Открытый прицел и запах напалма

Дальнейшая судьба Пилигрима и Седого для Романа осталась неизвестна, но скорее всего они продолжили службу в других подразделениях повстанцев, ибо такие мужики сидеть дома, сложа руки, уж точно не смогли бы.

— А теперь, — заявил Ходаковский, достав из кобуры пистолет и передернув кожух затвора, — я расстреляю каждого, кого увижу пьяным! Идет война! Пьянство в таких условиях будет расцениваться как предательство и измена! Стрелок в Славянске стреляет! И я не хуже! — Он обвел тяжелым взглядом бойцов, всматриваясь в их лица. — Вы не сброд, не пьяницы и не дегенераты! Вы не трусы и не паникеры! Вы бойцы, на которых надеется весь народ Донбасса! Держите себя в руках!

Комбат молча прошелся вдоль строя, остановился и, твердо напирая на "р", резко скомандовал:

— Р-разойдись!

После команды строй ополченцев рассыпался в разные стороны. А к Ходаковскому начали по очереди подходить "челобитчики", командиры подразделений. Они просили, докладывали и получали от комбата распоряжения.

Роман отнесся скептически к словам Ходаковского относительно расстрелов за пьянство, хотя и сказанное комбатом было небеспочвенным. Четыре дня тому, действительно, в интернете появилось видео, отснятое в Славянске, в котором был зачитан приказ о расстреле двух командиров ополчения: командира роты Болгара и взводного Луки, занимавшихся грабежами, похищением людей с целью выкупа и самовольно оставившими позиции во время боевых действий. В конце документ гласил: "...наказания за совершенные преступления будут неотвратимы, независимо от статуса и заслуг преступника". И, как утверждалось, приговор был приведен в исполнение.

Но Роман частенько звонил ополченцу с позывным "Бабурка". Леха, земляк его жены, был там едва ли не с первых дней и рассказывал совсем иное.

...В Славянске война шла полным ходом.

Повстанческая братия по большей части состояла из людей рабочих профессий. Присутствовали, конечно, бывшие уголовники и другие видавшие виды ребята и мужики, для многих из которых жизнь, ранее путано непутевая, теперь наполнилась иным смыслом. В целом, народ подбирался правильный — либо идейный, либо с понятиями. Также в общем потоке добровольцев туда прибывало немало случайной публики, а эти уж надолго не задерживались в ополчении — смерть летала рядом, место было не для слабохарактерных.

Из десяти новобранцев, в лучшем случае, нередко оставались лишь двое-трое, так как многие не имели должного боевого духа. Никто им не препятствовал и долго не удерживал. Провожали их соответствующе: несколько дней штрафных работ для липового героя — и отправляйся обратно греть спину на диване. Для тех, в ком все-таки находилось мужество, предоставлялась служба в тылу — тоже не сахар. На войне в каждом месте — своя нужда, своя работа. Картошку, к примеру, тоже кому-то надо чистить.

В эти тяжелые для Донбасса дни бойцов НОД там возглавлял командир с позывным "Стрелок" — Игорь Иванович Стрелков, российский офицер запаса, опытный военный, уже год находившийся на заслуженном отдыхе. Говорил он, как всегда, логично и взвешенно, однако с заметной грустью в глазах, находясь немного в накаленном, лихорадочном состоянии. Он настойчиво просил правительство России прийти на помощь не обещаниями содействия и бесконечной глубокой озабоченностью, а делом — ввести регулярную армию на территорию Украины, спасти ее население от нацистского гнета киевской хунты. Работать пора, быть бойчее, а не растрачиваться на бесполезный треп! Иными словами, даже если под мундирами и костюмами у кого-то находились ватные плечики, то могли хотя бы не заниматься дамскими интригами, не скупердяйничать, а наладить качественное снабжение повстанцев Юго-Востока оружием и провиантом. Таков был "Иваныч", как его ласково и даже с любовью промеж себя величали ополченцы. Любитель искать правду-истину.

Стрелков никого не обелял и не чернил, но с Кремлем у него отношения были сложные, весьма неоднозначные — кто-то и там, подыгрывая Киеву, пытался "ломать восстание об колено" или "ходил кругами". Им если и нужен был лидер в зарождающейся Новороссии, то скорее подотчетная марионетка. Истинных патриотов, кто всегда звонит набатом, не подсчитывая эквивалент людского страдания, власти панически боятся везде, ибо еще Черчилль мудро сказал: "Нет вечных врагов и вечных друзей. Есть только вечные интересы!" — такова жестокая прагматика мира. Красноречивым говорунам из парламента проще сбросить такой "балласт", народного героя и любимца, чтобы самим выжить, а моральные критерии — в сторону. Иначе рухнет их мир, в котором у них была своя кормушка.

В общем, политика во время гражданской войны — дело дорогостоящее, но вполне договорное. Для кого-то это был очередной бизнес-проект, либо спасение шаткой репутации и ловкий маневр, дабы отвести внимание граждан от их насущных проблем. А кто-то горько расхлебывал — земля краснела от крови и огня.

Понятно, в такой кутерьме: не пойман — не вор, хрен чего докажешь. Все шито-крыто. Грели руки все, кто имел возможность. По обе стороны конфликта.

В Донецке, где каждый полевой командир тянул на себя одеяло и рисовался перед кураторами из Москвы, даже из малого много чего оседало, а то и вовсе уплывало в неизвестном направлении. Техника, оружие, боеприпасы, продовольствие и людские ресурсы зачастую так и не доходили до осажденного Славянска. Снабжение там было не ахти какое — сжималось, как шагреневая кожа. Положение день ото дня становилось критическим. И пустые обещания связывали по рукам-ногам. От этого у людей невольно били внутренние тамтамы, предвестники беды.

В основном "стрелковцы" пользовались тем, что удалось добыть на складах украинской армии или взять в бою. Тот же Бабурка долго вычищал от ржавчины и задубевшей от времени смазки АК-47, который был в два раза старше, чем он сам. А продукты питания и медикаменты зачастую привозили местные волонтеры, реже — российские.

В Славянске были и другие подразделения повстанцев, поначалу независимые, не подчинявшиеся "ни вашим ни нашим". Стрелок грамотно убирал не только разрозненность в командовании, но и наводил железную дисциплину: не терпел ни пьянства, ни матерной брани. Штрафников, замеченных в употреблении спиртных напитков, привлекал к работам по обустройству позиций: рытью окопов и траншей, строительству блиндажей и дзотов, набивке мешков песком и прочими физически тяжелыми, но крайне полезными для обороны занятиями.

Короче говоря, "намазать лоб зеленкой" вполне могли: за убийство мирных людей, за изнасилование, за предательство или мародерство. За тяжкие преступления, но не за пьянку. В принципе, вполне заслуженное наказание, будь ты "стрелковцем", гражданским или кем-либо еще, без разницы. Трибунал в военное время всегда существовал. Но и это, возможно, были лишь слухи. Никем конкретно не подтвержденные. Может, скорее для острастки распускались.

Между словами и делом зачастую целая бездна. Правда она всегда двусторонняя, как медаль, — в зависимости от того, кто первым инициативу перехватит. Бабурка, что касалось расстрелов, ничего подобного собственными глазами не видел, а чужому языку он не верил. У Романа же, как и у многих людей на Донбассе, оставались одни вопросы и тлела надежда, что заварушка эта продлится недолго.

Все ждали конкретной военно-политической помощи от России и скорых побед...

Крым подошел к Са**нову и предложил:

— Румын, если хочешь, идем до Скифа. Расскажешь о мародерстве.

Роман в раздумье покачал головой.

— Ты слышал, что он говорил?

— Да, ни че, не тушуйся! Отрекомендую. Хочешь, расскажи все. Если нет — нет.

К**шеев стоял рядом, прислушивался.

Сказать по чести, Алексей внешне не дрожал, но по глазам было видно: страх торчал в нем, как кость в горле. А у кого душа ни ушла бы в пятки, окажись он в подобной ситуации? Да и Роману было понятно как дважды два четыре — дело непростое: амба, приговор. Тоже холодок бежал по позвоночнику. Инстинкт самосохранения всегда влечет к одной цели — выжить.

— Ромчик, может, не надо, а? — попросил Алексей.

— Надо, Федя, надо, — неумолимой крылатой фразой из советского кинофильма ответил Роман. И сказал это без иронии. Для себя он решил: если сейчас слабину дам, то потом и с поля боя, обмочившийся-обделавшийся, драпать начну! Нельзя терять лицо. Короче, или сейчас, или никогда. Будь что будет.

— Идешь или нет? — переспросил Крым. Особо, конечно, не настаивая, чувствуя, что в душе Са**нова происходит какая-то борьба.

— Иду, — согласился Роман, переборов в себе грызущие чувства и почему-то неожиданно вспомнив слова своего деда, в котором, словно в зеркале, всегда отражалась душа русского народа: "Жизнь рисует характер человека, совершенные им поступки, а не пустые слова".

Они подошли к командиру.

— Сергеевич, — обратился к Ходаковскому Крым, — вот человек, он знает про мародеров.

Тот холодно смерил взглядом Са**нова с головы до ног.

— Слушаю тебя, — сдержанно сказал комбат.

Са**нов поведал все без утайки. Но вкратце. Рассказал о том, что происходило вчера на "четверке". Разумеется, назвал позывные мародеров: Пикасо и Сэма. Ну, и так далее. О чеченской базе особо не распространялся, лишь указал, что именно туда отвезли украденное имущество и оружие. И время от времени косился с опаской на другого человека, демонстративно поигрывавшего пистолетом — на пальце крутил по-ковбойски, довольно ловко. Тот стоял в стороне, но до него, быть может, долетали обрывки речи — взгляд у Заура был недобрый, внимательный, будто сверлил.

Разговор удался. Ходаковский выслушал спокойно, задал пару вопросов и направил Са**нова в особый отдел, к ополченцу с позывным "Одесса", чтобы закрепить сведения письменно, в деталях. Для дальнейшего, так сказать, расследования. К Роману примкнул и К**шеев — все-таки, как говорится, не пятая спица в колеснице, тоже принимал участие.

Перед дверью они в нерешительности остановились, будто перед ними возвышался огромный валун с письменами и стрелками-указателями, как в тех древних преданиях, где былинные богатыри задумчиво читали написанное, но всегда выбирали лишь одно направление, проявляя таинственный русский характер. Оттого на Руси неоглядной и поговорка появилась позже: или — грудь в крестах, или — голова в кустах.

Собравшись с духом, они постучали в дверь и вошли.

За столом сидел среднего роста пятидесятилетний мужчина, седоватый, с овальным лицом и несколько крупным, но ровным носом. Комната была с единственным окном, просторной, оттого казалась пустой. Шкафов не было, лишь десяток стульев выстроился по обе стороны, а возле двери разместился большой аквариум, в котором вялыми щупальцами извивались за стеклами водоросли и между декоративных камней плавали красивые рыбки. Стены голые, выкрашенные до половины синей масляной краской, а выше — побелены, как и потолок. Короче, не хватало на всем этом только надписи: "Сделано в СССР".

Они представились и пояснили Одессе цель своего визита, затем поздоровались с ним за руку и уселись на стулья. С минуту вглядывались друг в друга.

Ну вот, подумал Са**нов, сейчас начнется "разбор полетов", как любит выражаться Крым.

Роман и Алексей до последнего момента ожидали, что их сразу же арестуют за мародерство и устроят показательный расстрел, но этого не произошло. Паспорта и деньги, найденные на базе, они немедленно отдали Одессе, пообещавшего со всем этим разобраться и вернуть куда следует. После короткой паузы, он положил на стол чистые листы бумаги, шариковые ручки, а затем начал допрос, разрешив закурить. Они пододвинули стулья поближе к столу и начали писать, попутно отвечая на вопросы.

Сдавалось, Одесса все время смотрел исподлобья, но глазами особо не буравил, а по манерам был схожий на телевизионного сыщика Коломбо. Вызывал не только уважение своим профессионализмом, но и доверие, ибо не чередовал "кнут и пряник" и не кидал неприятных намеков. Он мало говорил, а чаще думал. Наверное, много о чем. Легко пробежав взглядом по не очень ровным строчкам, он положил в папку прочитанные листы. Затем пожал Роману с Алексеем руки и отпустил.

Самое неприятное, что грызло совесть, осталось позади. С плеч будто тяжесть свалилась. На душе стало спокойней — и у Романа, и у Алексея.

Едва они вышли из пропахшего куревом кабинета, раздалась команда:

— Первый взвод, собираемся на боевую! Быстро!

Са**нову выдали РПГ-26, который, как и все одноразовые гранатометы, ополченцы почему-то называли "Мухой", хотя таким кодовым названием обозначался лишь РПГ-18, четыре зеленых тубуса которых повесили себе за спину другие бойцы взвода. Бронежилетов, "разгрузок" у большинства и в помине не было, а касок — ни у кого.

Са**нов окинул взглядом свой взвод и отметил, что даже военной формы на всех не хватало — двое были в "гражданке": джинсах, кофтах, камуфлированных натовских футболках и кепи, видимо, купленных ими на вещевом рынке. Половина людей не имела нормальной обуви. Оружия в обрез, боеприпасов и того меньше. Опытных бойцов — наперечет. В основном были необученные новобранцы, как и Роман.

Подошел Крым.

— Ну как? — спросил он, улыбаясь. — Наш пострел на расстрел поспел? А ты боялся.

— Не боялся я, — ответил Роман. — Поговорили нормально. Я в конце написал, что готов лично принять участие в расстреле мародеров, но Одесса сказал мне, что это лишнее.

— Без тебя, Румын, разберутся, — улыбнулся Крым. — Вы с Коробочкой все правильно сделали. Одесса работать умеет.

— Отличный мужик, — кивнул Роман. — Слушай, а он что, из Одессы?

— "Южных ночей забытье, Самое синее в мире, Черное море мое..." — задумчиво произнес Крым, вспомнив песню в исполнении Леонида Утесова, и погрустнел. — Оттуда, Румын, оттуда... Он сюда не просто так приехал. Его сына правосеки живьем сожгли в Доме профсоюзов, понимаешь?

Роман молча кивнул. Сердце застучало, как молоток. Ему сейчас вспомнился почему-то не южный город-жемчужина, утопающий в зелени, не ленивые морские волны, накатывающие на белый пляжный песок, а огромное закопченное здание, окна, из которых вырывалось пламя и валил жирный дым, а затем — обугленные трупы людей на лестницах. Эту жуткую одесскую трагедию несколько суток с утра до вечера показывали по всем телеканалам — она у многих зарубцевалась в памяти негодованием и болью, угарной яростью и молитвенным воплем.

Произошла битва света и тьмы, после чего все стало непроглядным. Красавица Украина изменялась до неузнаваемости, из фольклорной девицы она превращалась в старуху с обвисшей грудью, от которой пахло увядшими могильными цветами и тленом. Страна вновь рождала чудовищ, созревавших десятилетиями в ее утробе, и убивала тех, кто не чтил смердящее и хлюпающее кровью прошлое, связанное со Степаном Бандерой. Безжалостные твари. Цепные псы.

— Румын, возьмите с Коробочкой свои рюкзаки, — оборвал мысли Романа Крым. — Хавку надо куда-то упаковать.

— Там наши вещи.

— Других во взводе нет.

Крым ушел.

Са**нов его услышал, но еще с полминуты стоял на месте, стиснув зубы, и думал, вспоминая пожарище в Доме профсоюзов: "Вот суки!.. Вот суки!.."