым слоем румян на щеках.

— Губки-то надо было посильней обвести, — тоном знатока посоветовал насмешник и, жеманно беря несчастного под руку, пропищал: — Идем, милый...

* * *

Дверь открыла одна из сестер — они видели ее тогда в морге.

— Что вам угодно? — спросила она, разглядывая Джема с брезгливым недоумением.

— Могу я видеть вашего брата?

Он хотел было для пущей убедительности добавить, что у них была назначена встреча, но тут она сказала такое, что заставило его прикусить язык.

— Его застрелили два дня назад... Убирайтесь! — и она уже хотела захлопнуть дверь, но тут появилась другая сестра.

— Подожди, Кати. Кто там? — и Джем решил, что нужно действовать решительно, иначе он останется не

солоно хлебавши.

Он нахально протиснулся вперед, отодвинув Кати.

— Мне нужно поговорить с вами! — умоляюще воскликнул он, обращаясь ко второй сестре. — Дело касается вашего отца — ваш брат собирался сообщить мне...

— Так вы — знакомый брата? — с непонятной интонацией спросила она, и Джем не понял: то ли удивилась, что у ее заносчивого братца могут быть знакомые такой двусмысленной наружности, то ли, наоборот, — все его дружки были такими.

— Не совсем... — замялся он, и суетливо добавил: — да вы не обращайте внимания! Я недавно попал в аварию, пришлось немного загримироваться...

После некоторых колебаний, его все же пригласили войти.

Очкарик остался в машине.

Сестры были настолько выбиты из колеи двойной потерей, что даже не поинтересовались его именем. Джем решил, что оно и к лучшему. Не стал он говорить и о том, что должен был встретиться с погибшим как раз в момент убийства: не хватало, чтобы его затаскали в комиссариат из-за какого-то сопливого аристократишки, — ведь Головастик вряд ли соизволит подтвердить его алиби. Они по недоразумению сочли его за знакомого своего брата — пусть так оно и будет. Он довольно невразумительно объяснил им причину своего появления в их доме: дескать, брат что-то там такое хотел ему рассказать, и не будут ли они так любезны...

— Вы из полиции? — резко перебила Кати.

— Н-нет. Видите ли, у меня есть причины предполагать, что смерть вашего отца могла быть неслучайной.

— А смерть брата?..

— Возможно это как-то связано.

— Но почему вы этим интересуетесь?

Обстановка явно усложнялась, и тогда он решил пойти ва-банк.

— А что, если вашего брата убили именно из-за того, что он хотел мне что-то сообщить? Что-то, касающееся смерти отца?

Девушки молча посмотрели одна на другую. Потом Кати сказала:

— Два года назад отец стоил несколько миллионов...После своей смерти он не оставил нам ничего. Жалкие крохи...Сохранилось лишь то, что было вложено в акции разных компаний — довольно приличная сумма в прошлом, но сейчас из-за беспорядков... Ну, вы понимаете... — она замолчала.

— И куда же уплыли все деньги? — спросил Джем.

— Часть, как мы сумели проследить, пошла на пожертвования во всякого рода благотворительные организации вроде Общества "Спасение Души"... — Джем почувствовал как при этих словах его сердце резко подпрыгнуло в груди. — ... и прочие, а значительная доля его состояния исчезла неизвестно куда...

— Ваш отец был религиозным человеком? — быстро спросил Джем.

В его ушах звучали слова Бесцветного: " Это секта.Секта. Вот, что это такое...".

— Вовсе нет! — хмыкнула одна из девушек.

— Не особенно... — поправила другая.

— А куда еще, кроме этого общества он переводил деньги?

— Так сразу и не вспомнишь... Но у нас есть список, — сказала Кати.

— Брат перед смертью высказал предположение, что отца шантажировали, — перебила ее сестра. — Вроде он несколько раз заставал отца у телефона за непонятными разговорами, и было еще какое-то письмо.

— Оно пропало, — снова включилась в разговор Кати, — скорее всего, отец сам уничтожил его. И вообще — он очень изменился за этот год, стал подолгу запираться у себя в комнате, хотя раньше никогда этого не делал.

— А синее пятнышко? — думая о своем, спросил Джем.

— Синее пятнышко? — удивились они.

— Да... такое, как треугольник — вот здесь... — он показал пальцами.

Девушки задумались.

— Не знаю, — озадаченно сказала Кати. — Кажется, он как-то упал с велосипеда. Или я ошибаюсь?

— Вы рассказывали обо всем этом полицейским?

— Да. Правда, мы не упоминали о пятнышке. Вы считаете, что оно как-то...

— Я не знаю, — мягко перебил Джем. Ему не хотелось говорить лишнего. — А что же случилось с вашим братом?

— Его застрелили через окно. — сухо ответила Кати.

— Это был рикошет, — пояснила сестра. — Следователи установили, что пуля ударилась в стену рядом с его головой и попала в него на излете. Они склонны считать, что это случайное убийство — в тот вечер в нашем квартале была перестрелка.

Возникла долгая пауза. Джем решил, что пора уходить. Сдается, он узнал все, что можно было, а Лейтенант разнюхает недостающее.

— Что ж, — произнес он, вставая, — простите еще раз, что побеспокоил вас и — примите мои самые искренние соболезнования.

Девушки снова переглянулись и Кати неуверенно сказала:

— Мы хотели бы показать вам еще кое-что — не знаю, упоминал ли Жорж об этом... Но дайте слово, что вы никому не расскажете!

— Нет! — вдруг резко воскликнула ее сестра. — Не надо. Уходите!

* * *

— У вас есть что-нибудь новенькое по этому делу? — спросил комиссар.

Стоявший перед ним навытяжку человек в штатском кивнул:

— Из морга исчез труп Рувира. Санитар божится, что тот вдруг встал и ушел.

— И кишки прихватил? — фыркнул, закуривая, комиссар.

— Нет, — обиженно ответил подчиненный. — Санитар этот — запойный пьяница, но после этого случая он не хочет выходить на работу.

— Выходит, еще один? — комиссар выпустил сизое колечко.

— Труп могли и украсть! — возразил полицейский.

— Отпечатки сняли?

— Ничего интересного. Но мои люди выяснили, что не так давно в одну из клиник поступил человек, подвергшийся, по словам его знакомого, нападению со стороны хулиганов. Он был в очень тяжелом состоянии в результате интоксикации тем же препаратом, что обнаружили в тканях Рувира. Этот человек — близкий друг Александера.

— Вот как? — брови комиссара взлетели вверх. — Почему же они нам не сообщили об этом случае?

— Видимо, врач получил на лапу.

— Интересно-о...

— Да, и еще насчет сбежавшего покойника: наши эксперты утверждают, что теоретически этот препарат можно выделить обратно в чистом виде из мертвых тканей — или как там сказать по-научному...

— Теоретически? Что они имеют в виду?

— Можно, но никому пока это не удавалось.

* * *

— Девчонки хотели еще что-то рассказать или показать, черт его знает, но потом вдруг передумали. — закончил свой рассказ Джем.

— Ты и так много узнал... — подытожил Очкарик.

— Подумать только! Ведь я еще тогда решил, что с этим самым Обществом не все чисто!

— Абсурд. Что ты можешь поставить им в вину? Они зарегистрированы, у них имеется разрешение властей, существуют филиалы в других городах, а что касается передачи в их собственность дядюшкиного дома, — все законно, я проверил это, когда ты просил, через знакомых юристов. Нам не к чему придраться.

— Но отец этих девчонок пользовался услугами прохиндеев из Общества!

— И что? Хочешь знать, к ним бегает половина города — сейчас, видите ли, стало модным лечить нервы, — и большинство живы-здоровы, причем, среди них полно богатеев почище твоих знакомых...

-... и все они неврастеники! — ехидно докончил Джем.

— Большие деньги — большая морока, — серьезно ответил Очкарик. — Кроме того, людям зачастую хочется просто выплакаться в чужую жилетку, а серьезно страдают немногие. В Обществе же работают солидные специалисты. Твой знакомый мог, конечно, страдать каким-то расстройством нервной системы, а его родственники этого не замечали или не хотели замечать. У этой истории есть подозрительный душок, но у нас нет доказательств причастности к этому Общества, ведь умерший перечислял деньги во многие организации.

— Доказательства будут! — упрямо пообещал Джем.

— Зачем тебе вообще во все это ввязываться? Какое это имеет отношение к пропаже твоего дядюшки?

— А аптекарь? Аптекарь, с которым у него были неизвестно какие общие дела? У него ведь тоже был шрам, как у той старухи с парохода и у этого филантропа!

— Ну и что? Мало ли, какие у людей бывают шрамы, вон рубцы после удаления аппендикса тоже у многих похожи!

— Я не стану спорить, а ты кончай меня поучать. Лучше скажи, нашел что-нибудь про этого проклятого белого слона?

— Ага! Как грязную работу — так мне! — и на лице Очкарика появилось самодовольное выражение, как бывало всякий раз, когда представлялся случай блеснуть эрудицией.

Однако, вопреки ожиданиям, он не сообщил ничего существенного.

— Я нашел лишь краткое упоминание о неком культе, незначительно распространенном в Центральной Африке. Его последователи поклоняются мифическому белому слону: он забирает их души после смерти и перевозит в потусторонний мир — что-то вроде африканского Харона... Куда ты собираешься?

— Хочу наведаться еще раз к девчонкам. Может, они передумают.

— Кстати, я бы на твоем месте заехал в Музей: его директор большой спец по Африке — вы ведь хорошо знакомы?

— Были... — буркнул Джем.

* * *

В этот раз Джем и Лейтенант встретились в большом супермаркете.

— Кто пытался убрать Головастика?

— По слухам — кто-то из своих. На его месте я тоже подумал бы на тебя.

— Я что, один у девушки клиент?!

— Не думаю...

— Мы должны от него избавиться! Ты обязан мне помочь! Что, хочешь получить свое за красивые глазки?!

— Не нервничай, время еще есть. Теперь о деле: со спасителями чужих душ разговаривать будешь сам, если что узнаешь — оставишь условный знак в уговоренном месте или свяжешься со мной по коннектору. С девчонками — поаккуратней, они уже доложили в Отдел по расследованию убийств, что приходил какой-то педик. Там очень этим заинтересовались, так как в определенных кругах муссируются сплетни, что его грохнул любовник...

— Ну, спасибочки!

— ... и последнее: как я узнал, твой старикашка отсидел в свое время за то, что проводил над людьми недопустимые опыты. Какие — не удалось выяснить: официальную документацию уничтожили и все материалы по этому делу засекречены, но я полагаю, нам и не нужно этого знать — целее будем.

— Я сам буду решать, что нужно, а что — нет!

* * *

Директор Музея встретил Александера прохладно.

— Чем могу быть полезен? — сухо осведомился он.

— Бросьте дуться, старина, — развязно воскликнул Джем. — Ведь мы в расчете!

Коротышка нахмурился:

— Тем более я удивлен, что вы вдруг заявились.

— У меня к вам сугубо деловой разговор...

— Хотите всучить еще какую-нибудь подделку?

Джему с трудом удалось разыграть искреннее удивление — неожиданный удар пришелся ниже пояса:

— Позвольте, о чем это вы?!

— А вы не знаете? — маленький человечек аж покраснел от негодования.

Джем, разумеется, догадывался, но продолжал глядеть на собеседника невинными глазами.

— Экспертная комиссия установила, что коллекция старинных предметов, принадлежавших якобы жрецам майя, и привезенная вами из Южной Америки — почти сплошь подделка. Надо отдать должное — очень искусная и добросовестная подделка...

— Но, помилуйте! — это было десять лет назад, я тогда был еще студентом и не мог так уж хорошо разбираться... Не хотите ли вы сказать, что я сам это все и смастерил? — нагло вопросил Джем. — И куда, в таком случае, смотрели эксперты в то время?

— Ну, не знаю, не знаю... — начиная остывать, пробубнил Директор. — Среди частных коллекционеров тоже идут разные кривотолки насчет вас... Откровенно скажу, господин Александер, ваша репутация может сильно пострадать!

"Самое время дядюшке вылезти из подполья," — подумал Джем, — " не сегодня-завтра вся эта военная чехарда, дай Бог, закончится и как бы за меня не принялись всерьез..." — а вслух спросил:

— И кто же это распускает обо мне грязные сплетни?

— Понятия не имею... — сердито отозвался коротышка.

— Давайте забудем о наших недоразумениях, — миролюбиво предложил Джем. — Лучше скажите мне вот что: вам известно что-либо о так называемом культе Белого Слона? Он зародился где-то в центральной части Африки ближе к западным берегам...

Коротышка призадумался.

— Да-а... — протянул он, — среди некоторых африканских племен существует такое поверье, что души умерших переселяются в слонов, но в то же время другие утверждают, что образ разгневанного слона могут принимать демоны...

"Весьма похоже на правду...". Джем невольно поежился. Перед его внутренним взором живо встала картина: огромное чудовище на фоне звездного неба.

— ...белый же слон — это скорее обобщенный символ веры в прекрасную жизнь там, за гробом: восседая на нем, душа умершего попадает в рай.

— А в наше время?

— Сейчас, насколько я знаю, он почти забыт.

Джем задумался над услышанным: он не очень-то был склонен к мистике, считая, что у всякого "чуда" есть рационалистическая основа, просто люди не все еще знают о том мире, где сами обитают.

— Вас еще что-нибудь интересует?

— Да, — поспешно ответил Джем, — я хотел показать вам одну вещицу — мне подарил ее студент-араб на память... Что вы о ней скажете? — и он достал маленькую коробочку.

В ней лежало украшение: замысловатая завитушка, в которой после долгого изучения можно было угадать человеческую фигурку с копьем, прикрепленная к плетеному узкому кожаному ремешку. Аль Ами вытащил эту коробочку в ресторане, когда они все уже были изрядно навеселе, и провозгласил:

— А эт-ту штучку я подарю тому, кто угадает, что здесь лежит!

Когда очередь дошла до Джема, он сказал:

— Талисман... — и выиграл.

Коротышка извлек на свет божий лупу в черепаховой оправе.

— Слоновая кость...примерно прошлый век, но на глаз, конечно... Это что-то вроде сувенира — такие дарили непременно с каким-нибудь пожеланием. Но много вы за нее не возьмете, — подковырнул он, возвращая безделушку. — Гораздо полезнее будет держать ее при себе, скажем, во время поездки на Ближний Восток, и вытаскивая при всяком удобном случае, сообщать, кто вам ее подарил. Ведь этот араб, наверняка, птичка высокого полета... И позвольте откланяться. Я спешу.

Часть 2

Джем долго размышлял над предостережением Лейтенанта насчет сестер убитого, но все же решил еще раз наведаться к ним: " Пусть видят, что мне нечего бояться".

Видимо, потому что он явился к ним в своем обычном облике, они приняли его гораздо приветливее, чем в прошлый раз. Или они просто выполняли инструкции, данные следователем.

— Я все-таки взглянул бы на то, что вы мне не захотели показать, — объяснил он. — Даю слово, что никто ничего не узнает.

Они заколебались, наконец Кати сказала:

— Почему это вас так интересует — я имею в виду то, что случилось с нашим отцом... с братом?

Он ответил честно:

— Потому что с одним моим близким родственником произошла странная история — я не хочу вдаваться в подробности, поскольку и сам ничего толком пока не понял, — но боюсь, что его миллионы уплывут у меня из-под носа так же, как уплыли у вас деньги вашего отца. Согласитесь, такое — довольно неприятно.

Они согласились: сам того не ожидая, он нашел к ним нужный ключик.

Одна из сестер принесла картонный ящик. Там лежал видеодиск и стопка газетных вырезок. Молча, она вставила диск в видеомагнитофон и включила телевизор. Запись была не очень хорошего качества. Звука не было. Сначала они увидели салон большого авиалайнера. Пассажиры занимались обычными делами: спали, ели, читали... Затем монотонная обстановка полета неуловимо изменилась. Крупным планом мелькнуло взволнованное лицо стюардессы, потом — кабина пилотов: множество цветных кнопочек, тумблеров, рычажков... Снова пассажирский салон — среди людей поднялась паника, это было понятно даже без слов. Резко изменился ракурс, самолет трясло...

— Да они падают! — воскликнул Джем.

Последним кадром был распяленный беззвучным криком слюнявый ротик ребенка...

На экране замелькали полосы, а потом вновь появилось изображение — тоже самолет, только другие люди — и почти такой же конец.

— Потрясающий натурализм! Будто снимали скрытой камерой...

— Вы считаете, это кино? — спросила Кати, пристально глядя на него.

Они досмотрели пленку до конца. Остальные сюжеты были примерно такими же, только актеры разные. Отличался по содержанию лишь последний фрагмент: самолет, судя по всему, остался цел, только какие-то бандитского вида парни, которые перед этим устроили что-то вроде захвата воздушного судна, открыли люк в багажном отсеке и выпрыгнули наружу с немыслимой высоты: камера бесстрастно зафиксировала проплывающие вверх облака, — так, как это увидел бы падающий вниз человек. На этом запись кончилась.

— Классно снято! — оценил Джем, — Хотя, качество могло бы быть и получше... — и оборвал сам себя, заметив устремленные на него мрачные взгляды. — Что?.. Хотите сказать, это — документальные кадры?! .

Кати подала ему одну за одной газетные вырезки. В них описывались различные случаи авиакатастроф.

— Папа просто с какой-то педантичностью вырезал такие заметки из газет, — пояснила она.

Он бегло просмотрел их и пожал плечами:

— Здесь везде пишут, что находили черные ящики, но нигде ни словечка о том, что были найдены или уцелели какие-либо фотоматериалы. Это и невозможно! Я не говорю, что пленка неминуемо должна быть испорчена — нет! Но предполагать, что в каждом роковом рейсе непременно находился человек, который хладнокровно все это снимал... Абсурд! Хотя выглядит все очень достоверно.

Сестры снова переглянулись, и одна из них достала из ящика целую газету, примерно четырехдневной давности. На развороте была большая статья, посвященная дерзкому ограблению банка.

Пятеро рецидивистов совершили ограбление средь бела дня, перебив кучу людей, захватили заложников, и потребовали самолет. Их просьбу удовлетворили и даже позволили им подняться в воздух, но когда собирались посадить их на военный аэродром, пилот неожиданно сообщил, что бандиты выпрыгнули. При этом он заявил, что они выбросились из самолета без парашютов. Ему не поверили и налетчиков долго искали в предполагаемом районе приземления, но ничего не нашли. Тут же были помещены и фотографии троих головорезов — Джему они показались знакомыми, и вдруг его словно током ударило: он же только что видел их на экране!

— Не знаю, что и сказать... — растерянно произнес он. — Но даже если это подлинные съемки... Как эти записи могли попасть к вашему отцу? Чем он занимался?

— Недвижимостью.

— А он любил летать?

— Он никогда в жизни этого не делал — он боялся, — презрительно ответила Кати.

— И еще он мечтал ограбить банк... — невпопад заметила ее сестра.

— Он умер в тот же день, когда было совершено это преступление, — продолжала Кати.

— Хотите сказать, ваш папочка все это подглядел? — усмехнулся он, желая разрядить слишком уж напряженную обстановку.

— Вот это мы и собираемся выяснить! — сказала Кати, и в ее руке появился... пистолет.

— Вы хотите сдать меня в полицию?

— Нет, — кровожадно ответила Кати. — Мы только хотим узнать, где нам искать свои деньги. Вам придется немного задержаться у нас в гостях. Не двигайтесь!.. — прикрикнула она, заметив его попытку встать. — Мы отнюдь не собираемся шутить...

Незадачливые наследницы продержали его в подвале два дня, пока к ним не нагрянула с обыском полиция: Очкарик заявил о его исчезновении. За эти дни девицы поработали над ним на славу: почище, чем Головастик со своими дружками.

— Знаешь, — сказал Джем, провожая взглядом полицейскую машину, увозившую "гостеприимных" хозяюшек, — сдается мне, что и братца своего они же укокошили: так у них профессионально все получалось.

— Им надо было подойти к тебе с другой стороны, — хихикнул Очкарик, — и держу пари — ты бы не устоял!

* * *

— Больше я никуда не отпущу тебя одного, — заявил Четыре Глаза, когда они вернулись к нему домой. — От тебя и так немного осталось.

За окнами лил дождь. Где-то вдали погромыхивало, и было непонятно — то ли это гром, то ли разрывы снарядов.

— Боевики напали вчера на артиллерийские склады на окраине, — сказал Очкарик, заметив, что Джем прислушивается к звукам, доносящимся с улицы.

— Господи, какая тоска! — Джем бросился на диван. — Ну, почему у нас вечно что-нибудь не так? Знаешь, в детстве я мечтал об Острове...

— О чем, о чем?

— Об острове. Таком, где не было бы никого, кроме дорогих мне людей: сначала это были мама, отец и сестренка, потом — девочка, в которую я был влюблен... И чтобы время не имело там своей силы: мама бы вечно оставалась молодой и красивой, сестра — маленькой и забавной... Мы бы жили среди густой зелени под пальмами в большом прохладном доме на берегу моря, там, где шорох прибоя... А весь остальной мир — он просто бы не существовал...

— И ты бы смог быть почти единственным человеком на Земле?

— Да. Мне никто не нужен... особенно теперь.

— Ты — мизантроп.

— И знаешь, что я сделаю, когда у меня будут деньги?

— Устроишь всемирную катастрофу?

— Я куплю себе остров...

* * *

Табличка на двери дома, где помещалось Общество "Спасение Души" — бывшего дядюшкиного дома — гласила, что прием посетителей временно прекращен. Он все же постучал. Дверь открыл знакомый верзила-охранник.

— Написано же... — грубовато начал он.

— Я хотел бы переговорить с кем-нибудь из служащих, — твердо заявил Джем.

— Здесь только доктор Чедвик, но я не уверен, что он вас примет.

— Мне не нужна консультация. Я просто хочу задать несколько вопросов.

Его провели по знакомым с детства комнатам в маленький кабинетик. За столом сидел тот самый болтун, который довел его в прошлое посещение до головной боли. Перед ним мигал дисплей компьютера, а вокруг были разбросаны книги и журналы.

— Что привело вас к нам? — с любезной улыбкой спросил он. — Опять какие-нибудь вопросы по поводу собственности?

"Вот почему они меня пропустили!" — догадался Джем.

— Нет, — сказал он, — меня интересует другое. И чтобы не отвлекать вас надолго, перейду прямо к делу. Какого рода психическими расстройствами страдал некий Марк Гласс? — он назвал фамилию любителя авиакатастроф.

— Позвольте-позвольте! — возмутился доктор. — Но врачебная этика не допускает разглашения... Это все равно, что тайна исповеди!

— Тогда смотрите... — и Джем всунул в узкую щель на панели процессора диск, который позаимствовал в доме сестер-разбойниц.

— Что это по-вашему? — спросил он, когда запись кончилась.

— Понятия не имею! Но причем здесь мой подопечный?

— Я надеялся — вы мне поможете это выяснить.

— Ничем не могу вам помочь! — упрямо заявил доктор Чедвик. — Я слышал, что Марк Гласс скончался и в его доме произошло несчастье. Полиция занимается этим делом?.. Вот им я и расскажу, если спросят. А теперь — уходите, у меня много работы!

— Вы делали членам Общества какие-нибудь инъекции?

— У нас не больница и не клиника! Мы просто выслушиваем и помогаем снять напряжение... Люди делятся с нами самым сокровенным — тем, в чем не решились бы признаться ни священнику, ни даже родной матери, а вы хотите, чтобы я разболтал это первому встречному?! Кто же после этого мне поверит?

— Но серьезно психически больным людям...

— Таким мы рекомендуем соответствующие лечебные заведения — на добровольной основе или уж в крайнем случае — принудительно.

— А имя Клары фон Гогенштауф вам знакомо? — гнул свое Джем. Так звали ту старуху с парохода — он на днях вспомнил ее имя. — Она обращалась к вам?

— Я не могу всех упомнить! Возможно, с ней работал кто-нибудь из моих коллег... Она могла обратиться в наше отделение где-нибудь в другом городе!

— Но у вас же есть списки членов? Свяжитесь с вашими коллегами через Сеть — и узнайте! — настаивал Джем.

Он не собирался уйти без добычи — у него оставалось слишком мало времени от тех двух недель, что подарил ему Головастик.

— Я дам сведения, касающиеся моих пациентов, только представителям закона — и на законных основаниях! — голос доктора сорвался на крик.

— Вот как? — зловеще спокойно осведомился Джем.

Затем он также спокойно протянул руку и снял с доктора очки. Противник был в преклонных годах и Джем не думал, что тот сможет оказать серьезное сопротивление. Следовало опасаться охранника и Джем двинулся, чтобы запереть дверь, но доктор Чедвик вскочил и схватил его за руки. Между ними завязалась борьба, которая еще неизвестно, чем закончилась бы, — доктор оказался не по годам проворен и ловок, но Джему удалось оглушить его. Связав противника, он уселся за его стол.

— Сейчас посмотрим! — отдуваясь, пробормотал он. — Сей-ча-ас! Все крысиное гнездо разворошим...

Ему повезло: доктор Чедвик не успел включить защиту и поэтому ему не понадобилось выбивать из него пароли. Вернее, повезло доктору — в противном случае его вполне могла постичь участь принца Джалла. Но потом везение покинуло Александера. Он успел вывести и распечатать только часть списка членов Общества — адреса, фамилии и краткое резюме после каждого имени, как в дверь постучали:

— Доктор, откройте! У вас все в порядке? — Джем узнал голос верзилы.

Снаружи настойчиво дергали за ручку. Схватив драгоценный список, Джем быстро открыл окно и выпрыгнул. Прыжок получился неудачным — он сильно подвернул ногу. Прихрамывая, он обогнул дом и подбежал к оставленной на задней улице "старушке" Очкарика.

* * *

Джем не спешил возвращаться домой. Еще до визита к доктору Чедвику у него появилась одна мыслишка и теперь, когда список пациентов доктора жег ему карман, он решил проверить возникшие у него подозрения. Но для этого ему нужны были папки Бесцветного.

Он действовал по наитию, у него пока не было никакой идеи, насчет того, как могут быть связаны между собой старуха с парохода и самоубийство Рыжеволосой, аптекаря; какая связь между сердечным приступом у торговца недвижимостью и катастрофами авиалайнеров, имеет ли отношение ко всему этому принц Джалла и пресловутое Общество, будь оно неладно! а главное — с какого боку тут затесался его дядюшка? Если, конечно, между всеми этими кусочками мозаики вообще что-то есть...

Он долго петлял по улицам, пока отыскал нужную и вычислил дом, на чердаке которого оставил своего страшного знакомого. Машину ему пришлось бросить за три квартала от нужного места: пешеходу легче укрыться от внимательных глаз патрулей.

Поднявшись на последний этаж, он остановился. Над головой чернел люк, ведущий на чердак. Он вдруг почувствовал прилив страха. Чернеющий квадрат наверху представился ему дырой, ведущей в преисподнюю. Он прижался к стене, чувствуя, как подгибаются разом ослабевшие ноги. "Что, брат, наделал в штанишки?" — и устыдившись, взялся рукой за холодную перекладину металлической лестницы, ведущей наверх. Он понимал, что там нет трупов убитых полицейских, внутренний голос говорил ему также, что и папок там, скорее всего, тоже нет, но он не хотел отступать, словно какая-то сила упрямо толкала его вперед.

Люк оказался опечатанным. Он сломал пломбы и, нажав головой, приподнял крышку. На чердаке было темно. Он зажег предусмотрительно взятый из машины фонарик и осмотрелся. Здесь ничего не изменилось — все те же кучи голубиного помета и пыли. Луч света выхватывал из темноты полусгнившие подпорки, почернелые кирпичи стен. Бесцветный тогда вытащил свое богатство откуда-то сверху — светлый круг пополз по изъеденным плесенью балкам. Чердак простирался во всю длину дома, разделенный на отсеки, свободно сообщавшиеся между собой. Он принялся шарить в поисках чего-нибудь, на что можно было бы встать и попытаться дотянуться до балки перекрытия, и в своих поисках отошел довольно далеко от дыры люка. Внезапно луч фонарика наткнулся на сидящего человека, он даже не успел осознать и испугаться, как сидящий поднял голову и он с ужасом узнал... мертвеца, которого ему показывал комиссар.

Сомнений быть не могло: он видел зияющий разрез на животе, сквозь это отверстие виднелись чистые, словно вымытые позвонки, — ведь кто-то выпотрошил его внутренности. Пятясь, Джем точно в помутнении продолжал светить прямо на свою находку и видел, как Выпотрошенный снова шевельнулся! Джем попятился, Выпотрошенный встал на четвереньки и пополз. Медленно, неуверенно, точно слепой. Пятясь, Джем видел, как тот незряче поводит головой по сторонам, словно принюхиваясь. Что-то вдруг захлопало и мягкое задело его по лицу — верно, это была птица, но он не выдержал и заорал. Крик расколол шерстяную тишину чердака, заметались разбуженные голуби, ударяясь о стены и налетая на него, и тогда он повернулся и побежал...

* * *

Он не помнил, как скатился с чердака на улицу, как нашел машину, как вывел ее из паутины улиц на шоссе. Ему вдруг властно просигналила встречная машина, отжимая его к обочине, он машинально подчинился, но машина — армейский джип — проехала мимо, а следом проревели, слепя глазищами-фарами огромные многоколесные махины, выкрашенные в ядовито-зеленый цвет. Их рев привел его в себя. Он увидел рядом автобусную остановку, а там — расцвеченные яркими полосками-надписями автоматы с водой; выскочил, купил бутылку колы и, вернувшись в машину, осушил ее одним залпом. В зеркальце увидел свои воспаленные глаза, подведенные темными кругами, подмигнул сам себе:

— Сходим с ума, приятель? Ну-ну... — повернулся, чтобы бросить пустую бутылку на заднее сиденье — и замер.

Там, как ни в чем ни бывало, лежала аккуратная стопочка пухлых кожаных переплетов — все четыре, а сверху тускло поблескивала коротенькая металлическая трубочка.

* * *

Утром он позвонил Очкарику.

— Где тебя черти носят? — возмутился приятель. — Я всю ночь не спал, дожидаясь тебя! Что случилось?

— Ничего. Я уснул в машине. Меня никто не спрашивал?

— Нет...

— Меня не будет еще какое-то время... Послушай, твоя приятельница, у которой мы недавно были, — она надежный человек?

— Ты о ком? — удивился Очкарик. — А-а! Ну, если скажешь, что я тебя прислал... — по тону друга Четыре Глаза почувствовал: что-то все-таки стряслось. — Подожди — тут стучат, пойду открою...

Джем услышал отдаленно-приглушенные голоса — он понял, кто эти люди, и сомнений больше не осталось: события разворачиваются по наихудшему сценарию. Он бросил трубку и, отойдя от таксофона, забрал из машины папки, еще кое-какие нужные мелочи, и быстро зашагал прочь.

Он действительно проспал остаток ночи в машине — после того как еще разок пролистал папки, вернее — ту, где были собраны данные о внезапно умерших людях. Шесть или семь фамилий из списка доктора Чедвика совпали с теми, что находились в этой папке. И — все.

Возможно, совпадений было бы больше, будь у него весь список клиентов Общества. Были эти совпадения случайностью? Он не мог ничего утверждать, но было странно, что в этой же папке оказались данные на Марка Гласса, — ведь дядюшка не мог знать заранее, что тот умрет! Если только это не было предрешено. Но кем и зачем?.. Он собирался осторожно поговорить с родственниками тех, чьи имена он отыскал и в списке доктора Чедвика и в папке дядюшки: а вдруг еще кто-то из них жив? — наверняка, они смогли бы ему помочь.

У него были и еще кое-какие задумки, но внезапно все резко изменилось: проснувшись, он вылез из машины и купил у мальчишки утреннюю газету. Среди прочего была коротенькая заметка: накануне вечером найдено тело известного психотерапевта. Фамилия не указывалась. Труп с огнестрельной раной обнаружил дежурный патруль, услышав подозрительные звуки. На месте найдено орудие преступления — пистолет системы "Беренсон-436". Ведется следствие...

Джем прочитал заметку несколько раз. Он сразу догадался по адресу и времени, что речь идет о Чедвике. Но совсем не это взволновало его. Было что-то в этих скупых строчках... что-то важное... И вдруг он понял: орудие убийства! "Беренсон-436" был у принца Джалла — и Джем его забрал себе, а потом оружие перекочевало в карман одного из приятелей Головастика. Не то, чтобы пистолеты этой марки были редкостью — нет, но для самообороны простые смертные приобретали отечественные модели и подешевле, а крутых ребят он не устраивал размерами: такая "артиллерия" будет слишком уж некстати выпирать из любого укромного местечка, куда ты ее не засунь. Зато богатеи предпочитали именно эту марку, так как это было коллекционное исполнение: всякие там накладные штучки-дрючки и прочие навороты. И вот такой же пистолет оказывается на месте убийства... Если теперь на нем найдут его отпечатки, то... Тогда в его руках окажется еще один кусочек мозаики.

Когда же он позвонил утром Очкарику, догадка подтвердилась: кто-то пустил легавых по его следу. Чтобы рассеять последние сомнения он рискнул позвонить Лейтенанту.

— Ты тупой или только прикидываешься? — прошипел тот в трубку, когда его наконец отыскали где-то в бесконечных коридорах. — Договорились же связываться по коннектору...

— Заткнись и слушай! — перебил его Джем. — Я жду тебя там, где договаривались. В три. И приходи один.

Проныра не заставил себя ждать. Зато Джем, придя на место часа за два до назначенного времени, медлил еще минут двадцать, пока не убедился, что "хвоста" нет.

Когда он подошел к Лейтенанту — тот его не узнал. Неудивительно: над его обликом поработала сама хозяйка косметического салона "Льюис".

— ...Вы можете, конечно, дорогая, рассказать легавым о той метаморфозе, что произошла со мной, благодаря вашим умелым ручкам, — сказал на прощанье Джем, целуя ее руки, — но умоляю! — не раньше, чем денька через два... Мой четырехглазый друг будет вам очень признателен!

— На пистолете в самом деле обнаружили твои отпечатки, — угрюмо сообщил Лейтенант. Он нервничал.

— А что доктор?

— Охранник показал, что ты приходил к нему и вы поссорились, а потом он услышал выстрел. Так что, все против тебя.

— По-твоему, я бросил бы там пистолет? — насмешливо спросил Джем.

— А есть и другие варианты?

— Есть, но сначала выкладывай, что ты разузнал насчет этих авиакатастроф.

— Там чисто. Во всяком случае, это не террористические акты. Я проверял все: списки пассажиров, экипажей... Есть только два момента. В полиции имеется заявление одного из пилотов о том, что его ограбили: напился до полного беспамятства в компании двух малознакомых типов, причем, он абсолютно не помнит, что с ним было, а потом очнулся уже возле собственного дома. Впоследствии, самолет, пилотируемый экипажем, в составе которого был этот человек, разбился, так что поговорить с ним не удастся. Но это все ерунда, если не считать того, что облапошили его ребятки из компании Головастика — он узнал одного из них на фото, что ему показывали в полиции, — тот уже неоднократно замечался в делишках такого рода. И второе — самое, я полагаю, существенное: на одном из потерпевших катастрофу самолетов был компаньон Марка Гласса.

— Компаньон, говоришь... А Глассу была выгодна его смерть?

— Не слишком. Вдова погибшего забрала свою долю из дела и пожелала вести бизнес самостоятельно. Фактически, они стали конкурентами, причем дамочке везло больше.

— А что насчет ограбления банка?

— Ничего. Налетчики были гастролерами. Поговаривают, что они наступали на пятки Головастику, и он их сдал, узнав о готовящемся ограблении, а так бы они точно ушли, слишком хорошо у них все было продумано... Но это дело еще не закрыли, опасно слишком откровенно интересоваться.

На прощанье Лейтенант протянул ему два маленьких пластиковых квадратика:

— Это удостоверение личности и кредитка. Денег немного, но я тебе не миллиардер. И запомни вот что: постарайся не попасться нашим — в следственной тюрьме ты не проживешь и часа. Я не оставляю свидетелей...

* * *

Джем заказал по телефону номер в гостинице и снял все деньги со счета, указанного в кредитке, одолженной у Лейтенанта: он не такой лопух, чтобы позволить следить за собой при помощи столь нехитрой уловки.

В гостиницу он не поехал, а отправился в один из районов на Левом берегу — там любила развлекаться публика определенного пошиба. По его расчетам, где-то там находился притон, где Головастик пытался свести с ним счеты после неудачного покушения на свою жизнь. Он не надеялся, что легко сумеет его отыскать, но надо было попробовать. Джем теперь не сомневался, что Головастик или кто-то из его людей замешан в его деле: если Чедвика убил охранник, то откуда у него взялся "Беренсон" с его отпечатками? А если это сделали те, кто забрал у него пушку, то значит, для этого были какие-то причины, и он намеревался их выяснить. К тому же, ему было, что предложить Головастику в обмен на информацию.

Действовать он решил самым простым и примитивным способом. Зашел в один бар, показавшийся ему подходящим, понаблюдал, сидя у стойки над пивной кружкой, за посетителями, — он и впрямь не ошибся: приличные люди обходили это заведение стороной; а потом, словно невзначай, показав бармену крупную купюру, поинтересовался:

— Не знаешь ли, дружище, как бы мне отыскать одного моего приятеля?

— Может, и знаю, — философски отозвался бармен.

— Мне бы Головастика повидать, — небрежным тоном заявил Джем.

Рука бармена, протиравшая стойку, замерла на секунду, а потом он равнодушно ответил:

— Нет, такого не знаю.

Джем, незаметно оглянувшись по сторонам, извлек из кармана еще одну купюру:

— Мне надо шепнуть этому человеку пару словечек: насчет того, кто хотел его убрать, — и подложил деньги под грязную тряпку, которой тот вытирал стойку.

Одним взмахом руки деньги вместе с пивной пеной и крошками отправились под прилавок.

— Посиди тут, парнишка, — сказал бармен. — Я скоро... — и прежде, чем скрыться за витриной бара, незаметно сделал знак одному из официантов.

Дюжий детина тотчас пристроился рядом с Джемом. Спустя несколько минут бармен появился снова и, не обращая внимания на Джема, занялся посетителями. Официант испарился. Подождав немного, Джем негромко окликнул его:

— Эй, дружище...

— А ты пей свое пиво, пей... — спокойно отозвался бармен. — Хочешь, вон пересядь за столик... — Джем оглянулся: из глубины зала ему призывно махнул рукой детина, что сторожил его.

Когда он подошел к нему, тот вытер исписанную похабщиной поверхность столика, и поставил бутылку пива.

— Потом еще принесу, садись. — буркнул официант.

Его слова походили скорее на приказ, чем на приглашение, и Джем подчинился. Он выцедил три или четыре бутылки, но никто не появлялся. В голове у Джема шумело — сказывалось выпитое и почти бессонная ночь. Поднявшись, он вышел в туалет. Едва успел спустить воду, как в вонючий сортир ввалились четверо.

— Ты, что ли хотел меня видеть? — грубо осведомился Головастик, и вдруг, приглядевшись, заржал: — Да это, никак, наш знакомый книгожор! Обыщите-ка его...

Джем порадовался, что предусмотрительно припрятал большую часть денег и документы. Когда же обыск был закончен, он, стараясь говорить как можно непринужденнее, спросил:

— Прямо тут и будем разговаривать?

Головастик смерил его презрительным взглядом сверху вниз и скривился:

— Пойдем, сядем...

— Угощать будешь ты, — в тон ему ответил Джем: они выгребли у него всю наличность, крохоборы!

Усевшись за стол, все четверо, молча, уставились на него. Джему стало немного не по себе. Сглотнув вдруг накопившуюся во рту слюну, он сказал:

— Я знаю, где прячется тот парень, который в тебя стрелял.

— Что?!

— Я его видел, — упрямо повторил Джем, чувствуя как в животе разливается неприятный холодок. — Могу показать.

— Я не знаю, чего тебе надо, — медленно, с расстановкой произнес бандит, — но ты паршиво играешь. Или кто-то сдал тебе плохие карты: того парня убили! — выдохнул он, внезапно перегибаясь к нему через стол и хватая его за грудки.

В нос Джему ударило отвратительным запахом порченного человечьего нутра.

— Я покажу тебе его, — сказал Джем, стараясь не дышать, — а ты взамен расскажешь, кто подсунул легавым пистолет с моими отпечатками.

Головастик отбросил его обратно на стул.

— Я похож на идиота? — обратился он к своим.

Шакалы подхалимски засмеялись.

— А деньги свои ты хочешь с меня получить? — Джем уже почти отчаялся вытащить Головастика отсюда.

— Если бы не это, — доверительно ответил тот, — ты давно был бы там же, где и тот ублюдок, что пытался меня пришить.

— Да ты боишься! — решил переменить тактику Джем. — Бери своих дружков — поедем вместе. — Сдать его, что ли, легавым? — спросил Головастик. — Он меня уже утомил!

— Не хочешь сам — пусть со мной поедет кто-нибудь из твоих.

Джем решил, что на худой конец, можно обойтись мелкой рыбешкой. Такой вариант устраивал и противную сторону.

— Ладно, Чери и Сэндвич поедут с тобой — и привезут тебя обратно!

* * *

Выйдя на улицу, они сели в машину — Сэндвич за руль, а Чери — тот самый, что забрал у него тогда "Беренсон", вместе с Джемом уселся сзади. Он назвал адрес.

— Не мог придумать чего-нибудь поближе? — возмутился толстый Сэндвич и по-простецки предложил дружку: — Давай шлепнем его — и дело с концом!

— Успеем. — хриплым басом отозвался Чери. — Он хозяину еще нужен...

У Джема не было особого желания возвращаться опять на этот чертов чердак: в ушах все еще стоял шорох чужих колен по каменному полу, но везти их на старую ферму было опасно — у выезда из города полно контрольно-пропускных постов, а других подходящих местечек на примете не было.

— Лезь-ка ты сам туда! — заявил Сэндвич, когда они приехали и поднялись наверх.

— Я один не справлюсь.

— Стой на стреме, да не вздумай смыться! — пробасил Чери, отодвигая толстяка в сторону. — А ты — давай вперед! — приказал он Джему и сам полез вслед за ним.

Поднимаясь по лестнице, Джем незаметно достал из отворота на рукаве свитера трубочку парализатора и направил ее на стоящего внизу толстяка. С этого расстояния удар должен был подействовать минуты через две — за это время они уже будут наверху. Но когда он влез, возникло непредвиденное осложнение: в темноте, прямо у квадратного отверстия люка сидел, раскачиваясь, Выпотрошенный. Инстинктивно Джем отпрыгнул в сторону.

— Эге! — громыхнул Чери, вылезая вслед за проводником из люка. — Да это и вправду тот мерзавец... — и тут его взгляд застыл: он увидел разрез на животе сидящего.

Выпотрошенный снова опустился на четвереньки и Джем, подскочив к нему сзади, ударом ноги отправил бродячего мертвеца в отверстие люка, — внизу по-бабьи завизжал Сэндвич — и захлопнул тяжелую крышку. Визг прекратился.

— А... как же толстый? — тупо спросил Чери.

Он все еще не мог опомниться.

— Забудь о нем... — посоветовал Джем, возясь с задвижкой люка.

Когда же он повернулся к Чери — в его руке был парализатор .

— Вот черт! — покрутил башкой парень. — Ну и дела!

— Хочешь жить? Я не кровожадный... — предложил Джем.

— Хочу, — как-то по-ребячьи наивно согласился Чери и в ту же секунду в его руке полыхнул огонь.

Но Джем ожидал чего-то подобного и успел откатиться в темноту. Перед Чери возник выбор: либо открыть люк и удрать, либо вести в темноте игру с опасным противником. Ни то ни другое ему не нравилось.

— Эй, ты где? — крикнул он.

Джем молчал, притаившись за выступом. Затем он услышал, как тот пытается открыть люк. Вряд ли Чери провозится долго, и решившись, Джем высунулся из укрытия и выстрелил в него. Тот продолжал возиться и уже открыл было люк — "Неужели уйдет?!" — и тут огромная фигура противника медленно осела на пол. "Если он сдохнет — толку будет мало..." — и подбежав к нему, Джем снова захлопнул люк, заметив, что ни Выпотрошенного ни Сэндвича внизу нет.

— Куда они подевались? — пробормотал он.

Но сейчас было не до них. Глаза его привыкли к темноте и, найдя одно из заколоченных окон, он выломал несколько досок, чтобы было светлее. Сняв брючный ремень, он связал парализованному бандиту руки, подумав, снял рубашку и, разорвав ее, спутал тому ноги.

— Ну, вот, — удовлетворенно пробормотал он. — Все как обычно. Только теперь я буду умнее.

Отойдя к окну, Джем достал из кармана сигаретную пачку. Разломив одну сигарету, он вытащил оттуда миниатюрный шприц-тюбик — он стал носить это с собой после случая с Джалла. Из подгиба в низу брючины он достал крохотный пузырек с таблетками. Вытряхнув оттуда на ладонь две штучки, он вложил их в рот связанному. Если не подействует, то... Тогда он придумает что-нибудь еще — ему нечего терять.

Чери наконец пошевелился.

— Где я? — прошептал он. — Я ничего не вижу.

— Если ты не станешь отвечать на мои вопросы — то и вправду больше никогда ничего не увидишь. — отозвался Джем.

Чери грязно выругался и послал его подальше.Тогда он вколол в его шею шприц.

— Теперь-то ты разговоришься!

Под влиянием деблокиратора Чери выложил все, что знал. Временами его повествование прерывалось взрывами бессмысленного смеха. С его слов Джем узнал, что Головастик по-прежнему продолжает работать на Итальянца. Тот слинял за кордон, потому что рассорился с какими-то своими компаньонами, с которыми вел одно выгодное дело. Очень выгодное дело. Теперь Итальянец хотел завладеть этим прибыльным бизнесом единолично, и Головастик должен был кое-что для него сделать: убрать одного мелкого дельца. У этого малого была фирма, называлась, кажется "Фарма" или еще как-то вроде того, там делали лекарства и всякую химическую дрянь по мелочи. Сначала он работал на Итальянца и его подельщиков — "ну, то есть он-то не знал сначала на кого работает, там все делалось чисто, через подставную компанию...", — а потом разнюхал, чем они занимаются и заартачился — честный, понимаете ли... Чем? Этого Чери толком не знал — он сам-то был просто "загонщиком"...

— Кем-кем? — переспросил Джем, решив, что не расслышал.

— Х-хозяевам постоянно нужны были люди, — хихикая, пояснил Чери, — девки там красивые, ну и так, кого скажут. Мы их брали и отвозили в одно место.

— Куда?

— В клинику, где морды лепят... — и Чери принялся хохотать.

— Что же там с ними делали? — он еле дождался, пока тот успокоится.

— Черт его знает! А часа через два мы отвозили их домой или там — куда велят, чтобы они, значит, ничего не заметили...

Тогда Джем решил зайти с другой стороны:

— А этот малый из "Фармы" варил для Итальянца и его компании наркоту?

— Врать не буду — не знаю точно, но что-то там делали, а так — зачем он?

— Головастик разделался с ним?

— Не успел — мы его просто не нашли. А Итальянцу эти крохи, что тот парень накопал, ой, как нужны! Он ведь сам, оказывается, не во все детали был посвящен, и потом они — приятели, значит, — его самого хотят убрать, а так бы он их в кулаке держал, имей он те бумажки или чего там...

"Что ж, " — подумал Джем, — "невразумительно, но слегка понятно — пауки в банке всегда норовят сожрать друг друга..."

— У Итальянца были какие-нибудь дела с принцем Джалла? — спросил он.

— Не слышал...

— А эти имена тебе что-нибудь говорят? — Джем по памяти назвал ему имена из папки, в том числе упомянул старуху с парохода и Марка Гласса. Но Чери они были незнакомы.

— Какое отношение ко всему этому имеет Общество "Спасение Души"?

— Там работает наш человек... Длинный его кличка.

-Тот, что убил доктора Чедвика? — Чери кивнул.

— И чем этот Длинный там занимался? — поинтересовался Джем, но Чери не знал.

— А зачем подставили меня?

— Ему велели.

— Кто?!

— Один из бывших приятелей Итальянца. Длинный, оказывается, работал не только на нас, но и на него. И нашим и вашим давал, сука... Я его не знаю... Длинный только раскололся, что тот, кто велел пришить доктора, хотел залечь на дно, а докторишка знал, где он прячется... Ну, а тебя, наверно, заодно подставил, чтобы хозяину навредить...

Но Джем не успел больше ничего разузнать: Чери разразился новым приступом смеха, и сквозь этот смех он услышал, как кто-то пытается открыть люк. Снизу донеслись злые возбужденные голоса — он узнал писклявый фальцет Головастика и понял: пора уходить...

Он подбежал к окну: чтобы вылезти наружу, надо было выломать еще несколько досок. Он стал выбивать доски ногами, при этом, забывшись, нечаянно ударил поврежденной ногой и ступню прострелила острая боль. Снаружи шел довольно широкий карниз, по нему можно было добраться до пожарной лестницы. Он торопливо выбрался наружу и стал медленно пробираться вперед — шаг за шагом — ощущая, как вспотели ладони, как царапает спину шершавая поверхность старой стены. Несколько шагов, что отделяли его от лестницы, растянулись на годы... Когда же он был уже у цели, из чердачного окна позади неожиданно показался Чери:

— С-стой... — и его рука почти достала беглеца.

Джем дернулся, покачнулся, потеряв равновесие, и лишь в последний момент успел уцепиться за боковину лестницы и повис, болтая ногами в воздухе. Чери с пронзительным воплем полетел вниз, а потом Джем услышал глухой удар и крик оборвался.

Нащупав дрожащими ногами опору, Джем быстро спустился, скользя мокрыми ладонями по железным перекладинам. Едва он успел слезть, как из подъезда вывалились орава вооруженных бандитов и вслед ему загремели выстрелы.

Хромая, он юркнул в арку, ведущую со двора на улицу, на ходу вынимая парализатор. Прямо против арки стояли два автомобиля и оттуда выскочили еще двое — в одном он узнал Сэндвича. Его напарник — совсем почти зеленый мальчишка — растерялся, а Сэндвич стал вынимать оружие — он двигался медленно, как всякий, кто совсем недавно испытал на себе действие парализующей волны. Джем краем глаза заметил, что из арки показались бегущие люди... "Конец!.." — эта мысль вспыхнула росчерком молнии где-то внутри и погасла. Неимоверным усилием оттолкнувшись от земли, он в прыжке настиг своего врага и, вцепившись в чужую руку, уже готовую его убить, повалился вместе с ним на землю. Толстяк был еще не способен сопротивляться как следует и Джем с ходу нанес ему несколько ударов в челюсть — тот обмяк. Джем вырвал у него пистолет и, приподнявшись, потянулся к дверце машины.

Удар грома опрокинул его навзничь. Джем увидел перевернутое бледное лицо мальчишки — тот уже снова целился в него — из последних сил успел перекатиться на живот и пуля ударила рядом с головой. Он видел, как она взрыла землю, и выбросил вперед руку с зажатой в кулаке блестящей трубочкой. Сопляк рухнул словно подкошенный.

Он подполз к распахнутой дверце и вскарабкался на сидение. В спину точно вогнали раскаленный железный прут. В глазах двоилось. Дрожащей рукой он включил зажигание и прямо перед собой неожиданно увидел сквозь лобовое стекло преследователей: оскаленные, распаленные погоней, лица зверей, — и он в бешеном порыве цепляющегося за жизнь существа послал машину вперед. Ей словно передался этот его импульс злобного отчаянья, мотор взревел и, оставив позади отброшенные ударом смятые тела, он и его сверкающая черными плоскостями сообщница унеслись прочь...

* * *

Он спрятался на заброшенной ферме, по какой-то странной прихоти небес, выбравшись из города почти беспрепятственно: его остановили на контрольном посту при выезде на Восточное шоссе, как останавливали и других. Проверили документы.

— Вам нехорошо? — спросил один из постовых.

— Простыл... — хрипло отозвался он: кровь на свитере надежно скрывала застегнутая наглухо куртка, так кстати нашедшаяся в машине. Кажется, он видел эту куртку на Сэндвиче.

— Проезжайте...

Воды в доме не было, но Джем знал, где искать колодец. У него начинался жар. Он разделся, обмыл грудь и спину: его снова продырявили насквозь. Правая рука почти не двигалась — юный мерзавчик угодил ему под лопатку, а когда он кашлял — на руке оставалась кровь.

Из аптечки, найденной в машине, он выгреб целую кучу упаковок с таблетками; проглотил несколько штук жаропонижающего, а потом, стиснув зубы, ввел в рану на груди длинный клюв тюбика с антисептиком — до спины ему было не дотянуться. Когда же снова полез в аптечку, то выругал себя за излишнюю поспешность — там было и обезболивающее, а он проглядел второпях. Ну, ничего — лучше поздно, чем никогда. После этого пришел черед упаковки с коллагеном:

— Если уж мне и суждено сдохнуть, — сказал он сам себе, пытаясь перед осколком зеркала замазать разорванное мясо на спине, — так хоть не дырявым помру.

Вечером, соорудив в одной из комнат наверху ложе из найденного тряпья, он провалился в глубокий обморочный сон. Там-то, полуживого, его и отыскал Очкарик.

— Подрабатываешь в свободное время моим личным ангелом-спасителем? — просипел Джем, вынырнув ненадолго из мутных горячих волн беспамятства.

— При тебе я, скорее, выполняю роль ассенизатора, — проворчал Четыре Глаза, всаживая ему укол, — и знал бы кто, как ты мне надоел!

* * *

— Хочешь, чтобы я все бросил теперь, когда почти все стало ясно? — кипятился Джем неделю спустя.

Он уже мог вставать, но чувствовал себя неважно. — Да и как я переберусь через границу?

— Что — ясно? Что?! — ярился в ответ Очкарик. — Ну, чего ты добился? Все только усложнилось до крайности! А за бугор и не таких переводили...

— И что я там буду делать? Жить в лагере для беженцев? Клянчить милостыню?

Очкарик не ответил, лишь сердито надулся.

— Молчишь? То-то же! — сказал Джем, — Теперь слушай меня...

— У тебя не получится, — заявил Очкарик, когда Джем кончил излагать свой план. — Ты еле ноги переставляешь — еще окочуришься...

— Я в полном порядке, — заверил его Джем. — Тебе надо только достать униформу и привести в порядок тачку — поедем на твоей, а ту, что я позаимствовал, оставим здесь.

— Не послать ли тебя ко всем чертям? — задумчиво спросил Очкарик.

— Не стоит! — заверил Джем. — Вдруг я-таки разбогатею?

— Фьють! — насмешливо присвистнул друг. — Да ты тогда не вспомнишь даже как меня зовут!..

* * *

-... здание обслуживает охранное агенство "SC" — у них там все рассчитано на электронику, а людей мало — на двадцать два этажа всего шесть человек. Оружие лучше не бери: все меньше дадут, если поймают... Теперь главное, — Очкарик развернул большой лист бумаги, — это внутренний план здания — один приятель организовал из архитектурного, они ж его и проектировали в свое время... — Джем посмотрел на друга с невольным уважением, — ...и попадаешь прямиком в кабинет того малого... — закончил инструктаж Четырехглазый.

— Ты — прирожденный шпик! — заметил Джем. — Может, тебе переквалифицироваться, пока не поздно? Не зарывать же такой талант в землю!

— Таланты тут ни при чем, просто последнее время я вожу плохую компанию... — скромно ответил Очкарик.

* * *

...Там был человек! Ослепленный после темноты потайного хода ярким светом, Джем даже не разглядел сразу, кто это перед ним. Ему бы мгновенно отступить назад и исчезнуть, а он вместо того тупо застыл на месте: сначала потому, что был ошеломлен неожиданным присутствием здесь постороннего — ведь экраны там, внизу, на центральном пульте наблюдения показывали, что здесь никого нет и все закрыто! А потом он заметил в руках незнакомца пистолет.

Взгляд черного бездонного зрачка пистолетного дула приковал его ноги к полу, парализовал волю... Он не мог отвести взгляда от этого смертоносного ока — оно притягивало... У него вдруг возникло странное ощущение, что этот пистолет существует сам по себе, независимо от воли того, кто его направлял. Ему чудилось, что эта маленькая механическая дрянь насмешливо улыбается, словно предлагая поиграть: ну-ка, угадай — сколько секунд тебе осталось?.. Когда же минутное наваждение прошло, он начал постепенно различать и остальные детали — они доходили до его сознания не сразу, по очереди, точно проявлялся рисунок на переводной картинке: сначала он увидел, что пистолет держит донельзя измученное существо, потом разглядел, что это — молодая женщина; заметил, как дрожат ее руки, и, наконец, осознал, что она — смертельно напугана. Она боялась — и боялась больше, чем он...

— Не бойся... — тихо сказал Джем. — Я не сделаю тебе ничего плохого... Опусти пистолет... — он говорил и следил за выражением ее лица, а его рука медленно тянулась к нагрудному карману — там лежал парализатор.

Он уже вытащил коротенькую тонкую трубочку, но она вдруг сказала:

— Джем?.. Бродяга-Джем?! Джем, это — ты?..

В ее интонации было больше надежды, чем вопроса, и он внезапно вспомнил этот голос, а потом, будто кто-то сорвал повязку с его глаз, он узнал и ее лицо, и растерянно опустил руки:

— Валери?..

И тут словно прорвало некую плотину: то, что он так упорно пытался забыть все эти годы, что, казалось, было похоронено навеки под спудом ушедших лет, — все это мощной волной властно ворвалось в его сердце, сметая и разбивая на своем пути остатки рассудка. Он бросился к ней, схватил ее за плечи, приподнял и, прижимая к себе, прошептал, целуя ее глаза:

— Вот мы и встретились...

Часть 3

Потом он заметил костыли, беспорядок вокруг, и отпуская меня, недоуменно спросил:

— Что ты тут делаешь?

— ...Работаю.

— В такое время?! Как ты вообще сюда попала? — но мы не виделись слишком долго, чтобы вот так с ходу откровенничать.

Тем более, что когда-то очень давно, этот человек уже однажды предал меня. Поэтому я сказала:

— Этого кабинет моего начальника. У меня есть ключи.

— Но зачем ты здесь?

Последние несколько недель научили меня быть очень осторожной и я ответила:

— Убили одного моего близкого знакомого и подругу. Это каким-то образом связано с исчезновением моего босса — и я пытаюсь докопаться до истины... — про исчезнувшую дискету я не стала говорить, но добавила: — Я вляпалась в это дело по глупости, и теперь меня тоже пытаются убить.

Он что-то хотел сказать или спросить, но тут мы услышали как от удара распахнулась дверь в приемной, чьи-то быстрые шаги — и в комнату влетел охранник. На этот раз настоящий...

Я не знаю, как это произошло — я не собиралась этого делать! — но пистолет в моей руке содрогнулся, изрыгая пламя, и охранник упал. На его белой рубашке расплывалось алое пятно. Я стояла и смотрела, как оно делается все больше, а он закричал:

— Господи! Зачем ты это сделала? — он орал на меня, а я все стояла и смотрела.

Потом сказала, переводя взгляд на его искаженное гневом лицо:

— Я не стреляла. Я даже не нажимала на курок...

— Что?! — он выхватил эту штуку у меня из рук и гнев на его лице уступил место выражению растерянного изумления: — Чертовщина какая-то... Ведь он даже не снят с предохранителя!

— Брось его, — попросила я, — и... давай уйдем отсюда.

Он нагнулся к лежащему охраннику.

— Мертв... — и вытащил обойму. — Здесь четыре патрона, — сказал он, — а должно быть шесть. Где еще один?

Ты стреляла еще в кого-то?

— Нет.

Он повертел пистолет в руках.

— Такими пользовались во времена Второй мировой. Где ты откопала эту рухлядь?

— Купила...

Оглядевшись, он стал сгребать в пакет для мусора все подряд — дискеты со стола и полок, кассеты, диски, — и тут взвыла сирена тревоги. Он быстро сунул мой пистолет в карман и, отключив от компьютера консоль, засунул и ее в пакет. Я не поняла, а потом сообразила: на ней ведь мои отпечатки! Он схватил меня за руку и потянул за собой:

— Скорее!

Закрыв потайную дверь, мы стали спускаться по темному ходу.

— Я забыла костыли!

— Вот черт! Ладно, возвращаться уже поздно... Ты без них лучше выглядишь...

Очутившись на первом этаже, мы пробрались в туалет. Он открыл окно и мы выбрались наружу. Тут я подумала о дрипсах — оставалось надеяться, что их не заметят. Я не знала тогда, что мы влипли из-за Дрипзетты: она нашла под столом сумку охранника с бутербродами, слопала их и уснула, забыв на радостях о порученном деле.

Мы старались держаться в тени здания, но потом пришлось пересекать широкое освещенное пространство, и нас заметили изнутри. Двое охранников выскочили из центрального входа вслед за нами, стреляя на бегу, — и, честно говоря, я уже решила, что нам крышка, как из пролета соседней улицы, вывернулась машина. Круто развернувшись, она притормозила прямо рядом с нами, и он толкнул меня в распахнувшуюся дверцу. Машина взвизгнула резиной по асфальту и прыгнула в переулок...

* * *

Вскоре мы выбрались за город и приехали в какой-то полуразрушенный дом.

— Здесь не очень уютно, — сказал приятель Джема, тот, что был за рулем, — и даже водятся привидения, — Джем при этих словах хмыкнул, — но все же лучше, чем ничего. Идемте. — и он включил фонарик, указывая дорогу в зарослях бурьяна.

Я пошла за ним, а Джем сопел сзади. Во время ходьбы он то и дело прикладывал руку к груди и мне стало ясно, что с ним не все в порядке.

— Он недавно был ранен, — пояснил его друг. — а перед этим ему несколько раз серьезно досталось.

— Из-за чего?

— Да так, — усмехнулся тот.

Ох, только бы они не оказались одержимыми какими-нибудь "революционными" идеями! Все остальное я как-нибудь переживу.

— Не узнаешь эти места? — странным голосом спросил Джем, когда мы уселись за старым, попорченным временем, столом и его приятель стал сооружать нехитрый ужин. Или завтрак.

— Нет... А что?

— Так...

Мы стали есть и тут он спохватился.

— Я забыл представить вас друг другу! Знакомься, это — Очкарик, мой старинный приятель по университету. Он вроде как занимается журналистикой, но на самом деле его призвание — быть полезным человеком... У него масса самых разных знакомых на все случаи жизни, а голова— о-о! — просто ходячая энциклопедия. И... — тут он доверительно понизил голос, — он даже имеет дурную привычку одалживать другим деньги — имей в виду. Как пристанет иной раз — ну просто не отобьешься! Приходится брать.

Очкарик сидел и молча улыбался.

— А это — Валери, — Джем испытующе взглянул на меня, но я молчала. Тогда, набрав в грудь воздуха, он добавил: — Моя первая любовь... Мы даже мечтали пожениться. — и снова посмотрел на меня, но я была не склонна предаваться воспоминаниям.

Для меня ворошить прошлое — все равно, что босиком ходить по еще тлеющим углям. Слишком много там всякого осталось — и мне нельзя это вспоминать. Не знаю теперь почему — нельзя, просто когда-то я себе это запретила и теперь прошлого нет, только несвязные обрывки — безобидные и светлые куски детства, не запятнанные горечью и болью.

Я спросила Очкарика:

— Мне вас так и называть? Или вы предпочитаете нормальное человеческое имя?

Он улыбнулся — у него оказалась такая славная улыбка! — но Джем не дал ему ответить:

— Свое человеческое имя он уже не помнит. Мы испокон веку его так зовем, поскольку он, по-моему, из динозавров: во всяком случае, последний из людей, кто еще носит очки вместо линз и прочих достижений цивилизации.

— Очки гораздо удобнее... — возразил, смущаясь, Очкарик.

А я сказала:

— Подумаешь! Я знаю по крайней мере еще двух, кто тоже щеголяет в очках: мой сгинувший босс и мой психоаналитик.

— Насчет твоего босса мы еще поговорим, — серьезно отозвался Джем, — он меня очень интересует, а про психоаналитика — забудь. С нами он тебе уже не понадобится.

— Я, конечно, девушка без претензий, — преувеличенно высокомерно заявила я, состроив презрительную мину, — теперь, когда опасности на время остались позади, мне захотелось немножко подурачиться, — но такого специалиста, как доктор Чедвик мне вряд ли замените, даже вдвоем!

За столом наступила тишина. Ложка Очкарика застыла на полпути ко рту. Они несколько секунд смотрели друг на друга, потом Джем сказал:

— Раз уж мы теперь... В общем, я думаю, нам не нужны недомолвки. Не знаю, как ты там относилась к этому человеку...— тут он замялся, а потом выпалил: — Его убили, и в этом обвиняют меня.

Известие о смерти, да еще насильственной, человека, который знал тебя с детства, знал твоих родителей, и которому ты на протяжении вот уже многих лет выливал на голову содержимое своей души — это... Словом, мне и так-то было муторно, а тут я и вовсе почувствовала себя прескверно. Он понял это по моему лицу и поспешно добавил:

— Поверь — я его не убивал!

— Вполне может быть, — ответила я, справившись с подкатившимся к горлу комком. — Я вот тоже никого вроде не убивала... до сегодняшней ночи, а на мне тем не менее висит четыре трупа. И еще вот — охранник...

— Это был несчастный случай. — сухо сказал Джем и снова возникла пауза.

Сквозь разбитое окно потянуло предутренней свежестью. Трещали сверчки, по полу шуршал сквозняк. Тихо занимался рассвет.

— Итак, господа убийцы, — нарушил тишину Очкарик, — время — единственное, что у нас есть, и его очень мало. Давайте-ка, выложим карты на стол.

— Чур, вы — первые! — сказала я.

— Я не уверен, что тебе стоит вникать в наши проблемы... — ответил Джем.

— Откровенность за откровенность! — парировала я.

Но он упрямо стоял на своем:

— Я не могу поручиться за твою безопасность, если ты останешься с нами. Я жив до сих пор, лишь благодаря какому-то случайному везению, но фортуна — женщина с характером и она слишком ветрена. Мы поможем тебе уехать... Да? — он выразительно посмотрел на Очкарика, тот молча кивнул. — Денег у нас немного, но на первое время тебе хватит...

— Ты не учел, что за мной охотится полиция и еще какие-то подонки, — перебила я.

— Это, конечно, усложняет все дело, но надо рискнуть... Теперь же тебе надо отдохнуть. Выспаться как следует... А мы между собой обговорим все детали.

* * *

Наутро Очкарик уехал в город — ему надо было подготовить все к моему отъезду. Мы остались вдвоем.

Я сидела на крыльце, Джем подошел, присел рядом.

— Ты почти не изменилась...Только взгляд стал другим.

— Возраст — это состояние души плюс выражение лица. Я умею делать хорошую мину даже при плохой игре, а душа... Туда лучше не лезть. Ну, а ты? Как ты жил эти годы? Нашел свои острова?

Он чуть улыбнулся.

— Острова... О, я побывал на многих — от Курильских до Азорских, но еще осталось. Земля, оказывается, большая...

— Чем же ты занимаешься?

— Антропологией, этнографией, историей — всем понемногу.

— Да? Не предполагала в тебе таких наклонностей...

— Просто я стал искать ответ на один вопрос: почему люди стали такими, что даже терпеливец Назаретянин в конце концов предпочел быть распятым, нежели остаться среди них... И понял, что корни ответа надо искать где-то в глубине.

— Какая патетика! Надо заметить, своеобразная у тебя трактовка Святого Писания... А себя ты по-прежнему, как я вижу, отделяешь от остального человечества?

Он досадливо поморщился:

— Не будем про человечество. Лучше поговорим о нас. Я все эти годы думал о том, что случилось тогда...

Острая боль вдруг пронзила мой висок.

— Тогда? — переспросила я, прикрывая глаза и поднося руку к виску. Господи, как больно! — Тогда ты меня бросил — вот что случилось... Но это случилось в моей жизни — не в твоей, а я не хочу об этом вспоминать.

Он переменился в лице:

— Мы здесь вдвоем — никого больше нет! — с внезапной яростью выкрикнул он. — Брось притворяться, будто не понимаешь о чем идет речь! Я не собираюсь тебя выдавать, я хочу только узнать правду! Правду, понимаешь?..

Боль стала сильнее, я чуть не теряла сознание и перед моим внутренним взором вдруг снова отчетливо встало видение: побелевшие костяшки пальцев чьих-то рук, судорожно цепляющихся за край крыши... пробегающие тени облаков... пушистые купы деревьев далеко внизу и — ослепительное солнце в синем мареве неба... Но теперь я разглядела на одном из пальцев кольцо и оно показалось мне странно знакомым, я силилась вспомнить — у кого же я видела такое? И почти вспомнила — вот уже ухватила — но тут он все испортил, вернув меня в реальность.

— Ты слышишь меня? — его голос доносился до меня так, словно он был где-то далеко. — Что с тобой?

— Ничего... — я постаралась дышать глубоко, чтобы прогнать тошноту.

Боль исчезла, оставив ноющий отзвук, и тут он сказал ужасное:

— Я только хочу знать наконец — что произошло тогда между вами? Что?! И куда ты спрятала ее тело?..

Огненный хвост стегнул по глазам, в голове словно взорвалось что-то — я вскочила и закричала от страшной боли. Он перепугался и тоже закричал:

— Перестань! Черт с тобой — пусть все остается как есть!

Но уже было поздно — я вспомнила...

* * *

Он бросил меня ради нее. Она была моей лучшей подругой. Мы были даже больше, чем сестры. Я потеряла их обоих. Банальная история.

Вскоре после этого, она позвонила мне — впервые после нашей размолвки — и сказала, что собирается покончить с собой. Я хотела этому помешать. Она поднялась на крышу одного высотного дома, я — за ней. После этого ее больше не видели живой. Но и мертвой ее не видел никто.

Перед тем, как броситься за ней вслед, я позвонила в полицию. Патрульная машина и "скорая" приехали раньше, чем я спустилась обратно по единственной лестнице.

Я не смогла объяснить, что произошло там, на крыше. Они стали искать, но так и не нашли ее — ни тогда, ни после...

Дело закрыли, а я попала в психиатрическую клинику. Сначала они "промывали" мне мозги, пытаясь выяснить всю подноготную, а потом, убедившись в тщетности своих усилий, поставили мне блокировку. Чтобы я стала полноценной личностью.

* * *

— Я не знаю, что случилось тогда, — медленно и отрешенно проговорила она, успокоившись. — Я и сама все время спрашивала себя об этом. Ей было страшно — она стояла на самом краю и плакала, а я — тоже плакала и боялась подойти ближе, чтобы не вспугнуть ее... Я что-то говорила ей вроде того, что она ни в чем не виновата, что жизнь прекрасна и время все лечит, а она вдруг засмеялась сквозь слезы и сказала, что я — дурочка, и что она давно уже умерла и ты тут ни причем, просто она хочет поставить последнюю точку — потому что не может больше...

Он слушал ее и не верил.

— У нее не было причины убивать себя! — зло выдохнул он.

— Она была наркоманка, — она произнесла эти слова ровно и бесстрастно. — И не могла вылечиться. Хотела и — не могла. Ты этого не знал? Конечно, ты ведь всегда любил и замечал только себя...

— Неправда! — выкрикнул он.

— Тогда бы ты знал об этом. Но ты позволил ей погружаться в трясину все глубже и глубже.

— Почему же она не смогла вылечиться, если хотела этого? Наркоманов давно уже лечат успешно и быстро — она бы за месяц встала на ноги!

— Это был новый синтетик. Его синтезировал твой дядюшка...

— Он был врач, а не химик!

— Я не знаю, кем он был, но это он заставил ее устроить автомобильную аварию твоему отцу — ведь это твой отец расследовал дело о торговле наркотиками в нашем городе и он докопался, кто за этим стоит. А когда узнал, пришел к своему брату и предложил ему добровольно сдаться властям, а еще лучше — умереть, чтобы хоть как-то искупить свой грех. Но его брат предпочел иное...

— Ты врешь!

— Зачем мне врать? Ведь в той машине был и мой отец.

— Почему же ты ничего не рассказала следователям?

— Я... забыла...

Он взглянул на нее с ненавистью и неожиданно тихо сказал:

— Ты все придумала. Ведь ты — сумасшедшая. Ты убила ее из ревности... — и в его голосе звучала глубокая внутренняя убежденность в правоте своих слов.

— Но мы-то знаем, — холодно возразила она, — что ее могила на старом кладбище — пуста. Там только гроб. Мы оба это знаем — и не только мы, но и другие тоже...

Он покачал головой, теперь в его взгляде появилось сострадание:

— Ты столкнула ее, а тело спрятала...

— Как бы я успела это сделать?!

-... но я все равно люблю тебя. До сих пор... И ее тоже...

Она заплакала, по щекам беззвучно покатились слезы. Он обнял ее.

— Бедная моя девочка... — прошептал он, перебирая губами ее волосы. — У меня будут деньги — много денег! — и мы уедем отсюда... Мы купим какой-нибудь маленький остров и будем там жить. Одни...

А она ответила:

— Т а к и е острова не покупают — их выдумывают...

* * *

Очкарик вернулся через несколько дней.

— Все готово, — сказал он. — Можем ехать хоть сейчас... Почему у тебя такой встревоженный вид?

— С ним совсем плохо, — торопливо сказала я, таща его в дом. — Сначала я думала — это из-за его раны, но теперь мне кажется, что здесь что-то другое...

Джем лежал на полу — там же где он упал в первый раз. Его глаза были закрыты. Черные пятна — когда все началось они были только на руке — теперь переползли на шею, плечи, грудь, лицо.

Очкарик нагнулся над ним.

— Осторожнее! Это может быть заразным!

— В таком случае мы уже могли заразиться, — ответил он, продолжая ворочать лежащего с боку на бок. — Давно это у него?

— Вчера вечером... Он вдруг упал — я думала ему плохо, а он говорит: нет. Потом он падал еще несколько раз и я заставила его лечь, дала таблетки — мне казалось, что у него понизилось давление, а вскоре он перестал говорить.

— Джем! — он похлопал его по щекам. Больной открыл глаза. — Скажи что-нибудь... — но он молчал и смотрел на нас.

— Что это у него с пальцем? — вдруг спросил Очкарик.

Указательный палец правой руки больного неестественно раздулся — не весь, а только первая фаланга — она стала похожа на черный шарик. Натянувшаяся кожа чуть не лопалась.

— Похоже, будто он обо что-то укололся... Смотри...

Я взглянула: крохотное запекшееся отверстие, точно от булавочного укола.

— Не знаю, он ни на что не жаловался. Но ведь это не похоже на заражение крови?

— Нет... Попробую ввести ему антисептик, у меня еще осталось на пару уколов. Его бы в больницу, но... Даже не знаю...

Он вышел и спустился вниз.

По полу сильно тянуло сквозняком из выбитого окна, я взяла валявшееся старое грязное одеяло с прожженной посередине дырой и подошла к окну. В раме торчали осколки стекла, я открыла ее и стала натягивать на деревянный каркас одеяло. В этот момент сзади где-то в глубине комнаты что-то упало на пол.

Я обернулась и поискала глазами: поодаль у противоположной стены валялась какая-то игрушка — что-то в виде пластмассового человечка. Только она одна могла издать при падении такой звук, так как все остальное, что лежало на полу — обрывки газет, тряпки, разный мусор — было слишком мягким. Непонятно только: откуда она могла упасть? — в комнате не было никаких возвышений, кроме подоконника, на котором я стояла. Дверь была полуоткрыта и я подумала, что, может, кто-то кинул ее из коридора — но кто?

Порыв ветра сорвал край одеяла с угла рамы и я отвлеклась — надо было бы закрепить одеяло получше, зацепить за гвоздь, что ли... С внешней стороны рамы как раз торчал подходящий.

Сзади послышался легкий шорох.

Согласитесь, подоконник окна на втором этаже не самое удобное место для каких-либо неожиданностей — внезапного нападения, например, поэтому я резко обернулась назад и успела заметить, как игрушка шевельнулась. Даже если мне и показалось, все равно это было неприятно — заброшенный дом, пустая неуютная комната, подозрительные шорохи, а тут еще всякое мерещится... Тем более, что я не была уверена, что эта штука лежала на том же месте, что и раньше.

Я отвернулась обратно к окну и сделала вид, будто меня по-прежнему занимает одеяло, а сама чуть развернула раму так, чтобы отражалась внутренность комнаты позади. Угол обзора был неудобным, но я отчетливо разглядела: там в самом деле что-то двигалось. Что-то маленькое...

Я не торопясь слезла с подоконника, прошла к двери, — эта безделушка точно лежала совсем не там, где я ее заметила в первый раз! — вышла в коридор и захлопнула дверь. Мне было очень даже не по себе. Джем остался внутри, но я собиралась тотчас вернуться.

Очкарик как раз поднимался по лестнице мне навстречу, в руках у него был шприц. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы понять мое состояние. Я приложила палец к губам. Повинуясь моим знакам, он подкрался вместе со мной к двери. Мы немного подождали, а потом он распахнул дверь ударом ноги. Той секунды, что мы выиграли благодаря внезапности, с лихвой хватило, чтобы заметить, как игрушечный человечек, стоя возле лежащего на полу, колол его в грудь своим копьем. Увидев нас, он тотчас брякнулся на пол и притворился неживым. Очкарик подбежал и схватил его за длинный кожаный шнурок, прикрепленный к голове. Я невольно вскрикнула, но он спокойно разглядывал его, держа перед лицом на вытянутой руке. Фигурка человека с копьем была желтоватой, а не белой, как мне показалось вначале, и, по-моему, это была не пластик, а слоновая кость.

— Однако, он довольно-таки подрос, — пробормотал Очкарик.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Эту вещицу ему подарил один араб на память, — невозмутимо пояснил он, — и если мне не изменяет память, она была размером с мизинец, а теперь, погляди: она больше моей ладони.

Последнее время меня трудно удивить какой-нибудь чертовщиной, но напугать еще можно — и мне стало страшно. Очкарик задумчиво посмотрел на лежащего.

— Провалиться мне на месте, если это не колдовство...

Он еще сомневался!

Очкарик ожесточенно поскреб в бороде и заявил:

— Вот что. Джем останется здесь.

Я хотела возразить, но он решительно пресек мои попытки:

— Его нельзя тащить в город — нас остановят на первом же посту. Ты поедешь со мной, — я снова открыла рот, но он не дал мне сказать, — я уже видел здесь кое-что не очень безобидное и мне будет спокойнее, если ты будешь рядом. Ему ты все равно помочь не сможешь.

Игрушку он запихнул в пустую банку из-под кофе и завинтил крышку.

— Прихватим это с собой.

Уже в машине я спросила, куда мы едем.

— Есть один человек — он директор Музея этнографии, может что и присоветует.

— А ты-то что думаешь об этом? — я кивнула на кофейную банку.

— Я думаю — это порча, — серьезно ответил он. — Или что-то вроде этого...

* * *

Центральная улица, ведущая к площади Независимости, где располагался Музей, была запружена военными, и мы свернули на улицу, идущую параллельно. Впереди зажегся красный, мы остановились, я рассеянно глазела по сторонам и вдруг увидела, как из зеркальных дверей магазина, расположенного по соседству, выходят двое.

Наверное, я вскрикнула, потому что Очкарик повернулся и тоже посмотрел туда, и я заметила, как он напрягся.

— Ты кого-то увидел?

— Это бандит, — не отрывая взгляда, ответил он.

Те двое о чем-то увлеченно беседовали, нам не было слышно, мы могли только догадываться — о чем. Но по их жестикуляции и мимике у меня создалось впечатление, будто они о чем-то спорят.

— У меня с ним старые счеты, — глухо проговорил Очкарик, внимательно наблюдая за ними, но тут зажегся зеленый и нам пришлось тронуться с места.

Он проехал чуть вперед, и свернув на противоположную сторону, остановился. Привлекшая наше внимание парочка все еще оставалась на месте.

— Интересно, какие у него могут быть дела с этой старой клячей... — вполголоса пробормотал он.

— Она — ведьма, — машинально ответила я.

И сказала я так не потому, что мне не понравилась собеседница этого уркагана. Просто я с первого взгляда узнала в ней свою бывшую домовладелицу.

— Очень даже похоже... — отозвался Очкарик.

Парочка двинулась к стоявшей рядом машине. Тот парень распахнул перед старушенцией дверку автомобиля с галантностью и изяществом, которые в нем трудно было заподозрить.

— Скажите, какие манеры! — фыркнул Очкарик.

Парень обежал машину с другой стороны и залез на переднее сиденье. Они поехали вперед и я увидела, что Очкарик собирается следовать за ними.

— А как же Джем?

На лице Очкарика отразилась бурная внутренняя борьба.

— Нужно проследить за ними! — простонал он. — Это может оказаться очень важным!

Но я-то не знала тогда в чем дело и возмутилась:

— Он может умереть!

Очкарик принял решение молниеносно:

— Этот гад меня знает, так что ты езжай за ними и постарайся не упустить их из виду. Но будь осторожна и я тебя умоляю — не лезь на рожон! А я — в Музей...

* * *

Я успела нагнать их у следующего светофора. Сквозь тонированные стекла машины ничего не разглядеть и я пожалела, что со мной нет Дрипса — уж он бы мне все доложил. Дома он мне надоедал тем, что подробно обсказывал пикантные подробности из жизни соседей. Где-то он теперь?..

Движение стало более оживленным и мне приходилось прикладывать массу усилий, чтобы не потерять их и не привлечь внимание дорожной полиции.

Они припарковались у одного здания, вылепленного по последнему слову современной архитектуры. Я, не сбавляя скорости, проехала чуть дальше и свернула в проулок. Поставив машину, я зашла в подвернувшееся кафе и уселась за столик. С этого наблюдательного поста мне было отлично их видно.

Из машины, где они сидели, вылез человек, но не тот огарок с недоразвитой головкой, что разговаривал с Ведьмой, а высокий, очень холеный светловолосый красавец в модном дорогом костюме. Такого только на обложку. У меня мелькнула мысль, что это Ведьма превратила того обмылка в супермена, но он вылез из машины вслед за красавцем. Я насторожилась...

К ним подъехала яркая спортивная машина. Оттуда показался какой-то тип — по виду мелкая шестерка — они о чем-то посовещались, и приехавший залез в машину к Ведьме вместе с микроцефалом, а Красавец вошел внутрь здания. Я посмотрела на вывеску — это было что-то вроде Дома стиля, только с более вычурным названием. Машина, где сидели мои подопечные, вдруг поехала и я уже было рванулась с места, кляня себя за то, что поставила свою развалину слишком далеко, но они переместились на другую сторону улицы и остановились. Я решила, что в случае чего успею дохромать до своей тачки и снова приклеилась к стулу.

— Что будем заказывать? — спросила подошедшая официантка.

Я выпила не меньше трех чашек, когда снова показался Красавец. С ним были две хорошенькие длинноногие девицы. Компания, смеясь и воркуя, направилась к спортивной машине. Я быстренько расплатилась и вышла. И вовремя: спортивная "кобылка" сорвалась с места, а вслед за ними и Ведьма сотоварищи.

Я видела, как в одном укромном местечке яркое пятно остановилось, и из другой машины, все это время ехавшей за ним вплотную, выскочили двое и забрались внутрь спортивной. Я притормозила далековато от них, чтобы они не заметили слежку, поэтому пришлось удовольствоваться самыми общими наблюдениями. Но и так было ясно, что девчонки — влипли... Если до этого я еще предполагала, что они, возможно, из этой же компании — "боевые" подруги, так сказать, то теперь мною овладели нехорошие предчувствия. Эти предчувствия только усилились, когда мы вылетели на загородное шоссе. Я надеялась, что их остановят на каком-нибудь контрольном посту, но остановили меня, в то время как преследуемые стрелой пролетели мимо. По счастью, у меня была с собой липовая ксива, добытая Очкариком, но все-таки я потеряла время, пока полицейские изучали эту фальшивку. С желтого щита около выкрашенной в белые и черные полосы будки на меня смотрел среди прочих изображений подозрительных личностей мой собственный портрет. Его вид меня успокоил: только человеку с богатой фантазией могло прийти в голову искать между нами сходство.

Когда же мне наконец позволили выехать на шоссе — оно было пустым на сколько глаз хватало. Я выжала из своей доходяги все, на что она была способна, но эта шайка как в воду канула. Сбоку замелькали красивые добротные домики, я завертела головой, предполагая, что разбойники могли свернуть куда-нибудь, и мне повезло : на окраине жилого массива я заметила большое трехэтажное здание, стоявшее чуть особняком. На площадке перед входом было несколько машин и среди них — моя спортивная знакомая; свернув и подъехав ближе, я узнала и вторую машину. А потом я почувствовала в груди легкий волнующий холодок: скромный придорожный щит у дороги гласил, что я приехала не куда-нибудь, а в знаменитую клинику доктора Реджа. Ту самую...

* * *

Поставив машину на стоянке, я не торопилась вылезать наружу, размышляя какой придумать предлог, чтобы проникнуть туда? И надо ли?..

Пока я раздумывала, подъехала еще одна машина. Из нее выплыло нечто невообразимое в умопомрачительных одеяниях. За собой это создание вытянуло целую связку маленьких откормленных псинок, все как одна больше смахивающих на сосиски, нежели на собак. Псинки тотчас принялись самым живейшим образом наперебой выражать негодование по поводу того, что их куда-то тащат, и плебейские голоса их совсем не соответствовали стоимости надетых на них ошейников. Хозяйка "сосисок" невозмутимо заколыхалась по направлению к входу, таща упирающихся брехушек за собой, — те буквально скребли когтями по асфальту, — а я, решившись, тоже вышла из машины и пристроилась к ним в кильватер — так, чтобы непосвященному казалось будто мы заодно.

Войдя в прохладный, отделанный мрамором, вестибюль, я проворно обрела суверенитет — мне еще и псинки удружили: очутившись в приличном месте, они подняли такой скандальный хай, усугубляемый внутренним эхом большого помещения, что привратнику и прочим стало не до меня, и я благополучно шмыгнула в один из боковых коридоров.

Стянув в одном из кабинетов белый халат и вдоволь побродив по владениям Реджа, я уже решила уходить, как вдруг в одном из тупиковых ответвлений очередного коридора приметила занимательного типа. Примечателен он был тем, что теперь на нем тоже был белый халат, однако, я видела его раньше, и тогда он носил в кобуре подмышкой большой пистолет — такой, какие обычно выдают полицейским.

Он не успел меня заметить, и я пронаблюдала из-за угла, как он отодвинул какую-то литографию, висевшую на стене, и абсолютно ровная, без единого шовчика, поверхность вдруг разъехалась, обнажив в своей толще внутренности лифта. Он вошел в кабину и стена за ним сомкнулась, как воды моря за Моисеем. Я видела двери лифтов по дороге и решила, что если этот так тщательно замаскировали, значит, на то есть причины. Поколебавшись, я отправилась вслед за ним, вяло надеясь, что мне не придется об этом пожалеть.

В кабине было только две кнопки — одна над другой — без каких-либо отличительных признаков. Наугад я нажала нижнюю и кабина дрогнула. Секунд через десять ее двери бесшумно открылись и предо мной предстал точно такой же коридор как и раньше — круглые матовые светильники на стенах, мраморная отделка, — только здесь не было окон, из чего я заключила, что, наверное, это подвальная часть здания.

Коридор уводил далеко влево и кончался темнотой. Справа была одна единственная дверь со стеклянным окошечком. Движимая любопытством, я подошла, чтобы заглянуть туда, и двери лифта у меня за спиной закрылись. Напрасно я пыталась отыскать способ вернуть их в прежнее положение: стена никак не реагировала на мое присутствие. Плюнув с горя, я заглянула в окошко.

Это был небольшой круглый зал, почти пустой. Там стоял пластиковый стол и такой же стул, а на столе большой монитор — я видела такие в психушке: их используют, чтобы незаметно наблюдать за больными. Вот мы сейчас и понаблюдаем...

Дверь была закрыта, но я выбила стекло, обмотав руку казенным халатом, и открыла замок изнутри. На меня вдруг нашло бесшабашное ощущение безнаказанности, уверенность, что со мной ничего не случится, а я всегда доверяю своим ощущениям — от них как-то больше толку, чем от моих мозгов, поэтому я вошла в эту комнатушку и включила монитор.

На экране появилось изображение маленькой операционной. На большом кресле, вроде тех, в которые дантисты усаживают свои жертвы, полулежала моя старая знакомая, а рядом, в другом таком же — одна из тех несчастных, что клюнула на удочку Красавца. Над ними колдовал человек в белом халате, но не тот, с помощью которого я обнаружила потайной лифт. Этот был небольшого роста, седой. Лицо его я не смогла рассмотреть, потому что он все время был ко мне спиной.

Между креслами были натянуты какие-то провода, я видела как этот человек что-то делал, склонившись над девушкой, потом, зажав что-то в пинцете, нагнулся над старухой. Обе его пациентки были вероятно под наркозом. Он провозился минут двадцать, потом сделал им обеим по уколу, — я чуть не подпрыгнула, увидев, что он взял перед этим ампулу из коробки с фирменным знаком "Фармы", только он не стал набирать жидкость сразу прямо из ампулы, а смешал ее с какой-то дрянью. Впрочем, то, что это была наша коробка еще ни о чем не говорило и ничегошеньки не проясняло. Во всяком случае, для меня. Если бы я хотя бы могла прочитать название...

Этот в белом халате куда-то вышел, а вместо него появился мелкоголовый и еще один. Они взяли девушку — та была без сознания — и утащили. Что же было потом со старухой я так и не узнала, потому что в дверь просунул голову уже знакомый мне красавчик.

— Ты что это тут делаешь, прелесть? — игриво осведомился он.

Ишь ты, очаровашка...

— Работаю, — нагло ответила я, сделав суровую мину, — и попрошу посторонних удалиться!

Вот тут я сделала промашку: любая нормальная баба, по идее, должна была отреагировать на появление эдакого шедевра совсем иначе, — ну, хотя бы просто поприветливее... Может, тогда бы он не заметил выбитого стекла.

Все произошло очень быстро: он вытащил оружие, а я успела схватить длинный и кривой, как ятаган кусок стекла. Выстрелил он или не успел я не помню... Помню, как по его лицу заструилась кровь — она бежала так стремительно и ее было так много... А у меня вдруг возникло ощущение, будто что-то подобное уже было. Он выронил свой пистолет, схватился за лицо и закричал, — без слов — как человек, падающий в пропасть... И кинулся к зеркалу. Это-то меня и спасло... Как бывает со мной в некоторых ситуациях, мой разум тотчас отключился, предоставив все инстинкту самосохранения: поэтому-то и лифт нашелся, нашелся и выход, и ключи от зажигания... Я даже сообразила помчаться не в город — вдруг они сообщат на дорожный пост — а совсем в другую сторону, и окольными путями, несколько раз перебираясь с одной автострады на другую, вернулась в заброшенный дом.

* * *

Вернувшись, я застала в наших развалинах странное действо.

Перед низеньким столиком на корточках сидел старый китаец с косичкой. На столике стояла плошка, наполненная темной жидкостью, от нее поднимался густой, невообразимо вонючий дым. Бормоча нараспев какую-то тарабарщину, китаец макал в плошку пучок длинных перьев и щедро разбрызгивал эту гадость во все стороны, — мне тоже досталось... Временами он вставал и принимался враскорячку прыгать по комнате, не забывая при этом бормотать и кропить своей дрянью все подряд. Словом, развлекался от всей души...

И это было бы забавно, если бы посередине комнаты, где проходило представление, не лежал Джем — бледный как мел, весь испещренный черными пятнами.

В углу сидел Очкарик, серьезный и сосредоточенный, а рядом с ним — незнакомый мне человек, маленький — почти карлик.

Когда почтенному потомку мандаринов поднадоело прыгать — пот тек с него градом — он намазал грудь больного густой синей кашицей и поджег ее. В наступающих сумерках заплясало маленькое голубое пламя, постепенно оно меняло свой цвет и, когда огненные языки стали багровыми, китаец поднес к огню что-то, болтавшееся на шнурке.

Это была давешняя фигурка. Она заверещала и стала уменьшаться, а он опускал ее все ниже. Когда фигурка почернела, он положил ее на горящую грудь больного, пламя полыхнуло ослепительно белым и фигурка исчезла. Китаец, приговаривая, закружился вокруг больного и стал размахивать руками, будто маня его к себе в объятья, и мы увидели как тело Джема медленно поднимается вверх.

По-моему, у Очкарика в этот момент не то что глаза — очки сами на лоб полезли, а я так и не очень даже впечатлилась.

Когда тело больного зависло в воздухе, старик провел над ним руками и тлеющее на груди пламя вдруг разом охватило его всего — и погасло. Китаец опустил его на пол — не очень-то бережно, пациент при этом как следует стукнулся головой об пол, но, может, оно так и полагалось? — и накрыл с головой простыней, словно покойника, а потом потребовал, чтобы мы покинули сцену.

Когда мы вышли из комнаты на лестницу, я спросила:

— Что это за цирк?

Очкарик в изумлении воззрился на меня:

— Ты что забыла? — и мне стало неловко, потому что я и в самом деле забыла.

— Познакомься, — сказал он. — Это профессор Палей, я говорил тебе о нем сегодня утром.

Маленький человечек кивнул и поцеловал мою руку. Теперь я смогла его рассмотреть: у него было очень одухотворенное лицо и большие умные глаза. Почему-то он напомнил мне Морехода и у меня заныло сердце.

— Честно говоря, — сказал он во время нашей краткой беседы, — у меня плохие отношения с господином Александером, но узнав, что случилось, я не смог отказать...

В комнате, где оставались Джем и китаец, что-то хлопнуло, потом дверь открылась и китаец молча удалился. Очкарик помчался за ним вдогонку, едва не свернув себе шею на лестнице.

— Мне тоже пора, — сказал Палей. — было приятно познакомиться.

Я зажгла свечу и проводила его вниз. Китайца и Очкарика что-то нигде не было видно.

Садясь в машину, Палей сказал:

— Прошу меня простить, если я покажусь вам бестактным, но, милая девочка, мой вам совет: держитесь от него подальше.

Мне не надо было пояснять, кого он имел в виду.

* * *

Очкарик вскоре вернулся, запыхавшийся:

— Не взял денег, упрямый старик!..

— Думаешь, теперь все будет в порядке?

— Хорошо бы...

Вдруг мы услышали шаги — кто-то бродил по дому. Очкарик подобрал с земли толстую палку и негромко окликнул:

— Эй, кто там?

Из окна кухни высунулся... Джем. Даже в сумерках было видно, что он выглядит как новенький.

— Вы чего шляетесь по ночам? — подозрительно спросил он.

— Как ты? — нетерпеливо поинтересовался Очкарик.

Выяснилось, что Джем совсем не помнит, что с ним случилось.

Потом я поведала о своем визите в клинику.

— Та-ак... — зловеще протянул Джем. — Значит, придется нам заняться своей внешностью. Приятель, не желаешь ли сгладить морщинки? — он был просто переполнен энергией. — А ваша "Фарма" какие дела проворачивала с этой кузницей вечной молодости?

— Мы поставляли им кое-что, один препарат — я не помню производственное название, — а торговое наименование "Белый Слон".

— Что?! — он так изменился в лице при этих словах, что я испугалась.

— Белый слон... — пролепетала я и посмотрела на Очкарика.

Тот выглядел не лучше.

— Едем туда немедленно! — сказал Джем. — Они могли почуять неладное и тогда мы снова окажемся в дураках!..

Я была совершенно разбита после сегодняшних злоключений, но оставаться ночью одной в развалинах, да еще после "китайского цирка", не хотелось. Поэтому спустя четверть часа мы тронулись в путь втроем.

* * *

— Так ты узнала его клиентку? — продолжал расспрашивать меня Джем по дороге.

— Да... Ей принадлежал дом, в котором я раньше снимала квартиру.

— Как ее зовут?

— То ли Карла, то ли Клара...— я задумалась, — и фамилия такая старинная...

— Случайно — не фон Гогенштауф?

— Точно!

— Надо же, — он коротко и зло хохотнул, — сплошные совпадения! А ты ничего особенного за ней никогда не замечала?

— Как же, — простодушно ответила я, — замечала и не раз: она — ведьма.

— ...И?

— Ну, ведьма и — все.

Он взглянул на меня с отвращением:

— Ну да, конечно... а босса твоего — черти утащили!

Я не заметила скрытой в его словах иронии и удивилась:

— А ты-то откуда знаешь?

— Говорил же я тебе, — обратился он к Очкарику, — она немного того... — и сказал он это таким тоном, словно меня тут и не было.

— Зато ты — идеальный! — заметила я, и больше за всю дорогу не произнесла ни слова.

* * *

Квартира доктора Реджа, как мы узнали у словоохотливого ночного охранника, — тот разговорился после того, как они его связали и сунули под нос мой, вернее, Луизин пистолет, — находилась тут же в Клинике, в левом крыле. Еще он поделился с нами кодом замка, после чего мы заперли его в подсобке, где пахло йодом и словно белые привидения висели халаты.

Я буду неточна, если скажу, что господин Редж был удивлен нашим дружественным визитом. Он был в состоянии, близком к переходу в мир иной, где нет требующих невозможного пациентов с тугими кошельками, а доктор — один на всех. Он почему-то вообразил себе, что мы намерены помочь ему отправиться туда поскорее и, верно, потому стал рассказывать очень занимательные вещи. Мы не стали его переубеждать, а просто сидели и внимательно слушали, а Джем еще и записывал все на диск с помощью его же камеры.

— Мы... наша организация — помогаем людям осуществлять свои фантазии... Знаете, у людей в наше время очень нездоровая психика, столько дерьма внутри... если не приподнимать иногда крышку с котла — он взорвется...

— Да-да, — перебил его Джем, — если человеку, да еще при деньгах, очень хочется чего-нибудь остренького — пережить авиакатастрофу, например... или что-нибудь покруче...

Я не поняла, о чем он говорит, зато господин Редж, похоже, прекрасно его понял и чуть не впал в кому.

— Эт-то крайности, — пробормотал он, заикаясь, но Джем был неумолим:

— А как насчет сексуальных расстройств, док? Или суицидального комплекса, а? Или, скажем, мирному почтенному обывателю очень хочется насладиться видом вспоротых кишок ближнего — но при этом он не хочет в газовую камеру... Как тогда? Вы ведь ему поможете — при условии наличия энной суммы? — и Джем вдруг принялся перечислять такие факты, что у меня волосы дыбом встали.

Реджа била дрожь.

— Я знал, что все так кончиться... я знал... — повторял он как заведенный.

Когда Джем слегка выдохся, за допрос принялся Очкарик. Его интересовали технические детали.

— Бе-е-рется кусочек т-тка-ани донора, — блеял доктор, — и пересаживается заказчику...— язык и челюсти отказывались ему повиноваться.

Джем отыскал в настенном баре бутылку коньяка и щедро влил ему в рот. Под влиянием спиртного тот слегка приободрился.

— ... при помощи специальной обработки этот имплантант на какое-то время превращается как бы в передатчик, при помощи которого реципиент испытывает те же ощущения, что и донор, причем, если тот, в свою очередь, получает кусочек плоти заказчика, тоже обработанный, то клиент воспринимает еще и зрительно-слуховые образы...

— Ага, — зло сказал Джем, — сладкие вопли жертвы и ...

— Помолчи! — оборвал его Очкарик. — Каким образом заказчик управляет исполнителем?

— З-зомбирование...Вживляется миниатюрный радиопередатчик, сделанный из веществ, со временем растворяющихся под действием фагоцитов, и когда клиент произносит кодовое слово...

— Что вы вводили своим жертвам? — допытывался бородач.

— Это п-препарат, ослабляющий самоконтроль с одной стороны и усиливающий восприятие внешних раздражителей с другой стороны... Его вводили и заказчику, — поспешно добавил он, точно это могло послужить оправданием, — без инъекции никакого контакта между клиентом и...мм... исполнителем осуществить не удастся...

— Это наркотическое средство? — доктор, помедлив, кивнул. — Сколько продолжается его действие?

— Несколько дней. В организме исполнителя он не вызывает никаких изменений — чтобы, в случае чего, не возникло подозрений...

— А у заказчика вырабатывается привычка, — закончил за него Джем. — чтобы он стал дойной коровой, так? — доктор снова еле заметно кивнул. — А потом еще его можно и шантажировать — удобно, не правда ли? Перехватил его впечатления, записал на диск — и готово! У вас я и антеннку видал на крыше — мощная, замечу, штука... В общем, тут все ясно, — подытожил он деловито. — Клиентами вас снабжал некий служащий из Общества "Спасения Души" — рылся в записульках тамошних психоаналитиков, которым наши сограждане изливали самые перебродившие помои души, подыскивал подходящие кандидатуры, а затем выступал в роли сводни. "Загонщики" из мелких уголовников поставляли живой "товар"; вы проводили, так сказать, техническую часть операции по осчастливливанию... ну, а те, кто изготовлял передатчики, лекарства и прочее — они были в курсе?

— Н-нет...Это изготовляли разные мелкие компании... Все товары были разрешены к производству.

— А "Белый Слон"?

Доктор Ре вздрогнул.

— Вы и это знаете... Его смешивают с другим лекарством, — он привел длинное латинское название, — и свойства изменяются, а до того он вполне безобиден...

— Принц Джалла тоже интересовался этим?

Допрашиваемый испуганно покачал головой:

— Мы здесь ни при чем!..

Джем устало посмотрел на нас. Он выглядел опустошенным.

— У меня последний вопрос. Грег Александер был во всем этом замешан или он — жертва?

Мне показалось, что при этих словах Редж очень удивился.

— Он... он... Ему, собственно, принадлежала идея и...

— И "Белый Слон"?

— Да...

— Кто еще с ним работал?

— Постойте... — у доктора Реджа был вид человека, допустившего непоправимую ошибку. — Да кто вы такие?! — завопил он. — На кого вы работаете?

— Я — Джем Александер, — издевательски чопорно представился Джем, — а это — мои друзья.

Господин Редж вдруг чрезвычайно оживился.

— А-а! Вы же... Послушайте, — быстро заговорил он, — у меня есть нечто гораздо более ценное для вас, чем мои признания! Давайте заключим сделку: вы забываете все, что я вам тут наговорил — ну, зачем вам лезть в это дело? — вас же уничтожат! А я предлагаю вам роскошную безбедную жизнь — и друзьям вашим хватит... — его щеки порозовели от волнения.

— И что же вы мне можете предложить? — презрительно поинтересовался Джем.

— То, что вы ищете — труп вашего дядюшки!

Стало тихо...

— Надо же, — пробормотала я , — не знала, что эта скотина окочурилась...

Джем вытащил парализатор и направил его на доктора.

— Где он? — его голос поразил меня.

Я не когда не слышала в нем таких металлических ноток — словно это и не он спросил.

— Идемте... — торопливо пригласил доктор.

— Джем, это может быть ловушка! — предостерегающе воскликнул Очкарик.

Но для него ничего больше в мире уже не существовало.

* * *

Редж привел нас в маленькую морозильную камеру. Там на столе лежало тело человека, и когда он откинул простыню, ни у кого из нас троих не осталось ни малейшего сомнения — это был именно он, Грег Александер, пресловутый дядюшка Джема, чтоб ему гореть в аду... Он немного постарел за те десять-двенадцать лет, что я его не видела, но в целом сохранился прекрасно.

— Отчего он умер? — бесстрастно поинтересовался Джем, пожирая глазами покойного.

— Сердечный приступ...

— Ах, да! Конечно... Что же еще... — и с этими словами Джем, поискав, взял с металлической подставки у стены острую хирургическую железяку и... отрезал любимому дядюшке палец.

— Ты в своем уме?! — воскликнула я.

Неужели он после всего повредился умом? Наверное, китаец слишком сильно стукнул его головой об пол...

— Не тащить же мне его в город целиком — я отвезу туда палец... — глаза у Джема сделались белые как у пьяного, он сунул этот обрубок мне в лицо : — Я обещал тебе остров, помнишь?.. Это золотой ключик, детка! Ключик от ларчика, набитого деньгами!

Он вертел его перед глазами, что-то напевая, и пританцовывал. Я нечаянно взглянула на Очкарика и поразилась: он смотрел на него с мрачной гадливостью, а потом вдруг цвиркнул слюной ему на ботинок.

Джем мгновенно протрезвел и набычился, раздувая ноздри:

— Ну, ты!.. — и стал медленно надвигаться на обидчика, а тот молча стоял и ждал, сжав кулаки.

Не знаю, чем бы закончилась назревавшая ссора, но в этот миг массивная входная дверь морозильника захлопнулась с оглушительным грохотом: доктор Редж предпочел покинуть наше общество по-английски — не попрощавшись.

Сквозь маленькие отверстия в стене в камеру хлынул белый дым — хладагент, и Очкарик расхохотался:

— Похоже, наши с дядюшкой шансы уравнялись! — но это был нервный смех.

Джем помрачнел и кинулся на дверь с кулаками, он рычал и выкрикивал ругательства, а мы молча наблюдали за его истерикой. Разбив кулаки в кровь, он выдохся и сполз по двери на пол, да так и остался сидеть, привалившись к ней спиной и уткнув голову в колени. Мы с Очкариком переглянулись и отойдя, уселись у противоположной стены.

Становилось все холоднее, но двигаться не хотелось — не было сил. Джем закрыл глаза и стал биться затылком об дверь — упрямо и методично. Я впала в равнодушное тупое оцепенение. Хотелось только спать и ни о чем не думать, но мешал этот стук.

— Хорошо, если он просто хочет сделать из нас мороженую ветчину... — вполголоса пробормотал Очкарик.

Когда я переварила его фразу, а ушло на это немало времени, моя сонливость мигом улетучилась.

Его опасения подтвердились слишком быстро: дверь отъехала в сторону и нам представилось потрясающее зрелище — сэр Головастик Великолепный и вся его кодла. На заднем плане возбужденно подпрыгивал главный виновник торжества, незаслуженно оттертый могучими плечами в сторонку. Мороженая ветчина, судя по их сияющим лицам, отменялась — из нас собирались приготовить рагу.

* * *

Головастик медленно оглядел нас. На нем был прекрасно пошитый смокинг, воротник шелковой белой рубашки украшал галстук-бабочка, безупречно выглаженные брюки и отменно начищенные ботинки были под стать всему остальному. Его челядинцы выглядели примерно также, и я даже почувствовала к себе некоторое уважение: надо же, как разоделись ради нас! Я, конечно, понимала, что на самом деле звонок доктора Реджа выдернул их с какой-нибудь вечеринки, но все-таки это как-то скрашивало тяжесть момента. Единственными аксессуарами, портившими все впечатление, были автоматы, торчавшие у них в руках, — но это уже дело вкуса...

Джема выволокли наружу первым и скрутили ему руки, затем — Очкарика, и тут же расколотили об пол предмет его гордости — очки, а потом они расступились с противными ухмылками на лицах, и я увидела Красавца. Его уже успели неплохо подштопать, но все равно мой автограф был очень заметен. Не скажу, чтобы это ему шло, но теперь зато на него не клюнут всякие глупышки... Я мстительно надеялась, что порез достаточно глубокий и искусство доктора Реджа ему не поможет. Уголком рта он прошипел какое-то ругательство и я поняла, что изуродованная половина его лица парализована.

Он вытянул свою ручищу и за волосы выволок меня наружу. Его дружки расступились в предвкушении занимательного представления и он швырнул меня на пол и успел ударить ногой в лицо, прежде, чем Очкарик, вырвавшись, бросился на него. Остальные растерялись или нарочно не торопились, и мой защитник ухитрился провести свинг левой, сведя на нет все труды косметологов над лицом противника. Тут они набросились на него всем скопом и несомненно убили бы, но среди ожесточенного сопенья и хаканья вдруг прозвучал негромкий и властный голос:

— Они все нужны мне живыми, придурки...

У меня перед глазами вспыхивали и гасли разноцветные круги и пятна, и сквозь них я смутно разглядела смуглого черноволосого человека, горбоносого и бровастого. Эти шакалы неохотно, но почти мгновенно подчинились ему. Лицо Очкарика было залито кровью, он вытер глаза и, тяжело поднявшись,

протянул мне руку, помогая встать. У меня кружилась голова, и я прижалась к нему в поисках опоры, а он все приговаривал, поддерживая меня за плечи:

— Не бойся... не бойся...

Не обращая на нас внимания, черноволосый стремительно прошел в морозильник. Откинув простыню, он жадно впился глазами в лицо покойного и на его морщинистом лице пронеслась целая гамма чувств: от недоверчиво-радостного удивления ребенка, получившего вдруг игрушку, которую он так давно клянчил, а ему все отказывали, — до мстительной радости злобного хищника, которому неожиданно достались на ланч потроха ненавидимого им более сильного и крупного врага:

Всласть налюбовавшись на дядюшку, он заметил:

— Дохлый — он гораздо симпатичнее... Как тебе удалось заманить лису в капкан?

— Мы с ним старые друзья, — хихикнул Редж.

— Ладно, этот пусть пока полежит... — и с этими словами черноволосый резким движением накинул на покойника простыню, — так захлопывают прочитанную книгу, к которой уже не вернутся.

— А с этими что? — спросил Головастик.

Черноволосый медленно обошел нас кругом, словно крестьянин, приценивающийся на ярмарке к лошадям, и остановил свой взгляд на Александере.

— Господин ученый, помнится, с недавних пор стал брезговать нашим знакомством, дескать, недостаточно мы образованы и манеры у нас не те, а напрасно — ведь могли бы отлично ладить!

— Отпустил бы ты меня, Итальянец... — угрюмо-просительно сказал Джем.

"Меня..." — слышали? То-то Очкарик плевался!

— ...тогда я смогу вернуть долг и даже проценты!

— Может и договоримся, — вкрадчиво улыбнулся Итальянец...

... Мне повезло — я очень быстро потеряла сознание. Эти садисты прекрасно могли бы выпытать все, что им нужно, с помощью деблокираторов, но они предпочитали более древние способы — так ведь гораздо интереснее. Когда же они стали приводить меня в чувство, первым кого я увидела, был Вишневый Лакей...

* * *

-... Ты приходишь, только когда тебе плохо, — сказала Королева, в ее голосе сквозила легкая обида.

— Прости, так получается...

Над морем неслись высокие белые облака, я провожала их взглядом — мне бы вот так... Нестись по бесконечному небу легко и бездумно, ни о чем не тревожась, ни о чем не сожалея, и растаять где-то там на закате. Но нет, верно, и смерть не приносит человеку покоя...

На ее руке я увидела кольцо — то самое, что было на руке, цеплявшейся за край крыши в моих воспоминаниях.

— Он спрашивал о тебе...

Она ничего не ответила, просто сняла кольцо и протянула мне:

— Тебе придется решать самой.

Кольцо было легкое, его алмазные капли заиграли в лучах уходящего солнца. Я размахнулась и швырнула золотую пушинку в море — далеко-далеко, туда, где из слияния воды и неба рождались волны.

— Идем? — спросила она.

— Нет. Подожди — пусть отгорит закат...

Нет ничего прекраснее, чем закат солнца над морем — и, возможно, я этого никогда больше не увижу, ведь мертвые сюда не приходят...

Землю уже окутывали мягкие фиолетовые сумерки, когда мы вернулись в Город.

— Во время наводнения пострадала большая часть Города, — сказала Королева, — и поверь, это было по-настоящему страшно: огромная зеленая стена воды, закрывшая солнце... Она обрушилась словно гигантский кулак, в ней было столько ярости, столько слепой бессмысленной злобы!

— Кто это сделал?

— Пока не знаем... Но я боюсь, что и дракон — его же детище. Все это становится слишком опасно...

— Я еще вернусь, — пообещала я, — и мы вместе разберемся.

Сама я в это не верила, но она кивнула и поцеловала меня на прощанье...

* * *

...Они все хотели от нас чего-то: якобы дядюшка оставил какие-то дневники, но ведь он не успел поделиться своими секретами — и они, в конце концов, это поняли.

Нас швырнули в кузов грузовика и куда-то повезли. С нами отправились Головастик — он так и не сменил смокинга — и четверо его подручных. По их репликам я поняла, что нам устроят красивую автомобильную аварию — так, чтобы все всмятку: убить просто, оказывается, они не могли — Джемом интересовалась полиция, и его насильственная смерть или исчезновение поставило бы обоих главарей в невыгодное положение. Но мне было все равно: я пребывала в состоянии прострации, когда уже ничего не может причинить тебе боль, и хотелось только, чтобы все скорее кончилось...

Грузовик вдруг сильно тряхнуло, Я ощутила, что мы остановились, в мое плечо уткнулось что-то круглое. Это была голова Очкарика. Его борода слиплась от засохшей крови, лица не было — один сплошной черный кровоподтек, на котором нельзя было различить ни глаз, ни носа. Он тихо застонал, из провала рта вместе с темной струйкой выползло слабое:

-Пи-ить...

— Потерпи, скоро все будет хорошо...

Из-за борта кузова я различила темные кроны деревьев. Ночной ветер мягко ласкал их волосы и из шороха листьев рождался тихий шепот: вс-с-сее-о... вс-с-сее-о...вс-ссс-се-о-о...

Что ж, это хорошее место для успокоения.

Но я ошиблась: шакалы вылезли из машины и я слышала как они возбужденно спорили между собой. Я приподнялась.

— Да это... следы, мать вашу! — убеждал один. — Глянь: прямо цепочкой идут...

— Ты уже неделю на бровях, кретин, — тут же по колено! Кто б тебе так наследил? — ответил кто-то и остальные подняли его на смех.

Тот, первый, все кипятился и продолжал доказывать свою правоту, а потом другой голос произнес:

— .....! Главное, что из-за этих ямин здесь не проехать — придется в объезд или в другое место...

— Ага! — зло ответили ему, — Тут везде хаки до черта, а мы будем рассекать с этой падалью...

Я обессилила и уронила голову на днище кузова. Надо мной сверкали звезды. Их свет, плывущий из немыслимой дали, словно говорил мне: скоро и ты будешь с нами — смерть это лучшее, что когда-либо дарит Господь человеку... И я чувствовала, что растворяюсь, и уплываю вместе с этим холодным неземным светом...

Ночную тишину внезапно расколол далекий трубный рев." Наверное, это уже трубят архангелы...", — по простоте душевной решила я и подползла поближе к борту грузовика, чтобы посмотреть. От деревьев отделилась исполинская тень — верхушки самых высоких из них были ниже, чем это стремительно надвигавшееся на нас пятно. Послышались испуганные крики, и я вдруг разглядела, что это — огромный слон. Шакалы бросились врассыпную — чудовище нагоняло их и давило своими ножищами, а потом оно повернуло к грузовику и поддело его огромными бивнями. Ночь перевернулась, я увидела небо и звезды далеко внизу, а потом что-то сдавило мне ребра — так, что я почти задыхалась, — и порождение мрака бесшумно заскользило по опустевшей дороге.

* * *

На поляне в лесу горел костер. Вокруг него сидели люди. Их лица сливались с ночной темнотой и я не могла сначала понять: почему это так, а потом поняла — они все были темнокожие. Огромный негр отделился от остальных и подошел к нам. Джем зашевелился и поднял голову, а Очкарик был без сознания. Эти люди даже не стали нас связывать — просто бросили на траву, влажную от ночной росы.

— Этой ночью вы умрете... — без всякого выражения сказал негр.

Нашел, чем удивить...

— Почему? — я и правда хотела это знать: ко мне вдруг вернулся интерес к жизни — слабенький такой, как еле тлеющий уголек.

— Дух Джалла искал своих убийц — и он нашел вас. Теперь он будет отомщен и успокоится... Твоя смерть, женщина, будет легкой, и одного из них тоже. Бивни обагрит кровь того, кто нанес смертельный удар... Молитесь! — и он отошел обратно к костру.

Послышалось протяжное заунывное пение...

...Так невольничий караван бредет по пыльной дороге под безжалостно палящим солнцем и звенят кандалы на истертых до крови ногах и нет спасения от разрезающих воздух бичей и слезы стекают в пыль... О, Африка!...

..Львы и гиены лениво идут вслед за людским отчаяньем и пожирают павших и тайные тропы отмечены обглоданными костями и мутные реки встречают несчастных блеском голодных, почуявших добычу, глаз, и зеленая вода не раз окрасится розовой пеной и захлебнется крик утаскиваемого на дно... О, Африка!...

...И будут волны качать корабль и в душных трюмах из пересохших от жажды ртов родится стон — и Он придет!.. Огромный как гора, как белоснежное облако... Его бивни порвут небосвод, его хобот потушит солнце — оно не любило своих детей! — и они предадут ему свои души и он заберет их в далекий мир, где нет тех, кто меняет их кровь на золото...

Они пели, и из ладоней, тянувшихся к огню, поднимался к звездам дым, но ветер не рассеивал его, а собирал клубами, и из бесформенных очертаний вылеплялись черные гиганты... Пение оборвалось, нас подтащили к костру.

Двое схватили Джема под руки и повели туда, где колыхалось черное стадо. Завидев идущих, животные заволновались. Под ногами исполинов с треском ломались и рушились на землю вековые деревья. Сверкающие глазки элефантов стали рубиновыми, то одно то другое чудовище задирало хобот и небо содрогалось от жутких звуков. Им было тесно здесь, на этой вытоптанной поляне, среди жалких смертных, и они сшибались бивнями и в темноту летели синеватые искры...

Джем вдруг закричал:

— Это не я!!! Это он ударил Джалла лопатой! Он разбил ему череп!.. Это он — убийца! Я только хотел с ним поговорить...

Тогда они остановились и вперед выступил самый огромный из слонов. Он медленно подошел к лежащему на траве Очкарику — тот к несчастью пришел в себя — и, проткнув его бивнем, поднял вверх.

Наступила тишина. Животное помахивало ушами и покачивало головой. Я, забыв обо всем, подбежала к чудовищу — это все неправда, это все сон! Плохой сон... Но он кончится — и все будут живы... Очкарик еще шевелился. Он увидел меня и прошептал:

— Меня зовут... — но вместо имени из его рта пошла кровь.

Проклятье! Ну, почему я всегда теряю тех, кто... Мною овладело такое жгучее отчаянье, такая безысходность — и в голове точно что-то взорвалось. Перед глазами сверкнула ослепительно белая вспышка, я невольно закрыла их руками и вскрикнула, сгибаясь в комок от боли...

... Побелевшие пальцы сжимали ребристый край крыши, и тени облаков скользили по далекой земле, и был теплый весенний день — и такое же отчаяние, рвущее сердце, и эта боль...

* * *

...Когда я открыла глаза — Очкарик исчез. Ночной кошмар продолжался: был костер, был бивень, испачканный кровью, были эти люди, но его — не было. Эти повелители теней что-то пронзительно и возбужденно кричали — радовались, поди, что скормили своим клыкастым демонам христианскую душу... Потом они схватили меня, я услышала, как заорал Джем — видно, и до него добрались, — и они бросили нас под ноги своим огромным тварям. Надо мной зависло круглое, диаметром с автомобиль, копыто и не спеша стало опускаться. Оно уже коснулось моей головы мягкой ноздреватой поверхностью, как вдруг Джем крикнул:

— Я понял, что вы искали! Я — отдам, только не убивайте!..

* * *

Навстречу неслись ночные улицы — магазины, площади, перекрестки, но я была как оглушенная, все происходящее проплывало мимо моего сознания. Джем сидел на переднем сидение, за рулем — тот негр, что советовал нам молиться, а по бокам от меня, точно эбонитовые изваяния, возвышались еще двое.

Мы выехали куда-то к реке — помню только, что там был мост — один из восьми городских мостов; спустились вниз и Джем, раздевшись, вошел в воду. Он доплыл до опоры моста, стоящей в воде, и взобрался наверх. С ним был и один из "любителей дикой природы".

Когда они вернулись на берег, в руках у них был ящик. Они стали возиться с ним, и наконец крышка открылась. Они все склонились над его барахлом, а я смотрела на черную воду, на отражающиеся в воде огни, и чувствовала себя совсем опустошенной.

Я знала теперь из-за чего закрутилась вся эта история, но что от этого? Главный виновник, вернее, один из них, — мертв, и умер он не только без покаяния, но избежав справедливого возмездия. Имена других известны: Итальянец, доктор Редж, Головастик, но это все — мелкие сошки, наверняка, кто-то покрупнее остался в тени, а заговорят ли на суде их подручные — это еще вопрос...

Можно установить и личности "заказчиков" — тех, кто кормил дракона, сидящего внутри, за счет других, но меня ужасало, что этих людей оказалось так много! — и большинство из них выглядит и живет вполне порядочно: воспитывают детей, сажают деревья, восторгаются прекрасным и осуждают пороки — но ведь дракон просто спит! Спит, пока не проголодается...

Наши темнокожие спутники вдруг бухнулись на колени, вздымая руки к небесам, и заголосили. Я обернулась. Джем держал в руках небольшую статуэтку, изображавшую скульптурную группу: белый слон с непомерно длинными бивнями, облепленный маленькими черными фигурками; лоб слона украшали сверкающие при свете луны камни.

Они отошли в сторону и, бережно поставили вновь обретенный фетиш на песок. Тотчас рядом само собой вспыхнуло пламя. Они встали кругом, обняв друг друга за плечи, и тихо запели.

— Что это такое? — спросила я.

— Я привез это лет десять назад из путешествия — купил эту вещь у одного... дельца. Это было в Южной Америке, поэтому мне и в голову не пришло поначалу, что это как-то связано... Я видел только, что она, должно быть, дорого стоит, — гораздо больше, чем я заплатил, ну и держал на черный день... Я мечтал, что со временем у меня будет своя коллекция, — не весь же век других ублажать...

Джем приврал — совсем немного. Человек, которому принадлежала эта вещь до того, как попала к нему в руки, получил от него не деньги, а пулю в лоб. Но случилось это действительно в Южной Америке, и он в самом деле догадался, что нужно этим черномазым, лишь когда Редж заявил, что принц Джалла не имеет к их преступному синдикату никакого отношения. Он догадался бы и раньше, но его сбило с толку то, что исчезновение дяди и преследование со стороны религиозных фанатиков почти совпали по времени, а потом еще и эта чокнутая сообщила, что, оказывается, так называется лекарство, — и почему дядюшка нарек свою синтетическую дрянь так романтично?

Его размышления прервал звук подъезжающих машин. К речному обрыву подлетело несколько машин и оттуда по людям, стоявшим у воды, ударили автоматные очереди.

Я упала на песок, Джем рухнул рядом. Стрелявшие выбрались наружу и, продолжая палить, стали спускаться. Они изрешетили тех, что пели у костра, и бросили их тела в огонь.

— А этих?.. — спросил кто-то.

Ну, прямо вторая серия! Только я вот все время почему-то оказываюсь в роли главной героини-страдалицы, а мне это уже надоело...

Джема перевернули вверх лицом.

— Аль Ами?! — не удержавшись, воскликнул он.

Джем был удивлен, потому что не помнил истории с игрушечным человечком.

— Ты еще жив, собака? — холодно ответил тот. — Ты должен был умереть, а вместо того отдал священный талисман нашим врагам!..

— А ты должен был быть в Штатах и сидеть за партой... — огрызнулся Джем.

Очередные "близкие друзья" — поняла я. И почему бы ему не водить знакомство с кем-нибудь попроще, с теми, например, у кого нет привычки охотиться по ночам за людьми?

— Я бы содрал с тебя кожу, — плотоядно сказал этот самый Аль Ами, — но так уж и быть — сделаю тебе одолжение: я тебя просто застрелю — ведь ты убил Джалла, а он был моим главным врагом...

Ну, что ты будешь делать: опять мы влипли, как любят писать газетчики, в сферу интересов противоборствующих группировок!

В отдалении приглушенно взвыли сирены.

— Уходим! — приказал Аль Ами — Этого — в машину... и девку тоже...

* * *

На реке на какое-то время стало тихо — только далекий вой сирен и тихий печальный плеск воды у самого берега.

Вдруг в одном месте — там, где матовая поверхность реки была совсем черной — появилась рябь: что-то быстро двигалось к берегу... Вот из воды показались два тонких светлых острия, приближаясь, они утолщались и высовывались все больше, между ними появился кончик мягкой подвижной трубы, вслед за тем — гигантский конусовидный череп, два огромных опахала... могучие плечи... — и вот уже на песке стоял Он. Белоснежный, огромный, прекрасный...

Мягкий сильный хобот бережно и нежно поднял с песка развороченные автоматными очередями обугленные тела своих детей — не разбудить бы! — и положил их на широкую спину. Оторвавшись от сырого песка, белое облако взмыло ввысь и растаяло в ночном небе, чуть левее луны...

* * *

Полицейские гнались за нами по пятам. Мы неслись на бешеной скорости — огни за окнами машины сливались в одну сплошную разноцветную полосу, редкие встречные машины с ужасом шарахались в сторону — нам повезло, что был комендантский час, иначе мы давно уже в кого-нибудь врезались. Вой сирен разрывал барабанные перепонки. Вдруг заднее стекло машины рассыпалось на кусочки, я почувствовала, что в волосах застряли мелкие осколки, а по шее что-то потекло. В ответ Аль Ами высунул ствол ручного пулемета и ударил по преследовавшим нас машинам с желтыми полосами. Я видела, как одна из них перевернулась, высоко подлетев в воздух, упала и загорелась. Ее корпус перегородил дорогу и мы ушли вперед — но ненадолго: тут же сбоку вывернулась еще одна и понеслась бок о бок с нами, вереща и завывая. Голос, усиленный мощью громкоговорителя, приказывал остановиться, а потом они шарахнули по нам ракетой. Смуглый парень, сидевший за рулем, резко подал в сторону, и ракета угодила в витрину большого супермаркета и взорвалась там. В небо взметнулись сотни разноцветных огней, куски стекла, пластика и железа.

Наши похитители снова свернули к реке, только это уже было другое место, милях в двадцати выше по течению. Я поняла, что они хотят вырваться из города.

Аль Ами крикнул:

— Вышвырните их в воду!..

Я закричала, когда они выпихивали меня из машины. В лицо мне ударил ветер, перед глазами промелькнули какие-то огни, пролеты моста, и я ударилась об воду и ушла в глубь. Я не видела, как в это же время ночной воздух пронзил дымный бело-желтый след, а затем раздался взрыв и машина, где я только что сидела, перестала существовать.

Удар оглушил меня, вода попала в легкие — я едва не захлебнулась, но тут же вынырнула, подчиняясь инстинкту, и бешено заколотила по воде руками и ногами. Кашель разрывал внутренности — я чуть не утонула, но сумела совладать с собой. Было холодно, но терпимо.

Меня сносило течением. Я избавилась от обуви, перевернулась на спину, — плыть у меня не было сил, и вручила свою судьбу реке.

* * *

К рассвету меня вынесло к берегу — река в этом месте образовывала излучину. На четвереньках я выползла из воды и рухнула лицом в песок...

Очнулась я от того, что кто-то осторожно трогал меня за плечо.

Повернула голову — в лицо ударило яркое солнце, не по-осеннему жаркое. Около меня сидел на корточках какой-то мальчишка, заметив, что я пошевелилась, он радостно завопил кому-то:

— Она — не утоплая, живая!..

Поодаль стояла низенькая хибарка. Там жила большая семья — беженцы из южных провинций. Лихолетье отняло у них все — родной дом, землю, нажитое добро, кого-то из родных, но не смогло отнять тепла души. Они приютили меня на несколько дней, кормили, отрывая от себя крохи, дали одежду и документы своей погибшей родственницы. Я сказала им, что меня ограбили, избили и бросили в реку. В принципе, так оно и было, зачем же отягощать этих славных людей излишними откровениями? — им хватало и своего горя...

Выяснилось, что меня вынесло далеко за город и, разобравшись с их помощью, где нахожусь, я решила вернуться на заброшенную ферму: это было хоть какое-то убежище . Отдышусь, а дальше видно будет...

* * *

В заброшенном доме я обнаружила... Джема. Он валялся в горячке и кашлял кровью, на искусанных, обметанных жаром губах запеклись темные корочки. Думаю, появись я чуть позже — он бы умер.

Я нашла в доме аптечку, оставшуюся от тех времен, когда за ним ухаживал Очкарик. Там было несколько ампул с антибиотиком. Я понятия не имела, как и что, но сделала один укол — и ему немного полегчало.

Несколько суток я просидела возле него, обтирая его горячее тело мокрыми тряпками, и на третий день после очередного укола — как раз была последняя ампула, — кризис миновал. Он был очень слаб, но стало ясно, что он не умрет.

— Надо ехать в город, — прошелестел он, кашляя и отнимая ото рта тряпочку с пятнами крови.

Несколько минут он тупо смотрел на эти пятна, а потом повторил:

— Мне надо в город...

— Прикажешь тащить тебя на себе?

Я разозлилась: падаю с ног от усталости и недоедания — у нас оставались жалкие крохи от того, что привозил в свое время Очкарик, — и чувствую себя немногим лучше, чем он, а тут даже не поинтересуются как ты и что!

Он посмотрел на меня бессмысленными глазами — как на предмет неодушевленный, и полез под матрас, на котором лежал. Вытащил что-то, завернутое в целлофан. Развернул...

В нос мне ударила отвратительная вонь. Он держал в руках что-то маленькое, сморщенное, сине-черное, и по его мертвенно-бледному исхудалому лицу расплывалась счастливая улыбка идиота.

— Дядюшкин пальчик?! — ахнула я.

Он радостно кивнул. Меня вырвало.

— Дура!! — заорал он, внезапно рассердившись. — Это же — миллионы! Я увезу тебя отсюда, я найму тебе лучших врачей — тебя вылечат... мы поженимся и... и пошлем всех к черту!

— Лечиться пора тебе! — я намекала на его легкие, но он понял по-другому.

— Ты же чокнутая! Сумасшедшая!..

— Не более, чем все остальные!! — я выплюнула эти слова ему в лицо и ушла вниз.

Мне отчего-то стало душно. Взяла старое одеяло, вышла в запущенный сад, постелила его на траву, легла.

Спустя полчаса он вышел из дома. Одетый.

— Поехали... — коротко бросил он.

— Верхом на палочке?

Вместо ответа он завернул за угол дома и вскоре я услышала непонятный шум, а потом — звук заводимого двигателя. Мною овладело любопытство.

Возле развесистой старой яблони стояла роскошная черная "марсия". Сзади виднелся широкий лаз, ведущий под землю. Видимо, оттуда он ее и выкатил.

— Это подарок от покойного господина Головастика, — самодовольно усмехнулся он. — Бак почти полон, надо бы только колесо переднее подкачать...

И он, нажав нужную кнопку на панели, открыл багажник.

Я в тот момент как раз хотела осмотреть красавицу получше, и плавно поднявшаяся крышка оказалась у меня перед носом — и я заорала так, что в небо поднялись и беспокойно заметались с хриплым карканьем тучи ворон, до того мирно сидевшие на ветвях яблонь.

Из багажника на меня смотрел человек: красно-голубая кожа, пустые, лишенные выражения, глаза и... распоротый живот, как у выпотрошенной рыбы.

Эта нежить ухватилась сизыми пальцами за край багажника и стала медленно вылезать. Я оцепенела и смотрела, как он поднимается. Подскочив, Джем быстро захлопнул крышку багажника. Я услышала тупой звук удара — она стукнула Выпотрошенного по голове.

Джем, тяжело дыша, сел на багажник.

— Черт... — пробормотал он, утирая пот, — откуда он тут взялся?..

— К-кто это?

— Эта нечисть словно преследует меня... — Джем, казалось, не услышал моего вопроса. Он напряженно о чем-то думал, и вдруг хлопнул себя по лбу: — Да ведь они же наверно сунули его в багажник тогда, а меня угораздило угнать именно эту тачку!..

Очевидно, ему все стало понятно, он повеселел и сказал:

— Садись в машину.

— Я никуда не поеду пока... оно — там.

Джем одарил меня раздраженным взглядом.

— Оно оттуда не выберется!

— Может быть, — согласилась я, — но ты забыл о постах на дороге. С таким попутчиком нас тут же арестуют.

Его лицо приняло озабоченное выражение. Потом Джем подобрал длинный сучковатый дрын и снова открыл багажник.

Существо медленно высунуло наружу голову. Оно двигалось точно ленивец, и у меня создалось впечатление, что оно нас не видит: оно никак не реагировало ни на наше присутствие, ни на солнечный свет. Перевалившись через край багажника, оно упало наземь, потом медленно поднялось на четвереньки и потихоньку выпрямилось, но не до конца, а осталось стоять, согнув колени и спину, и прижав руки к животу, словно хотело запахнуть края раны. Я обратила внимание, что у него не было внутренностей, а снизу сзади торчало что-то белесое, вроде огромного картофельного ростка. От него исходил неприятный запах, но не разлагающегося мяса — я и не заметила нигде гнили — а замоченной фасоли, когда она постоит в воде несколько суток.

— Джем, у него что-то торчит...

Он выругался и подтолкнул это существо палкой в сторону подземного лаза. Горбясь и спотыкаясь, оно покорно ступало туда, куда его толкали, и Джему в конце концов удалось загнать его в подземелье. Он быстро закрыл вход и замаскировал его землей. Я увидела, что его лицо покрылось мелкими каплями пота.

— Ты видел... это раньше? — полуутвердительно спросила я.

Лицо Джема исказила гримаса, долженствующая изображать улыбку:

— Я познакомился с этим парнем в морге: кто-то нанял его убрать Головастика, а вместо того ему самому выпустили кишки.

Логично, где же еще с таким познакомишься?

* * *

В машине Джем достал из кармана одну штуку — что-то вроде рации — и с кем-то переговорил. Потом протянул мне точно такую же штуковину:

— Это называется — коннектор, держи его при себе для связи. На всякий случай... — и объяснил, как им пользоваться.

В городе мы отправились в один захудалый бар в промышленной зоне. Там Джем усадил меня за столик и заказал бутербродов с чаем, а сам уселся отдельно и вскоре к нему присоединился незнакомый мне человек. Они недолго о чем-то потолковали, я видела, как Джем сунул незнакомцу маленький пакетик и тот ушел.

Джем посидел еще немного, расплатился и вышел, сделав у дверей незаметный знак следовать за ним. Он не стал мне объяснять появление незнакомца, а я не захотела спрашивать — чем меньше будешь знать, тем меньше расскажешь. Мы купили необходимое и вернулись в заброшенный дом, где провели в непонятном ожидании несколько дней.

* * *

В один из таких дней Джем снова завел разговор о том, что случилось двенадцать лет назад. Он заставлял меня снова и снова повторять то, что я уже десятки раз рассказывала ее родителям, полицейским, психиатрам, — до того как меня заставили все забыть — не сознавая, что я не в силах говорить об этом! Может быть, он и видел, что эти разговоры выводят меня из равновесия и делал это нарочно? Я не понимала, к чему этот садизм, пока он вдруг не сказал, с видом человека, додавливающего муху, которой перед этим методично оборвал лапки и крылышки:

— Ты толкнула ее с крыши — я это видел... — сказал, как припечатал и посмотрел на меня своими ясными очами.

У меня внутри словно что-то оборвалось... Это было такое потрясение — хуже я ничего никогда не испытывала!

— Это неправда... — тихо и растерянно сказала я. — Неправда. Я не убивала... Я не способна на убийство! Я — не могла ее убить...

— Ты и охранника не убивала, — ехидно заметил он. — И ту девушку... Соню Карсон. Помнишь?.. Мой приятель из полиции сообщил мне, что экспертиза установила: охранник и эта девушка были убиты из одного и того же оружия — из твоего.

Его последние слова ничего не значили — просто Соню убрали те же, кто охотились за мной, и Луиза, а возможно, и сама Соня, были связаны с этими людьми. Убили Соню — а потом подсунули Луизе этот пистолет...Вероятно, это были прихвостни Головастика... а может, и нет. Я бы додумала эту мысль до конца — тут было некое рациональное зерно, и в воздухе витало еще что-то... Что-то важное, но сейчас я была слишком потрясена, чтобы думать об этом.

— Это неправда... — повторила я.

Он понял, что я имела в виду, и устало сказал:

— Я это видел. У меня была возможность пользоваться Центром перемещений во времени и я два раза нарочно изменял заданные параметры и вместо командировок отправлялся в тот проклятый день...

— А тело? — ухватилась я за последнюю соломинку.

— Я быстро спустился и спрятал его, а позже перепрятал еще раз.

— Зачем? — спросила я.

— Я не хотел потерять и тебя... — ответил он.

Но это уже не имело значения. Меня больше не существовало...

* * *

Раздался звонок. Джем схватился за коннектор:

— Да?

В трубке послышался голос Лейтенанта. Он был на взводе.

— Номер не прошел...

— Не понял... Они что-то заподозрили?

— Я тебе еще раз повторяю: номер не прошел. Кого ты хотел обмануть, идиот?! Или тебе остатки мозгов вышибли?..

Джем потерял на мгновенье дар речи. Потом спросил дрожащим от волнения голосом:

— Это... не он?

— Это вообще не человек! — рявкнул Лейтенант.

— Что?!

— Это была имитация! Клон, как они сказали...

— Но ведь это — невозможно!

— Они тоже так говорят, но тем не менее... Причем, он, по всем параметрам, воспроизведен от него — слишком много общего...

Джем потерянно молчал — случившееся было слишком несправедливым! Его собеседник тоже помолчал, а потом сказал:

— Постарайся впредь больше не шутить — ты меня едва не подставил! — и отключился.

* * *

Я не знала, о чем он разговаривал и с кем. Я все думала о том, что случилось тогда — и что-то было не так. Ведь я бы вспомнила! Но не могла... Джем тоже промолчал весь остаток вечера, думая о чем-то своем — похоже, он получил удар, не хуже моего.

Он же размышлял о том, что сообщил ему Лейтенант, и постепенно у него зародилось подозрение, переросшее в уверенность: сообщник врет!... Врет. Получил положительное решение экспертизы, а теперь хочет избавиться от него, чтобы самому завладеть всеми деньгами.

Другой вопрос — как он собирается это сделать? Правда, это очень хитрая бестия... Но — как? Как?.. И вдруг в лихорадочном потоке бессвязных мыслей мелькнуло: да ведь он же мог за это время отыскать настоящую наследницу! А там — женится на ней и дело в шляпе: будет жить, припеваючи, с молодой женой на его — его! — кровные денежки...

Он словно наяву услышал тягучий говорок Лейтенанта: "...парню из низов нелегко устроиться в этой жизни... Я давно искал подходящий случай..." Да он сам бы так поступил на его месте! Ах, черт!.. Надо же, что придумал — клон! В специальных лабораториях выращивают отдельные органы и даже используют их в качестве трансплантатов, — не всегда, правда, удачно... Выращивают куски кожи, кости, ткани, — но, чтобы человека целиком, да еще жизнеспособного! Тем более, труп, который они видели, был одного возраста с дядюшкой, — так что же, вырастили сразу старика? Но развитие любого организма идет постепенно, начиная с зародыша... Его сделали одновременно с дядей? Но это абсурд: в то время об этом не могло быть и речи! Или его воспроизвели позже и нарочно состарили? Но откуда такая поразительная идентичность? Ведь даже однояйцевые близнецы в старости не так уж схожи в том, что касается морщин и седых прядей... Разве что грим... Или двойник...

Джем совсем запутался и, чтобы рассеять сомнения, принес из машины телефон и позвонил: этот человек должен быть компетентен в подобных вопросах...

— Алло? Попросите господина Кагича...

Поговорив с четверть часа, он распрощался. Разговор с Кагичем — деканом факультета естественных наук Университета, тем самый, с которым он беседовал в первый же день после приезда с Новой Гвинеи, — окончательно укрепил его подозрения.

Кагич сообщил, что наука действительно еще не достигла подобных высот. "К тому же — клонирование человека запрещено практически во всех мало-мальски развитых странах..." — добавил он на прощанье.

Одно только теперь не давало ему покоя: ведь дядя был осужден за какие-то опыты, которые проводил над людьми, а что если... Но нет. Нет... Или — да?..

* * *

По лицу Джема я видела, что он очень встревожен. Я прислушивалась к разговору, пока он там с кем-то трепался о последних достижениях науки — нашел время! — и мне показался странно знакомым голос человека, с которым он разговаривал.

— Кому ты звонил? — спросила я, стараясь казаться равнодушной.

— Знакомому из Университета. Декану Кагичу... — рассеянно ответил он, продолжая о чем-то сосредоточенно размышлять. Имя было мне не знакомо.

— Собирайся! — вдруг приказал Джем. — Нужно уходить отсюда.

Через пять минут я уже сидела в машине. Он включил зажигание и тут я увидела, что с пригорка спускаются машины. Он тоже это увидел и выругался:

— Проклятье! Мне надо было это предвидеть! — он выдернул меня из кабины. — Скорее!!

Захлопнув дверцу, он нырнул в кусты орешника, немного повозился там и открыл подземное убежище.

— Скорее! — нетерпеливо повторил он.

— Но ведь там же — оно! — чуть не плача сказала я.

В эти минуты я чуть ли не впервые за долгое время почувствовала: моим нервам, моему рассудку — уже хватит впечатлений! Все эти черти, привидения, колдуны, ночные кошмары, а в придачу — погони, перестрелки и пытки! И теперь я еще должна остаться в темноте, наедине с этой тварью!

Закричав, я забилась в истерике.

— Замолчи!.. — прошипел он. — Нас могут услышать!

Я упиралась, но он затащил меня в это проклятое убежище и наступила темнота. Я замолчала. Он стоял рядом, держа меня за руку, я слышала его прерывистое с присвистом дыхание.

Наконец, мы услышали как во двор въехали машины. Хлопнули дверцы.

— Эй, голубки! — я узнала голос Итальянца.

Прискакали, недобитки, по нашу душу, — и чего им еще надо?!

Это выяснилось очень скоро. Они продолжали выкрикивать наши имена, потом он велел им все обыскать.

— Они не могли уйти далеко! Радиатор еще теплый...

— Мы слышали, как она орала...

На старой ферме поднялась суета. Бандитов, судя по голосам, было не меньше десяти — как раз столько, сколько влезает в две машины. Видимо, здесь собрались все, кто остался от банды микроцефала.

— Их тут нет! — крикнул кто-то.

— Ищите! — рявкнул Итальянец, — Пусть двое поедут осмотрят все вокруг — они где-то рядом!

"Проклятый легавый!" — думал Джем, а я молча молилась:

" Господи! Спаси нас и сохрани!..."

Потом вернулись те, кого он посылал нас искать.

— Глухо... Может, оставить здесь засаду?

— Они не дураки!

Эти гады посовещались еще минут десять и уже собирались отчалить, и тут я услышала в глубине своей темницы шорох: оно ползло к нам! Потянуло противным запахом моченой фасоли и меня вдруг коснулась липкая холодная рука! Я вскрикнула — и они услышали...

Снаружи донеслись радостные хищные возгласы. Эта проклятая тварь снова и снова тыкалась в меня! Джем одной рукой затыкал мне рот, а другой отпихивал этого упыря, но он все лез и лез, пачкая нас слизью.

Они слышали нашу возню и довольно скоро вычислили наше убежище. В дверь ударило что-то тяжелое — еще и еще: сначала они счистили дерн и землю, маскирующие вход, а потом стали ломать дверь, но это оказалось не так-то легко.

— Господин Александер! Выходите! — очень любезно предложил Итальянец. — Мы вас не тронем! — кто-то при этих словах загоготал и тут же резко заткнулся, очевидно, получив пинка. — Нам только нужна одна вещь... — продолжал бандит.

Упырь оставил меня в покое и стал скрестись в дверь.

— Чего им надо? — прошептала я.

— Диск с откровениями доктора Реджа... — также шепотом ответил Джем. — Они боятся, что он все еще у меня, потому и медлят, а то бы уже давно взорвали здесь все к чертям.

— А он у тебя?..

— Я его потерял... — соврал он.

Джем был прав в своем предположении. Итальянцу нужен был диск и списки клиентов, пользовавшихся услугами "фирмы", — тогда он прижмет своих бывших коллег к стенке и заставит их снова взять его в долю, а со временем — обойдется и без них.

Удары, сотрясающие вход в наше убежище, стали еще сильнее, как вдруг снаружи послышался странный шум — будто кто-то хлопал в ладоши, только гораздо громче, — и крики. Крики, от которых у меня кровь в жилах заледенела, хотя я уже и так была напугана до смерти.

Выпотрошенный засуетился и стал еще усерднее царапать дверь, как собака, почуявшая приближение хозяина. Наконец, там все стихло, слышно было только, как когти корябают железо... И тут нам в лицо ударил свет — свет погожего осеннего дня. В подземелье ворвался свежий воздух, напоенный запахом спелых яблок, жухлой травы и листвы, уже сбрызнутой золотом... Господи, а небо-то какое синее и чистое!.. Высоко-высоко летел журавлиный клин, прощально курлыкая, — и так мне стало вдруг хорошо, что я поняла — все кончилось.

Только потом, насладившись синевой неба и кружевом дрожащих на ветках прозрачных листьев, я перевела взгляд вниз — на грешную землю — и увидела незнакомого человека.

Он был безликий, неприметный. Никогда мне не приходилось встречать еще людей с таким... с таким напрочь лишенным индивидуальности лицом. Разве вот только глаза... Я не смогла тогда подобрать слова, чтобы выразить их сущность, — только потом, спустя время, я осознала, что он смотрел так же, как те странные существа на свалке...

* * *

Обнаружив незнакомца, я поискала глазами Джема — и поразилась: он дрожал от страха. Зато наш ужасный сосед радостно бросился к тому, и он ласково взял его на руки, точно ребенка.

— Разве вам не хочется сказать мне спасибо? — осведомился незнакомец.

Вокруг валялись трупы бандитов, их животы были вспороты, а кишки... Я почувствовала могучий рвотный позыв и отвернулась.

— Кто вы такой?

— Ваш друг со мной уже знаком. Он называет меня Бесцветным, и вы можете звать так, хотя с тем же успехом меня можно было бы окрестить Безликим, Безымянным... Безжалостным...

Потом мы сидели на траве, греясь в лучах заходящего солнца, а он выкопал яму и сбросил туда тела убитых.

— Один сбежал, — сказал он. — Чернявый такой... Вы не хотите прочитать над ними поминальную? — вежливо спросил он у меня.

Я покачала головой. Он стал засыпать могилу. Выпотрошенный сидел у дерева, обнимая его руками. Я старалась не смотреть в его сторону. Когда с этим было покончено, Бесцветный сказал:

— Иди сюда, Рувир... — и снова поднял Выпотрошенного на руки.

Он отнес его к пруду, посадил в воду, и принялся копать неподалеку еще одну яму. Я подошла поближе. Когда яма была готова, он вытащил Выпотрошенного из воды и положил его на дно ямы, поцеловал, вылез и... стал засыпать его землей.

— Что же вы делаете?! Он ведь — живой!

— Он давно умер. — спокойно ответил Бесцветный. — Как человек... Я посадил его в землю и со временем он станет деревом.

— Это... метафора?

— Нет. Это — мутация. — бесстрастно поправил он, продолжая засыпать яму.

На Выпотрошенного падали комья земли, но он только бессмысленно моргал.

— Он уже дал ростки. — пояснил Бесцветный. — Я выкрал его из морга, потому что там бы его отправили в печь...

— А убил его перед этим — тоже ты? — Джем неслышно подошел и встал рядом.

Очухался, наконец...

— Я... — просто ответил Бесцветный. — Он был слишком опасен для людей. И кое-кто этим пользовался.

Засыпав яму, он отбросил лопату, отряхнул руки, и ведром натаскал воды, полив место захоронения.

* * *

— Вам нельзя оставаться тут, — сказал Бесцветный чуть позже.

Мы ужинали, а он сидел и смотрел как мы едим. У меня и так кусок не лез в горло, а тут еще он уставился...

— Сами знаем, — буркнул Джем.

— У меня есть на примете одно местечко — туда вряд ли кто-нибудь сунется.

Джем молчал, пыхтя как паровоз. Я поняла — назревает скандал.

— Вот что, парень, — начал Джем многообещающим тоном, — валил бы ты отсюда! Ты нам помог, мы тебе за это очень благодарны, но больше в твоих услугах не нуждаемся.

— Ошибаешься... — спокойно ответил Бесцветный. — Ты, видимо, решил, что все твои враги — мертвы?

— А ты знаешь кого-то, кто еще имеет на меня зуб?

— Конечно.

— И кто же? Итальянец?

— Твой дядя...

Я вздрогнула и уронила вилку. А Джем выскочил из-за стола и заорал:

— Ну вот что: этот рефрен мне уже порядком осточертел! "Твой дядя... Твой дядя!" — опять все упирается в него... Скапустился дядя! Преставился, родимый, а ты — катись к дьяволу!..

Бесцветный резко поднялся с места и я решила, что Джему не миновать взбучки. Но вместо этого тот вышел и вскоре вернулся, волоча за собой хнычущего и упирающегося — кого бы вы думали? — достопочтенного доктора Реджа... Выглядел, правда, этот господин далеко не так респектабельно, как накануне: у него был такой видок, словно его только что вытащили из стиральной машины.

— Прихватил по дороге сюда, — пояснил Бесцветный, и встряхнул чародея от хирургии за шиворот. — Расскажите-ка, милейший, этим людям то, что вы уже поведали мне.

— Грег Александер явился ко мне неделю назад и сказал, что его хотят убить... — покорно пролепетал Редж, словно примерный ученик, повторяющий выученное задание.

— Кто? — спросила я.

— Он не сказал. Мы с ним старые друзья и я не мог ему отказать... — Редж замолчал.

— Дальше! — потребовал Джем.

— Налейте мне выпить, — неожиданно капризным тоном заявил Редж. Я налила ему воды. Он брезгливо недоуменно нюхнул стакан: — Я сказал — выпить, а не попить!

— Не хамите, доктор, — проворчал Бесцветный.

Редж со страдальческой миной отпил воды, руки у него тряслись.

— Потом он... — и снова замолчал. — Вы знаете, мне до сих пор страшно об этом вспоминать...

— Ну, же! — воскликнули мы хором.

— В общем, — решился доктор, — он... раздвоился у меня на глазах.

— Как?!

— Обыкновенно. Раздвоился — и все. Был один — стало двое... — и, поделившись с нами этой "страшной" тайной, Редж глупо захихикал.

— Что за бред? — рассвирепел Джем.

— Я говорю чистую правду! — оскорбился доктор. — Он раздвоился, а потом дал тому — другому — сильную дозу... — он пробормотал название, -... и тот умер от сердечного приступа. А затем он сказал, чтобы труп полежал у меня, и чтобы я давал возможность полюбоваться на него всем желающим... Когда выяснилось, что вы его племянник... ну, я и...

По лицу Джема было ясно, что он не верит ему, а у меня вдруг возникло ощущение, словно я вот-вот что-то вспомню...

— Дядя, наверное, говорил вам, будто я хочу его убить? — спросил Джем.

— Н-нет... Он, мне показалось, наоборот — хочет убить вас.

— Почему?

— Ну, я не знаю... Вроде бы он считает, что вы заодно с его бывшими компаньонами, они ведь хотели его убрать: он собирался выйти из игры, чтобы затеять новый большой бизнес — что-то из области психиатрии, а им нужна была формула... К тому же он располагал всеми данными по поводу... вы сами знаете чего...

— Вы его очень боитесь? — спросил вдруг Джем.

Редж не ответил, только судорожно глотнул, дернув кадыком.

— Но почему? — настаивал Джем.

— Он — страшный человек... — ответил Редж, и больше мы от него не смогли добиться ничего вразумительного.

* * *

— Я думаю, он врет. — сказал Джем, когда мы остались одни. — Или это была галлюцинация.

— А смерть Очкарика — тоже галлюцинация?

— Фактом, не требующим доказательств, остается только одно: Очкарик — умер. Как его убили — это уже спорно. Возможно, то, что мы видели — тоже глюк.

Я посмотрела на него в упор и он отвел глаза.

— Ты ведь что-то знаешь, Джем, — недаром ты был весь день сам не свой — еще до того, как нагрянули эти... Скажи мне!

— Не хотел тебя тревожить... Я узнал сегодня: экспертиза генокода установила, что тот мертвец, у которого я отрезал палец — не мой дядя...

— Кто же?

— В лучшем случае — его двойник.

— Значит, эта галлюцинация имеет-таки материальную оболочку.

Я-то думала — все уже окончательно прояснилось, а оказывается — еще больше запуталось. Джема заботило другое: какую игру затеял Лейтенант? Он не сомневался, что именно тот поведал Итальянцу, что они живы, и выдал ему их местопребывание, — когда речь заходит о больших деньгах никому нельзя доверять. " Итак", — думал он, — "подведем итоги: жаждущих моей крови поубавилось, однако, еще предостаточно... А чего я добился? Ничего. Дядюшка по-прежнему в бегах, да еще норовит первым нанести удар; где его наследница — неизвестно, и я далек от вожделенных миллионов так же, как и в самом начале этого безумия..." И тут его осенило: ведь существуют еще какие-то дневники! Если это, конечно, не те папки, что раздобыл Бесцветный... Что, если там есть какая-то зацепочка? Но где он мог их спрятать? Да где угодно! — и новая затея показалась Джему безнадежной. Но мысль об этом не ушла бесследно, она засела глубоко в подсознании, и он продолжал искать ответ даже тогда, когда об этом не думал.

* * *

Бесцветный сказал, что утром отвезет нас в надежное место. Как я поняла, он имел в виду законсервированную старую атомную станцию в ста двадцати милях к северу от города, — до этого я ни о чем таком не слышала и мои спутники были удивлены не меньше моего.

— Это не совсем то, о чем вы подумали, — кратко пояснил он и чему-то улыбнулся.

Улыбка вышла неприятной. Потом он велел нам ложиться спать. Джем улегся в одной комнате с Реджем, на которого перед этим надел наручники. Бесцветный остался на улице.

Я лежала и смотрела в темноту, слушая ветер за окном. Старый дом скрипел и жаловался на ревматизм. Это был дом ее родителей — теперь я узнала его. Вскоре после... словом, после того, что случилось, они разорились и подались в другие края. Мне сообщили об этом, когда я вышла из лечебницы... Боже мой, неужели он сказал мне правду?! Но почему я не могу этого вспомнить?..

Я снова и снова прокручивала в памяти т о т день: ее голос по телефону был неестественный, я даже ее не узнала сначала, подумав было, что это чей-то нелепый розыгрыш — знаете, есть такие штучки — имитаторы. Но шутка была слишком злой, и я позвонила в полицию, а сама помчалась туда... Увидев меня, она крикнула что-то вроде: "Зачем ты пришла?! Тебя никто не звал!" Она уже стояла на самом краю и я боялась к ней подойти — боялась, что она шарахнется от меня и упадет... У нее началась истерика и мне тогда все почему-то казалось, что она не хочет этого делать. Или в то время я просто не могла поверить, что человек может покончить с собой в такой вот ласковый яркий день, когда ветер пахнет весной, а над головой бездонное синее небо?.. А потом она поскользнулась...

Стоп... Она — поскользнулась??

Я снова отчетливо увидела ее руки, цепляющиеся за край крыши...

Стараясь не спугнуть видение, я мысленно подошла к краю крыши — и увидела... море. Бескрайнюю, уходящую за горизонт, сине-зеленую ширь.

...Я стояла на мраморных плитах Набережной — у самой воды. Меня обволакивало теплом летнего солнца, дул легкий бриз, напоенный запахом моря, и волны швыряли пригоршни соленых брызг.

— Ты тоже тут? — удивленно спросил рядом знакомый голос.

На ступеньках, закатав штанины и сунув тощие ноги в воду, сидел... Очкарик. Он, видимо, только что искупался — мокрые волосы были взъерошены. Он смотрел на меня, близоруко щурясь, и, по-моему, был рад. Я тоже.

Присев рядом с ним, я ласково пригладила ему волосы.

— Ну, как тебе здесь?

Он засмущался:

— Здесь хорошо... Только я еще не привык...

Он оглянулся: на Набережной сегодня было много людей — веселых, нарядных. Все столики кафе были заняты. Наверху в ротонде играл духовой оркестр. Из-за мыса показалась флотилия разноцветных парусов — начиналась регата. Я почувствовала, как во мне закипает пузырьками тихая беспричинная радость, и стало так хорошо!

— Это все как-то не похоже... — продолжил он.

— Не похоже — на что? — рассматривая праздничную публику, спросила я.

— Ну-у... на загробный мир...

Вот дурень!

— Считаешь, ты — умер? — насмешливо спросила я.

Он озадаченно взглянул на меня.

— А ты — нет?..

— Нет. Мертвые сюда не приходят...

Конечно, ведь это был — мой сон, и я сама устанавливала правила.

Очкарик задумчиво уставился на море.

— Ты перекинула меня сюда... А сама? Почему ты — там?

Я пожала плечами.

— Не знаю.

Ударила пушка, снаряд прочертил в воздухе белесый дымный след и яхты устремились вперед.

— Я тут познакомился с одним юношей, — сказал вдруг Очкарик, — говорит, что он — твой сын. Он и впрямь очень на тебя похож... Вчера его посвятили в рыцари. Красивый обычай... Во-он его парус!..

Волны резала грудью белоснежная красавица с оранжевыми парусами, на которых было изображено ярко-красное солнце с извивающимися лучами.

Кто-то тронул меня за плечо. Я подняла голову: Вишневый Лакей!..

— Уже?!

Но он покачал головой:

— Вас просят срочно прибыть во Дворец.

Я оторвалась от нагретого солнцем мрамора и последовала за ним. Он шел впереди, прокладывая дорогу сквозь толпу.

Очкарик увязался за нами. Я очутилась в водовороте веселых возгласов, смеха, улыбок, аромата хороших духов и сладостей. С трудом пробившись наверх, мы сели в поданный экипаж. Зацокали подковы. Мы ехали по старинным узким улочкам мимо играющих детей, уличных музыкантов, фонтанов, людей, сидящих за столиками прямо на открытом воздухе... Очкарик высунулся в окно и жадно глазел по сторонам. На его лице был написан детский восторг. Когда мы приехали, его волосы были усыпаны конфетти, а за ухом болтался обрывок серпантина.

Королевский дворец встретил нас прохладной роскошью сверкающих залов, казавшихся темными после яркого солнца улиц. Королева стремительно — по-другому она и не умела — вышла нам навстречу.

— Мы поймали его! — без всяких предисловий взволнованно сообщила она. — Едем!..

Через несколько минут мы были у Собора. За всю дорогу она не произнесла ни слова, сосредоточенно думая о чем-то своем. Ее волнение передалось и мне. Когда же мы поднимались по гранитным ступеням, она сказала:

— Ты должна узнать его и вышвырнуть отсюда навсегда. Только ты это можешь.

— Но есть и другие творцы!

— Да, но ты привела его сюда...

На коленях пред алтарем стоял человек. Его лицо было искажено бессильной ненавистью и злобой. Он пытался встать и не мог. Королева и Очкарик чуть отстали, и остановились, а я подошла прямо к нему. При виде меня по его лицу пробежала судорога. Он обхватил меня за ноги и страстно зашептал, впиваясь взором в мои глаза:

— Не делай этого! Не слушай их... Не слушай! Здесь все не так — мы с тобой это исправим!..

Где я видела эти безумные зрачки?.. Я закрыла глаза и пыталась вспомнить, но он мешал мне своим шепотом, а часы Собора уже начали бить полдень. Меня охватило отчаянье, и тут Очкарик сказал:

— Ты ведь знаешь его... — и назвал имя.

Звуки его спокойного голоса вернули мне силу духа — и я внезапно тоже узнала этого человека! На мгновение удивилась, потом удивление сменилось брезгливым ужасом и отвращением, а вслед за тем пришло холодное и сладостное ощущение всемогущества. Простерев руки над его головой, я крикнула:

— Сгинь!!!

Мой крик раскатился звонким эхом под куполом Собора, многократно отразившись от стен, и огромный храм загудел, наполняясь звуком, а эхо становилось все громче и ниже, пока не превратилось в ровный и мощный гул. Стоявший на коленях вспыхнул и исчез.

На Сторожевых Башнях тотчас ударили пушки...

* * *

Наверное, я все-таки задремала, потому что, когда послышались эти жуткие крики, очнулась не сразу. Вскочив, я вылетела в коридор — и почувствовала, как шевелятся волосы на голове.

По лестнице, дико крича, бежал Джем, в его руке был топор, а вслед за ним, слепо спотыкаясь, карабкался Бесцветный — без головы...

Невидяще взглянув на меня, Джем промчался мимо — к окну в конце коридора и, бросив топор, выпрыгнул вон.

Я прижалась к стене, оцепенев и превратившись в кусок льда, и слышала, как тяжело бухает сердце... Кажется, оно стучало все медленнее. Это существо неотвратимо приближалось ко мне, шаря в воздухе руками. Я закрыла глаза, чтобы только не видеть этого кошмара. Вдруг раздался глухой удар, словно с высоты упал тяжелый мешок: это он проломил перила и рухнул вниз, и лежал, распростертый на полу холла.

Я бросилась к окну, через которое выпрыгнул Джем, и подобрала брошенный им топор. Топорище было выпачкано в чем-то темном и скользком. Сжимая оружие, я снова осторожно глянула вниз. Он поднимался...

Выронив топор, я завизжала так, что легкие едва не лопнули. Когда же я на секунду умолкла, чтобы набрать воздуха, то вдруг услышала, что кто-то зовет снаружи. Это был голос этого ужасного человека...

— Валери! — звал он. Спокойно, как зовут к столу. Безголовое тело внизу все копошилось. — Валери, помоги мне! Не бойся!..

Может, это и не он тут, внизу? Окрыленная этой надеждой, я подхватила топор и осторожно спустилась. Проскользнув мимо обезглавленного, я выбралась наружу. И тут же заорала снова: прямо у крыльца в траве валялась его голова. Да еще имела нахальство разговаривать со мной!

— Не ори, — спокойно сказала она. Голова, то есть... — Отнеси меня туда, где тело, — я никак не могу отыскать свою голову. Мне без нее не очень удобно.

Я колебалась. Заметив мои сомнения, голова дружелюбно улыбнулась, — эта улыбка выглядела, мягко говоря...

— Бери, бери... Не бойся...

Я взяла ее за волосы и, держа подальше от себя, отнесла в дом. Меня трясло. Положив ее рядом с телом, которое слепо ощупывало пространство вокруг, я стала наблюдать, что же будет дальше.

Его рука нашарила наконец-то искомое.

— Ну, вот... — сказала голова, и руки нахлобучили ее обратно.

Я увидела, как темная жидкость, сочившаяся из среза на шее, стянула края раны. Он улыбнулся, болезненно морщась:

— Заживет... Напугалась?

Идиотский вопрос...

Он сказал:

— Воспринимай меня как растение, тогда тебе не будет страшно. Тем более, что по сути так оно и есть.

Я вдруг почувствовала, что мне просто необходимо выпить. Немедленно. Не попить, а именно — выпить, как говаривал доктор Редж. На кухне еще оставалось что-то из наших запасов — и я налила себе, не скупясь. Не скажу, что мне полегчало, но я хотя бы согрелась и руки почти перестали дрожать.

— Ты — смелая девочка, — сказал он, возникая в дверях.

— Сгинь... — пробормотала я, но он не исчезал.

— Редж отдал концы, — сообщил он. — Видимо, сердце не выдержало такого зрелища. А ты — молодец!

Подумаешь, не такое видали...

— Где Джем? — спросила я.

— Твой дружок удрал.

— Его трудно в этом винить...

— А ведь он бросил тебя!

— Он не в первый раз меня бросает, — холодно отозвалась я и поинтересовалась: — Что между вами произошло?..

— Он отрубил мне голову. — равнодушно отозвался Бесцветный, так, будто тот отрезал ему шнурок от ботинка. — Очевидно, решил, что мне тоже нужны дядюшкины деньги.

— Н-да? А они тебе нужны?

Он усмехнулся:

— Зачем мне деньги?

Я была вынуждена признать, что, пожалуй, такому деньги ни к чему.

— Тогда что?

— Я хочу отомстить. — Он вытащил фотографию девушки. — Она погибла из-за этих негодяев. Сначала из нее сделали игрушку, а потом то ли она сама, то ли ее заставили, — короче, она покончила с собой.

— Вы были близки?

Я немного удивилась: что могло быть общего между ней и этим чудовищем?

— Она меня даже не знала. — он слабо улыбнулся. — Я вырезал ее фото из журнала. Знаешь, как солдаты вешают над кроватью фотографии всяких красоток... Только это было не в армии... — он на мгновенье умолк, -... в тюрьме. Точнее, то была не тюрьма, намного хуже, но это слишком долго объяснять. Мне пытались всеми средствами внушить, что я больше — не человек. Так намного удобнее, когда хочешь превратить кого-то в машину для убийства. Я почти уже поверил в это, когда мне попалось ее фото. Я вдруг ощутил давно забытое чувство... Может, тебе это покажется смешным, но я влюбился. Я постоянно мысленно разговаривал с ней, представлял себе, что она сейчас делает... Мы словно все время были рядом... Мое тело принадлежало серым и страшным будням, но душа моя была далеко — там, где ею никто не мог завладеть. Может, поэтому — в отличии от Рувира — я и остался человеком. Я даже насочинял себе, что у нас родился ребенок...

"Как мне это знакомо!" — с тоской подумала я, а он, чуть помедлив, сказал:

— Потом я узнал, что она погибла. И вот я здесь.

* * *

Утром мы отправились на станцию, о которой он говорил накануне вечером, обещая нас спрятать.

— Зачем нам прятаться? — спросила я, когда он провел меня через потайной вход в самую сердцевину странного сооружения — оно совсем не походило на то, что описывалось в учебниках.

— Меня ищут. Тебя тоже.

Я тогда решила, что он имеет в виду мои нелады с законом.

— Ты успел что-то натворить?

— Меня ищут, чтобы вернуть обратно.

— Назад в тюрьму?

Он улыбнулся:

— Не совсем...

Я была очень утомлена дорогой — нам пришлось долго ехать, а потом еще рыскать по колено в грязной воде по ответвлениям подземных коммуникаций, где кишмя кишели огромные крысы и, наверняка, водилась еще какая-нибудь зараза помельче. Я была грязная, мокрая, от меня воняло нечистотами, желудок подводило голодными спазмами до рвоты, а кроме того я чувствовала озноб и страшную слабость во всем теле — устала безмерно...

Взяв меня на руки — я не могла уже идти, Бесцветный пустился в путь по матово светящемуся круглому коридору.

Здесь, похоже, вообще не было углов. В стенах встречались длинные овальные люки, он остановился перед одним таким — ему, видимо, все здесь было хорошо знакомо — и, повинуясь его голосу, в стене появилось маленькое отверстие со сморщенными краями, точно горячим проткнули дырку в пленке. Это отверстие расширилось и мы попали внутрь помещения, представлявшего собою что-то среднее между душевой и операционной.

— Дезактиваторная... — пояснил он, сдирая с меня грязные лохмотья, в которые превратилась моя одежда.

Он запихнул меня в прозрачную кабинку — только-только влезть человеку — и из щелей в потолке повалил желтоватый пар. Потом по телу хлестнули жесткие струи теплой воды. Упоительное ощущение! Согревшись, я оклемалась настолько, что даже начала стесняться.

— Ты бы отвернулся, что ли...

Он исчез, а потом появился снова с черным, форменного покроя комбинезоном в руках.

— Мрачновато, но больше ничего нет.

Одевшись, я увидела, что он приготовил небольшой шприц-тюбик.

— Зачем это? — насторожилась я.

— Для поддержки сил.

Шрам на его шее заплыл толстой темно-коричневой коркой и этот рубец неприятно дергался, когда он говорил. Я вдруг запаниковала и крикнула:

— Отойди от меня!

Он пожал плечами.

— Хочешь есть? — и принес запечатанную коробку.

Потом я уснула прямо на опустошенной коробке, подложив ее под голову.

— Показать тебе моих друзей? — спросил он, когда я проснулась и поела еще раз.

Он повел меня бесконечными коридорами, пока мы не очутились в круглом зале со светло-зелеными стенами, уходящими ввысь и в темноту. Эти стены были украшены барельефами в виде человеческих фигур такого же цвета, изображенных в полный рост. Их лица, тщательно прорисованные, напоминали самого Бесцветного.

— Это они? — он кивнул. — Кому же понадобилось увековечивать их подобным образом?

— Это не наскальная живопись, — серьезно ответил он. — Это живые организмы, вернее — они были таковыми, пока их не умертвили.

— Почему?

— Они были слишком опасны.

Он уже говорил так о Выпотрошенном и мне захотелось подробностей.

— Их выращивали для нужд космоса, — сказал он. — Переделывали с помощью генной инженерии живых добровольцев... Но потом дальний космос накрылся — дай Бог бы тут на Земле разобраться — и подобные упражнения по извращению человеческой сути стали к тому времени запрещенными...

Я провела рукой по зеленой стене, она была холодной и кожистой на ощупь.

— Ты был одним из таких добровольцев?

— Да... Я вырос на улице, а рядом — только руку протяни — текла совсем другая жизнь: красивые автомобили, теплые дома, вкусная еда. Я был сообразительным, трудолюбивым парнишкой — и ужасно страдал оттого, что судьба распорядилась со мной так несправедливо, в то время, как многие мои ровесники — глупее, никчемнее меня, — ведут иную жизнь только потому, что у их родителей полно денег... В армии, куда я завербовался, мне предложили послужить человечеству... Все наши прошли примерно такой же путь, только многие из них попали сюда еще в детстве — из сиротских приютов — и согласия у них никто не спрашивал...

Я вдруг заметила на стене дату — это был год, отстоящий от нынешнего лет на сто двадцать. Он проследил направление моего взгляда и кивнул.

— Но... как же? — я была в недоумении.

— Я сбежал — я и несколько моих товарищей — воспользовавшись Центром перемещений. Мы еще не знали, что нас хотят уничтожить, но уже поняли, что были жестоко обмануты. Мы убили всех, кто здесь работал... — при этих словах меня передернуло. — После пришли войска химической защиты и уничтожили тех, кто остался... Они все здесь перед тобой. — он показал глазами на стену. — Им не было больно.

— Как же вы жили среди людей?

— Пятерых грохнули сразу — уже здесь. Я угодил в лагерь, где готовили наемников. Я ведь ничего не умел: там, в прошлом, нас успели обучить только искусству выживания, а когда попал сюда, оказалось, что я очень даже пригоден для игры в войну. Те, кто заправлял в том лагере, не подозревали, с кем имеют дело, и в конце концов я сбежал и оттуда, когда узнал, что моя любимая погибла... Рувира — он был, как ты, наверное, уже поняла, одним из нас, — прибрали к рукам крутые ребята. Он стал наемным убийцей и попутно выполнял прочие мелкие делишки...

— Но ведь он мог отказаться! Чем они его купили?

— Наркотиками. Есть такая дрянь — мифил... Слышала?..

— Нет...

— Его синтезируют всего несколько грамм в месяц — это очень долгий процесс. Интересно, что он входил как составляющая в то лекарство, что вводил клиентам и их жертвам доктор Редж...

— Хочешь сказать, что здесь опять дядюшкин след?

— Да. Он скрывал от партнеров по бизнесу свои секреты, в том числе, формулу и технику производства. Поэтому они и всполошились, когда он исчез — без мифила все летело к чертям.

— Почему же он вдруг ударился в бега?

— Потому что я его нашел. Но он меня перехитрил и скрылся. Теперь остается только ждать — он вылезет из норы... Непременно вылезет.

— Ты так в этом уверен?

Он улыбнулся:

— У меня есть отличная наживка — его алчный племянничек.

* * *

Джем опомнился только, когда в баке кончился бензин. Выйдя из машины, он устало уселся прямо на дорогу, упершись спиной в выпачканное засохшей грязью колесо. Безголовый призрак маячил перед глазами и он тихо застонал: бред... бред...

Когда взошло солнце, ему немного полегчало. Он достал из машины коннектор и нажал кнопку вызова. Понимал, что за ним могут следить с помощью этого, игрушечного на вид, аппаратика, но сейчас ему было все равно. Он должен был выяснить, что случилось после его бегства. Ему казалось, что его беспокоит судьба Валери, но это был самообман — на самом деле он хотел поскорее убедиться, что тот ужасный человек или кто он там такой — мертв... Что он больше никогда не появится в его жизни.

Но ему не отвечали: она и ее спутник как раз находились в подземном пантеоне, увековечившем мутантов, и не получили сигнала.

На дороге показался старенький "пикап". Там сидели двое парней и старик. Они ехали в соседний городишко. У него не было при себе ни гроша, но он сказал, что в уплату они могут взять его тачку. Чего жалеть дармовое добро? Он забрал только оружие. Они согласились и взяли ее на буксир.

Перед глазами разматывалась лента дороги. Радио передавало какой-то веселенький мотивчик, парни весело трепались в предвкушении городских удовольствий, дедок похрапывал, а он напряженно думал о своем.

Он решился убить Бесцветного, потому что маниакально подозревал всех и каждого в стремлении оспорить его право на деньги дядюшки, — Итальянца, Головастика, Лейтенанта... Всех, кроме Валери, — она же чокнутая... Может даже он женится на ней — потом, когда разбогатеет, ведь она до сих пор ему небезразлична... Как и та, что умерла... Зря он ей соврал, будто видел, что произошло. Ни черта он не видел — всякий раз что-то мешало ему, — недаром говорят, что прошлое нельзя изменить. Он-то думал, это — просто слова, красивая фраза, а оказалось — закон бытия. Но он надеялся, что ложью припрет ее к стенке, и она наконец-то все расскажет... Может, тогда бы ему стало легче. Ему, но не той, чья могила осталась пуста.

Постойте!.. Как же это она сказала тогда? "Но мы-то знаем, что ее могила пуста... и другие это знают..."

Он толкнул локтем в бок парня, что сидел за рулем.

— Послушайте-ка, может свернем чуть севернее? У меня возникло срочное дело...

Но они не захотели никуда сворачивать.

— Если тебе невтерпеж — выкатывайся и колымагу свою забирай, а нам некогда — у нас товар испортится... — ответил водитель.

Они везли на продажу яйца и молоко со своей фермы. Он выстрелил грубияну в затылок, а его братцу, потянувшемуся к охотничьему ружью, развалил выстрелом в упор переносицу. Он ничего не имел против затрясшегося и вмиг поседевшего окончательно старика, но ему не нужны были свидетели.

Яйца и молоко он выкинул на дорогу, чуть подальше от того места, где спрятал в канаве их тела. Классный получился омлет...

* * *

Старое кладбище заросло высокой травой. Он добрался туда тем же днем. Он был словно в тумане. Случившееся накануне так на него подействовало, что он стал невменяемым. Помимо душевных потрясений сказались и пытки, и предыдущие ранения. Но как бы то ни было — Джема Александера больше не существовало. Распад личности, начавшийся с того момента, когда он убил в трущобах Каракаса воришку, свистнувшего где-то священную статуэтку Белого Элефанта, а может, и еще раньше — когда он первый раз пересек с контрабандным товаром границу — завершился. Джем-Бродяга, наивный мечтательный мальчик, бредящий дальними странами и необитаемыми островами, — умер, и остался лишь тот, второй, что тайком жил в нем доселе.

По дороге, в прилежащем к кладбищу селеньице он украл лопату. Оставив угнанный пикап у ограды, он отправился на поиски могилы. Спотыкаясь и бормоча ругательства, он долго бродил среди покосившихся надгробий, порой забывая, зачем он здесь. Ему мерещились призраки: вон из-за треснувшей могильной плиты подмигивает принц Джалла, а там сверкает зубами красавец Аль Ами, по пятам плетется и ноет Головастик, а из-за спины его выглядывает хохочущий Чери. Он замахнулся лопатой:

— Пошли прочь! Прочь!! Я ни с кем не собираюсь делиться!..

Вертясь и отмахиваясь, Джем потерял равновесие и упал. По лицу потекла тоненькая алая струйка — он рассек бровь об острый угол мраморной плиты. От обиды и боли он взвыл по-волчьи, стоя на четвереньках. Это ему вдруг понравилось и он повыл еще, вкладывая в голос всю накопившуюся злость и остервенение. С трудом поднявшись на ноги и пошатываясь, он замахнулся, чтобы расколоть плиту — и увидел выбитое на камне имя...

Безумие придало ему нечеловеческие силы. Меньше, чем за час, он сковырнул плиту, которую впору было поднять троим, выкопал гроб и разбил полусгнившие доски.

Среди комьев черной земли и щепы лежали две толстые, запакованные в пластик, тетради. Он тупо смотрел на них, сидя на корточках и не замечая, что по испачканному кровью и землей подбородку текут слюни.

Надорвал обертку, развернул одну. В глаза бросился витиеватый, похожий на арабскую вязь почерк. Дядюшка...

Из-за ближайшего дерева вывернулся тщедушный мужичонка, потрепанный, сизоносый и не по масти крикливый:

— Ты че эт-та наделал здеся, вурдалак?! Могилки, стал-быть, грабим? Люди-и!..

Джем зарычал, по-звериному скаля зубы. Мужичонка опешил на мгновенье, но тут же заголосил еще громче. Джем стремительно бросился вперед и раскроил ему лопатой череп. Крикливый упал, обливаясь кровью, а у него вдруг наступило прояснение:

— Боже! Да что же это я.... — он растерянно оглядел поруганную могилу, бездыханный труп у своих ног. — Нет... нет-нет! — и бросился бежать.

* * *

У него было немного денег — обшарил карманы убитых. Вернувшись в город, — проверяли плохо, но все подъездные пути были забиты танками и гражданских пропускали с трудом,— он бросил краденую машину и пешком добрался до центра. Снял номер в гостинице, заперся там и, не раздеваясь, как был, бросился в кровать. Проспал почти сутки и, наверное, спал бы еще, но его разбудил голод.

Джем глянул в окно, заклеенное крест-накрест белыми полосками бумаги: темно... Позвонил вниз портье, заказал ужин. Вскоре в номер постучали. Он крикнул:

— Оставьте у двери и уходите!..

Выждав, Джем осторожно приоткрыл дверь и, не высовываясь, рукой подтянул к себе поднос. Закрыв дверь на ключ, он опустил добычу на столик. Приподняв крышку супницы, он тотчас с вскриком уронил ее на пол: на него смотрела отрезанная голова Бесцветного. Отбежав к окну, он обернулся: над супницей мирно курился легкий дымок. Он поднес руку ко лбу: да у него жар!

Аппетитный вид омлета вдруг напомнил ему утренний натюрморт из разбитых яиц и пролитого молока, и его вырвало. Тогда он скинул опорожненный поднос на пол, туда же отправилась испачканная постель. Потом он снова уснул...

На этот раз его разбудил телефонный звонок. Очнулся, весь в поту, чувствуя неимоверную слабость. Но ему стало лучше. Крепкий сон — лучшее лекарство. Опасливо покосившись на телефон, стоявший у кровати, Джем решил не отвечать: наверняка, это Лейтенант — кто еще мог его выследить? Но потом неожиданно для себя передумал:

— Посмотрим, какой ты сделаешь ход, голубчик... — пробормотал он.

— Джем?.. — голос в трубке не принадлежал проныре-легавому.

Джем похолодел, одновременно чувствуя, как сердце заколотилось в радостном испуге.

— ...Дядя?

— Я жду тебя сегодня на старой ферме.

— В самом деле? — усмехнулся Джем.

— Я дам тебе половину в обмен на дневник. Ты уедешь и постараешься не попадаться мне на глаза.

Джем решил, что пора самому диктовать условия.

— Я хочу все... — холодно заявил он.

Невидимый собеседник умолк. Потом выдавил:

— Но половина — это ведь тоже очень много...

— Ладно... — вдруг согласился Джем.

Зачем попусту торговаться? — старик все равно не собирается отдавать ему деньги, иначе придумал бы предлог получше. Дядюшка понимает, что если в дневниках есть нечто важное, то Джем вполне может сделать копию... Старый хитрец просто хочет заманить его в ловушку. Интересно, почему же он всполошился только теперь?.. Джем задумчиво посмотрел на темные обложки тетрадей. Что-то они таят в себе?..

Джем решил сделать вид, что согласен: глядишь, можно будет под шумок его и прихлопнуть, дескать, в целях самообороны... У него есть, что предъявить полиции, если дядюшка покажется им слишком уж невинным: диск с откровениями докторишки — перед тем, как идти любоваться на фальшивого покойничка, он припрятал эту штуку в квартире доктора.

Вдруг Джема кольнуло сомнение: что, если весь этот разговор — чистый блеф? Если это и не дядюшка вовсе?..— Подождите-ка, — торопливо крикнул он в трубку. Он не даст себя провести! — Что сказал мельник, когда пошел топиться?..

Это был реальный случай. Они отдыхали с дядей за городом, Джему было годков шесть или меньше. В деревне жил средних лет мужик, немного тронутый. Местные дали ему прозвище Мельник, потому что он вечно ходил в женском фартуке, обсыпанном мукой. Однажды, жарким летним днем, этот Мельник пришел на пруд, где они рыбачили и загорали, и полез, не раздеваясь, в воду со словами:

— Найду себе русалку в жены, а то бабы нос воротят... — да с тем и утонул.

Джему особенно запомнилось, что дядя не сделал ни малейшей попытки спасти дурачка, хотя тот долго пускал пузыри, — стоял и смотрел с жадным брезгливым любопытством.

Кроме них тогда на берегу никого не было, и Джем замер, ожидая ответа.

— Мельник?.. — голос в трубке пропал на минутку, — А-а... Он сказал... м-м... Возьму себе в жены русалку, а то бабы нос воротят...

— Это в самом деле ты, старый мерзавец!— облегченно засмеялся Джем. — Вот на том месте и жди. Вечером...

Сидя на развороченной постели с телефоном в руках, Джем прислушался к тишине безликого гостиничного номера и вдруг ощутил, как эйфория от предвкушения близящейся развязки быстро уступает место иным чувствам. Его охватили противные щупальца страха. С чего это он надумал, что легко удастся справиться с дядюшкой? Да этот звоночек наяву может обернуться не звоном монет, а предвестником погребального колокола! Прокручивая в голове различные варианты, он все больше убеждался в том, что у него нет преимуществ.

Наоборот, — это старик был темной и опасной лошадкой, по-прежнему сильной и непредсказуемой: что стоило, например, тому заявиться на встречу в компании каких-нибудь "сподвижников", в то время, как он, Джем, совершенно одинок и ему абсолютно не на кого положиться? Господи, какой же он самоуверенный идиот! Расписал все заранее, как по нотам... Обратиться в полицию? Но ведь его ищут из-за убийства Чедвика — он этого не делал, но вдруг уже установили его причастность к убийству тех деревенских пентюхов?..

Он вскочил с постели и заметался по комнате.

Не ездить на встречу? Что это даст? Дядя нашел его в этот раз — найдет и в следующий... Он или те, что остались в тени.

Уж лучше встретить опасность лицом к лицу, нежели ждать ее постоянно неизвестно с какой стороны, медленно сгорая от страха. И, решившись, он позвонил Лейтенанту, — по телефону, а не по коннектору, чтобы слышали все, кому интересно.

— Дядя вынырнул, — скороговоркой выпалил Джем. — Учти, если со мной что-нибудь случится — я оставил у надежного человека компромат и на тебя и на остальных, — и отключился.

Если этот хитрец не знает, что он имел в виду, то пусть и остается в неведении. Главное — чтобы поняли те, другие... А диск пусть полежит. Жив останется — успеет вытащить этот козырь из рукава, а нет... Конечно, это решение почти ничего не гарантировало, но что еще он мог предпринять? Для подстраховки он еще раз связался с Лейтенантом, но теперь уже с помощью коннектора, чтобы те, другие, не знали, что он будет не один.

— Ты ведь пеленгуешь меня, — без предисловий сказал он, — вот и давай за мной по следу, не то старичок влепит мне пулю в лоб — и останешься с носом...

Во всех его рассуждениях и действиях любой здравомыслящий человек мог бы найти кучу погрешностей. Но после неожиданного дядюшкиного "воскрешения" Джем меньше всего был способен рассуждать здраво.

* * *

— Пора в путь! — сказал вдруг Бесцветный.

Мы прятались на станции около двух суток: он предпочитал общество своих бывших товарищей, а я отсыпалась в просторном отсеке, служившем когда-то помещением для отдыха персонала станции.

— Что ты задумал? — спросила я его.

— Близится финал, — ответил он, — встреча двух любящих родственников...

— Но откуда ты можешь знать?

— Знаю... — ответил он и по его лицу расползлась неприятная улыбка.

Развязка наступила быстро. Когда мы — я и этот страхолюд — приехали к условленному месту,( по прихотливому стечению обстоятельств это был берег пруда, где Бесцветный закопал Рувира), Джема еще не было. Зато был его дядюшка. Лежал себе под кустом с дыркой во лбу. Еще теплый...

— Кто ж это его?

Бесцветный неожиданно ответил:

— Я...

— Но ты все время был со мной!

Он улыбнулся мне, как несмышленому ребенку и промолчал.

Потом я поняла, почему он так сказал: неважно, чей палец нажал на курок, главное — кто заварил всю эту кашу... Именно появление Бесцветного — странного и страшного — спугнуло мерзавца с насиженного места и заставило "коллег" заподозрить его в дурных намерениях, вследствие чего они устроили на него облаву. Он же науськал на след дядюшки и племянника.

Одно только осталось мне непонятно: почему Джем оказался самым беспроигрышным вариантом? Почему тот вылез из своей норы именно на эту приманку?..

Поразмышлять на заданную тему мне помешало появление самой "приманки". Джем тоже не стал рыдать над трупом убиенного. Он даже забыл испугаться стоящего рядом со мной Бесцветного, а сразу распереживался: то ли ему подсунули или опять какую-нибудь "куклу"?

— Можешь не беспокоиться, — сказал Бесцветный. — Это — он.

— Почем ты знаешь?

Джем вглядывался в лицо покойного точь-в-точь как Итальянец тогда. Мне стало противно.

— Я настоящих людей нутром чую, — ответил мутант.

Он так это произнес, что я отошла подальше. Потом Джем сообразил, что мы находимся на месте только что совершенного преступления, не имея в активе такого маленького пустячка, как надежное алиби.

— Поехали! — сказал он мне, запрыгивая в машину.

Думаю, я нужна была ему скорее, как свидетель. Правда, при неблагоприятном раскладе мое свидетельство вряд ли бы пригодилось — я автоматически сама попадала в число подозреваемых. Даже он, когда мы отъехали, поинтересовался:

— Это вы его?..

— Он... — коротко ответила я, и этот любитель чужих денег понял меня буквально.

* * *

Проводив уехавших взглядом, Бесцветный не стал, в отличии от них, торопиться. Не спеша, он прошелся по берегу пруда до того места, где оставил Рувира. Там уже торчали зеленые побеги, покрытые, несмотря на осеннюю пору, молоденькими клейкими листочками. Только внимательный глаз мог углядеть в покрытых корою тонких ветвях что-то похожее на высунутые из земли кисти рук.

— Хавьер! — негромко сказал кто-то.

Бесцветный медленно повернулся. Сзади стоял человек.

— Ты знаешь мое имя? — удивился мутант. Человек кивнул, одновременно показывая, что он безоружен. — Могу я узнать твое?

— Лейтенант Шеридан, Полиция Времени, — представился человек и в его руке появилась небольшая коробочка.

— Ладно, твоя взяла. — спокойно ответил Бесцветный и добавил с чуть просительной интонацией: — Только я бы предпочел перевоплотиться...

— А в космос ты уже не хочешь? — неожиданно тепло улыбнулся Шеридан.

По лицу Бесцветного пробежала легкая тень волнения:

— А что уже... ты ведь — из будущего, да?

Лейтенант молчал. Этого он никогда никому не скажет, ведь будущего не существует — есть только прошлое и настоящее...

Бесцветный долго и мучительно раздумывал, а потом сказал:

— Нет. Не хотелось бы снова обмануться... Пусть будет дерево...

И человек спросил лишь:

— Здесь?..

* * *

Джем привез меня в город — в этот гадкий, душный, пыльный, опостылевший город, вечно разлучавший меня с теми, кто был мне дорог. В город, где мне никогда не везло...

— Я снял номер в гостинице. — сказал он.

Только не это! Видеть человека, к которому потеряла всяческое уважение... И я сказала, нарываясь на ссору:

— Ты кое-что забыл, милый...

— Что? — он непонимающе взглянул на меня, наморщив лоб.

— Ты забыл отрезать у дядюшки пальчик — жди теперь, пока его найдут!

На его лице отразилась досада. Он сделал непроизвольное движение, словно собирался развернуться назад, но заметив мой презрительный взгляд, понял истинную причину такой "заботливости", распахнул дверцу машины и буркнул:

— Вылезай...

Я не заставила себя долго упрашивать. Интересно, поехал ли он обратно?..

* * *

Джем находился в состоянии возбужденной приподнятости — каждая клеточка его существа словно напевала: мертв... мертв...мертв!.. Временами его взгляд надолго застывал и лицо принимало выражение мечтательной задумчивости, но если бы в этот момент его спросили о чем он думает, он бы не смог ответить. Поначалу к этому восторженному состоянию примешивалось напряженное пугливое ожидание: вот в дверь постучат и именем закона его препроводят в тюрьму, предъявят обвинение — и прощай!..

Но никто не являлся.

У него было несколько дней, чтобы повнимательнее присмотреться к тому, что происходило вокруг — и он понял, что вряд ли среди этого хаоса и анархии кого-то заинтересуют трупы на обочине. Отступающая ночь каждый раз вышвыривала в серые рассветные часы десятки убитых и раненых, словно отлив, оставляющий на берегу трепещущие или неподвижные тела обитателей моря.

Он съездил в Клинику доктора Реджа и забрал спрятанный там диск, — это ведь тоже хороший товар, его можно выгодно толкнуть тому, кто больше заплатит, или использовать как инструмент шантажа. Наконец, у него есть дневники...

* * *

Первую, более ветхую тетрадь он пролистал бегло, второпях, уяснив лишь, что почивший Грег Александер занимался не столько проблемами психиатрии в чистом виде, сколько феноменальной психофизикой. Тон этого манускрипта был несколько напыщенным, но кто из нас не страдал в юности манией величия?

"...Вначале было Слово..." — писал тот, и развивая эту мысль, делал вывод , что наш Мир был не сотворен, а придуман. Придуман последовательно, основательно, — и воплощен в реальность Всемогущим Гением. Потом дядюшка изливал свою желчь по поводу того, что мир этот, по его мнению, — никуда не годится, и переходил к изложению своей концепции.

"...Тысячи миров рождаются и тотчас умирают, лопаясь точно мыльные пузыри, только потому, что сознание, порождающее их, не в силах обеспечить им сколь угодно длительное существование... Бог создал Вселенную силой мысли. Следовательно, человек — бледная копия Создателя — вполне способен создавать свои мирки с помощью психокинетической энергии воображения. Пусть не такие совершенные, но вполне пригодные для существования. Проблема заключается лишь в том, чтобы развить мощь мозговых импульсов до такой степени, чтобы возникающие образы не исчезали, а оставались — но, увы! — у большинства смертных воображение развито крайне слабо или отсутствует вообще. В лучшем случае, все кончается пустыми фантазиями...'

— Философ хренов!.. — хмыкнул Джем, листая дальше, но остальные страницы были заняты примерно такой же ерундой.

Дядя писал о выдуманных мирах, которые существуют реально, как продукт психофизической деятельности наиболее развитых в этом плане человеческих особей. Грег Александер считал, что такие люди, отличающиеся от прочих вовсе не уровнем интеллектуального развития, а именно горячим воображением, встречаются довольно редко. Они перемещаются, вероятно, сами того не осознавая, в созданные собственным воображением миры, и, порой, не возвращаются обратно — не могут или не хотят. Тут же он замечал, что, возможно, эти "творцы миров" существуют одновременно в нескольких ипостасях или, точнее, измерениях — здесь и еще где-то... Или же считают созданное ими просто сном. Потому-то остальные и не замечают существующего рядом с ними феномена.

Позже, как понял Джем, дядюшка убедился в правильности некоторых своих предположений, ему даже удалось самостоятельно осуществить ауторепродукцию, как он писал — "силой желания". Этот момент чрезвычайно заинтересовал Джема, но дядюшка не вдавался в подробности, а просто отметил этот факт в своем дневнике, — и у племянника не было причин сомневаться в правдивости этих строк после результатов экспертизы того, что он видел в морозильнике доктора Реджа.

— Старый хитрец! — в сердцах воскликнул Джем. — Неужели он утащил секрет в могилу?!

Перепевки старых песен о параллельных мирах, основательно обмусоленные еще до дядюшки в десятках научных и около того трудов, сменялись рассуждениями на не менее древнюю тему, начатую еще Ницше, — о создании сверхчеловека. С помощью воздействия особыми препаратами и прочими ухищрениями на мозг, и следовательно, на психику, — дядюшка собирался выращивать подобных мечтателей искусственным путем. Он считал, что специальная обработка должна начинаться задолго до появления такого человека на свет — еще до зачатия, тогда, возможно, изменения будут осуществляться уже на генном уровне, и сотворенное будет гораздо прочнее.

Прочтя, Джем сердито отбросил эту тетрадь в сторону и взялся за следующую. Она представляла собой дневник наблюдений, где Грег Александер описывал свои опыты вперемежку с событиями из собственной жизни.

Джем был несколько удивлен, узнав, что Чедвик на деле был близким другом дядюшки и последователем его идей.

Прояснилось и еще одно обстоятельство: в тюрьму дядя загремел потому, что его жена умерла вскоре после родов — по свидетельству лечащего врача, это явилось следствием того, что до и во время беременности муж пичкал ее снадобьями собственного изготовления — якобы, для лучшего развития плода.

После того, как это случилось, дядю посадили, а ребенка — абсолютно здорового, как показало обследование, — отправили в приют. Джем понял из скупых записей, что, благодаря Чедвику, дяде стало известно в какую семью потом попала его дочь и, выйдя на свободу, он переезжает в тот же город, где его девочка жила с новыми родителями.

Мало того, с помощью Чедвика он тайно продолжает подкармливать ее своим препаратом: "... я назвал синтезированное мной вещество, пожалуй, слишком романтично — "Белый Слон" — но здесь существует прямая аналогия: вонючие черномазые мечтали о вымышленном прекрасном мире, куда, по их мнению, мог отвезти этот зверь, а мой мифил фактически служит таким же мостиком между сном и явью, как и широкая слоновья спина. Но не наркотическим сном, исчезающим в тот самый момент, когда одурманенный ядом мозг вынужден пробудиться, а сном, являющимся столь же реальным как и явь..." — писал дядюшка.

Но он жестоко ошибался: мифил в конце концов оказался таким же наркотиком, как и все прочее. Впрочем, расстраивался он по этому поводу недолго...

Бредни о потусторонних мирах забыты и его лаборатория превращается в мини-цех по синтезу разного рода адского зелья — в этом ему помогает появившийся к тому времени в городе старый товарищ по университету некто Николас Редж. Позже к ним присоединяется еще один — в этом месте Джем аж привистнул от восторга: этого человека он тоже знает и, похоже, именно он является недостающим звеном в цепочке!..

Этот третий разрабатывает всю технологию операции по осуществлению нездоровых фантазий наяву — зачем нужны какие-то там воображаемые миры, когда и здесь можно неплохо развлечься, да еще и хорошенько подзаработать? Он же придумывает гениальную идею с созданием так называемого Общества "Спасение Души" — очень удобно для поиска клиентуры, ведь не станешь же давать в газету объявление вроде: " Шикарный отдых для состоятельных господ с извращенным воображением. Воплотим в жизнь все ваши тайные желания!..." или выпытывать у приходских священников тайны исповеди. Зато дело психологической помощи страждущим — вполне невинное и очень благородное занятие.

К осуществлению создания Общества привлекают Чедвика, который к тому времени становится уже довольно известным специалистом в области психиатрии и к тому же отличается честностью и принципиальностью — и люди охотно делятся с ним своей грязью: "...Ах, доктор, знаете, я такой хороший, но вот по ночам мне снится, что я разгуливаю по улице с ножом в руке и вспарываю женщинам животы..." Бедняга Чедвик ни о чем не подозревает, копаясь в экскрементах чужих душ, а специальный человек снабжает лихую троицу необходимыми сведениями, и те уже сами проводят предварительную обработку потенциальных клиентов. В случае согласия в дело вступал блестящий хирург Николас Редж — операция-то пустяковая! — открывший к тому времени на заработанные от продажи наркотиков деньги собственную клинику: ведь он гениальный врач, а не какой-то там грязный наркоделец...

Волей неволей, злодеям от науки приходится обратиться за помощью к преступным кругам — кто-то ведь должен поставлять "исполнителей", то есть жертвы, которые и осуществляют чужие фантазии, расплачиваясь за это здоровьем, свободой или жизнью, в то время как "заказчик" испытывает упоительные и волнующие ощущения.

Тут-то и всплывает фигура Итальянца, которого, впрочем, посвятили лишь в общие детали. Если же бывший клиент вдруг начинал артачиться, в ход шел шантаж и его выдаивали до последней капли или же устраивали ему переход в мир иной.

На долю дяди по-прежнему остается производство мифила, денежки текут рекой в карманы адской троицы, но ему этого мало: он продолжает попутно изготовлять и другие наркотики.

И тут совершенно некстати вмешивается его родной брат — отец Джема, бывший в то время по странной иронии судьбы капитаном подразделения по борьбе с распространением наркотиков. Грег, недолго думая, устраивает братику автокатастрофу — ему ведь так не хочется снова угодить в тюрьму на долгие годы, он этого просто не перенесет! — а заодно он внушает родной дочери, которая к тому времени становиться законченной наркоманкой, что эта авария — ее рук дело. Видимо, она слишком многое знала... Не вынеся груза такой ответственности, его дочь погибает, сбросившись с крыши; подруга дочери, случайно присутствовавшая при этом, с временным помрачением рассудка попадает в психиатрическую клинику, где ее лечением занимается Чедвик...

Строки, повествующие о гибели отца, Джем лишь бегло пробежал глазами, не испытав при этом никаких эмоций. Когда-то в юности он очень переживал из-за случившегося, но теперь все его существо гудело как натянутая струна: он нашел ее! Нашел наследницу!! А мертвые пусть сами хоронят своих мертвецов...

Он лихорадочно пробежался по оставшимся страницам: о, Боже! — да тут и формула мифила и технология синтеза! То, что делалось на "Фарма-Х" было лишь заготовкой, совершенно безвредной, как и утверждал доктор Редж. Но безвредной только до поры до времени...

Господи! Ведь он же теперь — богач!.. Наследница умерла, дядя мертв, — и он станет полновластным и единственным обладателем всего его состояния, и не только материального... Теперь понятно, почему дядюшка упрятал свои дневники в ее могиле — запоздалая сентиментальность, да и искать там никто не будет. Просчитался, милейший!.. И Джем пустился в пляс, высоко взбрыкивая ногами и вихляясь всем телом: он богат... он богат!

* * *

Его веселье прервал властный стук в дверь.

— Полиция! Открывайте, Александер, мы знаем, что вы здесь!..

Джем замер в нелепой позе. Проклятье!.. Тысячи мыслей вихрем пронеслись в голове: его продали... или выследили... может это о н и? выпрыгнуть в окно?... нет, он разобьется... А в дверь снова стучали и, подчиняясь этому стуку, словно сомнамбула, он медленно подошел и открыл. В дверях возвышался комиссар, а с ним еще один, Джем уже видел его раньше — в морге.

— Ба! Да на вас лица нет! — загромыхал комиссар. — Небось решили, что мы пришли вас арестовать?

-... а разве нет? — судорожно сглотнув, спросил он.

— Дня три назад я бы так и сделал, но вчера мы задержали некоего Якоба Чедвика... да-да его... Он обвиняется в убийстве вашего дяди...

Джем слушал — и не понимал. Комиссар хохотнул и стукнул его по плечу:

— Очнитесь же в конце концов!

— Но... что в таком случае вам от меня нужно? — пробормотал Джем.

К нему вернулась наконец способность осознавать происходящее, а вместе с тем и подозрительность загнанного в угол зверя. Что, если они заодно с бывшими приятелями дяди, из тех кто еще остался, и посланы его убрать или похитить имеющиеся у него документы?!

Комиссар запер за собой дверь, и доверительно произнес, опускаясь в кресло.

— По делу Чедвика с вами будет беседовать следователь. Я же разыскал вас, чтобы поговорить в неофициальной обстановке совсем о другом...

Джем напрягся и это не ускользнуло от глаз полицейского. Однако, речь неожиданно пошла совсем не о том, о чем он подумал.

— Ваш знакомый, тот что убил моих людей, точно в воду канул, хотя мы сидели у него на хвосте. Вот и детектив Шедлинг это подтвердит — он вел дело по моему поручению, правда, негласно. Кроме того, исчез человек из секретных служб, который официально занимался этим вопросом...

— Но при чем здесь я?

На лице комиссара отразилось удивление:

— Но ведь вы сотрудничали с лейтенантом Шериданом!

Джему понадобилось время, чтобы осознать и переварить услышанное.

Выходит, Лейтенанта интересовало вовсе не наследство, а это чудовище?? Ему был нужен Бесцветный, а он, Джем, был просто наживкой? Ловко же его использовали... Или Лейтенант вел двойную игру?..

Комиссар внимательно наблюдал за лицом Александера. Когда после загадочного исчезновения преступника и курировавшего это дело парня, они связались с ребятами из Секретной службы, выяснилось, что лейтенанта Шеридана там не знают. Более того, вообще не понимают о чем речь. Комиссару хотелось знать, что за этим скрывается: нежелание конкурирующей организации разглашать свои секреты или нечто другое? Он не мог оставить все как есть, потому что один из погибших на роковом чердаке, был сыном его сестры.

Но он так никогда ничего и не узнал: другой полицейский, тот, что пришел вместе с ним, вдруг ловко вытащил крохотный шприц и воткнул его в шею начальника.

* * *

Раскрыв рот, Джем смотрел, как комиссар в конвульсиях сполз с кресла и затих у его ног. Шедлинг улыбался. Его улыбка мгновенно отрезвила Джема и его мозг заработал четко и ясно.

— Не советую! — предупреждающим тоном хладнокровно заявил он, видя, как Шедлинг извлек пистолет. — Иначе ваш бизнес окончательно полетит к чертям.

— Твой дядюшка уже все испортил, — рассудительно возразил Шедлинг, навинчивая глушитель.

— У меня его дневники с формулой мифила и всем прочим. — торопливо сказал Джем.

Убийца заколебался.

— Ты блефуешь! — заявил он.

Но в его голосе не было уверенности.

— А если я скажу на кого ты работаешь? — Джем пошел ва-банк и назвал имя. Он рисковал, ведь запросто мог ошибиться, но Шедлинг опустил пистолет. — Откуда бы я мог это знать? — торжествующе воскликнул Джем, спеша добить оппонента.

— Редж проболтался или дядюшка... — предположил Шедлинг и тут же ухватился за эту мысль. — Ну, конечно! — и снова направил на него пистолет.

— Подожди!.. — воскликнул Джем, предостерегающе поднимая руку. — Ты всегда успеешь меня убить — но тогда вы не найдете дневников! Ведь не думаешь ли ты, что я храню их здесь? И тогда уж вам точно придется сворачивать лавочку! Позвони своему хозяину!

Шедлинг задумался. Слова Джема его смутили. Наконец, он медленно вытащил из кармана телефон, продолжая держать Джема на мушке:

— Не вздумай делать резких движений!.. Это я... — Джем услышал как ему ответили: да, он не ошибся... — Возникли новые обстоятельства, — хмуро доложил Шедлинг. — Он говорит, что эта вещь у него... Да, там есть э т о... — продолжая хмуриться, Шедлинг опустил пистолет, но не убрал, и протянул аппарат Джему.

-Твои условия? — услышал он.

— Вы оставляете меня в покое и берете в долю... — отчеканил Джем так, словно давно все решил.

— Тебе мало дядюшкиных миллионов?

— Я просто беспокоюсь за свою шкуру. И учтите — у меня диск с признаниями Николаса Реджа, если что — все выплывет наружу.

— Это мы уже слышали раньше, когда ты беседовал со своим дружком из полиции... — ответил его собеседник. — Но где гарантии, что ты нас не продашь?

— Вам придется мне поверить, — усмехнулся Джем, интуитивно чувствуя, что чаша весов склоняется в его сторону. — Вы же не первый год меня знаете...

В трубке долго молчали, потом голос сказал:

— По рукам.

— И вот еще что, — мстительно добавил Джем. — Эта чернявая сволочь — Итальянец, — должен исчезнуть. С ним я работать не стану.

— Лучше иметь дело с проверенными людьми, — возразил голос, — а он давно в нашем бизнесе. Хорошо, мы все обсудим с вами лично. Встретимся у меня в четыре.

Шедлинг молча стоял и ждал пока он поговорит.

— Теперь едем в комиссариат.

— Зачем? — удивился Джем.

— Этот старый маразматик Чедвик хочет встретиться с тобой. Вероятно, он просто станет извиняться за то, что грохнул твоего дядюшку, — он ведь до сих пор не в курсе всех наших дел, но не исключено, что он может сообщить тебе что-нибудь интересное. Я уже допрашивал его, но он твердит лишь то, что следствию уже известно: якобы Грег хотел сделать что-то со своей дочерью, потому и вернулся...

Джем рассмеялся:

— Тогда мне все ясно: они оба просто выжили из ума — дочь моего старикана покончила с собой еще двенадцать лет назад! Дядя, видимо, говорил о своих дневниках — этот мерзавец прятал их в ее гробу, а другой полоумный не так его понял...

— Все может быть... — пожал плечами Шедлинг. — Последнее время кругом — одни психи! — он разговаривал с Джемом доверительно, как старый приятель. — Взять хотя бы ту девицу, к которой попал диск с кой-какой информацией — ее спер парень, что работал на нас. Так та тоже была малость чокнутая... Я ходил вокруг нее кругами еще до того, как к ней попал диск. Ее подозревали в убийстве дружка, но потом выяснилось, что это был несчастный случай: он поскользнулся по пьяни и неудачно приземлился на разбитую бутылку... Правда, хоть она и была чокнутая, но все-таки я ее упустил. — добавил он с сожалением.

Джем не обратил на его слова особого внимания. Он был озабочен другим:

— Что же делать теперь с этим? — и ткнул ботинком мертвое тело комиссара.

Шедлинг, прервав словесный поток, тоже задумался.

— Планировалось все свалить на тебя, — ухмыльнулся он, — на мертвого... Ну, свалим на кого-нибудь еще...Ты ведь жил здесь под чужим именем? Надо будет протереть тут все хорошенько и прихватить с собой дежурного портье — он видел как мы сюда входили.

— А что ты скажешь своим? Я говорю о полицейских...

— Никто не знал, куда я еду и что комиссар поехал со мной. На наше счастье, дело об этом придурке, что разделался с нашими на чердаке, было засекречено и детали знали практически только я и шеф.

* * *

Спустя час они спустились вниз, заперев за собой тщательно убранный номер, где оставили убитого. Гостиница была почти пуста. 'Какие уж тут постояльцы в такие-то времена?' — посетовал портье, когда Шедлинг предъявил удостоверение и предложил ему проехать в участок, чтобы дать показания по поводу арестованного — при этом он указал на Джема.

— А где ваш второй? — полюбопытствовал портье, садясь в машину.

— Он остался наверху — снимает отпечатки пальцев.

Они разделались с нежелательным свидетелем прямо в машине. На сей раз смертоносный шприц был в руках Джема: они так договорились заранее, поскольку он должен был сидеть сзади, а полицейский — за рулем. Но дело оказалось не только в подлинности инсценировки. Когда тело портье обмякло на сиденье, Шедлинг молча показал Джему миниатюрную черную коробочку — он ухитрился заснять момент расправы на видео.

— Я не стану тебе объяснять, что это значит, — сказал он, — Ты ведь не маленький и сам все понимаешь.

Джем похолодел, но дело пока только тем и кончилось. Возможно, если бы Шедлинг знал, что диск и дневники спрятаны у Джема под свитером, все обернулось бы по-другому.

Избавившись от трупа, заговорщики поехали в комиссариат, где получили разрешение на посещение следственной тюрьмы.

* * *

Прошедшие несколько недель изменили лицо Якоба Чедвика. Теперь он совсем не походил на священника, похудел, почернел... Изменилось и выражение его глаз: проницательная и в то же время слегка наивная яркая голубизна сменилась выцветшим пронзительным взглядом, под прицелом которого Джем почувствовал себя неуютно.

Их оставили вдвоем в комнате для свиданий: пользуясь данной ему властью, Шедлинг удалил охранника и вышел сам. Но Джем не сомневался, что он будет их подслушивать и это тревожило: вдруг старик действительно скажет что-то важное?

— Я должен перед вами извиниться, — с порога начал Чедвик, — это я подговорил знакомого газетчика и следователя, чтобы они объявили меня мертвым...

— Но почему при этом нужно было обвинить меня? — искренне возмутился Джем.

Чедвик виновато развел руками:

— Я так сожалею! Но я даже не знал об этом...

Джем подумал, что здесь не обошлось без влияния Шедлинга.

— А зачем вам понадобилось хоронить себя заживо? — спросил он. Честно говоря, его безумно раздражала эта нынешняя мода воскресать из мертвых.

— Я боялся, что до меня снова доберутся...

— Кто? — уныло спросил Джем.

Он не сомневался, что именно ответит Чедвик — и не ошибся.

— Ваш дядя... — промямлил Чедвик, и Джему стало тошно — старикан продолжал нервировать его, даже лежа в гробу!

— И вы решили его опередить? — в голосе молодого человека прозвучала ирония.

Чедвик облизнул пересохшие губы и, зачем-то воровато оглянувшись по сторонам, жарко и сбивчиво зашептал:

— Я хотел спасти мою девочку! Это же уникальнейший эксперимент! Я не знаю другого такого человека, который бы мог проделывать подобные вещи... А она — могла! Путешествия между мирами! Представляете?.. Она их создавала! — и видя, что собеседник смотрит на него непонимающе, зачастил, заторопился, путаясь в словах и запинаясь:

— Мы с Грегом разошлись в принципиальных вопросах еще в молодости — почти в самом начале... Он бы просто погубил ее своей методикой! Все шло хорошо: он был уверен, что его дочь умерла, но однажды он случайно попал в ее сны — и все раскрылось... Я не знаю, почему это произошло. Возможно, потому что они — биологические родственники, да он и сам обладал очень большим потенциалом: мог раздваиваться, например...

— Наслышан... — проговорил Джем, ошеломленный его напором и еще не понимая, куда тот клонит.

— ...И когда все раскрылось — он стал мне угрожать...

" Ага!" — смекнул Джем, -"Этот простодыра так и не узнал, чем на самом деле промышлял его бывший коллега!"

— А потом она вышвырнула его прочь!

— Кто?.. Откуда? — тупо переспросил Джем.

Старик взглянул на него почти с обидой:

— О т т у д а! Понимаете?.. Он больше не мог т у д а вернуться, и тогда он решил объявиться здесь и установить над ней опекунство с тем, чтобы продолжать свои исследования. Грег говорил, что опасается за ее жизнь, якобы ее может убить один человек, — но я-то понимал, что он все это придумал нарочно, чтобы отобрать ее у меня... Он бы непременно ее погубил или натворил еще каких бед — и потому-то я его и убил. Я должен был ее защитить!

— Кого?! — уже не заботясь о том, что их могут подслушивать выкрикнул Джем. Нет, этот выживший из ума старик положительно решил свести его с ума! — Ведь его дочь давным-давно умерла!.. Она покончила с собой!

— Нет... — простодушно ответил Чедвик. — То была другая. Так получилось, что она была отдана на удочерение в один день с Лорой — из того же приюта, и попала в тот же город. И я подумал: это — судьба! Я нарочно дал ему неверные сведения по поводу удочерения. И оказался прав: Грег свел девочку в могилу своим мифилом, между тем как с его настоящей дочерью все шло прекрасно...

— Вот как? — зловеще переспросил Джем, начиная что-то понимать.

Опять вариации на извечную тему о совместимости гениальности и злодейства... Да что же тут еще размышлять — они идут рука об руку сплошь и рядом! Что же это такое делается в нашем мире, господа?.. В этот момент он искренне не помнил, что и сам-то — хорош... Впрочем, он гением не был и уже никогда не станет... Один, значит, травит девчонку какой-то дрянью во имя совершенно бредовых идей, а другой — спокойно за этим наблюдает, полагая, что ее жизнь ничего не стоит по сравнению с научной истиной и доказательством его правоты!

— Что же вы теперь хотите от меня? — спросил он.

Чедвик не замечал ненависти, горевшей в его взоре.

— Я умоляю вас только об одном: присмотрите за ней! Она такая... такая... не от мира сего... Я прошу вас об этом, потому что ведь вы были близки, пока с ней не случилось несчастье...

Джема эта фраза снова сбила с толку:

— Но та девушка погибла!

— Та, другая — да, но я-то вам сейчас толкую про Лору!

— Я не знаю никакую Лору...

Чедвик оторопел, но потом спохватился:

— Ну, конечно же, ведь ей дали другое имя. Это Валери... Теперь вспомнили? Вы еще собирались пожениться...

Джем почувствовал себя так, словно нечаянно выпал из окна...Валери?! И он все это время ничего не знал!

Он потрясенно молчал, устремив на доктора неподвижный взгляд, а тот продолжал шептать:

— Я потому и обратился к вам — ведь больше у нее нет близких людей. Меня, наверняка, упрячут надолго... Вы должны ей помочь! Присмотрите за ней!

Джем понял, что этот кретин ничего не знает об их разрыве и его причинах, и ему также ничего не известно об истинных намерениях, по которым он охотился за дядей, а дядя — за ним. Иначе бы он не стал так откровенничать по поводу той, что покончила самоубийством.

Что ж, пусть так оно и остается... Чедвик не узнает, какой подарок он ему преподнес, сам того не ведая.

* * *

Выйдя из тюремных ворот, Джем сказал, садясь в машину Шедлинга:

— Старый пердун должен умереть.

Он сказал это жестким, не предполагающим возражений тоном. Погибшая должна быть отомщена. Он чувствовал себя ангелом, карающим грешника.

— Ого!.. Мы уже начинаем командовать! — улыбнулся Шедлинг, но в его голосе не чувствовалось неодобрения. — Ладно, как скажешь... Вдруг твой дядюшка успел ему что-нибудь наболтать.

Но Джем был мыслями уже далеко. Он только сейчас осознал, что значило для него признание Чедвика. Если до этого момента все его помыслы были сосредоточены только на давней гибели несчастной самоубийцы и он весь клокотал от справедливого гнева, то теперь его занимало лишь то, что касалось настоящего...

Он женится на ней. Детей она все равно иметь не может, поэтому не имеет значения, что они родственники. Да он и не станет сообщать ей об этом: когда все выяснится, сделает вид, что ничего не знал... Купят где-нибудь в теплых морях островок — и заживут в свое удовольствие...

— Эй, о чем размечтался?..

Голос Шедлинга вернул его к действительности и он вдруг неожиданно подумал: а зачем ему вообще на ней жениться? На этой чокнутой? Он вспомнил ее презрительный взгляд... Как она смотрела на него тогда! Убогая, она не имеет права его презирать!.. Какой же он идиот! Жениться... Придумал тоже... И Джем-Бродяга, на несколько минут воскресший было в нем, умер — теперь уже точно навсегда. А тот, второй, что занял его место, повернулся к Шедлингу и сказал:

— Надо убрать еще одного человека.

— Кого же ? — полюбопытствовал тот.

— Ту девчонку, о которой говорил Чедвик...

— Да ты, я смотрю, вошел во вкус! — Шедлинг засмеялся. — Чем она тебе не угодила?

— Это та девица, к которой попал диск из 'Фарма-Х'. Наверняка она теперь слишком много знает.

Он не стал сообщать ему истинную причину, по которой хотел избавиться от Валери: еще чего доброго попросится в долю, а он уже по горло сыт нахлебниками.

— Это меняет дело, — сразу посерьезнел Шедлинг и восхищенно добавил: — Думаю, мы с тобой сработаемся!..

* * *

Джем понятия не имел, где ее искать — в этом огромном городе человек был словно песчинка на морском берегу, но решил, что вряд ли она сумела уехать. И он сделал первое, что любой бы сделал на его месте: достал коннектор, оставшийся на память о загадочном Лейтенанте, и нажал кнопку вызова — вдруг ему повезет и она откликнется?

Она откликнулась.

— Да? Джем, это ты?..

— Валери, — его голос был взволнованным и проникновенным, — ты мне нужна! Срочно!

— Что случилось?

— Необходимо увидеться. Приезжай или скажи, где тебя найти — я подъеду сам...

— Прямо сейчас?

— Да... (Зачем откладывать дело в долгий ящик?)

— Но по городу не так легко передвигаться — кругом все перекрыто и метро не работает... Я даже не знаю...

— Хорошо, я сам приеду... ( Полицейское удостоверение и пропуск Шедлинга ему в этом помогут)... Где ты?— Она назвала адрес. — Встретимся на улице — будь через час на углу Университетской и Большой Парковой — там, где лавчонка букиниста, знаешь? Я буду ждать в синей машине, запомни номер...

Когда они обо всем договорились, Шедлинг недовольно попенял:

— Это ты зря, тебя могли подслушивать!

— Ничего, — развязно заявил Джем, — ты ведь отлично умеешь заметать следы...

* * *

Когда он позвонил и я услышала его голос, мне отчего-то стало тревожно. Я и так весь день накануне была сама не своя — наверное, сказывалось постоянное душевное напряжение, а тут и вовсе разнервничалась. Куда еще его угораздило влипнуть?

Я уже ничего не испытывала к этому человеку — ничего, кроме жалости, но это такой крючок, с которого ой, как трудно слезть! Женщину можно "поймать" на чувство, на страсть или чисто физическое влечение, на деньги, тряпки, — да просто задурить голову ласковыми словами и радужными обещаниями! Мы ведь так охотно на все это ловимся... Но жалость — это особая статья. Иного бы уже тысячу раз бросила, зато с тем, кого нам жалко, будем возиться до последнего: утирать ему сопли, баюкать его на груди... Даже зная, что он самый распоследний гад.

Может, поэтому я и согласилась на эту встречу, а может, потому что — чокнутая...

Я увидела нужную машину еще издали, она стояла на углу у перекрестка. Джем был внутри, а рядом с ним сидел человек. Тот, с помощью которого я обнаружила потайной лифт в Клинике Реджа, а если уж быть совсем точной — тот, что расследовал убийство Сержа.

Меня это насторожило — я ожидала, что Джем будет один. Что-то подсказывало мне не торопиться, а я привыкла доверять своей интуиции. Свернула к газетному киоску, будто что-то нужно, и тут оглушительно, с оттяжкой в эхо, громыхнуло на всю улицу и тотчас послышались крики, и когда я взглянула в ту сторону снова — их машина горела, а рядом на развороченном тротуаре валялись люди... Позади них из-за угла, скрежеща гусеницами по мостовой, выполз танк, из его дула вырвались огонь и дым, и снова послышался взрыв. Я увидела, как рухнул угол стоящего выше по улице административного здания, а танк повернул и наехал на горящую машину, переполз через нее и заскрежетал дальше — прямо на меня... Люди в панике с криками бежали прочь. Я тоже побежала и тоже что-то кричала... Вместе с другими я спряталась в какой-то подворотне и оттуда мы смотрели, как мимо нас катят ти пятнистые, страшные своей бездушной слепой мощью чудовища, плюющиеся громом. Перед нами разворачивалась финальная сцена, увенчавшая впоследствии все безумие, творившееся до сих пор, но тогда мы этого еще не знали.

* * *

— ...У меня для тебя подарок... — сказала она.

Королевский флагман рассекал широкой грудью тугие волны, оставляя за кормой белопенный след. Рядом с Королевой возвышалась костлявая сутулая фигура Очкарика, закованная в латы, — комичнее картины не придумаешь, но у него было такое серьезное и торжественное лицо, что я постеснялась насмехаться.

— ...только мне очень не хочется тебе его дарить, — продолжала Королева.

— Почему же?

Она вздохнула:

— Потому что тогда ты опять уйдешь...

— Но там меня больше ничего не держит!..

Она улыбнулась, таинственно и чуть грустно:

— Я скажу тебе после, а пока — побудь с нами...

И ветер надул огромные оранжевые паруса, увенчанные красным солнцем, еще сильнее, — и корабль, вырвавшись из объятий зеленых волн, полетел на восход, туда, где громоздились кремовые горы облаков...

* * *

— ...Где же подарок? — спросила я, очнувшись.

Надо мной нависал белый, в желтоватых потеках потолок, рядом на койках разметались безмолвные или стонущие люди — и вдруг я увидела... Врача. Он стоял рядом, держа меня за руку, и улыбался — глупо и счастливо:

— Я — не мореход, я — врач... У меня, если хочешь знать, — морская болезнь, но зато я умею водить самолет!

Потом мы молчали и смотрели друг на друга и не могли насмотреться.

— Обещай, — попросил он, — что больше никуда не убежишь!..

И я обещала.

* * *

...Мы решили покинуть этот город и эту страну. Нам было нелегко на это решиться — кто и где нас ждал? Но маски людей вокруг с каждым днем становились все более непроницаемыми и безликими. Все чаще, заглушая все остальные звуки, по улицам раскатывалось эхо барабанных маршей и исступленные выкрики, предвещающие близкие серые сумерки...

И вот, однажды, ранним утром, когда маленький дом на уютной тенистой улице был наполнен суетой и волнующим предвкушением расставания с насиженным и обжитым местом, кто-то постучал в нашу дверь. Подросший за время моих скитаний Малыш сидел на ковре посреди разбросанной одежды и чемоданов, и весело пищал, запихивая в рот лучший папин галстук. На гладильной доске плотоядно шипел забытый утюг, на плите в кухне убегало молоко, — ну, не могу я помнить о нескольких вещах сразу! — и тут-то и раздался этот стук...

Я распахнула дверь. Все выглядело так мирно: дворик, покрытый мозаикой солнечных пятен, где-то в его прохладной глубине ворковали голуби, на скамейке дремала кошка, а прямо предо мной на ступенях крыльца, увитого плющом, стояла очень красивая молодая женщина.

Когда я видела ее в последний раз, а было это очень давно, — мне казалось даже теперь, что в другой жизни, — она выглядела совсем иначе. Но я узнала ее сразу.

— Доброе утро! — вкрадчиво-чарующим низким голосом произнесла гостья.

Что ж, в чувстве юмора ей нельзя было отказать: ведь не всякому придет в голову назвать добрым утро, когда на вашем пороге вдруг появляется... ведьма.

— Узнаешь? — не без внутреннего самодовольства поинтересовалась она.

Я молчала. Я не была напугана, просто ее появление было слишком неожиданным. Но она расценила мое молчание по-своему и заулыбалась.

— Не хочешь ли пригласить меня в дом, хромоножка? — нахально спросила Ведьма.

Вот оскорблять меня как раз и не стоило! — я мгновенно обрела дар речи и чувство собственного достоинства.

— Пошла вон... — спокойно ответила я и хотела захлопнуть дверь, но Ведьма успела просунуть ногу через порог.

— Не спеши так, а то пожалеешь! — прошипела она.

— Что ты мне можешь сделать? — рассмеялась я. В самом деле: я ведь не совершила ничего плохого.

Да, после того как я выписалась из больницы, я кое-что сделала. Например, навестила некоего Кагича — обладателя ласкового мурлыкающего голоса. Это с ним Джем разговаривал по телефону и его же он узнал на одной из фотографий в Сониной коллекции — помните те "картинки", что нашел Дрипс? Я застала Кагича в компании печально знакомой мне личности яркой средиземноморской наружности — и после того, как в дело вступил Луизин пистолет, двумя мерзавцами на свете стало меньше. Вообще-то, я не собиралась стрелять — я даже и не знала, что буду делать и что говорить, но эта штука все решила за меня — ей нравилось убивать. Там оставалось еще два патрона и я выкинула пистолет с моста в реку. Падая, он несколько раз перекувыркнулся в воздухе и выпустил в меня оставшиеся заряды.

Но знаете, хоть и сказано было: "... Мне есть мщение и Аз воздам..." — я не чувствовала после этого на себе греха, ведь у Всевышнего и так много дел. Потому-то я и засмеялась в ответ на ее угрозу.

— А Серж?.. — вдруг ехидно спросила Ведьма.

— Что — Серж? — не поняла я.

Бедняга Серж, я почти о нем не вспоминала...

— Серж, которого ты — уби-и-ла! — пропела она и вытащила из кармана... Дрипса.

Он посмотрел на меня своими крохотными голубенькими глазками, поморгал и виновато отвернулся.

— Прости, — чуть слышно прошептал он, — но она грозилась съесть мою Дрипзетушку — и я ей все рассказал...

— Ч т о ты ей рассказал?! — воскликнула было я — и тут-то все вспомнила...

* * *

В тот вечер когда я была в кафе с Б.Б, между мной и Сержем произошла ссора... Как?.. Очень просто. Ведь я тоже умею раздваиваться...

Мы с Б.Б сидели за столиком и я увидела в окно, что подъехал Серж. Он вошел в подъезд, а я не могла уйти сразу: Б.Б. был так встревожен, что мне было неловко бросить его вот так сразу.

И вот я сидела и мысли мои были заняты Сержем, а потом я вдруг... очутилась у себя в квартире. Он очень удивился, увидев меня. На столике стояла початая бутылка дорогого вина и он уже успел к ней приложиться...

Серж сказал, что собирается жениться. На Амалии... Это было так неожиданно — ничего не предвещало нашего разрыва! Прямо как в тот раз... Оказывается, они спелись еще на той вечеринке, когда я представила его коллегам, и вся эта ложь продолжалась уже долгое время. Он и на аборте настоял, как выяснилось, потому что не хотел себя связывать: дескать, он слишком благороден, чтобы оставить женщину в положении.

— Поверь, — ласково говорил он, доверительно глядя мне прямо в глаза, как и положено между близкими, — мне так нелегко: она ведь — уродина, хоть и с деньгами... Не представляю, как я буду с ней жить! Но мы будем продолжать встречаться, правда, малыш? Какая, собственно, разница? Между нами все останется по-прежнему...

Возможно, в другой ситуации я бы отреагировала гораздо спокойнее. Не в моих привычках навязываться, да и вообще — скатертью дорога!.. Но ведь по его настоянию я лишилась своего единственного, Богом посланного шанса стать матерью! Неужели он не мог во всем признаться до того?! Дескать, милая, я не хочу этого ребенка потому, что у нас с тобой уже ничего не будет... Но он-то говорил совсем иное! Зачем он врал?! Ведь уже знал, что не останется со мной, — да черт с ним, обошлась бы и без него! — как знал и то, что, сделав это, я больше не смогу... Я была зла на себя — почему я такая дура? — зла на него... Нет, ложь. Больше всего я была зла на себя. Я себя — ненавидела!!! Как я могла? Как?!

И леденящее осознание непоправимого, горечь предательства, обжигающая ненависть, — все сплелось в тугой пульсирующий комок! В такую невыносимую боль! И меня обуяло бешенство! Я что-то выкрикнула ему в лицо и грохнула об пол бутылку, а он стоял и улыбался, полагая, что представляет собой большой кусок очарования. Эта его улыбочка довела меня просто до белого каления, и когда он сунулся было ко мне c нежностями, полагая, что больше и говорить-то не о чем, — я его оттолкнула... Он не удержался на ногах и упал, а я... Я неожиданно снова очутилась в полутьме вечернего кафе и, стараясь унять бешено колотящееся сердце, не могла понять: наяву ли это все было? Б.Б еще, кажется, сказал, что у меня странное выражение лица, — посмотрел бы на свое! Так мы и сидели в тот вечер — двое медленно сходящих с ума, запутавшихся в собственной жизни. Потом я заставила себя все забыть...

* * *

— Ну, так что? — торжествующе воскликнула Ведьма, когда она очнулась.

— Чего ты хочешь? — безжизненным голосом спросила она.

Ведьма засуетилась, мгновенно растеряв напускную спесь и самодовольство. Хищно облизав остреньким язычком пухлые губы, она страстно выдохнула:

— Пусти меня Т у д а! Я ведь все-е знаю... Я еще тогда знала, кто ты!

— О чем ты? — вяло удивилась она.

— Не притворяйся! Я говорю о твоих снах! — в руках Ведьмы жалобно запищал Дрипс.

Ах, сны...

Она протянула руку и Дрипс торопливо перебрался к ней и спрятался в карман, показав Ведьме длинный язык:

— Бе-ее-е!..

* * *

Если она так хочет в мои сны... Если ей нужен призрачный мираж... Что тут такого? Пожалуйста... Может, тогда она от меня наконец отвяжется? И я полезла в карман, чтобы погладить Дрипса, и вдруг мои пальцы нащупали что-то маленькое и круглое.

Я вытащила руку — на моей ладони сверкала пуговица. Настоящая золотая пуговица с вензелем и гербом Ее Королевского Величества. Та, что когда-то дал мне Вишневый Лакей. И все стало на свои места.

— Нет, — ответила я. — Таким как ты — там нечего делать.

— Это твое последнее слово? — сквозь молодое лицо Ведьмы вдруг проглянуло ее настоящее обличье. — Ведь я могу тебя заставить!..

Нет, она не сможет, — я все забуду. Забуду... Жаль только, что больше никогда их не увижу.

В конце улицы показалась Карета. Она медленно приблизилась к нам. Вишневый Лакей вопросительно посмотрел на меня, но я покачала головой — ведь я обещала, что никуда больше не сбегу.

Карета остановилась прямо позади Ведьмы и Кони призывно заржали. Она ничего не услышала, но увидела отражение в моих глазах и торопливо обернулась — перед ней была лишь пустынная улица! Она снова заглянула в мои глаза и снова быстро повернулась назад, но улица для нее по-прежнему была пуста...

— Вот видишь, — сказала я, — у тебя ничего не выйдет, у самой, а я все забуду... — и захлопнула дверь.

Вишневый Лакей поднял хлыст и с силой опустил его на ведьмину спину, и еще раз и еще... Она взвыла и завертелась волчком, не понимая, откуда сыпятся удары.

С каждым щелчком бича Ведьма теряла украденную у других молодость и силу, пока не рассыпалась в прах, и налетевший ветер развеял его без следа. Возница в последний раз взмахнул кнутом и Карета, запряженная шестеркой, взмыла ввысь и растаяла вдали...

* * *

Эпилог:

Она так и не прочла дневников своего настоящего отца — они сгорели в машине вместе с теми, кто хотел ее убить, а доктор Якоб Чедвик умер в тюрьме от туберкулеза, и потому до конца жизни считала себя виновной в гибели подруги. Это было единственное, в чем она раскаивалась.

Вместе с мужем и приемным сыном она прожила около восемнадцати лет — без особого достатка, миллионы отца так и не нашли ее, но в любви и согласии. И потому была счастлива.

По прошествии этого времени она постриглась в монахини, приняв монашеское имя Елена — в память о той, в чьей смерти напрасно себя винила.

В канун своего семидесятилетия сестра Елена таинственным образом исчезла из своей кельи, запертой на ночь изнутри. Никто не смог хоть как-то объяснить столь загадочное происшествие, но досужие языки утверждали, будто с рассветом на озере, на берегах которого стоял монастырь, видели большой старинный парусник. На его оранжевых парусах трепетало ярко-красное солнце...