Бестия.

— Она так, раз! И бежать! А он только воздух схватил! Да, наша Ада быстро бегает! — я смущенно заерзала. Знали бы они, что бегает Ада быстро, но недолго. А как глупо попалась! Я покраснела от этих мыслей.

Опять вспомнился вожделенный кулон, и я обиженно засопела.

— Эй, мелюзга! — крикнули с другого берега речушки. — Какого ада, вы тут делаете?

Мальчишки захихикали, узнав в ругательстве мое имя, а я приоткрыла один глаз, решив посмотреть, кто такой умный. На той стороне стояли три цыгана из чужого табора. Я их здесь раньше не замечала. К тому же табор явно нечета нашему: парни были одеты в красивые рубашки с вышивкой, в кожаные штаны, в руках держали резные удочки. Видно, и порыбачить-то пришли только ради развлечения. Впереди стоял крсавец-цыган: статный, высокий, широкоплечий, курчавые смоляные волосы блестят на солнце, лукавые черные глаза посверкивают в прищуре. Смуглый, гибкий, как пантера, руки уперты в бедра, повязанные красным кушаком. Да, у нас в таборе такой рыбы не водится, и темноволосая — только я... Его дружки выглядели более... мелкими, что ли. Не такими статными. По всему видно, что среди них верховодит именно он.

— Эта наша река! — крикнул красавец. Не поняла... Я тут им любуюсь, а он наезжать вздумал?! — И нечего всякому отрепью здесь ошиваться!

Нет, они нарываются!

Я медленно поднялась и, подбоченившись, тряхнула тяжелым плащом волос (зря что ли я их споласкивала молоком, настоянным на курином помете?). Их заводила заулыбался (симпатичный, поганец), я оскалилась тоже. Все же с распущенными волосами во мне просыпается что-то очень женственное, убойное для мужских сердец.

Я выставила вперед грудь, двумя прыщами торчащую под рубахой, пошире расставила ноги, обутые в стоптанные сапоги, и слащаво изрекла:

— Ай, как не стыдно таким славным цыганам над слабыми издеваться! — и потом на полном серьезе произнесла, — Но мы простим, и даже не обидим, если они заплатят выкуп за право ловить рыбу на нашем месте.

— Что? — высокий цыган аж засипел, — Вы, мелюзга, чешите отсюда, чтоб только пятки сверкали, — гаркнул он моей свите, — а ты, девка, можешь остаться, — он потер руки, — если понравишься, я тебя замуж возьму. Мне пригодится красивая и наглая жена.

Я позеленела. Меня? Девкой назвать? Сразу вспомнилась Кармита — наша достопримечательность. Вот настоящая девка! А я...Да у меня сейчас дым из ушей повалит!

— Я тебе покажу девку! — я засучила рукава. — Мелкие, в бой!

И мы стали остервенело кидаться в противника всем, что под руки попадало, а попадали туда и ил, и камни, и палки, и старый дырявый башмак...

Парни, озверев, бросились вброд через речушку, а мы с визгом — по склону вверх. Тот, который заварил эту кашу, схватил меня за ногу и, подтянув, подмял под себя

— Ой, мама! Убивают! — крикнула я в испуге, поддавая ему коленкой по самому ценному, и, выпутав из клубка, сплетенными нашими телами свою шикарную гриву, побежала наверх к минному полю.

А на поле мины хоть куда! От такого оружия никто не устоит! И мы с радостью воспользовались своим преимуществом, закидывая противника...коровьими лепешками.

Буржуи оказались трусами. Видно, речка была им не так дорога, как нам. Улепетывая, они, конечно же, желали нам всего хорошего, но и мы в долгу не остались. Зак вообще показал какой-то неприличный жест. Я немного помяла его ухо в воспитательных целях и дала команду собираться.

Забрав свою рыбу и драгоценные удочки, мы пошли в табор, где я собрала срочный совет и постановила, что нужно сматываться.

Интуиция мне подсказывала, что наши противники решат действовать также вероломно, как мы. Что тут скажешь: неудачный оказался городок...

Глава 2.

С утра мы оперативненько собрали палатки и раскидали нехитрый скарб по двум изношенным в бесконечных дорогах кибиткам. Тряпье, натянутое неизвестное количество лет назад на каркас повозок и предназначенное не столько для защиты от влаги, сколько для красоты, теперь представляло плачевное зрелище и болталось рваными лоскутами. Я помню из своего не очень счастливого, но достаточно сытого детства, что тогда ткань украшали яркие рисунки, собиравшие зевак со всей округи, едва табор подъезжал к какому-нибудь поселению. Сейчас же выцветшие и местами размазанные карикатуры корчили зверские рожи прохожим. Дети, конечно же, пугались, а особо чувствительные плакали, видя таких страшилищ.

Было бы куда милосерднее снять это убожество, но тогда женская половина табора лишалась бы прикрытия в пути от глаз соплеменников для переодевания. Да и для реконструкции кибиток необходимо было разрешение барона или хотя бы старейшин.

А барон у нас был,...гм,...мягко говоря, не в себе уже много-много (не помню сколько) лет. Его мы просто перевозили с места на место, как чемодан без ручки, который и нести тяжело, и бросить жалко. А старейшины — кучка никчемных пустозвонов. Благо передвигаться пока сами могут, а то пришлось бы бросить, как никому не нужный балласт.

Спрашивается, почему я со своим авторитетом не настою на замене этой кучки-вонючки?

А меня все устраивает. Представьте сами: вот придет к власти сильный и смекалистый барон (не допусти, Великий Плут!), который поднимет жизнь табора на новый уровень, меня раскулачит, заставит юбку надеть, да еще и (Тьфу! Тьфу! Тьфу!) жениться вздумает. Я ж девушка перспективная! И прощай — прости моя мечта о путешествии в запредельные миры и страны. Прощай, вольная жизнь и приключения!

Вот поятся такой Абдул, чтоб ему пусто было! Кто такой Абдул? Это тот красавец-цыган, которого мы с моей маленькой армией закидали коровьими лепешками. Конечно, он тогда не успел представиться, но зато сделал это позже, заявившись вместе со своими дружками в наш табор.

Мы как раз собирали палатки, когда поднимая столб пыли, на нас налетели три всадника. "В том же составе", — подумала я, выглядывая из-под вовремя рухнувшей на меня палатки.

Несколько раз угрожающе щелкнул кнут, взвившийся черной змеей в руках цыгана — мои сотаборники бросились врассыпную. Я подальше залезла под шатер, оставив для просмотра лишь маленькую щелку.

— Меня оскорбила цыганка из вашего табора, — громко возвестил он, — Я желаю, чтобы мне ее выдали.

Ага, а больше ты ничего не желаешь?

— Ты, — ткнул он рукояткой кнута в сторону Тирика, — Где девчонка, что была с тобой?

Цыгане переглядывались, не понимая, из-за чего сыр-бор.

Тирик мужественно стиснул зубы под бешеным взглядом черных глаз. Я полезла глубже в палатку в поисках амуниции.

— Либо ты выдаешь девку, либо..., — замахнулся он лоснящимся на солнце новеньким хлыстом. У меня аж слюна закапала от зависти: хорош, красавец (хлыст, в смысле). А конь, пожалуй, еще лучше. Белоснежный..., белоснежная (поправилась я, присмотревшись), бестия! Хотя я, в отличие от других цыган верхом не ездила (ну, должен же человек бояться чего-нибудь в жизни), но поняла, что эта лошадка мне под стать. Вон как вращает черными глазищами. Сразу видно, что хозяин ей не нравится.

"Что с него взять? Грубиян", — кивнула я, соглашаясь с лошадью и, наконец-то вылезла на свет божий, хмуро глядя из-под замызганной кепки на своего обидчика...

...Я настольгически вздохнула, любовно поглаживая трофейную плетку, лоснящимся клубочком свернувшуюся рядом со мной на сидении кибитки, откуда я правила лошадьми. Да, это был прекрасный поединок! Один из лучших в моей жизни! Я вспомнила, как три лошади заметались под настырными всадниками, когда моя любимая плетка молниеносным движением обвила рукоять новенькой красавицы и выдернула ее из рук растерявшегося цыгана.

Держу пари, он даже не разглядел меня, разве только у него на затылке глаза есть. Ведь когда лошадь понесла его прочь, он мог только цепляться изо всех сил за повод.

Я радостно щурила свои по-кошачьи раскосые глаза, глядя на солнышко, отвечавшее мне, как всегда, взаимной любовью. Оно покрывало мою упругую, гладкую кожу ровным загаром, в отличие от других цыганок, щеголявших россыпью коричневых веснушек. К слову сказать, из-за отсутствия такого варварского, с моей точки зрения, украшения, я считалась едва ли не дурнушкой среди этих пятнистых ягуаров. Отогнав от себя надоедливую муху (все-таки есть негативные стороны в использовании куриного помета в качестве средства для укрепления волос), я хмыкнула, подумав о том, что даже для Исраила вся моя привлекательность заключается в "приданном". Надо было другую байку придумать о причине моего страстного коллекционирования. Например, что я собираюсь купить гражданство для всех цыган табора. Нда... Они бы, конечно, решили, что я чокнулась: стать гражданином, чтобы гордо умереть от голода. Я хихикнула, представив, как плачу налоги с наворованного имущества.

Короче, в это чудесное утро настроение у меня было замечательное, если не считать жабу, получившую право безбоязненно давить меня из-за того, что я так опрометчиво потеряла черный кулон.

Чтобы не сникнуть при этом воспоминании, я стала насвистывать веселую песенку, которую вскоре подхватил весь табор, оглашая звонкими голосами округу, и пугая местную живность.

Мы, дети природы, воспевали благодатный край, в котором царило лето круглый год, а зима ассоциировалась с теплыми дождями. Воспевали глупых жителей и неповоротливых торговцев, не успевающих ловить шустрых воров, а так же воспевали похотливых мужчин халифата, готовых платить за любовь нашей потасканной Кармиты...

...Все еще насвистывая приевшийся за день мотивчик, я вприпрыжку шла к шатру моей подруги и, по совместительству, гадалки, в котором она устроилась на ночную стоянку. Ванда ответственно относилась к своим обязанностям, потому утруждала себя установкой шатра даже на привале. Другие же довольствовались общими шатрами, а то и ночевкой на улице.

— Гадаешь! — гаркнула я, доведя своим внезапным появлением подругу до икоты.

— А, ты, — успокоилась она, залпом выпивая стакан воды. — Давно тебя не было видно. С чем пожаловала?

— Ну, Ванда, не обижайся, — без тени вины произнесла я, опускаясь на коврик возле низкого столика, освещенного свечкой и украшенного узорным платком.

— Хм, так с чем все-таки пожаловала, — повторила подруга, но чувствовалось, что она понемногу оттаивает. Да и как она могла злиться на единственного близкого ей человека?

Я вспомнила нежную Аллегру — покойную мать Ванды. Всегда задумчивую и удивительно красивую. Мы обе осиротели после ее смерти. Поговаривали, что когда-то она сбежала с красивым незнакомцем в другую страну, не оставив даже весточки матери, которая умерла от тоски и позора. Через несколько лет Аллегра вернулась в табор, печальная и молчаливая, с маленькой дочкой на руках. Как будто мало ей было заботы о Ванде, так она еще и меня пригрела. Я помню, как вечерами сидела в их шатре, скрестив босые ноги, одетые в драные штанишки, которые упорно отказывалась менять на платье. Рядом сидела Ванда, тараща глаза и обгрызая ногти. Мы заворожено слушали сказки о дальних странах, о чудовищах и принцах. Аллегра будто пела, а не говорила, сплетая сложный узор из слов, не знакомых большей части цыган. Иногда она начинала чертить на песке странные знаки, которые называла буквами и учила нас складывать их в слова. Только много лет спустя я увидела первую книгу в своей жизни: потрепанный томик со всякой ерундой, называемой стихами. Я стащила его у зазевавшегося торговца. И хотя считала все написанное величайшей глупостью, прочитала книжку от корки до корки, а потом подарила Ванде. Та оказалась более романтичной, чем я и по достоинству оценила подарок.

Сейчас я смотрела на подругу и с умилением думала о том, что она очень похожа на свою мать.

— У меня к тебе дело, — заговорщицки прошептала я, наклоняясь вперед, — Погадай мне на ближайшее будущее. Ну, на удачу, то се...

— Хочешь знать, ждет ли нас успех в Даймонде? — проницательно произнесла гадалка.

— Как всегда, угадала, — щелкнула я пальцами.

— А ты — как всегда, не оригинальна, — фыркнула она, беря в руки стеклянный шар.

— Это еще что? Неет, так не пойдет! Гадай на картах.

— Раз пришла, сиди и молчи! — отрезала она, всматриваясь в клубящееся нутро шара.

Потом прошептала слово-ключ и застыла. Магическая сфера — единственное, что оставила Ванде в наследство бабка-колдунья. Забыла она передать единственной внучке магический дар. Благо сфера настолько была напичкана магией, что сама иногда выдавала картинки из жизни клиентов, прошлой или будущей. Так что это не было шарлатанством. А вот гадать на картах Ванда умела неплохо. Прибавьте к этому врожденную цыганскую интуицию, и получится что-нибудь путное.

Мое задумчивое состояние прервал крик Ванды, которая отшатнулась от стола, выставив в трагическом жесте холеную руку, увешенную дешевыми кольцами.

— Тьма! Я вижу тьму! Она идет за тобой по пятам, — заголосила она утробным голосом.

Я нетерпеливо вздохнула:

— Ты можешь нормально сказать, что ты видела, о ходячая нравственность.

Упоминание о собственной нравственности привело цыганку в чувство. Она села, деловито оправив оборки на своей необъятной груди, и соизволила ответить:

— Просто там видна дорога до Даймонда, а потом — все! Тьма! Как отрезало.

— Напугала, — захохотала я, — Да твоя сфера просто барахлит, а ты и нюни распустила. Доставай карты.

Состроив обиженное личико, Ванда перетасовала карты и протянула их мне. Я привычно сняла несколько и их тут же проворные пухлые пальчики добавили в колоду. Гадалка сосредоточенно раскидывала карты на столе рубашками вверх, нахмурив рыжеватые брови. Она была, как и большинство цыган из нашего табора, "зацелована солнцем" (ее слова). Пышные рыжие волосы Ванда распускала по плечам, повязывая голову маленьким синим платочком. Свою шикарную гриву она использовала как отвлекающий маневр, когда хотела задурить клиентам голову.

Вот и сейчас, тряхнув головой, и картинно закатив глаза, она стала, причитая, водить над картами руками.

— Ванда! — рявкнула я, от чего подруга подпрыгнула, став похожей на шелудивого пса, почему-то избравшего меня хозяйкой. — Кроме меня здесь никого нет, можешь оставить свои дешевые фокусы.

— Мне же практика нужна, — заныла она, обиженно надув пухлые губки.

— Практикуйся на Кармите. Ей все равно делать нечего будет, пока до города не доберемся, — цыгане брезговали обращаться за услугами к нашей шлюшке.

— А зачем ей гадать? И так ясно, что ее ждет утром, днем, вечером и ночью, конечно. Я, правда, могла бы на внешность очередного воздыхателя погадать, да только, боюсь, ее лишь размер..., гм,...интересует.

— Вот и наворожи ей, гм, кого-нибудь покруче, — не отставала я. — Да чтоб такой был... эх! — я вдохновенно потрясла кулаком в залихватском жесте. — Пусть любит ее так, чтобы ей его одного хватило на всю жизнь.

— Точно! — заерзала Ванда в предвкушении, машинально делая над столом пасы руками. — И ей хорошо, и к нам толпы мужиков таскаться перестанут. Ах, — мечтательно закатила она глазки, — пусть будет красивым, умным, страстным, гордым. А еще он ведь должен крепко держать ее в руках. Значит, властным быть и...