Ручей мертвеца

Жалобы её отца продолжались. Она позволила ему высказаться. Сейчас ей было достаточно быть рядом с отцом, потому что это был он, то же самое присутствие, которое она знала при жизни. Желание подойти ближе, и обнять мерцающий огонек было сильным, но глубокий инстинкт удерживал её.

Она вышла из этого первого успешного пбука измученной, но даже тогда сон не приходил. Она так мало спала в эти дни, и дни для неё становились всё тяжелее и длиннее. И всё же каждую ночь она всё равно погружалась в пбук. Он стал её утешением.

— Мне жаль тебя за твою жалкую, ограниченную жизнь, дочь моя. Если бы вы только понимали, чего можно достичь, живя в подземном мире! И всё же я все равно люблю тебя. Расскажи мне о своей жизни там, наверху, в том царстве, по которому я совсем не скучаю. О, как бы я хотел понять в те дни при свете двух солнц, каким ничтожным было это существование! В то время я боялся смерти. Теперь я понимаю, что фагор, убивший меня, оказал мне услугу.

— О, отец, он этого не сделал. Разве ты не помнишь, что я говорила тебе раньше? Моя жизнь — это бесконечная боль с тех пор, как убили тебя и маму забрали. Я всегда голодна и я мерзну. Мне приходится работать на другие семьи за скудное содержание. Когда я кашляю, появляется кровь, отец! Я ужасно больна.

— Кровь. Тебе не понадобится кровь, когда тут будет твой дом. Если ты больна, твой переход за пределы жизни состоится уже скоро. Мы снова сможем быть по-настоящему вместе. Иди сюда и обними своего отца.

Как ей хотелось сделать именно это! Слабость её физического тела просачивалась в крошечный подвешенный дух, который был всем, что составляло её в этом вечном месте. Если бы она могла плакать здесь, она бы плакала.

— Мама ещё не умерла, ты сказал.

— Нет, дитя. Она всё ещё где-то в верхнем мире. Неверная женщина до сих пор не навестила меня.

Никто никогда не выходил из пбука, не тронутый пальцами медленного энтропийного страха. Говорили, что первый пбук человека — это начало его собственной смерти. Благодаря пбуку человек пришел к пониманию того, что жизнь в мире физических вещей была всего лишь аномальным переходом, кратким водоворотом в тихом океане энтропии, интерлюдией между небытием и повторным погружением во вселенский покой. Ускаал теперь глубоко понимала его сущность. Её привязанность к жизни ослабевала, и не только из-за этого понимания, но и потому, что жизненная сила её плоти убывала. Она была больна, и ей становилось всё хуже. Она уже знала, что её жизнь будет короткой. И она не будет скучать по ней, когда умрет.

Однажды она наполняла водой один из глиняных горшков Итро. Её руки ослабели настолько, что горшок упал на землю и разбился. Итро обошла юрту сбоку, чтобы посмотреть, что это за шум, и, увидев, что Ускаал безучастно стоит над осколками, она взяла палку и начала бить Ускаал по рукам и ногам. Дети Итро прекратили свои игры и смотрели серьёзными глазами. Итро услышала, как она кричит и плачет. Жгучая боль от каждого удара, казалось, уводила её все дальше от мира. Наконец, Ускаал убежала от неё. Она бежала до тех пор, пока её костлявые ноги больше не могли бежать. Она с трудом поднялась по каменистому склону, через заросли утесника, где дикий флебихт жевал его жесткие листья. На плоской вершине она наткнулась на огромный валун, выше любой деревенской лачуги. К этому валуну был прислонен плоский широкий камень, похожий на огромное бесформенное колесо. Он был помещен туда много Великих Лет назад первобытными людьми, умершими так давно, что они уже даже не были останками.

Это было убежище. Она заползла в щель между камнями и свернулась в клубок. Рубцы от палки всё еще пульсировали. Пбук пришел почти сразу же.

— Что с тобой случилось, моя любимая дочь? — спросил дух.

— Отец, я слишком много страдала. Пожалуйста, утешь меня.

— Моя дорогая, что они с тобой сделали? Живой мир — жестокое место, это я хорошо знаю. Я никогда не рассказывал тебе о мучениях, которые я пережил от рук своего отца в своём собственном детстве. Я хорошо их помню и часто думаю о тех временах. Когда ты умрешь, у тебя будет достаточно времени подумать. Уйма времени, чтобы пожалеть живых и пожалеть себя. Но в этом месте ты смотришь на вещи по-другому. Здесь есть такая радость, которую ты не сможешь познать, пока не умрешь. И каждое новое прибытие сюда приветствуется как подарок.

— Она била меня палкой, отец. Я убежала. Я не могу вернуться — она убьет меня. Но мне больше некуда идти. И, о, я больна, отец. Хуже, чем раньше. Я умру.

— О, любовь моя, я так рад это слышать!

— Я больше не хочу страдать, отец!

— Твоим страданиям придет конец, дочь. Иди сюда и обними меня. Я твой отец, и я люблю тебя.

Её силы иссякли. Ей было уже все равно. Она подплыла на расстояние досягаемости духа.

Он нетерпеливо рванулся вперед.

Кайдав, это Кайдав, несущийся по этому черному небу, как искра костра. О, я знаю, это Кайдав, — я вижу, как быстро он летит с крошечными огоньками вокруг, как рыба-лоцман в окружении мелюзги. Это не похоже ни на один из других миров там, наверху. Мы никогда не увидим миры неба там, внизу, где так темно, и всё же я вижу их слишком ясно, и я здесь. О, прости меня, дочь моя, я любил тебя, и всё же твоё тело... я забрал его, я должен был, я не хотел, но жить снова и иметь плоть... Это твоё тело я украл, и я чувствую в нем болезнь, моя маленькая девочка, я забрал твоё слабое тело, и я стою здесь, замерзший, на вершине холма, в темноте, и вижу Кайдав, вижу искры у глаза, который наблюдает за миром. Вот что говорили древние, и это искры над твоей головой и твоими длинными волосами, и я смотрю твоими глазами, Ускаал, любовь моя. Где ты сейчас? Ты там, внизу, вместо меня?.. Или... О, нет, нет!..

Высоко вверху проносился Кайдав. Это действительно был глаз, который наблюдал за миром, — но не так, как представляли себе древние.

Кэт Сяо Пин шла по одному из многочисленных изогнутых коридоров космической станции. Для своих обитателей станция называлась Аверн, а не Кайдав. Голографические проекции заполнили её маршрут динамичными изображениями животных и пейзажей, реальных и фантастических, постоянно меняющихся. Были внезапные всплески музыки и голоса, которые возникали случайным образом, когда она шла. На пути были даже иллюзорные развилки! Не имело значения, какую из них она выберет: она всё равно была бы в коридоре и всё равно оказалась бы там, куда направлялась. Проектировщики Аверна намеревались обеспечить постоянную стимуляцию для поколений людей, которые будут заключены в нем, не имея возможности когда-либо спуститься на поверхность Геликонии всего в тысяче миль ниже. Их идея состояла в том, что это поможет защититься от такого рода духовного оцепенения, которое может привести к гибели замкнутого общества.

Кэт вошла в кабинет своего наставника. Она поклонилась. Наставник сидел в позе лотоса на груде красных подушек, окруженный свисавшими тонкими занавесками и окутанный душным облаком духов, исходящим из испарителя. Он был тучным мужчиной и его лысая голова блестела под лампой. Он был похож на огромную просевшую пирамиду.

— Мне нужно еще раз поговорить с тобой об Ускаал, — сказала Кэт. Её голос дрогнул. Она была близка к тому, чтобы заплакать.

— Да, — наставник вздохнул, так как это была ожидаемая и обременительная новость.

— Мы можем посмотреть?

Наставник раздраженно взмахнул пухлой рукой, и стена напротив превратилась в огромный экран.

Кэт повернулась к экрану, и на нем появилось изображение Ускаал. Это было тепловое изображение. Ускаал неподвижно стояла в темноте полной ночи, глядя в ночное небо.

— Хм,— сказал наставник.

— Она наблюдала за нами, — сказала Кэт. — Наблюдала за Кайдавом.

— И что, если она это сделала? Геликонианцы наблюдают за Аверном. Он в их небе. Это не новость.

Кэт открыла рот, поколебалась, покачала головой. Казалось, она боялась высказать свою мысль вслух.

— Ты чем-то встревожена, Кэт?

Кэт была наблюдателем, назначенным для изучения деревни Чард, — деревни, типичной в своем роде в огромном королевстве Олдорандо. Станция всего несколько минут назад прошла прямо над районом, где находилась деревня. Теперь её быстрая орбита вела её на северо-восток, к перешейку Чалсе.

— Пожалуйста, просто понаблюдай за ней со мной минутку.

— Скажи мне, почему.

— Это связано с пбуком.

Наставник снова вздохнул.

— Проблема пбука — это философская салонная игра. Ты знаешь моё мнение на этот счет. Это чушь.

— Вы мой наставник, не так ли? — спросила она. Теперь у неё потекли слезы. — Просто сделайте это для меня. Это займет лишь минуту вашего бесценного времени.

— Хорошо.

На Аверне обычно считалось, что практика пбука у геликонцев была просто квазирелигиозным заблуждением, что они контактировали с мертвыми не больше, чем спиритуалисты древней Земли. И всё же были те, кто сомневался в этом, — и Кэт была первой из них. Её тянуло к маленькой девочке с самого первого дня, когда она увидела, как тощее существо ковыляет по каменистой дороге в деревню. С тех пор она пристально наблюдала за ней, пристальнее, чем за любым другим жителем деревни. Её интерес к Ускаал озадачил наставника и всех её друзей, и семью. В конце концов, чем там можно было интересоваться? Девушка просто делала свою работу, ела и спала. Крошечные плавающие камеры, рассеянные в атмосфере Гелликонии, означали, что даже когда Ускаал спала в своем фургоне, Кэт всё ещё могла наблюдать за ней. Она полюбила эту девушку.

Очень плохая идея — вот так эмоционально увлечься объектом наблюдения, о чем ей постоянно говорил наставник. Это не приведет ни к чему, кроме ненужного стресса. Что бы с ней ни случилось, Кэт не могла прилететь, чтобы спасти её.

— Наставник, она сбежала от избиения и попала в травматический пбук. Это было недолго, но с тех пор, как она вышла из этого состояния, она стала такой.

— Какой?

Они оба смотрели на экран. Ускаал всё ещё смотрела в небо. Она казалась почти полностью замороженной.

— Посмотрите на выражение её лица, — сказала Кэт.

Наставник покачал головой. Он не видел в этом ничего особенного. Но Кэт, которая знала Ускаал лучше, чем любое другое живое существо, могла видеть ужасную разницу.

Влажный воздух, струящийся по этому телу, очищает его, и теперь вонь места внизу уходит. Куда исчезла радость, которую я разделял в том глубоком месте, таком ужасном месте за пределами смерти и хуже смерти? Но радость всё ещё там, а не здесь, в мире. Душа Ускаал уже почти распалась, но у меня есть её воспоминания здесь, с моими собственными. Я помню себя в её памяти, я знаю, что случилось с ней после того, как я умер. Это разрывает меня. Я хотел бы умереть, чтобы не думать об этом, чтобы остановить это, но моей бедной девочке намного хуже. Я совершил худший грех, который есть, — я украл её тело, я проглотил её душу. Ни один отец никогда не грешил так, но я сделал это, чтобы вернуться в мир. Это был дух, который сделал это, моя душа, запертая в этой оболочке духа. Это был не я, это был дух!

Наставник отослал её прежде, чем она собралась с духом достаточно, чтобы сказать то, что собиралась сказать. Она сразу же вернулась в свою тесную квартиру. И когда она включила экраны, Ускаал всё ещё не двигалась. Она стояла на том же месте в темноте уже полчаса, двигая только головой, прослеживая путь Кайдава до самого темного горизонта. Теперь станция скрылась из виду. Она огибала края полярной шапки и находилась на дневной стороне планеты, приближаясь к береговой линии Каркампана и сверкающему Сиборнальскому морю за его пределами.

Ускаал внезапно шагнула вперед и упала в кустарник. Казалось, ей было трудно управлять своим телом. Её движения были резкими и странными.

— О, Ускаал,— потрясенно прошептала Кэт.

Она включила одну из микроскопических камер, чтобы поближе рассмотреть лицо девушки. Лоб той был резко нахмурен, глаза широко раскрыты и так расширены, что казались глазами мадис. Весь облик её лица изменился так, что оно больше не казалось лицом ребенка. И её руки, теперь, когда она снова стояла, были в ужасающих когтях.

Кэт знала, какая ужасная вещь произошла с девушкой. Насколько человек с Земли мог понять это, она поняла. И погрузилась в рыдания.

Девушка, спотыкаясь, спускалась с холма, раскачиваясь взад и вперед, как будто не могла правильно согнуть колени. Это был рассвет полу-дня, восход солнца, называемого Баталикс. Она достигла дна долины. Кэт переключила камеры на видимый свет и увидела, что глаза Ускаал пожелтели и заплакали кровавыми слезами. Она кашляла, выплевывая кровь, когда, пошатываясь, шла по каменистой дороге в деревню.

Пастух увидел её издалека и окликнул. Она услышала и посмотрела, но не остановилась. Пастух снова позвал, а затем двинулся следом, оставив свое стадо наедине с самим собой, пока он исследовал странное поведение девушки из-за холмов.

Она уже приближалась к лачуге Итро, когда пастух понял, во что превратилась девушка. Все жители Геликонии инстинктивно знали признаки духа-мертвеца. Он выкрикнул предупреждение семье, только что пробудившейся ото сна. Но слишком поздно. Девушка ворвалась в юрту, и оттуда раздались ужасные крики.

Вот она, эта злобная сволочь, эта жестокая ведьма, эта раздражительная ведьма, которая мучила мою девочку! Это её вина во всем, что случилось, и я знаю, кто я. Да, кричи, ведьма, я хочу причинить тебе боль. Это маленькое тело, но я знаю, что делать, я знаю, кто я, и я знаю, что я могу сделать. И я оказываю тебе величайшую милость, на которую способен мертвец.

Любой, кто достаточно неразумно встанет на пути сбежавшего мертвеца, скорее всего, будет ранен его тлетворными когтями. Даже самая крошечная рана превратилась бы в неудержимо распространяющееся гниение, которое во всех случаях приводило к мучительной смерти, за которой следовало беспокойное, лишенное комфорта пребывание в подземном мире. Но смерть Итро была быстрой, хотя и полной ужасающей жестокости. Это позволило её мужу и детям убежать.

Когда чудовищные крики стихли, мертвец, спотыкаясь, вышел обратно в светлеющий сумеречный день. Жители деревни, которые пришли, чтобы выяснить причину шума, теперь побежали за ним. Мертвец, спотыкаясь, пошел дальше, словно бы не замечая их. Вскоре они утыкали его стрелами. Но он достиг ручья и упал в него; катастрофа, полнейшая катастрофа.

Жители деревни яростно спорили о том, чья это была вина. Но они не могли уклониться от реальности ситуации. Жителям деревни Чард пришлось разобрать свои юрты, собрать все вещи и переехать в другое место. Ручей здесь был отравлен навсегда.