Доля

Наст разлетелся в стороны, когда моя голова врезалась в сугроб. Ухо пылало огромным вареником. Первой мыслью было: пудовые кулаки всё же у местного дурачка-вышибалы. Второй: не слишком ли он быстр, для дурачка-то? Третьей оказался всегдашний вопрос: Зачем я так набрался?

Какая-то бабка, закутанная с ног до головы в овчину и пуховый платок, подняла меня на ноги.

— Держи серебрушку!.. — я полез за пазуху и понял, что кошеля нет.

— Пошли уж, богатей! — старуха подставила плечо.

Так и приволокла она меня к себе в хату.

Так началось моё возвращение в Пряжск. Ничего нового. Напился, подрался... только вместо смазливой вдовушки — старая бабка... Хотя тоже вдова наверно. Дряхлею, спиваюсь...

— Ладно, старая, налей ещё, да и согреемся, пожалуй. За ночлег да заботу платить положено, — сказал, завалился на лавку и захрапел.

Разбудил запах дыма. Дрова берёзовые у старухи не просохли как следует, что ли?

Съестным и не пахнет, а вот бражкой тянет. Бабка рядом сопит, печь затопила, а потчевать завтраком не торопится, не угодил, значит.

Делать нечего, встал, опохмелился, нашел краюху хлеба да горшок каши. Ни коровы, ни лошади не слышно, миска только треснутая на полу стоит — то ль домовому, то ль кошке. А изба небедная. Так и на местную ведьму напороться недолго спьяну-то. Спьяну любой нюх отказать может.

— Благодарствую, хозяюшка, за стол да ночлег, — спасла ты меня, а то замёрз бы...

Гладь, а старушка-то ещё и не старая, лет на десять меня моложе, если по лицу да по груди пышной судить.

— Куда, — спрашивает, — идёшь?

— Для начала поищу, кто кошель вчера срезал, потом навещу кой-кого, потом подумаю, стоит ли остаться в городе...

— Стоит, хороший город у нас, — скинула с плеч пуховую шаль и выпятила объёмную грудь.

— Извини, хозяюшка, не порадовал тебя ночью, — улыбнулся я и поспешил на улицу.

— Так успеешь ещё, — донеслось из сеней.

Искать, кто кошель срезал, рано было, потому к Прохору направился, брату моему, деньгу свою забрать, что передал на сохранение.

Слух, что Сенька Босой распустил ватагу, разнёсся уже по всем ближним и дальним краям. И сюда дошёл точно. Так что деньги должны были меня ждать, и с прибытком.

К брату кругами шёл, хотя, если захотят — увидят. Но ночью не рискнул, незачем следы оставлять. В общем, прихожу к дому, стучу, а никто не открывает. Так-то он бобылём живёт, но ведь не рано уже, лавку пора открывать... И с моей доли в том числе лавка процветает.

Полез через баню, для того её вплотную к дому отец и пристраивал, пока разделся, пока пролез, пока дверь отворил, пока оделся, только чую — мертвечиной пахнет. Нехорошо, может случиться, не до денег будет, как бы уходить не пришлось волчьими тропами.

Зашёл крадучись, а Прохор мертвый лежит к лавке прикрученный. Первым делом оглядел брата, стоит ли сразу в лес подаваться или можно ещё за долю мою потягаться.

Тело на лавке лежит, полотном каким-то привязано. На груди ожоги, пытали видать. И как клеймо какое на коже. Подкова в круге. Узнать хотели где деньги, видимо. Верней всего, какая-то паскуда меня узнала и поняла, что за своей долей я пришёл. Вот и решил опередить, забрать накопленное. Брат босой лежит, а на улице мороз, только встал, как гости пожаловали. Дверь целая, значит, сам открыл, знал того, кто пришёл.

Что ж, по всему видать, не выдал брат, оставил мне и время и золото...

Вокруг осмотрелся: всё разбросанно, натоптано, и лужи от растаявшего снега на полу. Высохнуть не успели. Часа два прошло, как кто-то здесь шарился. Пахнет сивухой да перегаром, капустой квашеной да дымом сосновым. Всегда у нас так пахло. Редко-редко свежим хлебом. И то тут же сивухой забивали. Сивуха — она любой запах перебьёт, золото, а не напиток. Вот только в этот раз она была на стороне убийц, никакого запаха другого не ощущалось.

Как прошла оторопь, да дошло, что брата убили, так в глазах у меня потемнело, всех порвать захотелось и волком взвыть. Но попустило. На затуманенную голову много глупостей натворить можно. Начал я обходить дом с лавкой, смотреть да вынюхивать, вдруг след какой поможет понять, кто над Прохором такое сотворил. И на память бы отыскать... чего отыщется, из детства нашего, чтоб кровь злодеям пустить.

Я-то добычу свою прятал всегда от дома подальше, и вещи дорогие в дому не держал, а брат мой нет — швырнёт почти на виду, да не на виду вроде, словно безделку или игрушку, цены не имеющую.

Посмотрел в столе, у печи, нашёл нож — вроде и старый, рукоять засаленная да лезвие чуть проржавело — но заточить его, войдёт как в масло под ребра. Завернул в тряпицу, в суму брата бросил. Монет ещё набрал горсть малую — ему уже не пригодятся, а мне помогут.

Смотрю, а мои следы снежные уже подтаивать начали, прикинул размер душегубца, сильно меньше моего будет. Как же он с братом справился? Опоил? А может это баба была? Им отравить, что золой брови намазать.

Пока размышлял да осматривался, что ещё пригодиться может, ключ в замке повернулся. Бежать и прятаться поздно уже было. Только и успел увидеть — баба на пороге стоит и уже орать начинает:

— Батюшки! Убили Прохора! Убивец! А-а-а! Убивец! Стража!

С этими воплями по улице и побежала.

Ну и мне тут уж бежать пришлось, хорошо в бане не застала, я через баню уходить собирался.

Выскочил, а навстречу уже стража. И самое обидное — среди них Ждан. Здоровенный вымахал, толстый. Бежит, командует:

— Справа заходи, окружай, живьём брать...

Скотина. Ему только в руки попади. Он меня лично на дыбу прикрутит. Никак забыть не может, что зазноба его меня выбрала.

Я через забор тётки Любавы как сигану и сразу в балку, что за огородом.

В городах наших испокон веку ничего не меняется. Как убегал в детстве огородами что зимой, что летом, так и теперь по снегу рванул. Где бежал, где катился под горочку. На утоптанную тропку выбрался, потом на дорогу, след запутал, пошёл степенно. Стража везде бегать не любит, казна платит мало, а откупные лучше брать, когда лишних глаз нет. По сторонам глазел, кружной дорогой ко вчерашнему кабаку выйти думал, да на рыночную площадь заглянуть, пирогом разжиться.

Там на рынке на Мирона и напоролся. Всё у той же торговки пирожками, что и во времена незапамятные.

— О! Кого я вижу! — у старого приятеля аж глаза заблестели. По виду сразу понял, давно без гроша. Так он и раньше брагу больше баб да денег любил. А откуда у пьяни монета?

Мне б избавиться от него, да не получилось, прилип, всё спрашивал, где я остановился, да не нужна ли помощь. Сама доброта и отзывчивость. Кое-как наболтал с три короба, про молодух да выпивку.

— А, — осклабился Мирон, — ты бабам всегда по нутру был. Нравятся им такие... дикие да гулящие.

А про брата не сказал ничего, не знал будто. А может и не знал, бабенка с воплем ведь не на рынок сразу побежала, а по знакомым, там тепло и выпить нальют за новость. Не скоро сюда ещё доберётся.

А Мирон уже ударился в воспоминания.

— А помнишь, как мы того купчину голышом на морозе плясать заставили?... А как дьякова девка всё уговаривала её с собой увезти?.. А как ты тогда в Ержске понял, что слежка за нами? Помнишь, как кругами уходили?

И всё не унимался в своих воспоминаниях. Разве что на весь базар не кричал.

— Тебе сколько надо? — напрямую спросил я.

— Обижаешь. Мне бы работу какую. Ты ж меня знаешь, я много чего могу...

У меня с похмелья голова ещё не очень варила. Чтоб отвязаться, договорился с ним встретиться за северными воротами, мол, дела у меня за городом. Там, в придорожном трактире и поговорим.

Воротился к давешней бабёнке. Накормила. За столом разговорилась:

— Муж уже лет пять как на лесосплаве сгинул, то ль река, то ли люди гулящие виноваты. Или волки...

— Да, — говорю. — Без мужика бабе тяжко. Дрова наколоть, двор поправить, да и вообще...

А вижу, не очень-то вдовушка печалится. У самого же кошки о душу когти точат. Она меня потчует, не знает как угодить. И так меня что-то развезло с утра, так рассказать захотелось, что я ей всё и выложил, ну, что можно было.

— Брата у меня сегодня убили. Остепениться хотел, осесть здесь. Деньгу копил. У брата хранил. А тут вон как обернулось... Стража меня ищет. Видели меня рядом с ним.

И замолчал. Сижу и думаю, с чего меня стража искать должна? Узнал меня что ли кто? Но вот жалости захотелось спьяну. Скулил, что князь разбираться не станет. Как узнает, что из гулящих, так на колесо и вся недолга. За братоубийство-то. Заклеймят и труп выбросят собакам. Такая она, печать Каина.

Пахло от этой бабёнки очень уж по-домашнему, уютно так...

Хотя, ежели подумать, намёк на богатство в очень многих любовь да сочувствие пробуждает.

Вот и она мне — не кручинься, помогу тебе, есть, мол, у меня знакомства нужные. Клад найдёшь, а от стражи да князя откупишься, при деньгах кто только не откупался.

Делиться с князем, я понятное дело, не собирался. При золоте в любом городе осесть можно, не было у меня тоски по дому родительскому, но бабы — они такие — уже, небось и хоромы со мной выстроила и детишек десяток родила.

— Как же, — говорю, — золото найти, если брат один знал, где оно?

— А ты подумай, — отвечает, — он ведь не абы куда клад спрятал, он его в знакомое место положил. Кто же кроме тебя брата твоего помнит так хорошо, чтоб с детства все его схроны и тайники знать.

Сомневался я, что брат в знакомое мне место положит что-нибудь. Разве если в игру сыграть захотел бы — найдёшь — твоё, не найдёшь... Водился за ним такой грешок. Полегчало мне слегка — ежели поймают да навесят на меня братоубийство, так теперь хоть не так уж и безвинно.

Мысль эта меня успокоила и утешила. Представилось, как поговорил бы с ним, если бы не нашёл.

Ладно, но куда мы ценное что-то прятали в детстве?

В доме родном каждую доску знаешь, каждый кирпичик в печи, и куда дымоход идёт, если кирпичик тот вытащить. Есть там пара мест, куда никто не догадается залезть.

Где ещё? На базаре? В лавке? Там тоже схронов немало, но то такое, не очень надёжное место, уж очень много вороватого люду там трётся. И без присмотра на ночь остаётся лавка, сам сколько раз...

Да, вот ещё, место на речке прикормленное есть. Мы туда часто рыбачить ходили. И дупло там глубокое в дубе. Брагу от отца прятали в нём, чтоб и нам досталась.

Поделился я мыслью о доме с вдовушкой. Но днём туда не наведаешься, надо ночи ждать. А тут уже и время подоспело с Мироном встречаться.

Шапку поглубже надвинул и за ворота городские вышел. Хотя зачем? Кто тут меня помнит...

Мирон ждал за воротами. Долго не думая пошли в ближайший кабак. Там Мирон и рассказал, что слышал о смерти брата. И что ищут меня. Награду объявил князь. И что он меня не выдаст, хоть и видел кровь на моих руках, когда в прошлый раз встречались. Не верит, мол, что это я брата убил.

А не было у меня крови на руках, это я точно знаю. Последнее дело в крови измазанным на людях показываться. С детства приучен.

Тут мысль пришла, пока за городом, сходить на наше прикормленное место, в дупле пошарить. Не деньги мои, так чего другое может найду. Но ведь от Мирона не отвяжешься, воспоминания детства на него нахлынули. Взяли с собой мы жбан браги и пошли на реку. Хоть мороз стоял, но нам-то уже не холодно. Сказал Мирону, что наше место есть, и там брата помянуть хочу. А сам думаю, помянем хорошенько, а там тюкну его по маковке, и в прорубь, так и отвяжусь. И свидетеля не будет. Кровь он у меня на руках видел!

Пришли, сели на поваленное бревно, хлебнули раз, хлебнули два...

Тут я ему и говорю, дескать, по нужде отойду. Сам к дубу заветному. Пошарил в дупле — нет ни шиша. Сделал дела, чтоб подозрений у Мирона не появилось, и вернулся. А он уже захмелел изрядно и давай рассказывать, как он брату моему помогал. И грамоты разносил, и товар принимал, когда брат занят был, и даже с деньгой на пристань ходил с купцами расплачиваться. Ни разу, мол, брата не подвёл.

А ещё рассказал, что Ждан проклятый теперь десятник в страже и знает, что я вернулся. Уже тряс Мирона, где я прячусь. И что Мирон ушёл от слежки, когда со мной на встречу шёл. А ещё, что у брата моего зазноба недавно появилась, всё кормила его разносолами да в доме красоту наводила, хотя и было кому убираться да скотину кормить, но кто такая он не знает.

С Жданом мы сцепились из-за бабы, давно было, уж и не помню, как она выглядела, чернявая была или русая. Только меня она выбрала. По молодости не сообразила, что отец Ждана к князю вхож. Я уж и забыл всё, а Ждан, вишь, помнит. Вернуться бы назад — задружился бы с ним, пригодилось бы куда лучше, чем девка та.

Но он точно брата пытать не мог, след мелкий в доме был, а у Ждана лапа поболе моей будет. Вот у Мирона ступня маленькая. Как женская или детская. К следу убийцы пойдёт. И так ли уж случайно он меня встретил?

Дело двигалось к ночи, мне уже к дому брата нужно подбираться, осмотреться, нет ли засады. Отвёл я Мирона в город, в корчму, а сам заскочил к вдовушке, взял топор её на всякий случай, кресало с трутом и отправился к родительскому дому.

Но что-то мне покоя не давало. То ли снег убранный от ворот, то ли слишком пустая и тихая улица даже для сумерек. Ведь всегда зимой и ребятня с горки катается, и бабы у колодца ругаются. Какая-никакая, а жизнь теплится. А тут — тишина.

Вернулся к базару. Смотрю, парнишка идёт, похоже, ищет что своровать, я ему:

— Хочешь медяк заработать?

Медяк показываю. Довел до дома родительского, а медяк в снежок закатал и через забор бросил. Малец за деньгой прыгнул, а там на него, слышу, навалились, крутят.

Я — дёру. Несколько раз свернул, попетлял, обернулся — нет погони. Пока разобрались, пока выскочили — потеряли след.

Привалился я к забору какому-то, дыхание перевёл и прикинул, кто же это мог меня жать? Мирону точно не говорил, куда пойду... А знала о том только вдовушка.

Значит, не нужны были ей деньги. Или от другого надеялась получить?

И тут меня как громом ударило — а случайно ли она появилась у трактира, когда меня выкинули? И следы маленькие на полу, и знать-то ей всё надо: куда пойду, да где буду. А как точно узнать, она ли меня выдала? Да нет ничего проще — ей же весточку передать должны, что ушёл я.

Ну и отправился я к её дому, залёг в сугроб неподалёку, жду. Уж замерзать стал, как посыльный к ней прибежал, она накинула уже знакомую шаль и заспешила из дому. Я за ней. Смотрю, она с Жданом стакнулась и что-то он ей говорит, руками размахивает. Она слушала-слушала, да как даст здоровенному лбу подзатыльник, да как закричит:

— Ничего тебе доверить нельзя! Всё самой! Дом обыскал — денег не нашёл, гулящего поймать не смог, зелье попросила достать, так вместо того, чтоб стреножить, ядом оказалось. Даже жену уморить не можешь. Сегодня спрячьтесь неподалёку, как он ко мне придёт, я свечу запалю и два раза перед окном пройду. Тогда-то вы и ворвётесь с кумом. Под пыткой он нам скажет, где золото.

Сижу я себе в сугробе и думаю, что дальше делать. Топор поглаживаю. То ли сейчас обоих зарубить, то ли поодиночке. К князю-то не пойдёшь. Ведь десятнику князь больше поверит. Знать бы, где золото, забрал бы и ушёл, мало ли мест на свете. Да о жене Ждана подумал, не та ли это девка. Может, единственный человек на всей земле, кто обо мне заплачет, если вспомнит. А хоть бы и не та, пусть живет себе. Без Ждана.