Город

С тех пор Белые камни стали для Яна заветным местом. Мальчишка подолгу сидел там, когда выдавалась свободная минутка, заплывал далеко в море и даже ночевал, но Города, больше не видел. Подрастая, Ян спешил во взрослую жизнь, помогал отцу на виноградниках, отвозил вино в город на продажу. Все эти дела добавляли ему осознания собственной значимости, и совсем некогда за житейскими заботами стало думать о снах. Настоящие девки — смешливые, ядреные — оказались куда интересней русалочьих баек, а при слове город вспоминалось уже не чудо из золота и лунного света, а налезающие друг на друга дома да бойкие рыночные торговцы.

Только Белых Камней, в отличие от деревенских, Ян все-таки ничуть не боялся. Впрочем, сказка на этом не кончилась.

Помню было: твое тело

Золотом в волнах горело,

Искры по небу метались

Аж до самой до Луны...

Только это и осталось —

Боже мой, какая малость! -

Лишь ночами снятся сны.

Раз Ян задержался на ярмарке сверх обычного и возвращаться пришлось затемно. По хорошему, стоило бы переночевать в городе, но Ян понял это уже задним умом, миновав большую часть пути. Тогда-то он и вспомнил о камнях и решил расположиться там на ночлег. Распряг лошадь, лег на берегу и спокойно уснул.

Белые камни навевали позабытые сны. Все было как наяву, как тогда, в детстве. Валун под головой еще не успел остыть, шуршали волны, перебирая гальку, а небе высыпали звезды, заревом средь черноты разгоралась полная луна. Свет ее сплывал в воду — молоко в чернила, и растекался рябью лунной дорожки. А внутри этого сияния от Белых камней и дальше вставал мост. Сплеталось кованое кружево ограды, рождая крабов, медуз и рыб, дрожали фонари по обеим сторонам моста.

Долго ли думал Ян, прежде чем ступить на лунную дорогу? Да ничего он не думал вообще! Думает ли кусок железа, стремясь к магниту? Дорога сама легла к ногам, растворила, вобрала в себя. Ян почти бежал, хотя ему казалось, что он едва идет. Впереди, затмевая полнолуние, вытягивался ввысь всеми своими башнями и островерхими крышами дивный Город. Пьянея от восторга, Ян шагнул на мокрые плиты набережной, в которых отражался свет звезд.

Подле городских ворот Яну встретился нищий. Прилично ли было рассматривать его столь пристально и жадно? При виде бедности и убожества принято стыдливо отводить глаза — чур меня, чур! Но Ян ничего не мог с собой поделать. То был странный нищий, ничуть непохожий на виденных ранее попрошаек, в нем не было ничего убого. На удивление ладно сидел камзол, будто пошитый именно на этого нищего, вмещая и огромный рост, и немалую ширину плеч. Из-под камзола белело тонкое кружево манжет и пышное жабо. Окажись рядом с Яном какой-нибудь придворный щеголь, он не преминул бы отметить, что подобный фасон считался безнадежно устаревшим еще во времена его пра-пра-прадедушки, а кружево пышно до вульгарности. Отметил бы он ветхость ткани и истершуюся позолоту. Приложив к носу надушенный платок, щеголь сказал бы, что от попрошайки воняет рыбой.

Но даже одетый по последней моде у лучшего портного, тот самый щеголь рядом с этим нищим смотрелся бы жалко. Бедняк держался с королевским достоинством. Казалось, отойди он на минуту — и городская стена рухнет непременно, лишившись опоры. Гордый и надменный лик нищего просился на реверс золотых монет. Будто плату за вход, всю мелочь, что нашлась в кармане, Ян ссыпал в раскрытую котомку. Поклонился в ответ на оказанную милость и вошел в ворота.

Улицы Города были странно пусты. Редкие прохожие не обращали внимания на гостя, не отвечали на приветствия и пожелания удачи. Они часто смотрели в небо, но ни разу не оглянулись вослед. Эхо шагов веером разлеталось по мостовым. Стекая с одного фонаря и тая к другому, за Яном струились тени. Ровным дыханием спящего Города летел сквозь распахнутые окна ветерок, колыхал плющ и дикий виноград. Завораживала устремленная в небо архитектура: шпили и колкие конусы крыш, стрельчатые окна, фонтаны такие высокие, что смотреть на них запрокидывалась голова. Ян трогал каменную кладку стен — сначала осторожно, будто слепой, касаясь лишь кончиками пальцев, а потом все смелее и смелее; он оглаживал изгибы оград, жадно ласкал холодный и гладкий мрамор колонн. Ян впитывал запахи Города, пробовал его на вкус.

Виноград на губах — сладость, разбавленная горечью. Казалось, вот-вот вспомнишь, где ты уже это ел, но память, как волна, достигнув своего пика, каждый раз отступала, накатываясь на невидимую стену. Ян обернул лозу вокруг ладони и потянул, та легко отломилась. Кто знает, вдруг вызреет? Вот бы отец обрадовался!

Задержавшись у лозы, Ян поспешил дальше. Расступились в стороны дома, улица вывела на небольшую площадь с чашей фонтана посредине. По сравнению с другими, этот фонтан поражал своей аскетичностью — не было тут ни драконов, рыб или птиц, ни одного даже самого маленького цветочка. Простая купель, откуда струи воды, раскручиваясь, взлетали к небу, ударяясь о свод его, срывались хвостатыми метеорами вниз и с обиженным шипением гасли на черной глади.

Ян зачерпнул пригорошню звездного света, умыл лицо. Вода обратила ладони в крылья, даруя ощущение невероятной легкости. Ян наклонился над купелью, зачерпнул еще...

Звонкий голос разбил волшебство:

— Не пей!

Ян обернулся. В нескольких шагах от него стояла девушка — первая, кто заговорил с ним в Городе. Случись рядом тот самый щеголь, повеса и мот, он сказал бы, что ничего особенного в этой девушке нет, и не стоит смотреть на нее так пристально — как, уже минуту? две? Да это просто неприлично! Пройти, пойти дальше.

Однако, даже этот щеголь, небрежно смазав лицо незнакомки и вернув взгляд обратно к Яну, не смог бы отмахнуться от странного их сходства, будто у двух скульптур, изваянных одним мастером. Да, ничего особенного не было ни в лице девушки, ни в ее фигуре, и при дневном свете непременно стала бы различима россыпь веснушек на светлой коже, и движения незакомки отличались порывистостью и даже резкостью — прав, прав был щеголь. Но так уж вышло, что именно этой встречи, сам того не зная, Ян ждал всю свою жизнь. Именно это лицо казалось удивительно близким, на эту смущенную улыбку хотелось ответить улыбкой, на этот взгляд — обернуться, чтобы потонуть в его глубине, на эти тонкие плечи накинуть поспешно стянутый плащ.

— Почему не пить? Козленочком стану?

Она не приняла шутки.

— Прежде отсюда бил подземный источник. Он возвращал здоровье и молодость, даровал надежду отчаявшимся, давал силы ждать тем, чьи надежды казались тщетны. Источник иссяк. Теперь тут выходят на поверхность воды самой Леты. Выпьешь и забудешь вернуться, навсегда останешься в Городе.

— Город очень красив.

— Сейчас, и завтра, и через год, даже через десять лет все еще красив. А после ты выучишь на память названия всех улиц, исходив их столько, что без ошибки найдешь и с завязанными глазами. Ты успеешь искупаться в каждом из сотни городских фонтанов, ты наешься винограда до оскомины и отучишься пьянеть даже с самого крепкого вина. Ты и вправду согласен разменять целую жизнь на эту застывшую красоту?

— Не знаю еще. Не думал.

— Я бы не захотела. А у меня было достаточно времени, чтобы подумать. Ты видел солнце?

— Ну, конечно. Его все видят.

— У тебя загар на лице, — тонкие пальцы пробежали по щеке Яна, пытаясь впитать солнечную позолоту. — Я прежде пряталась под шляпки и зонтики, и руки — непременно в перчатки, и вот теперь мне не осталось ни лучика на память. Ты ведь расскажешь про солнце? А я покажу тебе город.

Голос девушки звучал продолжением сказки и не понятно, чего в ней было больше — сладости или горечи, будто в той самой горсти винограда.

... Никто так и не понял, что произошло. Откуда нам было знать? Ведь на площади рядом с магом никого не случилось в ту ночь, а рыбы не думают, плавая по морскому дну. Они ищут корм, играют, мечут икру и попадают в сети, но никогда не думают. Ненавижу рыб!

Когда Город первый раз поднялся на поверхность, когда потоки воды хлынули вдоль улиц обратно в море, стояла глубокая ночь. Кто-то решил, будто увидел страшный сон, вдохнул полной грудью, и, счастливый его окончанием, перевернулся досыпать. Кто-то побежал к морю или засмотрелся в небо, чтобы убедиться, что море и небо как прежде на своих местах. Нашлись и такие, которые принялись искать по улицам разбежавшихся рабов. Царь кликнул воинов, приказал привести мага, но воины не успели — заходящая луна утянула Город обратно под воду. В последующие ночи многие пытались бежать, но проклятье настигало нас за стенами, цепляло якорем, тянуло прочь от берега.

Жизнь стала чехардой беспамятства и пробуждения, игрой теней в свете фонарей. Не спрашивай, что я делаю, будучи рыбой — я не желаю этого помнить. Те, кто пытался вспомнить, сошли с ума или добровольно напились из фонтана забвения. Нас осталось не так уж и много, словно тлеющие угли костра — последнее дыхание, последняя надежда на спасение.

У девушек есть примета: если ее полюбит парень с берега, да так крепко, что не побоится остаться здесь до утра, то заклятье падет. Девушки заманивают моряков и случайных прохожих песнями, сладкими речами, поцелуями, обещанием несметных богатств. Чем угодно, лишь бы те поклялись в любви... и стали рыбами к утру.

Государь наш пытался найти мага, упасть перед ним на колени, надеть ошейник, занять его место в клетке. Много ли останется от гордости за века на дне морском? Стесалась его гордость, обкаталась галькой по песку. Был царь царей, а стал беднее последнего нищего под солнцем. В одну из ночей он ушел из дворца. Искать ли мага или сбежать — не все ли равно?

Кто-то говорил, что они встретились. Колдуну тоже неохота коротать свои дни под водой, да только сделать он ничего не может — сам себя перемудрил. Говорят даже, будто маг что-то шепнул царю, потому царь и не возвращается. Ждет.

Кто знает? Сказки придумывают, чтобы в них верить. Ты скажешь, так глупо верить в сказки? Ты прав. Верить глупо. Не верить — страшно. Когда ночь бесконечно длинная, когда сходится свет клином: узким, острым, под самое горло, остается ли что другое?

На щеках девушки блеснули дорожки слез. Не зная, как утешить ее, Ян молчал. Но жеста остановить не смог — потянулся всем сердцем, мыслями. Время остановилось. Мир сошел со своей оси и качнулся. Девушка, только что уязвимо-хрупкая и грустная, нахмурилась. Складки резанули нежную кожу лба.

— Беги! К набережной.

Ее рука сжала запястье Яна далеко не женской хваткой.

— Да поторопись же!

— Почему?

— Луна заходит.

Время, наконец, сдвинулось и, забыв, как оно шло прежде, побежало вчетверо быстрее. Ян испугался. Нет, не того, что Город уйдет на дно морское — об этом он даже не думал. Ян заразился ее страхом, отчаяньем, распахнувшим ее зрачки.

— А если я останусь?

— Зачем? Ты ведь не клялся мне в любви!

— Хочешь, поклянусь?

— Не хочу, чтобы ты стал рыбой.

Почему он побежал? Во сне просто делаешь, а жалеешь о потерянном уже потом, проснувшись. О том, что не вернуться. О том, что смалодушничал, не поверил сказке, вот она и закончилась. Девушка и нищий остались далеко у ворот. Мост дрожал и качался под ногами, будто сделан был не из железа и камня, а из досок, перетянутых веревкой, какие висят над горными реками. Фонари тускнели. Все-таки он не успел: луна легла в море, и мост разлетелся рваными клочьями тумана. Ян упал в воду. На берег он выбрался замерзший, но странно, до одури счастливый. И только тогда, в тишине ожидая рассвета, сжимая виноградную лозу ладонью, он понял, что все, с ним случившееся, вовсе не было сном.

Сгинул царь на дивном троне,

Стынет золото в ладонях.

Под водою город, башни —

Стали сказкой, сном вчерашним.

Просыпаюсь, как с похмелья -

Все труднее и труднее

Возвращаться в серость дней.

Не верьте, будто реальность лучше снов. Это придумали те, кто никогда в жизни не видел снов — ярких, густых и терпких, где искры падающих звезд путаются в волосах, а сами звезды жгут подставленные ладони. Разве может реальность быть лучше таких снов?

Тридцать ночей подряд Ян видел пламя заката над Городом: ослепляющий огонь в небе, плавящуюся черепицу крыш, набухшие багрянцем витражи, шпили, тающие в солнечных лучах. Тридцать ночей подряд Ян видел во снах девушку, встреченную им в Городе. Он звал ее Лорой, Лорелеей. Он думал о ней беспрестанно, и от мыслей этих так близко и ясно ощущал ее присутствие. Сердце звенело камертоном, настроенным лишь на одну ноту — на нее. Странное чувство сделало краски мира ярче, а память острее, в несколько часов уместив ощущение целиком прожитой жизни. Снова и снова перебирал он свои воспоминания, как скупец сокровища или как нищий жалкое подаяние, монеты в горсти. Так не бывает, скажете вы. Это самообман. Блажь молодости. Молчите! Ян тоже мог сказать, что не бывает, до того самого момента, пока не случилось. Ослепило. Оглушило. Накрыло волной. Закрутило, меняя местами привычные ориентиры. Сомкнуло мир до памяти одной-единственной сказочной ночи.

На тридцать первый день Ян пришел к отцу. Долго молчал, не решаясь начать. Он знал наперед, как отец ответит и — что еще важнее! — где он промолчит. И чего будет стоить Йохану молчание. Последний сын, дар Божий, яркая звезда на темнеющем небосклоне...

— Отец, отпусти меня в город.

Йохан молчал.

— Я хочу учиться. Помнишь, в школе учителя говорили... — уж тогда, когда учителя, теша родительскую гордость, хвалили смышленого мальчишку, сам он только и думал побыстрее удрать с уроков! — Я вернусь.

Слова давались тяжело. Ян говорил не то, что хотел сказать, а то, что показалось бы понятным отцу.

— Ты опять ходил к камням.

— Камни здесь ни при чем! — поспешно, с горячностью.

Ой ли? Спросил бы, какие камни — поверил. Наврал бы, сказал бы нет -поверил. Вижу, ходил. Эх, выдрать в детстве тебя было! Да толку...

Йохан тоже кое-что знал. Старики иногда шептались о парнях, которые возвращаются к камням в полнолуние, будто душу там позабыв. Камни для них словно бутыль с вином для горького пьяницы, выпьешь — и хочется еще, и еще, и со временем эта жажда остается единственной. Хорошо, что Ян заговорил о поездке первым. Поживет вдали от камней, ума наберется. Оно там и повеселее будет, а коли и не вернется, все лучше, чем русалок ночами искать.

Трактир "Заморский попугай" (улица Широкая, второй дом по левой стороне) редко пустовал. Вечерами здесь выступал с песнями усатый весельчак Вано или Марта-Красотка, умело восполняющая недостаток голоса оголенными плечами и зазывными позами. В трактире было шумно и весело. Здесь наливали в кредит. Здесь были редки пьяные драки — не шибко позадираешься, когда из угла на тебя глядит вышибала — косая сажень в плечах. И даже надпись под вывеской трактира: "Всегда свежее пиво и раки" на проверку оказывалась правдой.

Из-за этой надписи трактир чаще именовали "Попугай и раки", а с недавних пор прозвище приклеилось намертво и приобрело особое звучание, хозяин даже всерьез подумывал сменить вывеску. Дело было вот в чем. Зашел как-то в "Заморского попугая" растяпа Гардус пивка глотнуть и притащил с собой целую корзину раков — то ли хотел предложить на продажу, то ли сам где приобрел. Кружка пива обернулась четырьмя, тут и дружки подоспели. Ну, а раки тем временем тряпочку отодвинули, которой корзина была прикрыта, да расползлись. И правда, скучно в корзине-то сидеть! По полу шныряют, усами шевелят. Рыжая Марынька, которая пиво разносила, ка-а-ак завизжит, на стол влезла и не спускалась, пока всех раков не переловили. Вот потеха была!