Поймать ветер

Я сидел в "Хрене и редьке" и накачивался дешевым жиденьким пивом. Жизнь в очередной раз повернулась... нет, не скажу, что задом. Меня всегда удивляло, чем, на взгляд некоторых, зад у бабы хуже переда. Почему, когда начинается невезуха, говорят: жизнь, или там удача, повернулась задом? По мне, разница невелика. Ежели бабенка ладная, она хороша и спереди, и сзади. А ежели страшна, как переполненная каталажка в летнюю жару, так тоже один пень, с какой стороны глядеть. С заду, может, еще и лучше...

Ну, так вот, сижу я, тяну пиво, размышляю над странностями некоторых оборотов речи, и вижу, заваливает в кабак Усатый, вышибала из "Теплой норки", заведения мамаши Флоксы. У меня от одного вида его волосатых кулачищ челюсть заныла. В последний раз, как я в "Норке" был, он мне нехило заехал! Хорошо, зубы целы остались, хотя один долго шатался. А главное, ни за что вмазал. Подумаешь, на ногах я плохо держался. Между прочим, при деньгах был. Не повезло просто: задел случайно плечом племянника градоправителя, тот и растянулся на полу. Потому как сам был гораздо пьянее меня.

Ох, три болота и одна лужа! Усатый о чем-то поговорил с хозяином, тот кивнул в мою сторону, и вышибала направился в указанном направлении. Уж наверняка не извиняться за несправедливо причиненные побои, тем паче, тот случай еще весной приключился...

— Привет, Перчик, — выдвинул из-под стола табурет и уселся напротив. — Не жмись в угол, я не на работе. Вернее, не на основной работе.

Ухмыляется, урод. Очень смешно. Морду мне бьют далеко не впервой, но зубов лишаться не хочется. Обворожительная улыбка при моих занятиях — едва ли не нужнейшая вещь.

— Чего тебе, Усатый? Извиняться пришел?

— Да, щас! — хохотнул детина. — Не поверишь, так совесть заела, хоть в петлю лезь. Липка понимала, на что шла, когда к племянничку на колени усаживалась. Она, чтоб ты знал, любит, когда с ней жестко. А ты, полудурок, не разобравшись, решил с пьяных глаз за шлюху вступиться. Так что получил по справедливости.

Да, не люблю признаваться в некоторых своих слабостях. К примеру в том, что не выношу, когда при мне бьют женщин. Стоит только поддаться этой дурной стороне моей вообще-то вполне правильной, лишенной совести натуры, и я влипаю в неприятности и выгляжу даже не полудурком, а полным дураком. Особенно, как выясняется, в той истории с родичем градоправителя. Откуда мне было знать вкусы этой Липки? На вид она девчонка нормальная. Никак не скажешь, что ей нравится, когда ее головой о столешницу колотят. Может, на самом деле и не нравится, но, с другой стороны, за такое, наверное, платят больше... Так что, получается, влез я не в свое дело.

— И что тебе от меня нужно?

— Флокса велела узнать, ты девчонок по-прежнему объезжаешь или бросил?

Тьфу, да что ж такое! Нет бы ушлой содержательнице "Норки" потребовалось с моей помощью прищучить кого из богатеньких посетителей, деньжат из него вытянуть под угрозой супруге или невесте поведать о чудачествах благоверного (благоневерного? неблаговерного? тьфу!). Это я умею и люблю. А с тем, что ей нужно, после Ягодки решил завязать... Я, конечно, проходимец, жулик, бродяга без чести и совести, но существуют пределы, за которые заходить не хочется. Даже мне не хочется. Наверное, потому что не раз встречался с теми, у кого все пределы остались позади.

— Бросил, — прогудел я в почти пустую кружку, не поднимая глаз, чтобы не видеть глумливое выражение, которое непременно появится на физиономии Усатого.

— А может, в последний раз, а? — голос вышибалы звучал на удивление заискивающе, я даже решился посмотреть ему в лицо. Он поймал мой взгляд и заторопился. — Флокса сказала, за ценой не постоит. Жилье, харчи — это само собой. Делать с девкой можешь, что хочешь. Кстати, она очень даже недурна, строптива только сверх меры...

— Ус, если делать с ней можно все, почему Флокса тебя не попросит? Или не предложит этому вашему племянничку пару раз приложить ее головой об стол, а после оприходовать?

— Понимаешь, Перчик, девка уж больно хороша. Неплохие барыши принести может, ежели ее объездить. А головой об стол... На такие забавы у нас только один посетитель охоч, причем не слишком щедрый. Все больше в кредит берет, дядюшкиным положением пользуется.

Я задумался. Деньги мне, конечно, нужны, но пока не настолько. От Жучины я вроде как улизнул чисто, не думаю, что он меня ищет, значит, должок может подождать.

— Нет, Ус. Я с этим завязал. Ищите другого.

— Жаль. Ежели передумаешь, приходи. Вряд ли Флокса скоро найдет кого-то. Желающих-то много, а таких искусников, как ты — днем с огнем. А девка больно хороша, но строптива-а-а...

Не-не, это на меня не подействует. Ни лесть, ни вызов мастерству. Я, скорей всего, смогу вашу строптивицу сделать шелковой, только удовольствия мне это не доставит. Зеленым юнцом было интересно девчонок охмурять, пробуждать плотское желание, чтобы им становилось все рано с кем его удовлетворять. С симпатичным парнем или с жирным богатеньким завсегдатаем очередного заведения. Хотя далеко не все они жирные и богатенькие. Встречаются и такие, как я, да не так уж редко.

— Бывай, Ус, — я отставил опустевшую кружку и поднялся из-за стола. Пиво было жидким, вылакал я его немеряно, почти не захмелев, зато теперь веселый напиток настойчиво просился наружу.

— Скажу пока Флоксе, что тебя не нашел. Тогда она еще день-другой никого не наймет.

Я кивнул, пробираясь мимо вышибалы на выход. И чего это Усатый так обеспокоился судьбой какой-то девчонки? Или она действительно драчливая стерва, которую трахать — здоровью вредить, или, может, у вышибалы доля в "Норке" имеется. Почему бы нет? С Флоксой у них определенно шашни, так что все возможно. Только тебе, Перец, дела до этого быть не должно. А его и нет. Мне сейчас одно дело: зайти в закоулочек и отлить. Ф-фу-у, хорошо-то как...

— О-па, вот так струя, Перчик! Эх, зря я с тобой разругалась...

— Дыня, чтоб тебя!..

Вот мерзавка! Нельзя ж так пугать мужика во время приятственного и мирного занятия! И как разглядела, что это я? По струе, что ли? Она в лунном свете поблескивает — залюбуешься.

— Не ругайся, — подошла и в затылок дышит, хорошо, руками никуда не лезет. Знаю я ее, проказницу. — Переночевать-то есть где?

— К себе приглашаешь? А как же твой морячок?

— Ой, ну, вспомнил! Нырок в плаваньи, две недели как ушел и еще месяц проходит.

— И тебе, надо полагать, тоскливо? — я закончил, стряхнул друга и убрал в штаны, дабы не вводить чужую жену во искушение.

— Угадал, — жарко задышала и прижалась ко мне упругой грудью и мягким боком.

— Не надо, Дынечка, — осторожно взял ее за плечи и отодвинул от себя. — Я негодяй, изменщик, недостойный сдувать пыль с матросских башмаков твоего супруга, — да, я зело злопамятный. И слова моей одно-время-ненаглядной хорошо запомнил. К тому же насчет ночевки уже договорился, и спать мне предстояло вовсе не в холодной одинокой постели.

— Ну Пе-е-ерчи-и-ик, — заныла молодка. — Я ж не знала, что Нырок такой горячий только первые пару-тройку дней как из моря вернется. А потом ему и не надо ничего. У меня только и жизнь начинается, когда он за порог.

Знаю, меня это не красит, но от таких откровений сердце радостно подпрыгнуло. Я эту дуреху добивался в свое время изрядно. А она клюнула на обещание жениться и быстротечную страсть хитрого матросика. Дынька — дочь пекаря, сама пышная и лакомая, как румяная булочка, да и приданым ее батя не обидел. Я на девчонку никаких видов не имел, окромя кобелиных, а Нырок, тот навострился все заполучить. Но, видать, не хватило ему, коли с плаваньями не завязал. А может, просто сбежал от аппетитов молодой жены, раз ему много не надо. Да не мое это дело, опять же. И смотреть на эту пышечку желание давно пропало, не говоря уж обо всем остальном. Пущай сама выкручивается, раз прежде я для нее не хорош был.

— Не, Дынька, не могу я с чужой женой. Как ты меня тогда пристыдила, так я больше ни с кем...

— Чего треплешь-то зазря? — в голосе как будто послышалась злость. — Сегодня на площади у фонтана какой-то хмырь мрачный баб о тебе расспрашивал. Говорил, ты его жену соблазнил.

— Какой хмырь? — насторожился я. — Не смуглый, часом, со шрамом на шее?

— Шрама не видала, а лицом темен. И на левой щеке пятно. Мне страшно было разглядывать, родимое, али просто грязь, уж больно угрюмо он зыркал. А бабы после говорили, что картинка это нарисованная. Лист древесный, а может, травы какой.

Та-а-ак. Про лист я нарочно не поминал, чтоб точно знать, он или нет. Никак не думал, что древлянин так скоро меня нагонит... Надеялся, успею немного в Ракушнике погулять, деньжат еще срубить, чтоб не последней монетой с капитаном расплачиваться. А после — на корабль, и куда ветер занесет. Ну что мне было не держать в Пуще штаны заваязанными? Погодь, может, все еще не так плохо.

— Это гнусная клевета, Дынечка. И потом, откуда ты знаешь, что он именно меня искал? Перцем каждый второй молодец называется, — я и сам-то это прозвище выбрал для неприметности.

— Ну да, — усмехается. — Каждый второй! Только, по словам того мужика, росту женин любовничек среднего, сложения ладного, молодой, на лицо смазлив, волос имеет светло-русый, нестриженый, глаз серый с зеленцой, и мизинец у него на левой руке на один сустав короче, чем следует.

Ох, три болота и одна лужа! Все-таки по мою душонку. Рвануть бы сейчас в порт и на корабль, да Дыня наверняка побежит доносить. А раз мужик не поленился выследить меня до Ракушника, скорей всего и дальше не отцепится. Пересидеть бы где-нибудь... Глядишь, рогоносец решит, что след потерял, и отправится восвояси.

— Знаешь, Перчик, он сказал, в "Пере павлина" стоит, и ежели кто что о тебе знает, то без награды не уйдет, — продолжала молодка многозначительно, оправдывая мои наихудшие подозрения. — Но ты ж недавно в городе, бабы еще не пронюхали. Мне Дымок по дружбе сказал. Он в карауле стоял, когда ты в ворота в сумерках проскользнул. Я и подумала: Нырок еще когда вернется, ты мог бы у меня укрыться. Не вечно ж мужик этот в нашем Ракушнике обретаться будет? Прибежала сюда, в "Хрен и редьку". Думаю, вдруг по старой памяти зайдешь...

А вот это я и вовсе ненавижу. Когда меня за жабры берут, пусть и обставляют все так, будто добра желают. Такое еще гаже, чем если б прямо условия назвали. Прямо назвали... А это мысль! Мне ж предложили кое-что, а я отказался. Не захотел, видишь ли, предел переступать. О таком легко рассуждать, когда задница в безопасности. А в моем положении... Ежели древлянин сцапает, точно евнухом сделает. И это только для начала. Так что коли хочу остаться при своем хозяйстве, придется к Флоксе наниматься. Ну и наймусь. Чего я сразу на похоронный лад настроился? Может, все и обойдется. Почему решил, что со строптивицей может получиться, как с Ягодкой? Та была девица кроткая, нежная да привязчивая, вот и... Не вздумай казниться, Перец, давай-ка выкручиваться. Перво-наперво, Дыне голову задурим.

— Вот спасибо, Дыняша! Ты уж прости за недобрые слова, это все ревность. Я как узнал, что ты замуж вышла... Не, даже вспомнить не могу, сразу сердце рвется. Приду к тебе, только дельце одно у меня осталось. Должок забрать нужно. Раз такая хренотень, и мне прятаться выпало, денежки потребуются. Не тебе ж свои кровные на мою жратву тратить.

— Ладно, — просияла Дыня. — Я теперь живу на Соленой улице, это недалеко от...

— Знаю, где. Дом какой?

— Двухэтажный, в два окна. Я второй-то этаж жильцам сдаю, но у них вход отдельный, они про тебя не узнают, а и узнают — по-нашенски плохо разумеют, приезжие из-за моря...

— Да на Соленой улице, почитай, все дома двухэтажные, а половина из них в два окна! — мне начала надоедать болтовня Дыни, но отмахнуться от нее нельзя — тут же рванет в "Перо павлина". Не мужик, так хоть награда.

— У нашей двери горшок с душистым табаком стоит. Он весь в белых цветах — в темноте заметишь, да и запах почувствуешь.

— Вот это дело! Жди, Дыняша. Перины взбей получше, — от души приложил ее по заду и отправился восвояси.

Попетлял немного, чтобы проныра не выследила, куда именно я двинул, и пошел в "Теплую норку".

Заходить с главного входа не стал: слишком много глаз. Нырнул в узкий, провонявший мочой проулок и постучал в низенькую дверку, ход для своих, ну, или почти своих, вроде меня.

— Кто? — раздался изнутри тоненький голосок.

Повезло: это сестрица Флоксы, горбунья Машка. Вообще-то, ее зовут Ромашка, но длинное имя не приросло к крошечной сухонькой женщине. Все зовут ее Машка, немного по-кошачьи, но она не обижается.

— Это я, Машуля. Перчик, — проговорил вполголоса, приблизив губы к замочной скважине. Горбунья всегда прикладывает туда ухо, ожидая ответа.

Мы с Машкой, можно сказать, друзья. Я с первой встречи относился к ней, как к женщине. Вернее, к юной девушке, которая еще не вошла в пору, но через год-два обещает стать лакомым кусочком. Машуля умна и, конечно, поняла мою шутливую игру, но, видать, она ей понравилась. Я ведь не насмехался над калекой и не смотрел сквозь, как на испорченный предмет обстановки, вроде колченогой скамьи или продавленного стула. А большинство людей так с ней и говорят, включая Флоксу, ее роскошную сестрицу. Мне же просто хотелось немного скрасить безрадостное существование бедняжки доброй шуткой и искренней улыбкой. Ко всем моим прочим недостаткам я еще и... нет, пожалуй, все же не добрый, скорее, незлой. Во всяком случае, убогие и увечные всегда вызывали во мне не брезгливость и страх, как в большинстве людей, а жалость.

— Перчик! — дверь распахнулась, и радостная горбунья втянула меня в узенький коридорчик. — А Ус сказал, не смог тебя найти.

— Понимаешь, Машуля, он меня нашел, да я отказался от флоксиного предложения...

— Ох, да, — ее маленькое, покрытое ранними морщинами личико стало сочувственным. — Ты же не хотел больше после той истории... А зачем тогда пришел? Если просто к девочкам, то Флокса начнет тебя уламывать...

— Во-первых, забежал с тобой повидаться, — улыбнулся я. — Уезжать собираюсь, вот и решил проститься. Вряд ли в дальних краях мне удастся найти столь приятную собеседницу.

Это правда. Мы с Машкой частенько болтали по нескольку часов кряду. Вернее, я трепался, а она внимательно слушала, иногда вставляя свои замечания. Наверное, ей интересно было узнавать про чужую жизнь и похождения. Своих-то она лишена...

— Угу, — кивнула горбунья с доброй, но слегка ехидной ухмылочкой, — а во-вторых? Мне кажется, оно будет поважней "во-первых".

— Ничего-то от тебя не скроешь! Видишь ли... — и я поведал Машке о взбесившемся рогоносце, идущем за мной по пятам, и о необходимости спрятаться на то время, пока он находится в городе. — Денег у меня, как всегда, негусто, вот я и решил заодно глянуть на вашу девчонку. Ус сказал, она редкостная стерва.

— Строптива, да, — кивнула посерьезневшая Машка. — А на стерву не похожа. Верно, не из наших она...