Сказки капитана Эгры

Сказки капитана Эгры

Первый вечер

На закате из моря можно горстями черпать золото, и его не убудет ничуть. В это время бухта Жемчужницы всего красивее. Особенно в безветренную погоду. Темная полоска мокрого песка узкая, волны на тихой воде едва заметны, погода такая — лучше и не бывает. Для чего? Для сказки! На закате при хорошей погоде в бухту приплывает сам капитан Эгра. Конечно, если корабль старого путешественника стоит на якоре в большом столичном порту. А ведь известно: он в последние годы редко ступает на всякий берег, если однажды уже посещал его. Так чаще всего делают первооткрыватели. Откроют остров или целый материк, дадут ему имя, рассмотрят наспех прибрежные красоты — и снова поднимают паруса, и снова спешат к неизведанным берегам... Но бухта столицы — место особое. В этом городе капитан, как всем известно, жил давным-давно, когда еще не был ни первооткрывателем, ни даже капитаном. Он вырос тут. И потому на этот берег возвращается раз за разом, и всегда на закате приплывает в бухту Жемчужницы.

И всегда его ждут дети. Потому что никто во всем большой городе не умеет лучше капитана Эгры рассказывать сказки. Дети его так и зовут — Сказочник. Сидят на берегу, набирают полные горсти жидкого золота вечерней морской воды, шелестят влажными ракушками и цветными камешками. И ждут.

Капитан всплывает у дальних скал, булькая и фыркая. Его панцирь кажется в закатной воде тоже — золотым, драгоценным. Эгра быстро плывет к берегу, и усы волн тянутся за ним, словно уговаривают не покидать море, родное для всякого выра.

— Сказочник! — кричат дети и машут руками. — Эгра! Мы ждали тебя! Ждали каждый день, даже в плохую погоду! Мы о тебе думали, когда приходил большой шторм! Мы уговаривали тетку бурю поберечь твой корабль!

После таких доводов море сдается, длинные усы волн разбегаются, не смея удерживать капитана. Ведь его так ждали! И выр покидает воду, взбегает по мокрому песку, шелестя всеми десятью парами коротких сильных лап. Ложится на обычное свое место, потому что всякая сказка требует уюта и удобства для рассказывающего. Дети приносят сухие поленья и красивые, сложно скрученные, ветки. Эгра не только рассказывает сказки. Он их еще и вырезает из древесины.

Пока он перебирает поленья, дети наперебой напоминают уже знакомые истории, предлагая их повторить. И обязательно уговаривают рассказать новые...

Выр слушает их гомон и согласно качает усами.

— Сегодня расскажу, как жил на этом берегу маленький Эгра, — обещает он.

Берет довольно большое полено и начинает вырезать из него выра.

А выры — они ведь каковы? Ничуть не похожи на людей! Скорее уж они родня креветкам, только гораздо крупнее. У них длинное тело в крепком панцире из множества пластин, у них десять пар лап. Шеи нет, плеч нет и головы — тоже, есть одна сплошная головогрудь, начинающаяся от лап и заканчивающаяся основанием главных усов. Длинных, панцирных, крепких. Они ведь у выра — настоящее оружие. И дополнительные руки, и живые канаты, и много чего еще.

Рук у выра целых шесть. Потому вырезать из дерева Эгра умеет очень и очень быстро. Пока дети его рассматривают, он уже изготовил фигурку малыша-выра из полена. И сейчас как раз снимает последние тонкие стружки с его клешней. Ах, да, конечно же: у всякого выра есть еще и клешни! Они обычно плотно прижаты к головогруди, точно как у Эгры. Хотя могут занимать и другое положение, боевое... Но об этом — не сейчас.

Что еще необычно в выре? Его пять глаз. Два на лице — как у людей, только лицо у выра пластинчатое, почти неподвижное. Один глаз спинной, на самой макушке. И еще два — у основания усов, эти глаза самые интересные. Они могут подниматься высоко на длинных глазных стеблях и рассматривать все вокруг, с любой стороны от выра. А как иначе ему быть? Ведь шеи нет, голову повернуть никак нельзя... Остается крутить глазами.

— Давным-давно... — начинает Сказочник свою историю.

Дети смолкают, рассаживаются поудобнее и принимаются рассматривать фигурку деревянного выра. Совсем малька — у него и клешни едва проклюнулись, и усы еще коротки, и хвост узкий, нет в нем настоящей силы.

— ...жил-был капитан Эгра, — подсказывает сидящая рядом с выром девочка.

— Не совсем так. Он тогда не был еще капитаном, он жил в гротах своей семьи и было ему всего-то неполных восемь лет, — поправляет Эгра. — Это ведь самое-самое первое его приключение. Все началось тихим теплым днем, когда семья Эгры уплыла в гости к соседям. А его оставили одного в гротах. И тогда он решил построить свой первый корабль. Мы, выры, умеем ловко строить корабли. У нас много рук. Нам только дай хороший молоток, а лучше три молотка — и мы живо примемся за работу.

— И еще надо запасти стамеску, — со знанием дела подсказал сын уважаемого в городе плотника. — И пилу, и топор...

Сказочник одобрительно качнул усами. Подвинул ближе ящик с инструментом — и начал делать маленький кораблик, как раз годный для игрушечного выра.

— Тут и начинается наша сказка, — прогудел он с самым таинственным видом. — Слышите? "Так-так", это подбадривают малыша Эгру молоточки в его верхних руках.

_____

Имя для корабля

— До утра закончу свой корабль! — пообещал Эгра, не прекращая работы.

— Так, так, — согласились молотки.

— Неуж-жели? — засомневалась пила.

Эгра ей не отвечал. Пусть сомневается, утром станет понятно, кто прав. Солнце выглянет из-за дальнего холма и улыбнется. Оно никогда еще не видело такого красивого корабля! Весь деревянный. С узким корпусом, легкими веслами и с узором на корме. Мачта острая, стройная. Пока, правда, нет паруса. Имени у корабля тоже нет: не придумал его Эгра. Но постарается выбрать самое лучшее.

— "Неустрашимый"? — спросил Эгра у себя самого. Засомневался и вздохнул, пояснил себе самому: — Имя корабля — это ведь очень важно. Его один раз выбирают. Может, "Стремительный"? "Могучий"?

Хорошо бы хоть с кем посоветоваться... Называть всякий раз новое имя и обсуждать его, слушать, как оно звучит и как произносится твоим другом. Только у Эгры, и это самое грустное, пока что нет друзей. Совсем нет. Трудно признаваться в такой окончательной и страшной беде.

Семья велика, и все оберегают его. Часто напоминают: он самый младший, маленький и слабый. За ним надо присматривать. Значит, он просто обязан находиться в гротах! Ах, да: все достойные выры живут в гротах. Иногда в надводных, похожих на дома людей и только ради порядка именуемых на вырий лад. Но чаще в прибрежных, где есть и надводные пещеры, и подводные, и много галерей и каналов. Дом семьи Эгры велик, его родные полагают, достаточно велик, чтобы малыш его не покидал. Никогда.

"Никогда" — очень страшное слово. Оно как скала, огромное и крепкое. Об него можно в лепешку разбиться. И остаться по-прежнему маленьким, слабым, одиноким. Разве таким позволяют выйти в море в поисках нового, неведомого и опасного? Сколько угодно можно говорить: я уже вырос, я справлюсь. Ему даже возражать не станут. Просто сделают по-своему. По взрослому.

Остается последнее средство доказать правоту. Самому построить корабль и выйти в море. Быстро построить, за один день и одну ночь, пока семья гостит у соседей.

— Так, так, так! — еще быстрее застучали молотки.

— Неуж-жели? — снова заспорила пила...

Как одному построить корабль, да без опыта, да самый лучший? Сомнения понятны. Только и Эгра — он не прост. Лениться не умеет ничуть. И рук у него целых шесть! Можно и доски держать, и молоток, и пилу — сразу! Значит, по меркам людей он за троих работает. Он ведь — выр. И он очень старается.

Теперь верите, что до утра Эгра успеет построить корабль?

— Неуж-жели? — не унялась пила. — Блаж-жь, блажь...

Ей простительно недоверие, грызет доску, всеми зубами в ней увязла, вот и не видит главного. Не хочет замечать. Повторяет слова взрослых выров. Угораздило в восемь лет остаться таким маленьким — чуть больше метра в длину — значит, сиди дома, за спинами братьев. Они велики, братья: длинной от основания усов и до кончика хвоста — три метра, а то и поболее. У них есть боевые клешни. С такими вырами пила бы не поспорила. Ей приходится грызть доску долго и упорно, а взрослый выр перекусывает доску сразу. Клац! Одно движение клешней. Только у Эгры клешни малы, он вынужден выслушивать зудение и жужжание сварливой пилы. Снова и снова, пока не завершит работу. Восток уже светлеет, волны моря сделались заметны, их спины глянцево блестят под шелковым и неярким небом. Влажным, серым — как штукатурка стен, на которые еще не нанесли рисунок рассвета.

— Уж-же? — огорченно вздохнула пила.

Она ведь хоть и сварлива, а работу любит. Кончено дело — значит, пора отдыхать, и пойди угадай, когда тебе снова дозволят погрызть свежую крепкую доску... Пила зазвенела напоследок и улеглась в удобный ящик, домик и для неё, и для молотков.

Эгра оглядел свой кораблик. Наверняка солнцу понравится такой красивый! Ждать осталось недолго. Пока можно отдохнуть, поплавать.

Казалось бы, зачем корабль тому, кто умеет плавать и дышать под водой?

Чтобы видеть красоту моря с палубы и именоваться капитаном. А еще — чтобы отчалить от берега вместе с другом. Правда, пока некого пригласить в плаванье... Но Эгра не отчаивается. Он так решил: может статься, он попадет в приключения и вызволит кого-то из беды, чтобы дальше плыть вместе?

Эгра смел с палубы последние мелкие опилки.

— "Бурегон"? — новое название казалось неплохим. — Вот так, сам плывет и бурю прогоняет. Сильный. Настоящий корабль...

Имя было, прямо скажем, несколько самонадеянным. Корабль пока что не видел настоящей бури. Можно ли заранее хвастаться? Эгра вздохнул и виновато поник усами. Вот он исполнил первую часть своей давней мечты — построил корабль. Он уже почти что капитан! Можно ли отплывать от берега, не дав кораблю имя?

— Я потом выберу, вот так, — пообещал себе Эгра. — Зачем спешить? Дело важное.

Он часто разговаривал сам с собой. И все сказанное было вполне даже умным и уместным. А если выходило не особенно складно и правильно, он себя одергивал и воспитывал.

Корабль стоял у самого берега, зарывшись килем в рыжий песок отмели. Волны, мелкие и слабые, шипели от любопытства, ползли по песку, норовили дотянуться до борта, пощупать и толкнуть — но не могли. Волнам корабль казался очень интересной игрушкой. Маленький, три метра от носа до кормы. Легкий и красивый. Поймай его на водяную ладонь и гони, и толкай соседкам, и лови снова. Точно так люди играют на берегу в мяч.

Эгра приволок прочные водоросли, обвязал ими корму, опутал корабль и медленно, упираясь всеми лапами и хвостом, потащил его к воде. Было очень тяжело. Непосильно. Но сдаться тоже — никак нельзя. Тогда он останется дома, в родном гроте. И братья возведут новый запрет, и снова напомнят, как он мал и слаб. "И всегда останешься таким, раз не вырос в первые годы жизни", — он уже знает их слова наизусть. "Всегда" — скала, она ничуть не ниже скалы "никогда", и обе способны разбить в щепки самую большую и яркую мечту...

— Я сильный, — подбодрил себя Эгра и крепче уперся хвостом. — Вот так! Еще! И — раз!

Он командовал себе и с каждым словом тянул корабль все ближе к воде.

— Ты с-сильный, — прошелестела волна, касаясь киля корабля. — Прокопай каналы, с-слева, с-справа, я подмою пес-сок. Мы вместе отправимс-ся в плаванье. Мы с-станем дружить.

Это была хитрая волна, большая, — у таких есть спинной пенный гребень. Братья говорили Эгре о больших волнах и предупреждали: они коварны. Эта давно расслышала стук молотка и жалобы пилы, явилась издали, с глубокой воды, чтобы рассмотреть: что за шум на тихом ночном берегу? Ей понравился кораблик Эгры. Захотелось позабавиться, отнять игрушку и присвоить. Волна ловко притаилась среди более мелких, спрятала свой высокий гребень из перламутровой пены. Повела дело мягко, осторожно: пообещала дружбу и помощь... Эгра ей поверил, быстро прокопал две канавки. И волна стала вымывать береговой песок, шурша и посмеиваясь. Кораблик сперва накренился в луже полужидкого песка, но волна сразу выросла, подхватила его на ладонь и унесла от берега одним движением.

— Вещь! — победно прошипела она, показывая свой гребень. Зашипела надменно и сердито: — Вс-се мне, пш-шел, малыш-ш...

Она была так уверена в себе! Еще бы, у кого еще есть гребень из жемчужной пены? Такой волнам дарит только сама тетка буря! А она-то мелюзгу не привечает и полагает своими игрушками даже самые большие корабли...

Волна нависла над корабликом, готовясь свести ладоши и уложить его в свой карман. Она видела, как растерялся малыш-выр, как он забегал по песку. Слышала, как уговаривал вернуть кораблик и напоминал о дружбе. Смешно! Разве с таким недомерком стоит заводить знакомство? Да и игрушку ни с кем делить не хочется. Волна пару раз вскинула его на своем гребне и понесла в открытое море.

— Отдай! Так не честно! — возмутился Эгра. — Лгунья! С тобой никто не станет дружить! Никогда!

Но волна полагала, что ей нужны совсем не такие друзья, как Эгра. В море полно волн, они толкаются и пихаются, им тесно, и все норовят вырасти и понравиться тетке буре, все желают завести знакомство с большим вихрем. Но никак не с выром, который к тому же и для выра-то слишком мал...

Эгра отчаялся уговорить волну по-хорошему и нырнул в теплую мелкую прибрежную воду. Братья строго-настрого велели: не уплывать туда, где вода темна, где не видно желтого песка и сумерками сгущается настоящая большая глубина моря. Детям нельзя одним уплывать от берега! Но Эгра — вы ведь помните — решил стать капитаном. Ему уже почти что восемь, он — взрослый... Он оставил братьям письмо, сам его сочинил. И полагал, что вышло удачно, его поймут и не будут беспокоиться. Едва родные вернутся домой, они увидят конверт. Он оставил письмо прямо посреди большой пещеры, на коврике из цветных мягких морских губок.

"Я построил корабль. Он надежный, из хорошего дерева, так что не переживайте. Ухожу в плаванье, о своих приключениях расскажу, когда вернусь."

Эгра верил, что, прочитав подобное, братья будут спокойно ждать его. Ну разве что их немножко, совсем чуть-чуть, станет донимать любопытство. Все же не у каждого выра есть корабль. И приключения выпадают на долю не всякому. Надо быть самое меньшее капитаном, чтобы рассчитывать на толковое приключение. Большое, опасное, настоящее...

Эгра не успел даже назваться капитаном. Он не успел взойти на палубу и почувствовать, как кораблик качается, как волны трутся спинами о его борта...

Так и не получивший имени корабль удалялся от берега один, без капитана, и волна играла им, опасно накреняя и забрызгивая пеной до самой верхушки мачты. Вот тебе и приключение! У самого родного грота, в знакомой с рождения бухте. Эгра плыл изо всех сил, он так яростно работал хвостом и лапами, что все его сердца стучали оглушительно. Тук-тук-тук, та-так-та... Та-ак-та...

У выров, которые от рождения здоровы и растут быстро, пять сердец. Эгра имел всего-то три. Об этом братья тоже напоминали ему часто и поясняли: это навсегда. Нельзя отрастить новые сердца. Невозможно. Сиди дома и купайся в мелкой воде, где тебе ничто не угрожает.

Ту-ук-тук-тук, та-так-т...

Сердца работали неровно, Эгре казалось, его панцирь лопается и дышать совершенно нечем. Боль сжимала тело кольцом — это третье сердце норовило встать и немного отдохнуть. Или хуже того, остановиться навсегда? Но выр все равно греб в полную силу, вытянув глаза на стеблях и не упуская из виду свой кораблик. Волны быстро движутся, но все же он явно нагонял воровку.

— Смеш-шной, — прошуршала волна, сердито пеня гребень.

Выр уже был близко, уже тянулся усами к борту кораблика, чтобы взобраться на его палубу, переложить руль и сесть на весла. Был бы парус — вырваться из лап волны удалось бы еще быстрее, — думал с огорчением Эгра.

Волна отдавать игрушку не собиралась. Она гостила у самой тетки бури, где была признана взрослой. И накопила немало коварства. Смахнула длинные тонкие пряди водорослей, оплетающие кораблик, вырвала возле дна еще целый комок таких же, набрала старых на поверхности моря — и всеми ими начала подло опутывать выра.

"Эх, если бы у меня были большие клешни", — с тоской подумал Эгра, отбиваясь и ворочаясь в ворохе водорослей. Он был смелым выром и боролся изо всех сил. Но волна, увы, оказалась опытнее и сильнее. К тому же она разозлилась: ведь украденный кораблик уже считала своим. Утопить выра в море нельзя, он умеет дышать под водой. Волна это знала, и потому она еще плотнее обмотала Эгру водорослями и понесла к берегу. Поднялась в полный свой рост и бросила выра далеко, на острые камни...

— Вес-сь ссохнешься, — шепнула она напоследок — и отхлынула, умчалась в море.

Эгра промолчал. У него болело третье сердце. Он задыхался и кроме того, он не желал доставлять радость злодейке волне. Да, без крепких клешней из сети водорослей не выбраться. Он устал, едва дышит. Солнце, которому так хотелось показать кораблик, поднимается все выше. Греет, сушит водоросли. И панцирь сушит. Вода далеко, хотя её отсюда и видно, и запах соли и моря — вот он, вдыхай... Ужасно погибнуть на острых камнях, запутанным в сохнущих водорослях. Короткое получилось приключение, страшное. И гордиться нечем: кораблик он не отстоял, воровку-волну не одолел. Значит, он так и останется маленьким, слабым выром, ни на что не годным. Правы были братья... Не зря велели дома сидеть. Не зря даже в гости с собой не взяли: зачем такого показывать соседям? Эгра поник усами.

Он всегда в глубине души понимал, что его стесняются. Но очень боялся признаться себе в таком. Семья им не гордится. И, прочтя письмо, его не кинутся искать. Скажут: ну и пусть. Одной обузой меньше...

— Только слабые себя жалеют, вот так! — строго одернул себя Эгра. — Я капитан, я должен бороться. Даже когда враг силен и одержал победу. Временную.

Он вслушался в звучание сказанных слов и приободрился. У капитана нет права умирать на камнях, оставив корабль в лапах злодеев. Пусть клешни слабые и маленькие, но ведь они есть. Надо пилить водоросли. Надо торопиться и перекусывать стебли по одному, пока они не ссохлись в общую массу и не задавили, мешая дышать и наполняя воздух запахом гнилости. Важно успеть, пока солнце не взбежало по тропке своего ежедневного похода на самую гору полудня. И не высушило панцирь окончательно.

Эгра возился и сопел, кусал стебли и ворочался. Он лежал на спине, зажатый в расщелине скал. Было душно и очень жарко. Песок забился под стыки панциря и тер нежную кожу под ним, причиняя дополнительную боль. Третье сердце предательски вздрагивало — с каждым разом реже и тише... А глаза на стеблях все еще сохраняли любопытство. Оглядывали бухту. Незнакомую: видимо, волна со злости занесла его далеко от дома.

За скалами высокой стеной — в два роста взрослого выра — высился обрыв, каменный. Серый и угрюмый. Его вершину венчали золотые стволы сосен. Не тех, какие зовут корабельными, потому что они прямы, как лучи солнца, и годны для изготовления мачты. На скале росли иные, кривоватые, разлапистые, со сложно скрученными стволами и широко раскинутыми ветками. Эгра подумал: его братья такие назвали бы навсегда негодными. Но ведь и кривые сосны живут. За камень цепляются и собою хороши... Иначе, чем корабельные, но тоже красивы. Он даже вслух, сиплым шепотом сохнущего без воды голоса, сказал об этом соснам. Вряд ли сосны понимают выров и интересуются их мнением. Но — зашумели, кокетливо отмахиваясь ветками и потягиваясь всем стволом.

— Трудно выбраться. Очень трудно, — признался Эгра. — Но я не сдаюсь.

Он и правда не сдавался, хотя третье сердце уже затихло, второе болело так, что все тело выгибала судорога. Глаза видели все тусклее и хуже. Солнце взобралось на гору, прогоняя все тени и внимательно всматриваясь в море и его берега. Может быть и даже наверняка оно видело кораблик. И скорее всего очень расстроилось, рассмотрев, как плохо приходится маленькому капитану. Солнце высветило Эгру, нацелило на него золотой пучок самых ярких лучей, указывая возвращающимся домой родным — вот, глядите, ваш малыш в беде. Но никто не обернулся и не увидел выра...

Темнота среди белого дня упала на Эгру. Он перестал видеть, ощущать себя и даже, кажется, дышать. Он высох.

— Ничего себе попался! — сочувственно вздохнул кто-то рядом.

На выра полилась вода — много, прохладная, живительная. На глаза, на усы, на прожаренное солнцем брюхо.

— Сейчас, погоди немного.

Водоросли зашуршали, не желая отпускать жертву. Но тот, кто советовал немного подождать, уже резал их острым стальным ножом. Справлялся, и делал это очень быстро и ловко. Скоро Эгра ощутил, что его толкают в бок, и стал пытаться перевернуться. Получилось. И он пополз, едва двигая лапами, туда, куда велел ползти незнакомый спаситель. К морю! Вода сперва окатила брюхо, потом поднялась выше, и, наконец, накрыла спину. Эгра нырнул, задвигался, выгоняя песок из стыков пластин и промывая жабры. Да здравствует свобода! Он вынырнул — снова зрячий и вполне здоровый. Даже третье сердце потихоньку оживало. Дрожало, болело — пробовало биться.

Эгра огляделся. Море синее и бескрайнее, небо синее и глубокое, волны облаков играют с облачными корабликами-отражениями, которые они не воровали — сами их сделали и запустили в плаванье. Эгра повернулся к своему спасителю, унял восторг и вежливо протянул для приветствия усы.

— Спасибо. Ты мне жизнь спас. Ты настоящий герой.

— Всегда пожалуйста, — сморщил нос тот, гордясь похвалой.

На героя он был не очень-то похож, вряд ли так его называли многие и часто. Одно Эгра понял сразу и точно: перед ним человек.

Людей Эгра видел всего-то раз или два. Взрослых, серьезных и даже мрачных. Но и того хватило, чтобы понять: спаситель гораздо меньше ростом. Значит, он еще ребенок. Тощий, с волнистыми рыжими волосами, со смешными конопушками на коже. Словно солнышко расшалилось и нарисовало много-много пятнышек своими самыми яркими закатными рыжими лучиками. Глаза у мальчика были зеленые, как морская вода — и это очень понравилось Эгре.

— Ты выр? — уточнил спаситель, заходя по колено в воду. — Я никогда не видел ни одного молодого выра. Я думал, вы скользкие, огромные и опасные.

— Опасные? Почему?— поразился Эгра.

— Потому что у людей постоянно носят при себе оружие только охранники и разбойники, — рассмеялся мальчик. — А ваши клешни всегда при вас... Но у тебя почти что нет клешней и ты невелик. Да и панцирь у тебя не скользкий. Ты очень дружелюбный выр, так я думаю.

Эгра тихонько вздохнул 'уф-ф'... Он-то, пока спаситель говорил, два раза успел невесть что себе придумать и почти обиделся. То ли его назвали разбойником, то ли над его клешнями посмеялись... Оказывается, ни то, ни другое. Просто он так мало разговаривал с посторонними, что совсем не научился сперва толком выслушивать, а уж потом решать, что означает сказанное. Разобравшись внимательно.

— Я Эгра, выр, и совсем не огромный, это верно, — признал Эгра. И добавил, хотя такое непросто сказать вслух: — Клешни у меня столь малы, что это даже неприлично. Но я таким уродился. Однажды братья мне прямо сказали: мол, уродился ты — уродливый...

— Иногда и братьев не стоит слушать, раз они говорят невесть что, — возмутился новый знакомый. — Ты очень даже ничего себе выр. А я Фима. Ну, еще можно Фимкой звать. Я тоже, знаешь ли, уродился.

Фима шмыгнул носом и присел на большой валун, выпирающий из воды, как спинной панцирь взрослого выра. Эгра подплыл и тоже выполз на камень всей головогрудью. Ему показалось, что у нового знакомого в жизни стряслось что-то совсем плохое.

— Твои братья тебя обижают? — заподозрил Эгра.

— Нет... Один я такой, недоросль, на весь наш лес. Все меня учат. Все наставляют, любят и советами кормят... — Фима скривился еще сильнее. — Жизнь у меня взрослая, ответственная. Я ведь не вполне человек, Эгра. Я лесовик. Мое дело — всему лесу пригляд дать. Чтоб болота не пересохли и, наоборот, не разжирели, не подтопили лес. Чтобы орешник не засох, там ведь лучшие беличьи запасы на зиму зреют... Кора ивовая да осиновая тоже важна, она в зиму корм зверью... Много дел. Однако же я все, вроде, переделал и до осени стал свободен. Заскучал, пригорюнился. Один я в лесу. Гляжу — деревенские мальчишки в моем сосняке играют в прятки. Я с ними решил побегать. Только их почти сразу домой позвали. Ну, я и запутал эхо лесное... Чтобы подольше поиграть-то.

Эгра качнул усами — продолжай, что случилось? Фима пригорюнился пуще прежнего, совсем звучно шмыгнул носом. Выр опасливо припомнил: люди, когда им окончательно плохо, вроде бы плачут, капои соленые из глаз роняют. Неужели Фиме именно так плохо — окончательно?

— Велика ли беда, — попробовал утешить выр. — Ты эхо запутал, ты и распутай. Ты вон как ловко водоросли порезал, которыми я был связан.

— До ночи мы играли, — тихо сказал Фима. — А потом тетка туча разобрала, что я натворил, деду моему донесла... Тучи — они ужасно склочные и вредные. Не зря наша — самой буре младшая сестра. Дед меня за ухо оттрепал и из лесу выставил. Потому что нельзя ради забавы беспокойство учинять всей деревне. Оказывается, мальчишек, с которыми я играл, искали очень даже всерьез... Получился я кругом виноват. Дед сказал: иди, не годен ты для важных взрослых дел. Вон из лесу шагай и набирайся ума.

Эгра от изумления всем брюхом осел на камень. Вот какая бывает родня! Малыша, у которого и клешней нет, и панциря самого слабого никогда не будет — он же человек! — из родных гротов гонят, в приключения втравливают силой. Получается, дома держат — плохо, из дома гонят — не лучше? Сложная штука жизнь!

— И как ты теперь?

— Сам по себе, — хитро прищурился Фимка. — Я тебя спас? Спас! Выходит, я герой, ты сам так сказал. Могу я на правах героя напроситься к тебе в приятели? Вдвоем мы наверняка больше ума наберемся. Один-то я пока не очень справляюсь.

Эгра от радости хлестнул себя усами. Он-то и не знал, как бы новому знакомому предложить приятельствовать. Все же когда тебя из водорослей выпутывают, полумертвого и жалкого, можно запросто усомниться: годен ли ты спасителю в друзья? Выр уселся поудобнее и толком рассказал о постройке корабля и коварстве большой волны.

Фима от возмущения аж порозовел до ушей.

— Злодейка! Эх, не будь я с дедом в ссоре, не рассерди я тетку тучу, я бы на эту волну нашел управу.

— Жаловаться старшим — разве хорошо? — усомнился Эгра.

— Так она же воровка!

Фима чуть помолчал, вздохнул и виновато пожал плечами. Он, если уж толком разобраться, частенько жаловался. Это было удобно. Скажи 'ой, от меня ягоды прячутся, не уважают' — и болотница, добрая душа, сама притащит полное лукошко наилучшей клюквы. Не надо спину гнуть, собирать по единой ягодке... Теперь вот, без помощи лесных родичей, пойди насобирай вкусных ягод.

— Хорошо, мы сами накажем злодейку, — согласился Фима. Хитро прищурился на нового приятеля. — Только сперва надо набрать ежевики для отвара. Меня, как я вспоминаю, тетка туча уж очень просила, уговаривала... Засуха тут на берегу приключилась, надо колючим ежевичным дождиком её прогнать. А я ягод не набрал. Знаешь, какие у ежевики заросли? Вот такие в них шипы. И вот такенные колючки...

Эгра храбро встопорщил усы.

— Давай я наберу ягод! У меня панцирь. Мне колючки не страшны.

Рыжий Фимка захихикал, закивал. Невесть откуда добыл лукошко, спрыгнул с камня и побрел по воде к берегу, оттуда побежал по песку к скалам. Забрался на самый косогор. Выр следовал за ним. Сверху, со скал, он оглянулся на море. Ох и красиво... То ли синее оно, то ли зеленое, все бликами засыпано живыми, прыгучими. И вдали, едва заметный — виднеется кораблик, украденный волной. Эгра погрозил волне усом. Он не сомневался, что, покончив со сбором ягод, накажет воровку.

Колючки ежевики поразили воображение выра. Он подумал: да будь у него такие на панцире, ни одна, даже самая нахальная, волна не рискнула бы с ним связываться! Острые, длинные колючки. И не просто иглы. Вроде как крюки попадаются: вцепится такой в стык панцирных пластин — и держит надежно, как якорь. Но Эгра был смелым выром. И если он должен собирать ягоды по важному делу, не ради баловства — он дело исполнил. Полное лукошко набрал. Правда, при этом весь спинной панцирь исцарапал до окончательной неопрятности, а в трех местах даже проколол...

— Держи, готово дело, вот так, — солидно сказал Эгра, верхними руками протягивая лукошко другу Фиме.

Выры так устроены — они не умеют плакать. Иначе Эгра вовсю бы шмыгал носом! Исколотый панцирь болел и нещадно чесался. Но разве это важно, если ты помогаешь другу? Настоящему своему другу, в большом и важном деле...

— Крупная! — обрадовался Фима, набрал полную горсть ягод и засыпал в рот. — М-ммм, вкусно! Ты ловок собирать ежевику.

И он снова принялся жевать ягоды. Похваливать их вкус и щурится. Эгра глядел — и ему опять хотелось плакать... Неужели второй раз за этот ужасный день — обман? Сперва волна пообещала дружбу и уволокла кораблик. Теперь вон, ничуть не лучше дело получается: спаситель Фима заставил собирать ягоды ради шутки. Эгра молча развернулся и побрел по тропке из леса на скалу, дальше — вниз, к берегу.

Опять один... И кораблика вдали уже не разобрать. Где теперь искать злодейку волну? Как её одолеть одному?

Фимка догнал уже в воде, невежливо дернул за ус, и расхохотался, запрыгал и зашумел. Показал синий язык и пояснил — от ежевики он таким сделался...

— От вранья, — тихо и сердито буркнул Эгра. — Теперь я знаю, за что тебя дед выгнал. Ты обманщик, совсем как злодейка волна. Не просила у тебя ягод тетка туча.

Выр выдернул свой ус и двинулся дальше, от берега. Поплыл быстро, и даже глаза на стеблях больше не стал поворачивать к берегу, ни разу. А кому понравится, когда его обманывают? Панцирь в воде зудел вдвое сильнее прежнего. Горел весь, и обида от его горения только крепла и росла.

— Спасите! Тону! Буль!

Эгра сразу сообразил, что ловкач Фима снова его обманывает. Наверное, еще лукошко ягод рыжему хитрюге требуется. Только два раза кто же обманщику верит? Выр заработал хвостом еще усерднее. А потом нырнул — и в полную силу рванулся под водой обратно, к берегу! Потому что пока Фимка, конопатый обманщик, кричал, было ничуть не страшно. Но когда он стал тонуть молча... Молча ведь тонут — всерьез. Эгра как раз вспомнил: не все люди умеют плавать. Люди с рождения получаются странные, воды не знают и плавать их надо учить. А разве в лесу есть море?

Под водой рыжые фимкины волосы утратили свою яркость, стали темны, словно погасли. И румяное его лицо сделалось зеленоватым, прямо неживым.

Выр подхватил Фиму всеми руками и поволок к берегу. Это оказалось тяжело. Еще бы! В Эгре роста — всего метр, он совсем мал. Но зато упорства в нем хватило бы на двух взрослых выров. И Эгра справился, вытянул Фиму из воды, выволок на мокрый песок.

— Эй! Очнись! — попросил Эгра. — Ты как, цел?

— Ох, плохо мне, — всхлипнул Фима, открывая глаза.

Покрепче прихватил выра за руку и за ус.

— Я почти правда почти утонул!

От третьего за день обмана у Эгры лапы подкосились... Ну кому после этого верить? И как понять, врут тебе или нет? Фима сел, резко встряхнулся, помотал головой, разбрасывая во все стороны брызги. Шмыгнул носом. Но его виноватый вид уже не казался достойным жалости.

— Эгра, прости. Ну такой я есть, — серьезно сказал Фима. — Я же объяснял тебе: один я в лесу недоросль. Все меня любят, все балуют. Вот я и привык. Я честное слово больше не буду шутить, не подумав.

Фимка снова тряхнул головой, провел руками по мокрым волосам, которые уже скручивались в завитушки кудрей. Виновато дернул костлявым плечом и прищурился.

— Вот сам посуди: сказал бы я, что ежевики хочу. Просто хочу и все. Ты бы тогда в заросли полез?

— Если просто — не полез бы, — согласился Эгра. — Но если очень хотел и сказал бы 'пожалуйста, друг Эгра'... Тогда, наверное, я бы полез. А теперь прощай, пора мне.

— Ты что, хочешь, чтобы я взаправду утонул? — серьезно спросил Фима. — Куда ты собрался один? Нет, так не годится. Мы договорились отбивать корабль вместе. Просто я был голодный, совсем ослабел и хотел подкрепиться ягодами. Теперь я сытый, я окреп. И я вот что надумал: ты здесь меня чуток подожди. Я сбегаю к знакомой болотнице. Попрошу сделать парус. По-быстрому, хоть самый простой, на первое время.

— Тебя из лесу выгнали, — напомнил Эгра с сомнением. — Или тоже соврал?

Фима привычно уже шмыгнул носом, хитро прищурился и очень загадочно кивнул, повел руками и покачал головой — мол, думай, Эгра, что хочешь, и да, и нет, и может быть... Потом рассмеялся, взбил пятками брызги в мелкой воде.

— Прогнали, да. Только сгоряча и не всерьез. Но я воспользовался и сказал, что пойду сам ума набираться.

— Деду сказал? — уточнил Эгра.

— Я сказал знакомой белке, чтобы она передала своему приятелю дятлу, а тот уж отбил сообщение деду, он громко вести выстукивает, на весь лес... — начал Фима и сник.

— А белка-то не забудет сказать?

— Да ну не должна, хотя она такая... попрыгушка. Вот.

— Знаешь, трудно с тобой дружить, ты обманываешь даже родного деда, — заподозрил Эгра. — Давай так. Я тебе еще раз поверю. Но ты сам спросишь у деда, отпускает ли он тебя. Без этих твоих...

— Без петель и путаницы, — быстро отчеканил Фима, хлопнув себя ладонью по груди. — Это я так говорю, когда взаправду обещания даю.

Он вскочил на ноги и умчался по каменистой тропе вверх, да так быстро — едва глазом можно разглядеть. И видно лишь, как рыжие кудри волос меж скал мелькает. Эгра лег у воды и стал ждать. Подставил мелким волнам свой бок — толкайте, играйте, я не против игр.

Солнышко клонилось к закату. Эгра лежал и глядел в небо, на кораблики облаков, поставившие вечерние цветные паруса — розовые, золотистые, синие...

Фимка вернулся очень быстро. Показал невесомый серый сверточек и заверил: это парус, самый наилучший, так сказала болотница. А она хоть и девчонка, и соплячка, но врать не умеет. Еще Фима с важным видом передал Эгре в руки лукошко, полное какой-то непонятной белой мякоти.

— Дед сказал, что если хоть кто-то еще верит мне, надо такого друга ценить. Он меня отпускает с тобой в путешествие, — сообщил Фима. — Еще велел передать тебе гостинец. Вырий гриб. Ешь. От него, оказывается, выры растут.

— Спасибо.

Эгра усердно скушал весь гриб, до последней крошечки. Еще бы! Он так хотел подрасти хоть немножко, хоть на ширину фимкиной ладони... Пока выр ел, Фима сбегал еще раз на скалы, посвистел, пошумел — и вернулся очень довольный собой.

— Ветер хоть и непутевый, зато бывает за день во многих местах. Я спросил у него вежливо, и узнал, где искать кораблик, — сообщил Фима. — Волна бросила его. Прямо на запад надо плыть. Там есть островок, на мели лежит наш кораблик. На боку, вот неприятность... — Фима немного помолчал, покосился на приятеля. — Только я один не поплыву. Буду тебя за ус все время держать. Ты не подумай, я глубины не боюсь, я плаваю вообще лучше всех в лесу. Я просто вдруг запереживал: а ну как ты потеряешься?

Эгра молча протянул другу ус. Если у вас есть знакомый выр, с ним можно смело плыть даже в самое глубокое море, даже очень далеко от берега. Потому что утонуть рядом с выром ну никак невозможно, он не допустит. И, само собой, желательно держаться вместе. Тут Фима прав.

— Ложись мне на спину, — великодушно пригласил Эгра. — И цепляйся за кромку панциря или основания клешней. Так удобнее. Ус тонкий, скользкий, особенно в воде. Ты можешь меня не удержать.

Фима послушался. На спине у выра, пусть и некрупного, ему очень понравилось. Плывет-то выр за двоих: он хвостом работает, лапами гребет. А ты только лежи и не мешай ему. Береги в сухости связку с одеждой и парус, свернутый в маленький узелок...

Остров показался впереди довольно скоро. Фима даже не успел сильно замерзнуть. Он раньше никогда не плавал в море, тем более не забирался на глубину, и ему казалось, что море теплое. Совсем как озеро в родном лесу. Оказывается — ничуть не так! Это со скал вода синяя, солнышко её греет, золотит... А на самом деле все — обман! То есть вроде тебя и не обманывает никто, но то, что ты сам решил для себя — оно не правда. Дед называл такое дело по умному: 'самообман', когда сам себе придумаешь нечто и, не проверив, полагаешь правдой. Теперь от самообмана у Фимы постепенно бледнели губы, на коже появлялись островерхие болотные кочки мурашек. То есть делалось все понятнее, насколько человеку для путешествий в море необходим корабль. Еще больше, пожалуй, чем знакомый выр!

— Я вижу его! — обрадовался Фима, рассмотрев далеко впереди берег острова и борт кораблика, лежащего на песке.

Эгра согласно качнул усами. Говорить он не мог: он ведь плыл и весь почти что был под водой, и дышал пока что жабрами, как рыба. Только выбравшись на песок, он смог раскрыть легкие. В это время Фима уже прыгал и шумел: радовался. И еще — грелся. А кому хочется признаваться, что он замерз, если рядом выр и этому выру ничуть в воде не холодно?

— Ура! Мы его нашли! Он наш! — кричал Фима и растирал ладошками грудь и плечи.

— Не шуми, — попытался уговорить Эгра. — Видишь: одного весла нет, парус мы пока что не поставили. Да и руль не проверили. Если волна вернется, не сможем отстоять кораблик. Рано нам праздник праздновать.

Успевший согреться Фима покладисто кивнул и притих. Прошлепал по мелкой воде к кораблю. Оглядел его, стал подкапывать сбоку песок, чтобы корабль мог выровняться и не лежал так жалко на боку, побежденный и выглядящий неживым.

Эгра уплыл искать весло, и пока приходилось работать одному. И это было уже настоящее приключение. Фима осознал: до берега так далеко, что знакомые золотые сосны и не видать отсюда! Даже их верхушечки... Солнце уже рыжее, вечернее, сползает все быстрее и ниже к воде. Того и гляди, ночь упадет — а он один посреди моря, на необитаемом острове, где нет даже леса... Для лесовика ведь лес — вся его жизнь! Значит, теперь выживание полностью зависит от корабля, построенного Эгрой. Фима копал песок усердно, даже губу закусил, так старался. И только изредка позволял себе выпрямиться, вздохнуть и быстро оглядеть горизонт: а ну как большая волна подкрадывается? Но пока злодейки поблизости не было.

Корабль постепенно лег ровно, и всплыть ему мешала только вода, накопившаяся в трюме. Предусмотрительный Эгра закрепил возле обоих бортов черпаки, и теперь Фима торопливо вычерпывал воду. В трюме она была серая, как будто мертвая. Но стоило её набрать в черпак и поднять повыше, как она оживала, наполнялась красками заката. И Фиме казалось, что он не просто осушает трюм, но и выпускает на волю крошечных мальков-волночек, которых заперла в неволе лодки большая злая волна.

Наконец корабль всплыл и закачался, поскрипывая килем по мелким камешкам. Фима повесил черпак на место. Прошел к кормовой надстройке, где до поры лежал без внимания сверток будущего паруса. Болотница сказала: 'с таким не пропадешь'. Она не обманщица, но ведь очень интересно, что за странный парус? Уж больно он легкий и маленький, серый и невзрачный... да и откуда болотнице взять настоящий парус? Она ведь моря не видела. Живет в глубокой темной воде, плещется, дом свой украшает кувшинками разных цветов.

Фима бережно развернул тонкую, как паутинка, ткань паруса. И охнул от удивления...

— Ох... То есть — здравствуйте.

В середине свертка с парусом сидел крупный паук, на вид довольно сердитый. Черный, мохнатый, воинственный. С золотым узором на спине, по форме сильно похожим на якорь. Да и когти на двух передних парах лап паука до оторопи напоминали кривые сабли. Паук потоптался, собрал в одну кучку весь парус. И без слов полез на мачту. Там он стал споро и ловко крепить парус-паутину, разворачивать его, выдувать новые нити веревок и делать из них необходимые кораблю канаты.

— Эх, салага, крепи шкот, — велел паук каким-то сухим, прямо хрустящим, голосом.

— Не знал, что в нашем лесу живет морской паук, — вслух удивился Фима.

— Не жил я там. Страдал, — отозвался паук, расправляя парус. — Клянусь треуголкой капитана! Страдал с тех пор, как шторм унес меня на сушу. Я был лучшим мастером парусных дел на весь южный пролив. А как я летел на обрывке штормового паруса! Бесстрашно и отчаянно, над волнами, которые выше этих вот береговых скал в пять... нет, в десять раз!

— Наверное, твой капитан тоже страдал, потеряв такого мастера, — предположил Фима.

— Он? Да корабль неизбежно погиб в первый же шторм, кто бы им восстановил парус? Кто сплел бы новые канаты без меня? Нет, не искал. Я осиротел, я один на всем свете остался из команды 'Звезды'. — Паук закончил плести канаты и гордо развел лапами, лязгнул клинками острых когтей. — Ты здесь капитан? Принимай работу.

— Нет, капитан у нас Эгра, — честно сказал Фима. — Я, наверное, пассажир.

— Балласт на борту, — презрительно проскрипел паук и отвернулся, убежал на самую верхушку мачты.

Стало понятно: он готов разговаривать только с капитаном... По счастью, именно в это время приплыл выр. Он булькал от радости и волок по воде весло: нашел, хоть и далеко пришлось плыть. Паук спустился с мачты и замер на самом носу корабля, приветствуя капитана.

— Кэп, горизонт чист, волнения никакого, ветер слабый до умеренного, — проскрипел паук.

— Парус, — счастливо вздохнул Эгра. — Парус настоящий, красивый и большой... И канаты, и сетка. Все готово. Спасибо.

— Не спасибо, нет, что за пустой разговор! — презрительно лязгнул когтями паук. — Надо обсудить условия моего найма, кэп. Я все же не салага, цену себе знаю. Требую каюту на верхушке мачты. И учтите: я не питаюсь мухами, не думайте даже так дешево отделаться! В первом же порту вы загрузите для меня два бочонка крепчайшего кленового сиропа. И каждое утро я желаю получать салат из морской капусты. Свежий салат, без всякой там гнили, кэп. Днем рыба, это я допускаю. Но утром — строго и обязательно салат. Или я схожу на берег!

— Салат утром, это можно, — Эгра чуть-чуть насторожился от напористости паука. — Это я осилю. Нырну и наберу...

Если у вас есть знакомый паук, вряд ли стоит кормить его морсокй капустой и кленовым сиропом, не спросив ни о чем и не разобравшись. Но доставленный Фимой паук оказался упрям, к тому же он прекрасно нашел общий язк с выром и лесовиком. Что ж, если он не ценит мух и иную обычную пищу — его право. Для морского паука это даже удобно: ну где Эгра добывал бы мух — да посреди моря?

Паук лязгнул длинным острыми когтями и вскинул вверх четыре лапы, празднуя свою победу над капитаном.

— Именно салат, да! Осилите... Еще бы! Со мной не торгуются. И это не все. Мои причуды — это мои причуды. Если кто хоть раз булькнет смехом — вызову на бой, — угрожающим тоном закончил паук.

И метнулся на вершину мачты, плести себе гамак. Потому что все моряки, если они, конечно, настоящие и опытные, спят только в гамаках.

— Он не сказал, как его зовут, — шепотом пожаловался Фима. — И наши имена не спросил. Я так растерялся, что назвался пассажиром.

— Ты рулевой, — быстро сообразил Эгра. — А имя его мы еще выведаем. Вся команда в сборе, — выр сказал громко, чтоб слышал и паук на мачте. — Впередсмотрящий...

— Здесь, кэп. — проскрипел паук.

— И рулевой, — добавил Эгра.

— Здесь, — отозвался Фима.

— Вот так... Пора в путь. Не хотел бы я ночью встретить большую волну.

Фима молча кивнул. Он бы, если честно, и днем не хотел. Все же первый раз на корабле, надо привыкнуть к качающейся под ногами палубе, к плеску волн и к тому, что всюду кругом — одно только море... Глубокое и, как выяснилось, холодное.

— Клянусь треуголкой! — заскрипел паук с мачты. — Слева по курсу большая волна. Вас, салаг, всему надо учить. Курс на врага! Мы не подставим злодейке свой борт!

Эгра быстро закрепил весло в уключине. Показал Фиме, как поворачивать руль и держать курс. Убедил привязаться за пояс страховочным канатом и второй привязал в кольцо на носу корабля. Сделал петлю, накинул на свою головогрудь, как хомут, и поплыл вперед, на волну, потому что выры умеют тянуть корабли, как никто иной. Паук сам подавал себе команды и сам управлялся с парусом, что было очень удобно. В считанные мгновения парус поймал ветер, Фима сел на весла, закрепив руль в нужном положении — и корабль помчался вперед.

Большая волна катилась и шипела, росла все выше, выставив свой острый перламутровый гребень во всей его опасной красоте. Большая волна знала свою силу и полагала, что она сомнет кораблик и сломает его, сплющит. Уничтожит упрямого выра, рискнувшего заявить права на то, что приглянулось ей, взрослой волне, любимице тетки бури... Но раздавить и погубить — это позже. А сперва она напугает всех, кто рискнул взойти на борт и назваться командой...

Но Эгра уже поверил в то, что стал настоящим капитаном. Он не собирался второй раз уступать злодейке корабль. Он греб лапами и хвостом изо всех сил. Тянул веревку и тащил свой корабль. Паук приказал себе 'взять рифы' на парусе, готовясь к порыву ветра. Волна нависла над кораблем. Он заскользил вниз в водяную яму, темную, словно там уже наступила ночь. Это было и страшно, и красиво. От стремительного движения перехватывало дыхание. Сквозь волну закат казался удивительным, его цвета уплотнялись, текли, менялись. Только что солнце было рыжим — и вот оно уже угрожающе-багряное с прозеленью по краю, словно и оно нырнуло в волну.

Кораблик достиг дна водяной ямы, вспорол носом её тело и рванулся вверх, разрубая волну надвое, разрезая от самого низа и до верха. Перламутровый пенный гребень — гордость большой волны — с плеском и шипением подломился и рухнул целым водопадом брызг на палубу. Волна плеснула, испуганно дрогнула. Корабль уже резал её спину, все более пологую и совсем не опасную.

Большая волна потеряла гребень, распалась надвое и бессильно зашумела, сгорбилась, прячась среди других волн. Ей было стыдно: все видели, как она проиграла схватку крошечному кораблику и его неопытной команде. Когда окружающие пихаются локтями и не дружат, а только завидуют, обязательно найдется хитрая мелкая волна, которая донесет на тебя тетке буре. И тогда уже не будет никакой надежды получить новый гребень из перламутра...

— Мы назовем наш корабль 'Волнорез', — сказал Фима.

— Глупости! — проскрипел паук с мачты. Завозился и подал себе команду: — Убрать парус! Эй, салага! Волнорез — это здоровенная скала возле порта. Или насыпь, созданная людьми, чтобы резать там подлые волны и не пускать злодеек в бухту. Даже в шторм! Но так не называют корабли. Тем более маленькие.

— А мне нравится, — негромко и осторожно признался Эгра.

— Слушай кэпа, рулевой, — важно буркнул паук. — Ему нравится. Он выбрал имя кораблю. Кто еще может так ловко с этим делом справиться? Только он, наш Эгра. Капитан 'Волнореза'.

Фима сперва хотел возмутиться, ведь именно он предложил имя, а паук сказал... Но потом Фима решил промолчать. Ему пришло в голову, что паук вполне честно предупредил: у него есть причуды. Как теперь понятно, одна из них — неумение спорить с капитаном... Не самая ужасная причуда. Зато паук знает, как управлять парусом. он помог верно выбрать курс и одолеть волну. А ведь справиться с волной можно только в одном случае: если работать, как команда. Всем вместе, не ссорясь и не пытаясь обидеть друг друга. Вон — волны. Толкаются локтями и ябедничают, злятся и завидуют. Но команду собрать не могут. И потому они и в следующий раз проиграют 'Волнорезу'.

— Осмелюсь доложить, кэп, — почтительно прошелестел паук, спускаясь на длинной нитке к самой воде, к усам выра. — Вон там, прямо под Полярной звездой, в полудне хода отсюда, есть удобная бухта. Можно пополнить запас воды. И еще там много янтаря. Если набрать и отдать мастеру, он выточит имя корабля. Чтобы светилось ярче золота!

— Я сам выточу, — пообещал Эгра. — Спасибо за совет. Мы идем в бухту... Если Фима согласен.

— Рулевым приказывают, с ними не советуются, — упрямо проскрипел паук, умчался на верх мачты и приказал себе: — Ставить парус, полный ход! Эх, беда, рулевой у нас лентяй, давно бы надо принять на два румба к северу...

— Есть, капитан, идем в бухту, — пряча улыбку, отозвался Фима и переложил руль.

Ему очень нравилось быть рулевым, с которым советуются. Кораблик прицелился носом точно по указанной пауком звезде. Совсем еще бледной, только-только обозначенной в светлой синеве вечернего неба. И первое плаванье 'Волнореза' началось...

___

— Капитан Эгра! — сын плотника даже вытянул руку и привстал, стараясь обратить на себя внимание старого выра. — Капитан! А вот эта история — она сказка? Или она немножко, уж простите, неправда? Ведь вы росли здесь, в столице, и ваша семья...

— Это хороший вопрос, — оживился Сказочник.

Осмотрел фигурки выра-малыша, мальчика Фимы и паука. Передал их ближнему из детей, поднялся на лапах и побрел к воде — облиться и отдохнуть. Ведь всякому известно: выры очень любят воду и чем чаще они могут смочить панцирь, тем лучше себя чувствуют. Эгра даже нырнул пару раз, погружаясь до самых глаз. Но долго плавать не стал, снова вернулся на прежнее место.

— Чем вымысел отличается от лжи, вот твой вопрос, вот так? — переспросил он. — Правильный вопрос. Очень важный.

Он взял фигурку лесовика Фимы и погладил отполированную древесину. Потом передумал и поднял фигурку выра. Потому что разницу в правде и лжи лучше разбирать на своем примере, не затрагивая слова и дела друзей. Даже и случайно.

— Если бы я сказал: жил-был капитан, могучий, огромный и непобедимый Эгра, и был он больше всех иных выров и имел самые огромные во всем море клешни, — нараспев и с долей насмешки сказал Эгра, — это была бы ложь или просто вымысел? Молчите, не хотите меня обижать... Зря. Разве обидно — что у меня не самые большие клешни и я сам не огромный? Это правда. И я все равно настоящий капитан. Но если бы я так хвастливо о себе говорил, я бы вам лгал, дети. Сказка тем и отличается от лжи: она не обижает и не хвастается. Она может переиначить мелочи, но не главное. Где я встретил Фиму и была ли встреча с волной нашим первым общим приключением — это как раз то, что я могу поменять хоть десять раз, чтобы сделать рассказ интереснее. Но я не меняю нас самих. Я не меняю того, что мы думаем. Чувствуем. Я не отбираю у нас наших страхов и наших побед. Наших ошибок и даже ссор. И я не делаю нас смешными уродцами, которые так велики и непобедимы, что под нами палуба прогибается и ломается.

Сказочник потоптался на лапах, показывая, как огромный выр пытается поместиться на крошечном кораблике. Как он угрожает всем клешнями и гудит, шумит, топорщит усы... Дети засмеялись, им такой Эгра показался нелепым.

Выр лег, подтянул ближе новые поленья. Проследил, как дети раскладывают инструмент для обработки дерева.

— Я был бы плохим рассказчиком и лгуном, если бы сказал, что у малыша Эгры всегда были друзья. Но я вас в этом, главном и очень для меня больном, тоже не обманул, — прошептал Эгра. — Нет, ничуть. Но я не рассказал, какими неуютными были гроты моей семьи. И как себя вели братья, когда я был мал. И не расскажу. Плохо я не хочу о них говорить. А хорошо... Нет, тоже не стану.

— Расскажи другую сказку про капитана, — попросил сын плотника. Ему было неловко от того, что Эгра расстроился. — Ведь мы так и не знаем, что за имя было у паука. И за какие такие свои причуды он готов был драться с любым в команде, хотя не умел спорить с капитаном.

— Хорошо, расскажу, — пообещал выр. — Садитесь. Еще одну сказку сегодня расскажу. Вот так. А завтра мы наберем камешков и стеклышек и соорудим калейдоскоп. Это важно. Очень-очень. Только так можно понять, чем сказки отличаются от всего иного на свете. И почему они не ложь. И почему они не похожи на нашу жизнь так, как отражение в зеркале, но и не врут, ничуть...

___

Добыча паука

Остров, в бухте которого бросил якорь "Волнорез", был очень красивым. Песок его берега, светлый и мелкий, накопил и постепенно шлифовал до гладкости самые разнообразные цветные ракушки и кусочки янтаря, похожие на затвердевшие солнечные блики. Фима собирал их и никак не мог остановиться. Каждый следующий кусочек был другого цвета и иной формы, и он казался в лучше всех, найденных прежде. Его было необходимо протереть, выложить в общий ряд и сравнить без спешки с похожими и непохожими, чтобы еще раз порадоваться красоте янтаря. Вон как его много! Сокровищница. Есть и белый, как молоко, и похожий на сыр — светлый с пузырьками воздуха, и ярко-рыжий, как веснушки на собственном носу... А еще слоистый, и окончательно чудесный, особенный: с песчинками и травинками внутри. Фима все собирал и собирал янтарь, и огорчало его лишь одно: Эгра как ушел под воду с утра, так и не появляется. Глупо переживать за выра в воде, но ведь без него — скучно... Вдвоем рассматривать янтарные скоровища было бы интереснее.

Фима попробовал показать свои находки пауку. Тот хоть и ворчит "салага", но иногда, и это приходится признать, он высказывает дельные мысли...

Паук прибежал, быстро оглядел всю россыпь — и вцепился в самый красивый из мелких камешков. С трудом поднял его в передних лапах и поволок к берегу.

— Эй, ты что? — удивился Фима.

— Молчи, салага, что хочу, то и делаю, я в увольнении на берегу, — насмешливо проскрипел паук.

И убежал... Скоро он вернулся и выбрал еще один кусочек янтаря, и еще... И всякий раз молча или с насмешкой, без похвалы и пояснения. В конце концов паук утащил все маленькие прозрачные янтарики, какие смог поднять. И больше не вернулся, забрался на самый верх мачты и занялся "важным делом". Так он сказал. Ещё пригрозил укусить, стращал саблями-когтями. Фима сразу понял: чтобы никто не отвлекал и не окликал даже...

— И не больно-то хотелось, — рассердился Фима.

Отвернулся от корабля и сел на песок, заново перебирая янтарь. Особенно красивы были два кусочка: довольно большие и плоские, совсем прозрачные. Через них можно было глядеть — и видеть другой мир, словно камни были оконцем в сказку. Там — зеленовато-рыжее небо, оранжевое солнце, море из сплошного зеленого золота.... И капитан Эгра тоже сказочный, у него бронзовый панцирь, весь влажный — сияющий, и каждая капелька на спине или усах — живой яркий янтарь... Фима отложил кусочек.

— Эгра, ты вернулся! — обрадовался он.

— Я все время был здесь, рядом, но я был очень занят, потому и не всплывал, вот так, — виновато поник усами выр. — Зато гляди, я нашел янтарь для названия корабля. Во всю ширину кормы, крупными буквами.

Фима охнул от изумления! Он-то думал, его находки хороши. Оказывается, лучший янтарь прячется под водой... Не иначе, сторонится людей. Они ведь любят запирать сокровища в сундуки. А что за жизнь там? Ни соленой воды, ни золотого солнца, ни ласковых волн.

Эгра вытряхнул добычу из водорослевой сетки. Теперь, на берегу, выр щедро и решительно смешал добычу, ссыпал в общую кучу, уровял в ценности с находками Фимы... и успокоил лесовика. Фима прищурился, ладонями погладил песок, отбросил ракушки и мусор. Лег, начал писать по буковке "ВОЛНОРЕЗ". Эгра следил и иногда усами дополнял надпись, ставя красивые завитушки и хвостики. Когда надпись оказалась готова и обоим понравилась, они не сговариваясь принялись перебирать янтарь по кусочку, рассматривать по очереди камешки, прилаживать всякий на удобное, ему назначенное, место в надписи. Поговорили и решили вдвоем: надо выбирать и по форме, и по цвету, и по прозрачности, чтобы имя корабля не только красиво звучало, но и смотрелось не хуже!

Не успели Эгра и Фима подобрать камни для буквы "В", как прибежал паук. Само собой, он не мог допустить, чтобы без него делали важное дело. Разве справятся? Паук настоял и на том, чтобы под названием была выложена зеленым янтарем волна, а посреди кормы помещался выточенный из янтаря якорек... Еще паук отмечал своей нитью все годные камешки и соединял их, и сплел каждой букве сеточку — отдельно, чтобы позже ничего не перепутать.

Уже сумерки сгустились, уже солнышко нырнуло в море и скрылось целиком, словно ему вода не вредна и оно — родня вырам. Уже прохладный ветер потянул с севера туман, чтобы укутать теплую воду шалью серого пуха. И только тогда Эгра закончил рассматривать янтарь и грустно вздохнул.

— Скоро у моего кораблика будет янтарное сияющее имя, — прошептал он, — а я все еще не знаю, куда нам плыть. Где искать приключения? Интересные всем. Я-то думал, приключения вроде рыбных косяков. Нырни — и вот они, выбирай любое. А только нет! Они скорее как донные рыбы: прячутся в тени, не угадаешь, где и высмотреть подходящее...

— Везде есть приключения, — буркнул паук. — Любой курс сгодится. Но раз мы ночью обсуждаем путь... осмелюсь предложить капитану выбрать север. Вон туда отправимся: как уже пошли, так и дальше двинемся, глядя на Полярную звезду и упираясь в неё носом.

Паук показал на звезду. Конечно, невозможно упереться в звезду носом, но это был морской паук, он полагал себя опытным. Он хотел попроще пояснить капитану и неумехе рулевому, куда именно надо плыть. Прицелься носом корабля точно на север — и иди, — вот что он имел в виду.

— Чем хорош север? — насторожился Эгра. — Говорят, там холодно. И солнце блеклое, и птицы оттуда улетают всякий раз по осени, потому что им не нравится жить в холоде.

— Птицы возвращаются каждую весну на север, потому что им там нравится! — возмутился паук. — Ну все наоборот, все!

Кажется, он расстроился, не найдя поддержки у капитана. Отвернулся и уполз в темноту, только изредка было видно, как поблескивают его большие ячеистые глаза — он не убежал далеко.

— Хорошо на севере, — поддержал паука Фима. — Просто птицы не ладят с теткой зимой. Она строгая, хоть и хозяйственная. Лесу отдых дает, застилает землю теплыми коврами, вяжет из снега толстенные шали и набрасывает их на самые высокие деревья. Снег — он такой красивый... искристый, переливчатый. Немного похож на жемчуг, только ярче, как будто каждую жемчужинку украсили звездочками.

Выр от удивления замер. Он никогда не видел снега и не знал даже, что такое чудо бывает на свете! От братьев он слышал, что на севере ужасно холодно и выру там делать совершенно нечего. "Мы никогда там не бываем, даже самые крупные из нас", — так говорили братья. Эгра гордо встопорщил усы. Он — капитан и первооткрыватель! И "никогда" — это скала, которой он больше не позволит разбивать свои мечты!

— Мы идем на север! — уверенно сказал Эгра. Навел оба глаза на стеблях на Фиму. — Тетка зима...я вот хотел узнать: вежливо ли это, явиться к ней в гости без приглашения?

— Без приглашения нормально, но без подарка... — смутился Фима. — А что можно подарить ей, я и не соображу. Цветы нельзя. Дед говорил: она любит цветы, но увы, когда холодно, они вянут и гибнут. Зиму это очень огорчает. Она хотела бы украсить дом ну всего-то одним букетом, если нельзя сберечь больше. На окошко поставить, чтобы уютнее стало в избе. А только не получается даже это.

— Цветы я сделаю, — обрадовался Эгра. — Из янтаря сделаю, вот так! И жемчугом украшу, будут вроде — в росе... мы по-честному в гости поплывем, с подарком.

Отплыли рано утром, когда солнце еще касается воды. Солнечные лучи лежали на самой поверхности алой сетью и ловили пену мелких волн, чтобы выкрасить драгоценной багряной краской. К сожалению, толком рассмотреть все не удалось. Паук так сладко спал, что не отозвался даже на прямой приказ капитана Эгры! Выр удивился, но когда присмотрелся к парусу внимательнее, решил не беспокоить обитателя каюты на верхушке мачты.

Потому что ни у одного иного корабля точно нет такого великолепного паруса! За ночь паук сплел еще один слой, увеличил толщину паруса, чтобы он мог выдержать даже настоящий шторм. А еще паук начал намечать по парусу узор и украшать его кусочками янтаря. Выр сразу догадался: точно так выглядит звездное небо! И каждый янтарик — звезда. Одни помельче, другие покрупнее, одни почти бесцветные, другие яркие и нарядные...

Фима тоже рассматривал парус с интересом. Первый раз ему пришлось самому разворачивать полотнище и крепить, ловить ветер. Пытаться припомнить, куда ночью указывал паук и как правильно задать курс на север. В лесу Фима мог бы указать север всегда и точно: по мху на стволах, более густому и пушистому именно на северной стороне. По многим признакам, он ведь лесовик и дома уж всяко найдет любую дорогу и самую неприметную тропку. Но в море...

— Эгра, ты умеешь выбирать курс? — уточнил Фима, закончив работу с парусом.

— Все выры понимают течения и не ошибаются в направлении, пока их хвост омывает соленая вода, — не без гордости отозвался Эгра. — Ты верно задал курс. Мы идем точно на север, к тетке зиме в гости!

Прежде, чем громко объявлять свои планы, обычно следует хорошенько все обдумать. Например, учесть, кто может тебя услышать и надо ли ему знать так много. Вот та же волна, еще недавно — большая, гордая своим пенным гребнем. Она спряталась среди других волн и затаилась. Но, увы, она не попыталась хоть немного изменить поведение. Наоборот: задумала отомстить капитану Эгре, из-за которого лишилась и перламутрового гребня, и любимой игрушки — кораблика... Да, она уже окончательно себя убедила: это её кораблик, только её и ничей больше! Значит, капитан обидел уже дважды и дважды заслужил жестокого возмездия. Но как ему навредить, не имея прежней силы? Волна огорченно зашипела и скользнула прочь.

— Подъем, вставай вперед салаг! — скомандовал себе паук и огорченно смолк.

Разве легко признать, что ты проспал отплытие? Ты, опытный моряк, самый полезный в команде и самый умный. Паук забегал по парусу, ревниво дергая канаты и проверяя, верно ли все сделано. Фима снизу глядел и даже голову вжимал в плечи. Ему не хотелось снова услышать "салага" и далее в подробностях — насколько он не прав...

— В целом посредственно, — нехотя буркнул паук. — Но сойдет. Конечно, если бы я ставил парус, мы шли бы гораздо быстрее.

— Очень красивый узор звездного неба, — осторожно похвалил Фима. — И капитану понравился.

Паук ненадолго замер в самой середине паруса. Потом метнулся вверх, в свою каюту, сплетенную из паутины — и затих там. Надолго.

— Ты смеешься, салага? — очень нескоро и самым своим скрипучим и угрожающим тоном спросил паук. — Между прочим, я смертельно ядовит! Я не прощаю обид. Сейчас я наточу когти, готовься и знай: наточу и пронжу тебя! Пронзю... Пронжу?

Окончательно запутавшись в том, как правильнее и главное — страшнее — сказать столь сложное слово, паук замолчал, выразительно лязгая когтями. Фима покосился на черпак: а не накрыть ли паука? когда тот спустится? Это невежливо, но кому хочется быть укушенным? Он — лесовик, ему не так опасны яды, как обычным людям. Опять же, он бы ощутил в пауке вред, он умеет. Но все же когти лязгают очень страшно. Они такие длинные, острые — как клинки. И вид у паука решительный.

— Ты не ядовит, — булькнул Эгра, поднимаясь из воды у самого борта. — Что за поведение, угрожать друзьям! Я нырял, искал сочную морскую капусту, а ты... ну врать-то зачем?

— Откуда вам известно, что я не ядовит? Кто проболтался? Болотница? — расстроился паук, выбрался из каюты и сбежал на палубу. — Ужасно... Трагично! Кто станет ценить впередсмотрящего, если он не годен для боя? Вот на "Звезде" меня и...

Паук оборвал себя на полуслове, закрепил свежие нити паутины на самых сочных лентах водорослей, называемых морской капустой, и умчался обратно в каюту. Оттуда он молча стал подтягивать водоросли вверх, не показываясь более наружу.

— Кажется, "Звезда" не затонула в шторм, — шепотом предположил Фима. — Его обидели на том корабле, как думаешь?

Эгра согласно качнул усами. Вытянул вверх оба глаза на стеблях и задумался. Он — капитан, и у него на корабле такой непорядок! Впередсмотрящий упал духом и даже начал врать... Он не ядовит, но отравился своим же обманом. Врать — очень опасно!

— Я бы не принял в команду ядовитого паука, — строго сказал Эгра. — Никогда, вот так. Нам тут не нужны злодеи. И если я и Фима видим, что парус очень красивый, мы так и говорим. Потому что вруны нам тоже не нужны, вот так! Вылезай и завтракай на палубе. Нет у тебя повода для обид.

— Тот, кто вам сказал, что я не ядовит, сам врун, — обреченно буркнул паук.

— Мне никто не говорил, я догадался, и... — начал Эгра.

— Я очень ядовитый! Ужасно опасный. Лучший в фехтовании и отменно злой!

Эгра помолчал, виновато повел усами. Глянул на Фиму, тот кивнул, отошел подальше на корму и сел там.

— Хорошо. Ты ядовитый. И ужасно опасный. Спускайся. Спокойно завтракай, никто не тронет твою капусту, мы же не хотим быть укушенными. Я посижу в сторонке, на корме, — сказал лесовик.

— На "Звезде" меня боялись, — жалобно и тихо сообщил паук, спускаясь по парусу. — Я всех держал в жутком страхе. Я добавил себе в спинной узор полоску из янтарной краски, чтобы стать крестоносцем. Они ужасно ядовитые. Но вы-то мою спину уже видели, краску я давно не подновлял, не было янтаря... Я должен был догадаться. Вам правда не важно, есть ли у меня яд?

— Нам важно, что яда нет, — заверил Эгра. — Ты опытный моряк, ты звездное небо знаешь и ты помог победить волну. Ты курс на север выбрал! Ты нам нравишься. И парус с узором нам нравится. Честно.

Паук молча рвал когтями ленты водорослей и перетирал их жвалами. Заодно с завтраком он, видимо, переваривал и новости. Можно быть неядовитым и уважаемым... Пойди привыкни к подобному, если вся прежняя жизнь указывала: без яда нет страха, а без страха нет уважения. А без уважения нет и места на корабле для тебя, даже очень смелого и влюбленного в море.

— Все равно знайте: я и без яда опасен, — серьезно предупредил паук.

Доел порцию морской капусты и убежал в сплетенную из паутины каюту.

Если вас обижали плохие люди, после даже очень хорошим верить трудно. Так подумал Фима, ведь о похожем ему не раз толковал дед. Звучало непонятно, потому что самого Фиму никто в лесу не обижал. И даже когда он заслуживал наказания, его жалели. Более того: Эгра, которому пришлось из-за каприза друга лазать по зарослям ежевики, все простил и не рассердился. Хотя Эгру как раз обижали в жизни, и не раз.

— Почему он не верит нам? — тихо, одними губами, спросил Фима.

Эгра дрогнул бровными отростками — у выров они подвижные и кустистые. Ими удобно двигать, обозначая и недоумение, и огорчение и даже гнев. На сей раз Эгра задумался. Довольно долго молчал, потом свел две руки в горсть и показал размер паука. Тот был крупным для своего вида, у Фимы он занимал бы всю ладонь и опирался лапами о кончики пальцев и запястье. Лесовик улыбнулся: он понял, что не сказал вслух Эгра.

Паук — самый маленький на корабле. Когда ты мал и слаб, не все захотят оценить по заслугам твой ум и твой опыт. Может статься, паук сплел каюту на верхушке мачты, чтобы быть хоть там — выше всех...

Фима еще немного подумал, пока капитан Эгра суетился и готовил для друга завтрак. Поел и сел перебирать ненужные для вытачивания имени корабля осколки янтаря. Эгра тоже выбрался на палубу из воды и лег рядом, всеми шестью руками, клешнями и усами обрабатывая кусочки. Даже у мелких выров панцирь тверд настолько, что об его кромку можно стачивать янтарь, а на ровных участках брюха — полировать его.

— Вот так, молодец я, правда? — раззадорился Эгра и виновато повел усами, сделал себе замечание: — Нехорошо хвастаться. Фима, а ты чем занят? Ты так основательно взялся полировать камень о мой хвост...

— Я делаю луну, — гордо сообщил Фима. — Разве не видишь: её нет на нашем парусе. Если бы я знал, как зовут паука, я позвал бы его и спросил, какую он хочет луну по форме и годится ли та, которую я выточил.

Глаза выра тотчас обратились к верхушке мачты. Каюта паука сильно качнулась из стороны в сторону. Она была похожа на плотный мешочек, подвешенный на тонкой веревке, и качалась каждый раз, когда паук перебирал лапами. Сейчас, судя по раскачиванию каюты, паук топтался непрерывно. Наконец, он решился. Прыгнул вниз, заскользил по тонкой нити паутины к палубе. И стал рассматривать луну, зеленовато-золотую, прозрачную, круглую и очень красивую. Луна лежала на ладони Фимы и светилась загадочно, не как камень, а как настоящий зажженный фонарик. Паук пробежал по палубе к самой луне и замер, рассматривая её вблизи. Фима положил луну на доски. Паук её потрогал и попробовал поднять — тяжелая...

— На "Звезде" меня звали Черным жутем, — буркнул паук. — Потому что я жуткий.

Паук вскинулся, поднимая четыре лапы из восьми и клацая когтями. Снова сел спокойно и погладил лапами луну.

— Болотница меня спасла, обрывок паруса тонул и я погибал, — грустно добавил паук. — Она меня звала гадко, по-девчачьи, мы с ней все время из-за этого ссорились. То я был "Душка", то "Бедняжка"... Но я не мог даже угрожать ей когтями, она меня спасла. К тому же она девчонка.

Паук окончательно расстроился. Трудно быть самым маленьким, неядовитым и к тому же безымянным. Фима поглядел на парус, на искры янтарных звездочек.

— Ты хорошо знаешь ночное небо. Мы могли бы уважительно и по праву звать тебя Звездочетом.

— Ну, попробуй, салага, — чуть веселее предложил паук, обретая прежнюю привычку обзываться. — Может, пронзю... то есть укушу. Может, и не укушу. Сам еще не решил.

— Тогда я спрошу, — решил Эгра. — Впередсмотрящий Звездочет! Укажите рулевому, где именно следует закрепить луну на парусе.

Паук помялся и потоптался, вроде бы привыкая к имени и заодно осматривая парус. Потом взбежал по нитке верх и сел на свободном от узора участке паруса.

— Можно здесь. Хорошее место, она будет тут в ближайшее полнолуние, завтра, — важно сказал паук. — Я точно изобразил небо. Чтобы оставить в памяти первое плаванье "Волнореза".

Фима поднял выпуклую луну двумя пальцами и приложил к парусу. Паук быстро и ловко её приклеил, как умеют только пауки. И снова спустился на палубу, убежал на самый нос кораблика, чтобы глянуть издали на парус.

— У нас самый красивый парус во всем свете, Звездочет, — заверил Эгра. — Как капитан, я выношу тебе благодарность. Могу предложить вторую порцию водорослей вдобавок.

— Вот еще глупости! — проскрипел паук.

И умчался в свою каюту. Не все умеют радоваться открыто.

Корабль плыл на север, погода стояла замечательная, волны мирно паслись на морском лугу. Не толкались и не гнули спины, не заигрывали со слабеньким попутным для "Волнореза" ветерком. Фима сел на корме и стал рассматривать море. Очень необычно было оказаться посреди воды и видеть — она бескрайняя, во все стороны расстилается и всюду одинакова. Разве что солнечные блики по волнам бегут и украшают их изменчивым узором. Иногда кажется: они пробуют повторить рисунок паруса кораблика. Но, конечно же, это только кажется. Блики такие быстрые и яркие, что глаз едва успевает их заметить и совсем не может проследить в движении. Оп! Вспыхнуло крошечное солнышко справа вдали. Оп! Оно уже сияет у самого борта. Оп! Исчезло, словно нырнуло, чтобы явиться снова — невесть где...

Фима так увлекся наблюдением, что забыл обо всем на свеете. До тех пор, пока его глаза не устали. Тогда вместо моря и бликов перед взором остались только пугающая чернота и зеленые круги... Словно он прямо на солнце глядел! А ведь все знают: оно хоть и доброе, но очень яркое и рассматривать его надо с большой осторожностью. Лучше всего через специальное темное стеклышко. Фима умылся, накрыл веки ладонями и стал терпеливо ждать, пока зелень слепоты растворится в полумраке. Отвернулся от воды и глянул на парус. Серебристо-серый и такой красивый!

— Звездочет! — охнул Фима. — Звездочет! В твоей паутине запутался солнечный блик. Ты поймал его, как муху... Он польстился на нашу луну!

Паук в одно мгновение оказался возле янтарной луны. Угрожающе заскрипел, лязгнул когтями и навис над полированным камнем. Блик, вытесненный тенью, угас — чтобы немедленно вспыхнуть опять, совсем рядом с лапами Звездочета.

— Поймаю! Сейчас поймаю! Берегись! — забормотал паук, забегал по парусу, то и дело атакуя паутину когтями. — Поймал! И еще раз! Я могуч!

Эгра перестал шлифовать лепесток янтарной кувшинки, которую он делал для тетушки зимы. Фима сел поудобнее и закинул голову, опираясь локтями о скамью. Смотреть, как паук азартно ловит прыгучий солнечный блик, было забавно. Он сам на себя сделался не похож! Он шумел и шипел, бегал и прыгал — и не заботился о том, выглядит ли при этом достаточно страшным и ядовитым. Кажется, он был совершенно счастлив... Когда небольшое облако бросило тень на корабль и блик покинул парус, паук спустился на палубу.

— Ловить солнечный блик веселее, чем охотиться на мух, — предположил Фима.

— Я не ем мух! Я моряк, — с достоинством сообщил Звездочет. — Но с этим мышонком мы старые друзья... то есть враги. В общем, я охотился на него еще на "Звезде". Только там у меня не было паруса с большой и яркой янтарной луной.

— Почему ты называешь его мышонком? — удивился Эгра.

— Он маленький и прыгучий. Он умеет притаиться и возникает так неожиданно, как будто из норки выглядывает, — охотно пояснил паук. — Я назвал его солнечным мышонком и ему это нравится.

Паук клацнул когтями и огляделся: не смеется ли кто-то? Ведь в его словах нет ничего смешного. Да, он поймал солнечного мышонка своим парусом-паутиной. Он целых восемь раз приколол блик к мягким нитям и ощутил тепло под лапами. Это была интересная игра.

— Наверное, теперь он станет гостить у тебя каждый день. Ты ведь его поймал! — согласился капитан Эгра. — Надеюсь, ты разрешишь и нам играть с твоим другом.

— Солнечные мышата не умеют разговаривать, — немного сконфуженно признал паук. — Но я попробую вас с ним познакомить. Он славный. И наша луна ему очень нравится. Он в янтаре светится, как будто сам становится гораздо крупнее и ярче.

Паук потоптался по палубе и собрался было снова убежать в свою каюту... Но передумал. Он уже начал понемногу верить, что на этом корабле его рост не станет поводом для насмешек. И даже его привычка охотиться на солнечный блик не сочтена причудой и не высмеивается. Так зачем же сидеть взаперти и молчать?

— Пожалуй, я помогу капитану, — уговорил самого себя паук. — Без меня ему не справиться, никак. Надо ведь соединить вместе лепестки янтарной кувшинки. А кто еще умеет склеивать так, как я? Так незаметно, крепко и ловко? И кто еще умеет плести такие красивые и надежные канаты, из которых легко соорудить стебли для кувшинок?

— Мы покрасим их янтарной пылью, — согласился Фима. — Нам точно без тебя не справиться, Звездочет.

— Еще бы! Вы совсем салаги, — с прежней снисходительностью, но без злости, отозвался паук.

И вся команда "Волнореза" занялась общим делом — подготовкой подарка для тетушки зимы. Коварная волна поглядывала на удивительно красивую кувшинку — первая была уже почти завершена — и все сильнее желала заполучить новую игрушку... Она задумала очень злой и хитрый план. Но это уже другая история...

___

Сказочник замолчал, несколькими быстрыми движениями вырезал из светлого кленового поленца кувшинку. Дети ахнули: как он ловко справляется! Вроде бы просто стружку снял — а она свернулась и стала лепестками цветка... Эгра расправил свою кувшинку, приладил к ней плоский, сделанный из круглого среза полена, лист. И побежал к воде, опустил цветок на волну и легонько оттолкнул от берега.

— Очень глупо тратить все свои силы на то, чтобы завидовать другим, — сказал он. — Зачем волне янтарная кувшинка? Она ведь утонет... В глубине нет света солнышка и там янтарь блеклый, темный.

— Очень злая волна, — сердито согласился сын плотника. — Наверное, все волны таковы. Корабли топят. Людей губят.

— "Все" — это нехорошее слово. Нельзя обвинять всех. Очень, очень дурно начинать разговор, возводя столь прочные скалы — "всегда" и "никогда", — мягко возразил Сказочник. — Они тебя обманут и ты сам разобьешься об эти скалы, друзей растеряешь и познаешь целый шторм больших и опасных ссор... Нет, все не бывают плохи и виноваты.

Эрга опустил руки в мелкую воду и погладил цветные камешки на дне. Выбрал пестрый, достал и отдал мальчику.

— Гляди: ровный, гладкий и красивый. Так и хочется унести его домой и сохранить на память о хорошем дне, ведь так? И все камни берега таковы. Пятку не поранят, руку не попортят. Их волны гладят и трут, без устали, день за днем. Трудолюбивые волны. Добрые, заботливые. Вы с ними играете в нашей бухте, и плаваете, и рисунок пены на песке рассматриваете. Нет, волны не плохи. Они разные, как и люди. Я очень люблю море. И я охотно подарил ему деревянную кувшинку, которая может плыть и годна для игры волн. И еще сделаю. Вот так.

— Тогда я тоже сделаю кувшинку. Я много раз брал камешки с берега, надо отблагодарить волны.

Сын плотника серьезно кивнул и отошел в сторонку, сел и немедленно занялся вырезанием цветка. Эгра похвалил и вернулся на свое место.

— Уже вечер хмурится, вон — тетка туча ползет, ночь на горбе везет, — сказал выр. — Давайте купаться — и по домам. Нельзя заставлять взрослых переживать за вас. Помните: Фиму очень ругали, когда он задержал детей в лесу. Я не хочу, чтобы ваши родители на меня рассердились.

— Они знают, ты за нами приглядишь, — привычно заверили дети. — Ну еще одну сказку! Последнюю...

— Как это последнюю? У меня полный трюм сказок, — булькнул смехом Эгра. — Я только начал разгрузку! За один вечер все равно не управиться. Завтра мы соберемся, сделаем калейдоскоп и без спешки поговорим о приключениях "Волнореза".

— Но одну малюсенькую, чтобы нам хорошо спалось, — хитро прищурилась девочка, обнимая фигурку деревянного паука. — Совсем коротенькую. Пожалуйста!

— Хорошо. Сейчас будем купаться. Потом пойдем по тропинке в город. И я расскажу совсем коротенькую сказку, прямо на ходу, — пообещал Эгра.

Дети зашумели и засмеялись, радуясь своей победе над капитаном, который не умеет отказывать друзьям — слишком уж он добрый. Купались торопливо, даже не пытаясь уплыть на глубину. Потому что нерассказанная сказка всегда желанна. В ней переливается и загадочно поблескивает тайна. Неуловимая, как солнечный мышонок. И такая же яркая и теплая.

— Готовы слушать? — уточнил Сказочник, когда все искупались. Вытянул глаза на стеблях и пересчитал всех детей. — Вижу, все здесь. И уже слушаете. Ну, тогда скажем "до свидания" нашим знакомым волнам и пойдем потихоньку домой. Вот моя сказка. "Волнорез" все плыл и плыл на север...

Как раскрасить серый день

Янтаря хватило ровно на три крупные красивые кувшинки. Паук сплел к каждой кувшинке узорный серый листочек и красивый длинный стебель. Эгра несколько раз нырял очень глубоко, как умеют только выры, и добыл разноцветный жемчуг, чтобы украсить кувшинки перламутровой "росой". И вот работа закончилась, все полюбовались на подарок, а потом кувшинки убрали в небольшой ящик на корме, под скамьей. На таком маленьком корабле именно этот ящик и назывался гордо "трюм". Теперь капитан Эгра мог небрежно говорить: наш трюм полон. И ему очень нравилось звучание новых слов.

Паук обжил палубу, сплел несколько дополнительных канатов. И занялся новой большой работой. Разве удобно и правильно — когда на корабле всего один парус? Даже если "Волнорез" невелик и мачта его довольно мала, и парус хорош... Звездочет долго прикидывал и скрипел невнятные слова. Чертил когтями на палубе царапины, которые он именовал "чертеж". А когда однажды утром Фима проснулся, он обнаружил, что тонкие нити основы натянуты от мачты к острому носу кораблика. Звездочет бегает по ним, снует туда-сюда, туда-сюда, натягивая одну за другой поперечные нити.

— У нас будет два паруса. Прямой и косой, — гордо сказал Эгра. — Второй называется кливер.

— Учи слова, салага, — не забыл безобидно поддеть Звездочет. И добавил по привычке: — Ты же почти балласт, то ли дело — капитан... Славный Эгра сплавал на берег и добыл все необходимое, он делает рангоут для нового паруса.

Фима улыбнулся, пожал плечами и сел завтракать. Он не обиделся. Тем более, паук по своему обыкновению сразу пояснил все незнакомые слова. Он знал наизусть названия всех парусов большого корабля. Всех его деревянных деталей, медных блоков... Рангоут — это ведь как раз и есть все детали для подъема парусов, их расятгивания. И паук знает название и назначение для каждой, самой малой, детальки!

Нет, на "салагу" обижаться не имело смысла. К тому же слушать паука интересно. Фима слушал и украдкой норовил накрыть ладонью солнечного мышонка. Тот всякий раз успевал отпрыгнуть, но с палубы не убегал. Он так полюбил янтарную луну, что не покидал её с рассвета и до заката, разве что время от времени выбирался попрыгать по палубе и поиграть в салочки.

"Так-так!" — привычно бормотали молотки в руках Эгры.

"Уж-же, щас, уже", — соглашалась поспешить пила.

Эгра усердно обрабатывал рей, к которому следовало закрепить парус. И очень торопился: ведь паук исполнял свою часть дела с замечательным проворством.

Только Фиме на сей раз оказалось нечем заняться... Пока он играл с солнечным мышонком, было не скучно. Но когда облако укутало солнышко и мышонок юркнул в тень, как в норку — стало совсем тяжело. Фиме показалось, что он — настоящий балласт. Распоследний пассажир. Никому не нужный в команде человек...Курс выверен, ветер ровный. Рулевой не требуется. Что делать? Чем себя занять?

Фима стал глядеть на море. Но и там не нашел ничего интересного. Стоило солнышку спрятаться, как волны сделались серыми и одинаковыми. И они изгибали спины вверх-вниз, вверх-вниз, это утомляло глаза и даже вызывало тошноту. Серость затопила мир. Серость всех оттенков завладела этим днем, изгнала из него цвет и праздник. Серые облака уныло тащились по серому небу. И даже парус 'Волнореза', такой красивый в янтарных крапинках звезд, был совсем серым, тусклым. Фима ощутил, что и сам он тонет в серости и пропитывается ею, становится унылым, хмурым и безрадостным.

Стук молотка Эгры раздражает. Беготня паука выводит из себя и злит. Затея со вторым парусом кажется ужасной глупостью. Разве одного мало?

А самое страшное — все это серое море — пустыня. В нем нет ни единого дерева. Ни единой травинки. Ни одного листочка, готового пошептаться с лесовиком. Нет деда и даже болотницы, которая вообще-то совсем девчонка и ужасная зануда, все время норовит поучать и угощать чаем. Но здесь, в пустыне моря, даже по её чаю и поучениям, оказывается, можно соскучиться.

Фима молча отвернулся от Эгры и Звездочета, ушел на корму и лег там, на широкой скамейке-надстройке над трюмом. Свернулся, обнял руками колени и закрыл глаза. А друзья даже не спросили, как он себя чувствует! И не окликнули... Наоборот, стали говорить тише. Словно у них есть секреты от него, рулевого. Это уже было похоже на предательство. И от того день казался не просто серым, но почти черным. Холодным и неуютным.

— Ты заболел, вот так... — над самым ухом шепнул Эгра. — Фима, тебе плохо?

— Мне хорошо! Возитесь, делайте, что угодно, — рассердился пуще прежнего Фима.

Ему было стыдно назваться больным. Ему странным образом казалась фальшивой забота капитана. Его обижало то, что паук молчит...

— У него морская болезнь, — проскрипел голос Звездочета. — Это серьезно, кэп. Он сухопутный. Я тоже болел. Знаешь, я признаюсь совсем честно: случайно я попал на 'Звезду'. Меня спящим увезли из родного леса. Очнулся — море кругом, караул! Но я справился, научился спасаться от скуки. Плести канаты, покрывать паруса узором и пугать юнгу, который и назвал меня Черным... Ну, не важно.

— Фима, ты ведь лесовик, — вздохнул Эгра. — Тебе без леса плохо.

— Еще назовите меня балластом, — окончательно разозлился Фима, резко сел на скамье и оттолкнул руки капитана. — Хорошенькое дело! Так недолго и бездельником друга признать.

— Да у тебя жар, — испугался Эгра, не слушая глупостей. — Ложись поудобнее.

— Сейчас кливер сниму и накроем, я теплые паруса плету, мягкие, с начесом, — запереживал паук. — Сейчас. Я быстро. Клянусь усами капитана! Больной на борту! Паруса зарифить, лечь в дрейф. Принять меры к излечению!

Эгра укутал друга новеньким парусом, еще мягким и тонким, паук сплел всего два слоя. Но и этого хватило, чтобы чуть-чуть согреться. А может, от суеты друзей стало лучше? Сидят рядом, и совсем не считают балластом. И не вспоминают те глупости, которые Фима наговорил сгоряча. Больным многое простительно — у них жар, им плохо...

— Звездочет, ты хоть что-то понимаешь в людских болезнях? — понадеялся Эгра.

— Нет, — признался паук. — Но я готов, если надо, даже поймать для него муху. Хотя в целом не одобряю это занятие.

— Почему? — чуть оживился Фима.

— Мухи — они такие противные, — отмахнулся Звездочет. — Они липнут на узор паутины и портят всю работу. Надо самое малое неделю создавать крабовидную туманность. Такую вот, — паук показал тремя лапами. — Но даже ничтожная мушка сомнет и порвет её в мгновение... Нет, я не ловлю мух. Только если — для лечения.

— Спасибо, не надо и для лечения, — вежливо отказался Фима.

Эгра положил руку на лоб другу и огорченно булькнул. Жар ничуть не уменьшился. Тогда выр усом обмотал запястье и посчитал пульс. Слабый. Неровный. Как дальше лечить людей, а тем более — лесовиков, Эгра не знал.

— Раз ты болеешь, должны быть эти... симптомы, — проскрипел паук. — Ноги ноют? Горло красное? Кашель донимает?

— Нет. Я по лесу тоскую, — пожаловался Фима. — Мне вредно без зелени. А сегодня день какой-то окончательно серый...

— Полагаю, нам требуется настоящее чудо, — со знанием дела буркнул паук. — Кэп, расслабься, я опытный моряк, не зря получаю свою капусту по утрам! Уж одно-то чудо я устрою. По знакомству.

Паук юркнул в трюм, пошуршал там, взбежал по парусу до самой янтарной луны. Обернул её тоненьким сухим стебельком и прикрепил этот сухой стебелек нитью к парусу. Эгра хотел спросить, что за странное лечение изобрел паук? Но не решился. Звездочет выглядел мрачным и даже огорченным, часто клацал когтями, совсем как в первые дни на корабле, когда он норовил всех пугать...

— Не знал, что пауки умеют творить чудеса, — без особой надежды в голосе сказал Фима.

— Нет, не умеют! — рассердился Звездочет. — Из-за тебя я истратил свою единственную заговоренную травинку. Единственную! Мне её подарила болотница, понял? И если чудо не сработает, я тебя укушу и отравлю! Она мне жизнь спасла! Её чудо просто не может быть негодным! Понял? Салага! Сухопутник, испугавшийся моря! Недотрога избалованный...

Паук бормотал еще слова, наверняка тоже обидные, но говорил он все тише, отвернувшись и торопливо взбегая по парусу к своей каюте. Скрылся в ней и замер. Трудно ради друга истратить единственное чудо, выданное тебе на прощание? Может, и не очень, если друг — настоящий. Но как же тяжело сомневаться: а вдруг чудо — не сработает? Не спасет и вовсе не состоится. Чудо — оно не почтовый парусник. По расписанию не прибывает...

Фима виновато пожал плечами. Если по правде разобраться, так он точно избалованный. Кто ему в лесу отказывал? Да никто! Помнится, он однажды прикинулся больным, вот уж все в лесу забегали... Малины принесли, меду от диких пчел и совсем уж редкого: от малых шмеликов, которые в гнездах в земле живут. Белки трещали на весь лес и в очередь прыгали, орехами одаривали. Два раза даже по макушке попали... Суета, кутерьма, переполох и развлечение. Он не подумал, что все переживали всерьез и не постыдился пугать самого деда!

А теперь заболел по настоящему, и оказалось: ничуть это не весело — болеть. Страшно. Как будто тебя становится в мире совсем мало, и вдруг понимаешь: встать-то нет сил, рукой шевельнуть трудно, голову от досок поднять непосильно. И тогда уже мир сжимается до размеров одного кораблика. Качается на волнах, ненадежно и зыбко. Хорошо хоть, друзья рядом. С ними теплее и спокойнее.

— Мы к берегу поворачиваем, — решил Эгра. — Если нужен лес, мы тебя доставим в лес.

Фима улыбнулся. Приятно: ради него меняют курс. Только далеко отсюда до берега. А день к вечеру так потемнел — совсем сил нет, давит этот мрак, душу мнет и жизнь по капельке вытягивает. Хватило бы тех капель до берега... Опять же: ветер будет сложный, боковой. Ночь наваливается, тоже худо. Одному выру придется и тянуть канат, и присматривать за рулем. А Звездочету — следить за парусом, что очень непросто при боковом ветре, в темноте.

— Утром повернем, — попросил Фима. — Пожалуйста. Меня укачает на волне, а я хочу подремать спокойно.

Эгра нехотя дернул усами вверх-вниз, соглашаясь пока что не менять курс. Звездочет выбрался из каюты и плотнее подвязал парус, чтобы ветер не гнал кораблик слишком быстро. Выр лег рядом, придерживая руку усом и продолжая щупать пульс. Паук чуть потоптался и тоже спустился на корму. Поправил парус, ставший одеялом. Подоткнул под спину. И уселся на палубе, у самой макушки лесовика. Фима постарался дышать ровно, думать только о хорошем и представлять себе лес. Он вслушивался в ветер и надеяться: он дома. Просто сейчас темно и потому деревьев не видно. Но утром все изменится. Потому что случится чудо.

Фима закрыл глаза. А когда открыл их, было уже утро. Серое и скучное, как весь минувший день. И даже еще того хуже! Потому что никакого чуда поблизости не наблюдалось. Фима поежился от озноба, плотнее сжался под парусом. Даже губу прикусил. Он — лесовик. Ему надо видеть родной лес и слышать его шум! Он всегда жил там, где дышит и шепчется лес. Оказывается, от тоски по дому можно зачахнуть...

— Там что-то появилось, — тихо и неуверенно сказал Звездочет, взбежал на верхушку мачты. — Да, там что-то движется. Прямо по курсу, навстречу нам. Большое, вроде облака.

— Облаков и без того слишком много, — грустно улыбнулся Фима.

— Но не таких! — весело проскрипел паук. — Кэп, докладываю: чудо спешит к нам на всех парусах!

Фима осторожно приподнялся на локтях. Голова кружилась, и от того серый день вокруг словно бы приплясывал и закручивался в воронку вихря. Очень неприятно, до тошноты. Но вдали, в самой сердцевине серости, постепенно обозначился золотой свет. Фима поморгал, прищурился, вглядываясь и ощущая, как отступает тошнота.

Облако двигалось с севера быстро, росло и ширилось. Облако было золотым, янтарным, солнечным, лимонным, тепло-циплячьим, кувшиночно-рыжим, сияющим всеми оттенками желтизны. Оно отражалось в серой воде — и волны начинали чуть пританцовывать, радуясь обретенному цвету, и отражали золото, и наполнялись сине-зеленой глубиной своего настоящего цвета. Облако так ярко выделялось среди прочих, что и они уже не были серыми! Одни посветлели, иные наоборот, сделались темнее, обрели синевато-чернильный оттенок.

— Это же бабочки! — прошептал Фима. — Я слышал от деда, что они иногда срываются с места и улетают невесть куда, за тридевять земель, но не думал, как это выглядит. Наши бабочки, такие в моем лесу живут.

Он сел и стал смотреть, улыбаясь и не замечая, что уже не кутается в парус и не чувствует озноба. Бабочки летели низко, их было так много, что отчетливо слышался шум крылышек. Облако придвинулось вплотную, и стало окутывать корабль. Бабочки садились на борта, на мачту, на паруса и канаты, на весла, на палубу и на панцирь Эгры, на его усы. Их было очень много, и все хотели отдохнуть на крошечном клочке суши, внезапно замеченном посреди моря.

Фима рассмеялся, подставил руки бабочкам и ощутил, как щекочут кожу их крошечные лапки.

— Звездочет, это самое замечательное чудо на всем свете! — сказал лесовик. — Я уже выздоравливаю. И знаешь, что замечательно? Мы для этих бабочек — тоже чудо. Они отдохнут, им будет гораздо легче добраться до берега. Они помогли нам и вылечили меня. А мы принесли пользу им.

— Золотой кораблик! — счастливо вздохнул Эгра.

Он встопорщил все свои усы — и длинные, и короткие кустистые. Теперь те и другие были мохнатыми от бабочек. Фима рассмотрел их крылья. Переливчатые, основной фон янтарный, прожилки цвета гречишного меда, точечки и штрихи совсем темные. А когда бабочки складывали крылья, становилась видна их изнанка. Серебристая с коричневым и зеленым, похожая на ивовые листья...

Бабочки то закрывали крылья, то распахивали их. Фиме казалось, что солнышко то выглядывает из-за облака, то прячется. А сам он сидит на берегу пруда, где много зелени и серебро ивовых листьев шуршит под ветром.

— Осторожнее, осторожнее, — приговаривал паук, бегая по парусу, накрывающему Фиму. — Он совсем новый, еще немножко клейкий тут и тут. Не запутайтесь, не повредите пыльцу. Осторожнее!

Две бабочки сидели на спине у паука — а такое удается увидеть, пожалуй, всего раз в жизни! Звездочет их не прогонял, он был занят тем, что бережно выпутывал лапки и усики перелетных бабочек из тонкой паутинки.

— Звездочет, они сидят у тебя на спине и кажется, что ты — крылатый паук, — поделился наблюдением Фима. — Очень красиво! Как думаешь, они тебя не унесут с собой?

— Нет! — испугался паук и даже встряхнулся. — Я из команды 'Волнореза'! Нельзя меня уносить! Эх, если бы мы зашли хоть в один большой порт, если бы взяли на борт баночку с кленовым сиропом, я бы мог угостить всех...

Эгра согласно качнул усами, обещая при первом удобном случае загрузить в трюм сироп. От движения усов несколько бабочек взлетели — и это стало сигналом для остальных. С шорохом и шелестом облако взвилось над кораблем, закружилось янтарным вихрем. Поднялось выше — и стало удаляться на юг, к неблизкому и желанному лесу.

— Передайте деду, что у меня все в порядке! — прокричал вслед Фима.

Он уже стоял в рост и махал руками, провожая бабочек. И выр стоял, опираясь всеми руками о мачту. А паук, само собой, взбежал к своей каюте и там звучно клацал когтями, салютуя удаляющемуся чуду...

Когда облако скрылось, все огляделись и удивились: море больше не казалось унылым и серым. Вокруг корабля оно слегка светилось. Фима внимательнее осмотрел парус и улыбнулся. Совсем немного пыльцы с крыльев бабочек осталось на паутине. Но и этого хватило, чтобы парус стал перламутровым и получил оттенок свежего липового меда...

— Это чудо не пропало вдали, оно осталось с нами, — вздохнул лесовик. — Хорошо... теперь я вижу, что море не серое и не пустое.

— Ты совсем вылечился? — уточнил Эгра.

— Наверное. Я, пожалуй, еще немного отдохну и тогда буду здоров, — предположил Фима.

Зевнул, забрался под новый парус, пощупал его, тоже золотистый, теплый. И заснул. Во сне лесовик видел себя, стоящего на высоком берегу, у самой опушки леса. Справа и слева росли над обрывом рыжие сосны, танцующие всеми изгибами стволов. А вдали висело янтарное облако бабочек. Они приближались, они одолели пустыню моря и добрались до леса. Фима снова протягивал руки и ловил на ладонь усталых путниц, рассматривал их и радовался...

Фима проспал остаток для и всю ночь. А когда проснулся, был уже вполне здоров.

___

 

Второй вечер

На следующий вечер Сказочник приплыл в бухту задолго до заката. Дети уже ждали его. Эгра выбрался из воды и лег на свое обычное место.

— Мне снились бабочки, медовые и лимонные, — сказала одна из девочек.

— А я сам летал над морем, — гордо сказал её сосед.

Такой сон всем показался наилучшим, и мальчик его взялся пересказывать, стараясь припомнить, какой именно бабочкой он был и видел ли с высоты кораблик Эгры. Сказочник слушал, бодро качал усами, хвалил и уточнял мелочи. А сам ловко мастерил из трубок и стеклышек нечто необычное.

Сперва он прилаживал с одной стороны крышечку с глазком, затем умещал внутрь трубки три лдинных прямоугольных зеркальца, враспор. Если поглядеть с открытой пока стороны трубки, зеркала были под углом другу и образовывали треугольник. Поскольку зеркал и трубок Эгра заготовил много, дети тоже принялись мастерить загадрочные игрушки. Это не сожно, если помнить: стекло не терпит грубости и небрежности. Характер у него хрупкий, но острый... То ли само сломается, то ли поранить пальцы — оно ласку уважает и внимание.

Наконец, Эгра закрыл круглым стеклышком свободный конец трубки, поместив его поглубже, насыпал на стекло цветных камешков осколков бутылок — немного, чтобы они свободно размещались и еще место осталось пустое. Потом Эгра закрыл трубку сверху вторым стеклышком, матовым. Перед тем выр его долго тер о свой шершавый панцирь, пока не сделалось молочно-белесым.

— Готово? — с сомнением уточнили дети. — Странная штука! На подзорную трубу похожа, только что в неё видно, если и камешки внутри, и стекло матовое?

— Это калейдоскоп, — Сказочник показал всем готовую трубку. — Очень полезная вещь и немножко волшебная. Вы сами засыпали камешки и стеклышки. А теперь смотрите, во что их прекратил калейдоскоп. Он ведь какой? Особенный! Он сказки рисует.

Выр передал трубку одному из детей и тот посмотрел в неё на свет, как велел Сказочник. И охнул! Самые обычные камешки и стеклышки волшебным образом превратились в красивый цветной узор. И стоило совсем немного повернуть трубку, как узор шуршал и менялся, и каждый раз становился новым и не похожим ни на один прежний...

— Вот так я и создаю сказки, — сказал Эгра. — Все, что лежит под стеклышком — оно совсем обыкновенное. Волшебным становится только тогда, когда правильно смотришь. Это очень важно: научиться видеть красивое. Каждая росинка — жемчуг, каждый паук — звездочет, всякая бабочка — чудо. Вы смотрите внимательнее, и они с вами поделятся своими тайнами и впустят в сказку.

— Сказочник, а как же 'Волнорез' и подарки тетушке зиме? Ты ведь не закончил историю, — напомнила маленькая девочка.

Она очень хорошо знала, хоть и была мала: росу и бабочек можно рассмотреть в любое время. Застать капитана Эгру на берегу гораздо труднее. Скоро его корабль поднимет якорь, об этом твердят в порту все... Значит, надо стараться выслушать как можно больше его историй, пока он рядом.

— Я до сих пор плаваю и надеюсь еще не раз выйти в море. Эта история не имеет конца, — развел руками Эгра. И когда дети огорченно зашумели, добавил: — история приключений капитана. Но рассказ о том, как Эгра гостил у тетушки зимы, я точно вам задолжал. Слушайте. Кораблик с перламутровым, оттенка липового меда, парусом, стал еще красивее прежнего...

Кот тетки бури

Большая волна глядела на свою утраченную игрушку и страдала ужасно. 'Хочу!' — шипела она и толкала соседок. 'Мое!' — ворчала она и ворочалась. Но напасть на капитана Эгру и его команду не решалась. Она помнила, чем все ужасно и опасно закончилось в прошлый раз. И гребень потеряла, и опозорилась. Теперь попробуй сунься к тетке буре! А так хочется снова возвыситься и стать важной, высокой, лучшей...

Волна придумала очень коварный план. Она скользнула к самому домику бури и тихонько позвала кота. У тетки бури жил взрослый крупный кот, звали его Туман. Был он серым и пушистым. Он умел выгибать спинку и подбираться мягко, беззвучно, ластиться к борту невесомым пухом... Он всем нравился, такой добрый, мягкий и воспитанный. Ляжет на волны, притаится и не двигается. Словно дает всем полюбоваться своим пухом, длинным и густым.

На самом деле кот был совсем не прост и весьма коварен. Он лишь прикидывался добрым и неподвижным. Он только делал вид, что гладит борт мягкими лапами и трется об него своим серым пухом. На самом деле кот обволакивал и заманивал, отвлекал и очаровывал. 'Мрр-р', — едва слышно шуршал он. 'Ш-шш', — еще тише шипел он, успокаивая и усыпляя даже самые мелкие и безобидные волны. Обманный покой — это ведь лишь начало большой игры. Когда кот говорил 'м-рр', никто не догадывался, что игра эта называется охотой, а тот, к кому в доверие втирается кот — его будущая добыча...

Туман выслушал большую волну с интересом. Игрушка! Самый красивый кораблик на море! Все коты очень любят игрушки. Туман решил устроить засаду и завладеть 'Волнорезом'. К тому же он был уверен: хозяйка одобрит его замысел. Какой-то нахальный выр Эгра и его команда собрались в гости! И к кому? К тетке зиме, могущественной и богатой, к той, кто и бурю-то принимает лишь изредка. И числит не в друзьях, а так — среди прочих знакомых. А кто знается с зимой? И великий шторм, и снежный буран, и пурга, и певунья-метель. Виданное ли дело: к зиме в гости набивается безродный выр на крошечном кораблике! Слыханное ли дело: он везет подарок... Да у зимы жемчугов без сета, алмазная пыль — горами, хрусталь любой и наилучший. Все есть! Никто уже очень давно не мог придумать нове, важное богатой хозйке и интересное.

Кот не на шутку разволновался. Он уже представил, как вцепится в кораблик. И еще он представил, как принесет хозяйке подарок, изготовленный выром и небрежно бросит на коврик, как всегда бросает свою законную добычу. Вот, смотри, не зря ты меня кормишь отборными пенными сливками...

'М-рр', — прошелестел Туман, выгнул спину и стал подкрадываться к 'Волнорезу' все ближе. Он прятал в сером пухе море и небо, он гасил звуки и приглушал свет.

Когда Фима проснулся утром, совсем здоровый и отдохнувший, он увидел... Да он почти ничего не увидел! Только волокна туманного пуха — тонкие, нежные, невесомые и волнистые. Они так густо заплели все вокруг, они так плотно висели в воздухе, что Фима не видел даже паруса! Он не видел мачты и с трудом догадывался, где же находится борт.

— Эгра! Звездочет! Где вы? — насторожился Фима.

— Здесь! — отозвались друзья.

Они были совсем рядом, но туман глушил голоса. Фима на ощупь пробрался по палубе вперед, на нос маленького корабля. Поймал в руку ус выра и чуть успокоился. Когда вас в море застигнет туман, очень полезно держать за ус выра. С ним всяко не пропадете!

Звездочет бегал по краю борта, он ничуть не боялся тумана и прекрасно себя чувствовал. Канаты, на которых недавно сидели бабочки, слабо, едва заметно, переливались перламутром. Пауку хватало этого света, чтобы их различать в самом густом тумане.

— Рассвет уже, а солнышка и не видно, — огорчился Эгра. — Я выр, я не могу заблудиться в море. Но даже я не знаю, где сейчас восток... Так тихо и так ватно кругом...

— Эх, этот туман бы — да поймать в паутину, в самую клейкую, — скрипел и злился Звездочет. — Я пробую, только он вырывается. Хитрый!

— А чем так опасен туман? — удивился Фима. — Он часто к нам в лес наведывается. Трется о стволы деревьев, роняет свой пух в траву. Паутину украшает росой. Ну, еще ворует птичьи песни, спутывает звуки и забирает себе... Но и только-то.

— Если кругом большие глубины, он не опасен, — буркнул Эгра. — И если ветер не притаился поблизости, и если не зреет шквал, готовый взметнуть большую волну во весь её рост. Вот так... Еще чуток подожду. Если не станет лучше, нырну и попробую посмотреть, что к чему, под водой. Я бы и сейчас нырнул, но не хочу оставлять 'Волнорез' без присмотра. Панцирем чую: волна рядом. Это её затея. Я вчера два раза видел её спину вдали, но не стал ничего говорить, тебе и так было плохо.

Фима промолчал, обдумывая сказанное. Протянул ладонь и пригласил паука:

— Звездочет! Посиди у меня на плече. С тобой спокойнее. Даже лучше под курткой посиди.

— Салага! — проскрипел паук.

Но было понятно: ему приятно быть таким важным, способным успокоить друга. Фима устроил паука за пазухой и глянул на выра. Эгра согласно качнул усами. Если кораблю угрожает шквал, самый маленький в команде — Звездочет — должен быть под присмотром. А вдруг его унесет ветер? Пойди найди такого малыша в тумане. Вода холодная, звуки глохнут, и где-то рядом притаилась большая волна.

— Парус убран. Знать бы, нет ли рядом скал, — пробормотал выр.

Туман оплел корабль еще плотнее и улыбнулся. Он-то прекрасно знал: скалы есть. До них уже недалеко. Еще чуть-чуть, и можно станет рыкнуть 'мр-ряу', спуская на врага шквал, поднимая из засады большую волну. Показать не мягкие лапы, а свои настоящие, острые и опасные, когти. И не обманную ласку домашней кисы, а свой настоящий характер бойца и охотника. Поддеть каменными остриями скал кораблик под брюхо, распороть его борт и в одно мгновение завладеть добычей.

Очень сложно бороться с врагом, которого не видишь. Еще труднее хотя бы выбрать правильный курс, уклоняясь от опасности, надежно спрятанной в сером туманном пухе... Может статься, так и погиб бы первый корабль капитана Эгры, и пришлось бы выру спасать друзей, снова надеясь на чудо — ведь до берега далеко. А вода холодна...

Но солнце, пусть и невидимое с палубы 'Волнореза', уже взошло. И непоседливые солнечные мышата-блики приготовились выглянуть из своих норок в тенях, чтобы затеять игру. Чтобы прыгать с волны на волну, сверкая и развлекаясь. Друг паука Звездочета, которому так нравилась янтарная луна на парусе, тоже проснулся. Увидел, какое коварное и опасное дело затеял кот тетки бури. Но ничуть не испугался кота. Прыгнул на воду и лег тусклым бликом у самой лапы Тумана. Мышонок казался таким слабым, больным и малоподвижным... что кот отвлекся от своей затеи. Ведь, как известно каждому, в первую очередь все коты охотятся именно на мышей.

Туман медленно пополз к мышонку, стараясь двигаться очень плавно и незаметно. Он снова шипел 'ш-шш', успокаивая ветер. Он щурился и крался, спрятав когти и пластаясь по морю. И он ничуть не слушал большую волну, с плеском и шумом требующую не отвлекаться от прежнего занятия. Зря она старалась! Коты, как известно, полагают себя очень самостоятельными. Достаточно умными, чтобы слушать только собственное мнение. Туман даже не оглянулся. Туман ни единым движением не показал, что слышит шум волны и замечает её возмущение. Он уже начал новую охоту, напрочь забыв о прежней. Он окружил мышонка лапами серой тени и приготовился накрыть его с головой — но блик прыгнул чуть дальше, на чистую воду.

Кот огорченно отпрянул — и двинулся следом за своей новой игрушкой, уползая все дальше от 'Волнореза'.

Капитан Эгра в это время стоял, вытянувшись вдоль мачты во весь свой рост и подняв глаза на стеблях так высоко, как только мог. Он ощутил движение тумана и очень надеялся: теперь удастся рассмотреть окрестности. Уже и небо стало не таким ровным и пуховым. И солнышко обозначилось. Проткнуло серый мех тумана самым острым своим лучиком...

— Переложить руль вправо, скорее! — приказал выр. — Скалы впереди по курсу!

— Ставить парус? — уточнил паук, выглядывая из-под куртки.

— Там большая волна! — уверенно отметил Эгра. — Нет, парус пока не ставить. Я уже слышу рев шквала, который поднимает и гонит большую волну.

Фима резко переложил руль, закрепил его и сел на весла. Эгра прыгнул за борт и подхватил ходовой канат, потянул корабль вперед. Большая волна теперь не пряталась, она росла и вздымалась во всю свою высоту. Она старалась заслонить само солнце! Она уже накрыла кораблик тенью и спихнула его в яму у своего подножья, нагнулась, готовясь захлопнуть ловушку... Но Эгра греб проворно, да и Фима старался в полную силу. А Звездочет командовал 'раз-два, греби ровнее, дыши носом'. Подбадривал и наставлял.

Кораблик выскользнул со дна водяной ямы и рванулся вверх, карабкаясь по прозрачной сине-зеленой, отливающей серебром, большой волне. Снова, как и в прошлый раз, разрезал её надвое и прорвался на ровную спокойную воду...

Едва 'Волнорез' выбрался из тени волны, солнечный мышонок прыгнул и засверкал в янтарной луне, вырастая до размеров большого золотого блика.. Теперь все друзья снова были вместе.

А как же кот Туман? — спросите вы.

Кот поступил точно так, как все коты и кошки. Он просто не пожелал заметить своей неудачи на охоте. Он отвернулся и мягко заскользил прочь, делая вид, что никогда, ни на единый миг, не был заинтересован в каком-то ничтожном кораблике и каком-то тусклом солнечном блике. Мало ли в море забав!

Коты непобедимы уже потому, что помнят только свои победы. И никогда не признают поражений. Иногда, когда вам приходится особенно трудно, такому отношению к жизни у них можно и поучиться. Туман верил в себя и не сомневался, что он — самый красивый кот во всем мире... так что всю горечь поражения приняла на себя одна волна. Сгорбилась, зашумела, в отчаянии ударилась о скалу — и рассыпалась брызгами слез. Но её едва ли стоит жалеть. Злодейка сама все затеяла.

___

Сказочник чуть-чуть помолчал. Оглядел детей и протянул сидящей с краю девочке деревянную фигурку кота. Сам начал быстро и ловко вырезать солнечного мышонка. Тот был похож на обыкновенного, только хвост имел рыбий, удобный для жизни в море.

— А если бы мышонок не помог капитану? — испугалась девочка, рассматривая кота Тумана. — Фима мог погибнуть!

— Море годится для игр только коту Туману и большой волне. Люди в море выходят не играть, для них все всерьез, — согласился Эгра. — Это требует большого мужества: выйти из порта и взять курс в открытое море. Расстаться с берегом и довериться своему кораблю и его команде. Поэтому очень важно собрать настоящую команду. Ведь мышонок помог капитану почему? Потому что Звездочет был самым лучшим впередсмотрящим. Самым лучшим! И капитан рассмотрел за его ворчанием и хмуростью, за его малым ростом и сложным характером душу настоящего моряка, мужество и умение быть надежным другом.

— Он все еще плавает с тобой? — понадеялся сын плотника.

— Со мной сейчас плавают три наследника старика Звездочета, — качнул усами выр. — Сам он сошел на берег давным-давно. Основал школу ткачества паутинных парусов. И еще курсы узорного плетения. — Выр сердито встопорщил усы. — Он был лучшим впередсмотрящим всех времен! И если бы не тетка зима, он бы никогда не предпочел палубе — берег... Не зря говорят: женщина на корабле — к беде. А тетка зима... Но это уже следующая история. Что вы еще хотели спросить?

Дети зашептались, выбирая вопросы. Они много желали узнать! Какого цвета были глаза у кота Тумана? Встречал ли его капитан еще и как с ним ладил? Что сталось с большой волной? Как отнеслась тетка буря к походу Эгры на север, в гости к зиме? Наконец, далеко ли добираться до владений зимы и долго ли надо туда идти? На некоторые вопросы выр отвечал длинно, на другие лишь качал усами отрицательно или согласно.

— Наверное, выру гораздо проще быть капитаном, чем человеку, — вздохнула девочка, рассматривая готового солнечного мышонка. — Ты не можешь утонуть в море. Выры там — дома...

— Выру быть капитаном и проще, и сложнее, — задумался Эгра. — У людей как? Если корабль гибнет, капитан последним покидает его. И даже потеряв людей, он может найти для себя утешение. Мол, сделал все, что было в моих силах, но я всего лишь человек... Выру труднее. Я могу больше, я в море — дома. Но даже мне не по силам порой спасти всех и одолеть бурю. Выры не покидают корабль последними. Мы уходим в воду в начале шторма, мы тянем канаты и выравниваем корабль на волнах. Мы выбиваемся из сил, спасая свою команду. Я знаю случай, когда капитан-выр погиб в море. Он так устал, что все его сердца остановились. Но его корабль уцелел. Нет, ничуть не проще быть капитаном, даже если ты умеешь плавать и нырять лучше всех на свете. Потому что груз ответственности за жизни друзей одинаково давит на плечи людей и на панцирь выра. Тот, кто выдерживает тяжесть этого груза — он и есть капитан. Настоящий. И не важно, сколько у него лап и как велики клешни... или как остра сабля.

Сказочник помолчал, быстро вырезал кота Тумана еще в двух позах: лежащим в засаде и выгнувшим спину дугой. Обе фигурки дети стали передавать из рук в руки, щупать и гладить. Выр сбегал к воде и смочил свой панцирь. Вернулся, лег и осмотрелся: все в сборе, никто не шалит и не пробует тайком улизнуть, чтобы поплавать на глубине, без присмотра.

— На север плыть надо долго, — сказал Эгра. — Но знаете, сказка тем и хороша, что можно растянуть время и можно сжать. Я просто скажу: плыли они, плыли, и наконец добрались до края владений тетушки зимы...

___

Хрустальное озеро

Что запомнил Эгра на севере? Что его удивило более всего? Не холод воды и пронзительный ветер, нет. Выры живут в море, а на глубине вода всегда очень и очень холодна. Ветер же бывает и на юге силен и упорен.

Не хмурость небес и не краткость дней. Хотя на севере, особенно перед началом зимы, куда меньше ясных дней, чем обычно бывает на юге.

Небо — вот самое огромное открытие на севере. Когда снеговые тучи расходятся, как тяжелые плюшевые шторы, позволяя его увидеть, остается только вздыхать и охать, удивляясь. Северное небо глубокое. Огромное, наполненное стадами разнородных облаков, какие никогда не встречаются в южных краях. Здешние очень разнообразны. Есть тяжелые и черные — угольные. Есть хмуро-волнистые, как сталь клинка или чеканный узор. Имеются и меховые — длинноворсовые, расчесанные ветром. А еще водятся тонкие и белые. Как нежнейший пух — они взлетают так высоко, что их едва можно рассмотреть...

Небо севера похоже иногда на студеную воду в темной зимней проруби. Оно гладкое и ровное, ледяное и бездонное, опасное своей тайной. А порой удивительно яркое, праздничное и залитое таким полным и сочным цветом, словно исключительно здесь он встречается неразбавленный. Еще небо бывает не только синим, черным или фиолетовым. Оно окрашивается зеленью, оно имеет прожилки желтизны. Оно переливается, как перламутр. Оно иногда вдруг озаряется ровным янтарным светом. Наконец, небо севера может быть всех цветов и оттенков сразу! В одном прогале туч оно зеленое, а рядом — золотое, поодаль же темное, уже пропитанное ночью...

Капитан Эгра любовался небом постоянно, стараясь как можно реже нырять, чтобы не упустить ни единой перемены цветов. И Фима смотрел, и паук, взявшийся сплести тонкие теплые свитера для себя и лесовика. А еще — попонку для выра. Почему попонку, а не свитер? Так ведь десять ног и шесть рук! Это сколько надо рукавов навязать и сплести! И как надевать, просовывая руки и ноги по очереди и не путаясь ни разу. Представили? И сразу сделось понятно: попонка лучше. Лег на неё, попросил Фиму завязать на спине бантиками все длинные ленты — и готово, ты одет. Ну, можно еще шарф на спину накинуть, если уж совсем зябко.

Вот так, глядя в небо, они и плыли, пока 'Волнорез' не уткнулся носом в первый тонкий ледок. 'Ох-х', — сказал лед, ломаясь. Тихо сказал, едва слышно. Но кому надо — звук разобрали. У зимы надежные часовые. Власть её велика и многие желают угодить тетушке. Одна небольшая волна взяла да и сообщила заранее о том, что выр по имени Эгра, капитан маленького кораблика, решил плыть в гости. И по поводу поведения кота тетки бури весть тоже дошла...

Зима обрадовалась, рассердилась и расстроилась одновременно. Она умеет так — все делать одновременно. На радостях украсить окна узорами, в расстройстве обдать морозом. А что эта милая тетушка творит, когда разгневается... Этого обычно никто старается не выяснять. Слишком страшно. Кот Туман, хоть и полагал себя непобедимым, едва заслышал гул возмущения тетки зимы, сбежал на юг, на полусогнутых лапах, припадая брюхом к воде и не оглядываясь.

Кораблик вплыл в серые студеные воды зимнего царства. Само собой, все знают: там, где правит зима, вода скована льдом. Но это не совсем точно. Реки замерзают, озера тоже. Но море — не целиком, и чем южнее, тем полоска льда у берега уже. А на глубине море остается обычным — только совсем холодным. Промерзает и сковывается сплошным льдом лишь самое северное, оно и зовется — ледовитым... Большая волна с отчаянием наблюдала, как уходит в серебряно-сизые воды зимнего моря 'Волнорез'. И решилась предпринять последнюю попытку завладеть кораблем. Напасть сзади, подкравшись. Она уже догнала, с силами собралась, изготовилась и решила прыгнуть, дожидалась только подходящего порыва ветра...

— Какое безобразие! — возмутился женский голос у самого борта.

Эгра вздрогнул стеблями глаз и перестал рассматривать небо. Фима торопливо пролез головой в ворот новенького паутинного свитера и тоже обернулся на голос. Звездочет бережно положил на палубу недоделанную парадную попонку выра с отделкой из жемчужинок и кораллов — и взбежал на край борта.

— Здравствуйте, — вежливо сказал Фима. — Вы здешняя болотница? Или вы морская водяница?

Понять его вопрос можно. Кто еще может плыть посреди студеного моря, да так уверенно? И куда вообще можно тут плыть? Значит, встретила гостей хозяйка здешних вод — водяница... Правда, Фима смутился еще сильнее, припомнив: в море живут еще и русалки. Пойди поздоровайся вежливо и уважительно в незнакомом краю! Потому и советуют взрослые заранее все выяснять про обычаи и законы, до того, как пускаешься в дальний путь. Да еще язык учить заставляют. 'Пригодится', — говорят. Только кто же поверит, пока сам не попадет в чужое море?

Но незнакомка все поняла и не обиделась ничуть. Она плыла уверенно и направлялась прямо к 'Волнорезу'. Расслышав приветствие, рассмеялась и замотала головой. Волосы у неё были довольно длинные, совсем черные, с отливом в синеву. Глаза глубокие и синие, как зимнее небо — изменчивые, да еще с искорками звездочек-снежинок. Одета женщина была в простой купальник, серебряный с синим узором. Она положила на борт одну руку, чтобы удобнее было разговаривать и рассматривать команду 'Волнореза',

— Нет, я не водяница. И да, я здравствую, чего и вам желаю, — весело прищурилась незнакомка.

Подула на воду, повела второй рукой — и рядом с корабликом образовалась приличных размеров льдина. Женщина выбралась на лед и погрозила пальцем большой волне, по своему обыкновению прячущейся в толчее малых, поскольку пакость не удалась.

— Какое безобразие! — повторила она. — Хозяйничать в моих владениях! Знаешь, что ты натворила? Ты меня разозлила всерьез! За что и поплатишься. Знаешь, как это ужасно — ледяное бешенство? Ты меня до него довела, теперь придется отвечать за все, да. Такая большая — и нападала на малышей! Ай-яй яй...

Женщина резко указала пальцем на волну, без ошибки распознав её спину в толпе похожих. И большая волна... окаменела! Точнее, превратилась в айсберг — ледяную глыбу. Незнакомка как-то по-мальчишески ловко свистнула и снова указала рукой на обледеневшую волну. Ветер завыл волком и толкнул лед, унес его прочь.

— Ату её! Разбить о скалы без жалости! — строго приказала женщина вслед сторожевому ветру. — Пусть эта нахалка заново жизнь начинает, от малого осколочка льда, который по весне станет каплей воды и вольется в море. Может, тогда поумнеет. Нашла, у кого воровать подарки! У меня!

— Вот так да... — поразился выр. — Вы — зима? Знаете, тетушка, я вас иначе представлял. В шубе и, простите, холодной. Но у вас теплые руки и румяные щеки.

— Холодной и в шубе... Сплетни, — отмахнулась зима, ведь это действительно была она. — Это осень кутается, простуды боится и все равно — постоянно ходит сопливая. Сколько раз говорила сестрице: закаляйся! Не хочешь купаться в проруби, ну хотя бы обтирайся холодным полотенцем. Только она неженка. Чуть что — в слезы, вот и разводит слякоть. А я после неё вымораживаю грязь и прибираюсь иногда очень долго. Я люблю порядок. У меня характер стойкий. И здоровье крепчайшее.

Зима гордо огляделась и заметила паука. Звездочет как раз успел подтянуть к борту попонку, которую готовил для Эгры. И вежливо показал на неё двумя верхними лапами.

— Вот вам покрывало, прошу, накиньте.

— Какой вежливый, — ласково улыбнулась зима, заворачиваясь в паутинную ткань. — Мне про тебя говорила болотница, точно. Тебя зовут Бедняжечка? Она принесла мне целое ведерко клюквы со льдом, добрая девочка. И так плакала, так убивалась... Говорила: отпустила я Бедняжечку в море, а он совсем маленький, вдруг его обидят.

Паук потоптался, не зная, то ли обижаться на ужасное имя, то ли радоваться, что его помнят и о нем переживают.

— Мое настоящее имя Звездочет, — осторожно поправил он. — Потому что я умею делать узоры на парусах.

Зима прищурилась, и в её синих глазах как-то особенно ярко блеснули льдинки внимания и интереса. Женщина улыбнулась, еще раз осмотрела корабль и его команду. Вежливо указала рукой на север.

— Добро пожаловать в мои владения. Я вам рада. Я даже выбралась к вам навстречу. И приглашаю вас в гости в свою избушку. Капитан, пожалуйста, взойдите на борт корабля.

Эгра исполнил распоряжение зимы, затем вежливо протянул ей все три правые руки, помогая тоже перешагнуть со льдины на палубу. Левыми руками выр указал на удобную скамейку на корме. Зима села, чуть шевельнула бровью и повела рукой. Завыли на два голоса ветры, подхватили кораблик, вскинули на волну, ставшую ледяными полозьями, какие бывают у санок. У самого носа 'Волнореза' заклубилась поземка, из её глубины вырвались четыре белых медведя и встали в упряжь.

— Домой! — приказал зима совсем иным, властным, голосом хозяйки.

Ветры завыли еще громче, ставший санками кораблик понесся по окрепшему льду к берегу. По его краю — к лесу. Там зима одним ловким движением сгребла себе с первой же ветки шубку, а попонку из паутины отдала выру.

— Капитан, я бы не стремилась так лихо управлять вашим кораблем, не попросив позволения, — улыбнулась она Эгре. — Но иначе нельзя. Выры в моих владениях, увы, не гостят. Для вас здесь слишком холодно. Если мы не поспешим и не минуем порог моей избушки в срок, вас одолеет сон. И продлится он до самой весны. Для меня это очень огорчительно, ведь вы мои гости.

Эгра вежливо качнул усами. И постарался взбодриться. Он и сам уже заметил, как сковывает его тело странная, незнакомая прежде, тяжелая сонливость. Как гаснет даже интерес к такой удивительной встрече. Ведь не каждый видел тетушку зиму у себя на корабле, да еще в самом лучшем, прямо-таки ясном и солнечном, настроении...

Пока выр пытался бороться со сном, Фима и Звездочет сняли малый парус и укутали капитана поплотнее. А зима молча и с интересом рассмотрела большой парус, с янтарной луной и узором созвездий. Ей едва хватило времени на любопытство. Медведи мчались стремительно, погонщица-метель свистела и раскатывала ровный ковер дороги...

— Вот мы и прибыли. Прошу в избу, — сказала зима.

'Волнорез' выкатился на озеро, покрытое безупречным, без единой морщинки, льдом. В его темном зеркале отражалось небо. Дневное, синее и яркое. Но на этом дневном небе лежали звездочки снежинок, словно и ночь никуда не ушла. Эгра так удивился, что ненадолго обрел новые силы и покинул корабль, перевалился через борт и упал на лед. Скользкий! Выр ударился брюхом и поехал по льду, не имея возможности остановиться. Зима спрыгнула следом, поймав в ладошку паука, догнала капитана и схватила за клешню. Крепко, но не грубо. Направила к избе и сама пошла рядом. Фима покинул палубу последним, не забыв прихватить из трюма груз 'Волнореза' — янтарные кувшинки.

В избе тетушки было тепло, в большом очаге горел огонь. Чай уже был приготовлен, стол накрыт. Хозяйка подала пироги, клюкву в меду и наилучшее мороженное. Вежливо расспросила о приключениях.

Эгра согрелся в тепле, спать ему расхотелось. Он с удовольствием рассказывал и пил чай, хотя выры редко соглашаются пить горячее. Он даже ел пироги, которые куда полезнее людям и лесовикам!

Наконец, допив чай, капитан пробежал к Фиме, позвал паука. И все вместе они вручили зиме янтарные кувшинки.

— Для моего зеркального озера! — хозяйка даже прослезилась двумя хрусталиками льдинок. — Какая красота... У меня теперь будут цветы, даже в самые сильные холода они не замерзнут!

Зима торопливо прошла к двери и опустила кувшинки в снег, ветер унес их к озеру и расправил на его льду. Зима вернулась к столу и задумчиво оглядела команду 'Волнореза'.

— Вот и закончилось ваше первое путешествие, — сказала она. — Вы молодцы. Вы настоящая команда, вы мне нравитесь. Но я такая... Я очень люблю подарки и мне никто не отказывает. Подарите мне еще и кораблик. Пожалуйста. Я вас отблагодарю. Фиму отправлю к дедушке на своих медведях, его очень ждут дома. Тебе, Эгра, разрешу зимовать в моем зеркальном пруду и еще кое-чем награжу. А Бедняжечка... то есть Звездочет, сможет гостить у меня до самой весны. У меня редкостная коллекция морозных узоров. Разрешу осмотреть и повторить в паутине все.

— Как это — подарить корабль? — насторожился Фима.

— Но весной, вот увидите, он станет мал для вашего капитана, — хитро прищурилась зима. — Это и есть моя благодарность. Вырий гриб, зимовка в озере и новый панцирь. И еще маленькое чудо. Ну что, дарите? Или я прямо сейчас расстроюсь и все мои ветры будут выть и стонать от огорчения.

— Дарим, — великодушно согласился выр. — Но я хочу сказать. Не потому, что вы пообещали нам награду. А потому, что встретили и пригласили в гости. У вас доброе сердце, хоть вы и управляете холодами.

— Ты мне очень нравишься, капитан, — рассмеялась зима, и тающие льдинки зазвенели в её смехе. — Ты славный. Жаль, что выры в холода спят. Зато какие я тебе заготовила сны...

Зима гордо тряхнула волосами и глянула в оконце. Золотые кувшинки лежали на черном льду и светились, и бросали блики — лепестки во все стороны: это солнечный мышонок нашел своих друзей и прибежал их проведать. Теперь он прыгал с цветка на цветок, вспыхивая уже не бликом — целой радугой! Он тоже — вырос...

____

Третий вечер

Погода — она такая капризница! Два дня с замиранем дыхания ветерка она слушала сказки. Подмигивала Эгре и детям светильниками звездочек, и дорогу домой указывала, выпуская на выпас полную луну. Ничто не предвещало перемен. Но, видимо, история о зимнем сне расстроила погоду. Она вытянула из-за горизонта серый платочек-облако, да и расплакалась мелким дождиком.

Эгра редко задерживался в порту подолгу, но не мог ведь он уплыть, не попрощавшись с детьми и не рассказав историю до самого конца. То есть до того места, где она завершается и плавно перерастает в новую, еще не рассказанную сказку, сберегаемую для следующего посещения родного порта...

Эгра приплыл в бухту Жемчужницы заранее, проверил, цел ли навес от дождя и сам подновил его крышу.

— Вот так! — сказал он, уложив две новые доски взамен попорченных. — Идите, усаживайтесь. Нельзя мокнуть!

— Мы будем закаливаться, как тетушка зима! — решительно предложила девочка, расставляя фигурки: кораблик, выра, кота, Фиму, паука.

— Кто же закаливается так, не разобравшись в деле? Она купалась в проруби, а потом сразу теплую шубку надевала. Все надо делать с умом! — напомнил Эгра. — Нет-нет! Одежда промокнет, ветер вам мурашки понатыкает на кожу и простуду за шиворот запихнет. У вас сухая запасная одежда есть?

— Нету, — признал сын плотника и уселся под навесом. — Эгра, а ты не простудился, когда спал в зимнем озере? И как там вышло — с подарком, все по честному?

Выр поправил главные усы, закинул их на спину и повыше приподнялся на хвосте. Под дождем сидеть, как вы догадываетесь, ему очень нравилось. Именно в дождь выры особенно охотно посещают берег. И находят его удобным для жизни. Мокрым, уютным, приятным.

— Зима — она тетушка серьезная. Накормила нас пирогами, да. Я попробовал мороженое первый раз в жизни, вот так! Вкусно, хотя мы, выры, людскую еду не очень понимаем.

Большое сердце

Вечером, когда снег засинел и заискрился, посыпанный золотым песком лунных бликов, зима стала собирать Фиму в дорогу. Выдала шубку, хлопнула в ладоши — и за оконцем встали на льду озера санки. Лесовик вздыхал, украдкой поглядывал на Эгру и хмурился. Как признаться: он, оказывается, совсем по деду соскучился, и по лесу родному. Даже болотницу, и ту вспоминает всякий день. Не за вкусные ягоды, за доброту...

— Я не поеду, — упрямо выговорил Фима. — Нет уж! Эгра мой друг. Как я брошу его в озере? Одного, да в холода... Нет, не поеду. Дед поймет.

— Не серди меня, лесовик, — возмутилась зима. — А лес убирать к моему приходу? А шубы лисам да зайцам с летних на зимние менять? Дела у тебя дома, и много их. Что, все до единого на деда свалишь, не пожалев его? Поезжай. Разве я обижу твоего друга? Он в гостях у меня.

Фима с сомнением вздохнул. Он и сам знал, сколько в лесу дел накопилось. Что же получается: останешься — деда предашь, уедешь — друга бросишь. Иногда любой выбор правильным бывает только отчасти. Пойди сходу реши, какой долг тяжелее и важнее?

— За кэпом я пригляжу, — важно проскрипел паук. — Я впередсмотрящий, от меня самая юркая и мелкая беда не укроется. А ты болотнице подарок от меня передай. Шаль я ей обещал, вот, изготовил. Поезжай. Если что, вон — когти какие, справлюсь.

Звездочет лязгнул похожими на клинки когтями. Фима улыбнулся — и согласился. Долг перед дедом и лесом вырос, и маленькая, умещающаяся на ладони, шаль для болотницы оказалась весомым доводом, даже, может быть, главным. Пора домой. Надо извиниться за прежние шалости. Он ведь, если толком припомнить, многовато дома натворил за лето... Фима шмыгнул носом, прищурился и хитро подмигнул пауку. А сколько еще за зиму натворит!

По хрустящему снегу от избушки до саней лежала золотая дорожка света, и выданные зимой валенки вытаптывали на ней синие тени следов. Хруп-хруп. Прощай, первое приключение. Хруп-хруп. Чтобы снова выйти в море, надо сперва вернуться в порт, разве не так?

Совсем не тяжело уезжать в дальний путь, когда вслед машут друзья и кричат: 'возвращайся весной'! Еще приятнее ехать, зная, что впереди — родной дом и там тебя ждут.

Эгра махал вслед санкам и руками, и усами, пока совсем не замерз. Но тетушка зима не повела в избушку. Вышла на черный лед, подула, повела рукой — и нарисовала большую круглую прорубь. Любопытная луна заглянула в неё, пробуя нащупать дно тонкими пальчиками лучей. Далеко, а только вода прозрачнее хрусталя. Если приглядеться — вон они, мелкие камешки, и вон — удобный грот, каменный. В нем мягкая перина из зеленых водорослей.

— Сладких снов, капитан Эгра, — улыбнулась тетушка зима. — И прощай... Проснешься — я уже уйду на север. Навестишь ли снова — кто знает? Но ты учти: я хозяйка хлебосольная. Буду рада.

Звездочет выглянул из густого меха воротника тетушкиной шубы. Помахал всеми передними лапами. И снова спрятался: холодно, ночь черная, стужа так и звенит, так и похрустывает. Выр осторожно попробовал лапами воду, разбил тонкий новый ледок. И нырнул в озеро. Вода показалась ему теплой: выры ведь глубоко умеют уходить, туда, где и летом ничуть не тепло и совсем темно.

Эгра добрался до грота, улегся на перину. Вверху, за прозрачным ледяным окном была зимняя ночь. Кувшинки горели золотом, поземка рисовала узор, светлячки звезд перемигивались... И выр немного испугался: тепло, а вдруг он и не заснет? Но поземка все заметала и заметала лед, делалось темнее. И лед похрустывал, утолщался, и тепла под ним делалось все меньше, и сон накрывал, как пушистое сказочное одеяло. Эгра опустил глаза на стеблях в глазницы. Поджал лапы поудобнее — и заснул.

Тук! — болью отдался во всем теле первый удар сердца. Он, совсем как будильник у людей — отмечает время расставания со сном. Длинным, сладким, красивым. В нем Эгра плыл на большом корабле, с двум мачтами, с целой командой друзей. Далеко плыл, в новое странствие. За горизонтом шевелились непонятными тенями приключения, еще только поджидающие отважную команду. Одно было похоже на осьминога, второе выпирало из воды панцирем черепахи... И ветер свистел разбойником, норовил порвать паруса. И солнце смеялось, и знакомый мышонок прыгал по волнам.

Туук-тук-ту! — сердца второй раз отметили приближение пробуждения: первое уже работало в полную силу, второе подключилось, третье шевельнулось. Эгра вдохнул жабрами воду и процедил её, вкусную, живительную. Потянулся. Сердца больше не болели, они все ровнее и точнее отбивали побудку.

Ту-ук-туук-туук-тук, — выровнялся полностью ритм сердец.

Эгра замер, не веря себе. Еще раз прислушался.

Ту-ук-туук-туук-тук, — не подвели сердца. Четыре сердца! Вот какое чудо пообещала ему, оказывается, тетушка зима. Самое лучшее на свете! Маленький больной выр, самый жалкий в семье, и никогда не подрастет, так говорили братья. Глупые, глупые выры, не умевшие верить в чудеса! Да все их сердца ни разу не бились для кого-то. И друзей настоящих у них нет, совсем нет! Разве от настоящих друзей стали бы они прятать больного младшего брата?

Ту-ук-туук-туук-туук, Ту-ук-туук-туук-туук, Ту-ук-туук-туук-туук, — ровно и уверенно застучали сердца. Заспешили, гоняя кровь и пробуждая тело. Наполняя новой силой, радостью и интересом: что там, наверху? Весна! Кто там, наверху? Чьи тени мелькают над водой? Что за шум катится и стучит по поверхности, как по барабану? И кто это гонит мелкие волночки? Словно торопит и зовет — сюда, давай...

Эгра потянулся, расправил хвост и вытянул до предела усы. Огляделся с интересом: за зиму он перелинял! Вон какой смешной и тесный лежит на перине из водорослей старый панцирь. И грот, оказывается, совсем не просторный — он тесный! Приходится ползти и выгибаться, чтобы протиснуться через арку выхода. А обновленный хвост — хорош! Широкий, движется мощно и толкает куда лучше прежнего.

Шлеп!

Это Эгра вырвался из воды, встал на хвост и снова рухнул в озеро, разбрызгав его так сильно, как только мог. Взлетев на короткий миг над водой. И во все лапы — к берегу! Вон и Фима ждет, и Звездочет прыгает у него на плече.

— Свистать всех наверх! Кэп проснулся! — деловито проскрипел Звездочет.

— Эгра, это точно ты? — удивидлся Фима. — Ну ты и вырос! Почти с меня ростом.

— И ты вырос, — Эгра открыл легкие и отозвался, удивляясь тому, что голос тоже вырос, стал ниже и звучнее.

Пожалуй, с таким голосом можно чувствовать себя настоящим капитаном. Только — корабля пока что нет. Но это не беда, если у тебя есть шесть рук и что куда важнее — двое друзей!

Капитан оглядел берег. Годные в дело бревна лежали горкой, и часть уже распилена на доски. И паруса — вон они, бережно расстелены и чуть чуть шевелятся. Эгра замер в недоумении, опираясь руками о берег. Шевелятся?

— Моя семья, — снисходительно проскрипел Звездочет. — Салаги. Но я решил: всякому большому кораблю нужны юнги. Мы ведь строим большой корабль, кэп?

Паук спросил с тревогой: нет сомнения, он уже твердо пообещал юнгам место в команде. Вон они — все трое. Маленькие пауки, бурые, и рисунок якоря на спинах еще едва намечен, и когти так ничтожны, что их и не видно...

— Большой! — согласился Эгра. — Отсюда есть выход в море?

— Есть, вон той речушкой, — указал Фима. — Я уже поговорил с бобрами: помогут.

— Ну и стройте, — буркнул паук. — А я буду плести канаты. Для воздушного шара, да! Меня тетка зима научила. Объяснила, чем полезен теплый воздух и как его ловить моей паутиной, чтобы летать. Я — летающий морской паук! Впередсмотрящий! Хей-хо! Мне буря не страшна!

И Звездочет затанцевал на всех восьми лапах, заскрежетал клинками когтей.

Эгра выбрался на берег, погладил знакомую пилу и свой старый молоток.

— Ж-ждала, — весело ответила пила, едва коснувшись древесины. — Ж-жизнь! Ж-жую, ж-жарь!

Она устала от безделья за зиму, как вы, конечно же, догадались.

— Так, так, — подзадорил молоток.

И новый корабль капитана Эгры стал на глазах расти и делаться все краше. Чтобы выйти в море, к новым приключениям. Но это уже другая сказка...