У выров, которые от рождения здоровы и растут быстро, пять сердец. Эгра имел всего-то три. Об этом братья тоже напоминали ему часто и поясняли: это навсегда. Нельзя отрастить новые сердца. Невозможно. Сиди дома и купайся в мелкой воде, где тебе ничто не угрожает.

Ту-ук-тук-тук, та-так-т...

Сердца работали неровно, Эгре казалось, его панцирь лопается и дышать совершенно нечем. Боль сжимала тело кольцом — это третье сердце норовило встать и немного отдохнуть. Или хуже того, остановиться навсегда? Но выр все равно греб в полную силу, вытянув глаза на стеблях и не упуская из виду свой кораблик. Волны быстро движутся, но все же он явно нагонял воровку.

— Смеш-шной, — прошуршала волна, сердито пеня гребень.

Выр уже был близко, уже тянулся усами к борту кораблика, чтобы взобраться на его палубу, переложить руль и сесть на весла. Был бы парус — вырваться из лап волны удалось бы еще быстрее, — думал с огорчением Эгра.

Волна отдавать игрушку не собиралась. Она гостила у самой тетки бури, где была признана взрослой. И накопила немало коварства. Смахнула длинные тонкие пряди водорослей, оплетающие кораблик, вырвала возле дна еще целый комок таких же, набрала старых на поверхности моря — и всеми ими начала подло опутывать выра.

"Эх, если бы у меня были большие клешни", — с тоской подумал Эгра, отбиваясь и ворочаясь в ворохе водорослей. Он был смелым выром и боролся изо всех сил. Но волна, увы, оказалась опытнее и сильнее. К тому же она разозлилась: ведь украденный кораблик уже считала своим. Утопить выра в море нельзя, он умеет дышать под водой. Волна это знала, и потому она еще плотнее обмотала Эгру водорослями и понесла к берегу. Поднялась в полный свой рост и бросила выра далеко, на острые камни...

— Вес-сь ссохнешься, — шепнула она напоследок — и отхлынула, умчалась в море.

Эгра промолчал. У него болело третье сердце. Он задыхался и кроме того, он не желал доставлять радость злодейке волне. Да, без крепких клешней из сети водорослей не выбраться. Он устал, едва дышит. Солнце, которому так хотелось показать кораблик, поднимается все выше. Греет, сушит водоросли. И панцирь сушит. Вода далеко, хотя её отсюда и видно, и запах соли и моря — вот он, вдыхай... Ужасно погибнуть на острых камнях, запутанным в сохнущих водорослях. Короткое получилось приключение, страшное. И гордиться нечем: кораблик он не отстоял, воровку-волну не одолел. Значит, он так и останется маленьким, слабым выром, ни на что не годным. Правы были братья... Не зря велели дома сидеть. Не зря даже в гости с собой не взяли: зачем такого показывать соседям? Эгра поник усами.

Он всегда в глубине души понимал, что его стесняются. Но очень боялся признаться себе в таком. Семья им не гордится. И, прочтя письмо, его не кинутся искать. Скажут: ну и пусть. Одной обузой меньше...

— Только слабые себя жалеют, вот так! — строго одернул себя Эгра. — Я капитан, я должен бороться. Даже когда враг силен и одержал победу. Временную.

Он вслушался в звучание сказанных слов и приободрился. У капитана нет права умирать на камнях, оставив корабль в лапах злодеев. Пусть клешни слабые и маленькие, но ведь они есть. Надо пилить водоросли. Надо торопиться и перекусывать стебли по одному, пока они не ссохлись в общую массу и не задавили, мешая дышать и наполняя воздух запахом гнилости. Важно успеть, пока солнце не взбежало по тропке своего ежедневного похода на самую гору полудня. И не высушило панцирь окончательно.

Эгра возился и сопел, кусал стебли и ворочался. Он лежал на спине, зажатый в расщелине скал. Было душно и очень жарко. Песок забился под стыки панциря и тер нежную кожу под ним, причиняя дополнительную боль. Третье сердце предательски вздрагивало — с каждым разом реже и тише... А глаза на стеблях все еще сохраняли любопытство. Оглядывали бухту. Незнакомую: видимо, волна со злости занесла его далеко от дома.

За скалами высокой стеной — в два роста взрослого выра — высился обрыв, каменный. Серый и угрюмый. Его вершину венчали золотые стволы сосен. Не тех, какие зовут корабельными, потому что они прямы, как лучи солнца, и годны для изготовления мачты. На скале росли иные, кривоватые, разлапистые, со сложно скрученными стволами и широко раскинутыми ветками. Эгра подумал: его братья такие назвали бы навсегда негодными. Но ведь и кривые сосны живут. За камень цепляются и собою хороши... Иначе, чем корабельные, но тоже красивы. Он даже вслух, сиплым шепотом сохнущего без воды голоса, сказал об этом соснам. Вряд ли сосны понимают выров и интересуются их мнением. Но — зашумели, кокетливо отмахиваясь ветками и потягиваясь всем стволом.

— Трудно выбраться. Очень трудно, — признался Эгра. — Но я не сдаюсь.

Он и правда не сдавался, хотя третье сердце уже затихло, второе болело так, что все тело выгибала судорога. Глаза видели все тусклее и хуже. Солнце взобралось на гору, прогоняя все тени и внимательно всматриваясь в море и его берега. Может быть и даже наверняка оно видело кораблик. И скорее всего очень расстроилось, рассмотрев, как плохо приходится маленькому капитану. Солнце высветило Эгру, нацелило на него золотой пучок самых ярких лучей, указывая возвращающимся домой родным — вот, глядите, ваш малыш в беде. Но никто не обернулся и не увидел выра...

Темнота среди белого дня упала на Эгру. Он перестал видеть, ощущать себя и даже, кажется, дышать. Он высох.

— Ничего себе попался! — сочувственно вздохнул кто-то рядом.

На выра полилась вода — много, прохладная, живительная. На глаза, на усы, на прожаренное солнцем брюхо.

— Сейчас, погоди немного.

Водоросли зашуршали, не желая отпускать жертву. Но тот, кто советовал немного подождать, уже резал их острым стальным ножом. Справлялся, и делал это очень быстро и ловко. Скоро Эгра ощутил, что его толкают в бок, и стал пытаться перевернуться. Получилось. И он пополз, едва двигая лапами, туда, куда велел ползти незнакомый спаситель. К морю! Вода сперва окатила брюхо, потом поднялась выше, и, наконец, накрыла спину. Эгра нырнул, задвигался, выгоняя песок из стыков пластин и промывая жабры. Да здравствует свобода! Он вынырнул — снова зрячий и вполне здоровый. Даже третье сердце потихоньку оживало. Дрожало, болело — пробовало биться.

Эгра огляделся. Море синее и бескрайнее, небо синее и глубокое, волны облаков играют с облачными корабликами-отражениями, которые они не воровали — сами их сделали и запустили в плаванье. Эгра повернулся к своему спасителю, унял восторг и вежливо протянул для приветствия усы.

— Спасибо. Ты мне жизнь спас. Ты настоящий герой.

— Всегда пожалуйста, — сморщил нос тот, гордясь похвалой.

На героя он был не очень-то похож, вряд ли так его называли многие и часто. Одно Эгра понял сразу и точно: перед ним человек.

Людей Эгра видел всего-то раз или два. Взрослых, серьезных и даже мрачных. Но и того хватило, чтобы понять: спаситель гораздо меньше ростом. Значит, он еще ребенок. Тощий, с волнистыми рыжими волосами, со смешными конопушками на коже. Словно солнышко расшалилось и нарисовало много-много пятнышек своими самыми яркими закатными рыжими лучиками. Глаза у мальчика были зеленые, как морская вода — и это очень понравилось Эгре.

— Ты выр? — уточнил спаситель, заходя по колено в воду. — Я никогда не видел ни одного молодого выра. Я думал, вы скользкие, огромные и опасные.

— Опасные? Почему?— поразился Эгра.

— Потому что у людей постоянно носят при себе оружие только охранники и разбойники, — рассмеялся мальчик. — А ваши клешни всегда при вас... Но у тебя почти что нет клешней и ты невелик. Да и панцирь у тебя не скользкий. Ты очень дружелюбный выр, так я думаю.

Эгра тихонько вздохнул 'уф-ф'... Он-то, пока спаситель говорил, два раза успел невесть что себе придумать и почти обиделся. То ли его назвали разбойником, то ли над его клешнями посмеялись... Оказывается, ни то, ни другое. Просто он так мало разговаривал с посторонними, что совсем не научился сперва толком выслушивать, а уж потом решать, что означает сказанное. Разобравшись внимательно.

— Я Эгра, выр, и совсем не огромный, это верно, — признал Эгра. И добавил, хотя такое непросто сказать вслух: — Клешни у меня столь малы, что это даже неприлично. Но я таким уродился. Однажды братья мне прямо сказали: мол, уродился ты — уродливый...

— Иногда и братьев не стоит слушать, раз они говорят невесть что, — возмутился новый знакомый. — Ты очень даже ничего себе выр. А я Фима. Ну, еще можно Фимкой звать. Я тоже, знаешь ли, уродился.

Фима шмыгнул носом и присел на большой валун, выпирающий из воды, как спинной панцирь взрослого выра. Эгра подплыл и тоже выполз на камень всей головогрудью. Ему показалось, что у нового знакомого в жизни стряслось что-то совсем плохое.

— Твои братья тебя обижают? — заподозрил Эгра.

— Нет... Один я такой, недоросль, на весь наш лес. Все меня учат. Все наставляют, любят и советами кормят... — Фима скривился еще сильнее. — Жизнь у меня взрослая, ответственная. Я ведь не вполне человек, Эгра. Я лесовик. Мое дело — всему лесу пригляд дать. Чтоб болота не пересохли и, наоборот, не разжирели, не подтопили лес. Чтобы орешник не засох, там ведь лучшие беличьи запасы на зиму зреют... Кора ивовая да осиновая тоже важна, она в зиму корм зверью... Много дел. Однако же я все, вроде, переделал и до осени стал свободен. Заскучал, пригорюнился. Один я в лесу. Гляжу — деревенские мальчишки в моем сосняке играют в прятки. Я с ними решил побегать. Только их почти сразу домой позвали. Ну, я и запутал эхо лесное... Чтобы подольше поиграть-то.

Эгра качнул усами — продолжай, что случилось? Фима пригорюнился пуще прежнего, совсем звучно шмыгнул носом. Выр опасливо припомнил: люди, когда им окончательно плохо, вроде бы плачут, капои соленые из глаз роняют. Неужели Фиме именно так плохо — окончательно?

— Велика ли беда, — попробовал утешить выр. — Ты эхо запутал, ты и распутай. Ты вон как ловко водоросли порезал, которыми я был связан.

— До ночи мы играли, — тихо сказал Фима. — А потом тетка туча разобрала, что я натворил, деду моему донесла... Тучи — они ужасно склочные и вредные. Не зря наша — самой буре младшая сестра. Дед меня за ухо оттрепал и из лесу выставил. Потому что нельзя ради забавы беспокойство учинять всей деревне. Оказывается, мальчишек, с которыми я играл, искали очень даже всерьез... Получился я кругом виноват. Дед сказал: иди, не годен ты для важных взрослых дел. Вон из лесу шагай и набирайся ума.

Эгра от изумления всем брюхом осел на камень. Вот какая бывает родня! Малыша, у которого и клешней нет, и панциря самого слабого никогда не будет — он же человек! — из родных гротов гонят, в приключения втравливают силой. Получается, дома держат — плохо, из дома гонят — не лучше? Сложная штука жизнь!

— И как ты теперь?

— Сам по себе, — хитро прищурился Фимка. — Я тебя спас? Спас! Выходит, я герой, ты сам так сказал. Могу я на правах героя напроситься к тебе в приятели? Вдвоем мы наверняка больше ума наберемся. Один-то я пока не очень справляюсь.

Эгра от радости хлестнул себя усами. Он-то и не знал, как бы новому знакомому предложить приятельствовать. Все же когда тебя из водорослей выпутывают, полумертвого и жалкого, можно запросто усомниться: годен ли ты спасителю в друзья? Выр уселся поудобнее и толком рассказал о постройке корабля и коварстве большой волны.

Фима от возмущения аж порозовел до ушей.

— Злодейка! Эх, не будь я с дедом в ссоре, не рассерди я тетку тучу, я бы на эту волну нашел управу.

— Жаловаться старшим — разве хорошо? — усомнился Эгра.

— Так она же воровка!

Фима чуть помолчал, вздохнул и виновато пожал плечами. Он, если уж толком разобраться, частенько жаловался. Это было удобно. Скажи 'ой, от меня ягоды прячутся, не уважают' — и болотница, добрая душа, сама притащит полное лукошко наилучшей клюквы. Не надо спину гнуть, собирать по единой ягодке... Теперь вот, без помощи лесных родичей, пойди насобирай вкусных ягод.

— Хорошо, мы сами накажем злодейку, — согласился Фима. Хитро прищурился на нового приятеля. — Только сперва надо набрать ежевики для отвара. Меня, как я вспоминаю, тетка туча уж очень просила, уговаривала... Засуха тут на берегу приключилась, надо колючим ежевичным дождиком её прогнать. А я ягод не набрал. Знаешь, какие у ежевики заросли? Вот такие в них шипы. И вот такенные колючки...

Эгра храбро встопорщил усы.

— Давай я наберу ягод! У меня панцирь. Мне колючки не страшны.

Рыжий Фимка захихикал, закивал. Невесть откуда добыл лукошко, спрыгнул с камня и побрел по воде к берегу, оттуда побежал по песку к скалам. Забрался на самый косогор. Выр следовал за ним. Сверху, со скал, он оглянулся на море. Ох и красиво... То ли синее оно, то ли зеленое, все бликами засыпано живыми, прыгучими. И вдали, едва заметный — виднеется кораблик, украденный волной. Эгра погрозил волне усом. Он не сомневался, что, покончив со сбором ягод, накажет воровку.

Колючки ежевики поразили воображение выра. Он подумал: да будь у него такие на панцире, ни одна, даже самая нахальная, волна не рискнула бы с ним связываться! Острые, длинные колючки. И не просто иглы. Вроде как крюки попадаются: вцепится такой в стык панцирных пластин — и держит надежно, как якорь. Но Эгра был смелым выром. И если он должен собирать ягоды по важному делу, не ради баловства — он дело исполнил. Полное лукошко набрал. Правда, при этом весь спинной панцирь исцарапал до окончательной неопрятности, а в трех местах даже проколол...

— Держи, готово дело, вот так, — солидно сказал Эгра, верхними руками протягивая лукошко другу Фиме.

Выры так устроены — они не умеют плакать. Иначе Эгра вовсю бы шмыгал носом! Исколотый панцирь болел и нещадно чесался. Но разве это важно, если ты помогаешь другу? Настоящему своему другу, в большом и важном деле...

— Крупная! — обрадовался Фима, набрал полную горсть ягод и засыпал в рот. — М-ммм, вкусно! Ты ловок собирать ежевику.

И он снова принялся жевать ягоды. Похваливать их вкус и щурится. Эгра глядел — и ему опять хотелось плакать... Неужели второй раз за этот ужасный день — обман? Сперва волна пообещала дружбу и уволокла кораблик. Теперь вон, ничуть не лучше дело получается: спаситель Фима заставил собирать ягоды ради шутки. Эгра молча развернулся и побрел по тропке из леса на скалу, дальше — вниз, к берегу.

Опять один... И кораблика вдали уже не разобрать. Где теперь искать злодейку волну? Как её одолеть одному?

Фимка догнал уже в воде, невежливо дернул за ус, и расхохотался, запрыгал и зашумел. Показал синий язык и пояснил — от ежевики он таким сделался...

— От вранья, — тихо и сердито буркнул Эгра. — Теперь я знаю, за что тебя дед выгнал. Ты обманщик, совсем как злодейка волна. Не просила у тебя ягод тетка туча.

Выр выдернул свой ус и двинулся дальше, от берега. Поплыл быстро, и даже глаза на стеблях больше не стал поворачивать к берегу, ни разу. А кому понравится, когда его обманывают? Панцирь в воде зудел вдвое сильнее прежнего. Горел весь, и обида от его горения только крепла и росла.