Бальзак-драматург

"С моими театральными опытами дело обстоит плохо, придется пока отказаться от них. Историческая драма требует всяких сценических эффектов, с которыми я не знаком; может быть, их находят только в самом театре, работая с понятливыми актерами. Что же касается комедии, то Мольер, коему я желал бы следовать, может привести в отчаяние своим мастерством; нужны долгие дни и недели, чтобы достигнуть чего-нибудь в этом роде, а мне всегда недостает времени. К тому же надо преодолеть бесчисленные трудности, чтобы тебя допустили на какую-нибудь сцену, а мне некогда туда пробиваться..."

И дальше:

"Бальзак подумывал даже о том, чтобы найти подставных лиц и, не компрометируя себя, ставить под их именем сфабрикованные пьесы. Совершенно ясно, что в ту пору театр был для него только еще одним способом заработать побольше денег".

Однако в те времена авторы оригинальных произведений зачастую не получали никакого гонорара. Он доставался, как правило, исключительно устроителям пьес. Так произошло и с пьесой "Отец Горио". В 1835 в двух парижских театрах с большим успехом шли одновременно две постановки этой пьесы, за которые он не получил ни франка. Тогда, возмущенный, Бальзак решил наказать своих обидчиков: он пригласил актеров обеих трупп в ресторан "Шато де Мадрид" в Булонском лесу, чтобы отпраздновать премьеру, прислал карету за актерами, а драматургов и режиссеров оставил на мостовой...

Тем не менее, Бальзак не теряет надежды разбогатеть за счет постановки своих пьес. Вернувшись из поездки по Италии (Милан, Венеция, Генуя, Флоренция), где он пребывал по наследственным делам графа Гвидобони-Висконти, 10 мая 1837 года он пишет как всегда жаркое письмо своей будущей жене, госпоже Ганской:

"Вот я и вернулся к своим трудам. Одно за другим опубликую теперь "Цезаря Бирото", "Выдающуюся женщину" и "Гамбара", закончу "Утраченные иллюзии", потом "Всесильный банк" и "Художников". А затем полечу на Украину, где мне, может быть, улыбнется счастье написать пьесу, которая положит конец плачевному положению моих финансов. Таков мой боевой план, cara contessina".

Не пройдет и двух лет, в его багаже накопится около двадцати различных набросков пьес и множество драматических сюжетов. В тетради "Мысли и фрагменты" их перечню посвящена целая страница. Он набрасывал планы: например, "Оргон" — продолжение "Тартюфа"; "Ричард Губчатое Сердце" — драма времен Консульства...

От одного из сюжетов (который, впрочем, не встретил одобрения у Ганской) Жорж Санд пришла в восторг. Пьеса, которую Бальзак поначалу назвал "Старшая продавщица", была многообещающей: действие ее должно было происходить в торговом мире квартала Марэ, в предместье Сен-Дени, в лавке такого же типа, как "Дом кошки, играющей в мяч".

"Старшая продавщица", своего рода Тартюф в юбке, становится любовницей хозяина, царит в доме своего любовника, преследует его жену и дочерей.

Сюжет был выбран удачно, тем более что, как говорил Бальзак, Тартюф женского рода куда более опасен, чем мужчина, ибо располагает более действенными способами утверждения своей власти.

Героем другой, в будущем, по его мнению, бесспорно успешной задуманной пьесы должен был стать господин Прюдом — образ, целиком и без стеснения заимствованный у Анри Монье.

Жозеф Прюдом, олицетворение луи-филипповской буржуазии, среднего класса, национальных гвардейцев, казался Бальзаку еще более комичным, чем Фигаро и Тюркаре. Пьесе он хотел дать название "Замужество девицы Прюдом". Интрига была искусна, оставалось только выполнить замысел (а для полного раскрытия образа Прюдома задумывалось несколько пьес, к которым он возвращался на протяжении всей жизни вплоть до 1848 г.). Увы, они так и остались неосуществленными. Но ничто больше переубедить Оноре не в состоянии: только пьесы (не считая удачной женитьбы на богатой наследнице) принесут ему полноценное достояние, именно театр поможет ему выйти из крайне тяжелого материального положения. Он уверен в своем мастерстве, как уверен и в том, что постиг законы драмы. Он явно видит недостатки в пьесах собратьев по перу, современная комедия для него неприемлема.

Вот как в одном из своих писем к Ганской (от 15 июня 1838 года) он оценивает знаменитого тогда комедиографа Скриба, которого высоко оценивал А. И. Герцен как наиболее яркого выразителя буржуазных тенденций в театре:

"Вчера вечером смотрел я "Клику" и нахожу, что эта пьеса весьма ловко написана. Скриб хорошо владеет ремеслом, однако искусство ему неведомо. Он обладает талантом, но не драматическим гением, да к тому же полностью лишен стиля".

О "Рюи Блазе" Виктора Гюго Бальзак выразился следующим образом:

"Что за надутая чепуха! Еще никогда глупость и безобразие не танцевали перед публикой такой разнузданной сарабанды".

А в "Письмах о Париже" он вообще очень резок:

"Что касается театра, — то он находится в состоянии невероятнейшего маразма".

Это его твердое убеждение.

Тем не менее, в письме-дневнике от 17 сентября — 16 октября 1838 года он указывает Ганской:

"Спасение мое — в театре. Одна удавшаяся пьеса приносит около ста тысяч франков. Две таких удачи освободят меня от всех долгов, а для двух удач нужен ум и усидчивость — и только".

Как-то Бальзак, выведенный из равновесия театральными успехами Дюма (впрочем, как и успехами его романов), прилюдно бросил ему: "Когда я выдохнусь, стану писать пьесы". На что Дюма ответил: "В таком случае, вам надо начинать теперь же".

В какой-то степени Дюма попал в точку. Даже Бальзак, описывая свое положение в сорокалетнем возрасте, признавал: "Все стало тяжелее, работа и долги"... Как всегда, ему катастрофически не хватает денег, и Бальзак снова принуждает себя заняться театром, хотя прекрасно осознает, что не рожден драматургом, и его предназначение совершенно в другой области литературы.

Стефан Цвейг был уверен, что подобный способ заработать деньги для Бальзака не более чем очередная махинация, к которой он холоден и безразличен, такая же сделка, как выращивание ананасов, биржевые спекуляции с акциями Северной железной дороги или афера с серебряными рудниками в Сардинии.

"Если мне не удастся это дело, — пишет Бальзак во время своей поездки на Сардинию, — я очертя голову брошусь в объятья театра".

"Для него театр, — замечает Цвейг, — только "последнее средство", обещающее "больше доходов, чем мои книги".

Шевырев после своего путешествия по Европе в 1838 — 1840 гг. указывал на то, что большие гонорары получали только те литераторы, которые так или иначе вкрапляли в свои сочинения политику (чего старался избегать Бальзак), "она кормит все пишущее; она тот насущный хлеб, о котором должны молить писатели Франции. <...> Она и в театре бормочет сквозь зубы, сжатые строгостью цензуры. <...> Она везде".

Тем не менее, надежды своей разбогатеть за счет театральных постановок, Бальзак не теряет. С грифелем в руках подсчитывает он, что пьеса, имеющая успех, может принести сто и даже двести тысяч франков. Понятно, что первая попытка может не принести сразу ожидаемого материального успеха. Но если писать по десять-двадцать пьес в год, то можно с математической точностью высчитать, когда именно вытянешь главный выигрыш.

С небрежностью относится он и к дальнейшей судьбе своих еще не написанных пьес. Он уверен, что ставшее уже известным его имя, будет помогать их успеху.

Конечно, диалоги удавались ему хуже, чем анализ чувств или описания, он больше умел создавать характеры и обладал несравнимым даром придумывать захватывающие ситуации, но пьесы, пользующиеся успехом у публики, оплачиваются хорошо, а такое сочинение — дело нескольких часов.

Еще в 1838 г. Бальзак пишет Арману Переме:

"На театре сейчас возможно показывать только п р а в д у , как я пытался ввести ее в романах. Но быть п р а в д и в ы м не дано ни Гюго, талант которого увлекает его в сторону лирики, ни Дюма, который отошел от правды, чтобы никогда к ней не вернуться, он может быть только тем, чем он был. Скриб истощился. Нужно искать новые неведомые таланты.

Вот уже десять лет, как я работаю для театра, и вы знаете мои взгляды по этому поводу. Они обширны, и их осуществление меня пугает. Но у меня достаточно упорства и терпенья в работе. Чтобы добиться успеха, нужен только труд и еще кое-что, что, чувствую, у меня есть.

Мне не хотелось бы начинать с трех крупных произведений, которые вам известны. В качестве первого шара я пущу драму из буржуазной жизни".

Это и была драма "Школа супружества", которую хвалила Жорж Санд и не одобряла Ганская, над которой полноценно Бальзак начал работать в начале 1837 г., причем писал ее с "жаром", с бо́льшей любовью, чем прочие. Ему хотелось сказать ею некоторое новое слово, как в смысле сценической техники, так и в смысле вложенной в нее смелой тенденции — смелой для тогдашнего времени, конечно.

Пьеса была задумана еще в 1830 г., и первоначальный замысел ее имел остро разоблачительную, антибуржуазную направленность. Однако в процессе длительной работы Бальзак резко изменил конфликт драмы и характеры действующих лиц.

В июне 1838 г. Бальзак сообщает Ганской:

"...возвратившись из путешествия, я напишу эту пьесу, несмотря на Ваше неодобрение..."

Тем не менее, с Ганской многие были солидарны.

"Драма буржуазная, очень темная, — говорит о ней Эдмонд Бире, — очень черная, место для которой было, конечно, в бульварном театре".

Но Бальзак решает поставить ее. Пока достаточно найти директора театра, с которым удастся заключить как можно более выгодный договор, а также — для экономии времени и сил — нанять "негров", которые смогут бальзаковскую фабулу в короткий срок превратить в законченную пьесу. За ним будет канва, за ними — все остальное. Самому особо не напрягаясь (разве что только рукой мастера придавать текстам блеск и очарование), можно легко выдавать по дюжине пьес в год.

Загоревшись, той же осенью Бальзак, по воспоминанию А. Сегона, сзывает в Жарди близких друзей: Жюля Сандо, Гаварни, Анри Монье, Армана Дютака, Леона Гозлана, его самого и нескольких других парижских литераторов. Встречал их уже обосновавшийся в имении молодой писатель Шарль Лассайи, автор экстраромантического романа "Проделки Триальфа".

Вылетевший, как смерч, из своего кабинета, Бальзак вскричал, что нашел нечто получше алмазной жилы, которая все равно рано или поздно иссякнет. Профессия романиста, сказал он, обрекает его на голодную смерть. Сколько ему платят за строку? Тридцать пять сантимов ... Хороша плата, нечего сказать! Так вот, он не будет больше писать романы. Отныне он станет драматическим автором! Пьеса, пользующаяся успехом, приносит доход от четырех до пяти сотен франков за вечер в Париже, а ее будут ставить во всех театрах Франции.

Он брался, если ему будут помогать, заполонить пьесами все парижские сцены, от самой маленькой до самой большой. И к концу года их общая казна будет насчитывать три миллиона!

Театры, по его плану, нужно разделить таким образом: на попечение Граммона и Беллуа — пьесы в стихах; Сандо — пьесы в прозе. Он возмет на себя "Комеди Франсез" и "Одеон", Гозлан — "Жимназ" и "Водевиль", Анри Монье и Луи Денуайе — "Варьете" и "Пале-Руаяль", Лоран-Жан и Лассайи — "Порт-Сен-Мартен", "Гетэ" и "Амбигю". Сенагону достаются "Фоли-Драматик", "Порт-Сент-Антуан" и "Бобино".

Дютак, у которого была типография и книжная лавка, будет издавать пьесы, а Гаварни их иллюстрировать.

Описывая этот эпизод, Сегон рассказывает:

"В пылу разыгравшегося воображения, опьяненный своей безумной мечтой, он говорил два часа. Золото, струившееся из его уст, наполняло и оттопыривало наши карманы. Когда же он наконец умолк, мы были богаты, как барон Джеймс , и голодны, как матросы с "Медузы"..."

Естественно, как с клубом "Красный конь" и со всеми остальным коммерческими проектами Бальзака, ничего из этой задумки не вышло. Тогда, немного поразмыслив, Бальзак решает превратить комедию "Старшая продавщица" в мелодраму "Школа семейной жизни" (или "Школа супружества").

Первоначальный замысел — обольщение хозяина лавки старшей продавщицей и ярость его возмущенной родни, который, напомним, казался Жорж Санд превосходным, — в процессе работы изменился. Продавщица, которую Бальзак собирался изобразить неким Тартюфом в юбке, стала в пьесе чистой девушкой, "приказчицей с нежным сердцем", искренне полюбившей негоцианта, и Бальзаку пришла злосчастная идея использовать в развязке пьесы историю, которую ему рассказал Меттерних: двое разлученных влюбленных сошли с ума и не узнавали друг друга!

Как отмечал Бодлер, Бальзак пытался впрыснуть страсть, юмор и злободневность популярного Бульварного театра в загримированный труп романтической драмы.

В качестве соавтора-драматурга Бальзак использует упомянутого уже Шарля Лассайи, которого Лоран-Жан охарактеризовал так: "Длинное тело под командой длинного носа. Вперед, шагом марш! Первым трогался нос, а за ним и весь придурок!"

О совместной литературной деятельности Бальзака и Лассайи вспоминает Ж. де Нарваль:

"Бальзак предупредил его:

— Не рассчитывайте на обыкновенный образ жизни: в Жарди живут только ночью; днем все спят, за исключением меня, потому что у меня много дел и вообще я мало сплю.

Молодой поэт согласился. Бальзак привез его к себе, в десять вечера, и сказал: "Вы еще не избавились от прежних привычек; ложитесь, когда придет время, вас разбудят".

В час ночи лакей в ливрее вошел в спальню молодого человека и объявил:

— Хозяин просит вас подняться.

Тот встал.

Его провели в столовую; ужин ждал его. Он состоял исключительно из отбивных и шпината. Затем подали чашечку крепкого кофе.

В тот момент, когда молодой человек допивал кофе, появился Бальзак в монашеском облачении, служившем ему халатом, и произнес: "Начнем". Он повел его в другую комнату, где на письменном столе лежала нетронутая десть бумаги, и сказал: "Пишите: Школа супружества". Потом, прогуливаясь по комнате, он вдохновенно продиктовал несколько сцен, которые оставалось только правильно оформить; работа длилась до семи утра. В этот час Бальзак удалился.

Вошел прежний лакей и объявил:

— Хозяин просит вас ложиться.

В полдень его вновь подняли и пригласили к завтраку; потом состоялась четырехчасовая прогулка, затем снова работа, перемежающаяся отбивными со шпинатом, кофе, прогулками и отдыхом".

Цвейг добавляет:

"Это нелепое расписание просто сбивает его с толку: днем ему плохо спится, ночью, естественно, еще хуже работается. Жалкий текст, который он приносит, отвергается на полуночном заседании, и подпольному драматургу приказано приналечь. Тщетно Ласайи в течение суток терзает свой изможденный мозг. Бедный "негр" утрачивает сон и аппетит от сознания, что с полуночи до утра ему придется спорить со своим работодателем, и однажды ночью, когда Бальзак входит в спальню Лассайи, оказывается, что его соавтор сбежал", оставив после себя только письмо с отказом от дальнейшей работы над пьесой, так как ему "не пришла в голову ни одна мысль, которую стоило бы записать, которая была бы достойна вашего драматического замысла", о чем он с глубоким отчаянием и сообщает".