Комсомолец. (Черновик)

Вот так я и жил уже месяц. Сегодня было четвертое февраля тысяча девятьсот сорок первого года. Если кто спросит, почему я не бегу с криками: слушайте меня, я знаю будущее? К чему? Я не верю, что меня кто-то послушает, тем более после истории с нападением. Определят в психушку, да и всё. Войну мы выиграем — я это знаю. А потери?.. Эх-х, посмотрим, попробую их уменьшить. В одиночку, государству, даже местному, я теперь не доверяю. Да и не хочу я, чтобы обо мне кто-то знал, категорически не хочу. Никто не должен знать, что я попаданец, остальное вторично.

— Всё у окна сидишь? — услышал я за спиной голос одного из своих соседей, ефрейтора Блинкина. Михалыча, как он сам просит его называть. — Что в столовую не идёшь, а? Манка сегодня удалась.

Он подошёл ближе и встал рядом, тоже выглянув во двор.

— Да я чуть позже, вторым составом, чтобы столовая не полная была, — пояснил я.

Спрыгнув на пол, я, держась правой рукой за подоконник, стал делать приседания, громко дыша для вентиляции лёгких. На одиннадцатом приседании, на лбу выступил пот, но я упорно продолжал занятие.

— Вон твоя мачеха вышла. Получает что-то, — сообщил Михалыч.

При одном из подъёмов, не останавливаясь, я мельком посмотрел во двор, там действительно стояла тётя Нина, вдова моего отца. Она была в накинутой на плечи шинели, несмотря на мороз, и без шапки.

— Простудится. Из тепла на мороз выскакивать, — буркнул я, не прекращая приседания. На двадцатом я 'сдох' поэтому отдышавшись, направился в столовую.

В коридоре я столкнулся с остальными соседями палаты. Гоша-артиллерист, после аппендицита и Лёха-механик. Он из лётного состава, оружейник в истребительном полку. Сюда попал, когда словил плечом случайную пулю. Местные бандиты обстреляли территорию аэродрома, и отошли, когда охрана открыла ответный огонь. Один самолёт сгорел, как сказал Леха.

Мы уже обсуждали нападения местных бандитов, Михалыч вон тоже от них пострадал, пуля попала в ногу, и пришли к выводу, что бандиты стали наглее. Ладно летом они шалят, но зимой? По следам же на них можно выйти. И ведь выходили. Вон, тех, что Михалыча обстрелял на дороге, нашли и задержали. Только вот напавших на прежнего Женьку и его отца, а так же аэродром Лёхи задержать не смогли. Ушли они.

Всё это было мне на руку. Плохо, что бандиты ушли, конечно плохо, а вот для меня это приемлемо. Да, когда я восстановлю форму, вернее наработаю её, я начну охоту на бандеровцев, или как их тут называют? Эта и была та отдушина, ради которой я хотел жить. Я буду по ленточкам резать этих тварей и для меня только один закон: живыми не брать и не оставлять. Никого.

Так что мне оставалось воплотить всё это в жизнь. Я знаю, что есть одержимые идеей люди, я сам стал именно таким. Но по виду этого не скажешь. Я был тихим и не приметным мальчиком, юношей, что лечился в военном госпитале после нападения бандитов. Я не привлекал к себе внимания, так что сотрудники милиции, что меня опрашивали, и особист госпиталя, ушли ни с чем. У меня была амнезия, да я имени своего не помнил, какое нападение? Так и жил.

Когда я вернулся из столовой, в палате на моей койке сидели сводные сестрёнки, Аля и Ольга. Младшая Ольга, она же самая шебутная.

— Привет малышки, — поздоровался я. Они уже не обижались такому моему отношению, хотя раньше всегда говорили, что они немаленькие.

— Женька, привет, — заулыбалась Ольга. — А мы тебе пирожки принесли. Их у нас в школьной столовой делают. С повидлом, вкусные-е-е.

— Спасибо. А сами как? Вон тощие какие.

Девчушки были в теплой зимней одежде, только верхнюю сняли внизу в гардеробе, но и по ней было видно, что полнотой они не блещут. Я сам старался их подкормить, а тут видимо они сделали обратный ход, принесли три пирожка. Разгадав их хитрую уловку, я поделил пирожки поровну. Два им и один себе. Действительно вкусно. Осторожно поедая пирожок, я слушал их щебетание, внутренне улыбаясь, внешне же я, похоже, навсегда разучился это делать.

-... о, забыла совсем! — воскликнула Аля и, повозившись в школьной сумке, достала маленький резиновый мяч. — Ты просил принести.

— Спасибо, — я взял его правой рукой, и несколько раз сжал, потом перекинул в левую, и попытался повторить. Было видно, что получалось плохо. — Для тренировки пальцев.

— А-а-а, — понятливо протянула Аля. — Маришка приходила?

Марина Селезнева, была старостой моего класса в школе и каждый день кроме выходных приносила задания для меня.

— Была час назад. Принесла уроки, что нам задали. Вечером займусь.

— Хорошо. Нам тоже полно назадавали...

Слушая сводных сестричек я, крутил в руке больничную утку. Весила она прилично, для тренировки кисти подходила идеально, поэтому я тренировал правую руку, опуская её и поднимая, пока не трогая слабую левую. У меня много было своеобразных тренажеров и снарядов, вроде этой утки, вот только эспандера не было, пришлось заменять его мячиком. Жаль надолго его не хватит, сжую в тренировках, пока не лопнет.

Наконец сестрички наболтались и, попрощавшись, поскакали вниз, к матери. Домой они уходили вместе, такой у них создался порядок в последнее время.

Проводив девчушек, я немного потренировался у окна в приседании, за окном уже стемнело и светил фонарь во дворе, бликуя на снегу и, вернувшись к своей койке, пододвинул ближе табурет. Пора приниматься за домашнее задание, никто кроме меня это не сделает. Чуть позже я поиграл с Лёхой в домино, и когда пробило время, вместе со всеми уснул. Это был один из многих дней проведённых мной в госпитале. Особым разнообразием они не отличались.

Так и шло моё время, я создавал заново физическую форму теперь уже своего тела, и учился, учился всему, благо соседи по палате, некоторые сменились, помогали мне в этом деле. Только уроки я делал сам, читая учебники, что проносила курносая Селезнева. А в местный мир я вживался, туго и со скрипом, но вживался. На многое моё незнание врачи качали головой — амнезия.

Так прошёл ещё один месяц. К этому времени я полностью восстановился, но ехать к Ивановым не хотел. У нас был серьёзный разговор с женой отца Ниной, она сказала, что в детдом меня не отдаст и будет воспитывать сама. Молодец, хорошее решение, дальше посмотрим, но быть на попечении, то есть под приглядом я не хочу. Мне нужна была свобода.

Вот после этого разговора, подождав пяток дней, я стал симулировать лёгкие слабости, и головокружения. Это позволило задержаться в госпитале ещё на три недели, довести тело до нужной кондиции и дало больше времени изучить окружающий мир.

За мной пришли третьего апреля, в середине весны во время таянья снегов. Дороги уже вскрылись, открывая грязь и побитую брусчатку на улицах города, но сугробы ещё были. Я в последнее время часто гулял по району рядом с госпиталем, и смог познакомится с тем, как живут местные жители. Бедновато, были видны следы былой роскоши, но стать тут своим вполне можно. Требовалось вести себя так же как в госпитале. Не привлекать к себе внимание, вот и всё.

Я как раз вернулся с обеда, когда к нам в палату заглянула Ольга.

— Можно? — спросила она.

У нас в палате был один лежачий, и ему часто требовалась утка, так чтобы не смущать парня, предупреждённые девчушки начали спрашивать, прежде чём ворваться к нам со своим задором и молодостью. Новенький, что лежал у нас вот уже три недели был из подрывников-саперов, он пострадал, когда снимал мину-ловушку на дороге. В результате множественные повреждения осколками. Ладно хоть не погиб. Большая часть осколков прошла мимо. Он был интересным собеседником, и чтобы отвлечь его от болей, я вёл с ним дискуссии насчёт подрывов, сказав, что мне вроде как нравится это дело. Соседи понимали мой мотив, они и сами слушали стоны парня, поэтому одобрили мой подход для его отвлечения. Действовало, между прочим.

— Можно, проходи, — разрешил я. — Его нет, увезли в процедурную.

— Мы одежду принесли. Вот, — занесла Ольга небольшой тюк. Следом появилась Аля, по отдельности они не ходили, где одна там вторая.

— Спасибо, положи на кровать, я сейчас, допишу и мы продолжим.

Пока девушки развязывали тюк и доставали одежду, я закончил дописывать задачу по алгебре. Как же я мучился с этой писаниной. Почерк то у нас с Женькой был разный, но моторная память помогла. Сперва я писал каракулями, а потом, сравнивая по записям в тетрадках с оригиналом, довёл почерк до идеала. Теперь и не отличить. Закончив, я закрыл тетрадь и убрал её к стопке, что лежала на тумбочке.

Одежда Евгения, то есть моя, во время трагедии фактически пришла в негодность, поэтому принесли запасную. Гулял я у госпиталя в той, что мне одалживали соседи по палате. То есть шинелях и будёновках. О, знаменитые будёновки. Как оказалось, это была нормальная зимняя форма одежды, хотя вроде её собирались заменять на более подходящий головной убор.

Подойдя к кровати, я посмотрел на выложенную одежду. Вязаный свитер и перешитые отцовские галифе это ладно, тут считалось, что такая одежда норма. Но вот отдельно лежавшая будёновка меня расстроила. Не нравился мне такой головной убор, не нравился и всё тут. Кроме уже описанного, я увидел стандартное солдатское бельё, лёгкое и довольно дорогое чёрное пальто, видимо сшитое здесь, в Луцке, ну и чёрные полуботинки. Шерстяные носки прилагались.

'Странно, я думал, что красные командиры прилично получают. Что у меня за такой компот из разной одежды?' — озадаченно подумал я. Однако выгнав в коридор девчат, скинул халат и, оделся. Только с завязками на армейском белье слегка потерял время, вспомнив молодость на срочке. У нас было такое же.

Пройдя по палате и попрощавшись со всеми соседями, я повесил пальто на сгиб руки и, подхватив все вещи, что были приготовлены, включая учебники и тетради, и с девчатами направился вниз, на первый этаж. Железные подковы на каблуках громко отбивали дробь по деревянному полу, но я ничего не мог сделать, получил такую.

Внизу помог девчатам одеться, сам накинул и застегнул пальто, не забыв будёновку, и держа в одной руке тюк с вещами, толкнул тяжёлую дверь. На крыльце с большими колонными я вздохнул полной грудью и, осмотревшись, сказал:

— Ну что? Ведите меня. Показывайте где мой новый дом.

— Не новый. Ты там уже жил с нами. Целый год, — вздохнула Аля. — Только ты этого не помнишь. Жаль.

Мы спустились на доски, что были проложены по грязи, чтобы не запачкать обувь и, пройдя по ним до брусчатки, уже зашагали дальше по ней. Хотя всё равно приходилось беречься. Мусору и грязи хватало. Конский навоз под воздействием сырости практически устилал брусчатку сантиметровым слоем дурно пахнущей жижи, но весенние ручейки, что текли по улицам, смывали её.

Шли мы городу довольно долго, я смотрел на прохожих, внимательно изучил работу двух попавшихся военных патрулей, военных на улицах хватало, пока не вышли к домам старинной постройки, как и большинство строений этого города. Трёхкомнатная квартира Ивановых находилась в трёхэтажном здании, что занимали семьи командиров и политработников Красной Армии.

Когда мы свернули во дворы, вход был оттуда, нам на встречу попалась стайка ребятишек, которые хором поздоровавшись, долго смотрели нам вслед, перешёптываясь. Слух у меня был отличный, и я слышал, что обсуждали меня, как я спасся, и остальное что предшествовало той трагедии. Кстати, детишки явно были из семей командиров, говорили на чистом русском и были с пионерскими галстуками.

Мне вот пришлось довольно трудно. Акцент присутствовал, но со временем я его убрал и тоже начал говорить довольно чисто. То, что я знаю ридну мову, так никто и не догадался.

Я был в курсе, что наша квартира располагалась на втором этаже, на одной площадке с батальонным комиссаром Ефремовым, что проживал там со своей семьей.

У входа дворник долбил лёд и отбрасывал крупные льдины в сторону, расчищая площадку перед подъездом. Там уже были проброшены такие же доски, как и у госпиталя. Весна, грязь, слякоть и сырость.

— Здравствуйте, дядь Жень, — хором поздоровались с дворником сводные сестрёнки.

Тот перестал скоблить промёрзшую землю и лёд и, оперившись о лопату, убрав ломик в сторону, с интересом посмотрел на нас, улыбаясь в усы. Кроме усов он имел аккуратно подстриженную бородку. Одним словом типичный дворник, с кожаным передником, чтобы не забрызгаться.

— И вам не хворать... Что тёзка уже вылечили?

Последний вопрос адресовался мне, поэтому пришлось отвечать:

— Да вроде как.

— Что, память не вернулась?

— Ещё нет, — так же нехотя ответил я.

— Ну дай-то бог вернётся. Ты в бога то веришь?.. Нет? Ну и зря. Нужно верить...

'Где он был, когда нас убивали?!' — с колыхнувшейся в душе ненавистью подумал я.

Отряхнув обувь и почистив её о старый ноздреватый снег, мы оставили бурчащего себе под нос дворника на улице и прошли в подъезд.

Поднявшись на второй этаж по деревянной лестнице, я взял у Али ключ и, пощёлкав врезанным замком, открыл дверь. Девчонки первые втиснулись в прохожую, пыхтя, снимая обувь и верхнюю одежду, поэтому пришлось подождать, пока они закончат.

Раздевшись и сняв обувь, я на миг остановился, разглядывая ряд тапочек. Большие, несомненно погибшего отца. Чуть поменьше, тёти Нины, девчонки свои уже одели и убежали. Получается, что третьи были мои. Сунув в них ноги, я убедился в своей правоте, вошли как родные. Были ещё и гостевые тапки, но они хранились отдельно, мне об этом Ольга как-то нашептала, описывая квартиру, а я запомнил. Девчонки суетились на кухне, готовя лёгкий полдник и с интересом поглядывая через открытую дверь, как я изучаю квартиру. При этом о чём-то перешёптываясь и хихикая.

Находился я в большом общем зале, в который вели четыре двери. Постоянно открытая та через которую я попал, то есть в коридор ко входной двери. В коридоре тоже присутствовало четыре двери, одна входная, та что вела на лестничную площадку. Вторая и третья, туалет и ванная соответственно, и четвертая кладовка. Пятую в зал я не считал. Теперь по залу.

Справа от двери в коридор находилась кухня, с двумя окнами, что выходили на улицу и дровяной печкой, её как раз старательно раздувала Ольга. Третья вела в спальню родителей, как я убедился, заглянув в полуоткрытую дверь, а вот четвёртая вела в так называемую детскую, где стояло три кровати, был стул, письменный стол и два шкафа. Одна из кроватей была моя.

Закончив изучать квартиру, я сходил в прихожую и отнёс к кровати и столу рядом с ней тюк с вещами, начав раскладывать тетрадки, учебники и писчие принадлежности на столе. Часть столешницы была занята учебниками и тетрадками сестёр, но и для меня места хватило.

— Ну вот я и дома, — сев за стол в спальне, пробормотал я ещё раз оглядевшись. Радости в моём голосе не присутствовало, скорее подытоживание факта.

К тому же завтра первый день в школу, хоть и суббота, а уроки идут. Вот заодно и с одноклассниками познакомлюсь. А то в классе в основном местные, которые не сказать, что по-доброму к нам относились. Из семей комсостава и других русских что приехало сюда после того как эти земли были присоединены к Союзу, в классе присутствовало всего восемь человек, из них пять девочек. Пацанов я знал, они раз пять навещали меня, но после того как убедились что я их в упор не помню, стали меньше ходить, хотя через Селезневу приветы передавали.