New York, New York...

— И не сердись. Ты же знаешь — я люблю только тебя и ни на кого не променяю.

Проходит несколько секунд, прежде чем руки обхватывают за шею, щека прижимается к щеке.

— Правда? Любишь меня?..

— Конечно, правда, — отвечаю, вынимая изо рта сигарету. — Не любил бы — давно свернул бы на хрен шею...

Разумеется, это не ложь — конкретно на сегодня, а смотреть в будущее не в моих правилах, да и не в его. Я целую его в локтевой сгиб — там, где остался шрам от давнего знака моего внимания... И вспоминаю, как у нас было впервые, много позже рождественской ночи, его острое желание и почти пугающую готовность отдаваться. И как я не сдержался и был жёсток, а он молча плакал, но не просил остановиться. И как не скоро после этого перестало дрожать прижатое ко мне тело, даже во сне.

— Иди поближе.

Лайнус садится на лавочку со своей стороны, не размыкая рук. Только прикуривает от моей сигареты и снова кладет подбородок мне на плечо.

— От тебя пахнет живой кровью. Кто-то заплатил за твое плохое настроение?

— Скорее за твое хорошее, — фыркает он. — Не беспокойся, я был осторожен.

Да... рациональный и осторожный, семь-раз-отмерь-Лайнус остался в прошлом, теперь таковым все чаще приходится бывать мне. Он вообще очень легко убивает — дважды пролив кровь еще при жизни, мой мальчик вряд ли и тогда сильно мучился совестью. Я отчего-то думал, что с ним будет больше проблем.

Проблем... Я вдруг снова вспоминаю — тот момент откровения, когда менялся Лайнус, и тот непрекращающийся кошмар... Как мне запомнилось по собственному опыту, первый день проходил почти без перемен, не считая настроения будто под экстази, а тошнило меня только на второй день, и то часа три, не больше. Если не смотреть, что из тебя выходит, то ничего ужасного. С Лайнусом все происходило гораздо быстрее, уже к концу первой ночи он не вылезал из ванной больше чем на пять минут, а потом и совсем перестал выходить. Он пил воду и его рвало и рвало, бесконечно, жутко, у него глаза впали, а кожа стала как у Лоры Палмер в целлофановом мешке. Не знаю, кто тогда был напуган сильнее ... По логике, можно было позвонить собственному прайму, но мне это даже в голову не пришло. Я позвонил Саэмону. Он выслушал, а потом сказал:

— Наверное, поздно спрашивать, хорошо ли вы подумали?

И вот тут от страха, злости и бессилия я чуть не разревелся, честное слово.

Саэмон сказал, что такое редко, но случается... и подобное было с какой-то его подругой Пенни... до меня только потом дошло, что он имел в виду Мастера Иллинойса и Пенсильвании. Это должно было обнадежить — если бы я хоть что-то на тот момент соображал. Он посоветовал поить теплой водой с солью, побольше, пока не закончится тошнота. Только она все не заканчивалась.

К концу третьего бессонного дня я запирался в комнате и наматывал мили из угла в угол, борясь с желанием прикончить его и разом наши мучения... а потом все вроде немного притихло, и я вышел. Лайнус был на кухне, и от того, что он делал, у меня кровь в жилах свернулась. Он пил. СОК ИЗ ПАКЕТА. Тот самый, который покупал, пока еще был жив. Может, просто сам себя не помнил после такого шока, но мне на тот момент было пох... Я выбил пакет из его рук, а потом от души врезал по лицу пару раз и затолкал назад в ванную. Там его снова начало выворачивать — и немудрено — а я сел на пол прямо в прихожей и так сидел, закрыв уши руками и раскачиваясь, как полный псих.

Где-то через полчаса я так глубоко погрузился в этот транс, маслянистый и непроницаемо-черный, словно нефтяное озеро "Города грехов", что едва осознал — в ванной наступила тишина. Потом звук льющейся воды, а еще чуть позже — шаги за спиной.

Лайнус выглядел уже немного лучше, хотя стоял, покачиваясь, будто вот-вот упадет.

— Прости меня, пожалуйста, — прошелестел он еле слышно, почти по слогам, — не знаю, что на меня нашло...

Его светлые волосы намокли, вокруг глаз и рта синева, на щеке — еще след моей пощечины. А сами глаза были прозрачными и такими несчастными, что на меня лавиной накатила бесконтрольная жалость. И нежность. И стыдно стало ну просто оглушающе... Он все-таки не удержался на ногах, я поймал его и опустил на пол, прижимая к себе, укачивая, целуя куда придется и ощущая при этом столько счастья, что можно было осчастливить три четверти Манхэттена, и еще бы хватило на Гарлем.

Чувство прайма... Чувство связи. Теперь я точно знаю, что невозможно представить его в теории, надо через это пройти. Впервые оно приоткрылось мне даже не в Бостоне, а, наверное, когда мы с Демоном засыпали в обнимку на кровати гостиничного номера — но с другой стороны, именно как прайм, я могу оценить это только сейчас. Ты дорожишь кем-то, бесконечно, хотя при этом совсем не чувствуешь ответственности. Не изводишься, когда он не является домой с рассветом, и не боишься постоянно, не терзаешься мыслями, что с ним что-то случится... или уже случилось.

И точно знаешь, что переживешь разлуку без потерь, пусть даже и смерть. А он переживет твою.

Идеально. Охренительно. Это не значит, что Лайнус мне безразличен — совсем наоборот, я подпустил его к себе не то что близко, а вплотную. Просто у меня никогда не было ничего своего, но Лайнус будет принадлежать мне, даже если уйдет, как рано или поздно уходят все дети.

На самом деле он уже несколько лет как во мне не нуждается — не знаю, почему не уходит. Может, ему некуда податься. А может, действительно любит меня — или так думает. Мне с ним весело — даже веселее, чем было с Беати, ведь больше я ни с кем не жил дольше года. Мне с ним удобно — он делает все, что я скажу. И ненапряжно, хотя у него тоже тараканов хватает, не без того. А может, я действительно люблю его — или так думаю.

Я гребаный эгоист, да. И потому это — мое.

А у других — другое...

— Ну, и кто она? — спрашивает Лайнус, касаясь уха теплым дыханием. Его тело после кормежки все теплое, совсем живое — у меня уже так не получается.

— Дочь.

Он снова шмыгает носом, но не переспрашивает, хотя звучит это как-то двусмысленно. Умница мой. Когда-нибудь, может, и расскажу.

А может, и нет. В конце концов, ключ навеки сгинул на дне озера.

Думаю, Нью-Йорк подарил мне все, что хотел. И он достаточно хорошо меня понимает, чтобы снова стать городом незнакомцев.

Хотя бы на какое-то время.

* * *

энд