Баллада о Генри

Он не раз слышал эту странную и завораживающую историю о том, как однажды среди ночи в ворота одного замка постучался незнакомец. Он был ранен на охоте и истекал кровью, слуги помогали ему, чем могли, но он только бредил и в бреду своем хотел видеть хозяина замка и его жену. Однако же, когда лорд и леди подошли к незнакомцу, он тут же испустил дух, не успев произнести ни слова.

Леди Дейдра и ее муж не могли знать — то, что они впустили в свой дом, во сто крат страшнее чумы. Охотник был похоронен, но не беда, что с ним пришла. С этого момента супруг леди, который прежде любил не столько ее, сколько ее тело и потому был отчасти управляем, словно забыл о ее существовании. Все время теперь он проводил с молодым слугой, просто не спуская с него глаз и не размыкая рук. Они запирались в спальне, и леди Дейдра зажимала уши, чтобы не слышать хриплый от страсти голос мужа, вскрикивающий чужое имя, и их сливающиеся стоны. Она перебралась в спальню подальше — но все равно эти невыносимые звуки не смолкали в ее ушах, и образы горячих влажных тел, распинающих друг друга на их супружеском ложе, не давали ей уснуть. Однако это было не самое страшное — ведь многие охладевают к женам и заводят молодых любовников. Леди Дейдра знала — в редкие моменты, когда слуги не было рядом, муж возвращался к ней полубезумцем и умолял о помощи.

Умирая от страха, злости и отчасти жалости, она даже хотела спустить на них собак святой церкви, но побоялась самой быть смолотой этими беспощадными колесами. Тогда леди решилась на отчаянный шаг — заманила их в подвал и заперла там, предварительно заложив единственное окошко. Там не было ни воды, ни еды, ни воздуха, и она по несколько раз на день спускалась вниз, чтобы послушать становящийся все слабее стук. И вдруг однажды в какой-то момент все в замке до последней прислуги проснулись среди ночи, словно облитые водой из полыньи, и выбежали из своих комнат... а леди Дейдра спокойно поднялась из подвала, где истекли последние секунды жизни одержимого лорда и его юного любовника. В ту же ночь она, не собрав никаких вещей, уехала прочь, и больше о ней никогда не слыхали. Но ее дети были готовы поклясться — женщина, что поднялась из подземелья с горящей свечой в руке, лишь выглядела как их мать, но больше не была ею.

— Чудная история, — подает голос демон после нескольких секунд молчания и отодвигается, чтобы видеть лицо Генри. Тот не против — он чувствует, что стало гораздо теплее, словно кровь припустила по жилам, как свора псов, учуявших лису. А еще замечает, что огарок едва тлеет, но он отлично видит Бастиана и все вокруг, и куда четче, чем час назад. У него светлые волосы и глаза, как у самого Генри — пожалуй, их можно было бы принять за братьев. А еще он одет так, будто попал сюда прямиком с какого-то пиршества не последней знати. — Какие все же разные бывают демоны...

— Думаете, это был демон?

— А ты думаешь иначе? Впрочем, у тебя небольшой опыт общения с ними — то есть с нами. Знаешь, из всего этого, — он рисует воображаемый круг у себя над головой, — могла бы получиться неплохая песня. Знаешь, я даже позабочусь об этом в будущем, если не забуду.

— А о вас в ней будет? — спрашивает вдруг Генри. — Как насчет вашего приключения?

Бастиан смотрит удивленно, но пути назад нет, к тому же Генри ощущает уверенность и спокойствие, будто и не заперт на стофутовой глубине с чудовищем из самого ада.

— Вы знаете, что случилось со мной, — добавляет он все же, — но я о вас ничего не знаю.

— О, если бы мне давали монету всякий раз, как я это слышу, — усмехается демон. — Хотя ладно, ты прав. Я убил будущую аристократку.

— То есть... ее должен был взять в жены аристократ?

— Ну вроде того. Я был голоден, а она — ослепительна — как впрочем, все они, будущие или явные. Конечно, я не знал, иначе пальцем бы ее не тронул, но что сделано — то сделано. Извинения тут не сильно помогут.

— Вы извинились? — не сдерживается Генри. — До или после удара ножом?

— И до, и после. И не ножом.

Демон чуть тянет за присохший край его рубашки, и Генри готовится к острой боли, но его ждет полная неожиданность — его рана превратилась в бледный шрам. Он не успевает удивиться, когда Бастиан показывает ему свою рану. Шрам Генри — аккуратный ровный, почти заживший порез. Шрам демона — уродливый вспухший рубец со рваными краями, будто кто-то когтями раздирал плоть.

— Извинения были приняты, но бежать все равно пришлось. Так что мне надо благодарить судьбу за то, что я остался жив — и за этот колодец в частности.

Генри не очень понятно, как обычный человек, хоть и аристократ, мог противостоять демону, но он помалкивает. Спрашивает только:

— Колодец?

— Если бы солнце застало меня в чистом поле, кишки наружу стали бы моей последней проблемой.

— Вы поэтому здесь? — вдруг понимает Генри. — Потому что день?

— Именно так. — Демон снова касается его шрама, едва ощутимо, кончиками пальцев, будто по контуру сшивающей нити, и Генри не смеет, не хочет остановить его. — Я лишь жду ночи. Жду ночи — и только...

Бастиан даже не замечает, как его следующий вдох стал поцелуем.

Генри нравится вести, хотя бы и в самом начале — он прижимается крепко, уже не боясь причинить себе боль, и хотя рана демона выглядит чуть хуже — его это тоже не заботит. Все становится ясно и прозрачно, и от рук Бастиана под его рубашкой все тело стонет, но хочется не освобождения, а вечности. Он позволяет демону вжимать его в стену, в пол, в этот меховой плащ и целовать, кусать его и самому целовать и впиваться в тонкую кожу до вкуса крови на губах — обоюдно. Голод легко перепутать с вожделением, и Генри думает, что, возможно, все же получится приручить этого демона, сделать своим. Среди эйфории от поглаживаний, покусываний и бессвязного шепота перспективы просто захватывают. Эмма будет его. Корона будет его. А когда придет время избавиться от демона — он будет знать как.

Поэтому когда губы Бастиана снова касаются его губ, Генри отворачивается.

— Я достаточно заплатил?

Демон прерывисто выдыхает и послушно отстраняется. И хотя его тело немного против, Генри приводят остатки одежды в порядок, стараясь сдержать внутреннее ликование.

— Что я могу для тебя сделать? — спрашивает Бастиан хрипло.

— Для начала подай вина.

Он быстро входит в роль, он всегда мог похвалиться этим. Демон получает поцелуй за каждый глоток, пока вино не заканчивается — и это честная сделка, учитывая, сколько жадности в его руках и какие острые у него зубы. Генри лениво думает, что следовало бы учитывать при торге и каждую каплю его крови, слизанную Бастианом, — да и не крови тоже.

— Расскажи о себе.

В этот раз демон лежит головой на его коленях, разомлевший, но все еще далеко не удовлетворенный — Генри чувствует, что это так. Знай он, как на самом деле легко демону удовлетворить себя, то пришел бы в ужас, но он в неведенье и не думает об этом. Только гладит его по вьющимся волосам, и тот благодарно жмурится в ответ.

— Что ж, возможно, эта история не менее занимательна... Видишь ли, Генри, я всегда был особенным, даже будучи человеком. Говоря, что я не слышал родного языка и не говорил на нем, я имел в виду то, что не слышал и не говорил в принципе. И ко всему еще и не видел.

— Вообще?

— Да, таким уж я родился. Сложно передать, как я познавал мир, однако этот процесс все же шел — я знал, кто моя мать и кто мой отец, хотя они никогда не подходили ко мне близко. Кормили меня другие люди, и всякий раз — разные, так что я не мог к ним привыкнуть. Если честно, мне не было до этого дела. Раз в год мне приносили особенную еду и напиток, вкус которого не поддавался сравнению... наверное, единственное, по чему я немного сожалею. Хотел бы попробовать его еще раз... Но смысл в другом — таким образом мне становилось известно, что закончен один цикл и начат другой. Так я своеобразно отмечал идущие годы.

Через несколько таких циклов меня перевезли в другое место. Роскошное, изысканное, как можно было бы сейчас сказать, но тогда я не знал вообще никаких слов. Еда стала другой, одежда, запахи, не изменилось лишь одно — каждый небольшой цикл, примерно месяц, за мной по-прежнему ухаживали разные люди, и по-прежнему без попыток общения. Дни напролет я сходил с ума от скуки, шатаясь по дворцу, изучая его до последнего закоулка, натыкаясь лишь на запертые двери, пока голод не приводил меня назад. Я знал, что все эти люди где-то рядом, я ощущал их запах, шаги, но они лишь сопровождали меня на расстоянии, не пытаясь подойти.

— И что ты чувствовал? — спрашивает Генри. Тайком он пытается закрыть глаза и уши, но надолго его не хватает. Чересчур в таком месте, как это.

— Я бы предпочел об этом не говорить, — демон щелкнул пальцами в воздухе. — Год, два, три, пять... Когда мне было лет шестнадцать, в мой дом привели девушку, потом это происходило ровно раз в год. Думаю, она считалась моей женой.

— Она была красивой?

— Представления не имею, — коротко смеется демон. — Я ни разу не позволил ей подойти к себе. Она была одной из них, а в своей ненависти я не делал исключений. На самом деле не совсем так — однажды эта... девушка села рядом, когда я спал, и, проснувшись... Скажем, она чудом осталась жива. После этого она не появлялась, а я стал еще тщательнее исследовать дворец и в какой-то момент все-таки нашел незапертую дверь. Я просто вышел в нее и ушел — даже не могу сказать "куда глаза глядят", и никто не посмел меня остановить. Я плохо помню, как продвигался в кромешной тьме, окруженный незнакомыми запахами и ощущениями — дорога, песок, трава, камни, и мне казалось, что длится это бесконечно. Время от времени я чувствовал чье-то присутствие, и это не был ни один из людей моего прежнего окружения — он двигался незаметно, не дыша и не ошибаясь — но я все равно знал, что он рядом. Это была последней из моих проблем — голод стал сильным, но жажда — гораздо сильнее, и в какой-то момент, когда я почувствовал воду, не смог удержаться. В прямом смысле — я бы, без сомнения, утонул, если бы не он.

— Демон? Твой наставник?

— Он самый. Он вытащил меня из воды, и очнувшись, я уже был таким, каким ты видишь меня сейчас. И что самое главное — я начал видеть. И слышать. И говорить.

Бастиан молчит несколько секунд, а Генри думает о том, что далеко зашел и сколько это ему будет стоить. Но любопытство сильнее, и он подает голос:

— И что было дальше?

— Мой наставник был... как бы яснее выразиться... исследователем. Его интересовало все необычное, тайны, секреты природы — людской и демонической, и потому я представлял для него огромный интерес. Я был уникален. Мои глаза впервые открылись нечеловеческими, первые слова, что я произнес, были осмысленными, а звуки, что я услышал, оказались непередаваемыми. Он научил меня своему языку за считанные дни, он наблюдал за мной, пока давал мне знания о мире, о природе людей и нашей природе. А мне казалось, что лишь в тот момент я и родился, моя судьба теперь — быть с ним навсегда. Надо же, я действительно этого хотел.

Голос демона довольно ровный, хотя Генри и улавливает иногда всплески — да о таком и невозможно говорить без эмоций.

— Значит, ты... никогда не видел солнца?

— Нет, милый мой, мне довелось лишь почувствовать его лучи на своей коже, и не более. Но мне некогда было сожалеть об этом, если ты понимаешь, слишком много было открытий. И, как выяснилось, остальную часть их я был вынужден сделать в одиночку...

— Что произошло с твоим наставником?

Демон молчит еще секунду. Потом поднимает голову с колен Генри и садится рядом, положив подбородок на его плечо, но глядя в обратную сторону — так, что Генри не видит его лица.

— Он меня оставил.

Генри думает, что нужно сказать что-то подходящее, и говорит:

— Не представляю, как тебя можно оставить.

В десятку — демон обнимает его одной рукой, прижимаясь крепче.

— Я тоже. Оказывается, он бывал в том месте, где я провел свою человеческую жизнь, если ее можно так назвать, как-то он сказал мне имена моих родителей и жены, сказал, что я должен выучить свой родной язык, пытался объяснить, в чем был смысл моего существования там... но я ответил, что мне это НЕ ИНТЕРЕСНО. Абсолютно. Я не хотел ничего знать ни о предках, ни об обычаях и о чем другом. Когда-то хотел, три десятка лет во тьме — но уже поздно. Он не мог поверить, он был просто поражен — как это может быть неинтересно. В конце концов, я сказал, что убью их всех, как только увижу, и он сразу перестал настаивать. Это было лишь капля в море среди наших разногласий, пока однажды он не сказал, что я... Знаешь, как ни странно, я оказался чересчур монстром для него. По сути, я никогда не был человеком, и длилось это слишком долго, у меня не было ни воспоминаний, ни опыта, ни ограничений, ни какой-либо морали. Он сказал, что я могу выучить язык, приспособиться к жизни, пытаться понять других, себя, но кое-чему научиться просто невозможно... Например, ценить человеческую жизнь — зачем бы то ни было. Напоследок он выразил сожаление, что позволил мне случиться. А я ответил, что поздно сожалеть. Знаешь, эта мысль долго не давала мне покоя — я ведь был один на миллион, мой случай — просто находка для таких, как он, а он — пожалел. Считал, что совершил ошибку. Мне это до сих пор непонятно и, возможно, только предстоит понять... хотя, по правде говоря, я давно уже выбросил из головы эти мысли. Когда вся жизнь впереди, многое теряет значение.

Несколько минут проходят в молчании, пока внезапно демон не опрокидывает Генри на землю — тот не успевает даже ахнуть — и не говорит снова, с прежними веселыми нотками в голосе.

— По-моему, я сильно переплатил, не находишь? Но не беспокойся... — из веселого голос постепенно становился шуршащим и вязким, как смола. И таким же горячим, от чего Генри непроизвольно вздрагивает, — ...я не собираюсь идти до конца.

То, что чувствует Генри, странно — он то ли рад, то ли разочарован.

— И почему? — неожиданно для себя самого спрашивает он.

— Потому что... — демон говорит, не отрывая губ от его шеи, горла, кромки волос, и вино, смешанное с демонической кровью, воспламеняет все тело Генри почти невыносимо. — Потому что в любом случае это будет больно, и хотя боль бывает двух типов — "больно, продолжай" и "больно, перестань" — в данных условиях, боюсь, как бы я ни старался, будет второе. А мне не хотелось бы еще сильнее усложнять для тебя этот и без того нелегкий день... К тому же я не большой любитель ломать печати.

На данном этапе Генри совсем не против что-нибудь сломать, но не хочет спорить. Он весь горит под тяжестью чужого тела, одна его часть отдается демону без остатка, но другая не прекращает думать. Он размышляет о том, что было бы предпочтительнее — стать королем или демоном. И можно ли совместить то и другое. И как при этом быть с Эммой... но с одним Генри определился точно. Первым делом — Хезер и ее семья. Демон не будет против, уверен. Он вполне достаточно монстр для него, и еще есть куда расти.

...Выбившись из сил, Генри ненадолго засыпает, пока демон слизывает пот с его лба и ключиц. И просыпается лишь от легкой пощечины.