Бальзак-драматург

ДРАМАТУРГ

Все авторы, исследующие жизнь и творчество Оноре де Бальзака, единодушны во мнении, что начинал свою литературную карьеру будущий писатель именно с драмы. В те времена — начало XIX века — драматургия все еще оставалась одним из самых успешных жанров всемирной литературы; она хоть и сходила со сцены, но окончательно не утратила своего влияния на публику; театр пользовался бесспорным уважением, особенно пьесы в стихах. Широчайшее распространение получает мелодрама, хотя в репертуаре привилегированных театров все еще господствует трагедия. И несмотря на то, что Наполеон декретом от 8 августа 1807 года оставил в Париже только восемь театров, начавшийся после 1815 года стремительный рост театральной сети необычайно расширяет плацдарм творческих поисков драматургов и художников сцены.

Вот как этот процесс освещается в "Истории западноевропейского театра" (1963):

"В период Реставрации и Июльской монархии во Франции окончательно складывается тип коммерческого театра. За исключением двух-трех государственных театров, все остальные находятся в руках частных владельцев, видящих в театре лишь доходное предприятие. В Париже в эти годы имеется свыше двадцати театров и больше двухсот драматургов. Вокруг театра создается атмосфера коммерческой конкуренции. Ежегодно возрастает количество премьер, достигая в 1830-х годах почти трехсот в год (считая одноактные водевили)".

На пьесах хорошо зарабатывали, пьесы оставались чрезвычайно востребованы.

"Сцена, — передавал в своих заметках Шевырев, — во Франции есть род трибуны и потому доставляет больше выгод. Виктор Гюго, смирный и чувствительный в своих лирических произведениях, неистовствует на сцене затем, чтобы сзывать толпу, которая сыплет рукоплескания и деньги".

Неудивительно, что Бальзак оказался заражен этим соблазном.

Даже на закате своей жизни, в 1848 году, он упрекал Ганскую:

"Лучше было написать "Мачеху", а Вы заставляли меня писать романы... Вы отклоняли меня от работы над пьесами, а я хотел писать только пьесы".

О своем постоянном интересе к драматургии Бальзак говорит во многих письмах.

Сохранилась даже страница из школьной тетради Бальзака, на которой остался кусок из пьесы о Бруте, основателе Римской республики, который приговорил собственных сыновей к смерти за заговор с целью реставрации монархии. В отрывке явно просматривается влияние трагедий Корнеля с его пышными фразами, помпезностью и изобличительными тирадами.

Судя по биографии классика, в двадцать лет, договорившись с родителями о небольшой ренте на два года, Бальзак решает полностью посвятить свою жизнь литературе, для чего поселяется на улице Ледигьер в Париже.

Об этих своих годах косвенно он расскажет в романе "Шагреневая кожа" устами Рафаэля де Валантена:

"Я радовался, что мне, как фиваидскому отшельнику, придется жить на хлебе и молоке, что я буду погружен в мир книг и идей, окажусь в недостижимой сфере посреди шумного Парижа, — в сфере труда и тишины, где, как куколка бабочки, я строил для себя могилу, чтобы возродиться из нее блестящим и славным. Чтобы жить, я подвергался риску умереть"...

"Я взялся за два больших произведения. За комедию, которая должна была доставить мне в несколько дней известность, состояние и доступ в тот свет, куда я хотел явиться с регалиями гения".

Действительно, одной из первых творческих попыток Бальзака является шуточная комедия "Два философа" (1819 г.).

Комедия эта относится к числу неосуществленных замыслов. О предполагаемом содержании мы узнаем лишь из писем юного Бальзака.

Затем, отказавшись от первоначальных своих философских изысканий в духе Декарта и Спинозы, он задумывает либретто комической оперы "Корсар", в которой явно прослеживается след байроновского пирата Конрада из его же поэмы "Корсар" (1814).

Юный писатель составляет список действующих лиц и набрасывает заметки, относящиеся к первому акту. Кроме этого плана, сохранилось еще несколько стихотворных строк и куплетов. Каждая строка переделывалась и переписывалась Бальзаком по несколько раз, — стихи всегда давались ему с трудом и впоследствии, если надо было куда вводить стихи, он поручал сочинять их поэтам по призванию.

Центральным местом пьесы должна была стать песня веселых пиратов, которые радуются вольной жизни в синем море. Однако появляется одна непредвиденная трудность: Бальзак не является композитором, а найти композитора не так-то и легко.

"Замечу, что второй акт слаб, а первый перегружен музыкой...", — пишет он сестре Лауре 6 сентября 1819 г.

Проще, наверное, создать пьесу в стихах, которая будет ближе и понятнее искушенному зрителю.

Следует сказать, что лет десять спустя под влиянием уже Фенимора Купера с его "Красным корсаром" (1838) Бальзак вновь попытается написать пьесу о пиратах, но уже в стиле мелодрамы, а не комической оперы байроновского влияния.

"Вдохновение Бальзака и смутные времена, — замечает Сиприо, — направили его на путь создания трагедии, которая привлекла бы всеобщее внимание так, чтобы зритель испил до дна чашу страданий, вызванных революцией".

К тому же, многие литераторы того времени отдавали дань классической поэтике, по нормам которой трагедия и эпопея считались наиболее престижными жанрами.

Бальзак полон решимости.

Мысль о трагедии приходила ему в голову и раньше. Известно, что одно время он мечтал о драме "Сулла", но не написал ни строчки. Теперь он приступает к изучению античной трагедии, творчества французских трагедийных писателей, как эпохи классицизма, так и его современников: Корнеля, Расина, Дидро, Мари-Жозефа Шенье, Франсуа Ренара, Казимира Делавиня, Пьера Лабрена и др.

6 сентября 1819 года он сообщает Лоре:

"Наконец-то я остановился на "Кромвеле" (смерть Карла I). Вот уже полгода я обдумываю план и почти составил его. Но трепещи, сестра, мне понадобится семь-восемь месяцев, чтобы все придумать и написать, а потом еще отшлифовать Главное из происходящего в первом акте уже на бумаге, кое-где есть уже и стихи, но я должен семь-восемь раз обгрызть себе ногти, прежде чем появится первое мое творение..."

Бальзак с головой уходит в своего "Кромвеля", будучи убежденным, что современность слишком прозаична, что чем дальше уходишь в глубь веков, тем будет лучше для художественного творчества. Он принимает решение выйти на улицу лишь "держа в руках законченный первый акт" (примечательно, что примерно в это же время Виктор Гюго заканчивал работу над своим "Кромвелем", также неудачным его первым драматургическим опытом, предисловием к которому стал манифест молодой драматической школы).

Пьесу Бальзак пишет в пяти актах, по всем правилам французского стихосложения, александрийским стихом, хотя сам понимает, что совсем не является поэтом от природы и ему с трудом дается всякая рифма.

"Я завален идеями, — признается он сестре Лоре, — но меня беспрестанно останавливает отсутствие версификаторского дарования". Впрочем, его утешает тот факт, что "великому Расину потребовалось два года, чтобы отшлифовать "Федру"".

В выборе темы немалую заслугу сыграл Вильмен , его любимый преподаватель по Королевскому коллежу, который только недавно издал научный труд "История Кромвеля".

Тема Кромвеля в те времена была особенно популярной в среде парижских интеллектуалов, хотя цензура предписывала никогда не затрагивать вопросы религии и политики. Сам Бальзак считал ее "самой прекрасной темой в истории" и верил, что, несмотря на запреты, сумеет разработать столь рискованную тему. Он надеялся занять непредвзятую позицию и тем самым обезоружить своих недоброжелателей.

О Кромвеле собирался писать и молодой Проспер Мериме, — только в прозе. У Вильмена в образе Кромвеля зримо проступал Наполеон, а в образе Карла I — Людовик XVI, — как тут было не соблазниться подобными масштабными фигурами и не создать нечто, что станет, как выразился в одном из писем Бальзак, "требником для королей и народов". <...> "Две тысячи стихотворных строк, которые влекут за собой десять тысяч размышлений".

В двадцать один год Бальзак признавал своим учителем Расина, а Корнеля величал не иначе как "своим генералом", хотя тот трогал его меньше. Театр Бальзак очень любил. По молодости горевал, что из-за отсутствия денег не смог приобрести даже самый дешевый билет на постановку трагедии Корнеля "Цинна, или Милосердие Августа". Его мало интересовали современные сюжеты, он более склонялся к темам героическим, по античному великим. Поэтому и в первом своем литературном труде обратился к образу Оливера Кромвеля, который начинал свою политическую карьеру как противник неограниченной королевской власти, а закончил ее жесткой деспотией. Того самого Кромвеля, который, по словам Фридриха Энгельса, соединял в себе Робеспьера и Наполеона: как Робеспьер, он был вершиной Английской буржуазной революции, а как Наполеон — стал ее разрушителем. Но Бальзака в этой пьесе тревожит не только судьба короля, но и участь его подданных, сама пьеса становится попыткой уравновесить власть королей властью народа без всяких кровавых последствий для кого бы то ни было.

Поэтому бальзаковский Карл на пороге своей смерти провозглашает:

"Я могу дать пример королям

Без всякого насилия, остановите своеволие

И пощадите народ... Употребите вашу власть!"

Весной 1820 года "Кромвель" в основном был окончен, хотя составил 1906 строк вместо задуманных двух тысяч. Однако, как мы помним, попытка написать добротную и востребованную пьесу сильно разочаровала близких Бальзака (хотя его мать в восхищении сама даже своим красивым почерком переписала набело рукопись "Кромвеля" и переплела ее).

Дебютное сочинение проваливается уже при первом прочтении в узком семейном кругу в Вильпаризи и получает малоутешительные отзывы от "знатоков". Однако, несмотря на это, Бальзак делает еще одну попытку добиться литературного признания: он пытается поставить своего "Кромвеля" в театре "La Comédie".

Просматривавший пьесу знаменитый актер Лафон дал о ней не менее отрицательный отзыв, чем Андрие, в ответ на что Бальзак заявил, что "Лафон — дурак, не способный судить". Тогда ему предложили обратиться за оценкой к Ренуару, автору трагедии "Тамплиеры", но Бальзак и его счел недостаточно компетентным. Так и остался этот первенец Бальзака непризнанным, отвергнутым сценой и ненапечатанным.

Сам Бальзак через два года признал своего "Кромвеля" никудышным, он "недостоин даже быть зародышем, эмбрионом".

"Трагедии не мое дело", — резюмирует он и, кажется, нисколько не расстраивается по поводу провала "Кромвеля", потому что в его замыслах масса всяких грандиозных нереализованных проектов. Однако Золя, внимательно прочитав "Переписку Бальзака", отметил, что театр все-таки полноценно занимал всю его недолгую жизнь.

"Нет сомнения, — писал он, — что Бальзак отдал бы ему свой могучий талант, если бы недостаток времени и необходимость выколачивать деньги романами не вынуждали его постоянно откладывать на будущее серьезные попытки в этой области".

Параллельно работая над бульварными и готическими романами под различными псевдонимами, Бальзак все же продолжает сочинять мелодрамы в твердом убеждении, что именно они принесут ему достаток и финансовое состояние.

Наш отечественный исследователь драматургии Бальзака, Павел Сухотин, замечает:

"После "Кромвеля" Бальзак долгое время не мог утвердиться на теме для своей пьесы. Их было много, но ни одна не удовлетворяла. Планы возникали, но приступил ли он к их выполнению — неизвестно, ибо в рукописях того периода — с 1820 по 1834 г. никаких следов нет, и только по письмам можно судить о том, что Бальзак не оставлял намерения писать для театра. Нам известны названия этих пьес, оставшихся "будущими" или написанных, но уничтоженных или затерянных. Вернее всего, Бальзак их не написал. Нередко о своих планах, проработанных в голове, он говорил как о вещах уже существующих на бумаге. "Затем если наш "Проклятый" и наш "Нищий", — пишет он сестре в 1822 г., — не будут готовы, придется их кончить; если начнутся репетиции, придется остаться здесь". И в другом письме, тоже 1822 г.: "Мне нужно сделать "Арденского викария", "Ученого", "Одетту де Шандивер" (исторический роман), "Семейство Роон", а потом еще кучу театральных пьес". Эта "куча пьес" говорит об его упорном стремлении к театру".

Не прошло и двух лет, еще до Шуанов, в его багаже оказались пьесы: "Сулла" (1821), "Корсиканец" (1822), мрачная мелодрама "Негр" под псевдонимом Орас де Сент-Обен (конец 1822), которые он поспешил предложить в театры, в частности, в популярный тогда в Париже театр Гетэ. В бумагах сохранились наброски пяти первых сцен первого действия мелодрамы "Лаццарони" (1823) и задумка трагедии из жизни античной Греции "Альцеста" (1823).

Ни одна из его ранних пьес, однако, не была принята. Но при всей надуманности сюжетов эти пьесы уже отразили растущий интерес Бальзака к социальной характеристики персонажей. В его драматических планах и набросках 1820-х годов все отчетливее начинает звучать тема денежных отношений, разоблачительная характеристика основ буржуазного общества.

Вопросы театра постоянно привлекают внимание Бальзака. Он изображает театр и его деятелей в своих романах, пристально следит за театральной жизнью 1830-1840-х годов, указывает на прямую зависимость театра от современного общества.

"Правительство, — пишет он, — пугаясь всякой новой мысли, изгнало из театра комический элемент в изображении современных нравов. Буржуазия, менее либеральная, чем Людовик XIV, дрожит в ожидании своей "Женитьбы Фигаро", запрещает играть "Тартюфа" и, конечно, не разрешила бы теперь ставить "Тюркаре", ибо "Тюркаре" стал властелином".

К 1830-м годам относятся многочисленные драматургические замыслы и наброски (комедии "Прюдом-двоеженец", "Брак мадемуазель Прюдом", "Мандрагора", историческая трагедия об испанском короле Филиппе II и его сыне Дон Карлосе, "Сцены частной жизни", одноименная с его двухтомником повестей и рассказов 1830 г., "Республиканец" и др.), свидетельствующие о стремлении Бальзака к созданию глубоко идейной, критической драматургии.

К началу 30-х гг. относятся первые развернутые высказывания Бальзака по вопросам современной ему французской драматургии. Он выступил с резкой критикой наиболее существенных явлений романтического театра, даже поднял голос против властителя дум передовой Франции тех лет — Виктора Гюго, который отказался от непосредственного отображения буржуазного уклада на сцене в том числе.

Не жаловал он и Дюма-драматурга, хотя признавал популярность многих его пьес у публики.

Только через пятнадцать лет после провала первой пьесы в его письмах снова возникает речь о театральных постановках своих пьес.

"Над ним висели долги, и он помышлял стать драматургом, чтобы от них освободиться, — отмечает Золя. — Пьеса всегда приносит больше денег, чем роман; но если ты хочешь, чтобы твои пьесы шли с успехом, надо сперва потратить на театр уйму времени, а этого Бальзак не мог себе позволить".

В справедливость своей догадки Золя отсылает нас к письму Бальзака к сестре, отправленному из Саше в 1834 году:

"С моими театральными опытами дело обстоит плохо, придется пока отказаться от них. Историческая драма требует всяких сценических эффектов, с которыми я не знаком; может быть, их находят только в самом театре, работая с понятливыми актерами. Что же касается комедии, то Мольер, коему я желал бы следовать, может привести в отчаяние своим мастерством; нужны долгие дни и недели, чтобы достигнуть чего-нибудь в этом роде, а мне всегда недостает времени. К тому же надо преодолеть бесчисленные трудности, чтобы тебя допустили на какую-нибудь сцену, а мне некогда туда пробиваться..."

И дальше:

"Бальзак подумывал даже о том, чтобы найти подставных лиц и, не компрометируя себя, ставить под их именем сфабрикованные пьесы. Совершенно ясно, что в ту пору театр был для него только еще одним способом заработать побольше денег".

Однако в те времена авторы оригинальных произведений зачастую не получали никакого гонорара. Он доставался, как правило, исключительно устроителям пьес. Так произошло и с пьесой "Отец Горио". В 1835 в двух парижских театрах с большим успехом шли одновременно две постановки этой пьесы, за которые он не получил ни франка. Тогда, возмущенный, Бальзак решил наказать своих обидчиков: он пригласил актеров обеих трупп в ресторан "Шато де Мадрид" в Булонском лесу, чтобы отпраздновать премьеру, прислал карету за актерами, а драматургов и режиссеров оставил на мостовой...

Тем не менее, Бальзак не теряет надежды разбогатеть за счет постановки своих пьес. Вернувшись из поездки по Италии (Милан, Венеция, Генуя, Флоренция), где он пребывал по наследственным делам графа Гвидобони-Висконти, 10 мая 1837 года он пишет как всегда жаркое письмо своей будущей жене, госпоже Ганской:

"Вот я и вернулся к своим трудам. Одно за другим опубликую теперь "Цезаря Бирото", "Выдающуюся женщину" и "Гамбара", закончу "Утраченные иллюзии", потом "Всесильный банк" и "Художников". А затем полечу на Украину, где мне, может быть, улыбнется счастье написать пьесу, которая положит конец плачевному положению моих финансов. Таков мой боевой план, cara contessina".

Не пройдет и двух лет, в его багаже накопится около двадцати различных набросков пьес и множество драматических сюжетов. В тетради "Мысли и фрагменты" их перечню посвящена целая страница. Он набрасывал планы: например, "Оргон" — продолжение "Тартюфа"; "Ричард Губчатое Сердце" — драма времен Консульства...

От одного из сюжетов (который, впрочем, не встретил одобрения у Ганской) Жорж Санд пришла в восторг. Пьеса, которую Бальзак поначалу назвал "Старшая продавщица", была многообещающей: действие ее должно было происходить в торговом мире квартала Марэ, в предместье Сен-Дени, в лавке такого же типа, как "Дом кошки, играющей в мяч".

"Старшая продавщица", своего рода Тартюф в юбке, становится любовницей хозяина, царит в доме своего любовника, преследует его жену и дочерей.

Сюжет был выбран удачно, тем более что, как говорил Бальзак, Тартюф женского рода куда более опасен, чем мужчина, ибо располагает более действенными способами утверждения своей власти.

Героем другой, в будущем, по его мнению, бесспорно успешной задуманной пьесы должен был стать господин Прюдом — образ, целиком и без стеснения заимствованный у Анри Монье.

Жозеф Прюдом, олицетворение луи-филипповской буржуазии, среднего класса, национальных гвардейцев, казался Бальзаку еще более комичным, чем Фигаро и Тюркаре. Пьесе он хотел дать название "Замужество девицы Прюдом". Интрига была искусна, оставалось только выполнить замысел (а для полного раскрытия образа Прюдома задумывалось несколько пьес, к которым он возвращался на протяжении всей жизни вплоть до 1848 г.). Увы, они так и остались неосуществленными. Но ничто больше переубедить Оноре не в состоянии: только пьесы (не считая удачной женитьбы на богатой наследнице) принесут ему полноценное достояние, именно театр поможет ему выйти из крайне тяжелого материального положения. Он уверен в своем мастерстве, как уверен и в том, что постиг законы драмы. Он явно видит недостатки в пьесах собратьев по перу, современная комедия для него неприемлема.

Вот как в одном из своих писем к Ганской (от 15 июня 1838 года) он оценивает знаменитого тогда комедиографа Скриба, которого высоко оценивал А. И. Герцен как наиболее яркого выразителя буржуазных тенденций в театре:

"Вчера вечером смотрел я "Клику" и нахожу, что эта пьеса весьма ловко написана. Скриб хорошо владеет ремеслом, однако искусство ему неведомо. Он обладает талантом, но не драматическим гением, да к тому же полностью лишен стиля".

О "Рюи Блазе" Виктора Гюго Бальзак выразился следующим образом:

"Что за надутая чепуха! Еще никогда глупость и безобразие не танцевали перед публикой такой разнузданной сарабанды".

А в "Письмах о Париже" он вообще очень резок:

"Что касается театра, — то он находится в состоянии невероятнейшего маразма".

Это его твердое убеждение.

Тем не менее, в письме-дневнике от 17 сентября — 16 октября 1838 года он указывает Ганской:

"Спасение мое — в театре. Одна удавшаяся пьеса приносит около ста тысяч франков. Две таких удачи освободят меня от всех долгов, а для двух удач нужен ум и усидчивость — и только".

Как-то Бальзак, выведенный из равновесия театральными успехами Дюма (впрочем, как и успехами его романов), прилюдно бросил ему: "Когда я выдохнусь, стану писать пьесы". На что Дюма ответил: "В таком случае, вам надо начинать теперь же".

В какой-то степени Дюма попал в точку. Даже Бальзак, описывая свое положение в сорокалетнем возрасте, признавал: "Все стало тяжелее, работа и долги"... Как всегда, ему катастрофически не хватает денег, и Бальзак снова принуждает себя заняться театром, хотя прекрасно осознает, что не рожден драматургом, и его предназначение совершенно в другой области литературы.

Стефан Цвейг был уверен, что подобный способ заработать деньги для Бальзака не более чем очередная махинация, к которой он холоден и безразличен, такая же сделка, как выращивание ананасов, биржевые спекуляции с акциями Северной железной дороги или афера с серебряными рудниками в Сардинии.

"Если мне не удастся это дело, — пишет Бальзак во время своей поездки на Сардинию, — я очертя голову брошусь в объятья театра".

"Для него театр, — замечает Цвейг, — только "последнее средство", обещающее "больше доходов, чем мои книги".

Шевырев после своего путешествия по Европе в 1838 — 1840 гг. указывал на то, что большие гонорары получали только те литераторы, которые так или иначе вкрапляли в свои сочинения политику (чего старался избегать Бальзак), "она кормит все пишущее; она тот насущный хлеб, о котором должны молить писатели Франции. <...> Она и в театре бормочет сквозь зубы, сжатые строгостью цензуры. <...> Она везде".

Тем не менее, надежды своей разбогатеть за счет театральных постановок, Бальзак не теряет. С грифелем в руках подсчитывает он, что пьеса, имеющая успех, может принести сто и даже двести тысяч франков. Понятно, что первая попытка может не принести сразу ожидаемого материального успеха. Но если писать по десять-двадцать пьес в год, то можно с математической точностью высчитать, когда именно вытянешь главный выигрыш.

С небрежностью относится он и к дальнейшей судьбе своих еще не написанных пьес. Он уверен, что ставшее уже известным его имя, будет помогать их успеху.

Конечно, диалоги удавались ему хуже, чем анализ чувств или описания, он больше умел создавать характеры и обладал несравнимым даром придумывать захватывающие ситуации, но пьесы, пользующиеся успехом у публики, оплачиваются хорошо, а такое сочинение — дело нескольких часов.

Еще в 1838 г. Бальзак пишет Арману Переме:

"На театре сейчас возможно показывать только п р а в д у , как я пытался ввести ее в романах. Но быть п р а в д и в ы м не дано ни Гюго, талант которого увлекает его в сторону лирики, ни Дюма, который отошел от правды, чтобы никогда к ней не вернуться, он может быть только тем, чем он был. Скриб истощился. Нужно искать новые неведомые таланты.

Вот уже десять лет, как я работаю для театра, и вы знаете мои взгляды по этому поводу. Они обширны, и их осуществление меня пугает. Но у меня достаточно упорства и терпенья в работе. Чтобы добиться успеха, нужен только труд и еще кое-что, что, чувствую, у меня есть.

Мне не хотелось бы начинать с трех крупных произведений, которые вам известны. В качестве первого шара я пущу драму из буржуазной жизни".

Это и была драма "Школа супружества", которую хвалила Жорж Санд и не одобряла Ганская, над которой полноценно Бальзак начал работать в начале 1837 г., причем писал ее с "жаром", с бо́льшей любовью, чем прочие. Ему хотелось сказать ею некоторое новое слово, как в смысле сценической техники, так и в смысле вложенной в нее смелой тенденции — смелой для тогдашнего времени, конечно.

Пьеса была задумана еще в 1830 г., и первоначальный замысел ее имел остро разоблачительную, антибуржуазную направленность. Однако в процессе длительной работы Бальзак резко изменил конфликт драмы и характеры действующих лиц.

В июне 1838 г. Бальзак сообщает Ганской:

"...возвратившись из путешествия, я напишу эту пьесу, несмотря на Ваше неодобрение..."

Тем не менее, с Ганской многие были солидарны.

"Драма буржуазная, очень темная, — говорит о ней Эдмонд Бире, — очень черная, место для которой было, конечно, в бульварном театре".

Но Бальзак решает поставить ее. Пока достаточно найти директора театра, с которым удастся заключить как можно более выгодный договор, а также — для экономии времени и сил — нанять "негров", которые смогут бальзаковскую фабулу в короткий срок превратить в законченную пьесу. За ним будет канва, за ними — все остальное. Самому особо не напрягаясь (разве что только рукой мастера придавать текстам блеск и очарование), можно легко выдавать по дюжине пьес в год.

Загоревшись, той же осенью Бальзак, по воспоминанию А. Сегона, сзывает в Жарди близких друзей: Жюля Сандо, Гаварни, Анри Монье, Армана Дютака, Леона Гозлана, его самого и нескольких других парижских литераторов. Встречал их уже обосновавшийся в имении молодой писатель Шарль Лассайи, автор экстраромантического романа "Проделки Триальфа".

Вылетевший, как смерч, из своего кабинета, Бальзак вскричал, что нашел нечто получше алмазной жилы, которая все равно рано или поздно иссякнет. Профессия романиста, сказал он, обрекает его на голодную смерть. Сколько ему платят за строку? Тридцать пять сантимов ... Хороша плата, нечего сказать! Так вот, он не будет больше писать романы. Отныне он станет драматическим автором! Пьеса, пользующаяся успехом, приносит доход от четырех до пяти сотен франков за вечер в Париже, а ее будут ставить во всех театрах Франции.

Он брался, если ему будут помогать, заполонить пьесами все парижские сцены, от самой маленькой до самой большой. И к концу года их общая казна будет насчитывать три миллиона!

Театры, по его плану, нужно разделить таким образом: на попечение Граммона и Беллуа — пьесы в стихах; Сандо — пьесы в прозе. Он возмет на себя "Комеди Франсез" и "Одеон", Гозлан — "Жимназ" и "Водевиль", Анри Монье и Луи Денуайе — "Варьете" и "Пале-Руаяль", Лоран-Жан и Лассайи — "Порт-Сен-Мартен", "Гетэ" и "Амбигю". Сенагону достаются "Фоли-Драматик", "Порт-Сент-Антуан" и "Бобино".

Дютак, у которого была типография и книжная лавка, будет издавать пьесы, а Гаварни их иллюстрировать.

Описывая этот эпизод, Сегон рассказывает:

"В пылу разыгравшегося воображения, опьяненный своей безумной мечтой, он говорил два часа. Золото, струившееся из его уст, наполняло и оттопыривало наши карманы. Когда же он наконец умолк, мы были богаты, как барон Джеймс , и голодны, как матросы с "Медузы"..."

Естественно, как с клубом "Красный конь" и со всеми остальным коммерческими проектами Бальзака, ничего из этой задумки не вышло. Тогда, немного поразмыслив, Бальзак решает превратить комедию "Старшая продавщица" в мелодраму "Школа семейной жизни" (или "Школа супружества").

Первоначальный замысел — обольщение хозяина лавки старшей продавщицей и ярость его возмущенной родни, который, напомним, казался Жорж Санд превосходным, — в процессе работы изменился. Продавщица, которую Бальзак собирался изобразить неким Тартюфом в юбке, стала в пьесе чистой девушкой, "приказчицей с нежным сердцем", искренне полюбившей негоцианта, и Бальзаку пришла злосчастная идея использовать в развязке пьесы историю, которую ему рассказал Меттерних: двое разлученных влюбленных сошли с ума и не узнавали друг друга!

Как отмечал Бодлер, Бальзак пытался впрыснуть страсть, юмор и злободневность популярного Бульварного театра в загримированный труп романтической драмы.

В качестве соавтора-драматурга Бальзак использует упомянутого уже Шарля Лассайи, которого Лоран-Жан охарактеризовал так: "Длинное тело под командой длинного носа. Вперед, шагом марш! Первым трогался нос, а за ним и весь придурок!"

О совместной литературной деятельности Бальзака и Лассайи вспоминает Ж. де Нарваль:

"Бальзак предупредил его:

— Не рассчитывайте на обыкновенный образ жизни: в Жарди живут только ночью; днем все спят, за исключением меня, потому что у меня много дел и вообще я мало сплю.

Молодой поэт согласился. Бальзак привез его к себе, в десять вечера, и сказал: "Вы еще не избавились от прежних привычек; ложитесь, когда придет время, вас разбудят".

В час ночи лакей в ливрее вошел в спальню молодого человека и объявил:

— Хозяин просит вас подняться.

Тот встал.

Его провели в столовую; ужин ждал его. Он состоял исключительно из отбивных и шпината. Затем подали чашечку крепкого кофе.

В тот момент, когда молодой человек допивал кофе, появился Бальзак в монашеском облачении, служившем ему халатом, и произнес: "Начнем". Он повел его в другую комнату, где на письменном столе лежала нетронутая десть бумаги, и сказал: "Пишите: Школа супружества". Потом, прогуливаясь по комнате, он вдохновенно продиктовал несколько сцен, которые оставалось только правильно оформить; работа длилась до семи утра. В этот час Бальзак удалился.

Вошел прежний лакей и объявил:

— Хозяин просит вас ложиться.

В полдень его вновь подняли и пригласили к завтраку; потом состоялась четырехчасовая прогулка, затем снова работа, перемежающаяся отбивными со шпинатом, кофе, прогулками и отдыхом".

Цвейг добавляет:

"Это нелепое расписание просто сбивает его с толку: днем ему плохо спится, ночью, естественно, еще хуже работается. Жалкий текст, который он приносит, отвергается на полуночном заседании, и подпольному драматургу приказано приналечь. Тщетно Ласайи в течение суток терзает свой изможденный мозг. Бедный "негр" утрачивает сон и аппетит от сознания, что с полуночи до утра ему придется спорить со своим работодателем, и однажды ночью, когда Бальзак входит в спальню Лассайи, оказывается, что его соавтор сбежал", оставив после себя только письмо с отказом от дальнейшей работы над пьесой, так как ему "не пришла в голову ни одна мысль, которую стоило бы записать, которая была бы достойна вашего драматического замысла", о чем он с глубоким отчаянием и сообщает".

Пришлось Бальзаку самостоятельно заканчивать пьесу, так как за нее в театре "Ренессанс", только что открытом, директором которого стал Антенор Жоли, ему пообещали задаток в шесть тысяч франков.

Бальзак работал над пьесой шестнадцать дней и ночей, спал лишь по три часа в сутки. После распределения ролей, готовясь к чтению пьесы в театре, он затратил еще двадцать дней на ее исправление и доработку.

25 февраля 1839 г. он прочел "Школу" труппе театра "Ренессанс", но руководство театра ее отвергло. В начале марта писатель прочел пьесу в двух салонах — м-м Кутюрье де Сен-Клер (в присутствии членов дипломатического корпуса, в том числе австрийского посла Аппонии и его супруги) и маркиза де Кюстин. Пьеса встретила у них признание, но это уже ничего не решало, — в то время Жоли как раз помирился с уже признанным драматургом Дюма, который сразу же предложил "Ренессансу" свою новую пьесу в стихах "Алхимик". Разумеется, Жоли предпочел Бальзаку Дюма, и "Алхимик был представлен 10 апреля 1839 г.

О неудаче читки в театре сразу же появились издевательские заметки в прессе. Критики обнаружили в ней массу недочетов.

В печати лишь Теофиль Готье отозвался о драме положительно.

"В "Школе супружества", — писал он, — находишь знание человеческого сердца, анализ тонкий и мощный, точное наблюдение над нравами... Мы восхищены, что Бальзак взялся наконец за театр".

Бальзак, затративший на работу массу сил и энергии, влезший вследствие этого в новые, весьма значительные долги, был чрезвычайно огорчен.

Ни к чему не привели и переговоры с другими театрами.

Директор и актеры театра "Комеди Франсез" нашли произведение "великолепным, но невозможным для постановки в его настоящем виде, вследствие слияния комического и трагического", — как писал Ганской Бальзак. В конце концов, возмущенный, Бальзак бросил в огонь все 30 экземпляров своей пьесы, и один только дошел до читателя в собрании Шарля де Лованжуля .

По сохранившимся случайно гранкам она впервые была опубликована только в 1907 г., а в 1910 г. поставлена Антуаном в театре "Одеон". Постановка вызвала целую бурю восторженных отзывов от театральных критиков, но для тогдашнего времени идея оказалась, как заметил Луначарский, чересчур смелой.

"В течение восьмидесяти лет ни один директор так и не осмелился поставить пьесу Бальзака. Первые из этой серии отказались по причине ее "безнравственности". <...> Никто, конечно, в то время не писал так для театра. По правдивости своей она могла бы быть подписана Ожье, по резкости своей моральной тенденции — Беком или Мирбо. Бальзак в своей пьесе хватает обеими руками за горло буржуазный брак, он не скупится на самые горькие слова против него. Это-то и показалось недопустимым высоконравственным господам-директорам".

"Возможно, что Бальзак шокировал публику 1839 г. теми самыми качествами, — писал один из театральных критиков начала двадцатого века, Адольф Бриссон , — которые мы больше всего в нем ценим: реализмом наблюдения, зрелостью, неумолимой ясностью психологического анализа, горечью, разлитой повсюду".

Но вернемся в 1839 год. Бальзак по уши в долгах, по-прежнему прячется от кредиторов. Над имением в Жарди нависла угроза продажи. Единственная панацея — вернуться в театр, который один только спасет его от финансовых бед. Уверенности в этом ему придал Виктор Гюго, который 22 июля 1839 г. по поручению Общества литераторов посетил Жарди, чтобы вместе с Бальзаком рассмотреть проект создания словаря французского языка.

Вот как это описывает Леон Гозлан:

"Завладев разговором, он среди прочих тем коснулся темы театра, всегда интересной, особенно же интересной для Бальзака, в чьих восторженных глазах театры всю жизнь были землей обетованной; Виктор Гюго провел его через пещеры и разбойничьи засады, грозящие драматургу, а затем внезапно открыл ему несколько неоспоримых преимуществ театральной деятельности". <...> "Открытие ослепило его: зрелище залитых солнцем алмазных копей, внезапно разверзшихся перед ним, привело его в такое смятение, что у него потемнело в глазах. Он, чьи строки с таким трудом выходили из-под кончика строптивого пера, чтобы приносить сперва сантимы (ибо в газетах слава исчисляется в сантимах), затем, ценою потоков пролитого пота, десимы и наконец, когда он уже вопил от невыносимых страданий, франки, слушал с блаженством мученика, внимающего ангелу, об огромных барышах, приносимых Гюго его великолепными драмами. Барыши, собираемые в Париже, барыши в провинции, столько-то за три акта, столько-то за пять; а потом возобновление на сцене, а потом премиальные, а потом билеты, да мало ли еще что? Иногда вечера, приносящие по четыреста франков! И все это, все это серебро, это золото сыплется на тебя, в то время как ты гуляешь, более того, пока ты спишь, грезишь, и ноги у тебя тепло укутаны, а голова спокойно лежит на подушке". <...> "Я уверен, что столь красноречивое описание финансовых преимуществ, связанных с драматургией, это описание, сделанное Виктором Гюго с вкрадчивостью папаши Гранде и прямотою первого клерка Счетной палаты, сыграло немалую роль в том яростном стремлении к театру, коим был охвачен Бальзак и кое не оставляло его до конца жизни".

Бальзак решает сделать героем пьесы одного из самых ярких своих персонажей — уже ставшего популярным у читателей — криминального гения Вотрена из "Отца Горио" (1834-1835) и "Блеска и нищеты куртизанок" (1838) и уже во второй половине 1839 г. начинает над ней работу.

Несомненно, что, выбирая Вотрена в качестве героя драмы или трагикомедии, Бальзак рассчитывал на значительную популярность среди читателей этого созданного им в "Человеческой комедии" яркого художественного образа. Он был уверен, что читатели эти станут его зрителями, едва увидят на афише название пьесы — "Вотрен".

Бальзак делится своими планами с директором театра "Порт-Сен-Мартен" Шарлем-Жаном Арелем, который к тому времени был совершенно разорен. Тот приходит от них в восторг и даже знает, кому доверить главную роль — непременно популярному актеру Фредерику Леметру, блистательному мастеру разнообразных амплуа — от гротеско-комедийных до трогательно-драматических, которым восторгались Гюго, Диккенс, Тургенев, Герцен, Гейне и многие другие просвещенные умы, а Теофиль Готье назвал даже "величайшим актером мира".

В октябре того же года он сообщает о будущей постановке Ганской.

"В то время театр "Порт-Сен-Мартен", — вспоминает Ф. Леметр, — бился в судорогах, пытаясь избежать грозившей ему катастрофы. Этому злополучному театру, окончательно превращенному в цирк, не осталось ничего другого, как предоставлять свои подмостки то арабским жонглерам, то львам и тиграм Ван Амбурга, которым перед выступлением время от времени бросали на съедение какую-нибудь одноактную пьеску вроде "Герцогини де ла Ванбальер", "Перине Леклерк" или "Замок Монлувье"".

Леметр по просьбе Бальзака прибыл к нему в Жарди, где тот настойчиво умолял его тут же ознакомиться с задуманной пьесой: "Читайте побыстрее, время не терпит. Арель в отчаянном положении, да и я, признаться, жду от этой пьесы крупных денег". <...> "Несчастный Арель стоял на грани банкротства. Актеры соглашались играть только потому, что появление первой пьесы Бальзака на театральных подмостках сулило всем золотые россыпи". <...> "Лишь прибегнув к самой невероятной хитрости, Арелю, уже находившемуся в фиакре по дороге в долговую тюрьму, удалось уговорить пристава, некого Буньоля, которого знали все актеры, не только освободить его из-под стражи, но еще и одолжить ему на прощание тысячу франков".

На этот раз Бальзак принимается за дело энергичнее. Оставив Жарди, он поселяется на улице Ришелье, в доме номер сто четыре, в пяти минутах ходьбы от театра, присутствует на всех репетициях пьесы, начавшихся с января 1840 г., загодя обрабатывает прессу, широко рекламируя будущий спектакль.

"Ежедневно видят его в театре, — пишет Цвейг, — в затрапезном сюртуке, без шляпы, в измятых широких штанах, в башмаках с вылезшими языками. Пыхтя и отдуваясь, обсуждает он с актерами наиболее эффектные сцены. <...> Только одну мелочь упустил он из виду в этой суматохе — написать пьесу. Он уже изложил в общих чертах фабулу директору театра, проинструктировал каждого актера в отдельности; репетиции вот-вот должны начаться, но господин директор Арель и в глаза не видал рукописи, никто из актеров не прочел и строчки текста".

Впрочем, Бальзак не сильно переживает по этому поводу — у него же есть "негры", готовые явиться к нему по первому зову!

В свое новое съемное жилье, Бальзак, по воспоминаниям Готье, приглашает его самого, Беллуа, Урлиака и Лоран-Жана и излагает им свой план: ввиду того, что на следующий день пьеса в пяти актах должна лежать на столе у Ареля, он рассчитывает на друзей: каждый напишет за ночь один акт по своему усмотрению, Оноре соединит их и всех делов!

На что Готье в растерянности от предложенного пробормотал:

"— Но ведь к утру невозможно сочинить пьесу. Переписать и то не успеют.

— Мы вот как устроим: вы напишите первый акт, Урлиак — второй, Лоран-Жан — третий, де Беллуа — четвертый, я — пятый, и завтра в полдень я прочту пьесу, как было условлено. В одном действии бывает не больше четырехсот или пятисот строк; пятьсот строк диалога прекрасно можно сделать за сутки — за день и ночь.

— Ну, рассказывайте сюжет, намекните план, обрисуйте в нескольких словах действующих лиц, и я примусь за работу, — ответил Готье, порядком испугавшись.

— Ах, так?! — воскликнул Бальзак с великолепными интонациями удрученности и гордого презрения. — Вам еще сюжет рассказывать?.. Этак мы никогда не кончим..."

Затея с "неграми" опять не вышла. Пьесу, совместно с Бальзаком, закончил Лоран-Жан, которому Бальзак впоследствии ее и посвятил. 14 января 1840 г. пьеса была передана цензору, но 23 января был получен отказ: комиссия сочла, что главный герой, Вотрен, слишком похож на Робера Макера, вора и разбойника, про которого с невиданным успехом в 1834-1836 гг. вплоть до цензурного запрещения уже шла комедия в парижском театре "Фоли-Драматик". Перед зрителями в лице Вотрена предстанет персонаж, готовый на любые преступления.

Автор внес несколько дополнительных незначительных поправок, но 27 февраля снова получил отказ: "Произведение представляет опасность для нравственности и общественного порядка". Тем не менее, руководство театра "Порт-Сен Мартен" решилось проигнорировать мнение цензуры, и приступило к репетициям (министр внутренних дел Шарль де Ремюза и директор департамента изящных искусств Каве не особенно пристально прислушивались к рекомендациям цензурной комиссии). Бальзак был готов по ходу дела вносить необходимые изменения.

"Бальзак был самым покладистым автором, — вспоминает Леметр, — какого только можно представить: стоило ему указать на опасную сцену, он ее тут же переделывал; достаточно было сказать, что один акт плохо увязывается с предыдущим, он перерабатывал его без малейших возражений. Однажды он прислал мне записку:

"Дорогой метр, сегодня в десять часов вечера я хочу прочесть вам нашу новую развязку. Я чувствую себя теперь целиком в мольеровской стихии — погрузился в нее по уши!"

Настал вечер, и он стал читать. Развязка была немыслимой, и, когда я привел свои доводы, он спокойно положил рукопись в карман со словами:

— Ладно, вернусь домой и тут же переделаю.

Наряду с этим добродушием в нем было и сознание собственного гения — лишенное гордыни, исполненное простоты и величия".

Два с половиной месяца тянулись эти репетиции, эта ежедневная пытка Бальзака. Он похудел, пожелтел, друзья боялись, что он серьезно захворает (он и на самом деле заболел перед тем, как текст сдали в типографию. Бальзак велел включить в первое издание ручательство относительно ненаписанного предисловия, которое автор обещал написать, как только встанет с постели).

"Его усталость, — вспоминает Гозлан, — приобрела настолько публичный характер, что многие, зная час, когда он проходил по бульварам, возвращаясь домой с репетиции, ждали его. Его широкий синий сюртук с квадратными отворотами, его обширные казацкие шаровары, цвета "нуазет", его белый жилет, и особенно его огромные башмаки, кожаные языки которых торчали наружу, вместо того, чтобы прятаться под шаровары, — весь этот убор, слишком для него широкий, тяжелый, пропитанный грязью, потому что бульвары тогда были очень грязны, хотя и не настолько, как теперь, — говорил о беспорядке, о расстройстве, о невероятной сумятице, которую внесли в его жизнь драматургические опыты".

Наконец на афишах появилось объявление о первом драматическом произведении знаменитого романиста.

Накануне представления Бальзак посылает записку г-ну Даблену:

"Если есть в Вашем кругу такие особы, кои пожелали бы присутствовать на представлении "Вотрена" и выказали бы благожелательность к пьесе, то знайте, что я имею право требовать, чтобы продавали ложи сперва моим друзьям, а потом уже незнакомым людям. Я хочу, чтобы в зале непременно были красивые женщины".

Ему хочется, чтобы зрительный зал, где будут играть его "Вотрена", был полон бриллиантов и обнаженных плеч, ему мнится, что именно это решит успех его пьесы. Но, несмотря на все усилия Бальзака, пьеса на сцене провалилась. И виной оказался не сам Бальзак и не сюжет его пьесы, а, как ни обидно, сам Фредерик Леметр, актер, сыгравший главную роль в постановке.

Премьера состоялась 14 марта 1840 года.

Три первых акта показались публике затянутыми и не очень понятными, что она смотрит — комедию или трагедию; кое кто засобирался уходить. В последних двух актах Леметр-Вотрен откровенно паясничал, в четвертом акте он появился в образе генерала Крустаменте — посланника императора Мексики, молодого государства, добившегося независимости от Испании, с большой накладной прядью на голове. Он весь был увешан ожерельями, бриллиантовыми бляхами, носил шляпу с длинным пером, украшенную райской птицей, был одет в небесно-голубой, шитый золотом, мундир, на ногах — белые панталоны, вокруг пояса — ярко-оранжевый кушак, в руках — невероятных размеров сабля. В общем, одет был, как попугай. Говорил гортанным голосом, с провансальским акцентом, подражая мавру.

Когда Фредерик снял свою шляпу, на голове его обнаружился пирамидальный бунтовской кок — собственная прическа короля Людовика-Филиппа!

И снова слово Фредерику Леметру:

"Мне подали парик; я хотел сам его надеть, быстро взглянул в зеркало, и мне показалось, что выгляжу я в нем как-то странно. Я попытался приладить парик, но тут меня снова предупредили, что сейчас мой выход.

Не успел я еще осознать, какой эффект может произвести мой вид, как был уже на сцене.

Два свистка донеслись из глубины зала.

Поначалу я оставался спокоен, не понимая причины столь нелюбезного приема, но вскоре сквозь глухой ропот, пробежавший по всему театру, услышал слова: "Король! Луи-Филипп!"

И тут я все понял".

<...> "Герцог Орлеанский, присутствовавший на спектакле покинул ложу до окончания действия, которое закончилось среди все возрастающего шума".

<...> "Пьеса Бальзака оказалась загубленной".

<...> "Покинув театр, герцог Орлеанский приказал ехать в Тюильри, где король из его собственных уст узнал о скандале в театре "Порт-Сен-Мартен". Тут же вызвали г-на де Ремюза, и на другой же день пьеса была запрещена".

Скандал был полный, так как в литерной ложе сидел старший сын короля, принц, герцог Орлеанский.

Фредерик, в надежде спасти положение, дурачился даже в тех местах роли, которые были написаны серьезно, Прежде ему это удавалось, на этот раз он оказался менее счастливым: занавес опустился при ужасающем шуме, и великому комику пришлось отказаться от мысли "вызвать автора".

16 марта официальный орган "Le Moniteur universel" опубликовал короткую заметку:

"Министр внутренних дел запретил представление драмы, показанной вчера в театре "Порт-Сен-Мартен" под названием "Вотрен".

"Почему же провалился "Вотрен", — спрашивает Сухотин, — если, по мнению такого тонкого ценителя театра, как Теофиль Готье, пьеса эта была не только не плоха, но сверкала забавными шутками, ошеломляющими парадоксами и диалогами, достойными Бомарше по своей тонкости, живости и едкости?".

"Этого остроумия, — говорит Готье, — хватило бы на двадцать водевилей и столько же мелодрам".

Один из анекдотов утверждал, что якобы вследствие трюка Фредерика Леметра, который взбил кок на своем парике, подобный королевкому, и этим вызвал негодование высших сфер. Однако у господствующего класса были иные, более существенные основания для выступления против пьесы, ярче всего отразившиеся в рецензии на постановку, напечатанную в "Gazette de France" 18 марта 1840 г.

Эта статья оплакивает падение общественного вкуса, который заставляет выдающийся ум (понимай — Бальзака!) искать героя для своей драмы на каторге.

Разумеется, главным виновником скандала был Вотрен, бунтарь, циник, "реальный преступник", "настоящий каторжник", клейменный палкой надстмотрщика и раскаленным железом палача, к тому же еще снабженный в характере своем физико-патологическими уклонами.

Концепция характера Вотрена — это не только "отрицание социальных добродетелей", но и "отрицание чувства морали". Из пьесы можно вывести, утверждает рецензент, лишь одно заключение: "человек представляет собой совершенно извращенное животное; добродетель — это лишь условность, общественная неправда; а когда проникаешь в самую суть вещей действительности, то отдаешь предпочтение каторжникам, у которых есть преимущество перед людьми общества: они искренни... Согласно этой странной поэтике, морали больше не существует, разум представляет собой единственную высшую реальность, а мир оказывается вдруг озаренным солнцем, которое светит в грязи".

Всем, кто читал историю Люсьена и Вотрена, известно, что последний питал к своему юному другу ненормальное пристрастие, а потому, когда актер Леметр появился на сцене с прической короля, всем стало понятным, что в озорстве этом, конечно, скрыт намек на крайне развращенную натуру коронованной особы...

Министр внутренних дел Шарль де Ремюза гордился тем, что запретил "Вотрена" сразу же после первого представления. Благодаря такому его поступку "порядочные люди почувствовали, что находятся под защитой".

После запрета встретила пьесу в штыки и пресса. А директор театра Арель подсчитав убытки, составившие 600 тысяч франков, через две недели объявил себя банкротом и закрыл театр. Бальзак, с которым приключился "приступ горячки" (оказалось, он взял под пьесу 17 тысяч 500 франков аванса), укрылся у сестры, в доме 28 по улице Фобур Пуасоньер. Вдобавок, впоследствии выяснилось, что рассчитывая на прибыль от постановки "Вотрена", Бальзак заранее продал авторские права на нее за 5 тысяч франков плюс ростовщический процент в две с половиной тысячи Антуану Помье, агенту Общества литераторов, президентом которого Бальзак больше не являлся, и Пьеру Анри Фуллону. Оба эти кредитора в судебном порядке потребовали продажи мебели и построек в Жарди.

Стоит отметить, что Бальзак в этой ситуации проявил истинное благородство своей широкой натуры: сразу же после провала премьеры ему предложили возместить убытки, но он отказался от денег.

Вот что по этому поводу он написал г-же N: "Нынче утром, когда я заканчивал письмо Вам, милый друг, директор департамента Изящных искусств явился ко мне вторично. Он предложил мне сию же минуту возмещение, кое не составило бы положенной Вам суммы... Я отказался. Я сказал ему, что либо я имею на это право, либо нет и что ежели да, то мне надо, по крайней мере, выполнить свои обязательства перед третьими лицами; что я никогда ничего не требовал; что я дорожу этой благородной чистотой и не хочу ничего для себя либо хочу всего для прочих..." (Париж, 1840 г.).

И.-Ж. Каве, который предложил Бальзаку возместить убытки, преисполнился уважения и восхищения, когда писатель отверг его предложение.

"Впервые в жизни я встречаю отказ", — сказал тогда он.

В поддержку пьесы и отмене на нее цензурного запрета высказались многие литераторы, друзья Бальзака. Виктор Гюго лично сопровождал Бальзака и Ареля к министру внутренних дел Шарлю де Ремюза, от которого зависело снятие запрета на постановку "Вотрена" (а впоследствии в продолжение почти двух месяцев тщетно пытался отстоять "Вотрена"). Но министр был неумолим. Единственное, что он разрешил, — с мая по август 1840 г. поставить пьесу другого характера.

Тогда же, после посещения министра, к Бальзаку явился его представитель, чтобы передать ему в качестве компенсации несколько билетов по тысяче франков. Бальзак не принял министерских даров.

"Это не покрытие понесенных мною убытков, — сказал он, — это милостыня"...

В заключение об этих перипетиях постановок "Вотрена" следует добавить, что постановка пьесы все же была возобновлена десять лет спустя 23 апреля 1850 г., за несколько месяцев до смерти Бальзака, но уже со "смягченными" образами главных героев, в том числе и Вотрена. На эти изменения, несомненно, повлияли социальные сдвиги конца 40-х годов и февральская революция 1848 г. Впрочем, после установления бонапартистской контрреволюционной диктатуры и в более позднейшие времена образ Вотрена не вызывал у зрителей больше сочувствия, и постановки с ним 1 апреля 1859 г. и 22 сентября 1917 г. также провалились...

Но — провал провалом — в 1840 г. Бальзак, ненадолго ставший руководителем "Порт-Сен-Мартен", тем не менее, не сдается: он предлагает Фредерику Леметру еще две вещи — "Ричарда Губчатое Сердце" и "Меркаде" (по-новому называвшуюся "Делец"), образ главного героя которой сочетал бы черты бальзаковского Вотрена и мольеровского Тартюфа, только без каторги, которую он как всегда закончить не успел.

Еще в 1838 г. он писал Ганской:

"...Заканчиваю также "Ричарда Губчатое сердце", который один может дать мне выход из положения..."

Леметр, как пишет его биограф, Анри Леконт, по просьбе Бальзака, показал "Ричарда Губчатое сердце" издателю Полену, чтобы взять под нее аванс в 1. 000 франков. Издатель потребовал рукопись, Леметр ее отдал, и с тех пор ее никто не видал. В театр "Амбигю", который готовился восстановить "Кина" Дюма, Леметр пьесы даже не предлагал, ничего Бальзаку не ответив. Пьеса так и не была поставлена, а в других предложенных Бальзаком пьесах, не захотел играть сам Леметр.

Следующей, наверное, самой любопытной из бальзаковских авантюр, становится пьеса "Проделки Кинолы" (а также в разных переводах "Надежды Кинолы", "Находчивый Кинола"), задуманная, по утверждению некоторых бальзаковедов, еще в 1834 г. (первые записи и заметки о ней были обнаружены в альбоме "Мыслей, сюжетов и отрывков").

После провала "Вотрена", в конце 1841 года, явился к Бальзаку новый театральный соблазнитель, директор Одеона Огюст Лоре, такой же, как и Бальзак, прожектер по части снискания внезапных богатств, недавно переживший оглушительный провал "Лоренцино" Дюма и "Цепи" Скриба. Пьесу принес актер Проспер Вальмор, женатый на Марселине Деборд Вальмор. Театр потребовал от автора внести кое какие изменения: подчеркнуть характерные черты героев, подработать главный женский образ Фостины Бранкадори, возлюбленной изобретателя Фонтанареса, которая "должна харкать кровью, повергая зрителя в дрожь". Наконец, добавить действия в пятом акте.

Бальзак уже прикидывал, сколько ему принесет постановка. Гонорар перечисляли на имя некоего Шарля Франсуа Стюбера, проживавшего по улице Лиль в доме 97. Вероятно, Стюбер был подставным лицом. Провал "Кинолы" мог серьезно повредить продаже томов "Человеческой комедии", первый из которых должен был выйти в свет 16 апреля 1842 года, второй ожидался в сентябре, третий — в ноябре.

Сюжет пьесы Бальзак раскрывает в письмах к Ганской. В одном из них (от 5 февраля 1842 г.) он пишет:

"В "Одеоне" будет поставлен "Урок великим людям", большая комедия на тему борьбы гениального человека против своей эпохи..."

В другом письме он раскрывает сюжетный замысел шире.

"Сюжет, — пишет он, — это спор великого человека со своим веком. Я взял для сюжета удивительную историю изобретателя, который заставил в XVI в., в Барселоне, двигаться при помощи пара корабль и утопил его перед тремя стами зрителей. Никто не знал, что с ним сталось, никому не были известны причины его гнева. Но я угадал эти причины и создал пьесу".

Фонтанарес, как изобретатель парохода, на котором золото и серебро с американских рудников можно гораздо быстрее доставлять в испанские порты, встречает одно непонимание. Век испанского золота, в который ему выпало жить, отнюдь не облегчил его существование. Глава инквизиции усматривает в использовании пара происки дьявола: "И пар, и Кальвин... Это уж слишком". Моряки также против паровой машины на корабле.

Интриганы добились того, что слава выпала не на долю изобретателя, а на долю лжеученого, дона Рамона. Только находчивый Кинола помогает ему противостоять против "мира корысти, хитрости, политики и коварства". И все же Фонтанарес вынужден сделать так, чтобы корабль взорвался и утонул. Сам он со своей возлюбленой отправляется во Францию, чтобы при ее содействии отомстить миру.

Выступит ли в роли Фостины знаменитая Мари Дорваль? Ее участие наверняка принесло бы спектаклю успех. Актриса велела Бальзаку прочитать ей пьесу...

Читка "Кинолы" состоялась в театре 29 декабря 1841 года. Четвертого и пятого актов еще не было, и автор импровизировал на ходу. Ему удалось выкрутиться. Тем не менее, Мари Дорваль раскапризничалась и играть отказалась под предлогом голландского турне, договор о котором подписан.

"Сказав это, — вспоминает Гозлан, — она с обычной поспешностью завязала ленты своей шляпки, двумя сухими щелчками оправила платье, измятое от долгого сидения, засунула свои вечно зябнувшие руки в муфту из серой лисы, поклонилась и вышла".

На деле ее совсем не устраивала роль.

Не согласилась на роль Фостины и мадемуазель Жорж. Однако Лоре принял пьесу и назначил через два дня репетицию. Окончательный выбор пал на бесцветную Елену Грассен, до того не выступавшую в главных ролях и наверняка не умевшую "харкать кровью".

Начались репетиции. Бальзак крутился как волчок, ухитряясь бывать в десяти местах одновременно. К тексту пьесы он относился точно так же, как к любому другому своему произведению, никогда не считая его "окончательно доработанным". Он вносил поправки в диалоги, переделал весь заключительный акт. Актеры раздражались, не понимая, для чего они учили текст, который назавтра следовало забыть.

Но, слава богу, пьеса мало-помалу обретает свой сценический вид, и Бальзаку теперь хочется лишь одного: превратить премьеру "Кинолы" в самое блистательное зрелище из всех виденных Парижем, превратить ее в неслыханный и беспримерный триумф. Лица, обладающие именем и весом, должны все без исключения быть в театре, восседать на самых почетных местах. Нельзя дать прокрасться ни одному врагу, ни одному завистнику...

Ему мнится, зал должны украшать лучшие из лучших.

"План битвы разработан с истинно бальзаковским великолепием, — замечает Цвейг. — Просцениум должны украшать послы и министры, места в партере будут заняты кавалерами ордена святого Людовика и пэрами Франции. Депутаты и государственные чиновники должны восседать в первом ярусе, финансисты во втором, богатые буржуа в третьем. Кроме того, зал будут украшать своим присутствием самые красивые женщины, блистающие на самых видных местах. И Бальзак нанял рисовальщиков и живописцев, дабы увековечить ослепительную картину этого вечера".

Бальзак в полном восторге от своей задумки. Вот что он пишет об этом мадемуазель Софье Козловской (Париж, 6 марта 1842 г.):

"Дорогая Софка!

Я очень хотел бы знать адрес Константин Разумовской, чтобы спросить ее, хочет ли она ложу на премьеру "Кинолы".

Вы же знайте: если этого хотят обе княгини Трубецкие, если хотят Макановы, княгиня Лик, княгиня Нарышкина, — всего семь лож, — то дайте мне знать, должны ли они быть открытыми или закрытыми. Я хочу посадить красивых женщин на виду.

Что же касается вас, Соф, то узнайте, хочет ли Ваш поклонник Евангелист ложу или место на балконе, и сколько понадобится кресел или мест на балконе для всех молодых людей из Вашего общества.

Вы, наверное, пойдете с Вашей матушкой, может быть, с м-ль Краевской. В последнем случае сообщите мне, сколько нужно мест Вашей матушке — четыре или шесть.

Между нами, закрытые ложи первого яруса стоят по 30 франков с человека, открытые — по 25 франков, а я хочу, чтобы вы были в открытой, как и все элегантные женщины. Место в открытой ложе второго яруса стоит всего 20 франков...

<...> Итак, Софи, за работу! Горит, кипит!"

Для французских театров того времени это были неслыханные цены!

На следующий день он отправляет ей другое письмо, в котором выражает желание видеть в зале русскую колонию все с тем же намерением посадить на передние места красивых женщин.

"Скажите всем Вашим русским дамам, что мне нужны фамилии и адреса их друзей (мужчин), желающих получить места, и собственноручно написанные ими рекомендации. Ко мне каждый день являются десятки людей под фальшивыми именами и отказываются сообщить свой адрес: это враги, которые хотят устроить провал пьесе. Мы вынуждены принимать самые строгие меры предосторожности... Через пять дней я уж не буду знать, что мне и делать. Я просто пьян от своей пьесы..."

Вечером 14 марта директор театра "Одеон" Огюст Лоре, говорил Бальзаку, что все его надежды связаны с постановкой "Кинолы", которую он надеется видеть гвоздем сезона: "Пьеса — настоящий шедевр, наполняющий меня трепетом".

Генеральная репетиция "Кинолы" состоялась 16 марта 1842 года, премьеру назначили на 19 марта.

Предприимчивость никогда не подводила Бальзака. Слухи о блистательной премьере возбуждают всеобщий интерес. Бальзак договаривается с директором театра, что на три первых спектакля билеты будут выдавать только с его, Бальзака, разрешения.

Теперь он по несколько часов в день проводит в театральной кассе и в директорской конторе, парижане толпятся перед кассой, предлагают двойную и даже тройную цену за билеты, но если кто-нибудь из пришедших за билетами Бальзаку не нравился и казался врагом, он говорил, что все билеты проданы.

"Если кто-нибудь приходил купить ложу бенуара, — пишет Гозлан, — он отвечал сквозь решетчатое окошечко: "Слишком поздно! Слишком поздно! Последнюю ложу продали княгине Агустино Агустини Моденской". — "Но, господин Бальзак, мы готовы заплатить бешеную цену!.." — "Да хотя бы и бешеную, все равно ложу в бенуаре вы не получите — все распроданы!" И покупатель удалялся, не получив ложи".

"... с устрашающей логикой происходит то, что происходит всегда, когда Бальзак пускается в деловые операции, — отмечает Цвейг. — Он чрезмерно натянул тетиву, перенапряг лук, и лук ломается. Вместо того чтобы брать двойную или тройную плату за билеты, он, стремясь еще больше подогреть интерес, распространяет слухи, будто все места в театре уже раскуплены. Зрители решают потерпеть и дождаться третьего или четвертого представления сенсационной пьесы".

Вдобавок, он сразу отказался оплачивать услуги клаки, и представители этой почтенной профессии, все таки явившиеся на спектакль, были полны мстительных чувств к автору. Кроме того, Бальзак не разослал бесплатных билетов критикам; вместо этого он организовал продажу билетов по цене, втрое превосходящей обычную, в конторе, устроенной на улице Вожирар (нечто подобное в свое время проделал Бомарше на презентации "Женитьбы Фигаро" 27 апреля 1784 г.).

Критики как ни в чем не бывало пришли в театр и обнаружили, что на "их" местах восседают маркиз де Лас Марисмас, Александр Мари Агуадо, господа де Варона и Мартинес де Ла Роза, герцогиня де Кастри, барон и баронесса Ротшильды...

"Нахальство, с каким господин Бальзак решил проблему распределения билетов, граничит с грубостью", — написала после премьеры "Монитор".

За билетами перестали ходить. Бальзак забеспокоился и прибегнул к письменным приглашениям. Он плел великосветские кружева, льстил, лгал и кокетничал именно в том кругу парижского общества, где более всего могло оказаться недовольных скандальным зрелищем "Вотрена", которые могли ему повредить за прошлое и теперь.

Само собой разумеется, бездумное повышение цен и попытка самому распределить билеты, привели к полнейшему провалу постановки.

Премьера состоялась 19 марта 1842 года. Зал был почти пуст. Рассерженные необычными маневрами автора парижане не пожаловали на спектакль. Немногие явившиеся зрители оказались не в восторге. Действие пьесы развертывалось медленно, вяло, затемненное разными вставочными эпизодами. К пятому акту спектакль стал разваливаться на глазах. Актеры запаниковали и начали лепить ошибку за ошибкой. В итоге зрелище получилось действительно жалким. Напрасно Лоре уже в последнюю минуту загоняет в театр целую орду клакеров, и всякий, кто только хочет, может тут же, и притом совершенно бесплатно, получить билет, Но пьесу уже не спасти.

Эдмонд Бире так описывает этот спектакль:

"Эта смесь слезливой драмы с бурлескной комедией пришлась, по-видимому, не по вкусу публике 1842 г. Зрители негодовали, свистали из всех сил. Пьеса провалилась и утонула, как пароход Фонтанареса. Свистки, крики, грубые остроты, чего только не было на этом спектакле; даже в некоторых местах иронические аплодисменты".

Свою неблаговидную роль в этом, конечно, сыграла мстительная клака, не получившая привычной платы. Не отставали от клакеров и оскорбленные критики.

"Gazette de France" от 21 марта 1842 г. откликнулась так:

"Это бесформенное произведение, в котором нарушены все правила, пренебреженны наиболее общие условия драматургии".

Критик Соваж в "Le Moniteur universel" от 22 марта 1842 г. пишет:

"Пустые и пространные сцены с двадцатью шестью персонажами без характеров и без индивидуальностей, весь этот бесформенный хаос, могло ли все это быть создано элегантным пером..."

Но более всех обобщил Жюль Жанен в "Журналь Деба":

"Бальзак ли это, тонкий наблюдатель едва заметных движений большого света?"

Основной упрек журналиста к автору состоит в том, что тот посмел отойти от изображения высшего общества и показать общественные низы, решился противостоять эти низы, нищего фантазера Фонтанареса и его слугу и помощника Кинолу высшему свету и показать притом пресловутый высший свет в столь неприглядном виде: фаворитка короля занята любовными интригами вице-король находится под башмаком своей возлюбленной-куртизанки, церковь возглавляется фанатиками и мракобесами, официально признаваемая наука основана на невежестве и воровстве.

Это было настоящее крушение. Несколько голосов, раздавшихся в пользу пьесы Бальзака, утонули в общем хоре непризнания и осуждения. Даже Теофиль Готье, неоднократно поддерживавший своего друга в его творческих исканиях, и тот встретил пьесу полным молчанием.

"Это молчание было для Бальзака несравненно большим ударом, чем пятьдесят ругательных рецензий", — замечает Гербстман.

Уже на втором представлении снятый Бальзаком зал опустел. Этому способствовала еще и посредственность самой пьесы, поспешно сделанной с единственной целью: как можно быстрее подзаработать.

Чем трагичнее разворачивается действие пьесы, тем развязнее ведут себя зрители. Следующие спектакли они посещают лишь потому, что публике хочется принять участие в скандалах. Зрители трубят, дудят, свистят, поют хором: "Мсье Бальзак попал впросак!" Самого Бальзака ни разу не вызывают.

"Впрочем, это было бы напрасно, — добавляет Цвейг, — ибо усилия, затраченные на то, чтобы соответствующим образом заполнить зрительный зал, так вымотали его, что после окончания спектакля его находят спящим в ложе. Лишь проснувшись, узнает он, что снова — в который раз! — привидевшиеся ему в мечтах сотни тысяч растаяли как дым".

Бальзак — Ганской, 8 апреля 1842 года:

""Кинола" стал предметом достопамятного сражения, подобного тому, какое происходило на представлении "Эрнани". Семь спектаклей подряд пьесу освистывали от начала и до конца, не желая слушать ее. Нынче идет семнадцатое представление, и Одеон делает сборы... Сборы очень маленькие. "Кинола" не даст мне и пяти тысяч. Все мои враги, а их на спектаклях было большинство, обрушились на меня... Все газеты, за исключением двух, принялись оскорблять меня и на все лады поносить пьесу".

"Провал "Кинолы", — написал Рене Гиз, — знаменовал чрезвычайно важный этап в жизни Бальзака. Он означал крушение больше десяти лет лелеянных надежд добиться "финансовой независимости"".

После неудачи Бальзак сделал в пьесе некоторые купюры, но все равно она выдержала только 19 представлений, расходы на ее постановку так же не были окуплены.

Бальзак выпустил эту пьесу отдельным изданием по 6 франков за экземпляр, но это мало его утешило.

"Купите лучше Мольера за 5 франков, — писал в этой связи журнал "Ревю эндепандант", — еще целый франк сэкономите".

"Пьеса плоха, — отзывался о ней Генрих Гейне, — но это произведение, проникнутое творческим духом. Я прочитал разгромные рецензии и возмущен до глубины души. Можно подумать, что их писали евнухи, тыкающие пальцем в мужчину, от которого родился горбатый ребенок".

Двадцать один год спустя, в 1863 г., пьеса была возобновлена в переделанном виде. У публики она пользовалась относительным успехом. Жюль Жанен, из чувства уважения к памяти Бальзака, на этот раз похвалил пьесу, хоть и весьма умеренно. Теофиль Готье написал апологетическую статью, в которой говорил:

"Сегодня кажется поразительной злосчастная судьба этой примечательной во многих отношениях пьесы. Непонятно, почему она была освистана и вызвала столько возмущения".

Пьеса прошла 43 раза подряд — успех для тех лет немалый.

Через полтора года после "Кинолы" на подмостках театра "Гетэ" 26 сентября 1843 г. была показана пьеса Бальзака "Памела Жиро". Очевидно, писалась она в первые месяцы 1843 г.

Образ Памелы уже давно занимал Бальзака. Она проявилась в проекте комедии о Прюдоме. Все исследователи признают, что на его Памелу сильно повлиял образ главной героини из романа Ричардсона "Памела, или Возрожденная добродетель" (1740), хоть он и отрицательно относился к творческому методу английского писателя.

Сам автор был в Петербурге со своей возлюбленной Эвелиной Ганской, которая приехала туда заниматься своими делами о наследстве, и не особенно интересовался судьбой своего произведения, к тому же переделанного второстепенными драматургами Байяром и Жемом (подлинный текст Бальзака не был опубликован и на сцену не попал).

В июле, когда Ганская, спустя два года мытарств после смерти мужа в ноябре 1841 г., дала, наконец, добро на их встречу, Бальзак, несмотря на предстоящий долгий и изнуряющий путь, продает все свои непроданные рукописи и еще несколько недописанных вещей, стремительно заканчивает пьесу "Памела Жиро", в надежде по возвращении получить гонорар за постановку, и отправляется в северную Пальмиру.

Морское путешествие Оноре продолжалось несколько дней и довольно сильно пошатнуло его здоровье. В России он провел лето и начало осени.

"На этот раз Бальзак сделался скромным и вступил на избитый путь, — пишет Эдмон Бире. — "Памела Жиро" — честная мелодрама, в которую вошли все обычные ингредиенты этого жанра... Но что удивительнее, так это искусство, с которым построена пьеса. Сильно отличаясь в этом смысле от "Кинолы" и "Вотрена", она показывает, что автор ее знал подмостки!"

Журналисты тем не менее, обозленные недавно напечатанной статьей Бальзака "Монография парижской прессы", разругали "Памелу". Один из рецензентов выступил со статьей, в которой были довольно прямые указания на то, что пьеса написана вовсе не Бальзаком.

Когда выяснился сценический неуспех вещи, сам Бальзак не счел нужным выступить с опровержением, напротив, он признал это обстоятельство выгодным для себя. В дальнейшем эти утверждения росли и приобретали все новые и новые подтверждения. В качестве настоящих авторов называли двух второстепенных драматургов тех лет — Байара и Жэма.

В действительности, как это доказывает Д. Милачич в своей работе "Театр Бальзака", пьеса "Памела Жиро" была все же написана Бальзаком, а Байар и Жэм лишь переработали ее для сцены.

Готье, однако, почти один остался дружески расположенным к Бальзаку. Он оценил эту мелодраму, как вещь, написанную с большим знанием законов жанра и театральных подмостков. Для него несомненно, что Бальзак настоящий драматург.

30 сентября 1843 года Готье писал в "Прессе":

"Господин де Бальзак — один из самых живых и в то же время самых выдержанных умов нашего времени. Обладая непоколебимой волей, он сказал себе пятнадцать лет назад: "Я буду знаменитым романистом", — и он стал им — не сразу, а в результате неустанных усилий. Качество, которое как будто создало г на де Бальзака для театра, — это его талант живописать характеры. Физиономии, им нарисованные, живут и глубоко запечатлеваются в памяти... Не боясь испортить свою репутацию, так законно им завоеванную, он захотел в последнее время испытать счастья на сцене.

Опыты его были неудачны — "Вотрен", "Кинола" провалились. Эти два провала не помешали г ну де Бальзаку продолжать свои опыты, и вот в театре "Гетэ" идет его новая пьеса "Памела Жиро", которая кажется нам не решающим его словом. Если понадобится, господин де Бальзак напишет еще сотню актов, пока не нащупает своей формы, и тогда мы нисколько не сомневаемся, что он обогатит театр пьесами столь же замечательными, как его лучшие романы".

А в своем фельетоне от 2 октября 1843 г. он делает следующее замечание:

"Г-н де Бальзак, по-видимому, отказался от удовольствия (причуд?) и постарался построить геометрически точную и правильную мелодраму, вполне соответствующую строгим требованиям жанра. Он в этом преуспел..."

Однако Готье не слепо хвалит Бальзака, о постановке "Памелы Жиро" он пишет большую статью, в которой также указывает и на недостатки:

"Отдавши дань своей эксцентричности в "Вотрене" и "Киноле", Бальзак сделался робким в "Памеле Жиро"... Производит впечатление, что он ищет только возможностей построить прямо и правильно честную мелодраму, соответственно строгим требованиям этого жанра..."

Но Бальзак еще не знает об этих отзывах, его нет в Париже.

"Четыре месяца потеряно, — замечает Цвейг, — и это само по себе катастрофа для человека, жизнь которого — вечный бег взапуски со временем. Все силы ада снова вырвались на свободу. <...> Неисправимый фантазер полагал, что пьеса "Памела Жиро" будет в его отсутствие работать на него. Каждый день она станет приносить ему столько, сколько там, в России, он истратит за целую неделю. Возвратившись в Париж, он, конечно же, сможет отдохнуть".

В октябре, не желая снова иметь дело с морским транспортом, Бальзак возвращается домой по суше через Берлин, Потсдам, Лейпциг, Дрезден, Майнц. Эта поездка показалась ему бесконечной. В ноябре он появляется в Париже. Однако еще в дороге узнает о провале пьесы. Парижские журналисты не простили драматургу его атак на продажную парижскую прессу, и теперь они так яростно набросились на спектакль в театре "Гетэ", что пьесу приходится снять.

"Если бы на афише не стояло имени Бальзака, — рассуждает Сухотин, — драма, наверное, имела бы успех, но автор был в ссоре с журналистами, напечатав свою "Монографию парижской прессы". Страстная натура Бальзака не могла удержать и затаить в себе искреннего и истинного гнева к продажной и ернической прессе того времени, и он разгромил ее в своей статье".

Это почти убило его. Мало того, что после поездки он был обессилен, его состояние вызывало все большее беспокойство его семейного врача Накара, который уже говорил о "хроническом менингите".

Чтобы ослабить приток крови к голове, Бальзак начал принимать горячие ножные ванны с горчицей. Но о том, чтобы замедлить ритм работы, он и речи не допускал.

Следующая поставленная пьеса, "Мачеха", является большим шагом вперед. В ней Бальзак освобождается от трафаретных сценических образов, интрига построена крепко и занимательно, в живом и остроумном диалоге предугадано театральное действие. В "Мачехе" социально-политический элемент становится уже составной частью драмы.

Тургенев, проживавший тогда в Париже, был восхищен пьесой. Мало того — он целиком воспользовался ее фабулой и характерами ее персонажей для своего "Месяца в деревне".

Основной темой пьесы является распад семейных связей в условиях буржуазного общества. Отношения между людьми, их поведение и поступки определяются в пьесе тем же "социальным двигателем" — властью денег.

В конце 1847 г. и в январе 1848 г. Бальзак жил в России, у своей возлюбленной Эвелины Ганской, в ее имении Верховня, неподалеку от Бердичева. Некоторые исследователи полагают, что здесь и была написана им пьеса "Мачеха". Это неверно: его письма полностью раскрывают творческую историю создания этой пьесы.

16 февраля 1848 г. Бальзак из малороссийской Верховни возвращается в Париж с планами пьес для театра (впрочем, давно обещанную пьесу "Петр и Екатерина" о жизни Екатерины I до ее приезда в Россию и ее браке с Петром I, он так и не написал, "Мачеха" была в зародыше). Но пьеса, в отличие от романа, может быть написана за несколько дней, во всяком случае, таким автором, как он, а если она пойдет с успехом — это немалый доход от сборов. Однако вечные надежды Бальзака на театральные триумфы не оправдались: 22 февраля вспыхнула февральская революция, в ночь на 25 февраля Луи Филипп отрекся от престола и бежал в Англию. (В этот же день Бальзак был замечен в разграбленном дворце, где он берет себе на память кусок материи от трона свергнутого короля и листок с сочинением внука короля, малолетнего графа Парижского.) Во Франции провозглашена Вторая республика, образовано коалиционное Временное правительство (Ламартин, занявший пост министра иностранных дел, фактически стал его главой).

С приходом новой власти надежда на театр возрождалась. 12 марта 1848 г. Бальзак приступил к работе над "Мачехой". В том же марте братья Коньяры, возглавлявшие тогда "Порт-Сен-Мартен", провели с ним переговоры, желая либо получить от него инсценировку "Бедных родственников" или "Шагреневой кожи", либо вновь поставить "Вотрена".

"Сударь, мы не держимся за постановку ваших пьес, — сказал Бальзаку один из Коньяров, — они подвергаются таким нападкам, но никто не приносит нам лучших".

Он имел в виду "Вотрена", который теперь, по случаю революции, можно было играть. И он показал Бальзаку письмо с более чем полусотней подписей людей, желающих видеть эту пьесу. Со своей стороны Бальзак предлагал им инсценировку романа А. Дюма "Граф Монте-Кристо". Однако ни один из этих планов не осуществился. В результате углубления экономического кризиса государственные финансы быстро пришли в полное расстройство. Вкладчики изымали свои вклады из банков и сберегательных касс, многие банки обанкротились. Угроза банкротства нависла и над главной цитаделью финансовой аристократии — Французским банком. Его акции упали в цене на четверть, толпы людей повсюду осаждали кассы банка, требуя обмена его банкнот на звонкую монету. 2 апреля Банк Франции потребовал объявить заем в размере 50 миллионов франков и произвести новую эмиссию банковских билетов. Бальзак понял, что разорен. Запершись в особняке Божон, он питался хлебом, сыром и салатом.

Нервное расстройство отразилось на зрении. У него то мелькали в глазах черные мушки, то все предметы двоились. "Слепота означала бы смерть". Наккар лечил его, накладывая нарывные пластыри на уши. Мать заменила этот "щадящий бальзам" на кровопускание из височной вены. После одного дня лечения он вслепую принялся писать письма. Барышни Сюрвиль, его племянницы, выполняли для него секретарскую работу.

Лишь несколько театров не закрыли свои двери перед публикой. Но и театр балансировал на краю пропасти. Политические сюжеты таили в себе опасность. Буржуазные драмы потеряли актуальность. Театральные сборы составляли 10-30 франков, в то время как затраты на спектакли превосходили эти суммы в 10 раз.

В то же время Мари Дорваль искала пьесу для "Театр историк", где руководителем был Ипполит Остейн . У Бальзака как раз лежали в его папках наброски драмы "Мачеха", которая подошла бы театру, и автор как раз над ней работал.

В издательском деле и книжной торговле был застой, театр оставался последней надеждой, а Бальзак переживал такую полосу безденежья, что приготовленное на обед жаркое приказывал растянуть на целую неделю.

Он пишет г-же Ганской:

"Чувствую, как постарел. Работать становится трудно, в светильнике остается немного масла, лишь бы он в силах был осветить последние рукописи, которые я собираюсь завершить. Пять-шесть пьес для театра все могут уладить, а мозг мой еще достаточно живо работает, чтобы я мог их написать. Но последние вещи я пишу со слезами — это моя прощальная дань. Да, я уже больше не жду для себя ничего хорошего... Есть люди, которые словно созданы для того, чтобы знать в жизни только горести, тогда как другим все улыбается. Но я смиряюсь. Благодарю вас, благодарю Господа Бога за все счастье, которое вы мне подарили".

Хотя у Бальзака расстроилось зрение (у него двоилось в глазах, и Наккар опасался паралича зрительного нерва), драма "Мачеха" двигалась вперед. Он надеялся прочесть пьесу актерам 9 апреля.

"Мы сыграем ее 29 апреля... Если мне повезет в театре, все спасено. Я стану Скрибом в драме и буду зарабатывать по сто тысяч франков в год".

Но как писать в такой атмосфере? Париж кипит. Никак не определятся с датой выборов в Учредительное собрание, то и дело ее переносят, день через день возникают новые вспышки рабочих демонстраций; требуемые народом социальные реформы так и не проводятся, буржуазная реакция усиливается.

"Скоро произойдет сражение, и Республика проиграет его. <...> Контрреволюция, несомненно, победит: мы не только на вулкане, мы в самом жерле вулкана", — когда Бальзак писал эти строки, он слышал, как на улице толпа пела "Марсельезу".

Следует сказать, что в обычае того времени было, чтобы писатель, работая над произведением, учитывал не только традиции определенного театра, но и игру его наиболее крупных актеров.

9 апреля Бальзак прочел два акта "Мачехи" знаменитой Мари Дорваль и Ипполиту Остейну, и они, казалось, были восхищены.

16 апреля, хотя глаза у него болели, он прочел законченный накануне третий акт.

По мере продвижения вперед работы над пьесой Бальзак отсылает акт за актом в театр, и актеры проводят частичные репетиции.

К 21 апреля вчерне написан четвертый акт, но Бальзак будет дорабатывать его до конца месяца, одновременно форсируя работу над пятым действием. 3 мая пьеса окончена. Бальзак шлифует ее и остается вполне удовлетворенным.

"Пьеса представляет собою нечто гораздо лучшее, чем я ожидал", — пишет он Ганской 17 мая.

Остейн, состоявший в связи с актрисой Маргаритой Лакрессаньер, умолял Бальзака дать ей роль.

"Какие интриги! Какие неприятности! Писать для театра, знаете ли, — это значит согласиться вести безумную жизнь".

И подумать только, у него в работе шесть пьес!

"Но в театре я заработаю необходимые мне пятьсот — шестьсот тысяч франков, или же я сдохну!"

"Кстати сказать, совершая эти Геркулесовы подвиги, он учится драматургическому ремеслу, и вскоре ему будет так же легко писать пьесы, как и романы", — констатирует Моруа.

Но опять судьба ставит перед Бальзаком новые препятствия. Париж снова бурлит. 4 мая было открыто реакционное Учредительное собрание. 15-го состоялась манифестация в пользу восстановления независимости Польша, подавленной сапогом русского царизма. В Париже была проведена попытка народного восстания, явившаяся репетицией июньских боев. В дни премьеры разрастались волнения среди рабочих Национальных мастерских. Театры почти пустовали.

В день святого Оноре (16 мая) на улицах Парижа забили общий сбор. Мари Дорваль (у которой только что умер ее внук Жорж Люге) отказалась от роли Гертруды в "Мачехе", и роль эта была все-таки передана любовнице директора театра. Но Бальзака это не так уж обескураживает. Он полагает, что м-м Дорваль слишком бы выделялась из актерского ансамбля, о чем он и сообщает Ганской.

Ставил драму сам Остейн. Премьера состоялась 25 мая 1848 г.

Несомненно, этот день стал днем победы Бальзака над журнальной и литературной кликой, которая состояла в большинстве случаев из людей бездарных, а если и мало мальски одаренных, то развращенных куплей продажей успеха. И хотя в эпоху политических бурь интимная драма не производит особого впечатления (у широкой публики она не вызвала особого интереса), пьеса все же имела блестящий успех — первый успех, достигнутый Бальзаком в театре. Наконец-то ему удалось вложить в драму силу, присущую его романам. И как по иронии судьбы: из всех его пьес критика впервые хорошо отозвалась именно об этой.

На премьере имя Бальзака было встречено овацией.

Теофиль Готье вновь приветствовал драматического автора новатора. И в самом деле, Бальзак стоял у истоков натуралистического направления в театре.

Теофиль Готье написал восторженную статью:

""Театр Историк" вопреки неблагоприятным обстоятельствам и летней жаре только что достиг успеха, которому мы очень рады, потому что он побудит гениального писателя посвятить драме и комедии редкие качества, которые он проявил в романе. <...> Дельцы безмерно и всегда с выгодой для себя опустошали богатую сокровищницу господина де Бальзака. Так почему же этот прославленный писатель, человек, создавший после Мольера бесчисленное множество различных типажей, не разрабатывает самостоятельно золотую жилу, которой владеет?.. Если что либо и может предотвратить досадное влияние, довлеющее ныне на театр, так это совокупность попыток, подобных тем, которые столь успешно предпринял господин де Бальзак и которые, как мы надеемся, выльются в огромные сборы. За два месяца театр состарился на 50 лет: используемые по сей день старые формы не в состоянии более соответствовать новому образу правления. Требуются новшества, а в мире не существует ничего более нового, нежели правда".

Готье задается вопросом, почему самый глубокий знаток сердца человеческого раньше не проявил в театре поразительного своего таланта, делавшего его литературным феноменом, столь же удивительным для физиологов, как и для поэтов, и дает такой ответ:

"Цензура, сейчас фактически уничтоженная, была в данном случае самой малой помехой, тут надо говорить о трудностях внутреннего порядка, о скрытых ловушках, о тайном отвращении, о нарочито воздвигаемых преградах, о всяческих препятствиях, отделяющих замысел произведения от его осуществления перед рампой..."

Гордость гения возмущается этими западнями:

"Директор, режиссер, актеры мужского и женского пола, статисты... машинисты, декоратор и осветитель одержимы одной мыслью: навязать вам не ту драму, которую вы написали, а другую... Вы уступаете их требованиям, и публика освистывает все те глупости, которые они всем скопом нагородили".

На этот раз у Бальзака руки были развязаны, и критика единодушно отнеслась к нему благожелательно.

Теофилю Готье, дружественному судье, вторил Жюль Жанен, зачастую враждебный Бальзаку в своих отзывах:

"Это его первый успех в театре. <...> "Мачеха" — вполне удавшаяся пьеса; лишний раз этот замечательный романист показал, что он умеет сочетать высшую степень изящества и силу... естественность, искусство и талант".

К несчастью, политические бури оказались роковыми для спектакля. Париж пылал в лихорадке восстания. Многие не решались выйти из дому. Со второго представления театр на две трети пустовал. Пьеса шла всего шесть вечеров, несмотря на большой интерес со стороны зрителей и сочувственную оценку критики. Остейн уведомил автора, что увозит свою труппу в Англию. Пьесу возобновят позднее, когда волнения стихнут.

30 мая труппа Остейна отправилась на гастроли в более спокойную и прибыльную страну — в Англию.

26 июня генералом Кавеньяком было подавлено вооруженное восстание парижских рабочих (убито свыше 11 тыс. человек — цвет парижского пролетариата, арестовано больше 25 тыс., 4 тыс. из которых без суда были высланы в заморские колонии Франции).

"Я не верю больше в существование Республики, которая начинает с убийства своих пролетариев", — писала Жорж Санд после июньских дней.

Труппа Остейна вернулась из Англии лишь после кровавого подавления парижского пролетариата, а 20 июля "Театр Историк" возобновил постановку пьесы Бальзака "Мачеха".

Когда 26 июля "Мачеха" вновь пошла на сцене, она совсем не имела успеха. 26 августа, после тридцати шести представлений пьесу с репертуара пришлось снять, они принесли Бальзаку всего лишь 600 франков. Но услышанные похвалы действовали ободряюще, побуждали и дальше идти по этому пути.

У Бальзака были замыслы других пьес: "Мелкие буржуа", комедия "Оргон", где Бальзак возвращается к "Тартюфу" Мольера, своеобразно переосмысляя сюжет и характеры знаменитой комедии, пьесы "Безумное испытание", "Ричард Губчатое Сердце", историческая трагедия "Петр и Екатерина".

Ганской он сообщал, что напишет все эти пьесы "для очистки совести".

"Если же до декабря этого года положение не изменится ни для моей жизни, ни для моего сердца, я больше не стану бороться, пусть течение потихоньку уносит меня, как утопленника. Вы больше ничего не услышите о Бильбоке..."

Эти замыслы Бальзак не успел осуществить, но оставшиеся наброски свидетельствуют о глубине проблематики, о стремлении к широкому охвату жизненных явлений, об ориентации на великие реалистические образцы.

Комедию "Мелкие буржуа" Бальзак сам взял обратно от директора театра, ссылаясь на то, что после июньских дней стало не безопасно выставлять в смешном виде победоносную буржуазию, но предложил "Комеди Франсез" "Меркаде" (впоследствии названную им "Делец"), которую он задумал в 1840 г., но первый вариант закончил в 1844 г.

В переделанном виде пьеса "Делец" была поставлен на сцене через несколько лет после "Мачехи", но исследователи отмечают, что закончена она была задолго до "Мачехи".

Еще 10 мая 1840 г. Бальзак сообщает Ганской:

"Пишу вам в разгаре работы над "Меркаде" — это бой человека против его кредиторов, это — хитрости, которыми он пользуется, чтобы их избежать. Это только комедия, и я надеюсь на этот раз иметь успех и одновременно удовлетворить литературные вкусы".

В июне он сообщает возлюбленной, что пьеса закончена, но что Фредерик Леметр хочет в ней кое-что изменить. Одновременно с этим сообщением о пьесе появляется заметка в печати.

В пьесе сталкиваются различные представители финансовой олигархии. И каждый из них, боясь упустить возможность наживы, старается обмануть другого. В комедии дается галерея великолепно выписанных типов современной Франции. Главным героем пьесы являются деньги. Погоня за деньгами определяет все поведение Меркаде.

Бальзак заставляет Меркаде выступить разоблачителем правящих кругов буржуазного общества:

"Сумейте продать известь за сахар, и — если вам удастся при этом разбогатеть, не возбудив жалоб, — вы станете депутатом, пэром Франции или министром".

Превосходно проникая в дух эпохи, Меркаде говорит:

"Спекуляцию никогда не убить. Я понял дух нашего времени".

В течение последующих нескольких лет Бальзак ни слова не говорит о пьесе. Лишь в письме от 31 января 1844 г. к Ганской проскальзывает упоминание о ней: "Я решил окончить "Меркаде"". Но сообщение от 3 февраля подтверждает тот факт, что пьеса еще не готова: "Мы с Фредериком Леметром решили, что я закончу "Меркаде". Итак, жребий брошен. Нужно вновь взяться за эту большую пьесу..."

Все же, по-видимому, в 1844 г. один из беловых вариантов комедии был завершен. Писатель, однако, не спешит предлагать ее театрам. Только в августе 1848 г., в связи с переменами в руководстве "Комеди Франсез", Бальзак принес пьесу в театр. 17 августа он читает ее в театре после скоропалительных доработок по рекомендации правительственного комиссара театра, Локруа.

Читал он изумительно. Теофиль Готье, слышавший эту пьесу раньше, восхищался актерским талантом Бальзака.

"Его чудище тявкало, мяукало, ворчало, рычало, вопило на все лады, возможные и невозможные. Незаплаченный Долг сначала пел соло, и его арию поддерживал мощный хор. Кредиторы вылезали отовсюду: из-за печки, из-под кровати, из ящиков комода, из камина; одни проскальзывали сквозь замочную скважину; другие забирались через окно, как любовники; иные выпрыгивали из чемодана, как игрушечные чертики из шкатулки с сюрпризом, а прочие проходили сквозь стену, будто через люк. Такая сутолока, такой галдеж, такое нашествие, словно волны морского прилива. Меркаде тщетно пытался стряхнуть их с себя, на приступ шли другие, и до самого горизонта смутно виднелось мрачное кишенье марширующих кредиторов, целые полчища термитов спешили пожрать свою добычу".

"Никогда, — сказал Жюлю Кларети, один из актеров, слушавших чтение, — никогда еще ни один человек не создавал у меня такого ощущения. Гений — это непреодолимая сила".

Бальзак радостно сообщает Ганской:

"Эта пьеса останется в репертуаре... Я нашел для нее последние детали. Я восхищен. Я не смог отказать себе в том, чтобы остаться 10 сентября на поле битвы. Я хочу увидеть постановку "Дельца""

Вначале пьесу приняли восторженно, на ура. Но тут оказалось, что ее он не дописал, а содержание пятого акта только пересказал на собрании труппы. Ему было предложено дописать пьесу, которую в противном случае театр отказался принимать.

Бальзак опять пишет Ганской:

"Нужно изменять, разрушать, переделывать четвертый и пятый акт. Я сам чувствую необходимость этих изменений..."

Бальзаку рисуется большой успех, даже триумф, двери Академии раскрываются перед ним... Но — всем этим мечтам не суждено было осуществиться. Летом Бальзак кончает "Последнее воплощение Вотрена", переделывает пьесу "Делец", и около 20 августа, наконец то, отправляется в Россию с чувством выполненного долга, не теряя надежды на новый успех на сцене.

"Делец" единогласно принимает к постановке литературный комитет "Комеди Франсез", но спектакль покамест откладывается: в отсутствие Бальзака в связи с постановкой всплывают новые затруднения как в отношении распределения ролей, так и в смысле дальнейших переделок.

Энергичному сумасброду Лоран-Жану было поручено блюсти литературные и театральные интересы Бальзака, вести переговоры с издателями и редакторами газет. Госпожа Бальзак была назначена правительницей особняка на улице Фортюне. Кроме того она должна была подписывать договоры, но не обсуждать их.

Поверенный в делах проявил много рвения и ума, но все же не мог добиться постановки "Дельца". Он сообщал в Верховню театральные новости. Он передал комедию Остейну, директору театра "Порт-Сен-Мартен", которому удавалось делать полные сборы в своем театре благодаря "вековечным "Мушкетерам"". Из всех театров на Бульварах только он ухитрялся в то время выколачивать деньги, не считая еще одного, который ставил маленькую пьесу, нападавшую на Республику.

Лоран-Жан торопил Бальзака, просил поскорее прислать ему шедевр:

"Не хочу тебя упрекать, но вот уже полгода как Франция овдовела, утратив своего гения, и я не вижу, чтобы ты готовил что-то великое... Твой лакей Лоран-Жан".

В письме из Верховни от 9 февраля 1849 года к Лоран-Жану, Бальзак негодует:

"Нельзя переделать комедию характеров в грубую мелодраму. <...> Моя пьеса останется такой, какая она есть".

Автор воспротивился этой фантазии. Дальше он пишет:

"В недолгом времени ты получишь "Короля нищих" — пьесу на злобу дня в республиканском духе и лестную для его величества народа. Великолепный план!"

Золя сомневался, сохранился ли план "Короля нищих", пьесы из времен царствования Людовика XIII, и существовал ли он вообще; в полном собрании сочинений Бальзака его, во всяком случае, нет, но то что театр больше чем когда-либо занимал Бальзака накануне смерти, было неоспоримо.

Эту же мысль подтверждает и письмо от 10 декабря 1849 года, адресованное тому же Лоран-Жану:

"Продолжительная и тяжелая болезнь сердца, с различными злоключениями, разыгравшаяся у меня этой зимой, помешала мне писать что-нибудь иное, кроме того, что требовали безвыходное положение моих дел и суровый долг перед семьей... Но в первых числах февраля я буду в Париже и имею твердое и неуклонное намерение работать как член Общества драматических авторов, ибо в долгие дни лечения я открыл не одну маленькую театральную Калифорнию, где можно добывать золото".

"Если бы Бальзака не унесла смерть, — сетует Золя, — у нас, несомненно, было бы одним великим драматургом больше".

"Делец" будет ждать возвращения Бальзака из России. Он вернется в марте 1850 г. тяжело больной и не сможет заняться вопросами постановки.

Комедия под названием "Меркаде" увидела свет лишь год спустя после смерти Бальзака, 25 августа 1851 г., в обработке Деннери (дʹЭннери), который сильно исказил первоначальный вариант (по сути, превратил в мелодраматическую комедию), она была сыграна на сцене театра "Жимназ" и обрела огромный успех. В 1868 г. ее впервые поставили на сцене "Комеди Франсез", и она оставалась в репертуаре театра до 1880 г.

Известные пьесы Бальзака:

1821 — Сулла.

1822 — Корсиканец.

1822 — Лаццарони.

1823 — Негр (Le Nègre). Под псевднимом "Орас де Сент-Обен".

1838 — Школа супружества (L"École des ménages). Текст опубликован в 1907 г.

1839 — Вотрен (Vautrin). В русском переводе: "Каторжник и герцог", "Месть Вотрена".

1840 — Создатель (Le Faiseur). То же: Под названием "Меркадэ" (Mercadet).

1841 — Проделки Кинолы (Les Ressources de Quinola). В русском переводе: "Надежды Кинолы", "Гавань бурь" (Век и человек), "Уловки Кинолы", "Червонный валет".

1843 — Памела Жиро (Paméla Giraud). В русском переводе: "Тонешь — топор сулишь, а вытащат — топорища жаль", "Памэла Жиро", "Цветочница".

1844 — Делец (La Bourse). Текст опубликован в 1851 г.

1848 — Мачеха (La Marâtre). В русском переводе: "Мачиха", "Сын изменника или Мачеха". "Король нищих" — пьеса не окончена.