Мэт пытался занять себя, рисуя узоры в блокноте, но между тем, что представало в его воображении, и тем, что выходило из-под его карандаша, постоянно оставалось досадное несоответствие, и это его злило. Ваи-Ароха сперва с любопытством наблюдала за его мучениями, а затем невзначай заметила, что его таланту просто нужно найти выход, как ручью, чье русло перекрыло упавшее дерево. Затем взяла у Мэта карандаш, подправила пару линий в его рисунке — и он увидел на бумаге узор из своей фантазии: переплетенные кору и кельтский узел. Этот самый рисунок теперь висел у него в спальне.

— Хороший узор для резьбы, — одобрила тетя Ваи. — Любишь рисовать?

Мэт кивнул.

— Когда поймешь, что у тебя особенно хорошо получается, тогда и узнаешь, зачем живешь на этом свете, — сказала она и тут же, словно забыв о мальчике, побрела прочь.

Мэт зачарованно глядел на рисунок, а в его душе в это время разгоралось волнение. Он уже видел, как две части его узора станут медальонами, двумя идеально подходящими друг к другу половинками одного целого, они лучше любых слов напомнят родителям, что они любят друг друга, что пора перестать ссориться. Более того, теперь Мэт увидел свое будущее и самого себя. Вместо того, чтобы просидеть до старости в офисе, он сможет посвятить свою взрослую жизнь искусству — живописи, резьбе, сможет создавать что-то такое, что будет вызывать восхищение и приносить людям радость. У него словно глаза открылись.

Когда они с мамой уже собирались домой, тетя Ваи на прощание обняла его своими тонкими как сухие веточки руками, а потом с таинственным видом извлекла из-за пазухи костяного хеи-тики — резного человечка, довольно уродливого, но она держала его с таким благоговением, словно это была священная реликвия.

— Когда я умру, Мэтиу, ты должен забрать этого тики, — шепнула Ваи. — Может, ты узнаешь, что с ним делать. Я вот так и не смогла, — ее глаза наполнились слезами, она отвернулась и разрыдалась как дитя. Больше Мэт никогда ее не видел, но до сих пор помнил свое волнение и растерянность от этой встречи.

Вот почему Мэт был уверен, что тики по праву принадлежит ему, что бы там не замышляли отец с Пуаратой. Последний был проблемой. Он внушал безотчетный трепет, хотя Мэт еще даже не видел его — того, что он услышал, было вполне достаточно. Надо было что-то придумать.

Примечания:

1. Таупо — город в центральной части Северного Острова Новой Зеландии, центр одноименного региона.

2. Каури — новозеландское хвойное дерево с ценной древесиной.

3. Вирему — маорийский вариант английского имени Уильям, Мэтиу, соответственно, — маорийский вариант Мэтью.

4. Киа Ора — (маор.) здравствуй. Также это выражение может использоваться для выражения благодарности или одобрения.

5. Моко — маорийская татуировка. Традиционно наносится с помощью зубила из кости или акульего зуба, поэтому оставляет на коже окрашенные борозды. В настоящее время маорийские татуировки по большей части наносятся современными иглами и не создают углублений на коже.

6. Тики или хеи-тики — маорийский амулет в виде человечка или, точнее, человеческого зародыша с огромной склоненной набок головой, трехпалыми ручками, сложенными на бедрах, большими круглыми глазами и высунутым языком. В мифологии маори Тики — первый человек, созданный богом войны Туматауэнгой.

7. Мараэ — центр духовной и общественной жизни маори, где проводятся собрания племени, торжества и праздники, обсуждения внутрисемейных и внутриплеменных проблем и прием гостей. Протокол мараэ — свод правил поведения и обрядов, сопровождающих посещение мараэ.

Глава 2

Пуарата

Некоторое время они ехали в молчании, пока Тама вдруг не вспомнил о последних школьных успехах Мэта. Противостоять его натиску было так же тяжело, как если бы Мэт был его оппонентом в суде. Сначала Тама Дуглас заходил издалека, намеками, только недобрый огонек в глазах напоминал, что расслабляться не стоит. Затем его голос становился тверже, а аргументы жестче. Очевидно, что Мэт недостаточно старался. Почему он не приложил должных усилий? Разве он не понимает, что хорошее образование — это привилегия, которая позволит ему занять достойное место в обществе? Или он хочет стать очередным нищим маори на пособии? Что значит "не доделал домашнее задание"? Понимает ли он, что такие вещи ставят его будущее под угрозу? Почему вылетел из регбийной команды? Почему единственная хорошая отметка — по какому-то рисованию? Как это пригодится в жизни? Художества — это прошлое, а сейчас нашему народу нужны люди, которые поведут его в будущее. Он что, не понимает, сколько денег приносит карьера юриста и как ценится такая профессия среди маори?

Мэт съежился на пассажирском сидении и пытался оправдываться. Он только в девятом классе, ему всего пятнадцать, еще вся жизнь впереди. И какой смысл тратить время и силы на предметы, в которых он всё равно ничего не понимает? Почему бы не сосредоточиться на том, что получается хорошо? "И я не играю в регби, потому что не хочу погибнуть прямо на поле," — чуть не прибавил он, но спохватился: отец в свое время играл за местную сборную и шутку бы не оценил.

Побережье и виноградники остались позади, и теперь дорога лежала через фермы к маленькой деревеньке под названием Кахунуи, где будет похоронена тетя Ваи. Узкое шоссе петляло среди выжженных солнцем холмов, движение оживилось, так что Тама отвлекся от разговора и сосредоточился на дороге. По мере приближения к Кахунуи он всё больше нервничал и то и дело нетерпеливо сигналил плетущимся перед ними машинам, ругаясь вполголоса.

Кахунуи представляла из себя с полдюжины домиков, притулившихся вокруг мараэ, захудалый паб и заправку с маленьким магазинчиком. Все домики были деревянные, краска на них давно облезла, и солнце выбелило дерево до серебряного блеска. Покосившиеся крыши темнели пятнами ржавчины, во многих окнах не хватало стекол.

"Мерседес" медленно тащился среди длинной вереницы автомобилей, тянущейся до самых ворот мараэ. Небо на востоке тем временем совсем потемнело, и в воздухе уже чувствовалась вечерняя прохлада. Тут и там вдоль дороги стояли машины, в основном старые развалюхи: кажется, многим уже надоело ползти в пробке. Вряд ли все эти люди были родственниками тети Ваи, Мэт даже не был уверен в собственном родстве с ней, но на похороны всегда собирается много народу.

Мараэ Кахунуи расположилось на широкой плоской равнине среди пологих холмов, маленькое и очень просто украшенное: деревянный забор с резными воротами, ведущими на площадку перед фаренуи — домом собраний — со светлыми стенами и красными фигурами вокруг входа. Краска на них облупилась, но резьба была весьма искусной. Конек крыши венчала деревянная фигура тики, очень похожего на того, который сейчас занимал мысли Мэта. Тики ухмылялся ему сверху, словно говоря: "Думаешь, он твой? Ну, что ж, попробуй забрать!"

При приближении к стоянке становилось понятно, что вынудило людей бросать машины в километре от ворот: на парковке уже не хватало места. Однако, когда Тама подрулил к воротам, выяснилось, что для него место оставили. "Мерседес" оказался самой большой и самой новой машиной на парковке. Их прибытие было встречено сдержанными улыбками и неприветливыми взглядами. Мэт всегда знал, что у отца хватает как друзей, так и врагов, а ему самому оставалось только молиться, чтобы враги не отправляли своих сыновей в его школу.

Выйдя из машины, Тама положил руку на плечо Мэту. На мгновение на его лице промелькнуло обычное жесткое выражение.

— Вернемся к нашему разговору позже, — тихо произнес Тама. — Не думай, что я забыл, — он выпрямился, и оба огляделись.

На площадке перед фаренуи вереница гостей медленно приблизилась к стоящим у входа женщинам, среди которых были как девчонки лет двенадцати, так и седовласые старухи, все одетые в причудливую смесь традиционной маорийской одежды, сплетенной из льна, и обычной одежды пакеха[1]. Как только последняя группа посетителей миновала ворота, женщины затянули печальную песню, слов которой Мэт не понимал. Обычно его не особенно смущало то, что он не знает родного языка, но иногда — вот, как как сейчас — ему хотелось бы знать его получше. Это была каракиа — приветственная песня, но, поскольку повод был грустный, то и песня звучала особенно печально и жалобно. Все присутствующие хранили молчание, нарушаемое только стрекотом цикад и гулом машин, которые продолжали прибывать к воротам. Мэт заерзал, но оставался на месте, стараясь не привлекать лишнего внимания. У ворот всё еще стояли старейшины, ожидавшие опаздывающих гостей, и Мэт хорошо знал, что они запросто могут надрать уши любому непочтительному мальчишке.

Каракиа завершилась протяжной, похожей на стон нотой, и гости потянулись поздороваться со старейшинами, бормоча каждому "Киа Ора" и соприкасаясь носами в традиционном маорийском приветствии — хонги. Мэт последовал за всеми, и вот уже к его носу прижимались носы множества смуглых старческих лиц, одних со слезящимися глазами и шамкающими ртами, других — с твердым и ясным взглядом, и в большинстве — добрых и приветливых. И, конечно, Мэт не мог не заметить, какое почтение оказывалось его отцу, и даже почувствовал некоторую гордость.

Когда приветствия закончились, Мэт снова ощутил на плече тяжелую руку отца.

— Мне нужно кое-кого встретить, — сказал Тама. — Далеко не уходи, я хочу тебя с ним познакомить. Чтобы через двадцать минут был у ворот, понял?

— Ладно, — пообещал Мэт и выскользнул из железной хватки отца. Заметив одиноко слонявшегося у забора Рики, Мэт не спеша направился в его сторону, притворившись, что не услышал, как отец что-то строго сказал ему вслед.

Рики был долговязым темнокожим пареньком одного возраста с Мэтом, но повыше его ростом и пошире в плечах. У Рики вечно был ветер в голове, учился он так себе, и учителя его либо терпеть не могли, либо просто махнули на него рукой, но он был славным малым и всегда выручал Мэта в случае назревающих неприятностей.

Рики смахнул со лба кудрявую прядь давно не стриженных волос и ухмыльнулся:

— Здорово, братан.

— Привет, — улыбнулся Мэт. — Что тут у вас происходит?

— Да ничего особенного. Ты пропустил всякие песни и причитания. Все мужики сейчас на заднем дворе, помогают вытаскивать ханги[2]. Ты голодный? Я — да.

При мысли о сочном горячем ханги с пылу, с жару, рот Мэта наполнился слюной.

— Я тоже! — он запнулся. — Только сначала мне надо... ну, ты понимаешь... повидать тетю Ваи.

— А, ну да. Пошли. Только смотри, не хлопнись там в обморок.

Мэт посмотрел на друга в надежде, что он шутит, но Рики был на удивление серьезен:

— Некоторые, знаешь, не могут смотреть на мертвецов. Сперва стоит, шатается, а потом — хлобысь! — уже лежит.

— Да ладно, — недоверчиво сказал Мэт. — Это кто, например?

— Да так, кое-кто из девчонок.

Мэт фыркнул.

— Ну, я-то не девчонка.

— Ты-то нет, — согласился Рики. — Хотя в регби ты играешь как девчонка.

Мэт молча показал ему средний палец, оба захихикали и направились к дому собраний.

Вход в дом собраний был отделан резными фигурами, немного напоминавшими горгулий на старинных английских церквях. Они должны были охранять дом от злых духов и в лучах заката казались исполненными собственной тайной силой. Сгорбленные старики, следившие за порядком, были более грозными стражами. Мэт опустил голову и прошмыгнул в фаренуи вслед за Рики.

Внутри был длинный зал с колоннами по центру и резными панелями, раскрашенными красным и черным, по стенам. С колонн на посетителей взирали лики богов и змееподобные танифы[3] со злобными глазами и кривыми когтями. В тусклом освещении зала извивы их тел, казалось, оживали и двигались, блестящие глаза, перемигиваясь, следили за вошедшими. Затхлый влажный воздух фаренуи наполняли тихие и печальные звуки погребальной песни ваиата танги, словно голоса призраков. Как выяснилось, пела сидевшая у колонны старуха в плаще из перьев. Но что действительно приковало к себе взгляд Мэта, так это гроб на столе в дальнем конце зала, где, укрытая одеялом, лежала тетя Ваи. У Мэта пересохло во рту. Он и раньше бывал на похоронах и видел мертвых людей, но каждый раз испытывал такое же необъяснимое волнение, и это чувство ему не нравилось. Может, это была тоска из-за скоротечности человеческой жизни. Может, в глубине души ему казалось, что смерть может быть заразной. А может, это было предчувствие, что однажды и его самого так же положат на стол в фаренуи. Мэт невольно вздрогнул, удивившись, какие странные мысли приходят ему в голову.

Вокруг стола сгрудились несколько человек, среди которых Мэт заметил тетю Хинемоа: она стояла у изголовья, ласково поглаживая волосы тети Ваи. Хине была маленькой пухлой старушкой и имела привычку разговаривать с людьми как с малыми детьми. Мэту всегда было немного стыдно и неловко, когда она обращалась с ним, как с шестилетним, может, думал он, тетя не замечает, что он давно вырос? "Старая Хинемоа не настолько выжила из ума," — сказал в его голове низкий голос Пуараты, и Мэт почувствовал тревогу за нее. Он заставил себя подойти ближе, в то время как Рики, смущенный торжественностью обстановки, наоборот попятился и постарался слиться с колоннами. Тетя Хине кротко улыбнулась Мэту, и ему на глаза невольно навернулись слезы. Опустив взгляд, он уставился на тетю Ваи.

Первое, что поразило его, была ее кожа: лишенная красок жизни, она казалась сделанной из воска. Не было больше загадочной эльфийской улыбки, делавшей Ваи похожей на девочку в старческом теле, таком невероятно хрупком. Мэт сморгнул непрошеные слезы, сквозь пелену которых казалось, что всё происходящее — ошибка, и перед ним не Ваи. Но это совершенно точно была она, и она совершенно точно была мертва. Мэт склонил голову и попытался припомнить какую-нибудь молитву, но на ум не шло ничего, кроме "Аве Мария", и Мэт пробормотал ее слова.

Снова взглянув на тело тети Ваи, он увидел на ее груди бледную костяную фигурку тики. В его голове пронесся подслушанный разговор отца со страшным невидимым собеседником, а потом он словно опять услышал голос тети Ваи: "Когда я умру, забери моего тики. Может, ты поймешь, что с ним делать."

Мэт огляделся. Старики, окружавшие тело, когда он вошел, теперь разбрелись по залу, шепчась между собой. Рики так и стоял у колонны, потупив взгляд. Мэт тихонько кашлянул и покосился на тетю Хине.

— Сюда едет один человек, тетя Хине, — прошептал он еле слышно. — Он хочет забрать тики.

Тетя ласково посмотрела на Мэта:

— Какой еще человек, милый?

— Его зовут Пуарата, — при упоминании этого имени тетя Хине вздрогнула. — Я подслушал, как отец говорил с ним по телефону.

— Что ты слышал? — неожиданно строго спросила тетя Хине.

— Они говорили что-то о документах на тики, чтобы потребовать вернуть его. Я думаю, они имели в виду тики тети Ваи, — сообщил Мэт. — Она сказала, чтобы я забрал его после ее смерти, — с вызовом прибавил он.

Они оба уставились на костяную фигурку. Из-за сетки мелких трещинок тики казался тусклым, и резьба была выполнена довольно грубо. Мэт раньше видел прекрасные амулеты из нефрита в музее или на особо уважаемых старейшинах, искусно вырезанные, идеально отполированные, словно светящиеся изнутри. Мэт не мог понять, что все нашли в этом неказистом уродце... кроме того, что он казался очень старым, даже древним. Мэта внезапно осенило, что кость, из которой был вырезан тики — человеческая. Хотел бы он знать, что это был за человек, и почему именно его кость взяли для амулета...