Воспоминания о гражданской войне

В Уфе нас, бирян, поместили в столярные мастерские, где успели только пообедать, т.к. со стороны Самары красные войска вели наступление и приближались к Уфе.

Власти белых нашу тюрьму в целом до 2400 человек арестованных садят в 47 товарных вагонов и везут в Сибирь. Каплет дождь, в вагонах сыро, холодно, нар нет. Мы, прижимаясь друг к другу, садимся на мокрый пол и, как бы согреваясь, продолжаем свой путь.

По приезде на ст.Аша-Балашов рабочие предупреждают о том, что нас везут к Колчаку, где военный террор, и нас расстреляют, предлагают на Миньярском подъёме бежать, обещаясь сохранить на своём заводе. Рабочие этого завода страшно были настроены против белых и их зверств с арестованными, проходящими по пути ж.д. ранее, после чего часть наших товарищей во время общего сна, бежит. Мы, оставшиеся в вагонах, не сумевшие сбежать продолжали ехать дальше. [43] В эшелоне ехали женщины, взятые в состоянии беременности, и разрешались от неё в холодном, грязном вагоне. Никакие мольбы об помещении их в больницу не могли найти жалости, и они оставались в вагоне. [52об] По приезде в Златоуст нас не принимают, в наш вагон мы приобретаем белый (дикий) камень, на котором, [43] ломая обшивку вагона, разводили костер и немного грелись, находясь в дыму, закоптелые, не умытые. В эшелоне едет бураевский татарин совсем голый и согревается на золе, разложенной на полу, который жив и посейчас. Сопровождают нас чехи.

Приезжая в Челябинск, Петропавловск, Курган, Омск, нас точно так же не принимают, ибо все тюрьмы переполнены. В Омске получаем горячий обед, остальное же время 200 гр. хлеба через 3 дня, тут же сменяется команда, вместо чехов заменяют уральские башкиры — добровольцы белой банды, обращение коих с арестованных больше чем ужасное. Под видом пробуя винтовку, стреляют в вагон, раня и убивая арестованных, вагоны закрывают и пломбируют. Мы остаемся лишёнными возможности естественных отправлений и брать снег, которым утоляли жажду, ибо во всем нашем вагоне из всей посуды был мешок, в которой нагребали снег и, тая, пили пригоршнями. В Омске завоевали печку, которую поставили в вагон. Вагон хотя и худой, но стало теплее.

Из Омска направляют в Н.-Сибирск, где точно также из переполнения тюрем нас не принимают, направляя дальше. На станции Тайга дают обед из солёной рыбы и после посадки в вагон долгое время не дают пить, даже того снега, который давали раньше. После если и давали, то обязательно из под вагона с нечистотами, не желая отойти на 5 метров от вагона и взять чистого снега. [43об] Мы терпели страшную жажду, не смея требовать дать воды. В одном из вагонов, арестованный при настоянии дать воды или снегу на следующий день был как бы отпущен домой и когда пошёл, был застрелен и брошен в вагон, где ехал несколько суток и начал тухнуть, издавая зловоние, после чего наши товарищи только были вынуждены на ходу поезда выбросить в люк.

Дальнейшее продвижение по пути ж.д. поддерживается подачкой хлеба в вагоны враждебно настроенной к Колчаку частью рабочих, главным образом, железнодорожниками, которые предупреждают нас, что они следят за нами и не дадут возможности погибнуть.

Продвигаемся дальше. В Красноярске, при остановке на вокзале наш эшелон окружают караул английских войск, разставив пулемёты и не давая возможности рабочим передать принесенное и главное поделиться новостями мира.

Не приняв из-за переполнения тюрем в Красноярске и Иркутске, направляют за Байкал в Читу к атаману Семёнову.

В Иркутске получаем от граждан предупреждение о том, как бы наш эшелон по примеру ранее прошедшего не был спущен в Байкал (ранее был спущен в Байкал целый эшелон арестованных), сказав, что они проследят продвижение и не дадут возможности осуществить [44] предполагаемое. Таким образом, попадаем в Читу к Семенову, где несмотря на лично производимые самим Семёновым массовые расстрелы арестованных, тюрьмы были всё-таки переполнены и наш эшелон предположено направить на Русский остров, но благодаря вмешательству Американского консульства по поводу безсчеловечного отношения к нам со стороны белых банд, мы были возвращены, якобы обратно в Уфимскую губернию, но по возвращении в Иркутск были сняты и помещены в 3 барака под Љ54, 56 и 66 Заиркутского военного городка. Наше скитание по линии ж.д. в так названном рабочей массой "Эшелоне смерти", начатое в начале октября, закончилось в конце ноября 1918 г. За всё это время мы получили 3 горячих обеда, остальное время были на хлебе и воде.

Бараки, состоящие из 2-х отделений и большие по размеру, имели по 4 голландских печи, которые за неисправностью топить было нельзя. Барак оставался холодным. Таким образом, положение для нас, обносившихся и неимевших [44об] одежды, было ещё хуже, чем в вагонах. Введён строжайший режим — дальше выходных дверей выходить нельзя и нельзя разводить огня в качестве света, ламп не дали и столь длинную в зимний период ночь, мы проводили в потёмках. Появляются болезни глаз и 3 вида тифа, которые уносят массу лучших товарищей, не имеющих сил побороть болезнь. Я лично переношу ряд приступов возвратного тифа. [45]

В силу холода в бараке, ложась спать на голые нары, мы прижимаемся друг к другу, и т.к. свирепствует тиф, тифозных не изолируют. Были случаи, на утро у кого-либо на руке лежит мёртвый человек. В последствии начинают изолировать, выбрасывая на солому в сарай, и здоровые, что бы сохранить своих товарищей, скрывают их не давая увозить.

Мать по возвращении домой, берёт необходимое и едет за мной. Проехав чрез несколько фронтов, приезжает [53] в Иркутск в 6 километрах от меня (военный городок) и, не имея средств, поступает прислугой, ведя розыски меня, но не находит. В этом же городе находится и мой брат, направленный первое время в качестве арестованного, потом мобилизованного в армию белых и по болезни отправленного в Иркутск в команду выздоравливающих, которого точно так же не находит и через 3-4 м-ца уезжает домой, переезжая опять-таки чрез несколько фронтов. [53об]

Постепенно режим ослабевает, и нам представляется возможность посещать ст. Инокентьевскую с целью пособирать хлеба и иметь общение с рабочей массой, но ходьба была связана с большими трудностями за отсутствием теплой одежды. Оправившись от болезни, я тоже решил побывать на станции, но имея на ногах ботинки без подошв, в тонких портянках при столь резком сибирском морозе дойти не смог и стал по дороге замерзать, но благодаря подоспевшему товарищу был отнесён в железнодорожную будку, хозяин которой оттёр ноги, накормил, поделившись впечатлениями и дав на дорогу кое-что еще из продуктов, проводил до городка. Так побывать на ст. и не пришлось. [45]

Результат эпидемии сильно сказался в наших рядах, ибо из 2400 человек осталось не более 1000.

Есть предположение об использовании нас как силы в рядах белой армии, почему содержание до некоторой степени улучшается, и больше теперь имеем возможности в противоположность предположенному общаться с рабочей массой, которая ведёт подготовку к свержению власти белых, принимая во внимание в этом и наше участие. Связь с рабочими в смысле подготовки к выступлению поддерживается через военнопленного империалистической войны мадьяра Макса, который в свою очередь, как установлено после, имеет связь и с начальником городка капитаном Решетиным, который в осуществление своего плана запрашивает Министерство внутренних дел, и последнее разрешает ему организовать из нас отряд особого назначения. Решетин, появляясь в бараках, предупреждает о том, что он знает о предполагавшемся возстании рабочих станции Инокентьевской, и что если мы дадим малейший повод к этому, наши бараки будут обставлены пулемётами, обложены [45об] дровами и подожжены. Одновременно объявляет, что он получил разрешение на организацию ООН для поддержания порядка в Иркутской губернии, где мы, будучи на свободе, больше будем иметь шансов на присоединение к тому или другому выступлению.

После долгого обсуждения поставленного перед нами вопроса мы решили пойти в отряд, выхода больше не было и 19/V-1919 г. вышли 700-800 чел. Остальная часть товарищей, оставшаяся в бараке, была перекинута на Николаевский завод, а часть сослана на остров Сахалин, которые и погибли там. Сорганизованный отряд находился при г. Иркутске. Рабочие преимущественно рабочей слободы были недовольны нашим выходом в отряд, полагая, что мы идем против нужного им строя, т.е. советской власти, но наконец, убеждаются, что наш выход только один выход из бараков, за который мы ухватились и теперь будучи на свободе, тем более с оружием в руках имеем больше возможности на возстание.

Создаётся 3 роты пехоты 1, 2 и 3-я и 4-я конная сотня. В отряде ведём строевое обучение и к концу месяца получаем как знак отличия нашего отряда от другого рода войск серые погоны с зелёным треугольным просветом. В средине июня назначается парад отряда пред Управляющим губ. Яковлеве, который при прохождении первого взвода отрядников поздравляет под термином: "Здравствуйте стражники", [46] что повлияло на нас, с ноги сбились. Были отдельные выкрики: "Что мы за стражники? Мы не хотим быть ими", — ибо наша среда состояла из красногвардейцев и работников советской власти, и превращаться в монархический вид стражника мы не могли думать. Парад был сорван с уводом нас обратно в отряд, с прочитанным нам выговором. Предположено расформировать нас и послать в регулярную армию, но по настоянию Решетина остаемся как бы на испытании в отряде.

Внутри губернии вспыхивает возстание крестьян, потерявших всякое терпение от налёта и порки казаков, на подавление коего командируется 2 рота в 200 человек под начальством командира поручика и фельдфебеля Зверева. Последний, принимая меры к непринятию выступления против крестьян, убеждает последних не восставать и продвигается дальше вглубь тайги к границе реки Енисея и, убивая офицеров, выкидывает лозунг: "Смерть угнетателям, да здравствует Советская республика". После чего часть этого отряда, идя вразрез со Зверевым, отходит от него. Зверев остаётся с отрядом в 100 с небольшим человек, с которым начинает оперировать с белыми. К отряду ежедневно примыкают большая масса таёжников, и партизанский отряд растет не по дням, а по часам. Впоследствии образуется Северо-Восточная Сибирская партизанская армия во главе главнокомандующего Зверева и с боем надвигается на Иркутск. В армии сильно сказывается недостаток боевых припасов, каждый выстреленный патрон приходится сохранять и использовать [46об] несколько раз. В порохе такой нужды в силу охотнического населения, идущего навстречу защитникам молодой советской власти, не было. Возникает вопрос устройства пушки, что при наличии рабочих Ижевского завода осуществляется, и пушка, сделанная из цилиндра пожарной машины, становится готовой к употреблению.

Оставшийся в Иркутске отряд ведёт подготовку к свержению Колчаковского Правительства, переехавшего к этому моменту в Иркутск в силу падения Омска и взятия 5 Красной Армией. Ведутся переговоры с частями белых солдат. В большинстве команд выздоравливающих, которые высказывать за отказ в участии выступления против нас. Из Юнкерского училища одна из рот присоединяется и переходит на нашу сторону в рабочую слободу. Губмилиция во главе с её руководителем становится на нашей стороне и перейти к нам не успевает, ибо к этому моменту за рек. Ангарой на вокзале Иркутск вспыхивает возстание 53 Сибирского полка с его командиром Калашниковым. Мы в свою очередь восстали в самом городе, ведя наступление в первую очередь на юнкерское училище, где удаётся захватить пулемёт, часть оружия и один автомобиль. В этот вечер 23/ХІІ-19 г. захватили несколько человек министров правительства [47] во главе с военным министром Хомжиным. Наступление ведется под командой поручика Корзуна, мелкое офицерство нашего отряда примыкает к восстанию и ведёт наступление на город. Полевым штабом намечается Зелёный базар в центре города. Н-к отряда Решетин, живя в 6 клм. от Иркутска за рекой Ангарой, не успевает к первому нашему выступлению и, появляясь на второй день, принимает командование отрядом.

Управляющий губернии Яковлев, социалист-революционер, в ведении коего находился наш отряд, боясь за судьбу захваченных нами деятелей Колчаковского правительства, средствами запугивания приближением бронированного эшелона семёновцев, устоять против коих мы не могли, добился освобождения, тем самым лишив возможности, имея заложников, иметь гарантию на захват власти без боя.

24/ХІІ-19 г., утром, выстроив отряд, управляющий Яковлев предлагает снова надеть погоны, которые были сорваны, и предлагает держать вооружённый нейтралитет. Но благодаря выступлению некоторых товарищей о том, что это для нас не подходит, и в погонах из-за любого угла будут стрелять в нас, мы в 6 часов утра отрядом, выступив, занимаем позицию вдоль реки Ушаковки и вступаем в бой, который продолжается до 5/І-20 г. Создаётся Знаменская группа, к нам десятками присоединяются рабочие Знаменского предместья и рабочей слободы. Отряд растёт. Соединиться с 53 Сиб. полком не удаётся из-за [47об] ледохода Ангары, и мы действуем самостоятельно. [48]

Во время боя на горизонте Иркутска находятся чехи и французский консул генерал Жанен, которые ведут предательскую работу. Первые, держа вооруженный нейтралитет и находясь на всей территории Иркутска, ходят на сторону противника и передают сведения, а последний запретил нам стрелять из орудий, тогда как белые из них стреляли в нас.

В Иркутске находится до 20000 беженцев (буржуев, кулаков и прочих), которые если не с винтовкой в руке, так другими средствами помогали подавлению нас, [54] но не удалось, ибо рядовые солдаты были за нас.

В Иркутске появляется небольшой отряд семёновцев, прибывший на помощь белым. Белые и беженцы с торжеством встречают их, но последние в бой не вступают, а производят грабежи мирного населения и уходят обратно. [54об]

Потеря в наших рядах очень незначительна, в рядах же белых, в особенности среди офицеров, коих стреляли свои солдаты, была больше. [48]

Во время боя я встречаюсь на нашей стороне с одним знакомым товарищем, который сообщает о моём брате и его адресе. Я перехожу на левый фланг, который уже вступил в город, заняв ряд улиц, и брат остаётся на нашей стороне, но не нахожу его и возвращаюсь обратно. [57]

Губмилиция, оставшаяся в тылу белых, ведёт свою работу и связь с нами. 3 января в наш штаб прибывает делегация с вопросом перемирия на 12 часов, ставя в условие дать срок на сборы к эвакуации, не преследуя в известный период времени, и всё золото, находящееся в Госбанке, поделить пополам. Обсуждая эти вопросы, срок истекает, поступает вторая просьба на перемирие на 12 часов, итого 24 часа, в период коих головка правительства собирается и, не предупредив никого, уезжает, захватив с собой заложников, лучших артистов драм.театра, золото погружают на подводы и направляет за Байкал. В качестве ломовых извозчиков везут это золото бывшие два наши арестованных товарища, вышедшие ранее на поруки гр. д. Наратово Бирского кантона Башреспублики — братья Шарифгалий и Мансур Султановы. Но находившаяся в тылу губмилиция перехватывает эти ценности, ложит в Госбанк и шлёт делегата с призывом занимать Иркутск