Гареммыка

— А что вы седьмого числа делать планируете, где будете отмечать? — голос Риммы отвлёк меня от созерцания. Спрашивала она, конечно, Славика. — Может, соберёмся вместе у Кати дома?

— Ну, я не знаю, удобно ли... — замялся Слава.

— Неудобно спать на потолке. — безапелляционно припечатала Катерина: — Одеяло падает.

После подчеркнуто-уважительного диалога Славика и Риммы, реплика Кати прозвучала довольно развязано, почти пренебрежительно.

— Нет, в самом деле, приходите. — затараторила Римма, заглаживая грубость подруги. — Мы будем рады вас видеть. Давайте, вы запишете номер телефона Кати, а завтра позвоните, тогда и договоримся о времени. Хорошо?

Я, честно говоря, насторожился. Это где-нибудь в столице домашние телефоны были не редкость, а у нас в глубинке такое счастье имели очень немногие, в основном люди, занимающие руководящие посты. Кто же ты такая, свет Катерина? Рубины, сшитое на заказ платье, домашний телефон, своя квартира наконец... Не забывайте, что всё происходило во времена Советского союза, в конце восьмидесятых.

Под диктовку Кати (и под её насмешливым взглядом) Славик записал цифры номера, а между тем Римма продолжала неустанно щебетать, всячески заманивая нас в гости. На этом мы расстались, ведь вечер подошел к концу, и мимо нас из гардероба уже вовсю шли люди с верхней одеждой в руках.

— Пойдёшь к ним? — спросил Слава, протягивая мне бумажку с номером телефона.

— А ты?

— Интересно, как я такой поход своей жене объясню. — усмехнулся Славик.

Я молча взял бумагу, положил её в карман и задумался, стоит ли мне идти, а потом решил так: позвоню, если подтвердят приглашение, пойду, нет, так нет. На следующий день, ближе к вечеру, я пробежался до ближайшего автомата, за неимением двушки сунул в монетоприёмник гривенник и набрал пять цифр. Когда мне ответил Катин голос, я представился, честно обрисовал ситуацию со Славиком и поинтересовался, остаётся ли её приглашение в силе.

— Приходи. — решилась она после некоторого раздумья. — К шести часам вечера. Только прихвати кого-нибудь для Риммы, а то у меня эта девушка вконец одичает.

Точно в назначенный час, под сопение за левым плечом бывшего одноклассника, я жал на кнопку дверного звонка. Нам открыла Римма. "Привет, привет, приятно познакомиться, и мне приятно, проходите, раздевайтесь." — в телеграфном режиме оттарабанили мы весь положенный при встрече ритуал. Глянул я на откровенно небогатую обстановку в однокомнатной хрущевке и мысленно рассмеялся. Я-то ожидал и, честно говоря, боялся увидеть ковры, хрусталь, дорогущую мебель, ведь заочно записал Катю в дочки не менее чем председателя райисполкома, или как сейчас бы сказали, в дочери олигарха, а она оказалась совершенно обычной девчонкой. У меня как гора свалилась с плеч, такой облегчение накатило. Уже расслабленной походкой я направился на кухню, чтобы поздороваться с хозяйкой, но стоило мне увидеть её, как я вновь замер в напряжении.

Катерина что-то сноровисто шинковала, склонившись над разделочной доской. На ней был синий свитер толстой вязки с длинными рукавами, с воротником как у водолазки, только оттянутым до уровня груди, домашние тапочки со смешным помпоном и капроновые чулки. И всё. В первую секунду мне показалось, что она не одета. Знаете, как бывает, когда женщины не одевают мешающую им деталь туалета до самого последнего момента, чтобы не испортить ненароком нарядную одежду? Я застыл столбом от смущения. Напоминаю: СССР, восьмидесятые годы, пуританская строгость на людях, "русо туристо и облико морале".

— Привет. Ты что в дверях встал?

— Здравствуй. Катя, а... ты ничего не забыла? Юбку, например?

— Это платье такое. Просто короткое. А что, мой вид в нём настолько плох?

— Он сногсшибателен. В прямом смысле слова. — В подтверждение своих слов я даже привалился к дверному косяку, словно у меня подкашивались ноги. — Честно говоря, я просто обалдел, когда тебя увидел.

На комплимент Катя никак не прореагировала. Вместо этого она указала ножом на три полные различных вкусностей тарелки и велела отнести их в комнату. Ухватив первую из них, я мухой умчался к накрываемому столу, вручил блюдо Римме и уже не торопясь двинулся обратно. Жадно пожирая глазами Катину фигуру, короткий коридорчик от прихожей до кухни я преодолевал с медлительностью бредущего в пустыне верблюда, стараясь до последней черточки запечатлеть в памяти все её аппетитные линии. А Катька словно издевалась надо мной, пританцовывая на месте и принимая позы одна соблазнительнее другой. Бог мой, какие ножки! Я просто прикипел к ним взглядом, не в силах поверить, вижу это наяву. Ведь тогда в столь коротких юбочках ходили разве что первоклашки, а никак не молодые женщины.

Управившись с закусками, Катерина сменила тапочки на туфли, став ещё более притягательной, хотя казалось, куда уж больше.

— Гога, муха!

— Что? — с заметной задержкой откликнулся одноклассник.

— Рот, говорю, закрой, муха залетит. Лучше вон, на Римме сосредоточься.

Гога сглотнул и перевёл взгляд на Катину подругу, которая сегодня явно не блистала, разом потерявшись на фоне хозяйки квартиры.

— Всё, люди, рассаживаемся! — начала командовать Катя. — Только народ, на диване сильно не гарцевать, у него ножка сломана.

В принципе, вечеринка удалась, на ней было всё, кроме танцев, поскольку у Катерины в доме не оказалось магнитофона. Мы пили, закусывали, шутили, мило болтали на различные темы. Я постарался произвести самое благоприятное о себе впечатление, ни разу не выйдя за рамки приличий. И, похоже, мне это удалось. По крайней мере, когда прощаясь, я закинул удочку о повторном визите, Катя долго не думала. Единственно, спросила "когда", намекая, что Новый год не скоро, а других поводов для встречи она пока не видит.

— Как это, нет повода, а диванная ножка?! Я же не могу подвергать твою жизнь опасности! А вдруг ты упадёшь с него во сне и разобьёшься?

— А, может, тебя другие ножки заинтересовали? Не диванные. — Ехидно влезла в разговор Римма. Она сильно огорчилась замене Славика на Гогу, и весь вечер особо досаду не скрывала.

— Я всегда говорю только то, что думаю. — отрезал я — Правда, не все свои мысли озвучиваю. И поэтому не надо искать в моих словах какой-то скрытый подтекст.

Моя отповедь прозвучала резковато, зато Римма сразу умолкла, проглотив вертевшуюся у неё на языке очередную подколку. А Катя вдруг поглядела на меня с каким-то новым интересом, перевела взгляд на подругу, потом вновь на меня, сравнила и, подумав, сказала:

— Хорошо, позвони. Только не слишком поздно, а то в декабре я буду очень занята.

Она б ещё сказала "в следующем году", когда я до завтра едва дотерпел! А каких трудов мне стоило выждать назначенные самому себе три дня, это лишь силы небесные знают. Но вытерпел, звоню и в разговоре слышу, как кто-то на заднем плане говорит Катерине: "Ну, вот, а ты твердила, что он и дня не вытерпит". Как меня это задело! Но виду не подал, спокойно договорился о завтрашнем визите, попрощался и повесил трубку.

Реставрация дивана открыла новый период наших встреч с Катей, восстановительно-ремонтный. У любой одинокой женщины в доме найдётся не забитый гвоздь или перекосившаяся дверца в шкафу, которые ждут не дождутся мужских рук. За остаток ноября Катерина попривыкла к моему присутствию, раскрепостилась и позволила перевести наши отношения в букетно-конфетные. Это сейчас цветы в любое время года на каждой остановке, а шоколад и конфеты можно приобрести мимоходом в первом попавшемся ларьке. А тогда? Не скажу, чтобы это было так легко, раздобыть коробочку приличных конфет при пустых магазинных полках. Ну, не покупать же мне для Кати слипшуюся карамель, или зачерствевшие до каменного состояния пряники, правильно? А цветы? На весь город был один цветочный магазин, где в ассортименте только кактусы и алоэ в горшках. На рынке тоже шаром покати, ибо не сезон. Выкручивался как мог. Например: подходит ко мне товарищ из профкома:

"Надо, говорит, провести вечер отдыха в заводском общежитии, возьмёшься?"

"Нет, отвечаю, не могу, я следующую неделю во вторую смену работаю."

"А в первую почему не хочешь выйти?"

"Мне по утрам надо поездить на кондитерскую фабрику. Там, если рано занять очередь, можно купить шоколадных конфет. Продают всего по две коробки в руки, а мне штук шесть к Новому году надо позарез."

"Давай так, ты проводишь вечер, а я постараюсь помочь тебе с конфетами. Идёт?"

"Идёт. Только вы хорошо постарайтесь, а то ведь впереди Новогодние вечера. И на заводе, и в общаге, и в подшефной школе..."

"Вот и договорились. На тебе четыре вечера, а на мне конфеты." Нет, во ушлый! Вместо одного, он меня уже на четыре мероприятия подписать хочет.

"Договорились, если вы к конфетам цветы раздобудете. По букету за вечер. И не каких-нибудь мимоз, а розы или на худой конец, гвоздики. Ну, а отгулы за вечера, это само собой."

Вот так я и крутился, совмещая работу, репетиции в ансамбле, где Лёша учил меня игре на гитаре, дом, точнее два, и общественные нагрузки. Вы спросите, стоило ли так усердствовать? Конечно, стоило! Иначе это была бы не жизнь, а серое существование.

Отвечая на мои ухаживания, Катерина позволила мне сделать новый шаг, разрешив себя поцеловать. Боги, как я был счастлив в тот день. Оглядываясь на себя прежнего, я иной раз задумываюсь, а что бы было, если б я тогда не влюбился по уши, а смог бы трезво взглянуть на Катю? Ведь характер у неё был далеко не сахар и не тающая на языке халва. Резкая, язвительная, капризная, эгоистичная натура моей подруги имела изрядную долю стервозности, делая её очень трудным в общении человеком. Но мне тогдашнему было на это наплевать, я просто пёр вперёд как бульдозер, совершенно не замечая ничего вокруг. Хотя, нет, совсем уж слепым я не был, видел, что из себя представляет человек, к которому я тянулся.

У Владимира Семёновича Высоцкого есть такие строки:

"— Она ж хрипит, она же грязная,

И глаз подбит, и ноги разные,

Всегда одета, как уборщица...

— Плевать на это — очень хочется!"

Чуть утрировано, но они точно характеризуют моё состояние в ту пору.

Постепенно от поцелуев мы с Катериной перешли к объятьям, которые делались всё смелее и смелее. И вот, в одну прекрасную ночь я был допущен к телу.

— И как тебе, понравилось? — спросила Катя под утро, сверля меня ехидным взглядом. — Не хуже, чем с другими, или всё-таки хуже?!

— Как с другими, я не знаю, у меня это сегодня было первый раз в жизни.

— Что?! — Катька аж подпрыгнула на месте. Всё её ехидство мгновенно улетучилось. Такого ответа она никак не ждала. С какой-то детской растерянностью она спросила:

— А ты меня не обманываешь? — после чего откинулась на подушку и выругалась: — Вот бл... , надо же, угодила на старости лет в растлители малолетних! И что мне теперь с тобою делать?

— Разве случившееся что-то меняет? Земля остановится или Луна с неба упадёт, потому что ты сделала меня мужчиной? Нет, жизнь как шла, как и будет идти. — пустился я в философствования, чтобы выиграть время на обдумывание достойного ответа. Но, как на грех, в голову ничего не шло, и тогда я решил вернуть Кате её же вопрос:

— А как тебе я, по сравнению с другими мужчинами?

— Ну, если будешь стараться, то скоро сможешь стать с ними вровень, а то и превзойти их.

У меня на языке вертелся вопрос о том, сколько их было в Катиной жизни. Я уже набрал в грудь воздуха, чтобы его озвучить, как вдруг Катерина ощутимо напряглась. Видимо, ей тоже пришло это в голову, а отвечать она явно не хотела. Так этот вопрос и остался незаданным в то утро, хотя Катька и сделала попытку сразу расставить точки по местам.

— А что ты не спрашиваешь, сколько в моей жизни было мужчин?

— Потому, что вижу, как тебе не хочется говорить на эту тему. Будет у тебя желание, сама расскажешь при случае, а нет, так нет.

— Ты гляди-ка, какой проницательный. — Даже в такой ситуации Катька не смогла удержаться, чтобы не добавить язвительности в голос.

В декабре мы вынуждено сделали небольшой перерыв во встречах, ограничившись телефонными разговорами. У меня на работе был конец года, как всегда синим пламенем горел план. Словно из худого ведра посыпались вечера, утренники, танцы, даже одна свадьба промелькнула, на которую был приглашен наш ансамбль. Катерина с головой ушла в кройку и шитьё: она была очень хорошей портнихой, и к ней в очередь знакомые дамы записывались за несколько месяцев. А накануне праздников количество желающих обзавестись обновами только увеличивалось. За четыре недели мы успели основательно соскучиться, зато потом мы так оторвались, что мне пришлось по второму кругу ремонтировать ножки у дивана. Не выдержал старичок наших скачек, развалился.

Так мы прожили почти год, иногда громко ссорились, но всегда шумно мирились, не выдерживая в разлуке больше двух дней. Правда, раза три на Катерину что-то находило, и она просила не тревожить её целыми неделями, даже звонить запрещала. Но потом всё возвращалось на круги своя. Я постепенно привык к тому, что у меня есть любимая, и даже стал задумываться о свадьбе. Как-то раз, когда мы лежали обмякшие после очередного испытания дивана на прочность, я завёл разговор на тему женитьбы.

— Поверь, Сережа, семейная жизнь, это такое болото. — томно протянула моя красавица, не открывая смеженных век.

— Солнце, ты так говоришь, словно всё это испытала на себе раза три, как минимум. — Я запустил руку ей под голову и притянул Катю к себе. Удобно устроившись в моих объятьях, она поправила меня:

— Ну, не три, а только два... — тут я почувствовал, как она вздрогнула, напряглась, но тут же вновь расслабилась с глубоким вздохом: — Выпытал, да? Доволен? Да, я была замужем, дважды. И что теперь?!

В её голосе раздражение мешалось с непонятно откуда взявшейся злобой. Но я уже знал, как бороться с таким взбрыками её натуры, поэтому, продолжая удерживать Катерину в кольце своих рук, заговорил спокойным ровным тоном, словно успокаивая ребёнка:

— Теперь ничего. Ты меня просветила на этот счет, спасибо. Эта тема исчерпана и, если она тебе так неприятна, больше к ней мы возвращаться не будем. Хорошо?

Она повернулась ко мне лицом и спросила, глядя прямо в глаза:

— И что, ты не ревнуешь меня к ним?

— Кать, к прошлому ревновать бессмысленно. Вот если бы ты сейчас на сторону пошла, это был бы повод, а так... Лишняя нервотрёпка себе и людям.

— Ну-ну, посмотрим. — Произнесла она не совсем понятную фразу. Смысл этого высказывания я понял через неделю, когда пришел поздравить её с первой годовщиной нашей встречи.

Катерина встретила меня сама не своя — её обычной задорности и неизменного ехидства не было в помине. Она сидела растерянная, нервничала, постоянно поправляя то платье, то прическу. Путаясь, перепрыгивая с одного не другое, она мне поведала следующее:

Пункт первый.