Книга третья. Идеальное убежище. Общий файл.

— Да ладно скромничать — ты у нас дед крепкий. На рыбалку за семь верст бегаешь.

— Вы, молодежь, простых вещей не понимаете. Все думаете, что вечно будете наперегонки с лосями бегать. Да я в твои годы поллитру с дула выдувал, а потом в клуб бежал на танцы за четыре километра. Ты, Мишка по делу завернул, иль просто, старика уважить? Если по делу, то щас спрашивай, пока я трезвый.

Если полудикого аборигена с севера Архангельской области, поставить перед таким — же кадром с ее южных районов, то они друг друга могут и не понять — такая разница диалектов. Южанин говорит степенно, медленно, и как бы нараспев, а условный мезенец или лешуконец тараторит. И не просто тараторит, а еще и активно жестикулирует, прихлопывая себя по груди и бедрам. Сидящий напротив Мишки Егорова старик Кирилыч, принадлежал, безусловно, к северянам. Он за одну короткую фразу успел дважды махнуть руками и хлопнуть ладонью по столу, от чего тарелка с солеными груздями весело подпрыгнула.

Кроме груздей, на столе стояло блюдо с картохой, полулитровая банка с маринованными белыми грибочками и два открытых пирога — рыбника. Один со щукой, другой с налимом. Нормальная северная закусь, без особенных изысков — таежный аналог классическим, для города, 'бычкам в томате'. Водку Мишка, разумеется, принес с собой, и литровая бутыль 'Архангельской' опустела почти на четверть.

— Я, Кирилыч, лося хочу с подхода....

— Сбрендил паря. Да он тебя зимой за три километра учухает. Летом, правда, есть шанс. Если дождь сильный с ветром и следы читать умеешь. И то, знаешь.... Повезти должно сильно.

— Ну как же так, Кирилыч? Я слышал, Брусникин брал в любое время.

— Брууусникин?

Снова хлопок ладонью по столу и тарелка с груздями приблизилась к краю на опасное расстояние. Кирилыч смеялся, сверкая крепкими зубами с блестящей нержавейки.

— Да Брусникин, чтоб ты знал — потомственный. Его отец, Брусникин Трифон, в войну целый лесопункт кормил лосятиной. А это мужиков человек сорок, не считая баб с малятами. У него восемь сыновей ушли на фронт и не вернулся ни один. А тот, про кого ты говоришь — девятый, Степан. Он поздний ребенок — уже при Хрущеве родился. А как подрос — по стопам отца пошел. Лосей щелкать. У него у одного в районе карабин СКС был, их даже егерям не доверяли. Через тех лосей оба и сгинули — с начала отец заболел и помер, а через десять лет сын пропал.

— Я слышал, что Степан до сих пор в розыске. Может, жив еще, кто знает?

— Не, Миха — Степка мертвый. Его жена, Катька, ни в какую ни хотела тогда в лес пущать — поперек дверей ложилась. А вечером завыла в голос — все, кричит, я теперь вдова. Через два дня детей сгребла и в город. Не ищите говорит — пустое это, навсегда он сгинул. Живой или мертвый — говорит, но домой больше точно не вернется. У Брусникиных в роду все бабы икотницы, без исключения. Знал бы ты, какие штуки Акулина — мать Степкина выделывала. У нее восемь сыновей легли на фронте и как убьют кого — сразу выть в голос. Люди утешают, но точно — похоронка через неделю или месяц. Ни разу не ошиблась.

— Нифига себе.... Я думал, некотрые бабы просто с ума сходят.....

Мишка зорко следил за опасно съехавшей на край стола тарелкой с вкусными маленькими груздиками, и успел ее подхватить за доли секунды до того, как ладонь Кирилыча вошла в очередной контакт со столешницей.

— Ага, сходят. В областном райкоме партии сумасшедшими в восемьдесят втором году занимались. Тогда сразу пятьсот баб свалилось в течении месяца — в Сурских деревнях почти во всех дворах кричали. Не, паря, это не чокнутые. Там еще один человек внутри поселяется, а то и несколько. Могут орать дурными голосами, или собакой лаять. Акулина пела по петушиному — сам слышал.

— Да неужели не лечится ничем зараза этакая? И почему одни бабы болеют?

В этот раз ловить тарелку не пришлось. Кирилыч молча, смотрел в глаза Мишки, не мигая и явно прикидывая, углубляться или нет в скользкую тему дальше. Парень, уловив колебания старика, шустро насыпал ему половину рюмки и церемонно протянул нанизанный на массивную старинную вилку груздик. Тот обреченно махнул рукой, по молодецки замахнул водку и вкусно захрустел поданным Мишкой грибом.

— Черт с тобой, слушай. Надо знать настоящую историю земли, где родился, а не ту, что в учебниках прописана.

Кирилыч сделал паузу в разговоре и быстро съел половину рыбника с налимом, запивая его клюквенным морсом. Поел, степенно вытер губы полотенцем и начал рассказывать.

— Икотка, Мишка, это когда в человека вселяется неведомый бес...

По словам деда выходило, что личность как бы раздваивается, и в человеке поселяется еще одна сущность, говорящая чужим голосом. Списать на банальное сумасшествие не получается, слишком часто заболевание себя проявляет и только по северным районам. Сей феномен известен на Пинежье с седой старины и местные научились извлекать из бесовщины определенную пользу. Икотницы, во время приступа, могли предсказывать будущее, находить потерянные вещи, выдавать замыслы недругов. Изгнать беса невероятно трудно и только самые истовые и правильные церковники могли с ним справится. Таким, абсолютно точно, являлся знаменитый Иоанн Кронштадский, уроженец деревни Сура, который во время редких визитов на малую родину, излечивал зараженных сотнями. А вот появление феномена на Пинеге, исходит к временам седым и древним, когда проживал тут лесной народец, под названием 'чудь'.

Заселение Пинежья русскими, проходило долго и трудно, чудь не желала подчиняться и дралась отчаянно. Железо чудины мало использовали, хлеб не сажали — жили охотой и рыбалкой. Но золото ведали и имелся у них этот металл в немалых количествах, чем привлекал шпану древнерусскую со всех великих княжеств. Ходили в края северные ватаги удалые, да вот только ногда пропадали в лесах и болотах совсем бесследно. Чудины, они ведь как русские не воевали, они колдовством больше, да магией. Шаманы у них сильные, и бешенный, обдолбанный настоем с мухоморов дикарь, мог в бою, забить топором половину дружины. Так и воевали сотни лет с переменным успехом. То русские чудской городок займут, а потом потеряют его ввиду свалившейся негаданно хвори. То воевода с ума сойдет неожиданно, то еще какая беда приключится, вроде пожара в мороз лютый. Но случился в борьбе перелом.

Появилась у лесного народа святыня, которую поставили чудины на дальнем секретном капище, сильно охраняли и был то какой — то особенный идол. Вроде как из чистого золота. Поклоняться к нему ходили тысячами и узнали про диво ушкуйники — хлынцы. Куш казался настолько привлекательным, что подготовились к походу особо тщательно. Дружину сколотили сильную, из воинов закаленных каспийскими походами, а в защиту от лесных чародеев и магов, монахов взяли на веру особо крепких, с крестами и хоругвями. Чтоб лесных бесов превозмочь, монахи те готовились заранее — молились многомесячно, а также пост держали длительный и истязали тела веригами.

В долгой войне наступил перелом, чудь проиграла все крупные битвы и впервые древняя магия отступила перед крестом и молитвой. Золотого идола не удалось захватить за малым — успели уволочь его поганые по весеннему насту на оленях. Но уходить ушкуйники в свой Хлынов не спешили, уж очень места понравились монахам, что с ними шли и молитвой от колдовства шаманов защищали. Убедили монахи осесть их в тех местах и строить монастыри — место после чуди оставалось проклятым. На жонок икотка нападала, в людей начали вселяться бесы. Лес враждебен, дома из него построенные то горели, то гнили раньше времени. Пинега мелела с каждым годом и семги в ней в разы убавилось.

— Да, ты прав, Кирилыч. Нам еще в школе говорили, что места наши в летописях 11 века не иначе, как 'Сура поганая' назывались. Не так, значит, оно все просто. Но как можно место проклясть, а не человека? Людей я еще понимаю — порчу наслать, подпоить чем. Но место?

Хрясь! Дзинь.... Карающая длань изрядно захмелевшего Кирилыча, тарелку с груздями, наконец, настигла, и она звонко разлетелась на множество осколков. Мишка подскочил, схватил стоящий в углу веник и начал заметать осколки в жестяной совок, стоящий рядом. Жена Кирилыча — дородная и строгая Капитолина уехала гостить в Архангельск к дочке, и Миша мысленно возблагодарил судьбу.

— Дурья ты башка, Миха, а еще лося в одиночку стрелить хочешь. Ты что, простых вещей не видишь? Икотку ту, проклятую, еще не один профессор, не один гипнотизер вылечить не смог. Никому не под силу чудского беса выгнать — вот и орут жонки дурными голосами. Но стоит бабе с наших мест уехать — в Архангельск, или, например, в Вологду — все само проходит, и врачей не надо. И любой тебе из старожилов скажет — проклято именно место!

Кирилыч сделал Мишке знак, чтоб наливал и двинул в середину банку с маринованными белыми, красноречиво воткнув в нее две вилки. Миша, чувствуя, как мозги уже застилает липким туманом хмель, просьбу выполнил, отметив про себя, что деду хватит.

— Ладно, Кирилыч — бес с ними, икотницами, но спасибо — просветил, интересно было, познавательно. А лося зимой, значит, нечего и думать? Только загоном, как городские промышляют?

— Корни свои, парень знать надо обязательно. Заходи ко мне почаще — не то еще поведаю. Вот как бабка моя уедет к внукам — так и заходи. А лося зимой с подхода можно — ты меня, дурня старого не слушай. Просто сам подумай, сколько в лесу всякой мелкой живности? Птички меж собой чирикают, белки по деревьям скачут, зайцы грызут веточки. И все они лосю друзья — а для тебя предатели. Ты лесной живности враг общий и как тихо не подкрадывайся — заметят издали. А лось у себя дома. Ворона не так каркнет — он сразу настораживается и в том направлении ноздрей шевелит.

— Так как взять его, заразу? Брусникин что, шапку невидимку одевал?

Кирилыча, кажется, понесло. Он сам разлил по рюмкам водку — себе половинку, а Мишке полную. И пытался, матерясь, зацепить вилкой облепленный колечками лука смачный кусок белого гриба.

— Зачем шапку невидимку — лови погоду, парень! Твое время — метель мокрая со снегом, и чтоб обязательно в харю дуло. Все живое прячется, и лось стоит слепой и глухой. В лесу шумит, трещит, снег не скрипит под ногами, потому как мокрый. Вот такая шапка — невидимка у Брусникина была. Только поземка заметет, завьюжит — он котомку собирает и в лес — его время. Но смотри, подходи строго против ветра, хоть оно и неприятно. И чем сильней метет — тем скорей у тебя получиться.

Перед уходом Мишка собственноручно проводил еле стоящего на ногах Кирилыча к туалету, после чего уложил на кровать как ребенка. Немного прибрал стол, подкинул дров в печку и не твердой походкой направился к дому.

Глава 3. Два кило шоколадных конфет

А погоды, в конце февраля на Пинеге, стояли просто изумительные! Глаза слепило весеннее солнце, мороз не превышал десяти градусов днем и не опускался ниже пятнадцати ночью. Мишку, начинало потряхивать от раздражения — ему срочно требовалась промозглая сырая метель с резким повышением температуры. Для престижной охоты на лося 'с подхода', все было готово. Он нашел перспективную 'лыву' с густым осинником, где несколько больших деревьев надрубил топором и уронил на землю. Самые вкусные веточки для сохатого — тонкие, в кроне дерева, и Миха постарался их сделать максимально доступными. Но перспективность лывы заключалась не столько в осиннике, сколько в крутом обрыве, в который осинник упирался. Лось любит подобные места — сильно упрощается контроль ситуации. Вероятный хищник мог подойти только с одной стороны и можно спокойно пастись, повернувшись задом к обрыву, не беспокоясь за тылы.

На доступное осиновое лакомство набежало много зайцев — весь снег в округе покрывала паутина их следов. Мишка еще дважды подрубал деревья, ругаясь под нос на пушистых любителей халявы, пока не заметил входной след не большого лосиного стада. Старый самец, две самки и с ними двое прибылых лосят примерно по году. То, что лосинная компания задержится на подготовленном пастбище на несколько суток, сомнений не возникало. Но если в ближайшие дни погода не измениться — все труды впустую. Стадо обязательно откочует и придется начинать с самого начала. В состоянии близком к панике, Мишка рванул к Кирилычу.

— Кирилыч, скажи что делать? Вся посевная под угрозой.

— Какая посевная, о чем ты, парень?

— Да я лыву над Бочаровым ручьем подготовил — осинок немного привалил, и лосей стадо зашло. А погода сам видишь — ну никак не располагает.

Кирилыч только пришел с рыбалки — из сугроба торчали две широкие лыжи, а сам он сбивал обухом маленького топорика лед с ледобура, готовясь занести его в дом. Но неожиданно заваливший во двор Мишка заставил закурить и присесть на меховую шапку, подложенную на мерзлые доски крыльца.

— Это на обрыве лыва, по самому краю? Так она километра на три тянется, если зашло стадо — не меньше недели пастись будет. Главное не спугнуть ничем. Брусникин, покойничек, где — то в тех краях пропал, кстати.

— Кирииилыч, уйдут они! Никаких признаков что погода поломается. А я не могу торчать тут до самого лета — дела в городе. Что делать, научи, посоветуй!

Дед яростно зачесал густую седую шевелюру. Он колебался и не решался на откровенность, но парень Кирилычу импонировал. Не дал Бог им с бабкой сыновей, внуков и зятьев толковых — все жили в городе и навещали стариков летом. А фанатично влюбленный в тайгу Мишка напоминал ему куражом себя в молодости, и если передавать заветные лесные секреты, то лучшей кандидатуры не просматривалось в радиусе ста километров точно. Ну не тащить же все с собой в могилу, в самом деле?

— Так, Миха. Заводи свой снегоход и дуй, парень, в Пинегу. Купи в магазине конфет шоколадных два кило и водки бутылку, но не хуже чем та, что мне заносил. И смотри — конфеты обязательно с черной начинкой! Будет тебе погода.

Мишка тихо обалдел от подобного расклада и смотрел на Кирилыча, ожидая пояснений. А про себя уже сопоставлял расход бензина до Пинеги с общим запасом в канистрах.

— Ну чо рот раскрыл, думаешь, дед на старости лет сбрендил? Шабановых знаешь, стариков?

Еще бы Мишка не знал Шабановых. Тощая как жердь, с бельмом на глазу бабка Василиса спасла его в детстве от чириев, которые высыпали в количестве не менее пятнадцати штук в неделю. Мать рвалась отвезти ребенка на переливание крови в Архангельск, но Василиса два дня шептала заклинания над его кроватью и чирьи отступили. Не осталось даже шрамов. Последние годы, как он слышал, старики стали совсем дряхлые и по хозяйству выручала сумасшедшая бобылиха Наташка. Своего дома Наташка не имела, жила у стариков давно и никто, кроме Василисы, с ней общаться не мог.

— Да знаю, конечно. Бабушка Василиса мне с чириями помогала в детстве и потом зуб больной заговорила.

— С чирьями! Да она, чтоб ты знал, директору леспромхоза рак вылечила, к ней потом толпа поперла с города. Вот только Василиса всех отвадила — нечего, говорит, делать. Болезни нам за грехи назначены и нельзя, мол, вмешиваться в божий помысел. Идите, говорит, граждане дорогие в больницу областную. Но если очень попросить и подходы знать......