Ретлуеву и Лехе, которые числились моими тренерами, выделили "койкоместа" тремя этажами выше. Общая душевая на целый этаж и очередь около туалетов, дополняли "ненавязчивый советский сервис".

Маме, которая поинтересовалась возможностью снять отдельный номер, администратор молча ткнула пальцем в табличку "Мест нет".

Да и пофиг! Визит в "Юность" требовался только для того, чтобы зарегистрировать мой приезд на турнир и узнать распорядок дня на завтра.

После этого вся наша компания — я, мама, дедушка, Клаймич, Завадский, Леха, Ретлуев и Роберт — благополучно покинули обитель юных чемпионов, и поехали на "Волге" Эдика и "Жигулях" его "коллеги" Максима селиться в гостиницу "Россия".

Да — МОЯ "команда поддержки" выглядела более чем солидно! У Клаймича и Завадского в Москве были назначены встречи с потенциальными музыкантами группы. Ну а Роберта прихватили за компанию, чтобы поскорее вливался в коллектив!

Дед тоже поехал с удовольствием. В первую очередь, конечно, поболеть за внука на соревнованиях! К тому же он уже немало был наслышан от мамы об организации "музыкального ансамбля", и ему по-человечески любопытно было посмотреть на наши достижения. А заодно и совместил поездку с рабочей командировкой в Златоглавую!

Встреча двумя машинами в аэропорту и размещение в "России" на "красного директора" произвели весьма благоприятное впечатление! Быстро вычленив в нашей группе "достойного собеседника", он уже минут через десять после знакомства оживленно общался с Клаймичем "о мировых проблемах"...

Дел у нас в Москве было много: впервые собрать вместе солисток, провести "организационное собрание", определиться с репертуаром, назначить репетиции и утвердить место их проведения — то есть фактически обозначить начало работы группы, как реально существующего коллектива.

Перед отъездом в Москву у меня состоялся разговор с Клаймичем, на котором решались финансовые вопросы.

Во-первых мы с Лехой привезли ему еще пятьдесят тысяч, часть которых нужно было отдавать за аппаратуру в Ленинграде, а "аналоговый синтезатор Prophet 5" Клаймич отыскал в Москве. Для меня сочетание звуков "аналоговый синтезатор" и "хренчтозаприблуда" звучали примерно одинаково — но то придыхание, с которым уважаемый Григорий Давыдович произнес: "Prophet 5"(!), наводило на мысль, что эта "приблуда" нам крайне необходима!

Также впервые возник вопрос "зарплат"...

— Понимаете, Витя... — Клаймич устало "растекся" в глубоком кресле, поднеся к самому носу маленькую фарфоровую чашку. По гостиной плыл волнующий аромат свежезаваренного кофе.

— ...К сожалению, и музыкантам, и солисткам придется платить зарплату сразу. Тот же Николай, например, сидит без работы. А вы интересовались, на что он собирал в школу ребенка и на какие деньги содержит семью?

Я досадливо поморщился.

"Упустил тему... Выданные "отпускные" у Завадского наверняка закончились... Вон, "мамонты" вообще всё спустили еще к середине отпуска...".

— Так же и музыканты, которых мы будем нанимать... Они уйдут из работающих коллективов с реальных, и подчас очень неплохих заработков. Девочки — по крайней мере, Вера и Альдона — конечно, материально не нуждаются... Там хорошо зарабатывают родители. Но если им не платить, то они не будут чувствовать, что РАБОТАЮТ. А тогда и требовать с человека что-либо гораздо сложнее, если вообще возможно... — Клаймич прервался, чтобы сделать маленький глоток кофе и блаженно прищуриться, — Между прочим, как я узнал, у Лады папа заместитель Председателя Совета министров Казахской ССР... Так что и эта девочка... Не нуждается...

Леха потрясенно присвистнул. Я тоже скорчил соответствующую рожу...

Итогом нашего разговора стало то, что Григорий Давыдович, как директор группы, будет осуществлять выдачу зарплаты участникам группы и оплату текущих организационных расходов.

Под внимательным взглядом Клаймича, я пообещал завтра же привезти деньги на эти нужды в Пулково. Чувствовалось, что незнание источника финансирования нашего свежеиспеченного директора крайне интригует, но никаких вопросов на эту тему я не услышал.

И в самом деле — "фонд оплаты труда" получался совсем даже немалым! Если по минимуму, то у нас в составе группе получались: я (без точного определения должности!), директор, начальник несуществующей пока Службы Безопасности, ритм— и бас-гитаристы, барабанщик, клавишник, три солистки, звукооператор, техник и электрик. Итого — тринадцать человек (резко захотелось взять еще кого-то, а то число так себе получилась!).

Если исходить из перспективы, то звукооператоров и техников должно быть по двое, а также необходимы художник по свету, гример, костюмер, бухгалтер, по паре охранников, водителей и администраторов, хореограф, и кордебалет человек на шесть-десять, а еще тройку "духовиков" и перкуссионист впридачу! Это еще человек тридцать.

В общем, от десяти, до примерно пятидесяти человек вырисовывается наш коллективчик. Не сразу, конечно, но...

"Охренеть, уважаемая редакция!".

Если зарплату усреднённо считать по триста рублей "на нос", то ежемесячно только "фонд оплаты труда" составит от трех до пятнадцати тысяч рублей!

С одной стороны — дофига, с другой — моей наличности хватит лет на десять таких трат. Впрочем, так ведь вопрос не стоит. Да и десяти лет у меня нет... Время скукоживается, как шагреневая кожа. Черной грозовой тучей над горизонтом моих планов встает "Афган". Или с ним мириться, и пусть пока все идет как идет... Или уже пора начинать ДЕЙСТВОВАТЬ...

Точные зарплаты музыкантов и техперсонала Клаймич взялся определить сам... И согласовать со мной (быстро уточнил он).

"Интересно — воровать будет?! И если будет, то сколько?!"

Заметно погрустнев, Григорий Давыдович отставил пустую чашку, и вышел на пару минут в соседнюю комнату. Вернулся же оттуда, неся в левой руке две пачки "двадцатипятирублевок".

— Вот, Витя, пять тысяч — гонорар за "Карусель". Извините, что произошла задержка. Гастроли... у них там были...

Довольный, я хапнул деньги и великодушно махнул рукой на извинения. Какая-никакая, а прибыль — не только же тратить! Тем более, что про эти деньги я банально позабыл.

Правда, меня насторожил тоскливо-печальный взгляд нашего директора, которым он проводил исчезнувшие в кармане моей куртки пачки. Раньше Клаймич с деньгами расставался легче. Визуально, по крайней мере...

Мы еще некоторое время пообсуждали московские планы, и я все-таки не выдержал. "Проницательно" прищурив глаза и добавив в голос подозрительности, я поинтересовался:

— Григорий Давыдович, а вы мне ничего не хотите рассказать?

Леха перестал увлеченно трескать выставленный на стол "Грильяж", и настороженный моим тоном, вскинул голову, переводя взгляд с меня на Клаймича и обратно.

— Виктор — вы о чем? — с легким недоумением спросил наш гостеприимный хозяин.

Я, доброжелательно улыбаясь, уставился Клаймичу глаза в глаза.

— Вить, вы о чем сейчас? — теперь насторожился и он.

"Показалось, что ли... И как теперь заднюю включать?..".

— Я про эти пять тысяч, Григорий Давыдович...

Клаймич чуть вильнул взглядом.

"Не показалось! "Кукла"?.. "Фальшак"? Глупости! Что тогда?!"

— А что с ними не так? — удивился Клаймич.

Чуть "слишком" удивился.

— Григорий Давыдович — "маленькая ложь рождает большое недоверие"... — я уже не улыбался, и мрачно смотрел на нашего(?) директора(?).

"Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал... Интересно, кто сейчас окажется "фраером"... Как бы не я!..".

— Какая "ложь", Витя? — без энтузиазма откликнулся Клаймич, явно о чем-то размышляя.

— Григорий Давыдович... — подал голос Леха, — Ты или говори, что там есть... Или как доверять друг другу?

— Хорошо... — Клаймич расстроено посмотрел на нас, — Директор Пьехи отказался платить ... Сказал, что я подвел коллектив своим уходом, и эта песня будет компенсацией. Я просто отдал свои деньги. Вот и весь секрет... И нет никакой лжи...

Воцарилось молчание.

Я посмотрел на Леху:

— Гляди, Лёш, вроде и поступок благородный — человек держит свое слово, и лжи никакой нет... А осадок у всех остался, как будто друг друга обмануть хотели. С чего бы это?

Леха непонимающе посмотрел на меня, и на всякий случай кивнул. Потом посмотрел еще раз, и буркнул:

— Рассказать нужно было...

"Да неужели?!".

— Нужно было. — я согласно кивнул, — Это тебе понятно... Мне понятно... Только Григорию Давыдовичу непонятно. Наверное, он нас с тобой за друзей не считает — поэтому и не рассказывает...

Клаймич недовольно запротестовал:

— Виктор! Вот с чего вы такой нелепый вывод сделали?! Я приобрел эту песню для Эдиты, когда работал на нее. Обещал отдать деньги. Она не заплатила — и поэтому я отдал свои, раз обещал! Что тут недружественного?!

Леха бросил на меня быстрый взгляд.

— "Недружественен" ход ваших внутренних рассуждений, Григорий Давыдович... Вместо того, чтобы просто рассказать о сложившейся ситуации, вы решили промолчать. Скорее всего подумали, что мы решим, будто вы эти пять тысяч захотели присвоить. А поскольку вы сейчас бесконтрольно распоряжаетесь ста тысячами, то под наше подозрение попадут и они. Так что на самом деле это О НАС вы плохо подумали, а не мы о вас!

Клаймич возмущенно открыл рот, и... молча его закрыл. Затем с силой потер лицо ладонями.

— Да-а, Виктор... Я помню — мы договаривались избегать таких оценок... но вы — очень необычный молодой человек! ДА! Я ПОДУМАЛ ИМЕННО ТАК! И не хотел, чтобы на меня падало подозрение в нечестности! Я не думал плохо о вас — я не хотел, чтобы плохо думали обо мне! — он возбужденно встал с кресла, подошел к окну и обернулся.

— Но вы, Витя, все сейчас вывернули так, будто я плохо думал о вас с Алексеем... и получается, что так и есть... Но я... не думал... плохо... — Клаймич растерянно развел руками, и как-то беспомощно переводил взгляд с меня на Леху.

Леша не выдержал первым — он вылез из-за стола и подошел к расстроенному Клаймичу.

— Давыдыч, ты это... не скрывай ничего в следующий раз... — "мамонт" приобнял собеседника за плечи, — и не комбинируй — просто расскажи, чё есть... и вместе все решим! Верно, Вить?!

Пришло время подключаться:

— Ну конечно. — я тоже встал и подошел, — Необходимо было все сразу рассказать. А так просто спишем эту сделку в убыток, и все. Скоро о таких деньгах и вспоминать не будем...

"Лично я и в этот-то раз умудрился забыть! Ха...".

Клаймич виновато улыбнулся. Я выложил деньги из куртки на подоконник, и не давая нашему(!) директору возможности возразить, сказал:

— Вы, Григорий Давыдович, не забудьте Эдику про вторую машину напомнить, а то мы все в его "Волгу" не поместимся — с нами в Москву еще и мой дедушка поедет!..

* * *

22.09.78, пятница, Москва (7 месяцев в СССР)

Финальная стадия Всесоюзного детско-юношеского первенства "Кожаные перчатки" проходила в спорткомплексе "Лужники".

В зале, где должны были состояться поединки, висели приветственные транспаранты и разнообразные спортивные плакаты, были установлены многоярусные трибуны, ярко горели лампы-прожектора, а из динамиков звучала бодрая музыка. Сотни свезенных на автобусах московских школьников постепенно заполняли свободные места на трибунах и создавали такой шум и гам, что сложно было услышать даже собственный голос.

За кулисами соревнований хаоса и неразберихи было еще больше!

Я в сопровождении Лехи отправился проходить медосмотр и взвешивание, а Ретлуев пошел выяснять график моих боев.

Чтобы жизнь не казалось пресной, судьба нам сразу же подбросила свежую и бодрящую кучу "гуано"!

...Поскольку после лета мой рост оказался сто семьдесят шесть с половиной сантиметров, а вес шестьдесят шесть килограмм сто грамм, то в юношеской группе четырнадцати — пятнадцати лет соперника в верхней весовой категории у меня просто не нашлось. А автоматически засчитывать мне победу за отсутствием оппонента, никто не собирался. Медали в этой весовой категории останутся неразыгранными — вот и все дела!

Раздраженный Ретлуев озадаченно цедил сквозь зубы:

— Правила изменились летом — спортивные школы об этом знали, да... а районные секции никто проинформировать не удосужился! Теперь они ввели двадцать одну(!) весовую категорию! То есть нам сейчас можно разворачиваться и уезжать...

Как выяснилось из его дальнейшего рассказа — соперники в "моем" весе есть в старшей юношеской группе. Но чтобы в нее попасть, мне следует быть на два года старше и иметь минимум первый юношеский разряд... А можно даже и первый ВЗРОСЛЫЙ!

— Мисюнас с Шотой сумели два года списать... — поразмышляв, задумчиво протянул я.

Ретлуев косо посмотрел и насмешливо оскалился:

— Я был уверен, что ты это скажешь!

Я пожал плечами:

— Раз можно было списать — значит, можно и дописать... пару лет... Внешне я вполне сойду и за шестнадцатилетнего.

— Только я — не Шота. — спокойно заявил Ретлуев. Он как-то разом успокоился — с лица ушёл румянец, а голос стал обычно-размеренным.

— Это да... — я невозмутимо кивнул, — Шота — подлец, и действовал с корыстными целями. Что он, что его "Писюнас"... А в чем подлость, когда приписываешь себе эти самые два года? Как это облегчает жизнь и помогает получить выгоду?!

— Согласен — с твоей стороны подлости не будет. — подозрительно покладисто кивнул капитан.

— Ну... что не так? — мрачно поинтересовался я, заканчивая корчить из себя логика и софиста.

— Подделать данные несложно... Меня тут все знают... поверят тренерскому листу... Проблема не в этом, да...

Леха молча, как зритель соревнований по "пинг-понгу", переводил взгляд с меня на капитана и обратно.

Ильяс немного помолчал, а потом развернуто объяснил проблему:

— То, что мы проделали весной... это было нормально... В четырнадцать лет никто ничего толком не умеет... Даже те, кто из спортшкол, да... Ты выиграл бы совершенно легко, если бы не этот мошенник Шота... И сюда в младшей группе приехали такие же, да... А вот в старшей неучей нет! Понимаешь? Там все будут разрядники...

Мы стояли в относительно малолюдном конце коридора, и могли разговаривать, не опасаясь посторонних ушей. Ретлуев посмотрел долгим взглядом на возбужденно суетящихся в отдалении юных спортсменов, и поморщился:

— Это здесь... дети, да... Старшая группа... этажом выше. А там некоторые занимаются боксом уже лет по пять... В спортшколах! Это по две-три тренировки в день, да... Победить там у тебя шансов... почти нет... а словить нокаут — очень большие. Ты упертый... если первый раз встанешь — положат во второй. Больше двух, по правилам, нельзя... Я грех на душу брать не буду.

Под конец голос дагестанца стал глухим, и даже... расстроенным. Видимо, моя победа на этом турнире ему и самому была нужна.

— Ильяс Муталимович, — искренне удивился я, — разве наш с вами спарринг дает основания так пессимистично оценивать мои шансы?!

Тренер вздохнул, и... утвердительно кивнул.

Я даже опешил.

А Ретлуев спокойно объяснил: