| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Что за дурная привычка — закуривать под дождем... Здорово, Скиннер.
Шмыгая носом, наркоман осмелился подать голос:
— Ты... Ты кто?
— Деловой подход, — уважительно мотнул головой толстяк, воздев в воздух указательный палец. — Это правильно. Зови меня...
Он задумался и выставил вперед другую руку. В ней Скиннер, к своему ужасу, увидел широкий кухонный топорик для мяса, тускло блеснувший в темноте.
— Зови меня самым охрененно неприятным явлением в своей жизни, — произнес толстяк, и по хищно заострившимся чертам пухлого лица Скиннер понял, что сейчас начнется то, чего он так боялся.
Свободная рука с размаху полетела к голове наркомана. Согнутая "лодочкой" ладонь хлопнула по уху. Лопнула барабанная перепонка. От дикой боли Скиннер, мигом забывший обо всем на свете, завопил во всю мочь легких. Все та же рука крепко ухватила крикуна за волосы и потянула голову навстречу мучителю. Перед глазами заплясало лезвие.
— Пасть! — рявкнул толстяк, сопроводив команду тычком колена в грудь, и полуоглушенный Скиннер затих, давясь воплями. — Слушай сюда, шваль. У меня нет времени на долгие разговоры. Позавчера тебя наняли для угона машины. Эту машину использовали через час. По зафиксированному номеру и фото удалось узнать, откуда она была украдена. Затем делом техники было найти твою промашку. Ты попал на камеру слежения автостоянки, болван. Но полиция тебя там уже не увидит. Слушай вопрос: кто заказал тебе машину? Даю три секунды на собирание с мыслями, потом отрежу ухо.
Сказать, что Скиннер был напуган — погрешить против истины. Он был в настоящем ужасе. Мало того, что его рожа, оказывается, засвечена, так еще и выясняется, что не одна полиция вдруг им заинтересовалась. Кому же из крупных рыб он перешел дорогу с этим дурацким угоном?! И кто мог раньше полиции провести расследование и выйти на него?! Как чувствовал, что с этими мутными будут проблемы...
— Время вышло, — прервал лихорадочные попытки соображать толстяк, наблюдавший за испуганным дрожанием губ парализованного страхом собеседника. Он коротко махнул рукой с зажатым в ней кухонным инструментом. Скиннер почувствовал, как за шиворот потекла теплая вязковатая струя, а на плечо мягко шлепнулось что-то живое... Вроде бы живое...
Боль пришла только через секунду. Искалеченное недавним ударом ухо сползло с плеча в лужу, сделав воду красной. Скиннер вновь заорал, выплевывая бронхи и закатывая глаза. С детства боявшийся боли, сейчас он был близок к помешательству. Уха больше нет!
Широкая ладонь обхватила отвисшую в крике челюсть, сдавливая ее, душа визги пытаемого. Теперь Скиннер только жалобно скулил.
— В следующий раз отрежу член, — спокойно пообещал толстяк, гулко отдаваясь в единственном рабочем ухе пленника. — Я жду ответа.
— Мартин! Джозеф Мартин! — почувствовав, что хватка на челюсти ослабла, выпалил Скиннер. Он снова обмочился и ощущал приближение еще большего позора сзади. — Договорились, что в нужный день угоню машину в течение часа после его звонка!
— Где его найти?
— Обычно он тусуется в "Яме"! Он там хозяин!
— Честно-честно? — окропленное красным лезвие ласково похлопало Скиннера по щеке. — Все так и есть?
— Клянусь! — от острой боли, что пульсировала на месте начисто отсеченного уха, из глаз катились слезы.
— Верю, — лезвие ушло из поля зрения. Скиннер жалобно всхлипнул. Это был последний осознанный акт в его жизни. Толстяк, почти без замаха, коротко и резко вбил лезвие топорика в шею наркомана. Перерубленная сонная артерия обеспечила Скиннеру относительно быструю смерть.
Оставив истекающее кровью тело с загнанным в шею топориком лежать в быстро красневшей луже, толстяк отстранился, глядя на рукава пиджака. Пара капель крови все же попали по неосторожности на одежду. Но крохотные красные отметины быстро потускнели на намокшей ткани. Сунув руки в карманы брюк, толстяк развернулся и неспешно зашагал прочь из переулка, ставшего местом исповеди и казни городского шакала. Дождь тихонько барабанил по плечам убийцы, но тот, казалось, нисколько не заботился льющейся с неба влагой.
Страх и жестокость — весьма эффективные инструменты обращения с обществом. В отличие от доброты, устрашение и насилие помогают достигнуть результата быстро и в большинстве случаев надежно. Вот почему насилие в ходе истории становилось решающим фактором в разрешении практически любой конфликтной ситуации.
Люди ищут короткий путь и находят его в жестокости. Так уж устроен мир. Сделав человека смертным и позволив ему чувствовать боль, Бог одновременно придумал мошеннический прием и главную слабость в игре под названием "существование". И именно уязвимость породила страх. Вовсе не обязательно делать кому-то больно. Достаточно просто дать ему понять, что сделаешь. И тогда извилистая дорожка к цели сократится до длины ножевого лезвия.
Страх и жестокость лежат в основе всего: от примитивных полуживотных инстинктов человека до тончайших приемов глобальной политики. Николо Макиавелли до конца раскрыл эту тему в своем легендарном трактате. После него были лишь доработки и осовременивание принципов. Всякий, кто желает силы, власти, успеха, должен уметь отбросить наносные слои морали и гуманизма в пользу практического и изворотливого умения пользоваться самым эффективным оружием.
И пользуются, пользуются им жадные до власти политики, алчные торговцы, недовольные жизнью циники или просто неудачно начавшие день людишки. Насилие и страх универсальны, они всегда могут пригодиться, если не срабатывает более сложная штука — обман. Но, в отличие от обмана, защититься от насилия и страха можно лишь одним способом.
Не чувствовать боли.
— Знаешь, я, вообще-то, не люблю применять жестокие методы, — ладонь толстяка сильнее надавила на затылок, заставляя лицо расплющиться о поверхность стола. — Но в нашем жестоком мире непротивление злу насилием не работает.
В своем вечно сумрачном кабинете Джозеф Мартин, хозяин бара "Яма", на собственной шкуре убеждался в том, что насилие — палка о двух концах. Он прекрасно знал, как работают в таких случаях его ребята. Приходят в нужное место в часы, когда посторонних будет поменьше, а человечек точно будет на месте. Аккуратно ловят его и интересуются, хочет ли он получить множественный травмы, несовместимые с возможностью прожить долго и счастливо. Обычно жертва отвечала отрицательно и делала все, что от нее требовалось. А ребята с победным рапортом мчались в "Яму", сделанную штаб-квартирой Джозефа из чувства ностальгии. Отсюда он начинал, зарабатывая репутацию и сколачивая не слишком большую, но крепкую банду даньщиков, рэкетиров, услугами которых пользовались серьезные городские дельцы. С тех пор, как этническая преступность, получившая в ходе расовых бунтов серьезные раны и ставшая неспособной содержать крупные анклавы, ослабла, такие интернациональные команды криминальных космополитов правили бал в бетонных джунглях. Не вылезая за пределы и зная свое место, разумеется.
Но, как уже было сказано выше, насилие — палка о двух концах. И сейчас сам Мартин выступал в роли жертвы, которой обещают отрезать половые органы и засунуть в рот. Конечно, определенный авторитет и вес в криминальном мире оттягивали пришествие этого дня. Но вечно выкручиваться не получалось ни у кого. Правда, имелись нюансы. Этот тип пришел один. Любой из конкурентов Джозефа не стал бы так рисковать и послал бы команду. А если это не простой боевик, а киллер, то зачем он разговоры разговаривает?
В любом случае, целовать взасос собственный письменный стол — занятие на любителя. Можно было попытаться заорать и привлечь внимание бармена, чья стойка располагалась как раз у входа в кабинет. Но тогда можно сразу самому ломать себе шею. Неизвестный толстяк явно не шутит. Вынырнув из темноты за спиной, в качестве знакомства этот парень ухватил Джозефа за затылок и с размаху впечатал его лицо в дорогое красное дерево. Да так и оставил.
— Фто ты фочешь? — прогнусавил Мартин, сопя сплюснутым носом, из которого начинала сочиться кровь.
— Мне нужны имена и адрес, — дружелюбно произнес толстяк, лица которого Джозеф так и не успел разглядеть. — Тебя попросили найти непрофессионального, но умелого автоугонщика. Ты нашел Скиннера. Для кого ты его нашел?
— Флушай, мужик! Я де при делах! — кажется, дело было не так плохо. Это не человек Криппса или Кристена. Видимо, какой-то "левый". — Я диче не здаю!
— Давай обойдемся без киношных клише. Я даже не буду сейчас делать тебе больнее. Просто выкладывай, кому ты нашел Скиннера.
— Ладно. Ладно, — лучше всего было сохранять спокойствие и сотрудничать. Джозеф не был дураком, он понимал, что сейчас не надо рыпаться, вспоминать о чувстве собственной важности или угрожать страшными карами. Раз этот тип проник в его кабинет, пути назад нет. И он не частит с угрозами. Знает, что угроза — оружие слабого. А он, видимо, человек дела, не слова. — Феликс Дауни меня попросил.
— Феликс Дауни, Феликс Дауни... Это тот, что вышел из северного синдиката год назад?
— Да, он.
— Ты в курсе, зачем он просил?
— Нет...
— У Феликса нет жилья в городе, его здесь ищут. Где он может скрываться?
— Склад на сто двадцать пятой.
— Спасибо. Как видишь, продуктивно пообщались.
— И что дальше?
Джозефу было откровенно страшно. Но человеку его положения непозволительно выпускать страх наружу. В его бизнесе долго не протянешь, не умея брать эмоции под контроль. Поэтому сейчас, ощущая внутри противную сосущую дрожь, он старался быть спокоен внешне. Мартин ждал.
Давление на затылок ослабло. Похоже, мужик и впрямь был абсолютно левый.
— А дальше я пойду искать Феликса. Счастливо, Джо.
Без единого звука толстяк ступил назад. И исчез в темноте. Моргнувший в стол Джозеф приподнял голову.
— Да что за хрень... Надо поставить еще одну лампу.
Он успел лишь почувствовать движение воздуха в плохо проветриваемом кабинете. Что-то могучее и тяжелое заново пригвоздило голову к столу, а на шею обрушился удар.
Мир схлопнулся в одну точку. А потом — исчез.
Люди, привыкшие иметь дело с очищенной от розовой кожурки жизнью, знают, что экспрессия — это лишнее. Если ты выпускаешь на волю чувства — ты либо наивный дурак, либо истерик. Ни тот, ни другой долго не протянут. Поскольку наивность и излишняя чувствительность являются признаками слабости. А слабость означает поражение.
Обычные люди могут себе позволить слабость. Но только не тогда, когда следуют за своей целью. А потому жизнь, обладающая смыслом, должна строиться на борьбе с самим собой, с собственной слабостью. Чтобы достичь цели, необходимо разучиться бояться неудачи или чувствовать боль. Чтобы преуспеть, необходимо построить между собой и поражением стену. И поражение, неудача, трудности будут биться об эту стену, расшибаясь в кровь, пока ты идешь к цели, сметая все на своем пути.
Но цель бывает разная. Не всякая цель достойна того, чтобы прожить ради нее свою жизнь. Как писал Ницше, "цель, надобность достаточно часто оказываются лишь благовидным предлогом, добавочным самоослеплением тщеславия, не желающего признаться, что корабль следует течению, в которое случайно попал". Люди слишком часто создают себе фальшивых кумиров в устремлениях. Постановка целью жизни достижения громадного богатства не может быть ничем другим, кроме как профанацией, о которой писал великий немец. Богатство само по себе может быть только средством. Но скажите это жадности, тому самому признаку человеческого несовершенства, что так часто перебирается через возводимую нами стену.
Фальшивая цель всегда гибельна.
Сегодня жадность нескольких уже стала причиной не одной смерти. Возжелавшие денег преступники осмелились посягнуть на один из самых святых для человека атавизмов — на любовь матери к ребенку. Когда твой разум затуманен самообманом, любое табу рано или поздно падет. Особенно, если не твоего собственного ребенка украдут прямо из-под носа матери, приехавшей в чужой город. И если не твоя любимая будет рыдать, услышав по телефону искаженный голос, требующий выкупа.
Увы, история не нова. Однако в этот раз буднично черствым сердцам подонков суждено остановиться. Поскольку они стали препятствием на моем пути к цели.
— Выключи ты это хреново радио! — не выдержал Феликс.
— Ладно, ладно, босс, — Джимми виновато втянул голову в плечи и крутанул регулятор громкости на ноль.
Они обитали на этом чертовом складе уже неделю. Феликсу, за тридцать семь лет жизни успевшему привыкнуть к жизни в куда более роскошных условиях, был откровенно противен неприхотливый матрац, заправленный несвежей простыней, раздражали крохотные решетчатые окна под потолком, гулкое эхо соседствующих с жилой подсобкой помещений, обилие пыли и отсутствие ванны, в которой можно отмокнуть и расслабиться.
Но тут он был сам виноват. Амбиции никого до добра не доводят. Выпорхнув из-под крылышка Большого Папы, Феликс обрек себя на лишения. Папа не терпел молодых и наглых конкурентов, так что для пущей безопасности пока приходилось прятаться. Феликс знал, как опасно недооценивать мстительность старика. Сам когда-то исполнял вынесенные приговоры.
Чтобы поскорее пройти стадию складов и трусости, нужны были деньги. Серьезные деньги, на которые можно было основать собственное дело подальше от Папы. Но Феликсу не повезло. Все, что у него было, пропало из-за чрезмерной предусмотрительности криминального предка. Феликс считал, что отделится, готовый к старту, но оказался голодранцем с убийцами на хвосте. Так что срочно требовалось прибыльное дело. И оно подвернулось...
Феликс поднялся с кровати и, закинув на плечо мятый пиджак, вышел из подсобки, служившей ему спальней, кухней и кабинетом, оставив Джимми уныло клевать носом. За стенами склада опять вовсю разошелся дождь, из моросящего слабака превращавшийся в свирепый ливень. Опять будет холодом тянуть из всех щелей!
Соседнее помещение пустовало. Только пара громоздких ящиков да стул Бобби, неотлучно торчавшего на посту. Ну и, разумеется, прикованный к батарее мальчишка с повязкой на глазах. Совсем маленький, не старше пяти лет. Трогательные черные шортики и желтая рубашонка напоминали Феликсу о его собственном детстве. Он был примерным и опрятным ребенком. Наверное, был похож на этого щенка. Только тот был не брюнетом, а шатеном. И глаза у него были не синие, а какого-то орехового оттенка. Похож был на мать, паршивец.
— Бобби! — зевнув, позвал охранника Феликс. — Ты там не задрых?
— Все штатно, босс, — отозвался тот. — Будем звонить?
— Через два часа, как условились, — Феликс небрежно натянул на себя пиджак. — Он тихо сидит?
— Даже не хнычет. Храбрый пацаненок, босс.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
