Чудеса без правил Книга первая. Хоттабыч вернулся

— Добрый вечер, уважаемый, — поприветствовал кладбищенского работника Паша, подойдя к нему поближе.

Пожилой мужчина в странном для могильщика джинсовом комбинезоне поднял голову и подслеповато прищурясь, посмотрел на подходившего к нему человека с рюкзаком и сумкой.

— Вечер-то добрый, мил человек! Но если ты сюда пришёл захорониться, то зачем с собой столько вещей взял? А если на экскурсию, то, во-первых, поздно, а, во-вторых, ты что — прямо с вокзала? Вещи негде было оставить? — неожиданно стал юморить могильщика-профессионал.

Паша принял вызов и ответил в том же ключе.

— Вы правы, уважаемый — я только что приехал, но не с вокзала, а из аэропорта. На захоронение не претендую, от экскурсии не отказался бы, да денег маловато, боюсь, не хватит. А поскольку с деньгами напряжно, то переночевать мне негде. Вот и подумал, что на кладбище наверняка можно где-то прикорнуть.

Мужик не спеша вывез тележку, нагруженную каким-то мусором на аллею, отряхнул руки в перчатках, снял их и повесил сверху на ручку тележки. Затем подошёл к Паше вплотную и посмотрел на него долгим изучающим взглядом.

— Так, значит? Турыст? — могильщик произнёс это с издёвкой, в стиле киногероя Папанова — контрабандиста Лёлика из "Бриллиантовой руки".

Затем продолжил издеваться, уже не скрывая своего сарказма.

— Так вот, турыст, вход у нас на кладбище платный — это раз. Экскурсии давно закончились — это два. Прикорнуть на этом кладбище дорого стоит — это три. И вообще, здесь тебе не ночлежка — это четыре. Поэтому, раз, судя по всему, ты проник сюда незаконно, то, чтобы не морочить ни мне, ни тебе голову полицией и прочими глупостями, то поворачиваешь оглобли и сам, спокойно и добровольно покидаешь территорию Новодевичьего кладбища.

Ерёмин слегка опешил — слишком уж агрессивно повёл себя этот кладбищенский хрен. Он моментально стал заводиться, но сдержался и постарался ответить культурно и вежливо.

— Ну, вот теперь вижу, что я на родине. Так только свои своих могут унижать и хаять. Мда, отвык я что-то от хамства... Вы бы гонор свой, уважаемый, для начальства вашего приберегли. Я вам в тарелку с супом не плевал и ничего у вас не просил... пока. А поскольку я с вами вместе свиней не пас, то могли бы ко мне и на "вы" обращаться. Я ведь, как вы видите по моей седой бороде, постарше вас буду. Вон, даже инородец узбек ко мне почтительно обращался, а вы вроде русский, а ведёте себя, как натуральное быдло. Не волнуйтесь, я знаю, где выход, спасибо за гостеприимство. Вечер вам в хату, уважаемый!

С этими словами Паша повернулся и пошлёпал к выходу.

— Эй, да ты кипешной какой! Тормози, мы не договорили! — внезапно услышал он за своей спиной.

Круто развернувшись, Ерёмин зло усмехнулся.

— А кто вам сказал, что я с вами буду разговаривать? Тыкать будете своему начальству, если духа хватит. Если вы так себя ведёте с человеком, которого вы не знаете, то вы либо дурак и быдло, либо вам ни разу в жбан не прилетало. Но поскольку я воспитанный человек и за свои слова отвечаю, то желаю вам, чтобы был мир и благополучие в доме вашем. И чтобы не стеснять вас в вашем доме, поищу людей, более воспитанных, чтящих традиции и помнящих о том, что земля круглая. Даст Бог, придётся и вам испытать то же, что испытал я.

Паша повернулся и хотел идти, когда внезапно на его правое плечо легла тяжёлая рука. Чисто автоматически он моментально своей левой рукой заблокировал чужую руку и, развернувшись назад-вправо, правой рукой провёл приём под названием "рычаг плеча".

— Ахх... уй... блин... ты чё творишь! — услышал Паша вопли от согнувшегося в три погибели могильщика, правую руку которого он взял на болевой и, по привычке, зайдя ему за спину, всей своей 90-килограммовой массой надавил тому второй рукой на шею.

— Слышь, земляк, отпусти... уй, блин, больно... ты совсем берега попутал... — зашипел работник кладбища.

Паша отпустил его руку и, поправив рюкзак, подхватил брошенную в траву свою клетчатую сумку. Повернувшись, он снова зашагал к выходу, не оборачиваясь.

— Послушай, земляк, извини, погорячился. Да стой ты, я признаю, что был не прав. Давай побазарим.

Ерёмин остановился и обернулся. Мужик, немного помятый и какой-то пришибленный, смотрел на него виновато, но при этом улыбался. И это заставило Пашу изменить своё решение и вернуться назад.

— Тебя как зовут, гость непрошенный? Меня здесь Йориком прозвали. Я на этом кладбище, почитай, с малолетства обитаю. Ты извини, я же не со зла на тебя "наехал". Цельный день вкалываешь тут, к вечеру уже ни рук, ни ног не чую, а тут на тебе — дайте переночевать, а то так есть хочется, что и воды не надо, — переиначил кладбищенский работник известную поговорку.

Назвавшийся Йориком протянул руку Паше.

— Давай без обид, ладно?

Паша в ответ пожал руку, пробурчав:

— Обиженные на зоне. А ты меня просто огорчил.

Йорик хитро прищурился.

— Да я понял уже, что ты сиделец. Где чалился, арестант?

Паша, всё ещё не отошедший от предыдущего хамского обращения, процедил сквозь зубы:

— Там, где чалился, там меня уже нет, отсюда не видно.

Йорик усмехнулся.

— Да я вижу, что ты не с Магадана к нам заявился. Туда международные рейсы не летают. Что, в Португалии где-то отбывал? Или в других европах?

Ерёмин удивлённо посмотрел на своего собеседника. Кладбищенский следопыт рассмеялся.

— Да просто всё. Вон на твоём бауле бирка осталась, видно по ней, что рейс буржуйский, у нас бирки другие совсем. Ну, а после европейского чемпионата по футболу, который был всего два года назад, только полный кретин не запомнил флаг Португалии — чемпионов Евро-2016! Вон он у тебя на бирке красуется!

Паша улыбнулся — он совсем забыл, что на его сумке, да и на рюкзаке остались бумажные наклейки с португальскими красно-зелеными цветами. После того, как он прилетел в Питер и получил свой багаж, то их так и не оторвал. И наклейки эти болтались на ручках сумки, а также на одной из лямок рюкзака. Он тут же оторвал эту бумажку от сумки и, не зная куда её определить и не желая мусорить, бросил её в сумку обратно.

— Ладно, кладбищенский ты червь, проехали. О моём бурном прошлом может потом поговорим? А то, если правильно цитировать поговорку, действительно так есть хочется, что и переночевать негде. И как-то непривычно мне твоё погоняло, как тебя звать-величать в этом реальном мире?

Йорик подошёл поближе, с интересом рассматривая Пашины вещи.

— Звать меня Кузьма — вот такое старинное русское имя. А поскольку многие норовят меня Кузей обозвать, то я и привык, что для всех я зовусь Йорик.

Паша улыбнулся.

— Ну, меня вот тоже некоторые самые близкие друзья Йоргеном прозвали. Был такой Святой Йорген, даже книжка такая есть — "Праздник святого Йоргена", вот меня по той книжке и прозвали.

Кузьма с интересом посмотрел на Пашу, потом, как бы невзначай, наклонился над Пашиной сумкой и цапнул злосчастную бирку.

— Каюсь, книжку не читал, а вот фильм с Кторовым и Ильинским смотрел, старый фильм, еще первая часть немая. Кстати, а что на твоей бирке написано? — сменил он тему разговора, вертя в руках оторванную бирку с Пашиной сумки.

— Там написано "международный аэропорт Порту имени Франсишку Са Карнейру". Ты, следопыт, прав — это маркируют вещи пассажиров в аэропорту города Порту. А Франсишку Мануэл Лумбралеш де Са Карнейру — это бывший премьер-министр Португалии. Он погиб в авиакатастрофе в 1980 году, — ответил Паша.

Кузьма хитро улыбнулся.

— Что, таки пас со мной свиней?

И когда Паша удивлённо на него посмотрел, добавил:

— Ну ты же со мной на "вы" общался, сказал, что тыкать не приучен и что со мной свиней не пас. А раз на "ты" со мной заговорил, то, стало быть, пас?

Ерёмин хохотнул и хлопнул Кузьму-Йорика по плечу.

— Пас, пас. Пасуешь ты здорово!

Тот скривился.

— Тише ты, шебутной, и так мне чуть руку не оторвал на хрен. Я же только тебя остановить хотел, а ты сразу в драку...

Паша покачал перед лицом своего нового знакомого указательным пальцем.

— Но-но! Никакой драки не было — чистая самооборона. Откуда я знаю, что тебе в голову взбрело? Простая работа рефлексов — хватают сзади за плечо, значит, надо тут же отреагировать.

Кузьма засмеялся.

— Ничего себе рефлексы. На этих твоих рефлексах можно так отреагировать, что и в гроб человека отправить. Хорошо, хоть кладбище рядом. Ладно, сиделец, пошли ко мне в хату, там расскажешь, где сидел, как до жизни такой докатился и почему у тебя рефлексы такие жёсткие — руки отрывать незнакомым людям.

Паша попытался взять свою сумку, но Кузьма его остановил.

— Хотя тут идти недалеко, кидай свой баул мне на тележку. Довезу, раз уж ты гость. Хотя гость на кладбище — как-то звучит не очень, не считаешь?

Ерёмин покачал головой.

— Ну, я же пока живой, так что гостить можно где угодно. У нас среда обитания сейчас такая, что на кладбище порой безопаснее, нежели в центре города. Кстати, а чего ты тут копался, насколько я знаю, Новодевичье ведь давно уже официально закрыто?

Кузьма, кряхтя, вывез свою тележку в центр аллеи, и, толкая её вперёд, на ходу принялся объяснять.

— Кладбище, конечно, закрыто, но если есть родственники тех, кто тут захоронен, то можно подзахоронения делать. Ну или за могилками старыми уход нужен, вот и организовали здесь бизнес такой — контору открыли, называется "Помни всегда". Мне же, как сторожу здесь платят копейки, могильщики давно не нужны — городские погребальные конторы имеют своих могилокопателей. Вот я и подрабатываю в такой конторе — она и памятники изготовит, и могилу выкопает, и оградку, и реставрацию. В общем, весь спектр услуг. Так что я тут и смотритель кладбища, и сторож, и могильщик и даже садовник. Работы по озеленению стоят дорого, кстати. А тут вообще работы выше крыши — видишь, как всё разрослось?

Паша кивнул.

— Да вижу. Я потому и пришёл сюда, что кладбище это — заброшенное. Я только сегодня прилетел из Португалии. Так что ночевать мне негде, денег тоже кот наплакал... А, как я тебе говорил, среда обитания сейчас здесь самая спокойная. Нет, возможно за восемь лет, что я тут не был, стало спокойнее, но, когда я тут жил, всякое бывало. В общем, пока осмотрюсь, пока обживусь...

Кузьма внезапно остановился.

— Нет, тут уж ты извини. Переночевать сегодня устрою, но дальше ты уж, мил человек, сам как-то устраивайся. Не я тут банкую, у меня начальство есть и напарники. Они сегодня загулять решили, так что я один здесь. А завтра эта троица подвалит, да ещё с похмелья — начнут тебе пытаться диктовать условия, да строить тебя. Ты же, как я погляжу, мужик резкий, поломаешь кого-то, потом снова сядешь, но уже здесь, у нас. Оно тебе надо?

Паша грустно улыбнулся и покачал головой.

— Спасибо, что предупредил. Конечно, ты прав, не нужны мне проблемы. И на том спасибо, что на эту ночь приютишь, завтра будет день — будет и пища, разберусь, что к чему. Опять же, в нашем посольстве отметится надо. Документы получить. Я же сейчас как бы только наполовину гражданин России, а так... В общем, поехали, а то холодно что-то...

Они двинулись дальше ко входу на кладбище.

Административное здание было и конторой, и мастерской, и жильём одновременно. Кузьма подкатил тележку к дальнему входу и оставил её там стоять.

— Завтра уже мусор выкину, всё равно сегодня все могилки не успел благоустроить, еще время будет.

Он достал ключи и открыл одну из дверей.

— Заходи, Святой Йорген, в эту святую обитель, не побрезгуй.

Паша хохотнул.

— Да ну тебя, скажешь тоже. Я давно уже ничем не брезгую, да и брезгливости у меня после тюрьмы давно нет.

Кузьма вопросительно уставился на своего гостя.

— Ну, про тюрьму я понял, а что — в Европе разве тюрьмы не лучше наших? Я по телику смотрел, там у вас и телевизор, и душевая кабина, и все удобства — типа диван или кровать с ортопедическим матрасом. В общем, лафа, а не отсидка!

Паша, разуваясь и положив в угол свой рюкзак и сумку, удивлённо посмотрел на Кузьму.

— Не знаю, что и где ты смотрел, но лафы никакой у меня не было. Судебная система Португалии, чтоб ты знал, является одной из самых жестких в Европе. Я тебе скажу, что португальские заключенные отбывают наиболее длинные в странах Европейского союза сроки. И если, например, та же Швеция тратит 359 евро в день на одного заключенного, то скупердяи из правительства Португалии выделяет на них только около 41 евро в день. А это и еда, и одежда, и постельное бельё, и много чего ещё. Пообедать там в самом дешёвом кафе стоит 5 евро. А нормальный такой обед — это уже 10 евро. Вот и считай. А вообще, скажу тебе, что любая тюрьма — это уж никак не лафа. Даже для тех, для кого тюрьма — дом родной...

Кузьма тоже разулся, снял свою куртку и жестом показал Паше на санузел.

— Так, ты это — давай мой руки, я сейчас сварганю ужин. Ты как — выпить хочешь?

Паша кивнул.

— В принципе, не откажусь. Хотя водку я не пил уже лет двадцать...

Кузьма присвистнул.

— Ты что, так долго сидел?

Паша улыбнулся.

— Да нет, что ты. Просто как-то обжег связки водкой, не рассчитал... С тех пор только коньяк пил. А в Португалии к портвейну местному пристрастился — классное вино, и пьянит, и полезно для здоровья.

Кузьма засмеялся и хлопнул Пашу по плечу.

— Ну ты эстет — портвейн тебе подавай, коньяк. Короче, "Бехеревку" уважаешь? У меня початая бутылка есть, я эту настойку употребляю, а водку сам не пью — не люблю.

— Да, уважаю, уважаю...

Паша кивнул и пошёл мыть руки.

За столом разговор пошёл живее. Конечно, разносолов не наблюдалось — было бы наглостью ещё и перебирать харчами. Но картошка в мундирах, солёные огурчики, домашняя колбаска вызвали самый настоящий восторг у гостя из Португалии.

— Ну, Кузьма, удружил и угодил одновременно, смотри, я в долгу не останусь. Как немного устроюсь, обязательно ещё раз приду в гости, но уже со своим угощением! — еле прожевав очередной кусок, вымолвил Паша.

— А за это не грех и выпить, слава тебе, Господи — во славу твою, к вящей радости, а не ради греха! ќ— провозгласил работник лопаты и метлы.

Когда был утолён первый голод, возникла потребность в светской беседе.

— Ты, Кузьма, как тут за столько лет не спился? Насколько я знаю, кладбищенские работники крепко закладывают, — осторожно поинтересовался Паша.

— Ты прав, закладывают. Мои напарники — такие вахлаки, прости, Господи! Среда эта чуть не засосала, Вера в Господа спасла. Ну и увлечения разные, — дипломатично ответил Кузьма.

— Да уж... Как там говорил один поэт... — Паша наморщил лоб. — Дай вспомню... А, вот...

Он вытянул вперёд руку в шутливом жесте и стал декламировать:

— Вне среды поэтов не бывает

Ни в Ельце, ни в Киеве — нигде.

И, когда печаль одолевает,

каждый сильно тянется к среде.

Там всегда найдется для беседы.

Кто-нибудь ровесник по уму,

Ибо все сомнения и беды

Нелегко осилить одному...

Кузьма внимательно посмотрел на гостя и неожиданно продолжил: