Баллада о Генри

Lie there, lie there, little Henry Lee

Till the flesh drops from your bones

For the girl you have in that merry green land

Can wait forever for you to come home

And the wind did howl and the wind did moan

La la la la la

La la la la lee

A little bird lit down on Henry Lee

Nick Cave feat. PJ Harvey

* * *

Если честно, раньше Генри и представления не имел, что существует такая боль.

Он даже сразу не вспоминает, что произошло. Лицо Хезер, склонившейся через плетеную изгородь для последнего поцелуя, а потом — боль, горячая и текущая, как патока.

К счастью, Генри тут же теряет сознание и выплывает из бреда лишь пару раз, да и то видит лишь отца Хезер, мельника, и одного из ее братьев — здоровяка Тода, а позже — ощущает, что его куда-то тащат. И голос, твердящий, что надо успеть до рассвета управиться, чтобы концы в воду.

А воды в том колодце уже лет тридцать как не бывало.

Генри ничего не знает про демона, прошедшего той же дорогой получасом раньше, да и остальные в темноте едва ли заметили пятна крови на камне, прикрывающем колодец. А демон ничего не знает про Генри. У него свои проблемы, которые, впрочем, решаются куда легче.

Последнее, что Генри помнит — скрежет отодвигаемой плиты и тьма навстречу, холодная и сырая, ничем не лучше боли. А потом удар.

* * *

Открыв глаза, он решает, что умер. Потому что место похоже на ад, а напротив сидит демон.

Генри так сразу и понимает. У демона светятся глаза, как у совы, а в остальном он походит на человека — насколько можно разглядеть. Потому что другого источника света здесь нет так же, как и воды.

— Я вообще-то не ждал компанию, — говорит демон и открыто улыбается. — Но все равно добро пожаловать.

— Мы в колодце?.. — едва выдавливает из себя Генри. То, что монстр разговаривает, немного успокаивает его, но лишь до того момента, как возвращается боль. Он стонет и касается раны, но тут же с ужасом отдергивает руку, наткнувшись на рукоятку ножа, торчащую из живота.

— Именно так. Самое лучшее место ночевки, если день застает тебя в чистом поле.

Демон что-то достает из дорожного мешка, Генри слышит лишь звук огнива. Колодец освещается неожиданно мощным огоньком свечи, и наконец можно оглядеться. От боли и ужаса кружится голова, трудно представить, как можно упасть сюда, не переломав руки и ноги. Разве только...

— Я тебя поймал, — демон снова улыбается, — так что ты мне должен. Только вот сомневаюсь, успеешь ли вернуть долг.

Генри снова прикусывает губу от боли и только сейчас замечает, что демон, похоже, тоже ранен. На нем длинный темный балахон, а в том месте, где он прижимает к груди руку, белую рубашку пропитала кровь.

— За меня не волнуйся, — перехватывает тот его взгляд. Кроме совиных глаз демон ничем не отличается от людей, и это странным образом успокаивает. В любом случае Генри может думать только о боли, разъедающей его кишки, и о том, как стремительно холодеют ноги. Он снова касается ножа, но демон качает головой:

— Не стоит. Только вытащишь его — и сразу умрешь. Забавные существа люди — сняли с тебя почти всю одежду, а такой отличный нож оставили.

Это так — Генри одет только в рубашку, да и ту, верно, не забрали только из-за дырки. И крови. Хезер всегда была практична, как и вся ее проклятая семья.

От мысли о Хезер становится дурно. Он пробует думать о леди Эмме, но это оказывается еще труднее. Генри вдруг становится плевать, что он никогда ее не увидит, он хочет одного — жить. А потом можно отстроить все мечты заново.

— Знаешь, а я могу тебе помочь, — произносит демон, словно читая его мысли. — Не бесплатно, конечно, что скажешь?

— У меня ничего нет, — через силу говорит Генри, отползая подальше к стене. Места много, колодец расширяется книзу, да, место есть, только сил нету. — Вы хотите мою душу?

Демон смеется, а потом ойкает — видно, ему тоже больно.

— Душу?... Не представляю, что бы мне делать с душой?

— Тогда что?

Тяжело дыша, едва не лишаясь чувств, Генри даже не замечает, как демон оказывается совсем близко. А потом тот просто выдергивает нож, и ослепляющее, неповторимое ощущение вырывается наружу — боль настолько невыносимая, что все пережитое ранее разом блекнет, — и облегчение. Однако Генри может кричать так, как хочется, только мысленно, здесь же он только ударяется затылком о стену и едва слышно стонет.

А потом становится легче.

Понять, что происходит, трудно, для этого стоит открыть глаза. Разлепив же залитые слезами ресницы, Генри видит, что демон отнял окровавленную ладонь от своей груди и прижимает к его ране.

— Мне продолжать? — спрашивает он шепотом. — Ты заплатишь?

— Что вы хотите?..

— Ничего особенного. Скажем... позволишь себя поцеловать.

— Что? — Генри плохо соображает, одно очевидно — боль проходит, становится тонкой и рассеивается прахом. И отвлекшись от нее, он вдруг осознает глубину и тьму его могилы, достаточно глубоко и темно, чтобы похоронить любое будущее. И от этого он не может дышать, только сцепляет что есть силы зубы и зажмуривается, и в этот момент ощущает холодные и липкие от крови пальцы демона на своем подбородке.

— Эй, нет! Оставайся со мной, смотри на меня! Ну же, как тебя зовут?

— Генри, — шепчет он, чуть приподняв веки, и голос демона становится мягким и теплым, как заячий мех.

— Отличное имя.

— Это... страшно... что со мной будет?

— Мне тоже не весело, Генри, поверь, но еще ничего не кончено. Смотри, — демон поворачивает его голову и подносит огниво к стене, где съежилась пара крохотных едва заметных стебельков. — Смотри, эта крошка выжила здесь, тянется вверх и не теряет надежды, хотя ей некому помочь. А нас двое, так что я обещаю, Генри, все скоро закончится. Повтори: Генри выберется отсюда и проживет долгую и счастливую жизнь. Давай, я жду!

— Генри... выберется... отсюда...

Слова отдаются в стенах колодца неожиданно связной скороговоркой, когда демон снова кладет свою руку на рану Генри. Потом поднимает нож — и облизывает его, аккуратно, стараясь не пораниться.

— Так ты скажешь "да"?

— Да, — отвечает тот и наконец теряет сознание в эйфории, кутаясь в искристый сон, полный счастья, где леди Эмме самое место, только ее самой почему-то там нет.

* * *

Он приходит в себя от тихого голоса, напевающего что-то — Генри уже слышал эту песню и не раз, это сказание о Ланселоте и Гиневре. Звук мягкий и красивый, уходящий вверх по гулкой трубе колодца, — лучшее исполнение, что он когда-либо слышал. А еще живот уже почти не болит, и Генри может привстать, обнаружив, что головой лежит у демона на коленях.

— Славная история, но скучная, — говорит тот. — У вас тут все песни такие?

— Вы не местный? — Генри произносит первое пришедшее на ум, пока его тело не начинает снова ему подчиняться. — Но у вас очень... чистый язык.

— В смысле — нет акцента? Это объяснимо, ведь я не слышал родного языка и не говорил на нем. А это язык моего прайма, и в общем-то первый, что я знал.

Это малопонятно, но Генри спрашивает о другом:

— Вашего кого?

— Моего наставника, он из этих мест. Хотя и предпочитает цивилизацию вашим варварским привычкам. — Демон улыбается ему сверху вниз и наконец помогает приподняться, но Генри все еще сидит, привалившись. Рана почти затянулась, осталась лишь слабость, хотя сейчас она не первая в списке.

— Здесь холодно, — угадывает его мысли демон. — Я тоже обескровлен и вряд ли смогу тебя согреть, но так все равно лучше, чем на земле, правда?

Возражать нет смысла — они полулежат на расстеленном плаще с меховой подкладкой, таком широком, что еще можно и чуть укрыться. Пока Генри был без сознания, демон промыл (интересно, чем?) его рану, а свою закрыл кружевным платком, в уголке виднелся четкий инициал S. Почему-то ему больше любопытно, кто такая эта S, чем то, как демону удалось справиться с раной, и со своей, и с его. Наверняка это просто колдовство, и для монстра из преисподней раз плюнуть.

Хотя для монстра он слишком добр. И Генри начинает потихоньку задумываться, как это можно использовать, он почти уверен, что можно, только узнать бы как. Даже у демонов есть слабые места, точно есть.

Демон глотает из причудливого сосуда с пробкой, и в воздухе развеивается слабый сладкий запах вина.

— Можно мне? — просит Генри — он очень хочет выпить, просто душу продал бы за это, в самом деле. Тем более что втихомолку он все же слабо верит в такие вещи, как душа.

— Ты еще за прежнее не расплатился, стоит ли заводить новые долги? — хмыкает демон, и Генри вдруг бесконтрольно краснеет, хорошо, что здесь темно. Хотя что монстру тьма, как белый день. Он протягивает Генри бутылку, и тот делает глоток, даже не медлит, даже не думает, чем будет платить. Поцелуем больше, поцелуем меньше — да если подумать, это считай даром. А раз демону такое нравится... в конце концов можно будет его заставить задолжать. И потратить этот долг не зря.

Но демон неожиданно меняет тему.

— Значит, твое имя Генри?

— Я... — вино вдруг бьет в голову и ненадолго сознание мутнеет, так, что на секунду кажется — он говорит о ком-то другом, о незнакомце. — Да.

От вина теплее, или же Генри просто перестал терять тепло. А с ним приходит уверенность, что все будет хорошо, и он смело соглашается на еще один глоток — хотя и считает их.

— А ваше? — смелеет он. В самом деле, у демонов же есть имена?

Демон на секунду задумывается и говорит:

— Бастиан.

Отчего-то Генри уверен, что он лжет, но это вряд ли имеет значение.

— Ты женат?

— Нет, — отвечает Генри, и прекрасный призрак леди Эммы тут же посылает ему улыбку, опускает ресницы, отводит взгляд. — Пока нет.

— Странно. Мне казалось, что в твоем возрасте здесь все уже давным-давно женаты, и не по разу, — усмехается демон. — Я, конечно, был старше тебя, когда... перестал быть человеком, но уверен, что на твоем месте уже овдовел бы как минимум раза два.

— Вы? Не может быть. — Окончательно осмелев, Генри поворачивается так, чтобы видеть гладкое лицо демона. Теперь со стороны может показаться, что они просто беседуют, как старые друзья. — Я никогда не видел мужчину старше меня, который бы выглядел как вы.

— Ну, — пожимает плечами демон, — за мной хорошо ухаживали. Я не прозябал в каменных замках, ничем не отличающихся от этого колодца, в холоде и сквозняках, не ел ту дрянь, что вы зовете едой, и мылся каждый день, а не раз в год.

— Каждый день? — не верит Генри. — Зачем?

— В этом и разница между нами. — Легким движением Бастиан касается его волос, подбородка, шеи — это должно казаться угрозой, но не кажется. — Когда ты последний раз мылся?

— Вчера утром, — отвечает Генри, не раздумывая, и демон улыбается.

— Не представляешь, как радостно это слышать.

Воспоминание о мытье сразу воскрешают в памяти Хезер, отжимающую белье у реки, ее кобылий зад и тяжелую косу цвета пшеницы — и он с досады кусает губу. Мерзавка. Она поплатится за то, что сделала. Они все поплатятся.

— Значит, девушка, что была наверху — не твоя жена?

У Генри снова возникает опаска, что демон читает мысли, но скорее всего это не так. Он не мог видеть Хезер... но учуять ее — вполне.

— Она хотела бы ею стать, — говорит он со злостью. — Что она себе возомнила, дочка мельника? А я...

— А ты у нас кто? — любопытствует демон. — Дай угадаю — сын лорда... хотя нет. Ты вырос в замке, хотя лорд не твой отец. — Он внимательно наблюдает за лицом Генри и, похоже, забавляется. — Да? Пойдем дальше... Скорее всего, твою мать выдали замуж беременной, и ты не претендуешь на наследство... хотя судя по твоему дергающемуся рту, претендуешь на что-то большее.

Генри тут бессилен, он старается придать лицу бесстрастности, но не выходит. Бастиан то ли умеет читать мысли, то ли лица для него — открытая книга. Он вздергивает подбородок, и демон коротко смеется.

— Не может быть! Ты считаешь себя сыном короля? Твоя матушка так сказала?

— Она знала, кто мой отец! — не выдерживает Генри. — Ясно?!

— Да, разумеется. — В глазах у Бастиана бесятся искринки, он явно наслаждается происходящим. — Здесь, как я понял, это в порядке вещей — тем более что она назвала тебя в его честь. И что же, ты метишь на трон?

Генри молчит. Он не собирается делиться с демоном своими планами — по крайней мере, сейчас. А того, похоже, интересуют иные подробности.

— Значит, пообещал бедной девушке жениться? И бросил? Ну ты и негодяй... — В голосе демона слышится одобрение, и это придает уверенности. — Знаешь, ты мне все больше нравишься.

— Я не был уверен, что это мой ребенок.

— А если бы был?

Генри дергает плечом. В глубине души он знает, что Хезер досталась ему нетронутой и смотрела ему в рот все время, что он гостил в поселке, но к чему теперь вспоминать? Как и о Мэри, и о Бриджит, и о другой Мэри. Не так они значительны, чтоб занимать его мысли.

Он даже не замечает, как следующий глоток воздуха вдруг превращается в поцелуй.

У демона привкус вина и крови, и его язык быстро согревается. Генри отрешенно думает о том, как это странно, хотя и вполовину не так странно, как ему представлялось. Здесь, в глубине колодца, все было иначе, другой, темный мир, где все можно и запретов нет. Мысль, что на него могла подействовать кровь демона, мелькнула и пропала, как задутая свечка. Помедлив, он придвигается ближе, рука скользит по бедру, и объятия сжимаются, чтобы через секунду разжаться, а Бастиан прерывисто выдыхает ему в щеку.

— Ты ел мед?..

Дыхание Генри тоже сбито, но на порядок слабее, чем у демона. Он кивает, понимая, впрочем, что в этом нет необходимости. Это было скорее утверждение, чем вопрос.

— Мед и кровь, что может быть приятнее. Мне нравится процесс расплаты, — шепчет Бастиан ему в волосы, и по телу Генри разливается колкое тепло.

— Вы любите мужчин? — решается он спросить, но демон смеется — открыто и весело, и звуки спиралью уходят вверх.

— А не поздно для таких вопросов? Да нет, на самом деле не люблю. Как и женщин. И вообще людей. У меня другие интересы, но не прими на свой счет, потому что ты... очень мил. Настолько, что я даже планирую расширить круг интересов. Итак, продолжим?

Так быстро? В общих чертах Генри представляет, что будет дальше, но вряд ли готов к чему-то такому. Однако в этот раз Бастиана интересует нечто другое.

— Какие еще песни ты знаешь? Позабавнее той.

— Я... не умею петь.

— Ну так расскажешь, я не привередлив... Итак?

— О Персивале и священном Граале, — начинает перечислять Генри, все еще предательски дрожащим голосом, — о рыцарях Круглого стола, о Мерлине и Моргане...

Тот морщится, пока Генри не упоминает о леди Дейдре из Холодного замка, тут демон останавливает его.

— Эту я хочу услышать, хоть что-то не банальное. А расскажешь хорошо — дам еще глоток.

— Может, лучше простите долг? — спрашивает Генри, но Бастиан только смеется и качает головой.

— Ни за что на свете.

Это больше укрепляет в намерениях, чем разочаровывает. Он поджимает босые ноги, опираясь на демона, и только чуть ежится, когда его привлекают к себе сильные руки. Да, так удобнее и можно лучше укрыться. Но все равно ему вдруг почему-то становится жутковато, и Генри начинает песню — в основном для того, чтобы расслабиться и перестать трястись. Да ладно, откуда демон может знать, что он боится — здесь просто очень холодно, и все.

Он не раз слышал эту странную и завораживающую историю о том, как однажды среди ночи в ворота одного замка постучался незнакомец. Он был ранен на охоте и истекал кровью, слуги помогали ему, чем могли, но он только бредил и в бреду своем хотел видеть хозяина замка и его жену. Однако же, когда лорд и леди подошли к незнакомцу, он тут же испустил дух, не успев произнести ни слова.

Леди Дейдра и ее муж не могли знать — то, что они впустили в свой дом, во сто крат страшнее чумы. Охотник был похоронен, но не беда, что с ним пришла. С этого момента супруг леди, который прежде любил не столько ее, сколько ее тело и потому был отчасти управляем, словно забыл о ее существовании. Все время теперь он проводил с молодым слугой, просто не спуская с него глаз и не размыкая рук. Они запирались в спальне, и леди Дейдра зажимала уши, чтобы не слышать хриплый от страсти голос мужа, вскрикивающий чужое имя, и их сливающиеся стоны. Она перебралась в спальню подальше — но все равно эти невыносимые звуки не смолкали в ее ушах, и образы горячих влажных тел, распинающих друг друга на их супружеском ложе, не давали ей уснуть. Однако это было не самое страшное — ведь многие охладевают к женам и заводят молодых любовников. Леди Дейдра знала — в редкие моменты, когда слуги не было рядом, муж возвращался к ней полубезумцем и умолял о помощи.

Умирая от страха, злости и отчасти жалости, она даже хотела спустить на них собак святой церкви, но побоялась самой быть смолотой этими беспощадными колесами. Тогда леди решилась на отчаянный шаг — заманила их в подвал и заперла там, предварительно заложив единственное окошко. Там не было ни воды, ни еды, ни воздуха, и она по несколько раз на день спускалась вниз, чтобы послушать становящийся все слабее стук. И вдруг однажды в какой-то момент все в замке до последней прислуги проснулись среди ночи, словно облитые водой из полыньи, и выбежали из своих комнат... а леди Дейдра спокойно поднялась из подвала, где истекли последние секунды жизни одержимого лорда и его юного любовника. В ту же ночь она, не собрав никаких вещей, уехала прочь, и больше о ней никогда не слыхали. Но ее дети были готовы поклясться — женщина, что поднялась из подземелья с горящей свечой в руке, лишь выглядела как их мать, но больше не была ею.

— Чудная история, — подает голос демон после нескольких секунд молчания и отодвигается, чтобы видеть лицо Генри. Тот не против — он чувствует, что стало гораздо теплее, словно кровь припустила по жилам, как свора псов, учуявших лису. А еще замечает, что огарок едва тлеет, но он отлично видит Бастиана и все вокруг, и куда четче, чем час назад. У него светлые волосы и глаза, как у самого Генри — пожалуй, их можно было бы принять за братьев. А еще он одет так, будто попал сюда прямиком с какого-то пиршества не последней знати. — Какие все же разные бывают демоны...

— Думаете, это был демон?

— А ты думаешь иначе? Впрочем, у тебя небольшой опыт общения с ними — то есть с нами. Знаешь, из всего этого, — он рисует воображаемый круг у себя над головой, — могла бы получиться неплохая песня. Знаешь, я даже позабочусь об этом в будущем, если не забуду.

— А о вас в ней будет? — спрашивает вдруг Генри. — Как насчет вашего приключения?

Бастиан смотрит удивленно, но пути назад нет, к тому же Генри ощущает уверенность и спокойствие, будто и не заперт на стофутовой глубине с чудовищем из самого ада.

— Вы знаете, что случилось со мной, — добавляет он все же, — но я о вас ничего не знаю.

— О, если бы мне давали монету всякий раз, как я это слышу, — усмехается демон. — Хотя ладно, ты прав. Я убил будущую аристократку.

— То есть... ее должен был взять в жены аристократ?

— Ну вроде того. Я был голоден, а она — ослепительна — как впрочем, все они, будущие или явные. Конечно, я не знал, иначе пальцем бы ее не тронул, но что сделано — то сделано. Извинения тут не сильно помогут.

— Вы извинились? — не сдерживается Генри. — До или после удара ножом?

— И до, и после. И не ножом.

Демон чуть тянет за присохший край его рубашки, и Генри готовится к острой боли, но его ждет полная неожиданность — его рана превратилась в бледный шрам. Он не успевает удивиться, когда Бастиан показывает ему свою рану. Шрам Генри — аккуратный ровный, почти заживший порез. Шрам демона — уродливый вспухший рубец со рваными краями, будто кто-то когтями раздирал плоть.

— Извинения были приняты, но бежать все равно пришлось. Так что мне надо благодарить судьбу за то, что я остался жив — и за этот колодец в частности.

Генри не очень понятно, как обычный человек, хоть и аристократ, мог противостоять демону, но он помалкивает. Спрашивает только:

— Колодец?

— Если бы солнце застало меня в чистом поле, кишки наружу стали бы моей последней проблемой.

— Вы поэтому здесь? — вдруг понимает Генри. — Потому что день?

— Именно так. — Демон снова касается его шрама, едва ощутимо, кончиками пальцев, будто по контуру сшивающей нити, и Генри не смеет, не хочет остановить его. — Я лишь жду ночи. Жду ночи — и только...

Бастиан даже не замечает, как его следующий вдох стал поцелуем.

Генри нравится вести, хотя бы и в самом начале — он прижимается крепко, уже не боясь причинить себе боль, и хотя рана демона выглядит чуть хуже — его это тоже не заботит. Все становится ясно и прозрачно, и от рук Бастиана под его рубашкой все тело стонет, но хочется не освобождения, а вечности. Он позволяет демону вжимать его в стену, в пол, в этот меховой плащ и целовать, кусать его и самому целовать и впиваться в тонкую кожу до вкуса крови на губах — обоюдно. Голод легко перепутать с вожделением, и Генри думает, что, возможно, все же получится приручить этого демона, сделать своим. Среди эйфории от поглаживаний, покусываний и бессвязного шепота перспективы просто захватывают. Эмма будет его. Корона будет его. А когда придет время избавиться от демона — он будет знать как.

Поэтому когда губы Бастиана снова касаются его губ, Генри отворачивается.

— Я достаточно заплатил?

Демон прерывисто выдыхает и послушно отстраняется. И хотя его тело немного против, Генри приводят остатки одежды в порядок, стараясь сдержать внутреннее ликование.

— Что я могу для тебя сделать? — спрашивает Бастиан хрипло.

— Для начала подай вина.

Он быстро входит в роль, он всегда мог похвалиться этим. Демон получает поцелуй за каждый глоток, пока вино не заканчивается — и это честная сделка, учитывая, сколько жадности в его руках и какие острые у него зубы. Генри лениво думает, что следовало бы учитывать при торге и каждую каплю его крови, слизанную Бастианом, — да и не крови тоже.

— Расскажи о себе.

В этот раз демон лежит головой на его коленях, разомлевший, но все еще далеко не удовлетворенный — Генри чувствует, что это так. Знай он, как на самом деле легко демону удовлетворить себя, то пришел бы в ужас, но он в неведенье и не думает об этом. Только гладит его по вьющимся волосам, и тот благодарно жмурится в ответ.

— Что ж, возможно, эта история не менее занимательна... Видишь ли, Генри, я всегда был особенным, даже будучи человеком. Говоря, что я не слышал родного языка и не говорил на нем, я имел в виду то, что не слышал и не говорил в принципе. И ко всему еще и не видел.

— Вообще?

— Да, таким уж я родился. Сложно передать, как я познавал мир, однако этот процесс все же шел — я знал, кто моя мать и кто мой отец, хотя они никогда не подходили ко мне близко. Кормили меня другие люди, и всякий раз — разные, так что я не мог к ним привыкнуть. Если честно, мне не было до этого дела. Раз в год мне приносили особенную еду и напиток, вкус которого не поддавался сравнению... наверное, единственное, по чему я немного сожалею. Хотел бы попробовать его еще раз... Но смысл в другом — таким образом мне становилось известно, что закончен один цикл и начат другой. Так я своеобразно отмечал идущие годы.

Через несколько таких циклов меня перевезли в другое место. Роскошное, изысканное, как можно было бы сейчас сказать, но тогда я не знал вообще никаких слов. Еда стала другой, одежда, запахи, не изменилось лишь одно — каждый небольшой цикл, примерно месяц, за мной по-прежнему ухаживали разные люди, и по-прежнему без попыток общения. Дни напролет я сходил с ума от скуки, шатаясь по дворцу, изучая его до последнего закоулка, натыкаясь лишь на запертые двери, пока голод не приводил меня назад. Я знал, что все эти люди где-то рядом, я ощущал их запах, шаги, но они лишь сопровождали меня на расстоянии, не пытаясь подойти.

— И что ты чувствовал? — спрашивает Генри. Тайком он пытается закрыть глаза и уши, но надолго его не хватает. Чересчур в таком месте, как это.

— Я бы предпочел об этом не говорить, — демон щелкнул пальцами в воздухе. — Год, два, три, пять... Когда мне было лет шестнадцать, в мой дом привели девушку, потом это происходило ровно раз в год. Думаю, она считалась моей женой.

— Она была красивой?

— Представления не имею, — коротко смеется демон. — Я ни разу не позволил ей подойти к себе. Она была одной из них, а в своей ненависти я не делал исключений. На самом деле не совсем так — однажды эта... девушка села рядом, когда я спал, и, проснувшись... Скажем, она чудом осталась жива. После этого она не появлялась, а я стал еще тщательнее исследовать дворец и в какой-то момент все-таки нашел незапертую дверь. Я просто вышел в нее и ушел — даже не могу сказать "куда глаза глядят", и никто не посмел меня остановить. Я плохо помню, как продвигался в кромешной тьме, окруженный незнакомыми запахами и ощущениями — дорога, песок, трава, камни, и мне казалось, что длится это бесконечно. Время от времени я чувствовал чье-то присутствие, и это не был ни один из людей моего прежнего окружения — он двигался незаметно, не дыша и не ошибаясь — но я все равно знал, что он рядом. Это была последней из моих проблем — голод стал сильным, но жажда — гораздо сильнее, и в какой-то момент, когда я почувствовал воду, не смог удержаться. В прямом смысле — я бы, без сомнения, утонул, если бы не он.

— Демон? Твой наставник?

— Он самый. Он вытащил меня из воды, и очнувшись, я уже был таким, каким ты видишь меня сейчас. И что самое главное — я начал видеть. И слышать. И говорить.

Бастиан молчит несколько секунд, а Генри думает о том, что далеко зашел и сколько это ему будет стоить. Но любопытство сильнее, и он подает голос:

— И что было дальше?

— Мой наставник был... как бы яснее выразиться... исследователем. Его интересовало все необычное, тайны, секреты природы — людской и демонической, и потому я представлял для него огромный интерес. Я был уникален. Мои глаза впервые открылись нечеловеческими, первые слова, что я произнес, были осмысленными, а звуки, что я услышал, оказались непередаваемыми. Он научил меня своему языку за считанные дни, он наблюдал за мной, пока давал мне знания о мире, о природе людей и нашей природе. А мне казалось, что лишь в тот момент я и родился, моя судьба теперь — быть с ним навсегда. Надо же, я действительно этого хотел.

Голос демона довольно ровный, хотя Генри и улавливает иногда всплески — да о таком и невозможно говорить без эмоций.

— Значит, ты... никогда не видел солнца?

— Нет, милый мой, мне довелось лишь почувствовать его лучи на своей коже, и не более. Но мне некогда было сожалеть об этом, если ты понимаешь, слишком много было открытий. И, как выяснилось, остальную часть их я был вынужден сделать в одиночку...

— Что произошло с твоим наставником?

Демон молчит еще секунду. Потом поднимает голову с колен Генри и садится рядом, положив подбородок на его плечо, но глядя в обратную сторону — так, что Генри не видит его лица.

— Он меня оставил.

Генри думает, что нужно сказать что-то подходящее, и говорит:

— Не представляю, как тебя можно оставить.

В десятку — демон обнимает его одной рукой, прижимаясь крепче.

— Я тоже. Оказывается, он бывал в том месте, где я провел свою человеческую жизнь, если ее можно так назвать, как-то он сказал мне имена моих родителей и жены, сказал, что я должен выучить свой родной язык, пытался объяснить, в чем был смысл моего существования там... но я ответил, что мне это НЕ ИНТЕРЕСНО. Абсолютно. Я не хотел ничего знать ни о предках, ни об обычаях и о чем другом. Когда-то хотел, три десятка лет во тьме — но уже поздно. Он не мог поверить, он был просто поражен — как это может быть неинтересно. В конце концов, я сказал, что убью их всех, как только увижу, и он сразу перестал настаивать. Это было лишь капля в море среди наших разногласий, пока однажды он не сказал, что я... Знаешь, как ни странно, я оказался чересчур монстром для него. По сути, я никогда не был человеком, и длилось это слишком долго, у меня не было ни воспоминаний, ни опыта, ни ограничений, ни какой-либо морали. Он сказал, что я могу выучить язык, приспособиться к жизни, пытаться понять других, себя, но кое-чему научиться просто невозможно... Например, ценить человеческую жизнь — зачем бы то ни было. Напоследок он выразил сожаление, что позволил мне случиться. А я ответил, что поздно сожалеть. Знаешь, эта мысль долго не давала мне покоя — я ведь был один на миллион, мой случай — просто находка для таких, как он, а он — пожалел. Считал, что совершил ошибку. Мне это до сих пор непонятно и, возможно, только предстоит понять... хотя, по правде говоря, я давно уже выбросил из головы эти мысли. Когда вся жизнь впереди, многое теряет значение.

Несколько минут проходят в молчании, пока внезапно демон не опрокидывает Генри на землю — тот не успевает даже ахнуть — и не говорит снова, с прежними веселыми нотками в голосе.

— По-моему, я сильно переплатил, не находишь? Но не беспокойся... — из веселого голос постепенно становился шуршащим и вязким, как смола. И таким же горячим, от чего Генри непроизвольно вздрагивает, — ...я не собираюсь идти до конца.

То, что чувствует Генри, странно — он то ли рад, то ли разочарован.

— И почему? — неожиданно для себя самого спрашивает он.

— Потому что... — демон говорит, не отрывая губ от его шеи, горла, кромки волос, и вино, смешанное с демонической кровью, воспламеняет все тело Генри почти невыносимо. — Потому что в любом случае это будет больно, и хотя боль бывает двух типов — "больно, продолжай" и "больно, перестань" — в данных условиях, боюсь, как бы я ни старался, будет второе. А мне не хотелось бы еще сильнее усложнять для тебя этот и без того нелегкий день... К тому же я не большой любитель ломать печати.

На данном этапе Генри совсем не против что-нибудь сломать, но не хочет спорить. Он весь горит под тяжестью чужого тела, одна его часть отдается демону без остатка, но другая не прекращает думать. Он размышляет о том, что было бы предпочтительнее — стать королем или демоном. И можно ли совместить то и другое. И как при этом быть с Эммой... но с одним Генри определился точно. Первым делом — Хезер и ее семья. Демон не будет против, уверен. Он вполне достаточно монстр для него, и еще есть куда расти.

...Выбившись из сил, Генри ненадолго засыпает, пока демон слизывает пот с его лба и ключиц. И просыпается лишь от легкой пощечины.

— Проснись, эй. Солнце садится.

Генри приподнимается, убирая назад растрепанные волосы. Бастиан стоит рядом, не отрывая глаз от черноты уходящего вверх тоннеля.

— Пора выбираться?

— Да. Скоро.

Наконец демон подает ему руку, помогая подняться, но остается на расстоянии.

— Тогда какого черта ты меня разбудил, раз еще не пора?

Демон молчит, и Генри становится не по себе. Это очень странное неуловимое ощущение, сродни тому, как он впервые увидел Бастиана, как бы его ни звали на самом деле.

— Видишь ли, есть проблема, — говорит он наконец. — Понимаешь, Генри... я потерял слишком много крови. Мне хватило собственных сил, чтобы постепенно подлечиться, но я не смогу выбраться, если не верну ее. Прости, ты мог бы так ничего и не узнать, но я решил, что так будет честнее.

Генри делает шаг назад, хотя демон и не двигается с места.

— И что это значит?

— Если будет мало, я просто не выберусь. А отдав достаточно, ты не выживешь.

— Что? — Генри делает еще шаг, ступив с плаща на ледяную землю, но почти не ощущает этого. — Ты хочешь сказать, что... съешь меня?

— Я не ем людей, — тихо поправляет демон. — Я их пью.

— Да плевать! Ты... ты что, знал это с самого начала?! Ты не мог не знать! Тогда почему не... почему не сделал это сразу, зачем было это все?!

— О, Генри. Подумай, разве нам было плохо вместе? Кто бы развлекал меня историями и слушал мои, кто бы согревал меня своим телом и заставлял время течь быстрее? Провести ночь с холодным трупом на дне колодца — не то, что я предпочел бы, будь у меня выбор. А он был.

Генри чувствует не страх, а злость, ярость, вырывающуюся наружи синхронно падению карточного домика. Этого Просто Не Могло Быть.

— Это неправильно! — взрывается он. — Неужели ты не понимаешь — это неправильно! Ты же такого умного из себя строишь, так придумай что-нибудь, а не стой там столбом, будто все уже решено! Ничего не решено! И не ты один хочешь выбраться отсюда, не у тебя одного вся жизнь впереди!! Так что пошевели мозгами и вытащи нас!!! Ты обещал!!!

Демон выслушивает все это, опустив глаза, пока у Генри не заканчиваются слова. Он колеблется мгновение и говорит:

— Ты прав, прости... Я ошибался. Мне не увидеть солнца, но у живого существа есть на это все права.

Он протягивает руки, и Генри шагает в объятья, почти не раздумывая. Кусая губы, он думает о том, что демон когда-нибудь поплатится за эти переживания, без сомнений.

— Я ошибался, — шепчет демон ему в шею, прижимая к себе, — это было неправильно. Не нужно было тебе говорить. Тебе лучше было не знать.

Генри широко распахивает глаза, но поздно — острая боль пронзает его, как удар ножом, он не может шевельнуться, вмиг теряя ощущение в руках, ногах, слыша, как замедляет свой ритм сердце. И в какой-то момент все самое важное — смерть Хезер, леди Эмма, корона — перестают иметь значение и остается одна лишь тьма, навсегда.

Уронив его на землю, демон на пару минут замирает с закрытыми глазами, словно наслаждается кровотоком, оживляющим его дюйм за дюймом до самых кончиков пальцев.

— Я обещал, — говорит он, скорее сам себе, ибо никто уже не может его слышать. — И сдержу все обещания.

Потом поднимает плащ и мешок, сует в карман ком земли со стены вместе с хилыми стебельками и, цепляясь за склизкие уступы, начинает ползти вверх.

Отодвинуть камень куда проще, чем было задвинуть его за собой — тогда демон был ранен и потом лишь надеялся, что те люди наверху, сбросившие ему полумертвую игрушку, вернут камень на место. Иначе пришлось бы лезть и задвигать его снова во избежание солнечной ванны... Ночь встречает его моросью, и демон с удовольствием подставляет лицо свежим каплям. Носком сапога он выкапывает в земле ямку, неловко тыкнув туда обесцвеченный темнотой кустик, потом решает, что ямка недостаточно глубока. В конце концов он уделяет этому занятию куда больше времени, чем ожидал, пока результат не удовлетворяет его полностью.

Примерно через час на дороге его настигает шум кареты, сама карета подъезжает еще через час. Лошади трясутся мелкой дрожью, демон уже привык к этому — весь ужас и покорность в глазах лошадей, служащих нежити. В отличие от собак, они всегда держатся и подчиняются сквозь этот страх, от собак же нет никакого толка. Возможно, лошади единственные, кто помнит, что они, монстры, когда-то все же были людьми.

Демон подходит ближе. В окне кареты появляется юное личико, блеснувшее, как серебряный грош.

— Вы так внезапно исчезли, — говорит она своим чистым и таким же серебристым голоском. — С вами что-то случилось?

— Ничего, с чем я не смог бы справиться, — демон улыбается, и лицо ангелочка озаряет улыбка, вполне заменяя спрятанную в тучах луну. — Это очень мило, что вы нашли меня.

— Вы были ранены — я просто ехала на запах крови.

Непроизвольно демон касается раны, но даже след ее давным-давно исчез.

— Прошу прощения, что потерял ваш платок, леди...

— О, зовите меня просто Сидди! — Она подает ему еще один платок с инициалом S, и демон стирает с рук землю. — Честно говоря, я думала, что вас убили, и очень рада ошибиться.

— Это не так уж просто.

— Не сомневаюсь. Прошу прощения, но я так и не знаю вашего имени.

Демон бросает на мертвый колодец короткий взгляд.

— Генри.

— Замечательное имя, оно вам идет. Вы достойно отблагодарили того, кто вам его дал?

— Как раз собираюсь этим заняться.

— Тогда позвольте помочь. Ведь нас здесь так мало, и надо держаться вместе, не так ли?

Леди распахивает дверцу кареты и дает ему место, все так же лучезарно улыбаясь. Демон думает, что пока ему нужна одежда, крыша над головой и горячая вода, им определенно нужно держаться вместе.

Этой ночью дотла сгорела мельница и несколько домов неподалеку. От семьи мельника остался только уголь, и никто не смог бы узнать, как именно они умерли и как долго умирали. Но, по правде говоря, тех, для кого это могло иметь значение, тоже не было среди живых.

А стебельки, увидев солнце, набрали силу и выросли в восхитительный куст вереска, к весне усыпанный благоухающим цветом. У Генри оказалась легкая рука.

* * *

энд