Твое... величество! Обновление

— Уссссстроил, — шипению Иоанна могла позавидовать любая гюрза. — Сссссстерва! Почему она не пришла сама? Не написала?

Димас поклонился еще раз. Работа у канцлера такая, отвечать на идиотские вопросы. Увы.

— Ваше величество, королева решила вначале поговорить со мной.

— Почему?!

— Потому что к вам подобраться намного сложнее, ваше величество. А я и в городе бываю, и записку мне передать легче, и сотня глаз за мной постоянно не следит.

С этим Иоанн вынужден был согласиться.

— Ты видел моего сына?

— Да, ваше величество. Я бы не посмел прийти к вам, не будучи уверен...

— Это и правда — мой сын?

Ничто другое сейчас Иоанна не занимало.

Сын!

Престолонаследник!

Надежда Эрланда, его будущее, а заодно и будущее самого Иоанна! Король даже сам себе в этом не признался бы, но ребенка он рассматривал, не как самостоятельного человека, а как свое продолжение. Свое бессмертие! Личное...

Мнение ребенка по этому поводу Иоанна не волновало! Его сын — его собственность, какое у него там может быть мнение, отличное от отцовского? Смешно даже!

— Да, ваше величество. У него ваши волосы, и он похож на ее высочество Анну.

— Анна, да. Ты ее видел?

— Да, ваше величество, у нее все хорошо.

Иоанн кивнул. Ну да, так и должно быть. Все правильно. А теперь снова о главном!

— А на меня мальчик похож? Как его назвали?

— Саймон Александер, ваше величество. Да, похож, как мне кажется. Но я могу и ошибаться, ваше величество, маленькие дети... они сложные.

А правду сказать — страшные. И похожи очень часто сами на себя. Или на мелких обезьянок.

Иоанн с презрением посмотрел на канцлера.

— Что бы ты понимал... кормилица у моего сына хорошая? Ему всего хватает?

— Ее величество лично кормит малыша, не доверяет посторонним, — честно ответил канцлер.

— Как? Сама? Фу, как это простонародно!

Димас поклонился, всем видом показывая: не виноват-с, ваше величество! Что увидел, то и сказал!

Иоанн покривил губы.

— Что ж. Ради сына... да, только ради сына я иду на эту жертву.

— Да, ваше величество.

— Прикажи этой женщине прийти в часовню, я поговорю с ней еще раз. Только ради сына!

Димас поклонился, соглашаясь с королевскими словами. И правильно сделал, не то подсвечником бы его Иоанн навернул, не глядя... не может ведь он признать, что его просто загнали в угол? Конечно, нет!

Он великодушно смиряется перед женской глупостью... он еще потом придумает, как это должно красивее звучать.

Эх, чего ради наследника не сделаешь!

* * *

Два эрра смотрели на... людей?

Животных?

Сложно сказать, пожалуй, там все и сразу было. Были те, кто походил на людей, только раздутых в два-три раза и покрытых шерстью. Были те, кто походил на зверей с подозрительно разумными мордами. Самыми страшными были те, кто застрял посередине, как жуткий гротеск. Кабан с человеческим лицом вместо морды, медведь с человеческими руками и глазами... жалко?

Скорее, жутко.

Страшное извращение естества. Мерзкое, отвратительное, дар божий, исковерканный злым человеческим деянием. И от этого мороз бежал по коже.

Или — не только от страха?

Для одного из мужчин это был его шанс на трон. Второй же делал карьеру. Для него это было возможностью выслужиться перед правителем, так что... посол и расцеловал бы каждую из тварей, если бы это помогло. Отвращение? А перетерпит!

Как этих тварей привезли в город?

Сразу.

Просто так их не провезешь, конечно, а вот в бродячем цирке — запросто. Там положено быть всяким уродам, и спрятать можно, что угодно. Так и поступили. А что ночью несколько повозок ненадолго к посольству приехали... и что? Может, нравится им так, кататься по городу? Это ж не запрещено?

И вот теперь эти существа смирно сидели в комнате, ждали. Брат Тома хорошо их выдрессировал, никто не скалился, не проявлял нетерпения.

— Когда? — наконец вымолвил один из эрров.

— Через два дня? — предположил второй.

Первый подумал.

— Да, пожалуй. Хотелось бы скорее, но... это разумно.

Существа, которые некогда были людьми, молчали. Они все слышали, но радовались другому.

Через два дня ЭТО закончится? Правда?

Даже если их убьют... ну и пусть убивают! Это не жизнь. В чужом и чуждом теле, с болью, страхом, голодом... да, они будут драться, они будут убивать, они могут принести еще немало боли и горя, но и свою смерть они примут с радостью.

Лечь бы, попросить, чтобы убили, самим на клинки кинуться... да только не получится так. До последнего вздоха и человек и животное сопротивляются смерти, до последнего вздоха отбиваются от врага. Это закон жизни.

Даже если живешь через силу, очень сложно самому убить себя. Невозможно почти...

Но через два дня...

Они не будут жалеть ни себя, ни врага. Так проще... пусть только точно убьют. Хуже, если ранят, посадят в клетку, или будут мучить... да, никого не жалеть! Чтобы точно убили.

* * *

— Ваше высочество?

Хорошо еще, не обмочился. А мог бы!

И от неожиданности, и вообще... Феликс, как приличны й человек, спал. А тут приходят, и усаживаются ему всем весом на живот. С размаху!

— Я, — Анна выглядела серьезной не по возрасту. — Я ненадолго, ладно?

— Я слушаю?

Дураком Феликс не был, и понимал, что просто так ее высочество ходить не будет. Только по делу. Мария за дочерью приглядывает, словно и не королева, и если Анна удрала от матери, это точно неспроста.

— Я... мама собирается опять вернуться во дворец.

— Да.

— И я с ней.

— Да.

— А ты с нами рядом будешь?

Феликс только вздохнул.

— Я ведь подданный Картена. И его величество мне ничего пока не приказывал.

И не говорил. А только и Марию он оставить уже не сможет. И Анну. Как их бросить одних? Таких беззащитных? Стоит только подумать, что его девочек может кто-то обидеть... руки в кулаки сжимаются! И когда только королева и Анна перешли для него в категорию 'своих'?

Феликс не знал ответа.

Но и Мария, и Анна для него были своими, родными, любимыми, хоть и по-разному, их обеих надо было беречь и защищать. Вот Тину и Мелиссу — нет, у них вторая ипостась есть, они сами за себя постоять могут. А королеву надо.

И Анну надо.

И наличие второго облика у Марии ничего не меняло, и общая ядовитость — тоже.

— А если ты будешь моим женихом? Как тогда?

Феликс пожал плечами. Получилось чуточку неловко, попробуйте такое проделывать лежа. Анна вцепилась ему в плечи.

А глаза у нее глубокие, как и у матери. Темные.

Нет, не было ничего сексуального, Феликс не извращенец, чтобы на десятилетних девочек смотреть, просто подумалось вдруг, что лет через пять за Анной стада мужчин бегать будут. Даже если у нее таких объемов, как у Дианы не вырастет.

— Не знаю.

— Тогда я тебе официально предлагаю руку и сердце, — голос Анны надломился на последних словах, и Феликс невольно обнял ее, притянул к себе... девочка была, словно кусочек льда. Вся замерзла, то ли от ветра, то ли от нервов. Чего ей это стоило? Вот так прийти, решиться...

— Девочка...

— Я знаю, я маленькая еще, но я вырасту. А люблю я тебя уже сейчас. И ты мне нужен, и важен, и я хочу, чтобы ты всегда был рядом. Не потому, что ты красивый, а потому, что ты настоящий, — Анна тряхнула головой, и Феликс чихнул. Волосы в нос попали. — Я не знаю, я просто так вижу...

— Я буду рядом.

— Ты...

— Я приму твое предложение, — решился Феликс. Ну не мог он ее сейчас оттолкнуть, просто не мог! Это было бы даже не жестокостью — раной, от которой девочка бы точно не оправилась следующие... да может, и на всю жизнь! От такого шрамы на сердце никогда не заживают. — Только с оговоркой. Если через пять лет ты еще раз его повторишь, пойдем в храм. А пока — просто так. Я буду твоим женихом, и никуда от тебя не уйду. Согласна?

Анна выдохнула.

Словно гора с плеч свалилась... страшно! Безумно страшно, и раньше она бы никогда, и ни за что... но что-то сдвинулось за последний год, что-то изменилось. И Анна открыла в себе новые силы.

Куда только делась та девочка, которая тенью скользила по дворцу и плакала из-за презрительных взглядов? Сейчас бы...

Взгляды, говорите? Ну и радуйтесь, что у вас глаза есть. Пока.

— Я — повторю через пять лет.

— Я подожду.

В свою кровать Анна забиралась довольная, как кошка, сожравшая всю сметану на кухне.

Феликс теперь ее. А она — его. И с этим уже можно противостоять и отцу, и придворным, и всему остальному миру! Никому она свое счастье не отдаст! А не нравится?

Не задерживаю!

* * *

Второй разговор Марии и его величества Иоанна состоялся ровно через десять дней после первого. Иоанн, вернувшись к себе, мрачно напился, перебив об стену все пустые бутылки. Против обыкновения, не орал песни, не буянил, а молча надирался, понимая, что выхода нет. Он загнан в угол, и Мария еще очень милосердна. Кто другой и больше мог бы потребовать.

Она же...

Где там еще одна бутылка?

Мария тоже не давила.

Пусть Иоанн отойдет от первого приступа бешенства, пусть придет в себя, пусть подумает спокойно. А уж потом... потом он и сам согласится на ее условия.

Ждать пришлось недолго.

И то!

Сын!

Кому-то другому Иоанн мог бы не поверить. Но зная, когда родился малыш, ровно через девять месяцев после той ночи, зная саму Марию... честность у королевы была основной чертой. Потому и сложно было ей при дворе, что не любила она врать. Старая Мария.

Та, которую он убил.

Она никогда не врала ни мужу, ни детям. А вот новая Мария могла бы солгать, только смысла не было. Четко математический подход. Вранье должно приносить выгоду и не разоблачаться при проверке. Тогда можно. В противном случае не стоит и начинать, чего время-то тратить?

Иоанн был мрачен и недоволен. Мария спокойна и уверенна в себе. Так что первой разговор начала именно она.

— Вы обдумали мое предложение, Иоанн?

— Когда-то ты называла меня иначе.

— До того, как умерла, а мой муж привел в нашу постель дешевую рыжую шлюху, — огрызнулась Мария.

Иоанн поднял брови.

— Ты ревнуешь?

— Брезгую, — поморщилась Мария. — дело не в ревности, нет. Бывают поступки, которые пачкают тебя грязью, и потом не отмоешься. Ты король, ты можешь приказать многое, но ЭТО тебе не забудут.

— Ты и не дашь?

— Мне и не надо. Ты казнил Эрсонов, ты запугал придворных, но ты ничего не сделаешь с народной памятью.

— Пфффф!

— Не стоит так презрительно относиться к народу.

— Это всего лишь корова, которую можно за рога и на бойню.

— Бешеной коровы и львы боятся.

Иоанн хмыкнул.

— Раньше ты так не говорила.

— Поумнела. Да и много ли мы на самом деле говорили? Ты хотел меня услышать? Понять? Поддержать? Я не помню этого, Иоанн.

— Ты можешь мне дать шанс сейчас.

— Не могу, — Мария качнула головой. — Единожды предавшим дважды не верят. Довольно. Мои условия ты знаешь. Дети, безопасность, свобода, пусть и втайне. Ты согласен?

— Да, — слово выпало, словно гирей покатилось по мозаичному полу. Ох и нелегко же Иоанну было на такое соглашаться!

Его жена!

Это ж... вот ваши тапочки пошли бы к другому хозяину, да сами, добровольно? Вы такое стерпите? Имущество из дому уводят, считай, воруют! Грабят же! Средь бела дня!

Мария поняла его чувства, и кивнула.

— Понимаю, это тяжело. Но другого выбора у нас нет, если мы хотим и дальше править.

— Ты — хочешь?

— Мой сын имеет права на трон. Наш сын. Мы будем это повторять?

— Нет. Как ты собираешься вернуться?

Мария улыбнулась чуточку лукаво, и Иоанн даже задохнулся от... чего? Ревности? Любви? Чувства собственника? Сам он не знал, что сейчас стиснуло грудь клещами, так хороша была Мария в простом платье ярки-синего цвета, даже без украшений. Лучше, чем в юности, право слово!

— Думаю, что послезавтра... послушай мой план, и, если я неправа, подправь его.

Иоанн подозревал, что это не только ее план, но... Мария не сознавалась, а права на допрос у него не было. И что ему оставалось?

Только выслушать и согласиться.

— Да, это может сработать...

Мария кивнула.

— Если так — прощай. И можешь не провожать.

— Где ты сейчас живешь?

Королева качнула головой.

— Не скажу. И предупреждая твой вопрос — нет. Я тебе не изменяла и не изменяю, у меня сейчас никого нет. Но и ты тоже... ты не думал, где я была, как жила, на какие деньги, кто мне помог с детьми, что мне пришлось пройти? Нет? Ты даже не спросил про Анну, тебя волнуешь только ты — и власть. Ты плохой муж и отец, Иоанн, постарайся быть хотя бы хорошим королем.

Дверь не скрипнула под ее пальцами, а Иоанн, кинувшись следом, опять не нашел никого в коридоре. И ударил кулаком в стену, изрядно разозлив змею.

С-собака!

Я тут под шкафом сижу, а ты рядом с ним стены крушить решил? А если меня придавит?

Закуссссаю!

Впрочем, и Иоанн был зол! Он плохой муж? Плохой отец?! Да он же...

Увы, в глубине души, он отлично осознавал, что Мария права. И это было вдвойне обидно.

* * *

— Мария? — Рикардо все еще чуточку робел, называя так любимую женщину. Но если попросили? — Иоанн согласился?

Мария кивнула.

— Пока — да. Не исключаю, что потом он попробует все переиграть в свою пользу, но сейчас он согласен.

Рикардо тоже Иоанну не верил.

— Не случится ли так что ты окажешься в его власти — во дворце?

Мария пожала плечами.

— Он попробует. Даже не сомневаюсь, что он попробует. Но, — женщина вытянула руку и полюбовалась полоской чешуи, которая побежала по тыльной стороне кисти. — одно дело спорить с хрупкой женщиной. Другое — с весьма нехрупкой змеей.

Рикардо от души расхохотался.

— Да, это совершенно другое дело.

Вот и Мария так думала. А почему пока у них с Рикардо ничего не случилось, кроме поцелуев? Рисковать не хотелось. Она отчетливо понимала, что любое ее решение отразится на адмирале, и решила поберечься. Она его... она его любит, и не будет лишний раз подставлять.

Сейчас все уляжется, и поговорим о любви.

* * *

Иоанн с утра проснулся от грохота.

Дверь спальни распахнулась, ударившись о стену, в комнату влетел эрр Торган.

— Ваше величество!!!

— Что случилось? — от такого и мертвый вскочит, а Иоанн был вполне себе живым. Так что начал фразу он лежа, а заканчивал ее уже стоя посреди комнаты в ночной рубашке и колпаке.

— Ваше величество... во дворце чудовища!

— Что!?

Что-что... из коридора доносился хрип, визг, вой... что-то страшное и весьма угрожающее, так что Иоанн схватил первое, что попалось — алебарда, может, еще времен прадеда, тяжелая, но ухватистая, и приготовился защищаться.

— Ваше величество, мы тут не выстоим, надо отступать в башню.

Леонидас покосился на дверь, за которой явно шла резня.

Иоанн подошел к ней и выглянул наружу.

— Твою...

Было, от чего ругаться.

В коридоре ревело и бесновалось... нечто. Вроде громадного медведя, только стояло оно на двух ногах, и морда там была не медвежья, а скорее, человеческая, и в глазах совершенно человеческие ярость и ненависть.