Сегодняшним вечером, уже переходившим в ночь, на одной из скамей перед алтарем сидел единственный посетитель, ничем не напоминавшей нуждающегося в божьей помощи агнца. Он был мужчиной лет за тридцать, широким, большим и толстым. Круглый живот виднелся под небрежно расстегнутым черным плащом, с которого на пол стекали капли шедшего весь день дождя, и безупречным черным же костюмом. Красный галстук на белоснежной рубашке казался ярким сверкающим пятном в полумраке помещения, освещаемого вместо электричества несметным количеством свечей на алтаре, люстре и даже на спинках некоторых скамей. В большой широкой руке мужчина зачем-то крутил черные солнечные очки, неуместные в это время и в этом месте. Короткий ежик черных волос и аккуратная плотная борода-эспаньолка придавали круглому лицу выражение добродушное, но хитрое. Он выглядел бы сущим европейцем, если бы не предательски раскосые карие глаза. Мужчина сидел, беспардонно растянувшись и выставив ноги в дорогих лакированных ботинках прямо к алтарю. Свободной рукой облокотившийся о спинку нахальный посетитель отстукивал на дереве скамьи какой-то простой, но неузнаваемый мотив. Густые глубокие тени, падавшие на широкую фигуру, словно удлиняли ее и заставляли раскинуться во все стороны, достигая углов зала. Толстяк терпеливо ждал. Наконец, входные двери скрипнули, затрепетали от порыва ветра огоньки свечей, заплясали по углам чертики все тех же теней.
— Никогда бы не подумала, что ты в бога веришь, — сказала молодая женщина, присевшая рядом с мужчиной. Она была стройна, обладала длинными черными волосами и внешностью красивой азиатки, похожей на китаянку, но чем-то отличную от чистокровных уроженок Поднебесной. Толстяк медленно обернулся к новой соседке.
— С чего ты взяла, что я в него верю?
— Тебя неизменно притягивают объекты культа, — она откинулась на скамью, скрестив руки на груди и не отводя от собеседника внимательного взгляда, в котором, впрочем, не было враждебности.
— Мне просто нравится спокойствие, окружающее забытые религии, — мужчина убрал руку со спинки и посмотрел в повернутые к себе стекла черных очков. — Новая церковь шумная, прямо как супермаркет.
— Хочется прогнать торговцев из храма? — губы молодой женщины чуть дрогнули в намеке на улыбку.
— Я слишком грешен, чтобы присваивать такие лавры, — толстяк саркастически усмехнулся. — Но вот безлюдность любить не воспрещается даже грешникам.
— Грешникам, говоришь? — она убрала руки с груди и коснулась пальцами кармана своего плаща, с которого тоже стекала вода. — Если для тебя есть грех, то должен быть и бог.
— Может быть, — он вновь принялся крутить очки в руках. — Может, я и верю в бога. Только вряд ли люблю.
Молодая женщина помолчала, будто подыскивая нужные слова. Они оба знали, что в разговоре не избежать касания неприятной нити, как раз зазвеневшей в церковной тишине. Слушая потрескивание горящих свечей, она спросила:
— У Джонни была хорошая жизнь?
Медленно, будто нехотя, толстяк надевал неуместные очки. Услышав вопрос, он сдвинул их на лоб и посмотрел на собеседницу. Женщина впервые заметила, что он до сих пор старательно пытался все время смотреть в сторону. Меж ними такой неловкости быть не полагалось. Ведь когда-то давно, в страшные голодные годы, этот человек растил, кормил и даже учил ее вместе с крохотным младшим братишкой. Три с лишним месяца назад братишку настигла беда, и теперь человек, заменивший им отца, прятал взгляд.
Нехорошо. Совсем нехорошо.
Но вот толстяк взглянул прямо, и в его взгляде она не нашла ни стыда, ни обиды, ни злости. Только гордость — не за себя, за другого.
— Лучше не бывает, — ответил он.
Она поверила. Расставшись с братом целое десятилетие назад, молодая женщина верила, что под пристальным надзором их спасителя он вырастет достойным человеком. И не ошиблась. Значит, можно было обрести хоть какой-то покой.
Больше поводов задерживать передачу не оставалось. Женщина извлекла из кармана тонкую карту памяти и протянула толстяку. Тот взял крохотный чип двумя пальцами и спрятал в могучем кулаке.
— Там все, что ты просил, — зачем-то сказала женщина. — Имена, адреса и схемы.
— Оборудование в нужном месте? — задал он столь же необязательный вопрос.
— Что ты собираешься с его помощью делать? — вместо ответа произнесла она.
— Чудовище я собираюсь делать.
Толстяк поднялся, запахивая плащ и застегивая пуговицы. Быстро собравшись, он шагнул в проход меж рядами скамей, но на миг задержался. Протянув руку, мужчина слегка коснулся лба собеседницы вытянутым указательным пальцем. Осторожная неброская ласка, знакомая с детства, заставила ее улыбнуться. Нежнее этого жеста не было на свете.
— Счастливо, — сказал толстяк. — Алиса-тян.
Наконец, он отвернулся и широкими шагами направился к выходу из церкви. Тусклый свет десятков свечек неохотно отпускал в тень широкий высокий силуэт. Вскоре стук и скрип входных дверей известили Алису о том, что она осталась в одиночестве. Священника по-прежнему нигде не было видно. Обратив взор к старому, казавшемуся затертым распятию над алтарем, она вдруг подумала: а почему бы не помолиться? Но эту мысль тут же сменила внутренняя усмешка.
— Вот ведь зараза... — пробормотала женщина себе под нос. — Ты, что ли, отучил меня блюсти себя в строгости, Сэм Ватанабэ?
Не отступать и не сдаваться
ЧАСТЬ I
Глава 1: Самоволка
Гонконг
17 августа
20:14 местного времени
Яркие вывески и реклама в витринах отдавались болью в левом глазе, пока он, втянув голову в плечи, шагал под моросящим дождем по узкой улочке возле рынка, затерявшегося в трущобах Коулуна. Здешние места, лишь немного раздвинутые и разреженные много лет назад, после Явления вновь начали уплотняться и превращаться в густонаселенный улей. Экономические кризисы, войны, миграция — все оставляло отпечаток на городе, что соединял Восток и Запад. И только вездесущая и всепожирающая коммерция расцветала все ярче. Возле дверей в особо успешные лавки стояли девицы-зазывалы, молоденькие, привлекательные, но чересчур развязные и нервозные, будто перепившие энергетиков. Торговцы попроще, те, что не могли позволить себе помещений в зданиях, торговали прямо на улице, с прилавков под навесами, из железных клеток-палаток, едва ли не просто с рук. Впитанное с материнским молоком, вбитое в голову окружающими и выученное самостоятельно правило гласило каждому гонконгцу: торговля, деньги — вездесущи, зарабатывай.
Ему не нравились лица продавцов, с надеждой провожавших взглядом и тут же забывавших при появлении следующего потенциального клиента. Все они несли печать туповатой хитрости, которую не получалось любить раньше, но получалось почти ненавидеть теперь. Он ни разу не обернулся, не задержался ни у одного прилавка. В последние недели даже слышать гул чужих монотонных голосов становилось больно. Он и впрямь становился раздражительным — это проявилось даже раньше, чем пропал вкус в еде. Раздражало и злило все — яркий свет, громкие звуки, ощущение ткани одеяла на коже. Но, по крайней мере, тело еще не ослабло, и процедуры помогали. А значит, можно было делать нужное дело.
Грязная темная улочка, подсвеченная лишь всполохами рекламы и витринных огней, свернула на большую рыночную площадь. Гул, шум и гам вокруг стократно усилились. В животе начал ворочаться тугой узел, захотелось прокашляться и сесть где-нибудь, отдохнуть. Но он продолжал спокойно шагать мимо десятков людей, почти одинаковых китайцев, даже в столь поздний час наводнявших круглосуточный рынок. От собственных мыслей на миг стало совестно — никто из этих простых прохожих ни в чем не был перед ним виноват. Не они заставляли голову раскалываться, левый висок пульсировать, а внутренности — воспаляться. Не следовало давать волю недавно обнаруженному в себе японскому шовинизму.
Совсем молодой юноша, едва ли достигший настоящего совершеннолетия, добрался до сиротливо темневшей решетчатой калитки. Он был невысок, строен и одет в простые дешевые джинсы, неброские кроссовки и блестящую под дождем куртку из явно неведомого науке материала, приспособленного китайцами к производству одежды. Молодой человек был бледен, лицо его резко контрастировало с волосами цвета воронова крыла, небрежно остриженными накоротко и торчащими во все стороны. В толпе праздных и работающих китайцев опытному глазу его не сразу, но можно было опознать как иностранца. Юный японец остановился, болезненно прикрыв левую половину лица ладонью. Мельтешащий мигающий отсвет красной неоновой вывески падал ему на лицо. Левый глаз юноши слезился от раздражения.
— Черт, — он потер веко пальцами. — Никак не привыкну.
Затем юноша извлек из кармана куртки стандартного вида плоский наладонный компьютер и нажал на сенсорной панели кнопку включения. Засветившийся мониторчик тут же отобразил карту городских улиц и полоску проложенного навигатором пути. До точки назначения оставалось не больше ста метров. Эти метры виднелись за калиткой в виде темного переулка меж двумя зданиями с глухими стенами, обрывавшегося поворотом. Оставалось совсем немного. Убрав наладонник обратно в карман, молодой человек глубоко вдохнул наполненный тысячей ароматов города воздух и потянул калитку на себя.
Переулок оказался сырым, неосвещенным и скользким. Шагая к повороту, юноша чувствовал, как ноги ступают по чему-то не совсем твердому, будто слой грязи вырос на асфальте до такой степени, что подошвы кроссовок вязли в нем. Вот, наконец, поворот. Он осторожно двинулся вперед и сразу же вышел в просторный дворик. Сюда смотрело множество окон домов, что окружали небольшое пространство, залитое бетоном и огороженное решеткой там, где между зданиями имелись просветы. Единственным полноценным выходом был тот самый переулок, через который сюда добрался молодой человек. Накопившаяся из-за мелкого, но настырного дождя вода лениво журчала в одинокой сточной канавке, убегавшей куда-то под забор. Яркие огни рынка не достигали этого закрытого места, и расставленные вдоль стен квадратные мусорные контейнеры оставались единственными пятнами тусклой желтизны на фоне убийственной серости всего остального.
Не он один пришел сюда. Со стороны ближайшей мусорки к юноше двинулся молодой человек, европеец, чуть старше в дорогом спортивном костюме. Не говоря ни слова, незнакомец показал наладонник, точно такой же, как у пришедшего японца. Тот в ответ достал свой. Свечение двух мониторов заменило им фонарики. Из дальнего угла, едва различимый в потемках, двинулся китаец. Обычный человек мог обнаружить этого молодого парня только по едва различимым звукам шагов. Но японец не был обычным человеком. Китаец достал третий наладонник и засветил монитором.
Опознание завершилось. Вся троица стояла, переглядываясь, и ни один из встретившихся не знал, что сказать. Но стоило ли хоть что-то говорить?
Внезапно все три наладонника завибрировали, принимая входящий вызов. Автоматически принятый звонок донес искаженный машинный голос, троекратно отразившийся в динамиках.
— Добро пожаловать в Гонконг, молодые люди, — произнес неизвестный. — В данный момент за вами наблюдают, и мы знаем, что ваша встреча состоялась. Нет нужды в представлениях друг другу. Как только прослушаете это сообщение до конца, вам предстоит сразиться в рукопашной схватке, всем троим, каждый за себя. Таким образом будет произведен отбор в начальный тур турнира по боям без правил, устраиваемого в нашем прекрасном городе людьми, которых вы не знаете, но которые знают о вас. Каждый из вас троих был рекомендован для отбора, каждый в столь молодом возрасте успел добиться многого на ниве спорта и боевых искусств. Но в современном обществе, где конкуренция все больше, и начинать приходится все раньше, вам нужно трудиться еще много лет, прежде чем получить заслуженную славу и положение. Мы поможем сократить данные сроки. Участие в турнире вознаграждается немалой суммой денег, победа же гарантирует уважаемый и весомый титул. Все это вы знаете, и именно поэтому вы здесь. Однако стоит помнить, что большая награда дается за большую цену. Соревнования проходят в полный контакт, правил на отборочном этапе нет, кроме одного — победителем считается последний, кто останется стоять на ногах в конце боя. Вы можете калечить и даже убивать друг друга. Не стоит беспокоиться о проблемах с полицией, но стоит помнить, что молчание — золото. По окончании боя с вами свяжутся и объяснят, как зарегистрироваться в качестве полноправного участника. Желаю удачи.
Три маленьких монитора погасли одновременно, и над головами сошедшихся в тупичке загорелся подвешенный кем-то фонарь традиционного китайского вида, осветивший пространство вокруг скупым красным светом. В тот же миг европеец, среагировавший быстрее двух своих соперников, нанес молниеносный удар в область печени японца. Все трое стояли в идеальном положении для того, чтобы начать драку, и как только один из азиатов, не успевший блокироваться, схватился за живот и попятился, подавшийся вперед белый попытался достать китайца кулаком. Бил он хорошо и быстро, явно хорошо владея каратэ, но второй противник оказался быстрее первого. Китаец ушел в сторону и попытался схватить бьющую конечность европейца. Когда тот сумел увернуться, руки азиата, расслабленные как плети, стремительно стегнули по корпусу, достав не успевшего отскочить врага. Зашипев, но выдержав, европеец отступил дальше.
Японец пришел в себя быстро. Справившись с последствиями удара, он оценил обстановку и бросился к китайцу, оказавшемуся теперь ближе и открывшемуся сбоку. Тот попытался добраться до белого и нанести удар ребром ладони. Однако висок ловкого противника не хрустнул под железной твердости рукой, а слева в красных тенях тупичка мелькнул японец. Стремительно разворачиваясь и готовясь уйти в сторону, китаец вскинул руки в боевой стойке. Однако скорость и реакция, тренируемые с тех пор, как он начал себя помнить, неожиданно подвели. Кулак японского юноши скользнул аккурат между напряженных ладоней противника и впился в ребра с такой силой, что напрягшиеся мышцы развалились подобно тюфякам. Громко выплюнув из легких весь воздух, китаец на ослабевших ногах отступил на шаг. Удар японца был невероятно силен. Юноша тем временем, широко шагнув вперед, и отводя ударившую руку, вскинул локоть второй и отразил атаку бросившегося с фланга европейца. Беспомощно скользнув кулаком по подставленному блоку, тот не отступил и попытался провести удар ногой в печень. Но на этот раз японец сумел развернуться и уклониться. Одновременно молодой человек с невероятной ловкостью ухватился за скользнувшую по бедру ногу противника и дернул на себя. Готовый сорвать дистанцию и попытаться высвободиться европеец согнул ногу в колене, и вдруг сустав будто взорвался. Кулак, прилетевший сбоку, с громким хрустом приложился к коленному сгибу, заставив белого болезненно вскрикнуть. Казалось, вся конечность мгновенно загорелась невидимым огнем.
