Существо из тени

— Не надо, — скомандовал главный, остальные стражники напряглись и остановились.

— Я просто хочу встать, — замер я в неудобной позе.

— А ты полежи, полежи, еще успеешь постоять. Ничего не хочешь сказать нам про кровь и кости? — нахмурился стражник.

— Я ничего не помню, — честно ответил я. Прошлый вечер никак не мог собраться у меня в памяти.

— Да уж. И как у них всегда память отшибает. Ну ничего, у нас ты все вспомнишь, — недобро ухмыльнулся стражник. Прошло немало времени, которое мы все провели молча. Потом к нам присоединился трактирщик.

— Вот его вещи, — И он кинул в пыль мой мешок. Насколько я видел, он уменьшился раза в два.

— Не трогайте пока. Что там? — спросил стражник.

— Не знаю. Тряпье какое-то. Я не смотрел. Я обычный человек, зачем мне лезть в темные дела? — ответил трактирщик.

— Темные дела? Кто говорит о тьме? Понтис, это вы? Что происходит, о святые заступники? Объясните мне, из-за чего вы решились побеспокоить меня в такое ранее время, — в сопровождении стражника к нам подходил высокий человек в черной сутане. Позади шли еще двое в такой же одежде, один толстый, другой высокий и худой.

— Господин ванн Ассетрис, нас вызвали сегодня утром сюда. Сообщили о подозрительном постояльце, который покинул трактир под покровом ночи. И вот утром его нашли, полюбуйтесь в каком виде, — стражник указал на меня.

— Чернокнижник? Говори, мразь! — закричал он на меня, мгновенно переходя от брезгливого недоумения к жаркой ожесточенности.

— Я? Нет. Я... — растерянно лепетал я.

— Его обыскали? — резко повернулся Ассетрис к стражнику.

— Нет. Мы не решились помешать вам. Здесь дело явно темное. А вдруг мы что-то сделаем не так, — ответил Понтис.

— Боялись, — негромко сказал толстяк в черной сутане. Однако его услышали все, — Разрешите, пастырь? — и, не дожидаясь ответа, пошел вперед. — Это его вещи? — и, так же не дожидаясь ответа, махнул длинному. Господин ванн не вмешивался в дела своих подручных.

— Не рыпайся, парень, — толстяк ловко обыскал меня. — Пусто, господин.

В это время длинный, достав откуда-то пустой мешок, быстро и поразительно аккуратно раскладывал на нем мои вещи.

— В основном тряпье. Но есть интересные вещи. Вот запрещенная книга Идонга по древней истории. И рукопись, — медленно раскрыв, он быстро стал читать. — Ого! Вам нужно обязательно на это посмотреть, господин старший каратель, — и он протянул мой дневник ванну. Но тот в руки брать не стал.

— Гляну. Я все понял. Понтис, мы его забираем. Проведите нас в цитадель.

* * *

В глубоких подвалах было сыро. Капала вода, и лишь жаркий огонь в огромном камине давал тепло. Однако мне, подвешенному на цепях, хотелось оказаться подальше от различных раскаленных в огне штук.

— Итак, Сит Безродный из Шамашарии, покайся, и мы сбережем много времени, — твердо заявил сидящий за широким письменным столом клерик. Возле стола с пыточным инструментом копошился низенький плотный мужик в кожаном фартуке.

— Я не понимаю. В чем я должен каяться? Я не сделал ничего плохого, — тихо простонал я. Меня пока просто побили, и лишь боль в вывернутых руках беспокоила по-настоящему.

— Не делал, говоришь? А измышлял? — Ассетрис не смотрел на меня. Он работал по голосу, анализируя все оттенки. Однако долговязый помощник стоял рядом со мной и внимательно вглядывался в мое лицо.

— Что измышлял? — хрипло переспросил я.

— Козни темные. Обряды богомерзкие, — перечислял клерик.

— Нет. Я не понимаю, о чем вы говорите, — я с трудом вытолкнул слова и замотал головой. Из разбитого носа вновь пошла кровь.

— А все говорит против тебя. Мне очень жаль, что ты упорствуешь в своей дерзости, — равнодушным голосом произнес клерик.

— Да что же говорит против меня? Есть пострадавшие? Свидетели? Кому я сделал зло? — закричал я, собрав силы. Но вышло жалко.

— А ты опытный отступник. Как заговорил. А то строил тут из себя. Ничего не знаю, ничего не помню. На тебе кровь. И не твоя. Значит, у кого-то в этом городе ее стало меньше. Вот и зло. А кость обгорелая? Ты сжег тело? — не давая опомниться, давил Ассетрис.

— Не знаю, откуда кость. Но это еще ничего не значит. Мало ли костей. На кладбище их полно, — растерянно ответил я.

— А вот ты и проговорился. Значит, на кладбище промышляешь злодейства свои, чернокнижник. На каком? Признавайся, — закричал Ассетрис, поднялся и повернулся к сидевшему позади незаметному в тени толстяку. — Бомот, пошли узнать, не было ли чего этой ночью на кладбищах. Пусть пройдутся по всем в ближайшей округе и даже самые маленькие проверят. На северной окраине много семейных склепов — у скарбрийцев такие обычаи. Продолжай. Я уверен, ты хочешь покаяться, не все в тебе почернело. Покайся.

— Я ничего не делал. Кровь и кость — это случайно, — понимая, как нелепо это звучит, ответил я.

— Значит, случайно. А запрещенная книга? — вкрадчиво спросил клерик, подходя ближе.

Почему он говорит только об одной. Где остальное? Но мне лучше молчать о них. Но молчать не получится. Надо что-то придумать. Но что? Мысли неслись в голове.

— Это всего лишь книга по истории. Там ведь нет ничего темного, — ответил я осторожно.

— Тьма не всегда видна. Ладно, отбросим пока историю, хотя уже из-за нее мы можем держать тебя здесь сколько захотим. А вот твоя рукопись? Это ведь твоя? — Ассетрис вернулся к столу и взял с него потрепанную тетрадь.

— Моя, — я чувствовал, что здесь не получится отрицать. Да и что можно найти крамольного в моих любительских заметках?

— Конечно твоя. Я внимательно ее прочитал. Очень интересное чтиво. Значит, твой мерзкий учитель не успел выучить тебя полностью. И ты решил сам разобраться до конца. И ты приехал сюда в большой город, чтобы тебе было проще творить непотребства. Что, в своем захолустье тесно? Я знаю, каково это. Все друг друга знают. Все всё видят. Что? На тебя стали коситься? — доверительно спросил он. Этот ублюдок думает, что читает меня, как раскрытую книгу. Лишь тот, кто не знает ничего, думает, что он знает все.

— Нет, все совсем не так. Учитель не был черным...— и я замолчал. Как мне оправдаться и не сказать ничего лишнего?

— Ну что же ты? Так хорошо начал. Продолжай. Чему он тебя учил? Ты юн и не знаешь всего. Как тебе различить свет и тьму, если ты видел только одну сторону. Расскажи мне все, я тебе все объясню. Расскажи все без утайки и спаси свою душу... Молчишь? Ну помолчи пока. Ты, может, замерз? Хочешь согреться? Или попить?

* * *

Как больно. Но тело сопротивлялось. Попробовал войти в ритм со стенами. Почувствовать течение в железных кандалах. Плесень на стенах — она же живая, неразумная но это жизнь. С каждым разом все получалось быстрее и быстрее. Холодные стены начали давать тепло. По ржавым звеньям цепи утекала боль. От стен пошли волны, успокаивающие разум, я защищен.

* * *

В пыточной.

— Молчит? — хмуро спросил Ассетрис, потягивая горячее вино со специями из большой глиняной кружки.

— Крепкий парень. Не ожидал, — с удивлением ответил долговязый.

— Он держится, хотя уже не на чем. Ему в камере никто не помогает? Смотри, я и так все узнаю, — клерик смотрел помощнику прямо в глаза.

— Да ну что вы? В серый бастион никто не сунется, — немного испуганно ответил тот.

— Дело точно нечистое. Надо переходить на другую ступень. Хватит с ним возиться, я уже давно должен был доложить в капитул об этом чернокнижнике. Кто-то может подумать, что мы теряем хватку. Ты ведь не хочешь, чтобы о нас пошли такие слухи? — мрачно спросил клерик.

— Нет, — так же мрачно ответил помощник.

* * *

— Творил ли ты черные обряды? — голос звучал как будто издали и сверху. Я ничего не видел. Правый глаз заплыл два дня назад, а левый сегодня был залит моей кровью.

— Да, — проскрипел я.

— Темна ли твоя душа? — торжественно вопрошал голос.

— Да, — только страх боли заставлял раскрываться мой рот.

— Назови всех, кто помогал тебе, — все давил голос.

— Я плохо помню, я же вчера всех назвал, — страх боли шевелил моими губами.

— А ты повтори сегодня. Давай я тебе помогу. Учитель, так? — голос как будто хотел помочь. Но это не так. Он всего лишь хочет причинить мне еще больше боли.

— Да, — боль пульсировала во всем теле.

— Дальше, — требовал голос.

— Еще Рапато сын пекаря, старьевщик Портоно и староста Вук Волас, — и страх вытягивал из меня слова.

— Немного же вас, — издевательски протянул голос.

— Да, — я готов был соглашаться на все.

— Вот только позавчера ты говорил, что сына пекаря зовут Равато, — сказал голос и замолчал.

— Я ошибся, Рапато его зовут, Рапато, — я дернулся и струны боли прошили тело.

— Ты думал, мы не сможем проверить? Дурачок, мы везде. Кроме старосты и затворника Ролшо, называемого тобой учитель, никого не существует. Ты ведь их придумал? Кого ты скрываешь? Палач, продолжай! — закричал голос.

— Нет. Я сказал вам все. Мне просто нечего сказать. Я больше ничего не знаю, — плача говорил я, вот только слез уже не осталось.

— Допустим, я тебе поверил, и ты не знаешь никого, кроме своего учителя. Но почему ты молчишь об обрядах богомерзких, которым тебя учил этот темный Ролшо? — шептал голос.

— Я не помню, — обреченно ответил я.

— Палач! — прозвучал крик.

— Нет, хватит. Вы сами не знаете, что делаете. Лучше убейте меня сейчас, — воспаленный мозг был готов на все. Не надо больше.

— Почему? — поинтересовался голос.

— Я совершил темный обряд, и если меня не убить, то к следующей луне я превращусь в темное создание и уничтожу этот город, — взахлеб рассказывал я.

— Вот видишь, какой молодец. И что за обряд? Умойте его и дайте попить. Расскажи о нем, — голос стал ласковым.

— Я нашел бродягу и перерезал ему горло. Кровь я слил в кувшин, а тело выкинул в реку, — стараясь как можно увереннее, говорил я.

— В какую реку? — уточнил голос.

— Я не помню. Было темно, — чья-то рука провела мокрой тряпкой по лицу. Правый глаз стрельнул болью, и я дернулся, зато левым стал что-то видеть. Размытые пятна на фоне страшного огня.

— Продолжай. Что ты сделал с кровью? — прозвучало справа. Двоящееся лицо клерика.

— Я пошел на кладбище...

На балконе, опоясывающем большую пыточную, стоял человек. Гости здесь не редкость. Неофитам нужно где-то учиться. Да иерархи иногда любят посмотреть на дела братии. Проникнуться духом так сказать. Некоторые говорили "вспомнить молодость". Но этот гость здесь был впервые. А если бы уважаемые инквизиторы узнали кто он, то немало старых, изношенных сердец разорвало бы на месте, да и поседевшей молодежи бы прибавилось. Но человек проник сюда скрытно и выдавать своего присутствия не собирался. Он слушал описание обряда и кривил губы. Грязное ругательство беззвучно соскочило из его рта. Он хотел сплюнуть, но сдержался. И уже развернувшись, он услышал.

— Я великий черный колдун. Скоро я стану вашим ужасом. Я приду за тобой лично.

Человек на балконе остановился в задумчивости.

— А ведь можно попробовать.

* * *

Толпа напирала. Не каждый день случается такое. Казнь и сожжение темного колдуна, да еще и творившего в нашем славном городе свои темные делишки. Телега с ржавой, но крепкой клеткой плыла над толпой. Что-то разобрать в куче тряпья, лежащей на дне, было невозможно. Но всем хотелось глянуть на страшного и ужасного. На площади уже было не протолкнуться, а увидеть вблизи колдуна хотелось многим. Казни конечно не редкость. Но что такое казнокрад по сравнению с этим? Казнокрадов мы и так каждый день видим. К сожалению, не каждый день в руках палача, ну да ничего, все там будут.

— Посторонись. А ну дайте проехать, кому говорят.

А толпа напирала. На узком повороте даже образовалась давка. Если на широких улицах дубинки стражи держали граждан на расстоянии от клетки, то здесь им было просто не развернуться, даже руку толком не поднять.

— А ну назад, — закричал багроволицый возница и пустил в дело кнут. Стража в доспехах — если случайно кому попадет, то не больно. Толпа завизжала. И никто не заметил, как быстрая рука, проникнув через прутья, ткнула чем-то в лежащего.

* * *

На Субботней площади было не протолкнуться. На большом помосте близ церковной ограды было свободнее. Измученное тело привязано к деревянной раме. Палач со своим инструментом. Черные фигуры клериков.

— Крепко привязали? Начинайте, — скомандовал старший.

— Конечно, господин капитул. Угли горячие, — угодливо ответил палач.

— И смотри, чтобы символы огненного очищения были видны. Если опять получится неразборчиво, как в прошлый раз, клянусь всевышним, я тебе лично покажу, как нужно работать с клеймителем. И догадайся, на ком я буду это делать.

— Все сделаю в лучшем виде, — черт бы побрал этого святошу. В прошлый раз старший палач сломал ногу прямо перед казнью. А я знал, что после той попойки меня поставят на клеймение? Я и имя-то свое на бумаге поставить не мог. А тут попробуй горячей железякой да на живом теле дергающемся писать. Ну ничего, сегодня то я в порядке. Да и парень, кажись, сомлел и не почувствует ничего.

* * *

Два символа вышли очень даже хорошо. Слишком хорошо, странный испуг прожег тело. Да и колдун какой-то странный попался. Не крикнул ни разу. Корежит его сильно, но не похоже, что от огня. Хорошо его отделали в пыточной. Ну ничего. Еще два символа и на костер. А глаза выколоть и язык вырезать — это вообще плевое дело. Нет, что-то не так.

Боги, как же мне плохо. И это не боль. Я уже научился распознавать все оттенки боли. Это что-то другое. Как будто твердое небо падает на меня. И закручивает в себя. Темная стена напирает на меня, готовясь похоронить меня под обломками. Как же тяжело. Что это? Попробовать договориться с ней. Приникнуть поближе, слиться. Я часть тебя. Мы с тобой одно целое. И стена отступила в недоумении. Да ладно. Давай я с тобой, ты со мной. Тебе ведь нравится, я вижу. Ты не такая уж и твердая. Привет, пока. Привет, пока. Да. Нам незачем воевать. Пошла волна и на ней. Это было удивительно. Стена стала ложем. Она раскачивает меня. И влечет. Я иду за тобой. Куда ты меня зовешь? Глаза раскрылись, я увидел путь. Кто еще кроме меня видел его? Ступить туда? Но что же там? Опасность? А что мне терять? Я иду туда. На волне.

— Эй, палач? Что с ним? — взволновался капитул.

— Больно ему. Что же еще? — удивленно ответил палач.

— Что это черное у него изо рта пошло? — спросил некто в черном.

— Кровь наверно его чернокнижная, — предположил палач.

И тут тело страшно выгнулось и резко ослабло.

— Помер, — испуганно сказал палач.

— Как помер? Да ты что такое говоришь, скотина? — закричал мэр.

— Не могу знать. Но это не я, я же легонько. Только по коже и работал, — запричитал палач.

— Снимите его, — скомандовал капитул.

* * *

От толпы мертвое тело загораживали клерики и приглашенные достойные лица. Палач склонившись пытался услышать дыхание. Собравшийся городской люд шумел все сильнее и сильнее. Непонятная задержка волновала умы. Раздавались нестройные крики.