Хроники проводника

— Ты хочешь сказать...

— Именно! В этот раз случилось все точно так же. Спустя неделю, когда была ее смена, она уснула в комнате отдыха персонала. Утром нас встретила жуткая картина. Ее тело было разрублено на мелкие куски, и по частям будто бы прошлась подкованная лошадь. Вот, ознакомься с фото с места происшествия.

Капитан внимательно осмотрел фотокарточки.

— Что выяснило следствие?

— Они решили, что кто-то убил, а потом расчленил медсестру, незаметно принес в клинику, и раскидал по комнате. Они вроде даже нашли наркомана, который признал свою вину.

— Похоже, они решили, что такой глухарь им не нужен

— Да, я так тоже подумал.

За столом повисло гнетущее молчание.

— Знаешь Толя, я подсознательно догадывался, что ее сны закончатся плохо. Потому, прежде я кое что спросил у нее. Оказалось, что она нашла рисунок Марата на столике, там была изображена группа всадников на лошадях, похоже на крымских казаков. Она показала мне его, я не решился брать его в руки, но на всякий случай сфотографировал. Смотри.

И доктор протянул еще одну фотографию.

— Один раз — случайность, два раза — совпадение, третий раз... Был третий раз?

— Да. Это случилось спустя два года. Все это время, я держал Лазинского в одиночной камере. После того как я отобрал у него ручку и тетради, у него усилились головные боли. Лекарства совершенно не помогали, и он начал бросаться на людей. Пришлось обколоть его до состояния овоща, и привязать к кровати. Странные события, казалось, закончились. Но вот старый главврач ушел на пенсию, и к нам перевели нового. Когда он обходил клинику, спросил, почему держим этого человека в одиночке. После нашего рассказа, он изучил его историю болезни, и распорядился его выпустить, а чтоб он себя хорошо вел, выдать ему принадлежности для рисования. Все мои возражения, он пропустил мимо ушей, пришлось подчиниться. Во время очередного обхода, он увидел рисующего Марата, и заинтересовался его творчеством, попросил принести ему тетрадь с рисунками. Я не хотел рисковать персоналом, потому сам, надев перчатки, и обернув тетрадь в газету, отнес ее начальству. Вероятно, ему понравилась одна картинка, потому как он ее вырвал. Потом он вернул тетрадь пациенту, а я стал наблюдать за поведением начальника, чтоб выяснить, подвергся ли он влиянию

— То есть, ты решил, что во всем виноваты картинки, которые ваяет этот псих?

— Да, это так. Именно тогда я начал собирать это досье на пациента 98Б, и выяснил несколько интересных моментов из его дела.

— Это каких?

— Как ты наверное помнишь, в день когда умерла его семья он тоже был в квартире, и он рисовал картину на стене. Так вот, она была нарисована до того как его родственники себя убили. Это выяснили уже позже. Кровь использовалась кошачья, и брызги крови людей, находятся поверх рисунка. Т.е. получается семья пришла домой, посмотрела на стену, потом молча взяли и убили себя. Милиция решила что это не влияет на дело, т.к. факт суицида доказан, а то что свидетель разрисовывает квартиру кровью, так с этим пусть психбольница разбирается. Еще я хотел поговорить с опергруппой, которая проводила задержание, интересно было посмотреть на их описание стены, пытался выйти на них, но выяснил, что они все мертвы.

— Как это произошло?

— Двое застрелились, один выпрыгнул из седьмого этажа. И это в течение месяца после задержания, я уверен, что это реакция на картину. Согласись, исходя из того что я рассказал, открывается новая сторона дела.

— Удивительно. Но как-то все слишком... В стиле секретных материалов. Ты рассказывал про третий случай?

— Ага, так вот... Наблюдаю я за главврачом, и замечаю странность. Он много времени уделяет рисунку. Иногда разглядывает его, и будто ничего вокруг не замечает, держит постоянно в нагрудном кармане. А однажды, когда он медитировал на этот тетрадный листок, я отвлек его какой-то проблемой по хозяйственной части. Он положил лист на стол, пошел к выходу, и тут лист скользнул за ним по столу, прилип к его ладони. Он как будто не заметил этого, взял и положил его в карман. Тогда я почувствовал, что волосы зашевелились у меня на затылке, и сказать, что я испугался, не сказать ничего. В тот же день я написал заявление на очередной отпуск, и отправился лечить нервы в деревню к тетке. Месяц рыбалки, походов по лесу, банька, ночи на сеновале с румяной соседкой, вернули мне присутствие духа. Клиника уже не казалась филиалом ада, а все события что произошли отошли на второй план. А когда я вернулся, меня ждало две новости. Первая, мой начальник пропал. Однажды ночью после окончания дежурства он ушел домой, и больше его никто не видел, и вторая, меня поставили на его пост.

— Ты думаешь, что в его исчезновении виноват Лазинский?

— Не он, его творчество.

— Ну знаешь, с такой же вероятностью, его могли похитить, или убить, или он решил сбежать в другой город.

— Я практически уверен, что это не так. Как потом оказалось, это не единственный случай. Когда я стал начальником, первым делом распорядился запереть Марата Витальевича в одиночке, еду выдавать через прорезь в двери, даже туалет типа 'очко' был в палате. Рисовать ему не давали, и потому он быстро зверел, первые недели он орал, потом ор сменился на тихое поскуливание. Ему давали сильное успокоительное в еде, но это не помогало, и в одно утро, разносчик еды наблюдал любопытное действо. Пациент 98Б размазывал свои фекалии по стенам. Причем не просто размазывал, а пытался что-то изобразить. Его скрутили, вымыли, завернули в рубашку, и вкололи лошадиную дозу аминазина. Я видел, какая у него была счастливая улыбка, и это не действие транквилизаторов, в тот момент я понял, это потому что у него перестала болеть голова. Я без задней мысли, направил санитаров убрать комнату, те повозмущались, но пошли выполнять противную и необходимую нужную работу. Спустя четыре дня, я обратил внимание что санитаров нигде нет, а когда спросил у дежурного, куда они делись, он сказал что убирают комнату. Ты подумай, три человека, четыре дня оттирают дерьмо от стен, в комнате меньше чем твоя кухня! Я понял, что произошло что-то неладное, и пошел за ними. Когда шел по коридору, я увидел, как в комнату направился один из пропавших санитаров, я крикнул, чтоб он остановился и подождал меня, но он не услышал, и зашел туда. Когда я дошел, заглянул в комнату, то не увидел никого, только нетронутые стены. Ты пойми, у меня все в порядке со зрением, я в тот день прекрасно выспался, ничего не употреблял крепче кофе, и своими глазами видел как санитар зашел в комнату с одним выходом, и исчез оттуда в неизвестном направлении. Я тогда развернул пожарный рукав, позвал дежурного, и попросил его включить, и сам стер напором воды эту мерзость со стен. С тех пор, никого из этих троих я не видел, и поныне они считаются пропавшими без вести. Именно по этому, я решил что в исчезновении врача тоже виноваты эти проклятые рисунки.

Капитан задумался. Несколько минут они сидели каждый в своих мыслях. Наконец он нарушил молчание:

— История с Игнатовым младшим, такая же интересная?

— Прошло чуть больше десяти лет, мы давно выпустили Марата из одиночки, и разрешали ему рисовать при некоторых условиях, все что он нарисует — он никому не показывает, не хранит, и сразу уничтожает. Он вел себя смирно, а принимаемые им таблетки, полностью подавили его агрессию. В технику безопасности вписали несколько новых, и странных на первый взгляд правил. Не брать у пациентов их рисование, следить что бы пациент 98Б уничтожал все что он нарисует, и пресекать любые попытки других пациентов забрать его тетрадь. За все время, был всего один инцидент с без вести пропавшей, одна из новеньких медсестер ушла утром, и не вернулась. Мы не были уверены что виноват рисунок, потому спустили на тормозах. И вот спустя десять спокойных лет, у нас появляется новый пациент, некто Игнатов Вячеслав Григорьевич, которого сразу заинтересовал тот пиетет, оказываемый тихому психу-художнику. Ну как же, в новом обществе не он центровая фигура, а какой-то неизвестный лысый дядька, который даже не разговаривает, а сидит уткнувшись носом в тетрадь, и что-то там черкает. Сначала он его подначивал и дразнил, но не получив никакой реакции, разозлился. И решил отобрать у него тетрадь. Как рассказывают видевшие все санитары, он отобрал у него его рисунки, и начал смотреть. Они побоялись его остановить, как написано в правилах, т.к. знали, что Игнатов у нас на особом положении, так вот, пролистав ее, он со словами 'А это вроде ничего так' вырвал один лист. Положил его себе в карман, и бросил тетрадь хозяину. Я после этого разговаривал со Славой, спрашивал, не снятся ли ему странные сны? Попросил показать мне рисунок. На что он ответил, что сны у него самые что ни есть нормальные, а картинку он давно выкинул. Через пару дней я обнаружил у него засос на шее, это вообще-то ничем удивительным не является, только вот одно но. На тот период в нашей клинике из женщин была толстая повариха 60-ти лет, и уборщица армянка, с усами как у Чапаева, а остальные мужики. Ну не верю я, что парень, которого постоянно видели в обществе фотомоделей, посмотрит в сторону нашей женской половины. А значит история повторяется... Надо что-то предпринять. Только вот сделатья ничего не успел, на следующее утро, его нашли в палате с отгрызенной головой. Вот теперь думай Толик, хочешь ты поговорить с Маратом, или нет.

— А ты сам с ним говорить не пробовал? Наверняка спрашивал его, как он рисует?

— Конечно, спрашивал. Только имей ввиду, у Лазинского тяжелая бредовая шизофрения, у него в голове живет еще одна личность который советует ему рисовать. Он говорит, что это голос женщины, она зовет себя его другом, и чтоб не болела голова, по словам этого голоса, надо рисовать. Кстати довольно странно, воображаемый друг который формируется у взрослых людей, обычно одного с ним пола, хотя исключения тоже встречаются.

— Даже и не знаю... Загрузил ты меня Паш, давай на сегодня закончим, а я пока подумаю что мне делать дальше. Я тебе завтра позвоню

— Хорошо, давай, до завтра

Психиатр пошел по улице, по дороге почесывая засос на своей шее. Он не все рассказал своему другу. Он решил не говорить, что нашел этот злополучный рисунок в вещах Игнатова, и не смог его выбросить. Оттуда ему улыбалась очень красивая женщина, ее светлую улыбку, не портили длинные клыки, на верхней и нижней челюстях. Уже три ночи подряд, она приходит к нему во сне, ласкает его тело шаловливыми руками, целует в губы, в шею, и вот вчера она оставила ему засос.

— Интересно, сколько мне осталось? — задал вопрос в никуда Павел Алексеевич, и подняв воротник, поспешил к себе в клинику.

Глава 2

Сквозь двойной стеклопакет и чугунные решетки, которые словно с издевкой отлили в форме сердечек, можно было разглядеть заброшенный пустырь. Была уже середина октября, серое небо и промозглая погода сильно ухудшали и так плохую из за немытых окон видимость. Я не люблю осень и весну, в наших широтах в это время постоянно идут дожди, и из окна видна только слякоть и серость, которой и так много в стенах этой больницы. Сколько я тут уже нахожусь? Я сбился со счета. Какое-то время я следил за сменой времен года, но после того как меня несколько раз на продолжительное время держали в комнате без окон, я сбился. Очередное утро радует меня отсутствием боли в висках, и возможностью немного подумать. Говорят, чтоб сделать человека счастливым, надо отобрать у него то, что есть, а потом вернуть. Наверное кто-то решил сделать меня таковым, только вот не спешит вернуть мне то что забрал

'Но у тебя же есть я.'

'Да, действительно, без тебя мне пришлось намного хуже. Но ведь с другой стороны, если бы не ты, меня не держали в комнате с мягкими стенами.'

'Да, тебя бы держали в тюрьме, и то, вряд ли ты дожил до этого.'

'Не мешай мне тебя обвинять!'

'Я это ты, ты это я. Мы едины. '

Это была наша обычная пикировка. Я сначала задумывался, кто говорит со мной, почему ее голос никто кроме меня не слышит. И в итоге решил что это мое подсознание развилось в отдельную личность, почему-то в женскую, и помогает мне выжить. Она же мой единственный друг и собеседник, она была со мной когда я лежал связанный в мягкой комнате, она помогла мне пережить мой дар, точнее мое проклятие.

'Почему ты говоришь обо мне в третьем лице? Разве тебе сложно назвать меня по имени?'

Началось, снова.

'Так ты же сама не знаешь, как тебя зовут! Все мои предложения отвергла, говоря, что это не твое имя!'

'Ты просто не стараешься, и не нашел имени достойного меня!'

Так она и живет безымянной, а я и обращаюсь к ней во втором и третьем лице. Интересно, когда она у меня появилась, и я впервые услышал ее голос?

'А появилась я тебя задолго до того как заговорила. Я всегда наблюдала за тобой, но не имела собственной воли.'

Это что-то интересное.

'Ты никогда не рассказывала об этом.'

'А ты не спрашивал. Впервые начала смотреть твоими глазами, когда ты учился в школе. Я наблюдала несколько часов в день, потом отключалась. Я прошла с тобой все твое детство, школу, институт, была вместе с тобой с твоей первой девушкой, когда ты страдал и радовался. Можно сказать, что я самая близкая к тебе женщина, как мать, сестра, любовница и жена в одном лице.'

'Вот оно как... В какой момент ты решила со мной поговорить? Это, кажется, случилось в армейском госпитале?'

Я не сильно удивился, теперь стало понятно, откуда она настолько хорошо знает меня и мои привычки.

'Да, это произошло через пару дней после того происшествия, после которого тебя комиссовали.'

Я снова погрузился в воспоминания.

* * *

Я не так давно окончил институт культуры, военкомат будто этого ждал и к следующему призыву прислал мне повестку. Бегать я не хотел, болячек по которым косить можно тоже не было, как и денег чтоб заплатить за белый билет. Потому решил отпахать пару годков на благо родины, да все мои родственники служили в рядах советской армии, они смогли и я смогу. И осенью девяносто второго года я ушел в артиллерийскую часть, где поставили во взвод номером расчета. Служилось мне довольно неплохо, т.к. из-за того что я умею красиво рисовать и писать, когда мои сослуживцы вкалывали, я сидел в ленинской комнате, и попивая чай с печеньем красиво оформлял дембельские альбомы. Так прошел год, остальные солдаты относились ко мне с уважением, работал хоть и меньшем чем они, но часто делился с сослуживцами различными деликатесами, и все шло казалось бы очень хорошо. Тот день ничем не отличался от других. Так же ночью в казарму ворвался прапорщик, и громко скомандовал, 'Дивизион, подъем!'. Он часто так делал, как он говорил, чтоб не расслаблялись. Особенно он любил метод, который он называл пять-сорок пять. Это когда в десять вечера отбой, в двенадцать ночи подъем, все строиться, упор лежа принять, и пошел отсчет. Дальше приседания, прыжки, пробежка и так до пяти сорока пяти утра, потом сразу отбой. Подъем как обычно в шесть, и солдаты плелись на зарядку.