Кидман-Риз

— Как исчез? — переспросил я, чувствуя, как по спине ползет гадкий, неприятный холодок.

— Да вот так, просто слинял и все. Заплатил за год вперед — и растворился. А потом уже вы появились. Вот я и подумал...

Я не помнил, как спустился на свой этаж, не помнил, что хотел прояснить разницу цен — это казалось теперь совсем не важным. Элис сидел под дверью, ожидая меня. Без единого слова я впустил его и закрыл за нами дверь.

— Что ты сделал с тем человеком?..

— С каким? — спросил он невинно, и мне захотелось поставить ему еще один фингал вместо сошедшего. Он сел на кровать, вытянув ноги, и в бордовой тьме глаз чудилась едва не насмешка.

— С прежним жильцом. Он не хотел съезжать, верно? И ты ПОГОВОРИЛ с ним более внятно, чем с другими?

Элис молчал, он уже не улыбался, да и мне не до того было. Он молчал очень долго. Потом сказал:

— Думаешь, я его убил?

— Ты мне скажи.

— Я говорил тебе, что никого не убиваю сейчас. Помнишь?

На этот раз замолк я — не знал, что сказать. Разговор, который прежде казался логичным, вдруг словно сменил полярность, и мысль застряла в тупике. Верить и хотеть верить — вещи разные, но...

Медленно я подошел и сел рядом.

— Прости меня.

— Ты не виноват. Когда-то я мог убить за койку у окна, — откликнулся он, не глядя на меня.

— Элис.

— Никто не просил тебя возвращаться. Никто не заставлял тебя быть со мной, приглядывать за мной. И не держит тебя здесь никто. Ты можешь сказать слово — и больше меня не увидишь.

— Я не хочу говорить это слово.

Он взглянул исподлобья.

— На самом деле я действительно собирался убедить его съехать, как других. И случайно выяснил, что его давно ищет полиция. Ну, и сказал, что полицейский спрашивал о нем.

— Не знал, что ты на такое способен.

— Полицейский и правда спрашивал, — ответил Элис невозмутимо. — Что-то про парковку, так что это была почти правда. Риз, я ведь пообещал.

— Я... не обижайся, но я не знаю, чего стоит твое обещание.

— Тогда подумай, что я потеряю, если нарушу его?

Через пару секунд я положил руку ему на плечо. Еще через пару секунд он накрыл ее своей, все так же не глядя.

— Мне очень сильно тебя не хватало. Я не стал бы рисковать и не стану. И если хочешь спросить про деньги, то не беспокойся — я их заработал.

Когда-то я поинтересовался, почему Элис выбрал именно эту специальность, на что он ответил, что с цифрами у него всегда было куда лучше, чем с буквами. И что в нашем мире деньги имеют значение. Вряд ли можно с этим долго спорить...

— Ты понимаешь, почем я беспокоюсь? — Наконец он повернулся, все еще удерживая мою руку на плече. — Элис, я просто хочу, чтобы никто нам не помешал, и чтобы мы никому не помешали. Вряд ли кто-то будет рад жить рядом с Тедом Банди...

— Слышал, он был довольно милый.

Я отпихнул его со смешком, и Элис улыбнулся тоже.

— Что еще?

— Элис... а ты... можешь показать мне, как это делаешь?..

Улыбка сползла мгновенно, словно ее там и быть не могло. И я испугался — действительно, не зная чего, просто испугался.

— Могу, конечно. Но не хочу.

— Это больно?

— Ну... Они всегда так кричат.

Меня прошибла почти болезненная дрожь, но здесь, рядом с ним настолько близко, что можно ощутить тепло тела, трудно было бояться слишком долго.

— Даже если не убиваешь?..

— В разной степени, но... — Он снова вернулся к созерцанию паркета. — Как это объяснить. Представь пятно света среди монотонных бессмысленных страданий — участок, где они слабее, и этот участок — я, мое желание. И исполнить его — единственный способ облегчить боль. Смысл жизни. Я не хочу показывать тебе, потому что люди после этого не остаются теми же — даже если выживают. Что-то в них навсегда меняется... ломается... не знаю. Это как... — Он долго не мог подобрать слово, пока я наконец не сказал:

— Изнасилование.

Столько слов — пытки, казни, адовы круги... почему я выбрал именно это? Элис не ответил. Вряд ли такое сравнение было ему полностью понятно.

— И ты так можешь с каждым?

— Кроме Хоши.

— Ты пытался?!

Неожиданно я фыркнул — бог знает почему это показалось таким смешным.

— Хотел, чтобы она отцепилась.

— Поверь, я понимаю тебя как никто. И она нам не по зубам.

Будто в ответ приоткрылась дверь в соседнюю комнату, и оттуда потянуло подгоревшей пиццей.

— А вот и ужин.

Первый День Благодарения мы решили провести с моими родителями — вернее, это они так решили. Хоши был в восторге, Элис — не особенно, но если в колледже я мог без угрызений оставлять его дома и идти на вечеринку, то сейчас об этом не было и речи. Меня колотил вполне понятный мандраж — не то чтобы я ему не доверял, но семья есть семья, и даже приблизительный сценарий событий вырисовывался слабовато. Тем более что приехала моя бабушка Зива. Она пережила холокост, концлагерь Плашув, трех мужей и четырех детей, потеряла глаз и плоховато видела вторым, что тем не менее не мешало ей зрить в самый корень. Короче говоря, побаивался я. Однако все мои тревоги сошли к минимуму, как только Хоши запорхала по дому, похожая в своем наряде на бабочку-лимонницу. Она обаяла всех просто с порога, будто рассыпая направо и налево волшебную пыльцу. Папа с мамой два года прожили в Киото еще до моего рождения, я об этом знал, но не думал, что они помнят язык. В общем, они зачирикали хором, перемежая фразы смехом, и то, что я разбирал только "да", "нет" и "Рису" (или "Арису"), меня не беспокоило вообще. Они расспрашивали Хоши о ее родителях, в это время выяснилось, что у приемного отца Элиса была роскошная коллекция ружей, что очень заинтересовало бабушку — пока правый глаз еще видел, она была заядлой охотницей и стреляла не хуже Энни Оукли. Я впервые слышал о коллекции ружей — да, собственно, что я о нем вообще знал? Все было на уровне слухов и домыслов. Я внезапно это понял, когда папа спросил его о родителях.

— У меня было четыре приемных семьи, — сказал Элис. — Почти все умерли. Когда люди поняли, что я приношу несчастья, меня перестали усыновлять.

Все ненадолго замолкли, пока бабушка Зива наконец не сказала:

— Ну, наш Оскар совсем не выглядит несчастным.

Хоши засмеялась, мама тоже. Я не видел их лиц, глядя на Элиса — и то, что увидел, было настоящей маленькой наградой. Этого никто бы не заметил, только мы с Хоши, и я был рад, что не упустил.

Ближе к ночи мама проводила Хоши в комнату для гостей, а нас с Элисом определила в мою бывшую.

— Поместитесь? — спросила она с сомнением, и я только рукой махнул. На общажной односпалке помещались, большое дело. Элис все время как-то пугающе молчал — чтобы слушать стук сердца, ему достаточно было находиться рядом, положить на меня руку, максимум — голову, но сейчас он придвигался все ближе и теснее, пока практически не заполз сверху, и я спросил:

— Тебя что-то беспокоит?

Он тяжело вздохнул.

— Мне понравилась твоя семья.

— Это хорошо. Теперь они и твоя семья тоже.

Элис не ответил и объятий не разжал. Странно, но к утру даже ничего не затекло.

Перед отъездом, когда он прощался с бабушкой, мама шепнула мне на ухо:

— Ты у меня такой правильный. Я заглядывала утром к Хоши и, честно говоря, удивилась, не застав тебя там.

А я подумал, что она удивилась бы гораздо больше, заглянув в нашу комнату. И еще подумал, что бабушка Зива бы совсем не удивилась.

В общем, мы пообещали обязательно навестить их снова. Это было за пару месяцев до того, как Хоши исчезла.

Она постоянно пропадала и раньше, но сейчас оставила лаконичную записку: "Скоро вернусь". Тонкие нити не ослабели, разве что утихли звуки в соседней комнате, и впервые она заперла дверь. Я не чувствовал никакой тревоги, Элис тоже, и нам оставалось только ждать.

Еще через неделю пришло странное сообщение: "Вивьен или Миучча?"

Я выбрал "Вивьен".

Моя карьера потихоньку шла в гору, и вообще все складывалось как нельзя успешно. В какой-то момент, после того как кровать заняла в квартире почетное место, там стали появляться и другие вещи. Я по-прежнему слишком уставал, чтобы морочиться по этому поводу — к тому же это была приятная магия. Приходить вечером после трудного дня и ощущать запах чего-то нового, касаться этого пальцами и знать, что теперь оно — твоя часть. Первым был треугольный столик из IKEA, потом этажерка оттуда же, стол, изящная статуэтка под Дега на этажерку... потом триптих — три части яблока, одна за другой с разницей в неделю или две. Еще одна балеринка. Настольная лампа. Кресло. Моя квартира даже пустая казалась мне уютной, но сейчас она росла вместе с нами, с нашими отношениями, и каждый предмет был на своем месте. Я даже не благодарил Элиса за это все, да он и не нуждался в моей благодарности. Для него это был кайф, мало с чем сравнимый. И даже когда у меня появился телевизор, мы больше времени все равно проводили у него — когда просто сидели, когда смотрели фильмы, и хотя Элис задавал много вопросов, мне это было только в радость. Он вникал, и иногда у него даже неплохо получалось. А иногда — совсем никак. Помню, как-то я сказал:

— Элис, я хочу, чтобы ты учился понимать, а не говорить то, что мне надо услышать. И главное — чтобы ты хотел это делать.

— Я и хочу, — ответил он, — иначе не делал бы.

— И почему хочешь?

— Потому что ты хочешь.

Ну что ж, сойдет для начала.

Я старался делать все, чтобы между Элисом, который мог убить за койку у окна, и моим Элисом пропасть только росла с каждым днем, с каждым мгновением, что мы проводили вместе. Потому о приемных семьях не расспрашивал. Смел надеяться, что сейчас ему неприятно об этом вспоминать.

Через какое-то время пришла другое странное смс: " Манола или Стелла?"

Я выбрал "Манола". Со стеллами-эстеллами у меня были не самые лучшие ассоциации.

— Она чокнутая, но мне ее не хватает, — сказал Элис, когда я показал ему смс. — Давай сделаем пиццу?

У моей мамы был обалденный рецепт, Хоши бы нами возгордилась. Элис впервые в жизни натирал сыр, и не останови я его вовремя, пицца точно вошла бы в книгу рекордов.

Нельзя сказать, что вопросы, оставленные без ответов, забылись и ушли в небытие, это была то ли ремиссия, то ли инкубационный период — в любом случае, вопрос времени. Однажды я заметил странную вещь, на которую уже месяц или два почему-то не обращал внимания — зеркала. Вернее, их отсутствие. Зеркало было второй вещью после кровати, что появилась в моей квартире, и первой вещью, что в какой-то момент бесследно исчезла. Это началось, еще когда Хоши была с нами — где-то там на задворках сознания, я удивлялся, почему у девушки в квартире нет зеркала во весь рост, но не считал этот факт достойным расследования. У Элиса всегда было такое зеркало, даже в общежитии, было оно и в его квартире, пока тоже не испарилось. Это казалось странным, но не слишком — вокруг нас вообще было много странного. Тем более что я знал — если Элис не хочет о чем-то говорить, он уйдет от разговора простейшим способом, который мне вряд ли понравится. А если захочет — просто расскажет все сам.

Инкубационный период одного из насущных вопросов закончился внезапно и неожиданно — когда я собрался сделать у себя генеральную уборку. Я посдвигал вещи, освобождая пространство, перевернул журнальный столик — и обомлел.

Не слишком им доверяя, я ощупал увиденное пальцами. Потом включил ноутбук — но сомнений быть не могло. Это был не просто растиражированный столик IKEA, это был настоящий Лёвитт 1965-го года, из самой первой партии, и его цену трудно было даже представить.

Я сел на кровать, сцепив пальцы. Какая-такая работа может приносить столько денег не сильно успевающему выпускнику? Даже свою зарплату я считал манной небесной, а ее хватало лишь на мелкие расходы. В мозгу сразу всплыл счет за квартиру, из которого мне приходилось оплачивать лишь половину, вся эта мебель и... сколько квартира пустовала, пока я не въехал? Сколько стоит такая неустойка? Элис сделал все, чтобы мне было хорошо рядом, а я возомнил, что контролирую его просто потому, что он так сказал... Элис, который способен заставить человека сделать все, что он только пожелает, отдать все, что он захочет, даже убить себя... Можно ли его вообще контролировать? Когда Хоши была рядом, я верил в это больше, но сейчас мне снова стало страшно. Хотя... не совсем страшно. Больно, да. Будто оказалось, что мой дом, в который вложено столько сил и любви, стоит без фундамента и вот-вот рухнет.

Собравшись с силами (но не с мыслями), я пошел к нему. Дверь оказалась полуоткрыта, внутри тишина. И еще кое-что. Нет, пожалуй, сегодняшний день надо внести в календарь как день неприятных находок.

Я очень хорошо знал предмет, лежавший передо мной на низком столике. Я его не раз и не два видел. Но все-таки, снова не полагаясь на зрение, подошел и приоткрыл — зрелище было как в большинстве фильмов определенного жанра.

— Риз?

Я рывком обернулся, у меня чуть сердце не выскочило. Элис стоял у меня за спиной, держа в руках пачку счетов и рекламных буклетов из почтового ящика.

— Я спускался за... — Видимо, он понял, что меня мало интересует, куда он ходил. — Что?

— А что? — спросил я очень тихо, отступая назад.

— Ты смотришь как... — Он сделал шаг вперед, я соответственно назад. — Ты давно так на меня не смотрел.

— Это депозитная ячейка?..

Элис глядел с непониманием. Искренним. И от этого было еще хуже.

— Почему ты спрашиваешь? Не видел их прежде?

Да, от любого другого это прозвучало бы как издевка...

— В том-то и дело, что видел. Ячейка нашего банка?

Он кивнул. Еще один глупый вопрос — на ней была четкая надпись и логотип.

— И что у тебя делает депозитная ячейка, набитая драгоценностями?

Он медленно вдохнул, будто начал понимать. Отбросил счета и буклеты в сторону. И отвернулся. Вот этого я не ожидал.

— А как ты думаешь?

— Я не думаю, — сказал я тихо. — Я спрашиваю.

— А по-моему, ты уже все придумал. Знаешь, Риз, у меня дежа вю — потому что у нас уже был этот разговор пару месяцев назад. И мне даже показалось, что тема закрыта.

— Не вини меня ради бога. Я вижу то, что меня пугает, и не могу просто промолчать.

Элис обернулся — и подошел ко мне очень быстро и очень близко, я бы не успел и молитву прочитать.

— Я тебя пугаю? — уточнил он.

— Не ты. То есть — да, но не потому, что ты думаешь.

— А почему? Если бы ты переспросил тогда, как именно я зарабатываю, я бы объяснил. Но ты не спрашивал. Я решил, что это доверие, но похоже, ты просто не хотел знать. Мы же так... хорошо живем, разве нет? Это просто деньги, что тебя беспокоит?

— Их количество, Элис. В какой-то момент они перестают быть просто деньгами, — ответил я почти с отчаянием. Сел на футон, обхватив голову руками. — И мне не все равно, где ты их берешь. И никогда не было. И я уже говорил тебе, что меня беспокоит.

— Почему я тебя пугаю, Риз?

— Да потому, Элис, что мы действительно хорошо живем. Не хочу все это потерять.