Азеф

Почему я так решил? Отчего я так насмешливо жесток к революционерам прошлого и настоящего? Кто я вообще такой, чтобы выносить обвинения? Я перевидал десятки людей средних человеческих качеств, больше похожих на мыло или клей, чем на индивидуальность. Они ели, пили, кого-то любили и как-то жили, били, стриглись, танцевали. А потом их хватали за ягодичные мышцы, и они вдруг менялись! Полностью преображались! Был мальчуган, который напился водки и почти приготовил салат из южанина, а теперь стал "чуткий, отзывчивый товарищ, всегда первым приходивший на помощь!" Позвольте, но я ведь знаю, что он был конченным эгоистом от щетины до пяток, и покушение на убийство он совершил по-пьяни, думая не о высоких материях, а о приземлённых котировочках. Когда я привёл бомжей на Русский Марш, чтобы расстроить эту движуху, которая была мне противна и отвратительна, то этот господин больше всех кривлялся перед камерами! Радовался, брызгал слюной, толкал вонючих опустившихся животных в толпу праздничных националистов, похожих на пряники. Никто нам не сказал ни слова! Все молчали на потеху этому дураку. Почему я обязан уважать такого человека? Что в нём особенного? Мне больше нравится паутина в углу общественного туалета, чем у него на локте! Что же это вообще творится... почему я стал писать так рвано... будто у меня порваны вены.. с многоточиями и восклицательными знаками! Полно, хватит! Я всегда говорил таким персонажам, что неповторимая красота снежинки — это не про вас.

Я ведь понимал, что такие люди достойны только предательства. Оно само их найдёт. Притянется как пчёлка к мёду, как изящная муха к навозной куче. Это неизбежно, как угасание Вселенной. Поэтому лучше предать этих борцунов пораньше... попробовать научить их уму-разуму! Как следует ударить их граблями! Ещё и ещё! Это несложно, достаточно понаписать глупых пафосных статеек, где назвать их диван-фронтом, интернет-бойцами. Заставить их что-то сделать и загреметь. Как два пальца! А всё для чего? Да чтобы не пострадали действительно стоящие и хорошие люди. Надо было их спасти, оградить... ведь именно под руководством Азефа эсеры добились поражающих успехов. Без этого предателя они бы так и остались кучкой неудачников. Я здорово наловчился в своём ремесле. Меня даже стали уважать. И я всё чаще вспоминал слова Ивана Кузьмича, когда ему передали записку, разоблачающую некоего Азиева:

— Азиев, — невозмутимо сказал глава БО, — это я, Азеф.

Мои бывшие знакомые быстро разбегались по тюрьмам. И как я не старался, как не писал анонимные заявления, как не наводил полицию на ложный след, к сожалению, люди, которые мне нравились и которых я уважал, надолго отправились за решётку. Надо сказать, что я никогда не числился в списках осведомителей. Разумеется, я был на карандаше и информация обо мне лежала на жёстком диске в центре, чьё название начинается на тягучую, даунскую "Э". Но меня считали балаболом, несерьёзным комнатным мальчиком, и я был счастлив такой оценке. Это было лучше пятерки по английскому. Ко мне засылали стукачей, примитивных, как NSBM, но я щёлкал их, как орешки. А потом наступило затишье, переросшее в эпоху интернета. Всё переместилось туда. И сласти, и говно. Они перемешались, как при строительстве вавилонской башни. Интернет серьёзно мне помогал. Написать анонимное заявление в Следственный Комитет проще простого, достаточно иметь фальшивый паспорт и чуть-чуть разбираться в компьютерах.

Вот тогда, признаться, моя деятельность приняла титанические масштабы!

Что это? Очередной двадцатилетка у которого молот Тора на шее? Понимаю, понимаю! Неплохо, возможно это заявка на успех. Так... Вотан! Уже хорошо! Где Вотан, там рядом Иерархическая Солярная Традиция. И инициация! Идентичность! И прочая чушь! О, паренёк считает, что русские — это жидохристианские рабы и что нужно вырезать почти всё население России. Ах, какая свежая мысль! Дело близится к финишной прямой. Разумеется, желание вырезать русских неплохо само по себе, по-крайней мере у человека есть хоть какая-то цель в жизни. Прискорбно то, что он хочет сделать это с помощью германского язычества, какой-то неведомой Традиции, Белого Интернационала, нордического зова.... Ну, это как зубной щёткой колоть грецкие орехи. Свидетельствует о слабоумии. Какой-нибудь остбалтский следователь быстро поставит его на место.

Щёлк по носу и готово! Следующий!

Но однажды я случайно столкнулся с человеком, которого когда-то предал. Он нежно обратился ко мне, как будто встретил святого Петра, и я понял, что он стал сумасшедшим. Если раньше он был приблатнённым алкоголиком, любящим поорать про защиту расы, то теперь на меня смотрел благообразный бородатый юноша.

— Ты это чего? — спросил я, — ты это зачем? Не надо этого!

В тюрьме он ударился в религию и она, как ни странно, его изменила. Теперь он закармливал меня в придорожной корчме дармовыми пирожками, и наставительно требовал, чтобы я тоже отрешился от движения. Глупый православный дружок, я никогда и не принадлежал ему! Это ведь по моей вине ты на пару лет заехал учиться уму-разуму. И, надо сказать, научился! Признаться, это был зримый плод моих трудов, но почему-то пирожки всё равно вставали поперёк горла. В нём харкала гордыня, подмывавшая плюнуть в лицо юноше. Ох, как хотелось сказать, что это не Бог, а я... я причина такой чудесной метаморфозы. Как террористы претерпевали в акте убийство физическое и духовное перерождение, так и мои предательства изменяли судьбы.

— Жениться вот надумал, может потом и приход в глуши дадут.

А мне хотелось, чтобы ему дали десятку. Чирик! Два! Паренёк был закончен, обтёсан, пришёл к консенсусу... стал предсказуемым и неинтересным. Признаться, раньше он нравился мне больше. Его вены жгла искра жизни. Ну, как у Ремарка. А теперь его жизнь проходила перед глазами, и я понимал, что он проживёт её счастливо и в окружении детишек. Kinder, Küche, Kirche. Обабившийся мужчина. Интересно, он сможет хотя бы ударить меня, если я сделаю маленькое заявление... сможет ли объявить мне бойкот? Импичмент! Казалось, нужно было только порадоваться за него, но внутри вдруг всклокотала такая злость... злость на себя, но особенного на этого небесного олуха, который изливался мне, человеку, который его крупно подставил.

— Знаешь, — говорю я, не владея собственным голосом, — это ведь из-за меня ты попался. Я вас всех сдал. Сделал упреждающий звонок в полицию, а они приняли меры. Вот вас и поймали. Взяли за самые жабры! Оп, и готово! А? Как тебе?

Хотелось, чтобы он опрокинул стол, повалил меня на пол, схватил какой-нибудь поднос и принялся перерубать им мою шею. Я бы даже не сопротивлялся. Очень уж этого хотелось. Нельзя вечно получать удовольствие, надо и платить по счетам. Где риск... опасность? Я жаждал драки, причём драки грязной и бессмысленной, которая бы съела мою ненависть, но бородатый собеседник лишь на мгновение померк, потом поразмялся руками, будто доставал откуда-то невидимый нимб и кротко проронил:

— Если оно так, то это всё было к лучшему.

— Да как же к лучшему, ты, идиот! — зашипел я, — разве не должен ты наказать меня за "други своя", не жалея собственной души? Какой же ты христианин после этого? Говно ты, а не христианин. Из-за таких как ты и плодятся сволочи, стукачи, трусы! Потому что с ними надо не словом, а кулаком бороться.

— А я помню, — улыбнулся он, — что ты слишком часто упоминал слово "говно".

— И что?

— Лучше бы о чём-нибудь другом думал.

Признаться, после этого нелепого и странного разговора, похожего на диалог с Азефом журналиста Бурцева, который его же в итоге и разоблачил, я крепко задумался. Этот кроткий человек, отсосавший у Достоевского, мне очень не понравился. По моим соображениям он должен был хорошо промучиться на каторге, так ничего для себя и не выяснив. Не очень мне тогда верилось в то, что я могу кого-то исправить. А тут получается, что я действительно помог человеку измениться, а он, даже узнав страшную правду, смог меня простить. Но ведь так мучительно хотелось верить, что мир сплошь состоит из гнили! О, как же хотелось верить в тотальную греховность всех и вся! И если бы в этот момент свершилось Второе Пришествие, то я бы немедленно прикончил Иисуса, лишь бы эта сволочь не успела отпустить всем их грехи.

Выходит по всем статьям бывший заключённый был лучше меня. А таких людей я не любил. Таких людей я ненавидел. Лучше меня может быть только бог. Когда-то я предал его для собственного удовольствия: лет в шестнадцать попросил беспризорника сообщить о заложенной в кафедральном соборе бомбе. А бог меня всё равно простил. Наверное, он даже не обратил внимания на такого мелкого клопа, как я.

После произошедшего я надолго затворился в квартирке, лишь изредка, чтобы не умереть с голоду, стравливая между собой каких-нибудь интернет-бойцов. Всё это время я думал о сущих мелочах. Мелочи... вообще занятная тема для мыслей.

Ведь есть такая дермовенькая порода людишек, которая готова перегрызть тебе глотку из-за сущей мелочи. Выскажешься плохо о Колчаке и в тебя тычут копьём, пропустишь дефис в имечке очередного Тузельбобеля-Блядинского, который отметился тем, что единолично перебил дивизию большевистских комиссаров, и всё, тебе кранты! Сожрут с потрохами! Объявят врагом расы! Исторической России! Обяжут вступить в их гнилые реконструкторские кружки! И ноги моей не будет в этих клубах заправских онанистов! Я ведь знаю, что будучи сущими дьяволятами в мелочах, они ни на что не способны в серьёзных делах. Когда дело пахнет жаренным — беспорядками, борьбой, погромами... тем, что так мило сердцу каждого русского, все эти ролевики куда-то испаряются! Поначалу я думал, что в это время они штурмуют Перекоп и участвуют в Мамонтовском рейде, но потом я написал парочке персонажей, и они важно ответили, что им некогда заниматься глупостями. И не с кем идти! Им завтра на работы! Так и сказали — работы. Я предложил им вилку! Они спросили зачем!? А я им и говорю: "Как же вы без вилки чистить будете?"...

Но я ошибался, у них и без вилки замечательно получалось чистить Авгиевы конюшни.

Всё же обстановка менялась. Пустота в обществе, да и во мне требовала заполнения, и в образовавшуюся лакуну хлынули различные революционные симулякры. Левые националисты! Кшатрии Традиции! Неонародники! Штрассерианцы! Вотанутые! Дрочащие одновременно на Маркса, Троцкого и Пол Пота! Срал я на эту святую троицу! Я не знаю никакого Сартра, только Тартра! Все они годны лишь на то, чтобы оклеить их фотографиями стены общественного сортира!.... Почему они не проводят там своих собраний? Это было бы справедливо, это было бы в духе Иерархии... и равенства!

Для начала я решил посетить собрание левых революционеров, которые казались мне серьёзней других в своём пафосе войны с государством.

Ооо, я ожидал увидеть новых боевиков! Реинкарнацию любимых эсеров! Мужчин в плащах и женщин, которые, как Мария Беневская, могут целую ночь ходить по Петербургу с оторванной бомбой кистью, терпеть и не обращаться в больницу, чтобы дать время уйти друзьям-подпольщикам. Хотелось чувствовать валькирий революций! Фурий! А увидел хуюрий! Эти лево-правые бабёнки могут только дать своим товарищам, и всё. Впрочем — и то неплохо! Бьют — беги, дают — бери! Надо бы стать этим товарищем, купить себе какую-нибудь чёрную штуку и добавить на интернет-страничку цитату Бакунина или Риверы. Боюсь, эти господа взвыли бы от ужаса, когда бы узрели тех, кто им сегодня поклоняется. А вообще очень забавно звучит, представляете: "Собачий приют имени князя Кропоткина", "Анархосквот Бакунин", "Кооператив Штрассерина".

Признаться, всё далее произошедшее производило тягостное впечатление...

Я отчётливо понял то, что те, кто может сосчитать до пяти — не идут в революционеры. Они становятся ментами с большими дубинками. Спермоглоты в форме наматывают на них чужие яйца. Я это точно знаю... вот как та девчёнка. Худая, как ветер. Очки чёрные и глаза у неё чёрные и душа у неё черная и родинка на щеке чёрная... какая-то чурка, спустилась с гор делать революцию! Она хочет освободить ослов из сексуального рабства! Нет угнетению сборщиков черемшы! Я слышу, что она была в Нальчике. Хуяльчике! И всё-таки она красива, этот суховой тюльпан... я бы смял её, как последнюю сигарету. Негодница нежится под чужими взглядами. Поделом! Поди и надрачивают. Сластена знает, что нравится мужикам! Изгибается, смеется, вся похожа на речку. А я в неё ссал, в Волгу! И Енисей! Стоя, держась рукою за шею! Вот она... тоненькая... совсем стручок! Грациозно потягивается, как фиолетовая стервочка. Расстёгивает курточку, этот чёрный кожаный футлярчик! И пусть кругом люди... я бы поиграл на этой скрипке, ведь у меня от Паганини только смычок! Ну же... Чего ты там ищещь? Стой... дура. Хватит, не лезь пальцами... куда ты!? Вы только посмотрите, она опускает руку всё глубже запазуху, лезет куда-то своими пальчиками... за ремешок?.. что она делает? Полоумная!? Там у неё пистолет, бомба, нож! Фляжка с чаем! Фотография любимой собачки... Всем конец! Спасайтесь! Поводок! Газовый баллончик! Я не хочу этого знать! Она оправляется с таким видом, как будто только что помассировала простату самому Платону. Теперь-то я понял, что в штанцах у этой дамочки не бомба, нет... там штука помощней, чем Фауст Гёте. Как-то раз я попался такой акуле, не успел опомниться, забыть её духи и улыбку, как она сунула себя мне в руку! Прямо так! Себя мне в руку! Клянусь! И всё стало мокро! Слизко! Отвратительно! Будто меня жевала мохнатая устрица! Она была голодна, как сволочь и хотелось завязать её узлом! Да, у этой уличной касатки в штанцах то, что нужно всему революционному лупанарию! Все смотрят на неё, как банда псов. Они уже измудохались, высунули отвратительные нечищеные языки... будто из пасти торчит хвост ящерицы. Неряхи! Зубы надо чистить каждое утро! Хотя бы песком или пальцем. А хоть бы и говном! От добра добра не ищут! Измажь революционера говном, что выйдет? Ничего из них не выйдет! Ничего! Никогда и нигде! Потому что это сброд, шантропа, шайка-лейка! Их бы разогнал своим посохом и Дед-Мороз!

Девчушку звали Настенька.

Пришлось сказать ей несколько глупостей, вроде того, что Маркс тоже спасал собачьи приюты, и она расцвела, как сбрызнутый водой кактус. Она боролась за права животных, но притом ей было наплевать на собственные свободы. Куда это годиться!? Ведь ляжки у неё были как у молодой тёлочки, а мозги как у белой лабораторной мышки. Она радела за народовластие и жила у мамы. Россия вообще чертовски матриархальная страна, поэтому мне был непонятен бунт Настеньки против сексистского патриархата. Но когда я крепко сжал её в своих руках, когда она пискнула и брызнула в меня жарким и тонким языком, я понял, что у неё просто давно не было революционного члена во рту.

Разумеется, она была мне неприятна. И неинтересна. Кому вообще может быть нужна левая девка? Они хороши в фильмах Бертоллучи, в декорациях Парижа 68-го... Май, а не Октябрь! Случись новый Семнадцатый год, и эти милые девочки, носящиеся с планами по переустройству мира, станут разменной валютой, курсом где-то между бутылкой водки и горстью патронов. Впрочем, сегодня я что-то особенно желчен и жесток к курочке-рябе, начитавшейся веганских подписок. Надо по секрету сообщить ей, что в сперме много белка. Я тогда готов временно побыть анархо-фермой... коммунистическим огородом! Да, пусть кушает натуральную и здоровую пищу. Ей пойдёт на пользу! Может что-нибудь вырастет! Не в голове, но так на груди.