Графиня Суровая

— Да ничего. В такси тебя посажу и номер запишу.

Варя отлично понимала, что это правильно, что ей же так спокойнее будет, но... какой черт толкал ее под руку, кто дергал за язык?

Бывают же люди, которые ничего еще не сделали, но тебе они неприятны? Вот, у нее такое чувство и было к этому... Саньку!

— Отвали по-хорошему! Сама разберусь!

— Много таких разобранных по посадкам находили!

Такси подъезжало, Варя топнула еще раз ногой!

— Отвали!!! Иди на ...!!!

Александр сделал шаг вперед, Варя отшатнулась, под ногу попала очередная провокация коммунальщиков, девушка взмахнула руками... и начала падать вперед. Под такси, в желтый свет фар, последней картиной, которую успел ухватить разум, было лицо Александра, который тянулся вперед, вперед, к ней... кажется, он хотел ее поймать, но — не дотягивался. Это не кино, тут сантиметры играют значение, поздно, все поздно...

Боли даже не было.

Просто тяжесть — и мрак, мрак, мрак...

Глава 1.

Москва, 1884 год. Август.

— Александр, здравствуй друг мой.

— Андрей.

Мужчины обнялись и троекратно расцеловались в обе щеки. Смотрели они при этом несколько насторожено, но понять можно.

Оба они связаны одной и той же женщиной. Один — обманутый муж. Второй — любящий брат. И оба подозревали, что легким разговор не будет.

Но начинать-то надо!

Андрей Иванович Прозоровский его и начал, аккурат после сытного, но достаточно простого обеда. Впрочем, чего в гостях перебирать?

Сашкины чудачества всем известны, и привычка его спать чуть ли не на соломе, и питаться грубой пищей, и в храм захаживать... ладно-ладно! Андрей и сам богослужениями не брезговал, когда ранее спать не ложился.

А бывает и так, всю ночь прокрутишься по балам и приемам, а утром едешь мимо храма, ну и зайдешь к заутрене, а уж потом отсыпаться, честь по чести. Но за Сашкой такого не водится.

Понятно, Вареньке с ним тяжело было. Но чтобы уж снова...

— Саша, понимаю, что говорить об этом тебе тяжело, но Варя приехала к отцу вся в слезах. Слегла, плохо себя чувствует. Говорит, что вы расстались, и в этот раз навсегда.

— Все верно, друг мой.

— Саша... ведь мирили вас пару лет назад. Ну что опять-то? Как так?

Может сказано было и не очень понятно, но Александр Васильевич понял, и прикрыл обычно яркие, а сейчас словно пылью дорожной присыпанные голубые глаза.

— Андрей, не могу я так! Не могу!

— Саша?

— Варя мне опять неверна. Ладно, один раз, я поверил, что ее случайно сбил с пути мой племянник, но второй-то раз! Сейчас-то она зачем?

Зачем...

Ответ у Андрея Прозоровского был, только собеседнику он не понравился бы. Чего уж там... столкнулись два мира, привычка к умеренности и стремление к роскоши, строгость и беззаботность, легкость и тяжеловесность. И предсказуемо, не получилось ничего хорошего.

Они сошлись, вода и камень, стихи и проза, лед и пламень... поэт еще не написал этих строчек, но они таки сошлись, только с той разницей, что ударили друг в друга два огня. И — спалили друг друга дотла.

Это Андрей и видел в глазах своего шурина.

И Варя сейчас лежит, словно мертвая в комнатах.

— Она в тягости.

— Это не мой сын.

— Ты можешь знать так точно?

Не мог, конечно. Но сомневался и колебался.

— Знаю.

— Ты их... застал?

— Нет. Но и того, что я знаю, мне достаточно.

— Так может, и не было ничего?

— Ее любовник сам хвастался в собрании, и письма ее показывал, рука там Варюшина.

И вот это горькое "Варюшина" сказало Андрею больше, чем что либо другое.

Любит.

И горюет, и больно ему сейчас, и старается он эту любовь вырвать из сердца... скорее всего, ему это удастся со временем. Но...

— Саша, я понимаю, что ты оскорблен, и обижен, но... что говорит сама Варя?

— Варя никогда не могла мне лгать. Пыталась, конечно...

Увы, и это тоже. Варвара Ивановна Прозоровская не отличалась высоким интеллектом, и пойманная на вранье, заливалась мучительным румянцем. Андрей всегда мог понять, когда она лгала, так и Александр не глупее.

— То есть просто слова. И ты готов разрушить ваш брак вторично. *

*— других подробностей история не сохранила. По кустам любовника не гоняли, in flagranti delicto парочку не заставали. Прим. авт.

— Третьего раза я не выдержу, Андрей.

И такое лицо было у Александра, что Андрей понял. И пожалел.

Ему и первый-то раз тяжело было простить, с его умом, гордостью, самолюбием, с его характером, который из хилого и болезненного юноши сделал блестящего военного. А второй раз каково?

Это при том, что он отчетливо понимает, будет и третий, и четвертый... Варя не плоха, она просто так воспитана. Она даже не поймет, в чем проблема, и пожмет своими белоснежными плечами. Она же не запрещает мужу любовниц и амуры на стороне? Так почему не дать ей немного свободы?

Что она такого делает? Все вокруг так поступают, и отец, и мать, и вообще... ВСЕ!

— Саша, а что будет с Наташенькой?

— Я определил ее в Смольный. Лично поговорил с Софьей Ивановной, Наташа будет там на особом положении.

— Смольный!

Об этой идее императрицы Андрей слышал. Только вот прекрасно понимал, что вырастить идеальных жен... нет, не получится.

Можно дрессировать как угодно, но потом, когда девушки получат свободу, начнется... да что-то страшное начнется! Огурец когда попадает в рассол — просаливается. Не бывает такого, что раствор становится пресным от попавшего в него огурца.

Так и тут.

Скорее, наоборот, попав в легкомысленное общество, большинство девушек радостно отбросит все привитые им нормы и правила, и жадно кинется в пучину удовольствий. А строгая изоляция на девять лет, которой их подвергают, закончится тем, что они не научатся разбираться в людях. И попадутся на крючок к первому же подонку.

Вслух Андрей этого не сказал, просто покачал головой.

— Ты сломаешь ее. Саша, остановись!

— У меня нет выбора, Андрей. Одной сестре я ее не доверю, вторая сама отказалась.

— Я...

— Варвара?

Андрей вздохнул.

Отказать сестре видеть дочь он не мог. И равно не отказал бы племяннице в визите к матери.

— Я не хочу, чтобы Наташа выросла такой же лживой и легкомысленной, как ее мать. Я ее люблю.

— Ты ее погубишь. *

*— увы, брак Суворочки действительно не был счастливым. Она вышла замуж за жиголо и подонка. Зато красивого и светского. Прим. авт.

— У меня нет другого выбора, Андрей. Ты останешься у меня погостить?

— Если тебе не в тягость будет меня видеть?

— Нет, что ты. Я рад твоему приезду.

Андрей кивнул.

— Может, неделя или две, ты не будешь против?

— Я буду рад. Иногда становится тяжело... скажи, ты не откажешься передать записку своему отцу?

— Конечно. Что ты хочешь?

— Верну ему приданое Варю... Варвары. Пусть живет, как знает, я не вправе более им распоряжаться.

— Я понимаю. Я передам.

— До зимы я поживу в имении, а потом поеду в полк. Я написал прошение в Синод, но ответа пока не получил.

— Скорее всего, тебе откажут. Ведь ты не сможешь привести свидетелей, никто не признается в прелюбодеянии...

— Тогда кинусь в ноги императрице. Буду умолять! Я так больше не хочу. Не смогу.

— Что ж. я не скажу, что я это одобряю, но я поговорю и с отцом, и с Варварой. Хотя ей сейчас плохо, она тяжело носит ребенка.

— Два раза она детей скидывала.

— Она жаловалась, ей тяжело в постоянных походах. Но она старалась, Саша, она старалась.

— Ноша оказалась ей не по силам.

— Да.

А где-то в Москве, в доме князя Прозоровского лежала женщина. Лежала и даже почти не капризничала, сил не было ни на что. Ни на крики, ни на истерики...

Ребенок ворочался под сердцем, а ей было просто плохо.

Не душевно, а физически.

В двадцать первом веке сказали бы — сильный токсикоз третьего триместра, осложнения на сердце, сосуды... да там бы врачи с несчастной не слезли и госпитализировали до родов!

А здесь лечили пиявками и припарками.

Порошками и пилюлями из неизвестных науке зверей. Или наоборот, слишком хорошо известных.

Только вот не помогало.

Ей было ни до кого.

Отец, брат, муж, дочь... все было безразлично сейчас Варваре. Она просто ждала, когда ее мучения закончатся.

* * *

Сознание вернулось резко, одним ударом. Вот ее не было, а вот Варя уже ощущает боль, ощущает, что лежит на чем-то мягком, память возвращалась медленно, по капле.

Квартира, идиотский спор, тот белобрысый дурачок, такси...

Она и правда упала? Ох, елки-иголки! Это плохо. Нет, даже не так. Это — ПЛОХО!

Варя в этой жизни может рассчитывать только сама на себя, и должна она быть со всеми конечностями, целая, не больная, желательно не изуродованная. Ей еще работать и работать. И семью создавать, и детей рожать!

Дети...

Сын и дочь....

Подсознание вильнуло хвостом, хотя Варя точно была уверена, что никаких детей у нее нет.

Варя открыла глаза.

Открывались они, надо сказать, с трудом. И ощущения были — словно ее грузовик переехал. Больно.

А это — что?

Стоило немного приоткрыть глаза, как они распахнулись уже на полную. Варя могла увидеть над собой беленый потолок больничной палаты. Порыжевший от времени потолок общаги. Но такое?

Ее кто-то в Эрмитаж затащил? Шутнички фиговы!

Здоровущая кровать ощущалась, как полный провал. Ортопедический матрас? Нет, не слышали. Ощущение было отвратительное, Варвара словно тонула в этом мягком. Золоченые столбики были искусно вырезаны из дерева, над кроватью висел балдахин... как швея Варя могла оценить и сложность и стоимость.

Она себе такой не позволит никогда. Даже если у нее найдется пара лишних миллионов — все равно нет! Роскошно, шикарно, безумно расточительно! Одна ткань чего стоит... видно в полумраке было плоховато, но кажется, это парча?

В полусумраке (нормальную лампочку вкрутить нельзя было?) виднелись очертания каких-то громоздких предметов. Кажется, тоже с позолотой?

— Никак, очнулись, барыня?

Варя окончательно выпала в осадок.

Кто? Что?

Она бы и спросила, но пересохшее горло отказывалось воспроизводить нормальные звуки, наружу вырвался только хрип.

— А вот сейчас я водички подам, испейте!

Варя послушно ждала, пока в поле ее зрения появится тетка лет пятидесяти, или даже того больше. Сильная рука помогла приподняться, отчего боль снова пробила всю нижнюю часть тела, к губам поднесли чашку, и Варя принялась пить. Вода была ледяная, вкусная, без малейшего привкуса или запаха хлорки, она отметила это машинально. Задержала взгляд на женщине.

Та тоже выглядела странно.

Темные волосы густо пересыпаны сединой, лицо в морщинах, теплые карие глаза глядят участливо и спокойно, руки, такое ощущение, никогда не слышали о маникюре. Одежда?

Платье самое простое, без украшений, серое, сверху фартук, полотно достаточно грубое, домотканное — винтаж? Ноги Варя не видела.

— Еще водички подать, барыня? Али лекарство, медикус оставил?

— Воды...

Свой голос Варя тоже не узнала. Раньше голос у нее был достаточно высоким, звонким, сейчас же было что-то ближе к контральто. Глубокое, грудное... с сильной поправкой на отвратительное самочувствие.

Все равно — это был не ее голос!

Варя перевела взгляд на свое тело. И прикусила губу.

Грудь точно была не ее. У нее был минус первый размер, и вообще, она худая и тонкая. А тут под одеялом просматривается крупная дамская тушка. Грудь торчит... тут размер четвертый, а то и пятый, не меньше. Сильно закружилась голова.

Варя вцепилась в единственную доступную ей реальность — и приникла губами к чашке с водой.

Холод чуточку прояснял мысли, жаль, нельзя попросить воды ей вылить на голову. Или...

— Умыться бы...

Женщина строго закачала головой.

— Никак вам нельзя, барыня! Медикус строго запретил, сказал, ежели оправитесь от горячки, то лежать вам еще месяц. А то и кровь пустить придется. Я барину скажу, что вы опамятовали, так он, может, за ним еще раз пошлет.

Варя внимательно вслушивалась в речь.

Это явно русский язык, только какой-то... архаичный? Она все понимает, но сам выговор, ударения, опять же, вот это — барыня? И намек, что где-то рядом еще и барин бродит?

Жизнь в семье алкоголиков приучает и быстро соображать, и помалкивать, и чувствовать людей, да хоть по шагам предугадывая настроение взрослых, и вообще — дураки в таких семьях не выживают. Варя не просто выжила, она смогла закончить школу, хоть и без медали, но с хорошими результатами, она поступила в техникум, после одиннадцатого класса, причем сама и на бюджет, она уже отучилась два года, ей осталась самая малость и диплом, она уже подрабатывает в ателье, и ее собираются там оставить, она уже начала прощупывать почву насчет снять комнатку...

Мозги у нее не просто были — они использовались по назначению!

Так что Варя прекрасно понимала — происходит что-то неясное. И выбрала самый простой вопрос.

— Сколько я лежу?

Откинулась на подушки, оглядевшись, заметила в углу здоровенные часы. В человеческий рост, золоченые, с маятником — такие на человека уронишь, в них же и похоронишь, вместо гроба сойдут!

— Да уж, почитай, неделю, как рОдили...

— Б...!

Другого слова Варя подобрать не смогла. Она тут еще и рОдила? Это что за квест? Она не подписывалась! Верните ее обратно, в родную общагу с тараканами! Да что там, она даже на клопов согласна, но — родных!

Хотя кажется, и тут они тоже есть? Чего-то у нее чешется...

Женщина смотрела с опаской, и Варя прикрыла ресницы. Требовалось очень тщательно подбирать формулировки, чтобы не погореть. Впрочем, ей не привыкать. С родителями тоже так приходилось. И не только с ними!

— Какой день сейчас?

Вопрос логичный, не должна женщина удивиться.

— Да уж двадцать четвертое сегодня, матушка.

Двадцать четвертое — чего?! Но тут Варя спрашивать не рискнула, дата — понятно, но месяц-то поменяться не должен?*

*— автор берет юлианский календарь, введенный Петром 1м и даты считает от Р.Х., чтобы не было лишней путаницы. Прим. авт.

— Ребенок?

— Жив-здоров сыночек ваш, уж и батюшка Онисим приезжал, окрестили Аркадием! Аркадий Александрович Суворов, барыня! Красиво так! Батюшка ваш лично крестил, все присутствовали, и братец ваш, Андрей Иванович были, и супругу вашему знать дали...

— И что супруг?

Мозг работал, анализировал, прикидывал варианты.

Кто считает, что швеи обязаны быть глупыми? Хорошо. Они глупые. А вы возьмите журнал с выкройками, перечитайте их на свою фигуру и сшейте красиво себе хоть юбку! Уже засомневались в своем героизме?

То-то же!

Пока Варя могла точно сказать, что она тут барыня (уже хорошо, до 1917 года любой, кто не был барином, стоил весьма дешево), что она явно у родителей, и что у нее есть муж.

И где этот, безусловно, достойный человек? Жена родила, жена неделю в горячке, а от него ни слуха, ни духа?

Развод...

На всплывшее слово Варя внимание обратила. Развод? Посмотрим...