Скс Режим бога. 3-я книга

Правильно гласит древняя мудрость: "Остановись и оглянись".

Иногда жизненно необходимо сойти с трассы, припарковаться у обочины, и облокотившись на остывающий капот, спокойно выкурить сигарету, хорошенько подумав, куда и как ты будешь рулить дальше.

Я не курю. Когда-то баловался в молодости "прошлой жизни"... недолго и "не затягиваясь"... Бросил и забыл.

Но сейчас "перекур" необходим. В ту бессонную ночь что-то со мной произошло. Я даже затрудняюсь дать этому определение... Сказал бы "внезапно повзрослел", если бы это было уместно по отношению к пятидесятилетнему и понавидавшемуся видов мужику. А может быть, как-то разом избавился от неконтролируемого влияния своего нынешнего "подросткового" возраста? Может быть... Не знаю... Но что-то произошло...

И еще... Я остро почувствовал, что у меня нет свободного времени. Времени для... "стратегического прогнозирования, тактического планирования, и оперативного администрирования"... Если "по-министерски", то как-то так...

К девяти утра я иду в (гори она синим пламенем!) школу. Если Леха на работе, то после уроков я обедаю в школьной столовке, и еду в "Гавань". Отдаю традиционную дань сторожу Митричу в виде какой-нибудь сладкой "плюшки" и четверти часа разговора "о том — о сем", и запираюсь в нашем ангаре.

Митрич знает — я готовлюсь к Всесоюзному турниру по боксу. Мы с Лехой даже повесили на первом этаже ростовую грушу, и я действительно иногда по ней стучу. Так что мои действия у сторожа удивления не вызывают.

На самом же деле я выкраиваю жалкие пару-тройку часов для разбора-сортировки своих сокровищ, и... получения информации. С "барахлом" давно надо было разобраться, но главное — информация...

Теперь — когда схлынула первая волна шока от произошедшего, ностальгических впечатлений и воспоминаний — я столкнулся с жесточайшим информационным голодом. Мозг, привыкший к постоянному новостному потоку двадцать первого века, стал "пробуксовывать" на месте. Нечего толком читать, и неоткуда привычно узнавать о событиях в стране и в мире. Это как если бы ты посредине полноценной жизни внезапно становишься глухим и слепым.

Советские газеты писали о многом, но... ничего нужного мне, там не было. А о том, что происходит в мире, советским людям полагалось узнавать из репортажей программы "Время".

Вчера имел ни с чем несравнимое "удовольствие" прослушать один из них. В Ленинграде уже четыре дня, почти не переставая, нудно моросит дождь. На этом контрасте особенно блистательно "прозвучал" корреспондент Центрального Телевидения во Франции, Анатолий Потапов: "Сегодня в Париже ярко светит солнце, но не радует оно простых парижан. На лицах людей печать беспокойства, следы тревог. Невеселы не только те, кого обделила судьба. Озабочены и те, кому казалось бы, не на что жаловаться. "Не в деньгах счастье" говорит русская пословица. Не в деньгах... Не могут деньги заменить справедливость, ценности духовные, радости человеческого общения и человеческих отношений, великие идеалы и благородные цели"...

"Феерично!".

Вся эта сентенция сопровождалась видеорядом залитых утренним солнцем улиц парижского делового центра Ла-Дефанс, заполненных озабоченно спешащими на работу французами.

"Хотя, так-то... и правда, не в деньгах... но сама подача... И ведь это один из лучших... Столько лет прошло — а я до сих пор помню его передачу из французской глубинки, с родины каждого из четверки знаменитых мушкетёров. Запомнилось мне и окончание передачи... За точную цитату не поручусь, но примерно так: "...Очень не хочется вас расстраивать, дорогие телезрители... Даже колебался, говорить ли, но... в реальной жизни все прототипы Д'Артаньяна, Атоса, Портоса и Арамиса даже не были между собой знакомы... Увы...".

Для "мелкого меня", только-только прочитавшего "Три мушкетера" и "Двадцать лет спустя", эта новость была страшным разочарованием! Потому и запомнилась... Мдя...

Повозившись с золотом и оружием большую часть с трудом выкроенного времени, я рыскал по интернету в поисках различных сайтов, на которых могла содержаться информация по 1978 и ближайшим годам. Какие происходят события, к чему готовиться, и как можно на это повлиять. Впрочем, пока с "влиянием" у меня дело было "швах"...

Зато нашел в Википедии "своего фашиста"! Едрена вошь... А Роберто Кальви оказался президентом банка "Амброзиано", был "отмывальщиком" денег мафии, проворачивал финансовые аферы с Ватиканом и ЦРУ, входил в руководство масонской ложи "Р-2", и наконец был убит в Лондоне в 1982 году.

Хм... Мужику осталось жить меньше, чем Брежневу.

И что мне делать с этим знанием? Необходимо плотно думать... а времени даже побыть в одиночестве совсем мало...

Я озабоченно посмотрел на часы. Нет, не на свой золотой "Ролекс"... Хватило ума прислушаться к предостережению Клаймича и не таскать на руке эту бриллиантовую россыпь... Купили с Лехой по отечественной позолоченной "Ракете". Внешне она с "Ролексом" была даже чем-то отдаленно схожа.

Сейчас семнадцать часов двенадцать минут, мама придет в восемнадцать тридцать, и к этому времени лучше быть дома. Чтобы иметь возможность иногда отсутствовать допоздна, в остальные дни приходилось вести себя пай-мальчиком. За пять дней пребывания в Москве, мама и так раз десять позвонила узнать, всё ли в порядке. Ведь я еще "Никогда один не уезжал так надолго, да еще и с чужими по сути людьми!" (цитата из мамы!).

В дни, когда Леха не работает, мы мотаемся по городу на "Москвиче" — то на примерки к Шпильману, то с текстами в ВААП, то в гости к Завадскому.

Клаймич с головой погружен в дело "доставания" инструментов и аппаратуры, поэтому мы только раз отвезли ему пятьдесят тысяч, и больше за все эти дни не виделись.

Коля уже обо всем договорился с Робертом, и бывший барабанщик из ресторана "Арагви" дал свое согласие на переезд в Москву и участие в группе "Красные Звезды". Вот мы и ездили к Завадскому — посидеть-потрындеть с ним и Робертом о будущих мировых достижениях нового советского ВИА!

Неплохо погоняли на кухне чаи... Светлана — жена Николая — испекла множество маленьких и очень вкусных бисквитиков со сгущенкой, и опрометчиво все их выставила на стол. К моменту, когда бабушка привела Сашу Завадскую домой из музыкальной школы, на долю бедного ребенка остались только крошки и четыре наши виноватые физиономии!

Роберт и в этот раз произвел впечатление очень адекватного и приятного человека. Увидев меня впервые после лета, он вместо приветствия заявил: "Ну ты и вымахал... И, прям, какой красавчик-то стал!"

"Красавчик"... Есть такое дело, и это весьма непривычно... В прошлой жизни я, как "молодой человек", стал формироваться годам к шестнадцати-семнадцати, не раньше. А до этого был "просто мальчик"... Мальчик с пухленькой розовощекой мордашкой, веселый и в меру проказливый, без проблем и горя. Без...

А теперь этот "мальчик", с не самой счастливо сложившейся собственной жизнью, посчитал, что он вправе вершить судьбы мира. "Мальчик", не убивший в прошлой жизни ни одного человека, теперь планирует гибель целых государств. "Мальчик", который может подгрести под себя фантастические богатства и жить, как фараоны Египта, очень этого ХОЧЕТ... но не может себе этого позволить.

Почему? Потому что "мальчик" навсегда остался "мальчиком из СССР"... С его идеями о справедливости и о дружбе. С его понятиями "что такое хорошо и что такое плохо". С Брестской крепостью и 28-ю панфиловцами, с Гагариным и БАМом... В "мальчике" живут "Тимур и его команда" и "Васек Трубачев и его товарищи", "звезды" хоккея и красные звезды Кремля, День Победы и гектары Пискаревского кладбища...

И неважно, что реальная жизнь отличается от того, что провозглашалось с трибун. Неважно, что в последующей взрослой жизни "мальчик" и сам переступил через эти идеалы. Важно, что он всем нутром впитал, и понимает, что то, к чему стремились люди в СССР — это ПРАВИЛЬНО! К этому надо идти и за это надо бороться. Да — не дошли, нам помешали, нас убили... И страну, и идеалы... Завоевания и память предков... И не просто убили. Втоптали в грязь...

Но...

"ПЕПЕЛ СОВЕТСКОГО СОЮЗА СТУЧИТ В МОЕ СЕРДЦЕ!!! А значит, СССР все еще жив...".

...Сердце молотом бухает в груди и лоб покрывает испарина, я прерывисто дышу, а пальцы сжатые в кулаки уже онемели...

"Это что за трибунный приступ пафоса и фонтан фанатизма?!".

Я с усилием разжимаю пальцы, слезаю с верстака, и разминаясь, медленно иду по пустующему первому этажу ангара, успокаивая сердце и дыхание.

"К чему столько эмоций... Сжечь нервы раньше времени — дело нехитрое, куда сложнее победить и усмехнуться на могиле врага... Как там было в фильме? "Развалинами рейхстага удовлетворён!" Вот так и должно быть... в жизни... Во ВТОРОЙ жизни...".

* * *

Забавный нюанс... Мои выгоревшие на солнце волосы почему-то продолжают белеть. Я уже превратился в "светло-русого блондина", если так можно сказать... Правда, мама этому не сильно удивляется, поскольку в детстве и у меня, и у нее были светлые вьющиеся волосы. С возрастом цвет волос изменился на темно-русый, да и кудрявиться они перестали. У мамы это произошло лет в пятнадцать, а у меня в пять.

А вот Ретлуев на мои волосы внимание обратил. Пришлось рассказывать семейные предания...

С Ильясом я вижусь через день, на тренировках, ведь двадцать первого сентября в Москве начинается финал "Кожаных перчаток".

Поэтому через два дня нам опять необходимо ехать в Москву. На этот раз мама отпросилась с работы, и едет с нами. Сначала меня это напрягло: плотный контроль, указания что и как делать, ожидаемые "охи-ахи" на соревнованиях, необходимость "отмазок" для встреч с Верой. Потом, когда осознал, какие испытываю эмоции... Мдя... Мог бы — набил бы сам себе рожу... mydaky!..

До возвращения домой оставалось с полчаса... Есть немного времени порешать еще одну проблему. Я включаю на Айфоне очередной бой Роя Джонса, и впервые просматриваю его, как бы расфокусировав зрение...

Эту новую в себе фиговину, я обнаружил еще в Сочи. Повторить удар или прием, которые показывала Альдона, я мог правильно практически с первого раза, если предварительно несколько раз его "просматривал". Традиционная тренировка такого безукоризненного и скорого эффекта не давала!

Еще на юге я пытался вначале смотреть несколько раз в "You Tube" бои Джонса, а потом отрабатывать "видео" с Лехой на практике.

Время показало правильность подобной практики. И удачность выбранного "образца для подражания". Только, в отличие от Роя, раздражать зрителей "клоунадой" я не собирался..

Что осталось во мне от меня, а что "НЕВЕДОМЫЕ СИЛЫ" в меня вложили "дополнительными опциями", оставалось вопросом открытым. И неприятным. Я старался об этом не думать. Но... пользовался...

19.09.78, вторник, Ленинград (6 месяцев и 29 дней моего пребывания в СССР)

Сегодня у нас последняя тренировка перед отъездом в Москву. Ретлуев давно раздумал выставлять в спарринг против меня сверстников, а мои "бои" с Лехой были бесценны для силовой подготовки, но к реальности соревнований отношения имели мало.

Единственный, кто во "взрослой" группе подходил мне по габаритам и весу, был Леонид. Тот самый — молодой сержант, которому я "пробил" пресс во время своего первого визита в секцию. Учитывая, что за лето я здорово вырос и поднабрал вес, мы становились идеальной спарринг-парой, но с ним меня Ретлуев больше ни разу не ставил. Скорее всего, это было разумно. На меня Леонид смотрел если и не с неприязнью, то по крайней мере, без малейшей симпатии. Он практически никогда со мной не разговаривал, несмотря на пару моих попыток "загладить вину".

Поэтому сегодня Ильяс впервые надел перчатки сам:

— Поработай в полную силу, да... В голову бить не буду... только по корпусу... Поехали!

— Бокс! — командует Леха, исполняющий роль рефери.

Все, кто был в зале, бросили тренироваться и столпились вокруг ринга.

"Ожидают какого-то сюрприза, что ли?! Ну, перед соревнованиями неожиданностей от тренера бояться явно не стоит. А значит, безопасно и интересно!..".

Однако очень скоро мне пришлось понять, что "ловить" с Ретлуевым нечего. Все мои удары шли в его защиту или в пустоту, а попытки как-то его "перехитрить" легко пресекались шагом назад. От редких ударов Ильяса в корпус я более-менее шустро уходил, но это было моим единственным достижением.

Расклад стал понятен, и ничуть не комплексуя, что не могу "вырубить" чемпиона СССР, я стал выбрасывать легкие "двойки" и "тройки" в его непробиваемую для меня защиту .

Ретлуев понял, что я халтурю, и дважды призывал бить "сильнее и резче" — но я предпочел оставить все как есть. То есть прыгал и "плюхал"...

Тогда Ильяс активизировался сам, и стал теснить меня от центра к канатам, выбрасывая длинные удары по корпусу. На это я незатейливо повторил его же вариант с шагом назад, и стал "бегать" по рингу.

Вспоминая "уроки" Роя Джонса, а главное не опасаясь удара в голову, я продолжил "обстукивать" защиту Ретлуева с разных направлений и под разными углами.

Последний бой великого... хм... "соотечественника в будущем", который я "натренировывал" в "You Tube", был его бой с Вирджилом Хиллом, состоявшийся в апреле 1998 года. Большей частью меня интересовал великолепный удар по корпусу, которым Джонс "убил" шустрого Хилла. Эту комбинацию я и задумал испробовать на Ильясе.

Гоняя меня по рингу, Ретлуев, как и обещал, использовал только удары по корпусу. Учитывая мой рост, ему приходилось подстраиваться под меня, да еще и с шагом вперед — поскольку "упрыгивал" я так шустро, как только мог. Разнообразия у этого приема нет, поэтому вскоре траектория движений соперника для меня стала привычной.

Вот во время очередного Ретлуевского выпада левой я и не стал отступать, а довернув корпус влево, согнулся практически в пояс, и... молниеносно "ткнул" соперника правой рукой в район селезенки...

И ПОПАЛ!!!

В опустившийся локоть Ретлуева...

Неожиданно мои ноги оторвались от пола и я взмыл в воздух.

— Брек... — буркнул подхвативший меня подмышки Леха, и опустил обратно на канвас, — Вредно перед соревнованиями так напрягаться.

Ретлуев, опустив руки, задумчиво меня разглядывал:

— Знал, что ты попытаешься что-то "выкинуть"... но смотри ж ты... попал... почти... да...

— Ага... — я пытался отдышаться, — А сколько раз я... побывал бы в нокауте... если бы мы по-настоящему?..

Милиционер кивнул:

— Меньше, чем должен был бы... Сколько он?..

"Большой Брат" посмотрел на секундомер, висевший у него на шее, и слегка присвистнул:

— Четыре тридцать две...

— Сам уже должен был упасть... — непонятно буркнул себе под нос Ретлуев, и полез под канаты.

Из раздевалки Леха меня почти вынес. Сил двигаться не было вообще...

* * *

21.09.78, четверг, Москва (7 месяцев в СССР)

В Москве юных спортсменов размещали в гостинице ЦК ВЛКСМ "Юность", в Лужниках. Там же разместили и меня. Ну, как "разместили"... Выделили место в номере с двумя ребятами из Казахстана, тоже приехавшими на Всесоюзный финал турнира "Кожаные перчатки".

Ретлуеву и Лехе, которые числились моими тренерами, выделили "койкоместа" тремя этажами выше. Общая душевая на целый этаж и очередь около туалетов, дополняли "ненавязчивый советский сервис".

Маме, которая поинтересовалась возможностью снять отдельный номер, администратор молча ткнула пальцем в табличку "Мест нет".

Да и пофиг! Визит в "Юность" требовался только для того, чтобы зарегистрировать мой приезд на турнир и узнать распорядок дня на завтра.

После этого вся наша компания — я, мама, дедушка, Клаймич, Завадский, Леха, Ретлуев и Роберт — благополучно покинули обитель юных чемпионов, и поехали на "Волге" Эдика и "Жигулях" его "коллеги" Максима селиться в гостиницу "Россия".

Да — МОЯ "команда поддержки" выглядела более чем солидно! У Клаймича и Завадского в Москве были назначены встречи с потенциальными музыкантами группы. Ну а Роберта прихватили за компанию, чтобы поскорее вливался в коллектив!

Дед тоже поехал с удовольствием. В первую очередь, конечно, поболеть за внука на соревнованиях! К тому же он уже немало был наслышан от мамы об организации "музыкального ансамбля", и ему по-человечески любопытно было посмотреть на наши достижения. А заодно и совместил поездку с рабочей командировкой в Златоглавую!

Встреча двумя машинами в аэропорту и размещение в "России" на "красного директора" произвели весьма благоприятное впечатление! Быстро вычленив в нашей группе "достойного собеседника", он уже минут через десять после знакомства оживленно общался с Клаймичем "о мировых проблемах"...

Дел у нас в Москве было много: впервые собрать вместе солисток, провести "организационное собрание", определиться с репертуаром, назначить репетиции и утвердить место их проведения — то есть фактически обозначить начало работы группы, как реально существующего коллектива.

Перед отъездом в Москву у меня состоялся разговор с Клаймичем, на котором решались финансовые вопросы.

Во-первых мы с Лехой привезли ему еще пятьдесят тысяч, часть которых нужно было отдавать за аппаратуру в Ленинграде, а "аналоговый синтезатор Prophet 5" Клаймич отыскал в Москве. Для меня сочетание звуков "аналоговый синтезатор" и "хренчтозаприблуда" звучали примерно одинаково — но то придыхание, с которым уважаемый Григорий Давыдович произнес: "Prophet 5"(!), наводило на мысль, что эта "приблуда" нам крайне необходима!

Также впервые возник вопрос "зарплат"...

— Понимаете, Витя... — Клаймич устало "растекся" в глубоком кресле, поднеся к самому носу маленькую фарфоровую чашку. По гостиной плыл волнующий аромат свежезаваренного кофе.

— ...К сожалению, и музыкантам, и солисткам придется платить зарплату сразу. Тот же Николай, например, сидит без работы. А вы интересовались, на что он собирал в школу ребенка и на какие деньги содержит семью?

Я досадливо поморщился.

"Упустил тему... Выданные "отпускные" у Завадского наверняка закончились... Вон, "мамонты" вообще всё спустили еще к середине отпуска...".

— Так же и музыканты, которых мы будем нанимать... Они уйдут из работающих коллективов с реальных, и подчас очень неплохих заработков. Девочки — по крайней мере, Вера и Альдона — конечно, материально не нуждаются... Там хорошо зарабатывают родители. Но если им не платить, то они не будут чувствовать, что РАБОТАЮТ. А тогда и требовать с человека что-либо гораздо сложнее, если вообще возможно... — Клаймич прервался, чтобы сделать маленький глоток кофе и блаженно прищуриться, — Между прочим, как я узнал, у Лады папа заместитель Председателя Совета министров Казахской ССР... Так что и эта девочка... Не нуждается...

Леха потрясенно присвистнул. Я тоже скорчил соответствующую рожу...

Итогом нашего разговора стало то, что Григорий Давыдович, как директор группы, будет осуществлять выдачу зарплаты участникам группы и оплату текущих организационных расходов.

Под внимательным взглядом Клаймича, я пообещал завтра же привезти деньги на эти нужды в Пулково. Чувствовалось, что незнание источника финансирования нашего свежеиспеченного директора крайне интригует, но никаких вопросов на эту тему я не услышал.

И в самом деле — "фонд оплаты труда" получался совсем даже немалым! Если по минимуму, то у нас в составе группе получались: я (без точного определения должности!), директор, начальник несуществующей пока Службы Безопасности, ритм— и бас-гитаристы, барабанщик, клавишник, три солистки, звукооператор, техник и электрик. Итого — тринадцать человек (резко захотелось взять еще кого-то, а то число так себе получилась!).

Если исходить из перспективы, то звукооператоров и техников должно быть по двое, а также необходимы художник по свету, гример, костюмер, бухгалтер, по паре охранников, водителей и администраторов, хореограф, и кордебалет человек на шесть-десять, а еще тройку "духовиков" и перкуссионист впридачу! Это еще человек тридцать.

В общем, от десяти, до примерно пятидесяти человек вырисовывается наш коллективчик. Не сразу, конечно, но...

"Охренеть, уважаемая редакция!".

Если зарплату усреднённо считать по триста рублей "на нос", то ежемесячно только "фонд оплаты труда" составит от трех до пятнадцати тысяч рублей!

С одной стороны — дофига, с другой — моей наличности хватит лет на десять таких трат. Впрочем, так ведь вопрос не стоит. Да и десяти лет у меня нет... Время скукоживается, как шагреневая кожа. Черной грозовой тучей над горизонтом моих планов встает "Афган". Или с ним мириться, и пусть пока все идет как идет... Или уже пора начинать ДЕЙСТВОВАТЬ...

Точные зарплаты музыкантов и техперсонала Клаймич взялся определить сам... И согласовать со мной (быстро уточнил он).

"Интересно — воровать будет?! И если будет, то сколько?!"

Заметно погрустнев, Григорий Давыдович отставил пустую чашку, и вышел на пару минут в соседнюю комнату. Вернулся же оттуда, неся в левой руке две пачки "двадцатипятирублевок".

— Вот, Витя, пять тысяч — гонорар за "Карусель". Извините, что произошла задержка. Гастроли... у них там были...

Довольный, я хапнул деньги и великодушно махнул рукой на извинения. Какая-никакая, а прибыль — не только же тратить! Тем более, что про эти деньги я банально позабыл.

Правда, меня насторожил тоскливо-печальный взгляд нашего директора, которым он проводил исчезнувшие в кармане моей куртки пачки. Раньше Клаймич с деньгами расставался легче. Визуально, по крайней мере...

Мы еще некоторое время пообсуждали московские планы, и я все-таки не выдержал. "Проницательно" прищурив глаза и добавив в голос подозрительности, я поинтересовался:

— Григорий Давыдович, а вы мне ничего не хотите рассказать?

Леха перестал увлеченно трескать выставленный на стол "Грильяж", и настороженный моим тоном, вскинул голову, переводя взгляд с меня на Клаймича и обратно.

— Виктор — вы о чем? — с легким недоумением спросил наш гостеприимный хозяин.

Я, доброжелательно улыбаясь, уставился Клаймичу глаза в глаза.

— Вить, вы о чем сейчас? — теперь насторожился и он.

"Показалось, что ли... И как теперь заднюю включать?..".

— Я про эти пять тысяч, Григорий Давыдович...

Клаймич чуть вильнул взглядом.

"Не показалось! "Кукла"?.. "Фальшак"? Глупости! Что тогда?!"

— А что с ними не так? — удивился Клаймич.

Чуть "слишком" удивился.

— Григорий Давыдович — "маленькая ложь рождает большое недоверие"... — я уже не улыбался, и мрачно смотрел на нашего(?) директора(?).

"Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал... Интересно, кто сейчас окажется "фраером"... Как бы не я!..".

— Какая "ложь", Витя? — без энтузиазма откликнулся Клаймич, явно о чем-то размышляя.

— Григорий Давыдович... — подал голос Леха, — Ты или говори, что там есть... Или как доверять друг другу?

— Хорошо... — Клаймич расстроено посмотрел на нас, — Директор Пьехи отказался платить ... Сказал, что я подвел коллектив своим уходом, и эта песня будет компенсацией. Я просто отдал свои деньги. Вот и весь секрет... И нет никакой лжи...

Воцарилось молчание.

Я посмотрел на Леху:

— Гляди, Лёш, вроде и поступок благородный — человек держит свое слово, и лжи никакой нет... А осадок у всех остался, как будто друг друга обмануть хотели. С чего бы это?

Леха непонимающе посмотрел на меня, и на всякий случай кивнул. Потом посмотрел еще раз, и буркнул:

— Рассказать нужно было...

"Да неужели?!".

— Нужно было. — я согласно кивнул, — Это тебе понятно... Мне понятно... Только Григорию Давыдовичу непонятно. Наверное, он нас с тобой за друзей не считает — поэтому и не рассказывает...

Клаймич недовольно запротестовал:

— Виктор! Вот с чего вы такой нелепый вывод сделали?! Я приобрел эту песню для Эдиты, когда работал на нее. Обещал отдать деньги. Она не заплатила — и поэтому я отдал свои, раз обещал! Что тут недружественного?!

Леха бросил на меня быстрый взгляд.

— "Недружественен" ход ваших внутренних рассуждений, Григорий Давыдович... Вместо того, чтобы просто рассказать о сложившейся ситуации, вы решили промолчать. Скорее всего подумали, что мы решим, будто вы эти пять тысяч захотели присвоить. А поскольку вы сейчас бесконтрольно распоряжаетесь ста тысячами, то под наше подозрение попадут и они. Так что на самом деле это О НАС вы плохо подумали, а не мы о вас!

Клаймич возмущенно открыл рот, и... молча его закрыл. Затем с силой потер лицо ладонями.

— Да-а, Виктор... Я помню — мы договаривались избегать таких оценок... но вы — очень необычный молодой человек! ДА! Я ПОДУМАЛ ИМЕННО ТАК! И не хотел, чтобы на меня падало подозрение в нечестности! Я не думал плохо о вас — я не хотел, чтобы плохо думали обо мне! — он возбужденно встал с кресла, подошел к окну и обернулся.

— Но вы, Витя, все сейчас вывернули так, будто я плохо думал о вас с Алексеем... и получается, что так и есть... Но я... не думал... плохо... — Клаймич растерянно развел руками, и как-то беспомощно переводил взгляд с меня на Леху.

Леша не выдержал первым — он вылез из-за стола и подошел к расстроенному Клаймичу.

— Давыдыч, ты это... не скрывай ничего в следующий раз... — "мамонт" приобнял собеседника за плечи, — и не комбинируй — просто расскажи, чё есть... и вместе все решим! Верно, Вить?!

Пришло время подключаться:

— Ну конечно. — я тоже встал и подошел, — Необходимо было все сразу рассказать. А так просто спишем эту сделку в убыток, и все. Скоро о таких деньгах и вспоминать не будем...

"Лично я и в этот-то раз умудрился забыть! Ха...".

Клаймич виновато улыбнулся. Я выложил деньги из куртки на подоконник, и не давая нашему(!) директору возможности возразить, сказал:

— Вы, Григорий Давыдович, не забудьте Эдику про вторую машину напомнить, а то мы все в его "Волгу" не поместимся — с нами в Москву еще и мой дедушка поедет!..

* * *

22.09.78, пятница, Москва (7 месяцев в СССР)

Финальная стадия Всесоюзного детско-юношеского первенства "Кожаные перчатки" проходила в спорткомплексе "Лужники".

В зале, где должны были состояться поединки, висели приветственные транспаранты и разнообразные спортивные плакаты, были установлены многоярусные трибуны, ярко горели лампы-прожектора, а из динамиков звучала бодрая музыка. Сотни свезенных на автобусах московских школьников постепенно заполняли свободные места на трибунах и создавали такой шум и гам, что сложно было услышать даже собственный голос.

За кулисами соревнований хаоса и неразберихи было еще больше!

Я в сопровождении Лехи отправился проходить медосмотр и взвешивание, а Ретлуев пошел выяснять график моих боев.

Чтобы жизнь не казалось пресной, судьба нам сразу же подбросила свежую и бодрящую кучу "гуано"!

...Поскольку после лета мой рост оказался сто семьдесят шесть с половиной сантиметров, а вес шестьдесят шесть килограмм сто грамм, то в юношеской группе четырнадцати — пятнадцати лет соперника в верхней весовой категории у меня просто не нашлось. А автоматически засчитывать мне победу за отсутствием оппонента, никто не собирался. Медали в этой весовой категории останутся неразыгранными — вот и все дела!

Раздраженный Ретлуев озадаченно цедил сквозь зубы:

— Правила изменились летом — спортивные школы об этом знали, да... а районные секции никто проинформировать не удосужился! Теперь они ввели двадцать одну(!) весовую категорию! То есть нам сейчас можно разворачиваться и уезжать...

Как выяснилось из его дальнейшего рассказа — соперники в "моем" весе есть в старшей юношеской группе. Но чтобы в нее попасть, мне следует быть на два года старше и иметь минимум первый юношеский разряд... А можно даже и первый ВЗРОСЛЫЙ!

— Мисюнас с Шотой сумели два года списать... — поразмышляв, задумчиво протянул я.

Ретлуев косо посмотрел и насмешливо оскалился:

— Я был уверен, что ты это скажешь!

Я пожал плечами:

— Раз можно было списать — значит, можно и дописать... пару лет... Внешне я вполне сойду и за шестнадцатилетнего.

— Только я — не Шота. — спокойно заявил Ретлуев. Он как-то разом успокоился — с лица ушёл румянец, а голос стал обычно-размеренным.

— Это да... — я невозмутимо кивнул, — Шота — подлец, и действовал с корыстными целями. Что он, что его "Писюнас"... А в чем подлость, когда приписываешь себе эти самые два года? Как это облегчает жизнь и помогает получить выгоду?!

— Согласен — с твоей стороны подлости не будет. — подозрительно покладисто кивнул капитан.

— Ну... что не так? — мрачно поинтересовался я, заканчивая корчить из себя логика и софиста.

— Подделать данные несложно... Меня тут все знают... поверят тренерскому листу... Проблема не в этом, да...

Леха молча, как зритель соревнований по "пинг-понгу", переводил взгляд с меня на капитана и обратно.

Ильяс немного помолчал, а потом развернуто объяснил проблему:

— То, что мы проделали весной... это было нормально... В четырнадцать лет никто ничего толком не умеет... Даже те, кто из спортшкол, да... Ты выиграл бы совершенно легко, если бы не этот мошенник Шота... И сюда в младшей группе приехали такие же, да... А вот в старшей неучей нет! Понимаешь? Там все будут разрядники...

Мы стояли в относительно малолюдном конце коридора, и могли разговаривать, не опасаясь посторонних ушей. Ретлуев посмотрел долгим взглядом на возбужденно суетящихся в отдалении юных спортсменов, и поморщился:

— Это здесь... дети, да... Старшая группа... этажом выше. А там некоторые занимаются боксом уже лет по пять... В спортшколах! Это по две-три тренировки в день, да... Победить там у тебя шансов... почти нет... а словить нокаут — очень большие. Ты упертый... если первый раз встанешь — положат во второй. Больше двух, по правилам, нельзя... Я грех на душу брать не буду.

Под конец голос дагестанца стал глухим, и даже... расстроенным. Видимо, моя победа на этом турнире ему и самому была нужна.

— Ильяс Муталимович, — искренне удивился я, — разве наш с вами спарринг дает основания так пессимистично оценивать мои шансы?!

Тренер вздохнул, и... утвердительно кивнул.

Я даже опешил.

А Ретлуев спокойно объяснил:

— Тебя никогда не били... по-настоящему... Ни я, ни Алексей, да...

Я возмущенно открыл рот — но он меня прервал категоричным жестом руки.

— А у этих ребят... несколько лет занятий... Ты не знаешь, что такое сильные удары, и их не опасаешься, да... начнешь здесь "танцевать", как со мной, и запросто словишь... А ради чего? Тебе нужна медаль?!

Я задумался. Нет, было понемногу и возмущения, и уязвленного самолюбия... Но здравый смысл и взрослая осторожность... притормаживали от глупостей. Да и слова Ретлуева о медали... С боксерской карьерой мои будущие жизненные планы действительно никак связаны не были.

Я посмотрел на Леху. "Большой брат" неопределенно пожал плечами:

— Шансы есть... Но с теми, кто плотно занимается... очень опасно. Тут не улица — неожиданно первым не ударишь...

Леха многозначительно выделил последнюю фразу .

— Если повезет, — нехотя уточнил Ретлуев, — возможно, вытащишь первый бой, да... и то, только за счет своего сильного удара. Если плотно попадешь первым, пока соперник будет приноравливаться — то да... А если нет — то уже во втором раунде он тебя просто "расстреляет" на обмене в ближнем, да... И раунды будут длиннее — по две минуты... Считай, целый один лишний... А в следующем бою к тебе уже будут готовы, и постараются "сломать" в начале... Не нужно тебе это... поверь, Витя...

По имени Ретлуев меня называл редко. Я услышал, но мысли были о другом.

"Ильяс молодец, честно старается уберечь меня от неприятностей. Хотя и не особенно меня любит... Это я всегда чувствовал... Но я честно мордовался все лето на тренировках, я в самой лучшей своей спортивной форме... За обе жизни. "Команда", которая со мной приехала... они подспудно ждут от малолетнего лидера подтверждения его исключительности. И такой... в боксе... тоже! И мама с дедом... можно наглядно доказать, как я вырос. Ладно — они... Я на финал Щелокова с Чурбановым приглашал... Тупо потом объяснять, что перерос свой возраст и вес?.. Я просмотрел и "выучил" уже с полсотни чемпионских записей на "You Tube"... У меня редкий УДАР и отсроченная боль... В конце концов, я троих взрослых мужиков "уронил"! Зачем это все мне ДАНО, если опасаться и отступать? Если я не сумею сделать такую хрень, как выиграть этот гребаный турнир у детей, то... Я НЕ СУМЕЮ СДЕЛАТЬ НИЧЕГО! Я чувствую, что мне нельзя сейчас отступать. Отступить — это как отказаться от реализации ПЛАНА! Вопрос не в медали, а в РЕШИМОСТИ! Ведь реально... в "прошлой жизни" я бы не стал упираться. Медаль не особо нужна, а здоровье важнее. Но сейчас я не готов отступить!".

Я настолько погрузился в размышления, что с трудом сообразил, какое немалое время стою и молчу.

И Ретлуев, и Леха так же молча ждали, с нескрываемым любопытством разглядывая мою физиономию.

— ТРЕНЕР!..

Ретлуев посмотрел мне в глаза...

— Я очень ценю, что победа на этом турнире вам нужна не "любой ценой". Но факты таковы... Я тренировался все лето и каждый день. Сильным ударом меня не удивишь, и я умею терпеть боль. Мне пофиг, какие у них разряды... Я выиграю!

Ильяс отвел глаза и пожал плечами:

— Да, я тренер. Ты можешь быть дураком... я не могу. Там взрослый перворазрядник запросто может оказаться... Да и я не Шота — подделывать данные не буду, да...

Понимая, чем Ретлуев сейчас закончит, я его перебил:

— Ильяс Муталимович... Я не хочу вас обидеть, но...

Леха, как бы удерживая от неразумного поступка, тут же положил мне на плечо свою лапищу.

— Ну?! Говори!.. — Ретлуев с демонстративным интересом ожидал продолжения.

— Если принципиальность есть... то её нужно проявлять всегда... как, например, с генералом Ананидзе... — меня понесло, — А сейчас могу лишь повторить то, что уже один раз сказал: "Вы меня в это втянули — и я сам решу, когда все закончится..."! И если МОИХ слов мало, то я могу позвонить генералу Чурбанову. — я сверлил взглядом побагровевшего Ретлуева, — Его, и министра, я пригласил на финал — и я этот сраный финал выиграю! А если вы этому помешаете, то они... оба, будут ОЧЕНЬ недовольны...

Леха буквально втиснулся между нами, разделяя своим большим телом. Но я и не думал останавливаться:

— Неделю назад меня в Москве попытались зарезать трое вооруженных "урок"...

Разъяренный Ретлуев, уже открывший было рот, осекся.

— Сейчас все трое в тюремной больнице. Вытаскивать меня из отделения милиции лично приезжали Щелоков и Чурбанов. Мне НАДО выиграть этот турнир! Если можете — помогите, станете мешать — СТАНЕМ ВРАГАМИ. НАВСЕГДА. — твердо закончил я.

С трудом сдерживающийся Ретлуев молчал, наверное, не меньше минуты. Затем с силой выпустил воздух сквозь сжатые зубы, и посмотрел на Леху:

— Что за "трое урок"?

"Большой брат" качнул головой:

— Их на улице... с Давыдычем... ночью попытались ограбить, трое... с ножами. Он их всех троих... Две челюсти и нос...

Снова повисло молчание. Леха немного помялся и пробасил:

— Ильяс! Там действительно... Щелоков и Чурбанов приезжали... Не мешай... Пусть попробует.

Капитан хмуро откликнулся:

— Ты-то куда?..

— Давай по первому бою решать! — перебил Леха, — Выбросим полотенце... если что...

Мрачный, как туча, Ретлуев вернулся через полчаса:

— Медосмотр еще раз нужно пройти... в старшей группе... — обращался он исключительно к Лехе — я для него существовать перестал.

"Да и хрен-то с тобой... обиделся он... Пофиг... главное — результат...".

Когда мы поднялись по лестнице на этаж выше, я впервые серьезно засомневался в успехе своей затеи... По этажу — кто в спортивных костюмах, а кто и с голым торсом — разгуливали такие молодые накачанные "кабанчики", что я на их фоне смотрелся... никак. И ощутил себя так же...

— Тут еще юниоры и олимпийский резерв... — поспешил сообщить Леха, видя мое лицо.

"Бlя... Уф! Зато теперь знаю, что такое "взмокшая задница"...".

Взвешивание и медосмотр прошли беспроблемно, лишь на оформлении возникла заминка, когда мужчина с орденскими планками на пиджаке спросил, где мой паспорт:

— На оформлении в милиции... — ответил за меня Ретлуев.

— Что ж ты, Ильяс, своему спортсмену и не ускорил-то? — усмехнулся мужчина.

— Нечего... Шестнадцать лет жил без паспорта, и еще недельку потерпит... У нас председатель Совета ветеранов приболел... он обычно вручает... — невозмутимо ответил капитан.

"Врёшь, прям... не хуже меня!".

Мужчина за столом понимающе покивал и стал вносить меня в какие-то списки, постоянно сверяясь с листом бумаги, который ему передал Ретлуев.

— Первый бой — сегодня... Ну, как очередь подойдет. Следите сами. Финал в воскресенье... Если пройдешь! — хохотнул он, обращаясь уже персонально ко мне.

Я ответил кривой улыбкой...

...Ждать пришлось почти два часа... Их я провел на скамейке со своей "группой поддержки". Центрального ринга я оказался недостоин. Таким как я, полагался тренировочный зал и три ринга в ряд, на которых отборочные поединки проходили одновременно. А также стояли несколько низких длинных скамеек... для немногочисленных болельщиков.

К счастью, Клаймич где-то разыскал нормальный стул для деда. Впрочем, комфорт сыграл свою неоднозначную роль. Через час ожидания дед стал откровенно клевать носом. Всем остальным вскоре тоже стало скучно, и они больше разговаривали об общих проблемах, чем смотрели на то, что творится на рингах.

Поглощен зрелищем был только я. И чем дольше смотрел — тем больше успокаивался, и даже начинал ощущать осторожный оптимизм.

По сути, я впервые видел "современный" бокс, пусть и в исполнении подростков. В нашей районной секции, даже во взрослой группе, больше тренировались, чем боксировали. А спарринги с Лехой — тут Ретлуев прав — полноценными поединками все же не были.

Приведя всех нас в зал, сам капитан ушел к судейским столикам, и ко мне больше не подходил.

"И черт с ним!.. Мне нужен был доступ к турниру, и я его получил. Принципиальный он!.. Только все принципы и с Ананидзе испарились, и при одном упоминании Чурбанова... тоже...".

Леха посматривал на меня хмуро, но сидел рядом и постоянно бурчал в ухо, комментируя действия боксеров на ринге. Да, ребята там были гораздо здоровее, чем в младшей юношеской группе. Тут не поспоришь. Но... Они были МЕДЛЕННЫМИ! И двигались как-то... архаично, что ли... Слишком классически!

Посмотрев с пяток боев, я понял, что размер бицепсов моих соперников не должен вводить меня в сомнения относительно собственных возможностей, и поэтому оставшееся время болтал с мамой, успокаивая ее и отвлекая.

Наконец "момент истины" настал...

Под полное равнодушие зала, тихое мамино "С богом!" и объявление диктором моей фамилии, я поднялся на ринг и полез под канаты. Поискал глазами "команду поддержки", побледневшее лицо мамы и взбодрившегося деда... Только Клаймич поднял руку и с улыбкой помахал. Он, судя по всему, был во мне уверен...

"Ну да... Впечатлён той разборкой с уголовниками!"

Леха скороговоркой проговаривал последние наставления "не торопиться и просчитать соперника", а возникший из ниоткуда Ретлуев предупредил: "После первого же нокдауна выброшу полотенце!".

"Муdak!".

Моим соперником, в синем углу ринга, оказался здоровенный такой парняга — крупнее и тяжелее меня на вид, и с солидными "банками" на руках. У меня таких не было. Я вообще сформировавшейся за лето фигурой объективно был больше похож на пловца.

Соперник представлял спортобщество "Буревестник", и был из города Фрунзе Киргизской ССР. Я с трудом вспомнил, что в моем времени это будет невнятно обзываться "Бишкек".

На киргиза парень не походил ни капельки, а если и волновался, то по нему это заметно не было. Он, слегка кивая, слушал последние наставления своего тренера, и кажется, рвался в бой.

"Что-то начал очковать — может, лучше мне съеб..ть?!", — поэтическая рифма поднялась от самого сердца!

— ...приглядись, сломя голову не лезь. Руки выше, прощупай его защиту, и вся активность во втором... — неожиданно я осознал, что теперь наставления мне твердит уже Ретлуев.

Рефери пригласил на середину, и прочитал нам "заклинание" про правила и честный бокс. Рукопожатие, и по углам...

Гонг.

— Бокс!..

Планы поизображать из себя Джонса куда-то бесследно испарились. "Киргиз" пёр вперед, как танк, выбрасывая попеременно джебы и "двойки", а я только и мог, тупо подняв перчатки к голове, "бегать" от него по всему рингу. И хотя в итоге до моей защиты долетело лишь несколько несильных ударов, но и сам я за весь раунд "ткнул" в перчатки соперника раза три, не больше. А заодно и получил замечание от судьи, "за пассивность".

Гонг прозвучал неожиданно.

— Ты что делаешь?! Я же говорил прощупать его защиту... А ты нормально практически ни разу не ударил! — рычал на меня в перерыве Ретлуев.

"Что со мной? Хрен знает, что со мной... По-моему, растерялся от такого профессионального напора...".

— Вить... — Леха перестал махать полотенцем, — ты же ударом мужика с ног можешь сбить... И мама, вон, сидит — волнуется... Соберись!

Я посмотрел на трибуну, где сидела мама. Лицо уже не бледное, а белое... зубами закусила собственный кулачок, а глаза...

Кровь шибанула мне в голову с такой силой, что казалось, подбросила меня на пару сантиметров над настилом. Я перевел взгляд на ОБРЕЧЕННОГО врага.

Улыбается. Он улыбается... И его тренер улыбается, что-то ему говорит и улыбается...

ОНИ ОБА УЛЫБАЮТСЯ!

А моя мама...

Сейчас вам станет не до улыбок, суки!

Гонг.

— Бокс!..

Я устремляюсь вперед — с прыжком, поверх чужого джеба...

Туда, где была улыбка...

БАЦ!!!

Соперник как подкошенный валится на канвас.

— Брек!!!

...Мы сидим в гостиничном ресторане "Кремлевский", на седьмом этаже с шикарным панорамным видом на Кремль, и то ли ужинаем, то ли отмечаем мою первую победу.

Я невозмутим:

— ...Ну деда... Что значит "зачем убегал"? Нельзя же на незнакомого соперника буром переть... Нужно было попрыгать вокруг него , посмотреть, что он может. А в перерыве Леша сказал, что вы там волнуетесь — вот я и решил закончить побыстрее...

Я вру. Из сидящих за столом, об этом знают только трое: Ретлуев, Леха и я. Остальные принимают мои россказни "за чистую монету"...

Даже не знаю, как объяснить случившееся со мной... И не знаю, что будет завтра...

...Когда мы приехали в Консерваторию, я уже слегка пришел в себя. Слава богу, на встрече всем процессом "рулил" Клаймич. Он перезнакомил всех присутствующих, пообнимался с Татьяной Геннадьевной, провел "официальное" представление Лады, как третьей солистки. Потом решал вопрос по репетициям... и еще чего-то там...

Все проходило мимо меня как в тумане. Нет — я кивал, улыбался и отвечал на вопросы... но мыслями был далеко.

Я даже заметил пару раз удивленный взгляд Веры и "препарирующий" Альдоны. Наконец, мое "отсутствующее" состояние заметила Татьяна Геннадьевна:

— Витя, ты чего сегодня так задумчив?!

— Танечка, не обращайте внимания! Это он после соревнований еще не отошёл!

"Спасибо, мама! Эх... Сам дурак — не предупредил...".

— Каких соревнований?!

"Началось!"

Да, действительно началось... И расспросы "как прошло"... и змеиное ехидство Альдоны, что "когда настучат в "тыкву", возникает задумчивость, а тот ли вид спорта ты выбрал!"... и горячее опровержение деда, что "в него ни разу ни попали"... и лицемерное сожаление Роберта, что "соперника практически унесли"... А скорее всего, и не лицемерное — чего ему пацана-то не пожалеть?!

И закончилось все закономерно! Обещанием завтра всем приехать в Лужники, поболеть за меня. С трудом удалось убедить их подождать до... финала.

"Ой, бlя...".

Ночь я провел в одиночестве. Не знаю, кто и как потеснился — но на мою слезную мольбу дать поспать одному, номер мне выделили.

Вершины моего "технического гения" хватило на то, чтобы купить в ленинградской комиссионке большой отечественный калькулятор и выломать из него внутренности. Впрочем, такую операцию я уже проделывал ранее с радиоприемником. Только теперь вместо пистолета, я прятал Айфон.

Всю ночь — иногда забываясь короткими мгновениями сонного забытья — я просматривал ролики на "You Tube"... Джонс — Тайсон... Мейвезер — Кличко... Джуда — Хамед...

...Утром из зеркала на меня смотрела помятая и уставшая рожа с красными "кроличьими" глазами. А за завтраком я был вынужден слушать всеобщие озабоченные комментарии относительно собственного нездорового вида. Вершиной всего стало мамино предложение сняться с турнира "по болезни"...

Ретлуев отмалчивался. Леха сопел, и пытался на пару с Клаймичем развлечь меня разговорами на посторонние темы...

...Когда я переодевался, в раздевалку зашел Ретлуев с новостью, что у моего вчерашнего соперника сотрясение мозга.

Вдруг Ильяс крепко взял меня за плечи, и припечатал спиной в стену. От неожиданности у меня лязгнули зубы.

— Ты понимаешь, что свалил его с сотрясением... с первого удара?! А если ты ТАК можешь, то что ты сейчас вытворяешь?! Возьми себя в руки... тряпка! Просто выйди, и положи его! И забудь через минуту!

Все это Ретлуев проорал мне шепотом в лицо, а Леха так встал, чтобы закрыть нас своей могучей спиной от посторонних глаз...

"Ну, не боец... Да, приходится это признать. Я не боец. Не всем дано. Мне — нет. Так-то — не трус, но, как говорится, "Не говно, но и не пуля!".

Где-то, в "прошлой жизни", у меня в тумбочке валялся орден "Мужества". За Первую чеченскую... точнее, за командировку в Ханкалу. С генералами водки попить...

Тогда, посреди всеобщего бардака и развала, боеспособные части собирали по всей стране и со всех ведомств. У МинЮста тоже забрали спецназ ГУИНА.

Некоторые начальники — не растерявшие совесть и честь — помогали ребятам, чем могли. В частности, осуществляли продовольственное и медицинское снабжение отряда через свое министерство. А то у Минобороны "левые конвойники" могли только боеприпасы выпросить, хотя боевые задачи им ставились, как полноценному боевому соединению.

Когда выпала моя очередь возглавить доставку спецгруза, возникла заминка. Командир "Сводного отряда ГУИНа" слёзно умолял привезти в Чечню блокираторы радиоуправляемых взрывных устройств, известных тогда под названием "Белый шум". От взрывов фугасов, заложенных чеченцами вдоль дорог, в отряде уже погибло одиннадцать человек. Министр долго не раздумывал, и выделил средства на их приобретение(!) у "оборонщиков". А его заместитель своим решением потратил эти деньги на итальянскую плитку для отделки холлов в новом здании МинЮста.

"Тоже нужное дело, — равнодушно отреагировал министр, — в следующий раз закупим, когда лимиты будут".

Как ехать к воюющим пацанам с этими словами, я не знал. Поэтому приобрел три "БШ" по связям и за свой счет...

...Начальник колонны долго удивлялся и отговаривал, когда узнал, что я собираюсь ехать в Мескер-Юрт к ним в отряд. "Это небезопасно — ваши предшественники сдавали груз в Ханкале", был его главный довод. Я поехал. Это были мои подчиненные, и я не мог поступить иначе. Но это не была смелость...

Чего-то мне, как мужику, всегда не хватало. Скорее всего, решительности... Решимости... Я всегда действовал по необходимости, а не по своему желанию.

Я не ехал в Чечню по собственной инициативе — просто подошла очередь. Я не горел отвагой сопровождать колонну — просто не хотел выглядеть трусом в глазах воюющих подчиненных. Даже здесь... В прошлом... Я схватился с урками не от собственной крутизны, а просто понял, КАК буду выглядеть в глазах Щелокова с Чурбановым, если они узнают, что МЕНЯ, боксёра, награждённого медалью МВД(!), ограбили на улице! Да и Клаймич был рядом... А так — вряд ли бы...

Странно, что выбрали меня... я ведь совсем НЕ герой.

И что же меня удерживает от варианта жировать на развалинах своей страны?! Мдя...

"Ладно. Надо драться и побеждать. Для этого и дали мне жизнь... второй раз...".

...На ринг я выходил почти "нормальный". Усталость и сонливость исчезли, уступив место мрачной уверенности в "собственной миссии".

Сегодня нужно побеждать так, чтобы я был уверен и в завтрашней победе. Иначе гостей не пригласишь...

Моим вторым соперником был парень из Кишинева. Смуглый жгучий брюнет: немного ниже меня ростом, но гораздо более широкоплечий и мускулистый. Но... я увидел в его глазах неуверенность...

Так-то, неудивительно — любому, наверное, было бы не по себе, если твой соперник вчера начисто вырубил своего оппонента одним ударом, и его (оппонента) с ринга уносили. Но он меня опасался, а я же СЕЙЧАС не боялся, наверное, никого...

Мое появление на ринге было встречено приветственными выкриками с одной из скамеек. Понятное дело, что сидел там прежний состав и "примкнувшие к ним лица". Несмотря на вчерашние уговоры подождать до финала (если он будет), Вера с Альдоной все-таки припёрлись посмотреть на мои "подвиги".

"Классно, если мне "начешут репу" при моей девушке!"

Гонг.

— Бокс!..

Я, пересиливая себя, опустил руки и "заплясал" вокруг молдаванина. Ретлуевский вопль "Подними руки, балбес!" услышал, наверное, весь зал — но я его проигнорировал. Непонятная уверенность в себе захлестывала все сильнее и сильнее.

Что ж — даешь классическое "ройджонсовское": со всех направлений, под любыми углами! Я прыгал и бил, подныривал и кружил...

Соперник беспомощно отмахивался, и пытался применить в ответ всё, чем владел. Он качал корпус, пригибался, отступал, даже пытался клинчевать — от чего я благополучно раз за разом ускользал, и успешно пробивал "уходящий" апперкот.

— ...У тебя длиннее руки... но не заигрывайся! Перестань откидывать одну голову, только всем корпусом!.. — в перерыве Ретлуев давал мне советы и воду...

"Знаю я про голову... Но так делал Джонс... и я ЧУВСТВУЮ, что стоит ее слегка откинуть, и перчатка соперника не дотянется...".

В удары я особо не вкладывался — не было смысла. Мне нужна практика. Сегодня репетиция завтрашнего боя. Я понимал, что за мной наблюдают, и завтра к этой манере мой следующий противник будет готов. Но что делать... За Джонсом с Тайсоном тоже все наблюдали — а толку? Я конечно не они, но и оппонент у меня завтра будет не американский профессионал!

Во втором перерыве, видя, что я манеру боя не меняю, Ретлуев советовать перестал, но сухо предупредил:

— Он видит, что удары у тебя несильные... Проигрывает много, но сейчас... попытается достать твою голову. Осторожней!

Леха тоже буркнул:

— Заканчивал бы ты с ним...

Заказано — исполнено. Не получилось с Ильясом — легко вышло с молдаванином. Уклон влево — сгибаюсь — правый кулак по дуге врезается в область селезенки...

— Брек!!!

Все. Двенадцатая секунда третьего раунда...

Ну, какое дать определение собственным чувствам, когда рефери держит поднятой твою руку... Радость?! Может быть, торжество? Нет. Скорее... ОСОЗНАНИЕ...

Я — быстрее. Я — сильнее. Я — неуязвим.

Моя скорость и сила сделали соперника беспомощным, выставили его нелепым и жалким...

Сейчас как никогда я понимаю поведение всех этих Джуд, Хамедов, Мейвезеров и им подобных — субъективное ощущение ИЗБРАННОСТИ на фоне низкого интеллекта и убогой личной культуры... Только поэтому они так кривляются в ринге и за его пределами, только потому так хамят, провоцируют и унижают своих соперников. У примитивных приматов все это проистекает от ощущения собственной избранности, и желания сообщить об этом всему миру.

Ну, как могут...

Вот ведь... Я, взрослый мужик с университетским образованием и докторской диссертацией (едрёнть!) — а тоже не удержался покрасоваться "халявными" талантами в бою с... ребенком!

"Большая белая обезьяна показала всему залу, что у нее самый длинный! " И ведь не стыдно (бlя!) ни капельки. Внутреннее воодушевление захлестывает волнами, от драйва даже потряхивает! К тому же, ощущение всесилия и желания набить морду ВСЕМ на свете, разве что из ушей не прёт...

"Дикость какая-то...".

Немало удивляясь своему эмоциональному состоянию и старательно изображая внешнее спокойствие, я покидаю ринг. Пролезаю под канатами, и попадаю в объятия "группы поддержки". Меня теребят, трясут, обнимают... Кстати, многие незнакомые люди в зале даже хлопали, когда меня объявили победителем! Впрочем, я понимаю — объективно, ТАКОЙ бой не мог не понравиться...

Леха, сияющий как начищенный самовар, расшнуровывает мне перчатки и снимает бинты.

— Молодец , так держать. — протиснувшийся ко мне дед обнял, и тут же отпустил, — Только смотри, не зазнайся! В финале слабака не будет...

— Деда, я ведь тоже уже в финале, — я "устало" всем улыбаюсь, хотя, по ощущениям, легко могу провести еще пару таких же боев, — прорвемся!

— Ну-ну... "прорывун"! — мама обняла, обчмокала обе щеки, и тут же укоризненно протянула, — Во-о-он... бедный мальчишка еле идет...

Я перевожу взгляд по направлению маминого кивка. Да... Молдованин, скрючившись, еле перебирает ногами, добираясь от ринга до скамейки при помощи врача и тренера.

— Ма!!! Это же спорт... Очухается...

На секунду возникла мысль подойти, и... И что? Пожелать здоровья?! Тогда просто бить не надо было! Никогда не понимал взрослых мужиков, которые сначала калечат друг друга, а потом обнимаются. Да и хрен с ними! Для здоровенных дураков это единственная доступная для них работа, а для меня... ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ПЛАНА. И "летящих щепок" будет еще ой как много! Так что нечего впадать в сентиментальность и жалостливо пускать слюни.

"Даже если уже и сам себе неприятен... Не привык — вот так, безжалостно... по головам... тем более, по детским...".

Недовольно отвожу глаза от бывшего соперника, и ловлю блестящий "изумрудный" взгляд Веры. Если взглядом можно было бы "поцеловать" — то она именно это сейчас и сделала!

Мигом повеселевший, я уже спокойно выслушиваю возбужденного Завадского:

— Здорово ты его... просто песня! Мы с Робертом чуть голоса не сорвали!

— Коля!.. И ты туда же... а я как раз убеждаю маму, что это просто спорт. Ничего личного... и строгие правила!

Мама деланно морщится, но то и дело проскальзывающая на лице улыбка не оставляет сомнений в истинных чувствах. Собственно, даже неискушенный зритель понял бы, что мне ни разу серьезно не досталось. Противник же сполна нахлебался плюх, а в итоге и вовсе "лёг".

— Ты зачеем два раундаа эпилептические танцыы изобраажал?! — раздается за спиной ленивый голос, растягивающий гласные...

Ну, сегодня мне никто настроение испортить не сможет!

— Бери автограф, пока бесплатно! — я оборачиваюсь...

Вера держит маску вежливого равнодушия и что-то выискивает взглядом за моей спиной, а вот синие глаза прибалтки насмешливо рассматривают меня в упор.

— Тыы хотя бы чемпионом Союзаа стань, потоом и об автоографее помечтаешь!

— Альдона, я думаю, еще пару лет — и "сказка станет былью"! — пришел мне на выручку улыбающийся и довольный Клаймич.

— Это еслии раньше не докрасуется до проблеем... — и заметив явно недружелюбный взгляд мамы, "белобрысая гадина" предусмотрительно решила свою мысль пояснить, — Он мог всёё закончить в первом раундее...

Естественно, взгляд мамы сразу переместился на меня, и из недовольного стал подозрительным.

"Нет... ну не крыса белобрысая?!".

В этот момент, избавляя меня от необходимости выкручиваться, к нашей группе подошел незнакомый мужик в спортивном костюме с надписью "СССР":

— Селезнев Виктор — это ты?

"Упс... А чего это под ложечкой засосало?!"

— Да... — отвечаю так, как будто жду от него поздравлений.

— Тебя тренер зовет, пройдем со мной...

Я оборачиваюсь к "группе поддержки":

— Сейчас вернусь...

Слышу в ответ шутливый хор обещаний "подождать", и ловлю два настороженных взгляда — Лехи и... Альдоны.

"С "мамонтом" понятно — он наши грешки знает, а у девки что... чуйка?"

Сначала идем по коридору, а затем поднимаемся на второй этаж и останавливаемся перед дверью с заковыристой надписью "Административная дирекция".

— Обожди здесь... — не оборачиваясь, командует мне "мужик", и скрывается за солидной дверью обитой черным дерматином.

"А почему не скомандовал "сидеть"?!" — мне все уже понятно, и я начинаю заводиться перед "разборкой"...

..."Обожди" затянулось надолго. Несколько раз выходили и заходили какие-то мужчины, некоторые с любопытством меня разглядывали. Я с независимым видом сидел на подоконнике, и делал вид, что увлечен открывающимся видом на маленький дворик, заставленный мусорными контейнерами.

Вновь открывшаяся дверь выпустила из недр "таинственной Дирекции" на этот раз знакомое лицо.

— Пойдем... — голос Ретлуева был спокойным и усталым.

Мы отошли несколько метров по коридору и вышли в просторный холл, стены которого были украшены спортивными призывами и фотографиями известных советских спортсменов.

— Ну, чем там все закончилось? — неопределенно интересуюсь у спины Ильяса.

Ретлуев замедлил шаг, и остановился около питьевого фонтанчика, установленного прямо в рекреации. Не отвечая на мой вопрос, он открутил кран — струйка воды забила вверх журчащим гейзером. Капитан приник к источнику, долгими жадными глотками поглощая живительную влагу.

Я терпеливо ждал.

Ретлуев смочил водой все лицо, и выключив воду, долго вытирался носовым платком, который достал из заднего кармана брюк.

— Такой же бой завтра повторить сможешь? — он требовательно уставился на меня покрасневшими глазами.

— Смогу... — я ответил сразу, сомнений у меня не было.

— Вот и повтори... — криво усмехнувшись, кивнул Ретлуев, — нас только это и спасет.

Я напрягся:

— В смысле?

— "В смысле"!.. Про возраст твой они все узнали — хотели, естественно, дисквалифицировать... нас обоих. Я им порассказал про тебя... и про твоих БОЛЕЛЬЩИКОВ... — Ретлуев закатил глаза к потолку, показывая, каких именно "болельщиков" он имел в виду.

Со мной капитан старался взглядом не встречаться, внимательно "рассматривая" рекреацию.

— Ну, все правильно сделали... — подбодрил я запнувшегося милиционера.

Тот, скорее всего, не был так уж уверен, что поступил правильно. По крайней мере, лицо дагестанца явственно отражало внутренние сомнения. Он с силой потер лоб, и тихо добавил:

— Доложили Павлову, тот связался со Щелоковым... В общем, завтра тебе надо быть очень убедительным...

Абсолютная уверенность в себе — не то качество, которое мне обычно свойственно, но сегодня я был в себе уверен на все "сто":

— Понятно. Надо — значит, буду убедительным! А кто такой Павлов?..

— Председатель Госкомспорта... — Ретлуев вздохнул, — твой бой отсматривал Иванченко — это помощник главного тренера сборной Союза. Он там такие дифирамбы исполнил... "Уникальный пацан... фантастическая реакция... самородок!"... Да еще, когда про министра всплыло... Вот Павлову и позвонили. А там уже закрутилось... Николай Анисимович попросил тебя не снимать, обещал завтра на финал приехать. Так что, сам понимаешь...

— Понимаю... — я спокойно кивнул, — А кто у меня завтра в соперниках?

— Из Москвы парень. — воспрял Ретлуев, и стал энергично вводить меня в курс дела, — Ему семнадцать, но вес и рост твои. Техника неплохая, но удара сильного нет! Все победы одержал по очкам. У меня его смотрел знакомый... тебя он к сожалению не видел, и поэтому сравнить не может, но сказал, что ничего сверхъестественного там нет... "Голый технарь"...

— Выы другого места поговориить не нашлии? — Альдониным голосом можно было замораживать мясо, — Ваас там всее ждуут!

"Большой брат" и "белокурая бестия" довольно неожиданно "нарисовались" из-за угла и прервали наш с Ретлуевым приватно-деловой разговор...

* * *

Все разъехалась по свои делам. Попеняв нам с Ретлуевым за долгое отсутствие, дедушка на "Волге" Эдика поехал в гости к флотским сослуживцам, а мама на "Жигулях" Максима на встречу с двумя своими однокурсницами по ЛИТМО, вышедшим замуж за москвичей.

Ретлуев отговорился "спортивными делами", Николай с Робертом отправились на переговоры-пьянку со знакомыми музыкантами, а я, Клаймич, Леха и две трети "Звёзд" поехали на репетицию в "консерву" на московском метро.

Тридцатиминутная поездка в полупустом, чистом и светлом московском метро, привела меня в совершенно благостное состояние. Никаких нищих и бомжей, никакой толкучки и агрессии — московское метро выглядело "дворцово-образцовым", по праву неся имя самого красивого и чистого метро мира!

А девицы-то наши привлекают всеобщее внимание! В "Лужниках" мне было не до того, а в метро я это заметил. Молодые парни пытались встретиться с ними глазами, мужчины искоса посматривали, а тетки "неопределённого возраста" недовольно поджимали губы, уничижительно разглядывая с ног до головы. Но то ли могучая фигура Лехи рядом, то ли высокомерно-неприступные лица красавиц, но попыток познакомиться или что-то им сказать никто не предпринял...

...Татьяна Геннадьевна и Лада уже ждали нас в одном из репетиционных залов "Гнесинки".

"Нужно быстрее решать проблему с собственной "базой"! Не дело это, шататься по чужим углам...".

Сегодня я наконец смог без помех разглядеть нашу третью "звездочку". Одним словом — красотка! А улыбка... Улыбка с губ Лады практически не сходит, и она её главное оружие — открытая, искренняя, с белоснежным блеском безукоризненных зубов. Если добавить к этому волну каштановых волос и смеющиеся светло-карие глаза, то они делают свою хозяйку неотразимой! Да и вообще, хорошая девочка — легкая и веселая... Чувствуется, что нет злобы в душе или фиги в кармане. Смотришь на нее, и самого тянет улыбнуться.

Выглядит Лада, наверное, все же постарше своих восемнадцати лет — по крайней мере, разница в возрасте между ней и двумя другими солистками в глаза особо не бросается. Веру с Альдоной она, очевидно, побаивается — но старается держаться ровно, хотя и совершенно без вызова. Так-то — все понятно: молоденькая провинциалочка — а тут взрослые, "прожженные" москвички! Модно-импортно одетые и с задранными носами, особенно высокомерная Альдона.

Правда, Клаймич и Верина мама обходятся с Ладой подчёркнуто дружелюбно, что ей должно помогать, но лучше мне вмешаться пораньше. До возможных проблем... И не забыть с Веркой провести воспитательную беседу — а то когда она с Альдоной, то полностью копирует манеру прибалтки "все кругом говно — одна я Д'Артаньян... ша".

"Хотя в метро две эти высокомерные мордочки смотрелись... очень... особенно когда вспоминаешь, как одну из них... хм... О чем это я, собственно?!".

Под руководством Татьяны Геннадьевны и аккомпанемент Клаймича, девушки спевались "Ромашками", которые "спрятались". Вера с Альдоной тоже начинали с этой песни, и теперь она же помогала дуэту превратиться в трио.

Вдоль стен небольшого зала стояли разномастные стулья, на двух из которых мы с Лехой и устроились. В репетиционный процесс вмешиваться не приходилось — не буду же я указывать преподавателю консерватории, как учить петь! Вот показывать, как "эстрадно" двигаться, придется мне — но это пока вопрос не сегодняшнего дня, да и необходимость профессионального хореографа все равно никто не отменял.

Дождавшись перерыва между повторами "Ромашек", я подал голос:

— Татьяна Геннадьевна, я извиняюсь... А можно Альдону на две минуты?!

Размеры зала не позволяли пообщаться тет-а-тет, поэтому под несколько удивленными взглядами присутствующих, мы вышли в коридор.

— Альдона Имантовна... Ты бы "выключила королеву" с Ладой? Она вчерашняя школьница — всего месяц, как из под мамкиной юбки в Москву приехала... Ей и так тяжело, а тут еще вы с Верой давите...

— Понравилаась девочкаа?! — ехидный тон и синий прищур глаз.

— Самая красивая девушка, которую я видел в своей жизни — это ты, поэтому можешь конкуренции не опасаться и девочку не "прессовать"! — бодро ответил я.

Ну, "смутилась" это не про Альдону, но отреагировала она как-то непривычно вяло:

— Ага... Нуу, я польщенаа... до слеез... Ладноо. Не хныкаай... я еёё поцелуюю...

"Край непорочных зачатий... и ещё неродившихся двусмысленностей... Да, в СССР секса нет! Тем более, лесбийского...".

Сдерживая внутреннее "хи-хи", я встретил подозрительный взгляд собеседницы:

— Чтоо?..

— Я тебе буду очень признателен.

Взгляд стал еще подозрительней...

Примерно таким же, каким наше возвращение встретила Вера!

В следующий перерыв я позвал в коридор уже её...

— Верунь... Я просил Альдону не давить на Ладу. Девочка вроде нам подходит, и надо бы с ней подоброжелательней! — я изобразил "кота из Шрека".

Вера сразу заметно расслабилась, улыбнулась, и легко кивнула:

— Хорошо... Девочка и правда приятная!

— Угу... — я предусмотрительно не стал развивать тему Ладиной "приятности", — Твоей маме моя помощь тут явно не требуется, поэтому мы с Лехой скоро уедем. Ты сегодня ко мне приедешь?

Щеки Веры слегка порозовели, но кивнула она без раздумий.

— Буду ждать, — я улыбнулся ещё больше смутившейся девушке, — бери такси и приезжай, когда закончится репетиция.

Коридор был пуст — мягкие Верины губы вздрогнули, но ответили...

Следующий перерыв я проводил в коридоре с Ладой!

— Не хотел при всех... Ты молодец — очень хорошо получается...

Девушка благодарно улыбнулась:

— Спасибо!

— Здесь два моих телефона — московский и ленинградский, — я протянул Ладе листок бумаги с двумя рядами цифр, — в случае любых вопросов, сразу звони. Завтра я буду занят, а вот послезавтра у нас состоится организационное собрание группы — там мы все обсудим и сможем пообщаться получше!

Я уже взялся за дверную ручку, намереваясь вернуться в зал, когда Лада неожиданно спросила:

— Э... Витя... а у тебя завтра, как я поняла, финал соревнований?

"Хм?!".

— Да. — я с улыбкой кивнул.

— А можно мне... тоже приехать посмотр... поболеть за тебя?

— Тебе нравится бокс? — я удивленно задрал бровь.

— Э, да... — неуверенно начала девушка, — ну и чтоб со всеми... — она запнулась.

— Конечно приходи... я скажу девушкам! Только при одном условии... Я в жизни не такой, как на ринге... Пообещай, что не будешь потом от меня шарахаться! — я дурашливо хихикнул, а Лада белозубо улыбнулась.

* * *

— "Он" стал больше, — обличающе прошептала Вера. Её ладошка нежно, почти не прикасаясь, скользила по моей пока безволосой груди, по животу, и по... ногам.

Мы лежали на смятых простынях, и подуставший я млел от нежности лежавшей рядом красавицы.

— Он тебе разонравился?! — приоткрыв правый глаз и скосив его на Веру, промурлыкал я.

Девушка загадочно улыбнулась, и её ладошка задержалась на одном месте...

— Я же говорю — он стал больше! — горячие губы намеренно касались моего уха.

"Вот же, молодость! Казалось бы... только что два раза подряд — а уже опять как каменный... А вроде, и правда больше стал... Расту!".

— Ну, мы ведь не измеряли... — меня "повело" на новый круг, — тебе раньше размер не мешал... его целовать...

Верино личико нависло надо моим, а изумруды глаз обволакивали нежностью:

— Мне и сейчас ничего не помешает...

"А!.. черт!.. Как же хорошо!..".

"Это" всегда хорошо — но когда ты чувствуешь, что женщина сама получает от "этого" удовольствие, то ощущения вообще... ПОЛЕТА-А-А-А! Твою ж ма-а-а-ать!!!

"Как же хорошо...".

С веселым и заметно подвыпившим Лехой мы подошли к "Южному" входу в "Россию" почти одновременно.

"Братан" встречался с бывшим сослуживцем — единственным москвичом в их батальоне.

— Он к нам четвертым прибился, — рассказывал Леха, — мы с Димоном, Арсен, ну и Берёза... Березин его фамилия... Сергей... Москвича лупить поначалу пытались — но он и удар держал хорошо, и "духовитый" такой... Как-то постепенно и объединились... У него тут все хорошо, мама завмагом... В армии, на Дальнем Востоке, просто прятался... неприятности тут какие-то были... Сейчас все в порядке! Хорошо посидели... Повспоминали!

Леха явно был доволен встречей, и оживленно делился впечатлениями. Отчасти его довольная рожа и явилась тем громоотводом, который спас нас от жесткой "разборки" с мамой и Ретлуевым. Те встретили нас уже в холле этажа, около лифтов. Время перевалило за полночь, и возмущение обоих, надо признать, было справедливым!

Удостоенный гневными взглядами, я был сразу погнан спать, и отключился моментально, как только щека коснулась подушки.

Утром, несмотря на вчерашний бой и "постельные подвиги", меня просто распирало от избытка сил и бодрости духа.

Когда все мы встретились за завтраком, я представлял собой такое разительное отличие от вчерашнего утра, что за столом сразу воцарилась веселая и приподнятая атмосфера.

И я её активно поддерживал:

— Скажите, вы случайно не боксер?

— Я не боксер! И это не случайно — это моя принципиальная позиция!

Хохот за столом! Улыбается даже Ретлуев.

Глубокий освежающий сон хорошо прочистил мозги. В голове план на сегодняшний бой уже подвергся серьезной коррекции.

— Скажите, вы случайно не сын Рабиновича?

— Да, сын. Но то, что "случайно" — это я слышу впервые!

На нас уже стали оборачиваться, а дед и Клаймич от смеха даже расплескали свой чай!..

...Сегодня я разминкой пренебрегать не стал. С утра несколько раз просмотрел на Айфоне выход на ринг Насима Хамеда... Решил потренировать собственный!

(примерно так: http://www.youtube.com/watch?v=oLA_pjEs1xE )

— Шею перед боем не сломай... — недовольно пробурчал Леха, с интересом наблюдавший за моими кульбитами.

Ретлуева к счастью рядом не было, а то претензий было бы не в пример больше.

— Бой начинается еще с выхода боксера... — претенциозно "поумничал" я.

— Ты главное выигрывай, а выходить можешь хоть ползком. — не согласился "Большой брат".

— У меня сегодня всего два зрителя — для них и стараюсь! — я многозначительно поднял глаза к потолку.

— Ладно... Повыпендривайся... только не перестарайся... — поразмышляв, кивнул Леха.

В зал вошел Ретлуев, поэтому с "повыпендривайся" пришлось завязать.

— Твои "гости" наконец-то приехали... — Ильяс внешне был спокоен, но чувствовалось, что капитан "на взводе", — Как ты?.. Готов?

— Всегда готов! — я отдал пионерский салют, — Ильяс Муталимович, все в порядке будет...

— Ну, сегодня ты хотя бы без ножевого... — попытался пошутить Ретлуев, — Имей в виду — кроме министра с замом, там еще и Павлов с Киселевым... это главный тренер сборной... — пояснил он, увидев наши вопросительные взгляды.

Ну, я-то, откровенно говоря, знал, кто такой Алексей Киселёв... Более того — уже и биографию его в инете изучил, но пришлось изобразить интерес.

Неплохой, кстати, боксер был — два олимпийских "серебра" взял. Да и тренер хороший... и человек... вспыльчивый только... Во времена "перестройки" вел себя достойно — студенческий бокс на голом энтузиазме сохранил. А вот Московскую Олимпиаду провалил с треском — всего одно "золото", и это при отсутствующих американцах. За что с должности в свое время и слетел...

Впрочем, Киселев и сборная мне были безразличны. Получится на моих условиях — хорошо, пошлют далеко и надолго — еще лучше! Больше свободного времени будет, да и голова целее останется. Все равно в моих планах лишняя золотая медаль, за которую еще попотеть надо, чтобы выиграть, погоды не сделает и страну сохранить не поможет.

Предельно спокойный и абсолютно расслабленный, я впервые появляюсь на центральном ринге. Заслужил, типа! Финал...

"...Нет, ну одно дело в пятницу и субботу вместо уроков(!) съездить на автобусах в Лужники, посмотреть на боксерские бои сверстников. И совсем другое дело, когда в твой единственный законный выходной, вместо тысячи гораздо более интересных дел, приходится тащиться на стадион, и скучать там на драках позорных неумех! Да у нас на переменах "махачи" куда более зрелищные происходят, чем тут в финалах!"

Эти и примерно похожие мысли были написаны на сотнях мальчишеских лиц, которыми были заполнены трибуны Центрального боксерского зала "Лужников". Что касается девчонок, то тут все было проще — они увлеченно "трещали" о чем-то "о своём, о девичьем", и происходившим на ринге не интересовались совершенно!

До моего появления, в зале состоялись уже полтора десятка боев, и зрелище приелось. К тому же само "зрелище", надо признать, было малоувлекательным и весьма однообразным. Я минут двадцать понаблюдал за происходящим с трибуны, сидя рядом с мамой, и заскучал так же, как и зрители.

Молодые спортсмены в основном старались "не пропустить" — руки держали высоко, самым распространенным ударом был джеб, а связки длиннее "двойки" были большой редкостью. Все боксеры однообразно, как заведенные, прыгали и много двигались, но КПД этих усилий был минимален. Удары большей частью шли в защиту, и только иногда в корпус. Нокдауны, а тем более нокауты, зрителям сегодня увидеть не довелось. В итоге все бои получались унылыми, как под копирку. Каким образом судьи умудрялись вычислять победителя, для меня осталось большой загадкой.

Учитывая все вышеизложенное, мое появление в зале было этим самым залом совершенно проигнорировано.

Кстати, в "команде поддержки" сегодня произошло солидное пополнение. Ну, то, что приехала Лада — это ожидалось, но она приехала не одна. Вместе с девушкой, на боксерские соревнования подростков приехала и ее... бабушка!

Оказывается, в Москве Лада жила у маминой мамы. Величали эту очаровательную "тётушку" Розой Афанасьевной, и она была бесподобна! Абсолютно современная пожилая женщина, очень ухоженная, со вкусом и... недёшево одетая, доброжелательная и такая же улыбчивая, как и ее внучка. "Тётушка" — как я её про себя окрестил — была с аккуратно уложенной седой прической, в темно-зеленом костюме с жемчужной брошью, и такого же цвета туфлях на невысоком каблучке. В руках у нее была черная маленькая лакированная сумочка, в которой лежал белый театральный(!) бинокль! Роза Афанасьевна периодически к нему прикладывалась, и восхищенно вздыхала:

— Ай, как врезал! Какой молодец!

Ладина бабушка всех моментально очаровала, и вскоре стала центром "команды поддержки"!

Впрочем, перечень сегодняшнего пополнения Розой Афанасьевной не исчерпывался — пришли также Верины родители! И если визиту Татьяны Геннадьевны я еще не слишком удивился, то вот появление Александра Павловича было уже неожиданным.

Нашим водителям — Эдику с Максимом — сидеть на трибуне показалось более привлекательным, чем ждать за "баранкой", и поэтому они сегодня тоже находились в зале.

Следует отметить, что вопреки регламенту, бой нашей весовой категории задержали, и теперь он получался предпоследним. Объяснение было простым — Щелоков с Чурбановым задержались.

Они приехали за "полтора" боя до моего. И в зале даже не объявили, что на гостевой трибуне появился министр внутренних дел СССР! Тихо, незаметно... Оба генерала в костюмах. И не только они. Не было видно ни одного мундира — значит, "сопровождающие лица" тоже в штатском.

Когда объявили моего соперника: "Николай Ершов, 1961 года рождения, Москва" — в сонном зале началось оживление, послышался одобрительный гул и даже раздались нестройные хлопки. Ну, как-никак СВОЙ, земляк!

Высокий, поджарый парнишка с заметным темным пушком над верхней губой, пролез под канатами и занял свое место в синем углу ринга.

— Виктор Селезнев, 1962 года рождения, Ленинград... — объявил диктор.

"Уууууу! Аааааа! Оооооо!" — и дружные аплодисменты десяти человек стали моим скромным уделом, зато привлекли к моей персоне внимание остального зала.

Типа, кому это там?!

Ну вот получите и распишитесь...

Я поднялся по трем ступенькам к канатам — назад не оглядывался, но верил, что Леха Ретлуева придержит. Как и договаривались...

Мое сальто вперед через канаты заставило зал охнуть и замолчать.

А ПОТОМ ОБРАДОВАННО ЗАУЛЮЛЮКАТЬ, ЗАСВИСТЕТЬ И ЗАХЛОПАТЬ!!!

Ну, не мне упускать такую возможность! Я вальяжно вышел в центр ринга, и приложив правую перчатку к сердцу, поочередно поклонился "на все четыре стороны". Потом приветственно помахал — "случайно" в сторону гостевой трибуны — "озаряя" зал скопированной у Лады улыбкой!

Успел заметить — Щелоков с Чурбановым смеялись...

"Процесс пошел, процесс пошел, процесс пошел..." — в голове навязчивым рефреном крутилась цитата из "репертуара" одного далеко не лучшего представителя человеческого рода...

Яркий свет заливал ринг, и зал явно взбодрился в надежде увидеть что-нибудь пооригинальнее предыдущего зрелища. Диктор тем временем представлял соперников:

— Николай Ершов, 1961 год рождения, Москва, спортобщество "Трудовые резервы". Боксом занимается пять лет, у него второй взрослый разряд. Всего Николай провел двадцать пять боев: двадцать две победы, из них в одиннадцати поединках победа одержана досрочно.

Заинтересованный зал послушал информацию и доброжелательно похлопал.

— Виктор Селезнев, 1962 год рождения, Ленинград, спортобщество "Динамо". Боксом занимается три с половиной года, у него первый юношеский разряд. Всего Виктор провел пятнадцать боев, во всех пятнадцати победу одержал досрочно.

По залу прокатился "предвкушающий" гул, который догнали довольно дружные аплодисменты.

Несколько шокированный, я обернулся к Ретлуеву. Капитан ответил мне невинным взглядом, который сменила кривая ухмылка:

— Семь бед — один ответ... Пусть заранее боятся...

"Ну заранее, так заранее...".

Рефери в полосатой, как тюремная роба рубашке, сделал приглашающий жест, и стал заученно излагать нам правила.

Его бубнеж я пропускал мимо ушей, и с интересом разглядывал своего сегодняшнего противника.

Соврал Ретлуев — ростом москвич повыше меня, а вот вес, скорее всего, такой же. Посуше. Взгляд спокойный, но на щеках нервный румянец. От меня глаза отвел — смотрит на рефери.

"Извини, парень... Ничего личного."

— Понятно... — хором ответили мы на традиционный вопрос рефери, и разошлись по своим углам.

Гонг!

Мой соперник с первых секунд " без раскачки" принялся претворять в жизнь свой план на бой. Легко скача "на полусогнутых", он сразу обозначил желание удерживать меня на дистанции, и обстукивая джебами, за счет хорошей "технической оснащенности" выиграть бой по очкам.

Я же первоначально планировал явить миру "русского Тайсона"! Типа, выйти, и раскатать соперника "асфальтовым катком". Возможно, даже первым ударом... К тому же в памяти были еще живы те неприятные секунды, которые я испытал, наблюдая за вторым боем Мисюнаса. Тогда — в отличие от своего первого поединка — он просто вышел, и за полминуты сначала "забил" соперника тяжелыми ударами в угол, а потом там же его и "уронил".

Ну а я все предполагал сделать еще эффектнее! А потом... передумал. За завтраком... Пока все смеялись над моими анекдотами. Просто подумал — а было бы моим сотрапезникам так же весело и непринужденно, если бы за пять минут до этого "милый шутник" кого-нибудь "забил и уронил" на их глазах? Вряд ли...

Почти весь первый бой я пробегал от соперника, а перед вторым весьма заметно нервничал. Короче — тут меня любили, мне сочувствовали, за меня болели, а где-то даже и жалели...

А теперь представим, что будут чувствовать Щелоков и Чурбанов, когда увидят, как я мощными ударами "выбиваю дух" из несчастного подростка. А потом еще вспомнят, что я завалил трех взрослых уголовников... Уютно им будет в дальнейшем со мной общаться? Или они будут подсознательно помнить, что я и им могу залепить в челюсть?!

Вот то-то и оно...

Поэтому я решил для начала придерживаться тактики своего второго боя, и импровизировать уже по ходу, в зависимости от обстоятельств.

Сказано — сделано...

Раскачивая корпусом, я легко "проходил" джебы москвича, и выйдя в ближнюю дистанцию, обрушивал град быстрых, но несильных ударов ему по корпусу и в защиту. А затем, моментально разрывая дистанцию, безнаказанно уходил.

За первый раунд этот "номер" у меня прошел раз пять, под радостное улюлюканье истомившегося зала и истошные тренерские вопли из "угла" моего соперника.

Под конец раунда, москвич, наплевав на всю свою первоначальную осторожность и видя, что мои удары особого ущерба ему не наносят, рванулся вслед за мной и попытался достать мою голову размашистым крюком справа.

Я быстро согнулся, пропуская "подарок" над головой, а инерция "всей дури" повлекла соперника вслед за собственным ударом... Он налетел на согнувшегося меня, я шустро подсел еще больше, и тут же стал выпрямляться.

Закончилось все в строгом соответствии с законами физики. Так-то, парень может и смог бы удержаться на ногах, но поскольку я сначала подсел под него, а потом начал вставать, то он перевалился через меня, и распластался на канвасе, как раздавленная лягушка!

Гонг...

Под гогот, свист и возбужденно-радостный ор зала, я стою в своем углу и рассматриваю "окрестности".

Щелоков, Чурбанов и еще группка каких-то товарищей важного вида, оживленно обмениваются впечатлениями, улыбаются, и по ходу обсуждения даже периодически размахивают руками!

В углу соперника нервного вида дядька что-то настойчиво орет парнишке прямо в лицо.

"Дебил...".

На трибуне моя "группа поддержки" вскочила на ноги и оживленно общается между собой. Стоит даже дед! Заметив, что я смотрю в их сторону, "группа" начинает мне махать и что-то кричать. Слова тонут в общем шуме зала, но я поднимаю руку в ответ, что вызывает новый приступ энтузиазма!

Ну "ессесно", у всех, кроме Альдоны... Та хоть и стоит, но с совершенно безразличным видом. На ее фоне подпрыгивающая от возбуждения маленькая фигурка Розы Афанасьевны смотрится особенно забавно!

— Все правильно делаешь... Но будь внимательней... он сейчас получил нагоняй от тренера, и бросится вперед. — настойчиво втолковывает мне Ретлуев, — остуди по печени или в голову... раз не собираешься заканчивать бой...

— Вон... твои главные зрители довольны... — бормочет Леха, вытирая полотенцем мои сухие плечи — устать или хотя бы сбить дыхание я не успел, — Но пыл ему ты и правда остуди...

Я киваю.

Призывная команда рефери...

Гонг...

Как ни странно, но вопреки нашим общим ожиданиям, парнишка не бросился отыгрываться... Наоборот, он вернулся к своей первоначальной тактике работы джебами на дистанции. Только теперь при моих проходах вперед он или сразу клинчевал, или уходил в глухую защиту...

"Ну, возможно, с определением его тренера как "дебила", я хм... нээсколько погорячилси...".

В моем углу тоже заметили изменение рисунка боя, и пока я обдумывал дальнейшие варианты, Ретлуев пришел на помощь и настойчиво стал советовать из угла: "Выдергивай его на себя!".

Хорошо, попробуем "повыдергивать"...

Я остановился и опустил руки.

Соперник, немного поколебавшись, попытался "ткнуть" меня в лицо прямой левой. Легко уклоняюсь... Еще попытка, другая, третья...

Раскачиваясь корпусом и ныряя из стороны в сторону, я избегаю чужих ударов, и наверное, напоминаю со стороны сломанную марионетку. Мои руки опущены и безвольно болтаются по бокам. Перчатки соперника "свистят, как пули у виска", но все мимо! Я нА-а-амного быстрее...

А в зале начинается форменная истерика! "Такой хоккей" тут еще не видели... Соперник "вошел в раж", и ни на что не обращая внимания, вкладывается в каждый удар, пытаясь "хоть раз попасть по этой сволочи"!

"Сволочь" тоже вошла во вкус...

Я останавливаюсь и демонстративно убираю руки за спину. Три раза мне удается уклониться от ударов, не сходя с места. Но в итоге соперник наваливается на меня всем весом, я выкручиваюсь в сторону, а он опять утыкается лицом в пол!

"Брек"...

"Бокс"...

Гонг...

Ретлуева почти не слышно. Он пытается перекричать визжащий топающий и орущий зал восторженных малолеток, уткнувшись мне в самое ухо:

— Закончить обязательно надо досрочно!.. И не рискуй больше, да!..

— Вить, закругляйся... Клади ему в голову!.. Ты туда не бил... он не ждет... — это в другое ухо надрывает связки Леха.

Киваю несколько раз обоим.

"Собственно, я уже и сам собирался...".

Команда.

Гонг...

Не знаю, что советовал тренер своему бойцу в этот раз, но кажется, тот способность воспринимать советы уже потерял.

Моих ударов он не боялся. Он просто хотел меня уничтожить. Попасть! Хотя бы разочек! Полцарства за ТОЧНЫЙ УДАР!

Стоит ли говорить, что наши планы расходились кардинально?

Рефери очередной раз развел нас из клинча, и мой соперник снова приготовился броситься вперед.

"Бокс"...

Отработанным приемом я низко ныряю влево, но в этот раз вместо удара по селезенке, пробиваю правой в голову по широкой дуге снизу вверх.

Бац!!!

Всё.

На этот раз с канвасом соперник встретился затылком...

АБСОЛЮТНЫЙ ЭКСТАЗ ЗАЛА!

Занавес.

* * *

Собачий жетончик, железная рюмка и цветная бумажка...

Хм...

Ну, то есть медаль желтого цвета на красной (есессно!) ленте, кубок с гравировкой, и "Почетная грамота" — из которой следует, что Виктор Селезнев — победитель Всесоюзного детско-юношеского турнира "Кожаные перчатки" 1978 года среди мальчиков 1959-1962 годов рождения.

Мдя!..

Ну не то чтобы я рассчитывал на праздничный салют и орден Ленина впридачу, но в итоге получилось лишь две (ДВЕ!!!) минуты довольно официальных поздравлений от Щелокова и Чурбанова в кабинете приснопамятной "Административной дирекции". Все это в окружении нескольких незнакомых мужиков, и последовавшим за этим добродушно-напутственным министерским "Ладно! Беги на награждение...".

А затем само тоскливо-конвейерное награждение. И толпа победителей в различных возрастах и категориях. В почти опустевшем от болельщиков зале...

Пока тянулась вся эта "тягомотина", я успел принять душ, переодеться, вернуться в зал, и даже чуть задремать, прижавшись к маме. Потом, немного постояв на дощатом пьедестале, получил медальку, бумажку, и железную хреновину.

Затем мы всей компанией вернулись в "Россию", где сразу же завалились в один из ресторанов. Там я сначала вволю наслушался восхищенных отзывов о своем сегодняшнем бое! Поскольку Ретлуев остался с какими-то своими знакомыми, то отзывы были исключительно восхищенные. А затем разговоры плавно перетекли на "музыкальные дела".

Из того, что Роберт и Николай рассказали о своих вчерашних "алкогольно-переговорных" достижениях, следовало, что хороших музыкантов мы уже практически нашли. Завадский назвал несколько незнакомых мне фамилий, и судя по реакции Клаймича, это были сплошь очень достойные кандидатуры...

В ходе оживленного общения за столом, всплыло, что Ладина бабушка всю жизнь проработала в НИИ текстильной промышленности. А в течение десяти лет перед пенсией, так и вообще была заместителем начальника Управления моделирования верхней одежды!

Держа в руке мундштук с дымящейся папиросиной "Беломора"(!), пожилая леди превентивно и категорически отвергла все наши возможные инсинуации по поводу "советской верхней одежды".

— Мы всегда утверждали к производству четыре положенных варианта — а что производить, предприятия определяют уже сами! Вот их директора повсеместно и выбирают четвертый вариант — "консервативно-экономичный"... В целях экономии фондов и перевыполнения планов!

Роза Афанасьевна иронично скривила губы, и глубоко, "по-мужски", затянулась вонючей "Беломоровской" дрянью, столь не вяжущейся со всем её обликом:

— Так что когда наши покупатели звонят в магазины и спрашивают: "Есть ли у вас что-нибудь веселенькое?", то продавцы отвечают им совершенно честно: "Есть! Приезжайте — обхохочетесь..."!

За столом тоже все хохочут.

"Странно — она даже голос не понизила, хотя народа в ресторане уже немало...".

Отставать в юморе я не стал, хотя от "антисоветчины" благоразумно воздержался.

— А знаете, что такое "последний писк моды"? Это звук, который издает мужчина, когда женщина показывает ему ценник на приглянувшуюся вещь!

Зачет в громкости смеха я выиграл...

...Мама улетала в Ленинград сегодня — ведь завтра понедельник, и ей нужно идти на работу. Мне же разрешено было остаться в Москве, и вернуться во вторник с дедом.

Ну а поскольку на работу завтра надо было идти почти всем, то уже ближе к восьми вечера наши "посиделки" стали сворачиваться.

Провожать маму в аэропорт я поехал один — у деда завтра с утра было ответственное совещание, а я мог позволить себе выспаться. Леха порывался поехать с нами, но мне резко захотелось побыть хоть немного в одиночестве.

Уже возвращаясь с нашим водителем Эдиком из "Шереметьево", я смог мысленно подвести промежуточные итоги. Короче — несмотря на моё сегодняшнее фееричное "выступление", день в целом закончился как-то обескураживающе.

"Или я чего-то не понимаю... или товарищи генералы выйдут на связь завтра. Возможно, сегодня было просто неудобно разговаривать при посторонних... Хотя, чего гадать... доживем до утра...".

Возникло устойчивое желание расслабиться и немного выпить. Проще всего, и не привлекая ничьего внимания, это можно было сделать на "моей" съемной квартире. Запас алкоголя там был неплохой, а в холодильнике точно найдется, чем закусить. К тому же и кровать там была не в пример лучше гостиничной! Если вдруг надумаю переночевать... Но если завтра ждать вестей от Щелокова, то ночевать все-таки лучше ехать в "Россию"...".

С Эдиком я распрощался в начале Тверской, и до дома немного прогулялся пешком. Удовольствия не получил — фонари не могли победить сумрак позднего вечера, и темные фасады домов мрачными глыбами нависали над головой. Ни подсветки, ни разноцветной рекламы — только редкие прохожие и ещё более редкие машины нарушали покой центральной улицы столицы Советского государства.

Погруженный в мысли и планы, я подошел к "своему" подъезду.

— Витя...

Окружённая полумраком, знакомая фигурка поднялась со скамейки...

...— Я так и подумала, что ты после аэропорта приедешь сюда... Раз не смогли заранее договориться... Сказала родителям, что немного прогуляюсь с Альдоной!...

Вера суетилась на просторной кухне и сооружала чай с бутербродами, а я сидел за столом и тихонечко охреневал.

"Это типа чо?!... Секс или чувства?!... Дела-а...".

Вера перестала резать копченую колбасу, и обернулась на моё молчание:

— Или я... не надо было приезжать?

Её глаза тревожно искали мой взгляд, а губы напряженно сжались.

"Похоже на "чуффства"... или я не разбираюсь в женщинах...".

— Ну что ты говоришь, Верунь... — я встал с табурета, подошел к девушке и зарылся лицом в её густющие волосы, — С чего бы я тогда сюда приехал?!

"Хрен с ним, с чаем — тем более, что пить я собирался не его... Но зато и "расслаблюсь" сейчас по-другому!"...

...Нет, всё-таки это уже "чуффства"! Потому что когда в течение полутора часов тебе ни разу не дают взять инициативу в свои руки, а прощаются со счастливым лицом, то это... Все-таки чувства.

Или как?..

Не знаю, как дома с родителями объяснялась Вера, а моего позднего возвращения в гостиницу никто не заметил. Правда, и поспать утром не дали...

Чёртов "мамонт" долбил в дверь номера, пока я не сдался и не открыл! Затем меня практически за шкирку потащили завтракать.

Хорошее время... Сполоснул со сна рожу, поелозил щеткой во рту, и готов! Ни бритья, ни раздражения, ни кремов... ни даже тримера для носа! Это я еще в "первой жизни" не дожил до волос из ушей...

А вот за завтраком началось... В ресторан "Зарядье", в котором проходили комплексные завтраки, галопом и с выпученными глазами прибежала дежурная администратор с нашего этажа.

— Вам звонили из приемной министра внутренних дел — просили срочно связаться! — выпалили она драматическим шепотом, и всучила бумажку с номером телефона Клаймичу — единственному за нашим столом, которому, с ее точки зрения, могли звонить "аж из приемной министра внутренних дел"!

Григорий Давыдович уже за завтраком был в костюме и при галстуке, чисто выбрит и благоухал импортным парфюмом!

Клаймич вежливо поблагодарил и невозмутимо взял бумажку.

Ретлуев усмехнулся и поскреб щетину...

...И вот ровно через шесть часов мы с Григорием Давыдовичем сидим в уже хорошо знакомом нам министерском кабинете на Огарева 6...

( Когда-то — на заре освоения мною персонального компьютера, интернета, чатов, соцсетей, порносайтов и Гугла — я "зависал" на одном из первых сайтов знакомств. Названия сейчас уже не помню, да и увлечение это долго не продлилось — но не суть... За некоторую сумму денег на сайте можно было разместить короткое обращение, которое минуту-другую будут видеть все пользователи сайта, находящиеся "онлайн". Чаще всего там размещались "шедевры лаконизма" типа: "позн. с крас. дев. до 25 л.", или "пара мж ищет ж", или даже совсем "экзотика" — "ищу девственницу, гименопластику отличу!".

Слово "гименопластика" мне было незнакомо, но благодаря Гуглу удалось узнать еще про одну грань непростых межполовых отношений!

Поэтому не лишенное литературной изысканности очередное сообщение: "Люблю золотой дождь!" вызвало у меня только понимающую улыбку — ну кто из нас не хотел бы, чтобы на него пролился "золотой дождь"?! Все об этом только и мечтают...

"Наивный чукотский юноша"!

Вначале я удивился, когда данное сообщение стало возникать регулярно. Все-таки это деньги — а девушки на данный сайт заходили познакомиться, чтобы деньги скорее найти, чем потратить... Затем я обратил внимание, что английский ник владельца анкеты нельзя однозначно трактовать, как женский.

И только потом я открыл саму анкету, и наконец-то узнал, что такое "золотой дождь" в понимании чёртовых извращенцев...

Плевался о-очень долго!!! )

...И вот теперь я слушаю Щелокова, и понимаю, что сейчас на нас проливается натуральный "ЗОЛОТОЙ ДОЖДЬ"...

В самом "чистом" — литературном(!) смысле этого выражения!

В кабинете кроме нас с Клаймичем присутствуют сам Щелоков, Чурбанов, и незнакомый нам генерал-майор Виктор Андреевич.

Первые минут двадцать разговор, естественно, крутился вокруг вчерашнего финала "Кожаных перчаток". Щелоков с Чурбановым со смехом вспоминали мои "клоунские" выходки и не скупились на похвалы! Короче, наговорили кучу лестных слов, а вот потом министр мне вполне по-отечески попенял:

— Ты, Вить, только не "комбинируй" больше, как Остап Бендер... А уж если возникли проблемы... С возрастом, или еще там с чем-то... так позвони сначала... посоветуйся... со мной или с Юрием Михайловичем... есть же телефон! А то так "докомбинируешься" однажды... Но вообще-то, вчера был "молодца"!

— Да уж! — Чурбанов тоже улыбался, вспоминая вчерашнее действо, — Полным неумехой парня выставил... А ведь тренеры нам рассказывали, что твой соперник очень даже перспективный кадр — они уже в олимпийский резерв его планировали... А тут ты... как орех расщелкал! Кстати, они теперь тобой интересуются...

— Ты уж определяйся, чем заниматься будешь! Песнями или боксом... — с намёком пошутил Щелоков.

Я горячо заверил "дорогого Николая Анисимовича", что петь и сочинять я люблю не в пример больше, чем "получать по башке"!

Все снова посмеялись. А вот потом начался "золотой дождь"...

Наш ВИА создают все-таки "при МВД" — иначе финансирование от министерства невозможно, но ведомственную принадлежность публично можно не афишировать. Также выделяют помещение в ЦДК работников МВД, на Большой Лубянке. Нам будет утверждено необходимое штатное расписание, а самое главное — УЖЕ ВЫДЕЛЕНЫ средства на приобретение инструментов и аппаратуры. Кроме всего прочего, мы прикрепляемся к таким важным благам Центрального аппарата МВД, как поликлиника, санаторное обслуживание, гараж, и что-то там ещё...

Следить за тем, чтобы все это было организовано в кратчайшие сроки и без проволочек, будет "лично генерал Калинин" — это который Виктор Андреевич, оказавшийся начальником ХОЗУ МВД.

"Так вот ты какой, "северный олень"! Через пять лет, на допросах, всех собак на своего министра вешать будешь... В итоге тот, как настоящий офицер, спасая честь — застрелится, а ты "присядешь" вместе с Чурбановым, в одну колонию. На двенадцать лет...".

И я приветливо улыбнулся толстомордому и ухоженному "завхозу".

— Ну и прописку вам обоим поменяем, — приберег напоследок барский подарок Щелоков, — оформим в МВД "без погон"... В Ленинграде ваши квартиры заберем в ведомственный фонд, а тут выдадим взаимообразно...

— У тебя маме оформляться к нам нужно будет... — утвердительно полууточнил Чурбанов.

Я закивал.

Ну а какие проблемы? Сейчас мама работает гражданским специалистом в структуре Минобороны — перейдет в МВД, не вижу сложностей. А вот захочет ли Клаймич свою шикарную квартиру "взаимообразить" — это как раз большой вопрос...

Но Григорий Давыдович сидел с лицом, выражающим неземную благодарность, поэтому и я постарался соорудить такое же.

— Это великолепно! Спасибо вам огромное, Николай Анисимович! Это решение всех проблем! Мы даже не ожидали! — приложил руки к груди Клаймич, и чуть не прослезился, — Так быстро, и так по-деловому! Мы обязательно оправдаем ваше доверие и вашу помощь!..

Он еще минуты три вещал благосклонно слушавшему Щелокову, как мы ему благодарны, и что только такой "тонко чувствующий человек" мог в "этом шалопае" разглядеть "большой талант", который надо всемерно поддержать "в интересах дела и на пользу нашего социалистического Отечества"!

"О как..." — я тоже всем своим видом выражал благодарность "дорогому Николаю Анисимовичу". А пока строил соответствующие рожи, то чуть было не пропустил момент, когда Клаймич заговорил о деле.

— ...К сожалению, те записи песен, которые мы делали для вас, не подойдут ни для концертной фонограммы, ни для исполнения по радио. Там ни качество, ни формат совершенно не соответствуют. Конечно, при вашей помощи можно бы было все записать на "Мелодии", но у них всегда есть и будет большая очередь... А у нас "на носу" День милиции... и итальянскую песню тоже необходимо записать заново... — Клаймич сокрушенно вздохнул.

— Так а чего вам для этого не хватает? — не понял Щелоков, — У нас же есть своя студия...

— Для хорошей музыкальной студии аппаратура нужна совсем другого класса... и импортная... — "совсем пригорюнился" Григорий Давыдович.

— А сколько она может стоить? — попытался перевести разговор в практическую плоскость Чурбанов.

— Дорого... — голос Клаймича упал до трагического(!) шепота, — я думаю, тысяч двести...

— Них... хм... черта себе... — отреагировал зять Генсека.

— Это что ж за цены такие?! — озадачился размером суммы уже и министр.

— Да... примерно так оно и есть... Николай Анисимович... Юрий Михайлович... — задумчиво протянул Калинин, — Общался я как-то с музыкантами... там все их приспособления... действительно очень дорого стоят...

— И позвольте спросить — откуда у них такие деньги? — с нехорошим интересом прищурился Чурбанов.

-Ну, как правило, если это не "народные" или "заслуженные", то любая группа — сборная солянка. — поспешно принялся объяснять Григорий Давыдович, — Каждому из музыкантов принадлежит свой инструмент, на котором он играет... Например, если из группы уходит гитарист — значит у группы теперь нет не только музыканта, но и гитары!

Клаймич кинул на меня быстрый взгляд.

"Намек понятен... нехрен одному отдуваться!".

И я устремился на помощь:

— Поэтому инструменты у нас есть — музыканты с собой принесли... Нам студию взять неоткуда! Двести тысяч — нереальная пока сумма...

— "Пока"?! — усмехнулся Щелоков.

— Пока! — твердо заявил я, глядя министру в глаза, — Станем всемирно известными — вернём не только все до копейки, а и много сверх того!

Тут уже заулыбались все.

Я развернулся к Чурбанову и негромко сказал:

— Головой ручаюсь...

Тот перестал лыбиться, и пытливо посмотрел мне в глаза:

— Опять головой?

— ДА!..

...Долго ли — коротко ли... но сказка всё-таки сказывается, а дело делается!

Слегка поморщившись и недовольно покряхтев, Щелоков согласился увеличить выделенную нам сумму на пятьдесят тысяч. Из услышанного легко делался вывод, что до этого нам собирались дать аж целых сто пятьдесят тысяч!

Не знаю, что такое для бюджета МВД сто пятьдесят тысяч — подозреваю, что копейки — но дать "под веру в пацана" такие деньги, все равно проявление величайшего благоволения министра. Без дураков.

И то... думаю, что львиная часть тут авансом.

— Николай Анисимович... Юрий Михайлович... — я встал, — Я даю слово... И ручаюсь головой... Вы никогда не пожалеете о принятом сегодня решении.

— Надеюсь... — недовольно пробурчал Щелоков... и слегка улыбнулся.

— Я верю в тебя, — твердо сказал Чурбанов, — не подведи!

"Приняли решение — а сами сомневаются, не сошли ли с ума! Надо будет быстрее выдавать результат...".

— Как только студия будет смонтирована, мы сразу же дадим достойный результат! — горячо заверил присутствующих генералов Клаймич.

"Одинаково понимаем ситуацию!".

— Ладно... Ты, Виктор Андреевич, не затягивай с организацией процесса... до ноября времени немного осталось... в День милиции они должны выступать... — жестко обозначил сроки Щелоков.

— Не сомневайтесь, Николай Анисимович! — затряс щеками Калинин, — Все будет сделано качественно и в срок!

На этом деловая часть аудиенции подошла к концу. Щелоков уже посматривал на массивные напольные часы, стоящие в углу кабинета, а мы торопливо допивали чай.

Желая разрядить неожиданно ставшую напряженной атмосферу, я судорожно вспоминал заученные к встрече анекдоты, выбирая подходящий.

И уже пожимая при прощании руку министра, выдал:

— Николай Анисимович! Не пройдет и трех лет, и я стану настолько знаменитым, что мой гример в трудовой книжке будет записан как "иконописец".

Щелоков, прищурив глаза на пару секунд, задумался... и согнулся от хохота!

* * *

Следующую неделю восьмиклассник Виктор Селезнев дисциплинированно посещал школу.

Да, suka, восьмиклассник! Да, бlя, школу!! Да, мать твою, дисциплинировано!!!

Ррррр-р...

Это был просто какой-то "сюр" в моей жизни!

"Особенности изображения быта горцев в произведении М.Ю.Лермонтова "Герой нашего времени".

— Что ж ты, Михал Юрич, всякую херь-то из пальца высасывал?! Описал бы честно бытие овцеёбов — украсть, убить, и удрать... А не засирал бы мозги школьникам романтической блевотиной про "благородных" чурок!..

Короче — приходилось жесточайшим усилием воли сдерживать себя, чтобы на вопрос училки по алгебре: "Селезнев, так какова связь между понятиями алгебраического и тождественного равенства многочленов?" не заорать:

— Дура!!! Нахрен тебе многочлены?! Найди хотя бы один член, и живи — наслаждайся!!!

Вместо этого я вставал(!) из-за парты, и вежливо(!) выдавливал сквозь сжатые зубы:

— Если многочлены равны алгебраически, то они равны и тождественно...

— Правильно... — не унималась "жертва воздержания", — а почему?!

"Что б ты сдохла! Дура занудная...".

— Так как оба многочлена состоят из одних и тех же членов, то подставляя любые значения букв, мы будем иметь совпадающие числовые выражения.

"Вот на кой хрен мне это знать?!?! Хоть раз за две жизни эта белиберда пригодилась?!".

— И не сиди на уроке с отсутствующим видом — повторять дважды я не буду! Пойдем дальше...

"Аааааа-а...".

Раздражало абсолютно все...

Поскольку в школе знали, что я победил в Москве на соревнованиях, то теперь мне приходилось обходить кругами рекреацию второго этажа, где на пионерском стенде рядом со знаменем дружины была вывешена моя фотография, и выставлен тот самый кубок. Заодно на стенде были прикреплены многочисленные газетные вырезки о пионере-герое, который помог милиции задержать вооруженного преступника!

"Аааааа-а...".

Назрели подвижки и в общественной жизни — начался первый прием восьмиклассников в ряды ВЛКСМ... В нашем и параллельном классе выбрали по тройке "самых достойных", и отправили в райком комсомола.

Там мы почти два часа просидели в коридоре, в компании таких же "самых достойных" из других школ, и пугали друг друга страшилками, которые спрашивают у "вступающих в ряды", типа:

— Сколько стоит Устав ВЛКСМ?

— Пять копеек...

— Ты недостоин быть комсомольцем! Устав бесценен. Следующий!..

Но наконец время пришло, и нас пригласили на заседание бюро райкома. Видимо для "ускорения процесса", в комсомольские ряды принимали не индивидуально, а "тройками".

От нашего класса "самыми достойными" оказались я, мой "друг" Лущинин, и первая (и она же единственная) красавица класса Оля Белазар.

Комсомольский "ареопаг районного масштаба" в составе семи человек скучающе восседал за столом для заседаний. Сегодня мы были у них уже далеко не первой "тройкой", а за всё их "комсомольско-руководящее бытие" и представить страшно, сколько таких "троек" перечисляли им дрожащими от волнения голосами намертво зазубренные пять принципов "демократического централизма".

Сидящий во главе стола довольно молодой парень уткнулся взглядом в документы, и головы почти не поднимал. Всю беседу с нами проводила приятная девушка в красивой белоснежной блузке и с модной стрижкой "под Матье". Она задала стандартные вопросы, получила от нас стандартные ответы, и поинтересовалась у коллег за столом, нет ли у них вопросов.

Справа от председательствующего сидел раздобревший и уже лысеющий чувак в хорошем костюме редкого тут темно-шоколадного цвета. До этого он сальным взглядом изучал стройные ножки Белазар, а теперь встрепенулся, и с противной улыбочкой спросил неожиданно высоким "бабьим" голосом:

— А скажите, девушка, какие известные комсомольцы принимали участие в штурме Зимнего дворца в октябре семнадцатого года?

Ольга мучительно наморщила лоб в нервной попытке вспомнить заветные фамилии. Сидящие за столом начали переглядываться и улыбаться.

— Ну что же вы?! — патетически провозгласил гордый владелец ранней плеши, — Отсутствие ответа на такой вопрос демонстрирует ваше незнание истории и устава ВЛКСМ. И как же вы хотите вступить в ряды комсомола с такими знаниями?!

У Белазар на глаза стали наворачиваться слезы, а "чувак" смотрел и гадливо улыбался.

"Вот с-сука...".

— А вы, извините, сами член ВЛКСМ? — мой голос был настолько далек от дружелюбия, что голову от документов поднял даже председательствующий.

— Тебе слова не давали! — жестко отчеканил плешивый, — До тебя очередь дойдет позже.

— Я не знаю, до кого тут и что "дойдёт", а слово я взял сам... — невозмутимо сообщил я лысеющему идиоту.

— Выйди из кабинета, тебе рано тут находиться... Ты не только не имеешь представления, как себя вести в районном комитете комсомола, но и нарушаешь принципы демократического централизма, о которых тут рассказывал! Закрой дверь с той стороны... — лицо возбудившегося идиота покраснело и покрылось бисеринками пота.

Члены бюро райкома переводили взгляды с меня на "плешивого" и обратно, но почему-то никто не вмешивался.

Я легонько засмеялся:

— О правильном поведении рассуждает человек, который мне беспрестанно "тыкает", и сам ведет себя, как истеричная баба на рынке?!

"Плешивый" задохнулся от гнева и вскочил с места.

— О знании Устава ВЛКСМ мне говорит человек, который задает нелепейшие вопросы, демонстрирующие полное незнание этого самого Устава?!

Я мило улыбался, а вот "плешивого идиота" наконец прорвало:

— Ты НИКОГДА не вступишь в ВЛКСМ! Таким личностям в комсомоле не место! Я сказал — выйди вон с Бюро райкома, здесь имеют право присутствовать только комсомольцы!

Я повернулся к председательствующему:

— Он что, сумасшедший с манией величия, который решает за весь ВЛКСМ, кто будет в его составе, а кто "никогда"?!

Внутренние тормоза у меня уже начинали постепенно ослабевать, и сейчас главная задача была не "сорваться в штопор".

Председательствующий встал и сделал успокаивающий жест руками:

— Во-первых, я призываю всех успокоиться!

Я хмыкнул:

— А здесь все спокойны — кроме этого истеричного господина...

Председательствующий — видимо, первый секретарь райкома — нахмурился:

— ТОВАРИЩ Мякусин — второй секретарь Василиостровского райкома комсомола, а не "господин"!

— А мы этому... молодому человеку... тут, видимо, все не товарищи! — взяв себя в руки, с потугой на ехидство отреагировал Мякусин, плюхнувшись обратно на стул.

Я тоже уже успокоился, и просто принялся развлекаться:

— Странно... Товарищи не ведут себя с другими, как баре с холопами... Не оскорбляют людей, не угрожают им, не страдают манией величия, и не демонстрируют презрения к принципам социалистического общежития...

Я прислонился спиной к стенке, и сейчас просто загибал пальцы по ходу перечисления "прегрешений" товарища Мякусина:

— Я вот со многими товарищами общался — и с товарищем Романовым, и с товарищем Брежневым — и никто из них мне ни разу не нахамил, не угрожал, и не оскорблял...

Лица членов бюро райкома вытянулись. Впрочем, лица моих одноклассников — и так пребывающих в полном ауте от происходящего — вытянулись еще больше. А вот председательствующий быстро перегнулся через стол, и буквально выдрал из-под локтя девушки которая вела заседание лист протокола, и уставился в него.

— В связи с этим, у меня и возникли серьезные сомнения, что гражданин Мякусин может претендовать...

— Товарищи! — перебил меня председательствующий, — А ведь у нас сегодня здесь не просто будущий комсомолец, а настоящий герой! Виктор — это тот самый школьник, который летом помог милиции задержать вооруженного рецидивиста! И был за это награжден в Кремле товарищем Брежневым!

Секундная заминка — и тут же все оживились, задвигались, лица как по команде расцвели улыбками и стали выражать ко мне абсолютное дружелюбие и симпатию.

И только единственное еbalo ошарашено хлопало глазами, бледнело и продолжало потеть.

— А он ещё на турнире "Кожаные перчатки" в Москве победил... — неожиданно раздался за спиной неуверенный голос Стаса Лущинина.

Члены бюро опять на мгновение замерли, а потом градом посыпались вопросы о задержании преступника и о турнире.

Нас усадили за стол, и следующие десять минут прошли "в атмосфере дружбы и взаимопонимания".

Я, ехидно посмеиваясь про себя, как мог отвечал на задаваемые вопросы, члены бюро активно интересовались и комментировали, а Мякусин сидел в углу стола всеми забытый и потерянный.

Затем состоялось быстрое (и замечу — единогласное!) голосование. Нас троих приняли в ряды ВЛКСМ и тепло поздравили!

Когда мы выходили из кабинета, я не удержался и обернулся к первому секретарю:

— А можно вас попросить выйти с нами на минутку?

Тот с готовностью кивнул, а за нашими спинами повисла тягостная тишина...

...Разговор с первым секретарем ("зови меня просто Андрей") получился предельно конструктивным. То ли истеричный Мякусин и на самом деле раздражал "первого", то ли тот решил пожертвовать "вторым", чтобы избежать возможных неприятностей самому.

Мы уединились около окна в коридоре:

— Я что хотел спросить... Как вам, Андрей, с таким вторым секретарем работается?

— Ну, как... — парень покачал головой, — Ты же сам все видел! Ни с того ни с сего... крики, обвинения... и это уже стало его стилем общения. Кто привык — стараются не обращать внимания... но это ненормально... Сами уже хотели ставить вопрос...

— Значит, вы не будете возражать, если я его поставлю? — негромко интересуюсь, глядя в сторону.

— Я буду только "за", — тут же откликнулся первый секретарь, — и не только я... У нас же в райкоме больше ТАКИХ нет...

— Да, ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ — очень приятные люди...

Мы прекрасно поняли друг друга, и пожали руки. Перед расставанием Андрей сказал, что получить комсомольские билеты можно будет завтра в организационно-методическом отделе...

А в школе завуч предупреждала, что билеты и значки обычно выдают не раньше чем через месяц!

— Спасибо тебе... — Белазар нарушила молчание только перед самым метро.

До этого всю дорогу мы шли молча.

— Никакие... — я пожал плечами.

— Что — никакие? — и Белазар и Лущинин остановились, и недоуменно уставились на меня.

— Никакие комсомольцы не принимали участия в штурме Зимнего... Ведь комсомол был образован только 29 октября 1918 года...

— Вот ведь suka! — выпалил в сердцах Лущинин.

Следующую пару минут мы стояли посередине бульвара и хохотали, глядя друг на друга. Многочисленные прохожие молча нас обходили, оборачивались, и тоже начинали улыбаться...

...Расплата за моё "донкихотство" наступила уже в метро, где Белазар упорно предпочитала держаться не за поручень, а за мою руку. Причем так, чтобы Лущинин этого по возможности не видел.

Я от этого обстоятельства предпочел абстрагироваться, зато серьезно задумался, после всего произошедшего в райкоме, над адекватностью своего восприятия.

Я конечно не страдаю (пока!) манией величия — но вряд ли не то, что в Василеостровском районе, но и во всем городе-герое Ленинграде есть школьник более известный властям, чем я. Ну, я так думаю...

А следовательно, что? Правильно... Это не я "поимел" идиота Мякусина — это первый секретарь райкома "поимел" Мякусина посредством меня-идиота! Причем на интригу особо и не потратился. Просто дал возможность второму секретарю проявить свой говнистый характер. Получится — мы сцепимся, не получится — меня официально представят как героя, и примут в ряды ВЛКСМ.

А получилось всё как нельзя лучше! Малолетний дурачок не только бесстрашно сцепился с опостылевшим замом, так ещё и по собственной инициативе подписался на дальнейшую борьбу.

А сам "зови меня просто Андрей" вроде как и не при делах. Ни с Мякусиным отношений не испортил, ни с его гипотетической "крышей".

Легко и элегантно...

Но ведь "малолетний дурачок" типа как не "малолетний". Да и не совсем "дурачок", как самому казалось. А вот поди ж ты...

Из метро я вышел с легкой улыбкой на губах и черной досадой в сердце.

Тупо "не поняв" призывный взгляд классной красавицы, я сразу же распрощался с одноклассниками, отговорившись придуманными делами.

Убивая время и давая новоиспеченным комсомольцам возможность уйти подальше, постоял у киоска "Спортлото". От нечего делать, лишь отдавая дань ностальгическим воспоминаниям, купил три билета моментальной лотереи "Спринт". Мельче "трёшки" денег в кармане не было, а билеты стоили по рублю.

Без всякого азарта я неспешно разорвал "обертку". Два билета лаконично сообщили, что они "без выигрыша", а третий осчастливил текстом "пятнадцать рублей".

"Ну вот... Не получилось даже "трёшку" просадить! Может и правильно говорят, что деньги к деньгам идут...".

Кисло усмехнувшись своим мыслям, я протянул выигрышный билет киоскерше.

Та внимательно его изучила, и порадовавшись чужому счастью, с улыбкой и поздравлениями протянула мне три новенькие хрустящие синие "пятерки".

С трудом выдавив ответную улыбку, я засунул "пятнашку" в карман джинсов. Туда, где лежали свернутыми еще пятьсот рублей!

Плетясь домой "нога за ногу", я незаметно погрузился в сугубо философские рассуждения о некоторых странностях своего поведения.

Вот откуда у меня берутся эти периодические наплывы чернейшего настроения, немотивированной злобы и частого желания надраться? Ведь в "первой жизни" я никогда не испытывал слабости к алкоголю. Выпивал иногда и понемногу, как все нормальные люди, но и только... И лишь после смерти мамы на некоторое время "слетел с катушек" и пил каждый день. Да и то... не получилось спиться...

Вывод один — мною движет состояние перманентного стресса от произошедшего переноса сознания. И чисто интуитивно я пытаюсь решить проблему тремя знакомыми по "взрослой" жизни способами: алкоголь, спорт и секс.

Алкоголь я достаю с трудом, да и надраться не могу — мама не поймет! А соревнования по боксу сами по себе для меня дополнительным стрессом оказались! Секс с Верой... вот это, конечно, да... Особенно в последний раз, когда я впервые по-настоящему расслабился: ни о чем не думал, не старался "доставить, произвести, продемонстрировать"... Но ведь даже это только раз! А до него только и мыслей было, как бы сделать так, чтобы сделать хорошо...

И тут еще не стоит забывать про период активного роста и созревания подросткового организма. Наверняка "в полный рост" дает о себе знать и гормональная нестабильность...

Так что сознание и жизненный опыт взрослого — это само собой, но и от физиологии с биохимией никуда не денешься. Моё подсознание взрослого человека постоянно чувствует давление от "внешней среды" — подросткового организма — толкающего на реакции и поступки, несвойственные мне-взрослому.

Хрен бы я в своем "взрослом" состоянии попался бы на эту примитивную райкомовскую "двухходовку". И ведь заметил же(!), что никто за столом не попытался загасить конфликт в самом начале. Заметил — а выводы не сделал... Предпочел "переть буром".

Ну а раз осознание все-таки пришло, то отныне за "подростково-гормональным стрессом" нужен будет глаз да глаз...

А пока главное(!) косяков пороть как можно меньше, и не наживать себе врагов на ровном месте.

Их у меня в перспективе и так не пересчитаешь...

Поскольку алкоголь мне пока противопоказан, а секс "территориально" недоступен, то может, спорт? Хм...

По приезду из Москвы я и носу в спортзал не казал. И не хотелось, и Леха остался в Москве, и отношения с Ретлуевым непонятные... Но тело реально требовало нагрузки! Сложно длительное время нагружать организм, а потом взять и всё бросить. Бегать по утрам уже стало холодно, а занятия дома с гирями не радовали. Мои плечи неожиданно попёрли в ширину... хм... скажем так — больше, чем хотелось бы. Уже и школьный пиджак стал жать. Перекачанным "бройлером" я становиться не хотел, да к тому же подозревал, что гора мышц негативно скажется на скорости. А она, как ни крути, мой основной козырь...

...В зале меня встретил хор приветственных возгласов! Занималась "взрослая" группа, и гадать, знают ли они о моих "достижениях" или нет, не приходилось. Пришлось принимать поздравления и дружеские хлопки по плечам.

Ретлуев тоже был тут. Кивнув, как будто мы расстались пару часов назад, он отправил меня на разминку. Вещи были в шкафчике, я быстро переоделся и приступил к делу...

...Что называется, дорвался! Я с остервенелым наслаждением лупил грушу, чувствуя, как накатывает приятная тяжесть в мышцах, и как всё тело восторженно отзывается на долгожданную нагрузку. Край сознания уцепился за непривычную для зала тишину. Я с некоторым усилием остановился и оторвал своё внимание от избиваемой груши.

В паре шагов за спиной стоял Ретлуев, и молча, с непонятным выражением лица, рассматривал меня. Еще дальше, за капитаном, оставив свои дела, сгрудились те несколько человек, что были в зале.

— Чего вы?! — недоуменно поинтересовался я, судорожно соображая, что я сделал не так.

— Ты, прям, как робот!.. — удивленно восхитился Михалыч — Лехин участковый и спарринг-партнер.

На лицах остальных мужиков тоже было написано немалое удивление.

— Неделю не тренировался... Соскучился! — ничего умнее я сообразить не смог, поэтому отвернулся к груше, и попытался начать отрабатывать удары левой рукой. Хоть я и переученный левша, но удар слева у меня заметно слабее. Надо подтягивать...

Однако очень скоро Ретлуев позвал меня в ринг.

"А это что-то новенькое!".

Михалыч держал "щит", а Ретлуев вооружился "лапами".

Вот теперь меня надолго не хватило! Здоровенный Михалыч постоянно толкал меня "щитом", а Ретлуев обозначал "лапами", куда мне следует наносить удары.

Я продержался на самолюбии и морально-волевых сколько мог, и полностью обессилев, буквально плюхнулся на канвас.

— Хватит на сегодня... Переоденешься — зайди ко мне, да... — Ретлуев снял "лапы" и сделал знак Михалычу...

...— Сам решай, да... Второго ноября в Липецке первенство Союза среди юниоров... Ты в своем весе возьмешь "золото" без проблем... Но нужно твердо решить вопрос с возрастом... В Москве, да...

Я сижу в маленькой тренерской "каморке" и слушаю уставившегося в угол Ретлуева.

— Когда тебе пятнадцать исполняется? — Ретлуев наконец оторвал взгляд от приглянувшегося угла и посмотрел на меня.

— Двадцать пятого...

— Да, с возрастом, если Москва решит... — капитан поднялся из-за стола, — подумай, да...

— Я подумаю... — ответил я, с трудом поднимаясь с табурета, и кряхтя, поковылял к двери.

— И, это...

Я обернулся. Ретлуев сверлил меня тяжелым взглядом:

— На том спарринге... нашем... перед Москвой, да... — он помолчал, — Ты тогда случайно попал в локоть... да... Я не видел удара, да... Иди...

Дома меня ждала лыбящаяся физиономия "мамонта"! И хотя Леха должен был быть сейчас в Москве с Клаймичем и Завадским, его довольное лицо, расплывающееся в улыбке, не предвещало никаких неприятностей.

— Ты где шляешься?! — "мамонт" был предельно добродушен, но от дружеского тычка я счел за благо увернуться.

— Сам чего тут делаешь?! Бросил двух музыкантов без присмотра! — ответно "наехал" я.

— Переживут денёк, не маленькие... завтра в Москву вместе вернемся. — отмахнулся Леха, — А сегодня меня на работу срочно вызвали... в партком... Кандидатство в партии восстановили...

"Большой брат" не выдержал и снова оскалился во все тридцать два зуба!

Я ответно усмехнулся:

— Беспартийная масса советских людей сократилась еще на двух индивидуумов — меня сегодня в ВЛКСМ приняли...

Сам виноват — нечего было ворон считать. Второй дружеский тычок взбудораженного "мамонта" цели все-таки достиг!

Отмечали мы столь нетривиальные события в жизни каждого советского человека в узком семейном кругу. Мама накрыла стол... А там уже и дед подъехал...

— Не-е... домафнее фкушнее любофа рефторана... — с набитым ртом вынес свой вердикт Леха, и они чокнулись с дедом и мамой.

Я же, попивая "Дюшес", утешался воспоминаниями о сегодняшнем самоанализе.

В перерыве между жареной курицей и котлетами с картошкой, Леха поделился последними московскими новостями.

После состоявшегося во вторник "организационного" собрания ВИА — на котором Клаймич добрых полтора часа рассказывал собравшимся об итогах встречи с министром, структуре ВИА, зарплатах и планах — было решено, что он, Николай и Леха остаются в Москве, и в кратчайшие сроки решают все материально-технические вопросы.

К моему приезду, в субботу, планировалось завершить оборудование помещения в ЦДК, завезти инструменты для первой репетиции музыкантов, и оформить документы в кадрах и ХОЗУ МВД. Подвисшим оставался вопрос приобретения аппаратуры для студии звукозаписи. Но это уже целиком зависело от генерала Калинина и его "талантов"...

Потенциальных музыкантов группы на собрание приглашать не стали, отложив это знакомство на выходные. Поэтому оргсобрание прошло в узком кругу: солистки, Татьяна Геннадьевна, и наша "ленинградская команда".

Осознав, что "самодеятельность" вышла на государственный уровень, к обсуждаемым вопросам все отнеслись очень серьезно. Даже у Альдоны на лице в этот раз не было привычного насмешливого скепсиса.

Каждый вечер я созванивался с Клаймичем и узнавал последние новости: идет ремонт в помещении, проходят собеседования с музыкантами, Татьяна Геннадьевна разучивает с девочками согласованный репертуар, генерал Калинин оказался "очень знающий человек", налажены хорошие отношения с соседями по ЦДК — ансамблем песни и пляски ВВ МВД — и т.д.

Но Леха сумел сообщить и кое-что новенькое. Через московских знакомых Клаймич договорился об аренде частной(!) студии звукозаписи у композитора Зацепина (это который почти все комедии Гайдая, "31 июня", "Остров погибших кораблей" — и уйма еще всего прочего(!), как я потом уточнил в Айфоне).

А вообще-то, офигеть... Частная студия в Союзе! Я-то думал, что буду первым. Хотя у меня пока и государственной нет...

— Но и цены бешеные... на частной-то... — экономный Леха поморщился, — Пятьдесят рублей за час работы...

— Сколько?! — дед был шокирован, — Это за день больше, чем я за месяц? Куда ОБХСС только смотрит?!

Мама, уже имеющая представление, какие отчисления "за песенки" получает в месяц её сынуля, ничего не делая, отнеслась к озвученной цифре куда спокойнее. Но возмущение тоже изобразила...

— Это на всякий случай, — пояснил Леха, — если не успеем оборудовать свою...

"Не успеем, чую... Молодец, Клаймич...".

Долго засиживаться за столом мы не стали. Завтра утром был самолет в Москву.

* * *

А-а-а-а... Как в воду глядел...

Время поджимало, а "завхоз" Калинин пока ничего определенного о сроках приобретения студии сказать не мог. То есть, если покупать гэдээровскую или чехословацкую аппаратуру — то хоть завтра, но Клаймич уперся намертво: "Это будут выброшенные деньги!".

Поэтому уже три дня подряд Григорий Давыдович и Коля Завадский сидят в квартире Зацепина, сводя вместе записанные голоса и партии. Да-да... частная студия оборудована у Александра Зацепина в собственной квартире!

Стоит отметить, что квартир у композитора изначально было две — вторая "досталась" от покойных родителей. Путем сложных обменов, прописок и переездов, квартира осталась одна, но в ней появилась первая в Советском Союзе частная звукозаписывающая студия.

С самим Александром Сергеевичем я общался от силы минут десять. Композитор хотел посмотреть на "молодое дарование", но итог "смотрин" его явно не удовлетворил. Пообщались мы формально и весьма сухо. Возможно, автор множества популярных песен и музыкальных композиций, которые знала вся страна, хотел предложить "мальчику" какое-то сотрудничество или даже протекцию — но увидев мою самоуверенную рожу и шикарный темно-синий костюм "от Шпильмана", быстро передумал.

Да... В эту поездку "мальчик Витя" вырядился, как "приподнявшийся хач двадцать первого века": темно-синий дорогой костюм и черная шелковая рубашка с расстегнутым воротом, импортные туфли и турецкий кожаный плащ — причём кожа была настолько тонкой выделки, что отличить её от ткани можно было только прикоснувшись.

Ну а что... Две тысячи сто шестьдесят девять рублей и еще пятьдесят четыре копейки — именно столько авторских отчислений "мальчик Витя" получил за сентябрь!

Не сказать, что я был очень уж сильно удивлен... "Карусель" с "Семейным альбомом", "Цветы" с "Маленькой страной" и "Теплоходом" сейчас звучат по радио каждый день, и не по одному разу! Три дня я даже специально таскал с собой в школу недавно купленную "Selgу" — слушал на переменах радиоконцерты по заявкам. И каждый день хотя бы одну "свою" песню услышать получалось!

К тому же мама рассказывала, что у них на работе радио работает почти постоянно, и "мои" песни звучат все чаще и чаще. Эмоции ей приходилось сдерживать — ни у меня в школе, ни у неё на работе о моем авторстве этих песен ещё никто не знал.

Но размер отчислений все-таки удивил. В первый месяц не дотянуло до сотни, во второй — триста с небольшим, а в сентябре уже более двух тысяч... Захарская из ВААПа говорила, что авторские будут расти, но чтобы настолько!

Дома я "погуглил в Яндексе". Конкретики было немного — в основном, откровения Антонова о миллионе "авторских" на сберкнижке, и Добрынина, что в СССР на отчисления от одной популярной песни можно было безбедно прожить всю жизнь. И уже заканчивая свои изыскания в Рунете, я наткнулся на интервью Ханка, в котором тот рассказал про свои доходы "от двух до пяти тысяч в месяц", и об Антонове, который "получал более десяти тысяч в месяц!".

"И вам постоянно, sukи, чего-то не хватало?! Сегодня прилюдно плачетесь на беззаконие и нищую старость — а ведь именно "творческая интеллигенция" всегда держала "фигу в кармане" и громче всех радовалась "сносу Совка"... Тупые gниды!"...

...Половину "авторских" я растратил в "пещерах Али-Бабы" Шпильмана... Правда, все равно пришлось доплачивать из "нелегальных" средств, но рассказывать об этом я никому не планировал. И что-то мне подсказывает, что скоро я буду зарабатывать намного больше Юрия Антонова...

Мама против подобных трат не возражала. Во-первых, сама не меньше меня была удивлена полученной за сентябрь сумме. Во-вторых, "Клаймич наконец-то передал через меня" пять тысяч за Пьеховскую "Карусель".

"Ну, типа!".

А вообще — хрен знает, чего меня вдруг потянуло на "наряды"... Может, не хватило этого в "первом детстве", а может, психологически искал привязки к своему времени, перенося сюда "понты следующего века". Но скорее всего, ни то, ни другое... Просто хотелось выглядеть "взрослым и красивым"!

В "первой жизни" я не был ни уродом, ни тем более, нищим, но... Тогда на меня не оглядывались на улице. Мне не строили глазки и не улыбались приветливо в метро девочки. В "том" детстве я никогда не заморачивался по поводу шмоток. И первый раз задумался об этом только в десятом классе. Запомнил я этот момент очень хорошо в силу малоприятных для себя обстоятельств.

В один из дней я опоздал к первому уроку — на улице шёл нудный осенний дождь, и я был с зонтиком. Заскочил на урок химии (даже это запомнил!), и плюхнулся на ближайшее свободное место.

— Убери с парты свой женский зонтик! — в шёпоте Еремеевой, с которой мы "по жизни" недолюбливали друг друга, звучало чисто женское... хм... пренебрежение (и это определение ещё щадит моё самолюбие!).

Так в тот день я впервые осознал, что зонтики бывают женские и мужские. И пофиг, что половина мужчин ходила по Ленинграду с зонтиками жен; пофиг, что почти все мои одноклассники ходили с зонтиками мам. Мне тогда было СТЫДНО.

Дома я с нескрываемой обидой поинтересовался у мамы, "почему я должен ходить с женским зонтом?". Та явно об этом тоже задумалась впервые, оценила выражение моего лица, и в тот же вечер во Фрунзенском Универмаге мне был куплен полуавтоматический японский зонт за двадцать пять(!) рублей. Куплен даже не по знакомству, поскольку нормальные люди за такие деньги зонты не покупали, и они были в свободной продаже.

Господи! Как же я ждал дождя!!! Как назло, его не было несколько дней. А уж когда с неба полило...

На урок я опоздал специально... Получив разрешение учителя, зашел, и неспешно отправился за задние парты. Там, по негласному правилу, ученики ставили сушиться свои мокрые зонты.

Громкий хлопок раскрывающегося "чуда японских технологий" заставил учительницу замолкнуть посреди фразы, а весь класс (включая чёртову Еремееву!) обернуться и насладиться моим триумфом! Небрежно брошенный дорогущий японский зонт плавно спланировал на своих "беспонтовых" собратьев...

Впрочем, в "той жизни" я про "понты" даже не догадывался. В "этой" я всё про них уже знал.

В конце концов, никто не пострадает, если я начну готовить себя к роли "иконы стиля"! Тем более, что всё уже придумано за меня...

Ну а "иконка"-то вполне ничего себе получилась! Даже Альдона чуть дрогнула уголками губ, увидев "явление хача народу", и комментировать мой внешний вид никак не стала. Что уже можно было смело счесть за комплимент! А Татьяна Геннадьевна — Верина мама, и одновременно наш "ВИА-шный" педагог по вокалу — так и вовсе, разулыбавшись, вынесла вердикт:

— Витя, какой же ты красивый! И совсем взрослый уже...

На что Верин взгляд — за миг до этого нежный и многообещающий — завилял и уткнулся в потолок!

От полного погружения в образ "очеловеченного хача" меня отличали только продолжающие светлеть волосы. Перед этой поездкой я умучил парикмахершу своими "странностями", но теперь по бокам волосы были выстрижены коротко, а по центру зачесаны вверх и косо. Правда, не без помощи лака для волос "Прелесть"!

Увидев мой "креатив будущего", мама неопределенно хмыкнула, и вынесла оценку:

— А... Ну-ну... Живенько так получилось... С лаком, что ли?..

Так или иначе (вне зависимости от того, понравился я Зацепину или нет), работа в студии кипела, и через неделю у нас на руках были полностью сведенные и аранжированные "Феличита", "Дорога жизни", "Боевым награждается орденом", "Карусель", "Ноль-два", и комсомольская "Только так победим"!

Кроме того, под аккомпанемент Клаймича на пианино, Татьяна Геннадьевна за полчаса напела на запись "Ягоду-Малину" и "Подорожник-траву".

Естественно, мама никогда не разрешила бы мне целую неделю торчать в Москве, прогуливая школу. А потому, прикрываясь творческим авралом, удалось выцыганить только два раза "с субботы по понедельник". Но я не особо расстраивался... Свои партии (имея в голове заученный оригинал) я записал очень быстро, и все выходные мы с Лехой гуляли и катались по Москве. А по вечерам уже полным составом сидели в ресторанах, и даже сходили в кино на "Конец императора тайги" и французские "Четыре мушкетера".

"Император" случился от нечего делать — Вера допоздна задержалась в редакции, дописывая статью про выставку молодых художников, прошедшую в ЦДХ. А "на французов" нам даже пришлось отстоять длинную очередь в кассу! Советский народ французское кино любил, да и изобилием иностранного кинематографа избалован не был.

— А стариик Дюмаа измельчаал... — с совершенно серьезным выражением лица заявила Альдона, когда мы вышли из зала после просмотра "киношедевра страны лягушатников".

Все захихикали...

Фильм был скорее про приключения умных слуг четырех тупых мушкетеров, а от Дюма в сценарии осталось только само слово "мушкетеры".

"Даже в фильме с Боярским, Дюма больше! Впрочем, еще увидите... Под Новый год...".

— Да... полный трэш... — не особо задумываясь, согласился я с оценкой просмотренного фильма.

Вот же! За языком надо следить... Перевести английский "трэш" как "мусор" девчонки естественно смогли, а вот само выражение оказалось внове и привлекло ненужное внимание...

Кстати, совместная работа и отдых весьма благотворно сказались на взаимоотношениях девушек. Незлобивый и легкий характер Лады, её высокая работоспособность и отсутствие всяческих претензий на лидерство, заметно примирили наших девиц с её существованием!

Единственное обстоятельство, которое немного удивляло всех, кто его замечал — Лада меня побаивалась. Все остальные "напрягались" с Альдоной, а Лада почему-то выбрала объектом своих опасений меня.

"Да и пофиг... Боится — значит, уважает! Будем льстить себе так...".

Кстати, Верины посиделки со статьей о молодых художниках имели неожиданное продолжение.

Когда мы в очередной раз валялись в постели после бурной "возни", эта тема всплыла в нашем разговоре.

— ...Ну, кому отдашь... это же моя тематика. Молодежное творчество... книги, стихи, живопись... — Вера, прикрывшись большим махровым полотенцем, лежала поверх смятого нами белья.

Хотя, казалось бы, чего ей стесняться... Идеальное тело спортсменки... Грудь изумительна... Вопрос с "интимной стрижкой" мы уладили к взаимному удовлетворению, и теперь никаких недостатков невозможно было найти даже при всём желании.

— А песни? — "хитро" прищурился я.

— Разве что самодеятельность и бардовские... — засмеялась Вера, — других прецедентов пока не было! Ты хочешь, чтобы я о тебе еще раз написала?

Я неопределенно пожал плечами. Через некоторое время советская пресса и так про меня будет писать. А с собственной инициативой рядовой журналистке лучше не выступать. Обязательно поднимут вопрос о личной заинтересованности. Ну его к лешему...

Так Вере и объяснил.

— У нас теперь на повестке дня литературное творчество масс... — Вера сладко потянулась, выгнувшись всем телом — и поймав мой заинтересованный взгляд, покраснела.

— Что за литературное творчество? — без особого интереса спросил я, потихоньку отбирая у Веры полотенце.

— Ну там... рассказы, повести... самих читателей... Вить! Время уже позднее... Мама и так догадывается, что у меня кто-то появился...

— Вот будет сюрприз, когда она узнает, кто именно! — я улыбнулся во всю пасть.

Тут же с громким хлопком прилетело Вериной ладошкой по моему пузу. Хотя, если быть объективным, скорее уж по "прокачанному прессу с шестью четкими кубиками"!

— Даже не шути так... — Вера крепко зажмурилась от ужаса подобной перспективы, и решительно замоталась в отвоеванное полотенце.

— Зая, не бери в голову...

"Не-е, что я говорю?! Бери! И почаще..."

— Чему ты улыбаешься? — подозрительно заинтересовалась"Зая".

Нежелательность честного ответа для меня была очевидна, и я в очередной раз толкнул тезис на тему "не пойман — не вор".

— Даже у милиции восемьдесят процентов всех раскрытых пр... э... дел — это чистосердечные признания. Никогда не сознавайся — стой на своем до конца, чтобы там ни было!

Вера послушно кивнула на многократно обсуждавшуюся нами тему, и перевела разговор на свою работу в газете:

— Вот написал бы какой-нибудь рассказ для газеты... И я могла бы приехать в Ленинград, в командировку... Для работы с автором!

Мы одновременно представили себе эту "работу", и дружно засмеялись.

— Так если рассказ уже опубликуют — то какая еще может быть работа с автором? — спросил я, отсмеявшись.

— А ты напиши длинный рассказ, — не сдавалась смеющаяся Вера, — чтобы продолжение было! Несколько продолжений!.. Да я не про это "продолжение"... Вить! Вить!!... Вииии...тя...

В понедельник мы с Клаймичем снова были на Огарева 6...

Я бы конечно предпочел встретиться с самим Щелоковым, но того не было в Москве, и поэтому о проделанной работе отчитывались Чурбанову.

Впрочем, всё проходило "более чем хорошо". Юрий Михайлович прослушал "Ноль-два" и "Боевой орден", и был впечатлен! Когда же мы прокрутили ему новую "Феличиту" (я, женское трио, и "вылизанная" аранжировка), то замминистра демонстративно-удивленно развел руки:

— Ну, братцы! Это как другая песня... Лучше! Гораздо лучше!

"Братцы" (а особенно Григорий Давыдович, который неделю пробатрачил в студии Зацепина) остались весьма довольны такой оценкой.

— Юрий Михайлович! — я решил "ковать железо, покуда оно горячо", — Надо бы новый вариант передать итальянцам... только как?

И захлопал глазами.

Чурбанов отмахнулся от несущественной проблемы, и повернулся к селектору:

— Борис, свяжись с итальянским посольством... Там от него культурный атташе к нам ходил, как его там... не помню... Пригласи-ка его ко мне... только вежливо!

— Есть, Юрий Михайлович! — коротко хрипнул динамик.

Чурбанов развернулся обратно к нам, и Клаймич принялся горячо расхваливая деловые качества и оперативность генерала Калинина, рассказывать о проблемах со студией.

Чурбанов снова связывается по селектору. В кабинет приходит Калинин, и дальше следует долгое и малоинтересное обсуждение бюрократических и юридических препон на пути к заветной студии.

В итоге, Чурбанов берется помочь лично — но по количеству перечисленных проблем я понимаю, что так же просто, как с итальянским посольством, вопрос со студией не решится.

Чтобы произвести на Калинина впечатление и не оставить осадка, что мы приходили на него жаловаться, я подал голос:

— Юрий Михайлович, а можно попросить Виктора Андреевича еще минут на пять задержаться?

Чурбанов вздернул брови, но жестом усадил вставшего было генерала обратно на стул.

— Мы с Григорием Давыдовичем тут песню записали, ко Дню комсомола... Послушайте вдвоем... Как она вам?...

Клаймич немного поколдовал над здоровенным катушечным магнитофоном, который мы притащили с собой, и кабинет заполнили первые сочные аккорды.

Начальный куплет исполнял Завадский, следом я, затем Клаймич, а в последнем припеве и скандировании к нам уже присоединились солистки, Роберт, и Татьяна Геннадьевна. И все это в двойном наложении — как полноценный хор!

Песня закончилась. Наступила тишина.

Чурбанов встал.

— А сильно... — он сделал несколько энергичных шагов по кабинету, — Начал с "гимна милиции", а теперь получился "гимн комсомола"?!

Зять Генсека, усмехнувшись, остановился напротив меня.

— Очень хорошая получилась песня... — поддержал замминистра Калинин, — а главное, правильная! А что за "гимн милиции"?

Пришлось прокручивать "Ноль-два" персонально для "милицейского завхоза".

Но... не пожалели! Не только мы с Клаймичем, но и хозяин кабинета смог понаблюдать за тем, какое впечатление производит песня.

Калинин был в абсолютном восторге! Под конец он даже стал вслух подпевать.

— Действительно! — ерзал на стуле переполненный эмоциями генерал, — Юрий Михайлович — это же получилось, как настоящий гимн! Наш гимн!

Клаймич сидел рядом с Калининым — поэтому пожимание рук, обнимание за плечи и дружеские потряхивания пришлись исключительно на его долю. Ну да я не в претензии...

Довольный Чурбанов "пованговал":

— А теперь может и "комсомольский гимн" получиться!..

Я "смущенно" потупился, и начал "оправдываться":

— Да меня... неделю назад... в ВЛКСМ приняли... А тут День рождения Комсомола... вот и навеяло...

"Ага!..

— Это вы только что сказали "eb tvою mать?

— Вы с ума сошли — мы же в консерватории!

— А... ну-а-а, значит, музыкой навеяло!..". Хе!

Оба генерала понимающе закивали и поздравили со вступлением.

— Вот бы на Праздничных концертах их и исполнить... У комсомольцев в октябре, а в ноябре уже и у нас годовщина! — продолжал "эмоционировать" Калинин.

"Дядя, как же удачно ты озвучил эту архиправильную идею!"

И я буквально впервые посмотрел на щёлоковского хозяйственника без внутренней неприязни.

Клаймич воспрял, как боевой конь, услышавший сигнал горниста. И представившийся шанс упущен не был!

Присутствующие горячо принялись обсуждать тему "вот сама судьба велела — раз так случайно(!) всё совпало", "здесь голос Виктора хорошо бы прозвучал между Кобзоном и Лещенко"... и тут Григорий Давыдович доверительно и осторожно высказал опасение, что возможно, такой успешный "музыкальный старт юного дарования" на Праздничных концертах вызовет недовольство маститых коллег по цеху, и начнут возникать некоторые проблемы.

Упс... Мне впервые довелось увидеть "другого Чурбанова". Губы замминистра искривились в презрительной усмешке, глаза зло сузились, а пальцы правой руки стали выбивать по полировке стола для заседаний какой-то нервно-рваный ритм:

— "Маститые коллеги"?.. — прошипел он.

Клаймич поперхнулся посреди фразы, а расслабившийся было Калинин выпрямился на стуле и принялся "поедать" начальство преданным взглядом.

— Только мне сразу скажите... И "маститые коллеги" станут желанными гостями в сельских клубах и отдаленных гарнизонах нашей необъятной Родины... — голос Чурбанова буквально сочился презрением и высокомерием, — ...или вообще, я "неожиданно" поинтересуюсь законностью их доходов от гастролей...

Замминистра со значение посмотрел на Клаймича, и Григорий Давыдович понимающе склонил голову, с трудом выдавив кривую улыбку.

В кабинете повисла гнетущая тишина.

Пришлось подать голос:

— Григорий Давыдович! Ну о чем вы говорите?.. Если с нами сам Юрий Михайлович, то кто нам может устроить неприятности?! У меня вон случай недавно был... — и я принялся "в красках" живописать "разборку" в райкоме комсомола. Впрочем, слегка подкорректированную:

— ...так вот — Юрий Михайлович ни разу не позволил себе ни грубости, ни хамства. Так кто он — а кто вы, гражданин Мякусин?!

Калинин ободрительно кивал на каждое мое слово, а Клаймич усиленно делал вид, что слышит этот рассказ впервые, и тоже полностью солидарен с позицией "завхоза"!

Сам же Чурбанов порозовел, неожиданная и пугающая злость пропала, а намек на улыбку показывал, что буря миновала.

"Во у мужика "крышу рвет"! С полпинка... Кстати — кого-то напоминает! Нет?! Скажем так... У меня во многом "рвало" из-за невозможности реализации "мужского начала". И вряд ли наши с генерал-лейтенантом проблемы сильно разнятся! То, что можно дочери генсека — то нельзя его зятю... Поэтому Галина пьет, гуляет и трахается с кем попало, а всесильный замминистра МВД — молодой, привлекательный мужик — не то, что трахаться и гулять — он даже напиться не может! Ну как же — дорогой Леонид Ильич не любит алкашей, и очень страдает, что единственная дочка злоупотребляет "зеленым змием". Тяжел ты, неравный брак! Впрочем, Юрий Михайлович, ты сам в этом виноват, раз женился на пиzdanутой бабе, которая старше тебя на десять лет..."

Я встретился глазами с Чурбановым, и он мне дружелюбно подмигнул...

* * *

Странная штука — время. В детстве каждый день — маленькая жизнь, он тянется бесконечным приключением, в котором тебя качает на качелях судьбы от открытий к неудачам, от дружбы к ненависти, от несправедливости к любви... И каждый день детства разительно непохож на предыдущий. Ты совершаешь открытия и ошибки, упускаешь и обретаешь. Но ты не делаешь одного: ты не скучаешь и не убиваешь время. И ты никак не можешь понять странные фразы этих взрослых — "Как быстро взрослеют дети!", "Как быстро летит время!"...

Что за странная чушь?!.. — искренне недоумеваешь ты...

Потом ты взрослеешь. Взрослеешь настолько, что дни становятся однообразной лентой похожих кадров. Взрослеешь настолько, что приходит ОСОЗНАНИЕ тех странных фраз...

В какой-то непонятный момент ты теряешь способность совершать открытия и наслаждаться каждым проживаемым днем.

Но иногда насмешливая девчонка Фортуна хочет себя развлечь, и течение, толкавшее тебя в грудь, вдруг становится попутным, удача неожиданно возносит тебя на гребень успеха, и несет, несет, несет... Твоя жизнь снова расцветает всеми красками калейдоскопа! Одно событие вмиг сменяется другим... Ты летишь от победы к победе, и каждый день вновь становится незабываемым и бесценным!

До поры... Пока не разочаруешь Фортуну своей черной неблагодарностью: "Ну вот... очередной дурачок поверил, что это он сам!" — девочка-богиня разочарованно хмыкает и поворачивается к тебе спиной.

И ты снова бултыхаешься в киселе однообразных дней и лет, теряя силы и забывая то пьянящее чувство полета на крыльях удачи, которое когда-то испытал.

В моей "второй жизни" время летит с ужасной скоростью. В "первом детстве" не было и тысячной доли тех событий, которые произошли в этом, но вместо того, чтобы наслаждаться ими и смаковать, я постоянно чувствую, как время утекает меж пальцев.

Многого ли я добился за прошедшие восемь месяцев? Объективно — да, многого... Но в то же время, пока НИЧЕГО.

НИЧЕГО, ЧТО МОГЛО БЫ ПОВЛИЯТЬ...

А время неумолимо... оно уходит... оно с каждой прожитой секундой приближает мою страну и мой народ к катастрофе.

Тик-так... тик-так... тик-так...

Но "девочка" все-таки ко мне повернулась! Легкая улыбка Фортуны — и вечерний звонок Клаймича на мой домашний телефон сообщает, что события "встали на крыло удачи"...

На следующий день после моего отъезда из Москвы, помощник Чурбанова затребовал у Клаймича магнитофонную запись песни "Ленин. Партия. Комсомол".

А ещё через день Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР "дорогой Леонид Ильич Брежнев" произнес со своими характерными причмокиваниями:

— Это ж какая хорошая и правильная песня... Молодец, Витюша... помню его... ты, Юра, ему помоги... Такие песни нужны нашей молодежи!..

...Как небольшой камешек срывает с горных круч неудержимую лавину, так и шепелявое брежневское "хорошая песня... помоги ему..." смело с нашего пути все препоны и проблемы!

"Сакраментальное советское выражение "есть мнение" — всесильно, а уж если это "мнение" Генерального секретаря, а передает его любимый зять товарища Брежнева — то сила этого "мнения" превосходит все горные лавины планета Земля!"

Именно эта мысль крутилась в моей голове, пока я рассматривал нашу новую студию звукозаписи.

Восхищенный Завадский поочередно и трепетно прикасается руками к различной аппаратуре и счастливо вздыхает.

Роберт, во главе пятерых (четверть часа назад представленных мне) музыкантов, осваивал новые инструменты. Рассыпающаяся дробь на барабанах, щедро сдобренная звоном "тарелок", победными звуками заполнила собой все здание.

Да-да — именно здание! НАШЕ ЗДАНИЕ. Улица Селезневская, дом 11 корпус 2 — бывшая Студия художников МВД СССР. Бывшая!.. Потому что теперь здесь находится "Музыкальная студия МВД СССР". Большая красная вывеска с гербом Советского Союза у входной двери.

Само здание внешне выглядит не так помпезно, как вывеска. Небольшое, двухэтажное, с облупившейся местами штукатуркой. Внутри всё гораздо цивильнее, но полноценный ремонт лишь вопрос времени. Главное в другом. Теперь у нас есть СВОЁ здание. В Москве!

Я бросил взгляд на единоличного вдохновителя и организатора данного ТРОФЕЯ.

Безмерно гордый собой, Клаймич с видом Наполеона при Аустерлице стоит прислонившись к стене, и скрестив руки на груди, практически отеческим взглядом поглядывает то на счастливого Завадского, то на удивленно крутящих головами солисток, то на подмигивающего меня.

А привела к такому удивительнейшему результату всего лишь одна фраза Григория Давыдовича: "придётся работать по ночам — для студии нужна тишина и отсутствие вибраций, а на Лубянке транспорт и репетиции ансамбля песни и пляски...".

Щелоков с Калининым что-то вполголоса обсуждали и прикидывали (Клаймич признался: "Я даже заскучать успел") — а кончилось все решением о переезде Студии художников на Лубянку, и нашим заселением в собственное здание.

А ещё через два дня осторожные, внимательные, а главное трезвые(!) грузчики в аккуратных синих комбинезонах, бережно выгружали из фуры "Совтрансавто" и заносили в дом большие деревянные ящики с аппаратурой для студии звукозаписи.

Всё!

Теперь у нас было всё, что требовалось для результата.

И либо РЕЗУЛЬТАТ будет — либо я и глазом не успею моргнуть, как из любимчика "сильных мира сего" стану тем, про что "сильные" вспоминать не любят — их о ш и б к о й.

* * *

По возвращению домой, состоялся тяжелый разговор с мамой.

Готовился я к нему давно и долго: подбирал аргументы, находил нужные слова, прикидывал допустимые компромиссы и определял позиции, которые нельзя было сдавать ни в коем случае. Но...

Но всё, естественно, пошло не так, как планировалось.

— Да... Закрутились дела... — мама была задумчива и даже слегка подавлена. Мы сидели в традиционном месте всех семейных советов — на кухне. Она подперла щеку рукой и грустно рассматривала меня.

— Мам... — осторожно начал я, — Ну чего ты?.. Все ведь в порядке... Для комсомола и милиции песни уже есть... Всем нравятся — и обе уже одобрены "наверху"... С Италией, конечно, пока непонятно, но я уверен в успехе. А Романов, когда вчера слушал "блокадную", даже прослезился... Я же тебе рассказывал в подробностях!

Мама согласно закивала, но озабоченность на лице и тревога в глазах никуда не делись.

— Ма... — я приступил к самому главному, — теперь важно не снижать темп и не "опускать планку"... Новые песни уже написаны, с группой необходимо репетировать... И... и в Москву пора переезжать.

Мама молча рассматривала дверной косяк за моей спиной.

— Мам?..

— Все так ужасно... быстро... — она нервно сцепила пальцы рук, — А если ты не справишься? В какой момент ты так вырос? Я даже не поняла... — голос дрогнул и на глазах выступили слезы.

Через секунду я, стоя около мамы, прижимал её голову к своей груди, и осторожно гладил ладонью по ещё не поседевшим волосам.

И в этот момент НАКРЫЛО...

... — Бесполезно, — дежурный реаниматолог, делавший непрямой массаж сердца выпрямился, и поправил растрепавшиеся волосы, — мне жаль...

Он отошёл от маминой кровати, а я встал рядом и бездумно гладил поседевшие за время болезни волосы до тех пор, пока санитары не прикатили из морга громыхающую каталку.

...Дичайшим усилием воли я пытался сдержаться. Но это же мама... она сразу почувствовала неладное и подняла на меня глаза...

А к Романову я ездил вчера...

Встрече традиционно предшествовал звонок бессменного помощника Первого секретаря Ленинградского обкома:

— Как твои дела, Витя? Как успехи в школе? — мягкий баритон Виктора Михайловича излучал симпатию и расположение, но я был начеку — поблагодарил за заботу и отбрехался, что все хорошо... включая ("мать её"!) учебу.

— Вот и славно! — Жулебин обрадовался моим успехам в учебе так, как будто от этого зависел "мир во всем мире".

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Григорий Васильевич вернулся из отпуска с Рижского взморья, и готов выкроить минутку для нашей встречи.

— Когда ты сможешь? — деликатно поинтересовался мой тезка.

И услышав явно ожидаемое "в любое время", сообщил, что машина прибудет за мной через двадцать минут...

...Под тяжёлым взглядом Романова, сушка застревала у меня в горле.

— Григорий Васильевич, — попытался оправдываться я, — всё равно Ленинград остаётся моим родным городом... и я всегда буду помнить, кто первым меня поддержал и помог... и даже жизнь, наверное, спас...

Помогло мало... если помогло вообще. Романов продолжал смотреть тяжелым, давящим взглядом. "Кто кого пересмотрит" с членом Политбюро я благоразумно устраивать не стал, и отвел взгляд в сторону.

В огромном кабинете Первого секретаря в Смольном, я был впервые. Стены обшиты полированными панелями, окна от потолка до пола, белоснежные шторы "всборку", многочисленные шкафы с книгами, и преломляющая свет неисчислимыми гранями своих подвесок гигантская хрустальная люстра под пятиметровым потолком.

Я снова посмотрел на хозяина кабинета.

— Тебе чего не хватало? — тон Романова однозначно записывал меня в "иуды".

"Э!.. Стопэ! Так не пойдет! Надо срочно менять расклад...".

— Да всё у меня прекрасно было! — горячо запротестовал я, — Когда Юрий Михайлович предложил переехать в Москву, и заявил, что при МВД организуют ансамбль "под меня" — я ведь сказал, что надо подумать, и сразу позвонил вам. А Виктор Михайлович сказал, что вы в отпуске... А там время поджимало... И ответа требовали...

Я "сник" под конец своей тирады, и закончил совсем упавшим голосом:

— Они студию звукозаписи для ансамбля купили... за границей... Сам Леонид Ильич разрешил...

Романов насторожился:

— Причем тут Леонид Ильич?

"Угу... Ну и кто сказал, что неинтересно играть, когда "знаешь прикуп"?! Вдвойне интересно! Потому что волнения меньше, и можешь насладиться процессом...".

Далее, "переживая и запинаясь", я вывалил Романову всю историю про "комсомольскую" песню, и про то, как ее услышал сам Брежнев.

Первый секретарь задумался... Правда, ненадолго:

— Вот видишь! Про комсомол ты песню написал — а про свой родной город? А?! — и он обличительно ткнул пальцем в моём направлении.

Я вскинул голову, и зачастил скороговоркой:

— Еще летом написал, Григорий Васильевич! Про блокаду... как раз к годовщине снятия... А недавно меня в комсомол приняли — и я тоже... к годовщине...

Я преданно "ел" Романова глазами. Тот потихоньку смягчался, и взгляд из презрительного превратился в просто сердитый. Все-таки упоминание личного участия Брежнева переломило его восприятие моего "предательства".

Фамилию Щелокова я специально ни разу не упомянул, поскольку тут у меня были далекоидущие планы. А Чурбанова не жалко — семейные связи с Леонидом Ильичом защитят его от кого угодно.

— Понятно... Ну показывай, что к блокаде насочинял... Магнитофон ведь для этого притащил... — буркнул Романов, отпивая уже остывший чай.

"Сонька" еле слышно зашуршала, и раздались первые гитарные аккорды:

В пальцы свои дышу —

Не обморозить бы.

Снова к тебе спешу,

Ладожским озером...

Песню мы записали в исполнении Завадского. Всё вроде бы просто было... Текст перед глазами, мелодия немудреная... А записывать пришлось в несколько заходов — голос от волнения срывался. Это мне Клаймич потом рассказал.

И Зацепин высказался — "А с виду и не скажешь, что парень ТАКОЕ мог написать..."

Ну, это мне, видимо, за костюм и стрижку...

Фары сквозь снег горят,

Светят в открытый рот.

(Голос Завадского стал уходить вверх, и в нем появился хрип.)

Ссохшийся Ленинград

Корочки хлебной ждет.

У Романова заходили желваки.

Вспомни-ка простор

Шумных площадей,

Там теперь не то —

Съели сизарей.

(Колин голос перешел почти к речитативу шепотом.)

Там теперь не смех,

Не столичный сброд —

По стене на снег

Падает народ —

Голод.

(Романов опустил голову.)

И то там, то тут

В саночках везут

Голых.

(Буквально вырвал из себя последнее слово Завадский.)

Не повернуть руля,

Что-то мне муторно...

Близко совсем земля,

Ну что ж ты, полуторка?..

Ты глаза закрой,

Не смотри, браток.

Из кабины кровь,

Да на колесо —

ала...

Их еще несет,

А вот сердце — все,

Встало...

Романов сломался. Не поднимая головы, он встал, повернулся ко мне спиной и отошел к окну.

У Зацепина я не присутствовал — учился (blя!), поэтому влиять на процесс не мог. Но у нас была плохонькая запись этой песни в исполнении Сергея из "Аэлиты", а вот ее писали под моим непосредственных "художественным руководством".

Надо отдать должное и Клаймичу, и тем более, Завадскому — они не стали ничего менять, а просто скопировали один в один, вплоть до последней интонации.

"Всё правильно... Нужно высокое чувство меры, чтобы ничего не улучшать, когда не надо..."

"Дорогу жизни" я впервые услышал в лихие годы "перестройки" на "Музыкальном ринге". Была тогда такая программа на ленинградском телевидении. И навсегда запомнил и эту песню, и те томительно долгие секунд пять тишины, которые стояли в студии, прежде чем раздались первые хлопки.

Больше публичного исполнение этой песни я не слышал никогда, но песню не забыл. И вот пришло её время — раньше, чем в прошлой реальности... Мдя...

...Оказывается, под большим портретом Ленина, меж деревянных панелей, была замаскирована дверь, ведущая в комнату отдыха. Романов по-прежнему молча ушёл туда, и судя по донесшимся звукам, сначала высморкался, а потом выпил!

Впрочем... и хотел бы сказать, что понимаю — но нет... Вряд ли можно понять, если не пережил все это сам. А он — пережил... и выжил. Воюя. Повезло.

...Теперь уже мама гладила меня по голове и прижимала к себе, и успокаивая, говорила, что все у нас получится, что она поможет, что я справлюсь...

Справился. Незаметно с силой пережал сам себе горло... И сдержался. Отбрехивался потом волнением и усталостью. Начал жаловаться на пустую трату времени в школе, когда столько неотложных дел.

Мамин взгляд сразу построжел — но поскольку у меня и четверок-то почти не было, то она лишь напомнила, что "и так постоянно пишет записки директору, чтобы меня отпускали".

В итоге пришли к тому, что как только решится вопрос с квартирой в Москве, то будем переезжать.

— Надо с дедом поговорить, — мама покачала головой, — ведь ему же не раз предлагали перевод в московский Главк — может, хоть сейчас согласится.

Но в голосе хорошо было слышно сомнение.

"Да, деда оставлять здесь одного нельзя. В крайнем случае, попрошу помощи у Чурбанова. С ним легче, чем со Щелоковым. И тем более, с Романовым...".

...Хотя грешно жаловаться. "Дорога жизни" практически примирила Романова с моим "ренегатским" переездом в Москву.

Когда Григорий Васильевич вернулся "из под Ленина", на лице у него особых эмоций не было.

— Хорошая песня... — спокойным голосом констатировал он, опять усаживаясь за стол, — А кто поет?

— Это наш солист... исполнил. А так — хотели узнать ваше мнение... кому петь...

— Ну не Сенчиной же... — криво усмехнулся всесильный хозяин города трех революций.

"Понятно... не отошел еще...".

Я позволил себе лишь намек на улыбку, и поспешил заверить:

— Для Людмилы Петровны я написал две другие песни, а эта, как мне кажется, очень органично прозвучала бы в исполнении Михаила Ножкина. — выдал я домашнюю заготовку.

— Ножкин... Ножкин... — наморщил лоб Романов.

— "Последний бой — он трудный самый..." — напел я.

— А... — сразу вспомнил тот, — ну, может быть...

Упоминание сразу о двух песнях для Сенчиной так же благотворно сказалось на настроении Первого секретаря.

После этого мою историю о "знакомстве" с банкиром-итальянцем и последующих событиях он выслушал хоть и молча, но с нескрываемым любопытством.

— А после этого, моего мнения никто особенно и не спрашивал — просто сказали, что нужно переезжать. — я виновато пожал плечами, и преданно уставился на Романова.

Григорий Васильевич поразмышлял, мысленно сделал какой-то вывод, и спросил:

— С чем у тебя там ещё кассеты? Ставь давай... послушаем... — потом снял трубку одного из многочисленных телефонов, — Зина, горячий чай пусть нам(!) принесут...

* * *

Была пятница двадцатое октября, когда меня вызвали в кабинет директора прямо с урока физики.

Директор, с каменным выражением лица, кивнула мне на телефонную трубку, лежащую на ее столе рядом с аппаратом:

— Возьми...

— ...Витя, сейчас к школе за тобой подъедет машина, и срочно в аэропорт. У тебя сегодня вечером запись на "Мелодии". Ты должен успеть в Пулково на рейс в тринадцать двадцать пять, твой билет будет у водителя. — уже хорошо знакомый мне помощник Чурбанова, подполковник Зуев, выдавал инструкции по телефону четко и быстро.

— Я все понял, Николай Константинович. Сейчас выхожу во двор и жду машину. — пытаюсь копировать манеру подполковника.

— В Шереметьево тебя встретят. Вопросы есть? Действуй.

Трубка разразилась короткими гудками.

— Анна Константиновна, можно я сегодня уйду с уроков? Меня в Москву вызвали...

— Да, мне уже сказали... — директриса пыталась сохранять невозмутимость, — Иди.

Черная "Волга" уже ждала в школьном дворе.

Дом. Звонок маме. Сумка через плечо. Завывающая сирена. Пулково.

"Волга" выезжает прямо на взлетное поле и подкатывает к трапу.

Удивленно-уважительный взгляд симпатичной стюардессы, и место в первом ряду.

Когда симпатяга в "аэрофлотовской" форме и кокетливо сдвинутой на бок пилотке принесла напитки, я схохмил анекдотом:

— "Стюардесса говорит:

— Так, всё, всё... Успокоились, успокоились — это всего лишь воздушная яма была... Что с тобой? Отпусти кресло, всё нормально! Вдохни поглубже... А ты поменяй штаны. Так бывает, но всё уже закончилось! Успокоились? Ну и молодцы... Теперь пойду успокаивать пассажиров!".

Мой сосед — солидного вида мужчина в сером костюме и тяжелых роговых очках — от смеха даже начал икать!

Отсмеявшись, стюардесса искоса бросает на меня заинтересованный взгляд.

"А ведь постарше Веры будет! Хорошо, что дома успел школьную форму на джинсовый костюм сменить..."

И я улыбаюсь ей в ответ.

* * *

Ну, даже не знаю... Чё-то "маститым коллегам" я совершенно не нравлюсь. Никому.

Из "Шереметьево" на очередной черной "Волге" с номерной серией "МКМ" (что в народе расшифровывалось как "Московская краснознаменная милиция"), меня сразу отвезли на "Мелодию".

Если быть точнее, то не на наш "советский звукозаписывающий гигант", а в... церковь. Самую настоящую, но точно не православную. Здание было сложено из старинного красного кирпича, у него были большие и очень красивые витражные окна, и дополнялось всё это великолепие высокой колокольней с четырьмя островерхими башенками.

Вывеска на проходной информировала, что мы входим в здание "Всесоюзной студии грамзаписи Всесоюзной фирмы "Мелодия" — о как! Не более, но и не менее. Два раза "Всесоюзной"! ФИРМЫ!.. Мдя...

Бдительная тетя на проходной проверила служебное удостоверение сопровождавшего меня водителя "Волги", куда-то позвонила, и через пару минут за мной "прискакал" лохматый парень в растянутом свитере и мятых брюках. Он окинул меня любопытным взглядом и протянул руку:

— Владимир! А ты, значит, Виктор?

Я кивнул, изобразив приветливость, и пожал слабую кисть.

Мой молчаливый водитель коротко сообщил:

— Буду ждать.

Чем вызвал очередной заинтересованный взгляд "встречающего Владимира".

"Ух ты! У меня что, теперь персональный "ментовоз"?!"...

...Пока шли по длинному коридору и поднимались на второй этаж ("— Малая студия у нас там, а в "большой" на первом пишутся хоры и оркестры"), я был проинформирован, что студия грамзаписи расположена в бывшей англиканской церкви.

— Хорошее место здесь... Располагает к творческому процессу. — многозначительно закатив глаза, подытожил лохматый "философ".

Ну вот когда зашли в "Малую студию", тогда "маститые коллеги" и обнаружились — небольшая группа мужчин и женщин столпилась вокруг Кобзона(!) и Лещенко(!), слышались смех и веселые восклицания.

Нет, я конечно говорил, что петь должны именно Кобзон и Лещенко ("как в оригинале"), но... все равно, слегка... ну, не по себе на мгновение стало!

Молодые... Хм... Относительно молодые "мэтры"... Знаковые в моей первой жизни фигуры. Стройные, почти без морщин...

(Оба, для представления, 1978 год: http://youtu.be/TZqw8R3y3Sk , http://youtu.be/yGGe3kX3Mb4 )

"Господи! Никогда, наверное, до конца не привыкну, что всё происходящее со мной — происходит НА САМОМ ДЕЛЕ...".

Впрочем, умиление прошло быстро. Встретили меня сухо, если не сказать неприязненно. Причем ощущалось такое отношение ото всех — и от обоих певцов, и от сотрудников студии.

Мужчина восточной внешности в костюме, но без галстука, взял руководство процессом в свои руки. Он отделился от замолкшей при моем появлении группы, и энергичной походкой направился ко мне:

— Здравствуй! Я звукорежиссер, буду сегодня тебя "писать"... Меня зовут Рафик Нишанович.

— Здравствуйте... Виктор...

— Товарищи! Познакомьтесь... Это Виктор — наш юный автор музыки и слов... А сейчас он станет ещё и исполнителем!

"Товарищи" покивали — лишь одна женщина изобразила подобие улыбки — и стали расходится по рабочим местам, усаживаясь за разные устройства непонятного мне назначения.

— Ну наконец-то... — с недовольством разомкнул уста Кобзон.

Лещенко промолчал.

"Дивная встреча...".

— Самолеты пока быстрее не летают... — я пожал плечами и счел этого достаточным.

"Чего вы, sуки, на ребенка взъелись?!"

Звукорежиссер стал выяснять, записывался ли я раньше, и знаю ли, что делать. Процесс я себе приблизительно представлял, решив, что запись во Всесоюзной студии не должна кардинально отличаться от записи в сочинской или у Зацепина.

Лещенко и Кобзон свои партии уже записали, и все ждали только моей записи, чтобы затем "свести" припевы и скандирование, и переписать возможные огрехи.

Рафик Нишанович попытался сразу отправить меня в звуконепроницаемую комнату для начала работы, но я попросил дать послушать уже получившийся "материал".

— Хочешь убедиться, что не сфальшивили?! — с насмешкой поинтересовался Кобзон.

— Ага... — нагло ответил я.

Атмосфера стала сгущаться. Послышались осуждающие хмыканья.

Звукорежиссер на мгновение в растерянности замер, но затем сделал приглашающий жест к своему здоровенному пульту:

— Мы ознакомились с предоставленной нам записью, и... основная концепция... как бы была понятна...

Я молча натянул наушники и прослушал поочередно записи Кобзона и Лещенко.

Ну, Америку второй раз не откроешь (хотя разок можно было бы и закрыть!) — короче, как они в ТОМ времени спели — так и сейчас получилось! В любом случае, получилось заметно лучше, чем у Клаймича с Завадским...

— Сойдет? — с нескрываемым сарказмом поинтересовался Лещенко.

— Ну не переписывать же... — эхом откликнулся я.

— О наглец... — уже не стал сдерживаться Кобзон.

Я пропустил мимо ушей и отвернулся.

— Рафик Нишанович, мне нужна одна попытка на " распеться", а потом буду готов набело...

— Хорошо — хорошо... — поспешно согласился тот, предупреждающим взглядом сдерживая уже явственно накатывающую волну недовольство за моей спиной.

Я зашел в комнату с микрофоном, и когда в наушниках зазвучала музыка, закрыл глаза и начал свой второй куплет.

Черт его знает, почему я не могу спеть нормально с первого раза! Уже многократно проверял — но то с темпом опоздаю, то голос хрипит и срывается, то дыхания не хватит... Зато сразу же после этого, исполняю без единой помарки.

Так и в этот раз получилось... Не зря глаза закрывал, чтобы не расстраиваться — но и того что увидел, хватило.

Сотрудники студии переглядывались с насмешливыми улыбками, Лещенко демонстративно несколько раз пожал плечами и досадливо качал головой. Лицо Кобзона выражало откровенное презрение к "юному таланту".

Обескураженный, но многоопытный Рафик наклонился к микрофону, и его голос в наушниках предложил мне записывать куплет кусками.

— Не надо, — самоуверенно отмахнулся я, — запишем целиком, вместе с припевом!

Хотя моя практика стабильно подтверждала, что так оно сейчас и случится, но "нервяк" начинал потряхивать.

А напрасно! Все вытянул безукоризненно: с напором, задором, высоко и на одном дыхании:

Чтоб небо осталось звёздным,

Нам бой предстоит земной.

Во всех испытаниях грозных,

Страна моя, будь со мной!

Я небу скажу, как другу:

Наш долг — продолжать полёт!

Стрелки — идут по кругу,

Время — идёт вперёд.

Если дело отцов станет делом твоим, —

Только так победим! Только так победим!

Слышишь юности голос мятежный,

Слышишь голос заводов и сёл:

Ленин, Партия, Ком-со-мол!

Вылезая из комнаты, встречаю откровенно удивленные взгляды.

"Вот вам, padlы! Выкусите...".

— Очень хорошо, очень хорошо... сейчас послушаем, и посмотрим, как ложится... — бормотал себе под нос обрадованный "Микроавтобус" Нишанович, колдуя над пультом и вслушиваясь в наушники...

Нормально у него все там" легло"... Минут через двадцать ожидания и повторной записи "на всякий случай", звукорежиссер сказал, что все "чудненько", и мы можем быть свободны.

"Что ж... значит "маститые коллеги" априори решили, что я им "не в масть"?! Тогда ничто не мешает на их "принципиальность" ответить своей беспринципностью. Привет Троцкому... Кажется, это его цитата? Впрочем, соблюдение авторских прав — не мой конёк!".

* * *

Мой сегодняшний водитель (младший сержант милиции по имени Константин, как я у него узнал) дождался, как и обещал, но ехать я решил не в ведомственную гостиницу на Пушкинской, где по его словам мне был забронирован номер, а несколько по иному адресу.

— Мне все равно. — Константин пожал плечами, — Было приказано встретить в Шереметьево, доставить на Станкевича, разместить в гостинице и быть в распоряжении. Куда ехать?

"Хочется кушать, трахаться, и Судьбу вершить! Причем одновременно. Хм... Тяжёлый выбор — но моё "мессианство" подсказывает, что "потрахаться" придётся поставить на третье место. К сожалению... Гы!".

...Через полчаса две трети задач я уже выполнял в поте лица. А если точнее, то аж рожа взмокла от горячего сладкого чая и неумеренного поглощения пирожков с картошкой и курицей. Удивительное сочетание пюре с жареным до хруста луком и перемолотого филе вареной куры! Жру, сколько могу, и стараюсь подвести разговор к интересующей меня теме...

Ладина бабуленция если моему звонку и удивилась, то вида не подала. Зато сразу сказала, что Лада еще в консерватории, и... опять-таки ничем не выразила своего удивления, когда я сообщил, что хотел бы пообщаться именно с ней, а не с внучкой.

Правда, от ресторана пожилая леди, паче чаяния, отказалась:

— В ресторанах я порчу желудок только по большим праздникам или на поминках! Второе чаще... Приезжай к нам в гости, как раз пирожки поспеют. Почаевничаем...

Квартира Розы Афанасьевны на Красной Пресне, была достойным конкурентом "моей" на Тверской. Причём они друг друга чем-то неуловимо напоминали — наверное, некоторой "музейностью".

Массивная темная мебель явно зарубежного происхождения, потемневшие картины в золоченых рамах, антикварные хрустальные люстры и азиатские фарфоровые вазы. Вся обстановка представляла собой затейливую смесь предметов довоенной европейской и старинной китайской культуры. Было понятно, что кто-то из хозяев бывал за границей, и имел возможность это великолепие приобретать.

Но Роза Афанасьевна смотрелась в этом странном интерьере удивительно органично, словно и сама была редкой музейной диковинкой. Встретила она меня, одетая словно на дипломатический раут начала века: белоснежное жабо, приталенный жакет, и юбка длиной до пола. Волосы убраны в сложную прическу и накрыты редкой черной сеточкой с жемчугом, на пальцах золотые кольца с крупными камнями, а в ушах причудливые серьги, поблескивающие бриллиантовыми гранями.

Хотя, если уточнить, то встречала меня все же... горничная — полная тётя в возрасте, и в безукоризненно белом, и кажется, даже накрахмаленном переднике.

"Красиво жить не запретишь! Надо бы тоже домработницей озаботиться...".

В углу большой гостиной, куда меня провели, был сервирован небольшой "чайный" столик на две персоны, украшенный живыми(!) цветами в низкой фарфоровой вазе. Сервиз тоже был необычным, видимо, китайским — чашки из белоснежного до голубизны фарфора с золотыми завитушками по фигурному краю.

Изображаю "белогвардейский" кивок, и начинаю "дурковать" заранее подготовленным "экспромтом":

— Сударыня, позвольте мне войти,

Я Ваш покой, поверьте, не нарушу,

Лишь отдохну от долгого пути,

Послушаю таинственную душу...

Прикладываюсь к милостиво протянутой надушенной ручке и тяну вперёд букет из одиннадцати бордовых роз, предусмотрительно купленных на Центральном рынке.

— Проходите, мой юный баловень судьбы! Развейте мрак бытия одинокой старой затворницы, — не осталась в долгу пожилая леди, — "как хороши, как свежи были розы"... Ах!..

...Пирожки с чудной начинкой были совсем маленькие — на один "кус", что называется — но их было очень много! Гораздо больше, чем я мог бы осилить...

— Кулинарные таланты Томы неисчерпаемы, — хвалит Роза Афанасьевна поварские способности своей... домоправительницы, горничной, кухарки — или кто она на самом деле — я уже запутался, — одна беда — их мало кто может оценить. Мой аппетит уже не тот, что в молодости, а Лада боится растолстеть, чтобы ты её из группы не выгнал!

"Бабуленция" ехидно улыбается.

— Я такой... — от случившегося обжорства уже тяжело дышать — я откидываюсь на спинку кресла, и жалобным тоном еле живого человека заканчиваю, — За пару лишних килограммов не то что выгнать... уф... убить могу!..

— Можно и убить, — доброжелательно соглашается Роза Афанасьевна, — но женщины это такие существа, использовать которых рациональнее по-другому! На службе человеку, например...

Я весело ухмыляюсь.

"Бабуленция" возвращает мне ухмылку, и грозит аккуратным пальчиком с безукоризненным маникюром:

— И я совсем не об "этом", юный охальник!

— Помилуй бог, сударыня! — я потупил взгляд, — Лишь идея служения женщины человеку вызвала у меня прилив радостных эмоций. Только она!

Мы смеемся.

Роза Афанасьевна улыбается мне, как родная бабушка — морщинки лучиками расходятся от добрых и чуть печальных глаз, маленькая ручка подпирает щеку, а голос звучит убаюкивающе и как-то по-домашнему:

— Ну давай, выкладывай, акула, с чем приплыла в нашу тихую заводь... пока внучки нет... Мнится мне, что текст будет не для её детских ушей...

В первый момент мне показалось, что я ослышался! Я тупо вылупился на "бабулька" и захлопал глазами. Мысли заметались в голове, а я судорожно пытался осознать услышанное и выстроить правильную тактику дальнейшего общения.

"Это что за неожиданный "наезд", и чего она от меня ждет?".

Я, пересиливая себя, улыбаюсь:

— Роза Афанасьевна, я вас разочарую... Мои помыслы чисты и корыстны!..

"Бабуленция", усмехаясь, легко наклоняется, и не вставая с кресла, берёт с нижней полки "чайного" столика какой-то длинный деревянный пенал.

— Давай, рассказывай... с чем пришел... Не объесть же бедную старушку!..

Взяв себя в руки, я более-менее связно излагаю мысли по поводу сложностей со сценическими нарядами для солисток группы, подтанцовки, и... себя любимого.

По ходу рассказа "бабулёк" достает из "пенала" длинные и тонкие сигареты с золотым обрезом, явно импортные.

"Слава богу, что сегодня не вонючий "Беломор"! Как-то не вязался он с ее рафинированным обликом гранд-дамы..."

— Вот я и подумал...

— Понятно мне, что ты подумал... — перебила меня Роза Афанасьевна. Она вставила сигарету в янтарный с серебряными накладками мундштук, и глубоко "по-мужски" затянулась... спалив тонкую сигарету почти до половины, — будет тебе хорошая портниха...

Странная Ладина бабушка легонько "пыхнула" сигаретой, но теперь вместо "паровозной струи", к потолку медленно поплыло изящно тающее колечко дыма.

— Нам нужна не совсем портниха... а скорее, модельер для сценических костюмов. — осторожно пытаюсь уточнить я.

— Она модельер высшей категории, и сошьет, Витенька, любое вечернее платье, но сразу предупреждаю — характер у дамы не сахар. Стерва она порядочная, но если вы с ней подружитесь... то проблема, считай, решена...

Съездим завтра к ней в ателье — она без предварительного звонка никого не принимает...

Я решительно мотаю головой:

— Не поедем... У меня нет времени, которое придется тратить на самолюбивую и стервозную тетку. Нужен кто-то... — я пощелкал пальцами, подбирая нужные слова, — кто талантлив, но еще не добился жизненного успеха.

Роза Афанасьевна тихонько смеётся:

— Не любишь рядом с собой сильных личностей?!

— Не люблю. — покладисто соглашаюсь я.

— Если вокруг будут слабые, заглядывающие тебе в глаза и ждущие поддержки... то самому тебе будет просто не на кого опереться... — Роза Афанасьевна вопросительно смотрит на меня.

Я пожимаю плечами и улыбаюсь:

— Если вы говорите о единомышленниках — я согласен... но терпеть самолюбивую и вздорную портниху... Тогда остаётся дополнить ее принципиальной уборщицей и философствующим водителем... А потом всю жизнь удивляться, почему "воз" твоих замыслов "и ныне там"!

Роза Афанасьевна мой смех не поддерживает. Она молча сидит и рассматривает меня, как будто видит впервые.

Подобный поворот разговора меня начитает раздражать. Результата нет, а просто "переливать из пустого в порожнее" со скучающей эстетствующей старушкой... Мне банально жаль времени.

— Других вариантов нет, Роза Афанасьевна? — "играть в молчанку" мне тоже скучно.

— Есть... — Ладина бабушка кивает, — Из талантливых в Москве есть ещё два человека... Один — некто Вячеслав Зайцев, если тебе это что-то говорит...

"О! Мне это много о чем говорит! Гораздо больше, чем вы себе можете представить... Но "альтернативно-ориентированная" публика мне в группе не нужна..."

-...второй вариант — Татьяна Львова, эта тоже из разряда "самолюбивая и вздорная". По крайней мере, лет пять назад была такой. Пока ее из Дома Моделей, что на Кузнецком, пинком под зад не выперли... Модельер от бога — как бы даже не талантливее первых двух, но не ужилась... и ко мне не прислушалась. Так что если надумаешь, то общаться с ней будешь сам.

— Львова... — я не раздумывал. Да и выбора, по сути, не было.

Звонок дребезжаще протрезвонил где-то в глубине квартиры, и оставил меня скучать на темной и пахнущей кошачьей мочой лестнице.

Тянуть я не стал, и сразу от Розы Афанасьевны отправился в Лялин переулок, где и жила пресловутая Львова.

— Кто? — глухо поинтересовался женский голос из-за двери.

— Меня зовут Виктор... мне ваш адрес дала Роза Афанасьевна Энгельгардт... Я хотел бы с вами поговорить...

Защелкали замки, и обшарпанную дверь с порванным дерматином мне открыла невысокая светловолосая женщина лет сорока в домашнем халате и тапочках на босу ногу. Ни моему позднему (а был уже девятый час) визиту, ни моему... хм... юному виду она не удивилась.

— Проходи... — женщина посторонилась, пропуская меня в темный коридор, за спиной щелкнул замок, — прямо и налево...

Следуя указаниям, я оказываюсь на кухне. Женщина освобождает стол от каких-то чашек и смахивает тряпкой со стола невидимые крошки:

— Садись... Дети ели, не успела убрать...

— Мне все равно... — я улыбнулся "а la Лада", — Вы, я смотрю, не сильно моему визиту удивлены...

— Старуха звонила... Буркнула что-то о том, что ты мой последний шанс в жизни, и повесила трубку... — женщина криво улыбнулась и принялась меня рассматривать.

Я занялся тем же самым. Лицо довольно свежее, но утомленное, глаза покрасневшие... внешность приятная. Светлые волосы демонстрируют хоть и давнюю, но оригинальную стрижку. Хотя сейчас в моде высокие начёсы, каре или просто длинные волосы. На запястье резинкой прикреплена подушечка, в которую воткнуты булавки.

"Работает на дому... Дом и квартира так себе... Дети. Судя по всему, нуждается. Это я удачно зашел!".

Женщина продолжает молчать. Лезу в карман и достаю коричневую "сотку", молча кладу на стол. Татьяна без какого-либо интереса наблюдает за моими манипуляциями, и лишь через некоторое время спрашивает:

— За что?

Стараюсь отвечать так же равнодушно:

— Роза Афанасьевна предупредила, что вы вздорная и самолюбивая — покупаю пять минут вашего вежливого общения со мной...

— Мааааамааааа!!!!! — и в кухню врываются два пацана, на вид лет пяти и семи, — А Борька машинку не отдаёооооооооот! — ябедничает с превышением желаемых децибел младший. Я проигнорирован начисто — борьба за мятую железку с торчащим из нее ключом для завода пружины в приоритете мальчишеских ценностей стоит неизмеримо выше.

— Вы что... Не видите, что мама занята?! — женщина требовательно смотрит на обоих "мелких", — Марш в комнату! Боря, отдай Мише машинку — ты же старше!

Пацанва уносится с такой же скоростью, с какой и появилась.

— Забери деньги... Родителям отдай. Что хотел? — женщина смотрит с неприязнью.

— Не беспокойтесь о моих родителях. Я зарабатываю раз в пятнадцать больше, чем они...

"Если "ломать", то сразу... а то потом наплачусь я с ней...".

— ...так что это плата за вежливость и потраченное на меня время. Я пишу песни и музыку... хорошие... Мои песни уже сейчас исполняют Пьеха, Сенчина, Боярский и другие... Я создал вокально-инструментальный ансамбль, и скоро мы будем гастролировать за рубежом. Суть проблемы проста — нам нужны сценические костюмы. Солисткам, музыкантам, подтанцовке... Нужны также повседневные костюмы. Всё модное, красивое и дорогое. Много... Для этого нужен ведущий модельер и свое ателье с работниками. Могу обещать очень хорошие деньги, поездки за границу, и даже значимую творческую помощь... Взамен мне нужна абсолютная лояльность, работоспособность, и умение обуздывать свои эмоции...

Я встал:

— Роза Афанасьевна сказала, что вы пять лет назад были талантливы и успешны. Подумайте над моим предложением. На раздумье могу дать сутки... У нас скоро концерты в Кремле и на "Песне года" — времени на раскачку нет...

Я осмотрелся по сторонам, и увидев на подоконнике газету, щелкнул ручкой и написал на ней свой "тверской" телефон:

— Перезвонить можно на этот номер... или Розе Афанасьевне... Спасибо. Пойду...

Не вставая с табурета и не поворачивая головы, женщина глухо спросила:

— Энгельгардт помогать будет?

— Её внучка — одна из солисток...

— Понятно.

— До свидания.

— А? Да... до свидания...

— Алло?

— Привет!

— Ой... Здравствуй! Ты в Москве?!

— Да, но только сейчас освободился и приехал в гостиницу... Звоню пожелать тебе спокойной ночи!

— Как жаль! Уже поздно... Мы встретимся завтра?!

— Конечно, Зая! Я постараюсь приехать к шести к тебе на работу...

— Завтра суббота!

— Черт! Замотался... Верно, суббота... Тогда, если не "запрягут" большие дяди, то завтра я весь день свободен!

— Отлично!.. Я соскучилась...

— Хм?! Вот завтра и проверим! Целую, моя красавица! Спокойной ночи!

— Я тоже... Спокойной ночи!

"Мдя... Соскучилась она... Такими темпами я скоро признание в любви услышу!"...

* * *

Накаркал! "Запрягли". И почти на целый день...

До обеда я побывал на Огарева, в МВД. Чурбанов почему-то и в субботу работал.

"Может, сбежал от опостылевшей жены? Впрочем, она тоже вряд ли дома сидит..."

Чувствовалось, что в субботу замминистра никто не дергает, и он относительно свободен, даже одет в обычный костюм. Я приехал к полудню, просидел в кабинете Чурбанова два часа, а потом он меня ещё и обедом повел кормить.

За два часа я рассказал Юрию Михайловичу все последние новости: и про запись на "Мелодии", и про недовольные хари (бlя!) "маститых коллег", и даже про поиск хорошей портнихи.

Тут, как ни странно, Чурбанов пообещал посодействовать, если у меня со Львовой не получится:

— Галина Леонидовна шьется у какого-то очень хорошего женского мастера из ГлавУПДК МИДа... Там наших дипломатов и их жен обшивают... Очень достойно делают — я себе там костюм летний шил, остался доволен... Решаемый вопрос!

Поднял я и тему бокса — точнее, узаконивания своего возраста в спорте.

— Зачем тебе это? — удивился Чурбанов, — Ты же Николаю Анисимовичу сказал, что выбрал песни. Тебе студию сделали, деньги выделили — не распыляйся! Теперь нужна отдача: много хороших и качественных песен, популярный ВИА МВД, возможно, за рубежом зазвучишь! Вот куда необходимо сейчас все силы прикладывать... а ты про бокс... Бокс оставь тем, кто песни не умеет сочинять!

И зять Генсека засмеялся.

Я посмеялся вместе с ним, а потом возьми и брякни:

— Я олимпийским чемпионом хочу стать... Хоть одну медаль в боксе для страны выиграть... на нашей Олимпиаде!

— Без тебя найдется, кому выигрывать... Береги здоровье, и занимайся своим делом! — отрицательно покачал головой Чурбанов.

— Юрий Михайлович... — я уперся, — вы же видели мои бои... Но это я только для вас и Николая Анисимовича бокс изображал...

— В смысле — изображал? — не понял Чурбанов.

— Ну, вы приехали... специально... я был признателен вам, вот и изображал бой... А мог просто стукнуть сильно пару раз, и все закончить. Я не знаю, откуда это — но у меня очень сильный удар... всегда был... Я даже не тренировал его специально. Просто "от природы"... тренер так говорит. Я и боксом-то пошел заниматься только из-за этого...

Чурбанов молчал, пришлось усугубить:

— Вы вспомните историю с итальянцем... Перчаток на мне не было, потому и получились... две сломанных челюсти и нос... А сборная наша ни одного золота не получит... "За Державу обидно!"

Чурбанов возмутился, повысив голос:

— Ну откуда ты можешь знать?! У нас отличные боксеры — стабильно завоёвывают медали на международных соревнованиях! Почему они должны проиграть Олимпиаду?!

Я молча сидел, давая улечься начальственному гневу.

— Ну, чего молчишь? — значительно тише поинтересовался Чурбанов, и потрепал меня по голове. Явно досадует на себя, что повысил голос!

— Юрий Михайлович! Я статистику смотрел, и последние чемпионаты. Две последние Олимпиады мы провалили, уверенно выигрываем только на чемпионатах Европы. Наш бокс морально устарел. Американцы сейчас значительно сильнее... они и кубинцы... вот кто возьмет все золотые медали! Мы не возьмем ни одной...

— Ладно! Поживем — увидим... — Чурбанов решил тему закрыть.

В отчаянии я выбросил на стол последний козырь:

— Юрий Михайлович...

— Ну что тебе?

— Я ГОЛОВОЙ РУЧАЮСЬ... Сборная не возьмет ни одной медали. Я один выиграю золото.

Чурбанов тяжёлым взглядом уставился прямо мне в глаза. Помолчал. Изрёк:

— Что-то часто ты стал головой ручаться — так и без головы можно остаться... Однажды.

— Я свою голову ценю — тихо, но твердо ответил я, — и никогда не ручаюсь ею, если не уверен, что прав. Просто сейчас у меня больше нет других доводов. А к этому, я уверен, что вы прислушаетесь. Я ведь никогда не ошибался, когда ею ручался перед вами!

Замминистра недовольно молчал.

"Не его тема. Ответственность есть, а выгоды не видит. Кроме патриотизма...".

— Второго ноября чемпионат СССР среди юниоров. Я выиграю его. В полную силу. Если вы поможете с возрастом, как на "Кожаных перчатках"... И единственное боксерское золото на Олимпиаде будет только у МВД.

— Страна у нас общая, и золото... если оно ещё будет!.. Будет общее... Ладно, я подумаю... Когда, ты говоришь — второго?..

— Да, второго ноября... Приглашение на чемпионат тренеру прислали, но с возрастом надо решить так, чтобы к Олимпиаде мне исполнилось восемнадцать лет... Если проиграю хоть один бой — с боксом сразу завяжу... Обещаю!

— "Обещает" он... — ворчливо повторил Чурбанов, — Хватит сидеть... пошли обедать...

Обедали в столовой МВД — правда, в отдельном небольшом зале для первых лиц. Вкусно, едрёнть!

За обедом я пересказал все более-менее приличные анекдоты, которые только смог вспомнить! Пару раз Чурбанов хохотал как сумасшедший! Но особенно ему понравился анекдот про Ивана-Царевича и Лягушку:

"Идет по лесу Иван-Царевич, видит лягушку. Она ему и говорит:

— Поцелуй меня — стану я девой красы невиданной! Поцеловал Иван лягушку, и превратилась она в красавицу неописуемую. Тут Царевич и давай с ней... хм... "миловаться" — аж целый день "миловались"! Наконец закончили, и начал царевич одеваться.

— Куда же ты, Ванюша? — спрашивает красавица — А жениться? А дети? И всё такое?

Рассердился тут царевич, как с левой ей в ухо зарядит — принцесса трижды перевернулась, ударилась оземь, и вновь стала лягушкой. Иван посмотрел-посмотрел, подумал-подумал, подошел, взял лягушку, положил ее в карман и говорит:

— А удобная штука!"

Чурбанов буквально плакал от смеха!

"Нет, у мужика это точно личное... Видать, очень часто хочется еbalo своей благоверной начистить!".

А вот в шестнадцать часов у меня "случилась" первая репетиция в Кремлевском Дворце Съездов!

Конечно же, вчера никто из этих говнюков мне про репетицию даже полслова не сказал. Но, к счастью, в гостинице на мое имя находился пакет, в котором от имени "Оргкомитета Торжественного заседания ЦК ВЛКСМ 27 октября 1978 года" мне было предписано "Прибыть к 16 часам в Кремлевский Дворец Съездов (через Боровицкие ворота) для участия в репетиционных мероприятиях по подготовке Концерта мастеров искусств, посвященному Торжественному заседанию ЦК ВЛКСМ по случаю 60-летия образования Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи".

Во как!

В пакете был пропуск на мое имя с фотографией(!) и схема сбора участников внутри самого КДСа.

К моему (внутреннему) изумлению, Чурбанов поехал со мной.

Точнее, это я поехал с ним в его машине. "Моя" же "Волга" неотрывно следовала за Чурбановской. Автомобиль был тот же "05-76 МКМ", а вот водитель новый, но тоже молчаливый.

Со вчерашним — Константином — мы расстались практически друзьями. Когда он привез меня в ведомственную гостиницу МВД на Пушкинской улице, я настоял, чтобы мы вместе поужинали. Парень, похоже, был голодный, и навернули мы в ментовском буфете за милую душу!

Машину зятя главы государства в Кремле знали хорошо — Спасские ворота наш кортеж миновал, даже не остановившись. Но основное действо произошло позже...

Появление в кабинете "Оргкомитета" замминистра МВД генерал-лейтенанта Чурбанова вызвало... радость(?!).

Солидные "вожаки советской молодежи", многим из которых было заметно за сорок, повскакивали со своих мест (у них шло какое-то заседание) и засуетились перед Чурбановым. Со многими из них Юрий Михайлович явно был хорошо знаком и даже находился в приятельских отношениях. По крайней мере, с двумя мужиками — внешне его одногодками — Чурбанов по-простому обнялся.

Как затем выяснилось, оба оказались секретарями ЦК, причём один — Первым, а именно Пастуховым Борисом Николаевичем, как его назвал Чурбанов, когда представлял меня.

"Ну хоть запомнить легко — как Ельцина... чтоб тому ни дна, ни покрышки... Впрочем, все теперь в моих руках... Хе!".

Этот Борис Николаевич на меня особого впечатления не произвел. Невысокий, полноватый, круглолицый, в очках с толстыми стеклами, самому лет сорок с гаком... Ну, не знаю...

— Знакомься, Борис! Это Витя Селезнев... "Ленин. Партия. Комсомол." — его песня.

Товарищи вокруг оживились! Пастухов пожал мне руку первым, затем стали жать руку, хлопать по плечам и хвалить остальные...

Хм... Было приятно!

— Что ж, Боря, рад был повидаться! Я сам в пятый корпус... Вот, по пути завёз Витю на репетицию. У нас на парня большие планы. Присмотри, чтобы его тут не обижали. А ТО Я НЕ ПОЙМУ...

Мдя... После более чем прозрачного намёка о возможном Чурбановском "непонимании", меня разве что в задницу не поцеловали.

Сначала напоили чаем со сладким "хворостом", а потом еще и выделили персонального сопровождающего по КДСу — девушку Зину, секретаря комсомольской организации Московского педагогического института!

К тому же Пастухов лично пообещал "поставить" мой номер сразу же после того, как на сцене закончат отрабатывать "пионерское приветствие".

Пока Зина пыталась "провести экскурсию" по Кремлевскому Дворцу Съездов, я от нее узнал, что в КДС под фонограмму выступают ВСЕ, и что "Ленин. Партия. Комсомол" стоит в Программе концерта на самом почетном месте — песня будет завершать Концерт. И руководство ЦК ВЛКСМ от нее в восторге! Репетиции теперь будут каждый(!) день. У меня со статистами... Потому что "маститые коллеги" по песне, явятся только на Генеральную репетицию.

"Причины конечно понятны, но... все равно suki!".

Невысокая, миленькая, с конопушками и в очках, Зина сначала пыталась держать в общении со школьником серьезное лицо. Но очень быстро сбилась на восторженное общение с автором популярных песен! Для нее моя "личность" секретом не была — она даже присутствовала при визите Чурбанова, поскольку являлась "техническим секретарем" Оргкомитета. Зина засыпала меня вопросами про Пьеху, которой восхищалась, но не была знакома лично:

— А ты с ней советовался, когда писал текст "Карусели"?! Моей маме ОЧЕНЬ нравится эта песня — всегда слушает, когда ее по радио передают... А я больше люблю "Городские цветы"... ты их так душевно написал... А ты Боярского хорошо знаешь? Он такой... умничка в последнем фильме с Тереховой! Правда?!.. Ты ему ещё будешь писать песни?!..

Если потом меня когда-нибудь спросят, то я смогу ответить совершенно точно: то, что скоро начнется моя бешеная ПОПУЛЯРНОСТЬ, я почувствовал общаясь именно с Зиной 21 октября 1978 года.

Через восемь месяцев после... возвращения в СССР.

* * *

Репетиционная "муштра" продолжалось до самой пятницы — Дня Торжественного заседания по случаю 60-летия Комсомола.

Четыре дня подряд (с воскресенья по среду) я приезжал в КДС к двум часам дня, и через час-полтора ожидания в зале, поднимался на сцену. Там я вместе с двумя ассистентами точно копировал все движения и "искренние" вскидывания головы, которые утвердил и разрешил(!) мне делать во время исполнения песни режиссер-постановщик мероприятия, Иосиф Михайлович.

Способность к точному копированию у меня в этой жизни развилась необычайно. Поэтому я легко, точь-в-точь, повторял всё то, что должен был сделать по замыслу режиссёра — пожилого, сдержанного человека с большим лысеющим лбом, в костюме и с крепкой тростью, на которую он заметно опирался, когда ходил по залу. Он облюбовал себе место в восьмом ряду, и сидел там в окружении не менее двух десятков ассистентов и помощников, которые постоянно вскакивали и куда-то бегали, выполняя очередные "ценные указания" своего пожилого шефа. А сам "шеф" с микрофоном в руках героически руководил всем этим огромным количеством людей, собравшихся в зале и на сцене.

Однако когда Пастухов в первый же день репетиций проявил "заботу", поинтересовавшись, как у меня дела — режиссер, недовольно пожевав толстыми губами, негромко ответил:

— С этим молодым человеком нет проблем... Но если вы меня будете отвлекать, то так можно будет сказать только про него...

Первый секретарь ЦК тут же безропотно удалился в лабиринты закулисья, не забыв на прощанье мне подмигнуть.

В четверг на Генеральную репетицию приехали Кобзон и Лещенко. Будучи признанными мастерами советской эстрады, своей очереди выхода на сцену они комфортно ожидали не в зале, вместе со всеми, а в одной из гримёрок.

Все артисты — и взрослые, и молодежь — по случаю "Генерального прогона" облачились в концертные костюмы. Я тоже... В школьную форму! Необходимый размер мне подобрали ещё пару дней назад, и тогда же подогнали по фигуре в "костюмерной", расположившейся в одном из многочисленных помещений КДС. Мало того, еще и милицейскую медаль где-то достали и велели надеть. Выполнил молча. Утешился тем соображением, что на общем фоне "молодняка" запомнюсь хотя бы ею... Комсомольский значок на лацкан пиджака прикрепили необычный — в золотом обрамлении и с надписью "Ленинский зачёт".

"Типа, зачётный комсомолец!".

( http://mywishlist.ru/pic/i/wish/orig/002/023/245.jpeg )

Уже пара дней, как я понял, что мы репетируем не Концерт. Настоящий концерт "Мастера искусств — Ленинскому комсомолу!" состоится сразу же после Торжественного заседания. Но члены Политбюро будут присутствовать именно на Заседании, и на концерт оставаться не планируют, тем более, что там в основном будут выступать самодеятельные и национальные коллективы.

Таким образом, то, что репетируем мы, называется "Приветствие участникам от..." — ну а дальше, кого там только нет в перечне приветствующих! Это и рода войск, и пионеры, и ветераны, и даже... Знамя Победы...

В приветственной речи от армии — которую ежедневно с непреходящим пафосом зачитывал командир атомной подводной лодки(!), давным-давно выросший из комсомольского возраста — "дорогой Леонид Ильич" поминался раз семь. Но больше всего меня поразили марширующие по сцене, наравне с курсантами, генералы и адмиралы. До генерал-полковников включительно!

"Ох..еть!"

Следом за ними, с "тренировочными" букетиками искусственных цветов, в красных галстуках и парадной форме, на сцену выбегали пионеры. Звучали стихи и обещания быть достойными — и снова "дорогой Леонид Ильич" на " дорогом Леониде Ильиче"...

( http://youtu.be/OUBTpOCTbAA — оригинал Заседания)

У меня лично Брежнев никакой антипатии не вызывал: медаль, охота, аппаратура для группы — кроме хорошего, я от него ничего не видел. Воевал человек, добрым был, и за страну радел. Как мог... Все, пришедшие после него, были намного хуже.

Но послушайте... надо же и меру знать! От всех этих "дорогих Леонидов Ильичей" я уже реально стал вздрагивать и прилагать ощутимые усилия, чтобы не морщиться.

Но сколько я не всматривался в лица взрослых и детей — схожих чувств ни у кого не заметил. Всё это сейчас было в порядке вещей. "Правила игры". А у многих эти чувства были вполне искренними... Наверное.

Впрочем, такому "испытанию" мою психику и чувство меры пришлось подвергнуть только раз, на Генеральной репетиции. На ней я обязан был присутствовать от начала и до конца. Как и все.

Наша с "мэтрами" песня длилась две минуты пятнадцать секунд... ну, плюс скандирование! Уже в ходе совместного с ними выступления, выяснился неприятный нюанс: мы, все трое, оказались примерно одного роста — около ста семидесяти пяти сантиметров. И было очевидным, что "верзила" в школьной форме умиления у публики бы не вызвал...

Наш режиссер, Иосиф Михайлович, подумал, почесал большой нос, и дал мне указание стоять на полметра "за" Кобзоном с Лещенко. Других замечаний у него к нашему выступлению не возникло...

Свободное же от репетиций время я проводил чудесно!

Поскольку в субботу освободился довольно поздно, то и с Верой мы смогли встретиться только вечером. Но тут выяснилась приятная "деталь" — оказалось, что Верины родители уехали на дачу, и вернутся только в воскресенье вечером. Таким образом, мы впервые(!) сумели провести вместе целую ночь. Получилось славно... Все-таки Верина покорность в постели меня конкретно заводит! Такая красивая девчонка... И абсолютно безропотно готова выполнять всё, что я скажу. Да еще и смотрит... блестящими влюбленными глазами... Мдя...

А может, мне уже напрягаться пора?!

Но вот что-то не напрягается ничего... кроме одного органа!

Утром в воскресенье телефонным звонком нас разбудила Львова: "Я согласна...".

Не успел вернуться в теплую кроватку и уткнуться носом в бархатную нежность подставленной упругой груди, как телефон захотел пообщаться снова.

На этот раз звонил Клаймич... Григорий Давыдович завершил дела в Ленинграде и перебрался в Москву. Уже с вещами. Приглашал позавтракать и определить "фронт работ".

Я скорректировал время встречи "на ужин", отговорившись репетицией в Кремле, и снова направился к кровати, мысленно уже разлучая эти сведенные вместе точеные коленки — настолько идеальные, насколько это бывает только у спортсменок. Да и то, редко...

Третьей позвонившей была Роза Афанасьевна. Причем она позвонила "удачнее" всех! Только у нас закончилась "предварительная" возня, только я "вошел в гости", только услышал первый, самый будоражащий Верин "ах"... как заливающийся наипротивнейшим звоном телефон снова радостно присоединился к нам!

Прорычав "женщина, жди!", я с "орудием труда наперевес" ринулся к телефону.

— Здравствуйте, мой Рыцарь цветов! — вычурно откликнулась на моё сдержанное (ОЧЕНЬ сдержанное!) "Алло" Ладина бабушка, — Я тут что подумала...

Ну, положим, "подумала" эта достойная дама о множестве нужных вещей. Тут были и сроки до десятого ноября, в которые ни один мастер (включая Львову) в одиночку три хороших(!) платья не сошьет. Здесь же были и размышления о необходимости создавать своё ПЕРСОНАЛЬНОЕ ателье с набором коллектива работниц. Сюда же относились и мысли о приобретении дефицитнейшего профессионального оборудования: швейного, гладильного, вышивального...

И все это требовало времени, денег а главное — способности "ДОСТАТЬ".

Я плюхнулся голым задом в стоящее рядом с телефоном кресло, и внимательно выслушивал льющуюся на меня информацию, подавая голос в обусловленных драматургией монолога местах.

Когда Вере надоело затянувшееся одиночество, она, демонстративно-соблазнительно изгибаясь стройным спортивным телом, поднялась с кровати и медленно двинулась ко мне.

"Куда только делась вся стеснительность, которой ещё в прошлую встречу хватало с избытком?! Или такие чудеса сотворила первая совместно проведенная ночь?".

Дальше Розу Афанасьевну я слушал краем уха... Чёрные блестящие волосы, разметавшиеся по ногам, горячий Верин язык и упругая грудь, с силой придавленная к моим коленям — безоговорочно выигрывали соревнование у надтреснутого фальцета, вещавшего мне про оверлоки и прочую швейную "нечисть".

Собрав волю в кулак, я спокойным голосом попросил "бабуленцию" поручить Ладе обзвон солисток группы, и назначил "деловой" ужин в ресторане "Прага", пообещав прислать за достойной леди персональный автотранспорт.

Трубка телефона предусмотрительно падает РЯДОМ с аппаратом, и я рыча от переполнявшего желания, подхватываю Веру на руки. Не обращая внимания на притворно-испуганные повизгивания, тащу свою желанную добычу на кровать.

Следующие полчаса выпали из памяти — остались только ощущения и эмоции! Сильные...

Хорошо посидели в "Праге"! Я расслабился и вкусно поел, рассказал о кремлевской репетиции, и "блеснул" актуальным для всех нас сейчас анекдотом:

— В ателье портной долго и очень тщательно перемеряет материал заказчика.

Заказчица, глядя на это, с сарказмом спрашивает:

— Прикидываете, чтобы и вам хватило?!

Портной, со знанием дела:

— Важно, чтобы вам осталось!

Взрыв смеха за столом...

"Хм... И снова юмор будущего вне конкуренции. Но это справедливо — "местные" шутки и анекдоты у меня вызывают зевоту... В лучшем случае...".

Короче, сегодня вечером я отдыхал. Изредка кивая или подавая голос с согласующими интонациями.

А вот Клаймич с Розой Афанасьевной буквально "прилипли" друг к другу. Она перечисляла проблемы — он записывал. Он придумывал решение проблем — она обещала помочь.

Прекрасный симбиоз... Главным достоинством которого стало то, что мое участие в "производственном" процессе оказалось необязательным!

После десяти вечера в "Мозаичном" зале ресторана начал играть небольшой оркестр, и к нашему столику потянулись любители "дивчинки". Как же не хватало рядом Лехи! Один его взгляд исподлобья мог объяснить любому, что тут ему не рады. А так, некоторые состоятельные и преуспевающие "мены" просто не могли поверить, что с ними не хотят "потанцевать". К счастью, место приличное, обошлось без мордобоя... Решили всё словами и злым взглядом Альдоны.

После ресторана наша компания немного прогулялась по вечерней Москве, благо, стояла удивительно безветренная и сухая погода. Впрочем, как я уже для себя отметил — СЕЙЧАС гулять по Москве неинтересно. Лишь Калининский проспект хоть как-то был украшен световыми "изысками" и избыточно освещен, чуть в сторону — и ты оказываешься в темноте и... тоске...

В понедельник, после репетиции, выполняя установки "Пражского совещания", я отправился клянчить помощь к Чурбанову. Поскольку решить проблему нарядов для солисток группы к десятому ноября своими силами возможным не представлялось. Жутко чем-то занятой, замминистра сразу же при мне созвонился с женой, и попросил помочь нам с ателье ГлавУПДК. А еще через полтора часа, убив время обедом в министерской столовой, я попал в цепкие руки очень доброжелательно ко мне настроенной и гиперактивной Галины Леонидовны.

Помнила она наше ночное знакомство в восемнадцатом отделении милиции прекрасно, да к тому же, кажется, и сама была рада образовавшемуся у нее делу! Поэтому уже через десять минут мы заходили в хорошо отреставрированный старинный особняк на Кропоткинской улице... Никаких вывесок на входе не было, зато внутри нас ожидали абсолютное гостеприимство, готовность услужить до последней мелочи, и постоянное придыхание: "Ах, Галина Леонидовна!..".

Поздним вечером перед сном я "на полном серьезе" размышлял над вопросом: "А как бы нам заманить Галину Брежневу в штат группы?!".

И было с чего о таком думать... Брежнева приехала на встречу со мной в черной "Волге" с водителем. А через четверть часа нашего пребывания в ателье ГлавУПДК, её машина уже уехала за Ладой и Розой Афанасьевной — до них удалось дозвониться до первых! Григорий Давыдович на "персональном Эдике" рванул из "России" в редакцию "Комсомолки". А я, "не слезая" с телефона, пытался разыскать Альдону, набирая один за другим ее рабочие МИДовские номера, которые мне надиктовала Вера.

Помимо прочего, интересной была реакция Брежневой на "наших" девиц...

Смущенную Ладу Галина Леонидовна встретила добродушной улыбкой, и сразу перешла на "Ладусю". Появление Веры вызвало вздернутые брови и удивленно-одобрительный кивок её внешности. Когда же в ателье появилась припозднившаяся Альдона — дочь Генсека приложила все усилия, чтобы сохранить на лице равнодушное выражение — хотя и не могла не отметить тот факт, что директор ателье знала(!) Альдону по имени.

Зато с кем общий язык дочь Брежнева нашла сразу, так это с Розой Афанасьевной и Григорием Давыдовичем! И если с хитрованом Клаймичем она была знакома, да и тот умел понравиться почти любому, то Роза Афанасьевна минут через пятнадцать знакомства уже даже одергивала(!) увлекающуюся Галину, когда та начинала давить на директора ателье и модельера при обсуждении будущих нарядов... А вечером, когда мы все ужинали после утомительных обмеров и обсуждений в ресторане "Советский" (бывший прославленный дореволюционный "Яр"), Ладина "бабуленция" покорила Брежневу уже настолько, что безнаказанно отобрала у нее бокал с коньяком, строго сообщив, что "уже хватит"...

Как мне показалось, приехавший за супругой Чурбанов с заметным облегчением обнаружил жену во вполне вменяемом состоянии. На радостях он даже четверть часа посидел с нами, выпив чаю с бисквитом.

"Если верить воспоминаниям "современников", ты свою супружницу частенько утаскивал домой со скандалом и под ее пьяный матерок... Да уж... выбрали люди себе судьбу. Все было. Кроме счастья...".

Понимая, что сегодня бОльшую часть дня провел инертно, я решил одним ходом вновь стать "Главным действующим персонажем". Дернув Чурбанова за рукав кителя, я принялся "театральным" шепотом рассказывать ему, как нам сегодня помогла Галина Леонидовна — сколько она всего сделала, и какие новаторские творческие идеи выдвигала.

"Бинго... Как с детьми! Эффективно и подленько...".

Разговор за столом увял. Брежнева, уткнувшись в полупустую чашку, напряженно прислушивалась к моим словам, Роза Афанасьевна, прервав Клаймича на полуслове, стала что-то негромко ему рассказывать на ухо.

— Так что... если бы вы тогда не сказали, что надо к Галине Леонидовне... за помощью... И не знаю, что бы мы делали... — сокрушенно закончил я свой негромкий доклад...

Когда прощались, Брежнева с повлажневшими глазами обняла меня, "обчмокала" и сбивчиво выдала:

— Ты главное... не волнуйся, Витюня! Тетя Галя все сделает так... Все завидовать будут!..

"Ну, склонность к поцелуям у вас наследственная... Хорошо хоть не в губы, как "многозвездный" папа! Несчастная баба, по сути... Приглядеть за ней, что ли...".

Поймав задумчивый взгляд Альдоны, снова напрягся...

Так или иначе, но за всеми этими событиями, суетой и подготовкой, неумолимо наступило двадцать седьмое октября тысяча девятьсот семьдесят восьмого года — день 60-летия образования Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи.

Хм... Нет, так-то понятно, что День рождения ВЛКСМ двадцать девятого октября, но Торжественное заседание по этому вопросу устроили почему-то двадцать седьмого. Видимо, чтобы все советские люди могли два дня "горячо" отмечать это великое событие, а воскресенье осталось на "опохмелиться"!

Ну или менее романтично: двадцать седьмое октября просто последний рабочий день недели перед годовщиной.

Начался денек мерзопакостно. С подъема в шесть утра. Потому что уже к семи часам все участники Приветствия должны были собраться в КДС. И это при том, что начало Заседания только в десять.

"Господи — благослови Чурбанова хотя бы за то, что он распорядился отвезти меня в Кремль на машине!".

Когда в шесть сорок пять я вылезал из "Волги" с мигалкой и прощался с зевающим водителем, к парадному подъезду Кремлевского Дворца Съездов одна за другой подъехали еще три её черные "сестры".

Из ближайшей машины вылез Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Пастухов, оценил моё "явление", и первым шагнул с протянутой рукой. Прибавив в движении, я резво подскочил к нему, и максимально "уважительно" пожал начальственную длань.

Из других машин повылазило остальное комсомольское начальство, и на пару минут я оказался в окружении "комсомольских вожаков". Все они были невыспавшиеся, нервничали и старались "бодро" улыбаться.

Пастухов замер на месте, и задумчиво рассматривал КДС, как будто видел его впервые.

— Всё будет хорошо... На последних репетициях никто уже не ошибался... — я зачем-то счел необходимым его подбодрить.

— Заметно, что нервничаю?! — вздрогнув от моих слов, засмеялся Борис.

— Нет... — я пожал плечами, — но должны были бы... по идее...

— А я и нервничаю!

Теперь уже смеялись все.

Пастухов приобнял меня за плечи, и мы общей группой двинулись ко входу во Дворец.

* * *

Самого Заседания я не видел. В нашу гримерку — а сегодня меня разместили вместе с Лещенко и Кобзоном — доносились только какие-то глухие звуки музыки и невнятные голоса выступающих. Поздоровались "мэтры" нормально, не сквозь зубы, но до общения с "наглецом" не снизошли.

Я кемарил в кресле, а певцы негромко общались между собой, перемывая кому-то кости. Так продолжалось примерно минут сорок, пока по внутренней трансляции женский голос не объявил:

— Кобзон, Лещенко, Селезнев — готовность десять минут...

Первые двое из перечисленных встали, и неспеша стали переодеваться в концертные костюмы, висевшие на вешалках. Я тоже подорвался: скинул джинсу с кроссовками, и быстро натянул белую рубашку, синий галстук и школьную форму. Втиснул ноги в новые черные туфли, причесался перед зеркалом, и с чувством выполненного долга направился обратно к креслу.

— Не советую садиться... — "в никуда" произнес Лещенко, — помнёшься...

— Спасибо... — я прислонился к стене и принялся ждать.

Динамик в гримёрке снова ожил:

— Кобзон, Лещенко, Селезнев — пройдите к выпускающему режиссеру...

"Выпускающим" оказалась бодрая энергичная женщина средних лет, которая тут же передала нас в руки гримеров. Те быстрыми профессиональными движениями укутали нас троих в темные пелерины, и принялись кисточками наносить на лицо пудру.

— Чтобы в телевизоре не бликовало. — не дожидаясь вопроса, пояснила "мой" гример.

— Кобзон, Лещенко, Селезнев — на выход!.. — это уже сама "выпускающая", без всякого динамика, голосом.

Под ложечкой засосало. Из ниоткуда возникла устойчивая мысль, что в туалет можно было бы сходить и еще раз.

Мы стояли за кулисами у самого края сцены. Перед нами были только сама "выпускающая" и двое молодых мужчин в серых костюмах.

Хорошо были видны в профиль лица сидящих в Президиуме. Я отыскал взглядом Брежнева, и поразился неприкрыто скучающему выражению лица престарелого Генсека. А ведь на сцене и в проходах зала, под красными флагами стояли сотни пионеров с отрепетировано-воодушевлёнными лицами.

— Не забудь встать на полметра сзади. — чуть повернул ко мне голову Кобзон.

Когда стоишь к нему вплотную, хорошо видно, что он носит парик.

"Наверное, в будущем будут делать лучше... а пока может "прокатить" только издали...".

— Какие мои годы... до склероза далеко...

Один из кэгэбэшников чуть скосил глаза, и его губы едва заметно дрогнули.

— Одна минута! — прошептала "выпускающая".

Под марш со словами "Мы верная смена твоя, Комсомол!" пионеры дружно замаршировали на выход из зала. Стоящие на сцене уходили в нашу сторону — покрасневшие от волнения, у многих испарина на лице...

— Тихо и быстро... Тихо и быстро... — ответственные лица вполголоса подгоняли молодую поросль, освобождая проход на сцену и пресекая малейший шум.

— Ваш выход... — гэбэшники посторонились, и теперь от партийных небожителей нас ограждала только вытянутая рука помощницы режиссера.

Раздались первые знакомые аккорды...

— Вперед! — рука опустилась.

На негнущихся ногах я двигался за Лещенко, сзади сопел Кобзон.

"Встать на полметра позади них... Не забыть... Бlя, СКОЛЬКО ЖЕ НАРОДА!!!"

Во время репетиций партер тоже был наполнен курсантами, пионерами, ветеранами и работниками КДС — но сейчас мало того, что в зале было битком делегатов, так еще и два(!) яруса балкона буквально физически нависали над головой многотысячной людской массой.

"Спокойно, придурок!!! Только что с этим справились пионеры и ветераны! А ты взрослый пятидесятилетний мужик с молодым телом и "незаюзаной" нервной системой...".

Помогло. Волнение неожиданно ушло. Восстановилось боковое зрение. Перестало стучать в висках.

Справа Кобзон стал негромко напевать первый куплет:

— Вполголоса жить не стоит!

Мы начали свой разбег!..

"Фирменный" драматический баритон заполнил весь огромный зал Дворца Съездов.

"Петь обязательно! По телевизору все будет видно! — всплыли в памяти слова режиссера, — Главное негромко, чтобы тебя не было слышно в Президиуме!

Всё, пора..."

"Давя" голос, я в общем трио негромко загундосил под "фанеру":

— Если дело отцов станет делом твоим, —

Только так победим! Только так победим!..

Следующий куплет был мой — ("С богом!") — стоя на месте, я подался вперед, "мужественно" вскинул голову, и начал шипеть в направлении микрофона:

— Чтоб небо осталось звёздным,

Нам бой предстоит земной!

Во всех испытаниях грозных,

Страна моя, будь со мной!

Так большая Советская Страна впервые услышала звонкий молодой голос того, кому СУЖДЕНО стать её... спасителем.

Аве, СПАСИТЕЛЬ!

...или не суждено...

"...Ибо решил он предать себя, чтобы спасти народ свой... Но так терзаем он великим соблазном предать и народ свой..."*

*Житие мое.

Аминь!

* * *

Телевизор смотрели в полном молчании. Я попросил.

Диктор программы "Время" Евгений Кочергин энергично и с напором читает текст за кадром:

— ...Новой высокой оценкой деятельности комсомола стало награждение его памятным Красным Знаменем Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. Эта почетная награда — приветствие ЦК КПСС комсомолу — по-отечески теплые, окрыляющие и вдохновляющие слова товарища Леонида Ильича Брежнева, обращенные к молодому поколению страны, зовут тридцать восемь миллионов комсомольцев, всю советскую молодежь — к новым свершениям и подвигам, к самоотверженному труду на переднем крае коммунистического строительства...

В кадре Брежнев с трибуны "тепло окрыляет" по бумажке... Панорама переполненного зала... Марширующие в проходах офицеры и курсанты...

— Можно бесконечно множить примеры трудового героизма советской молодежи, доказывающие, что комсомольцы семидесятых годов верны идеалам отцов. Можно рассказать о делах ударных отрядов, осваивающих богатства комсомольского края Сибири, и преобразующих Нечерноземье, о труде молодых хлеборобов Украины и Казахстана, вместе со старшими товарищами сдавшими стране более двух миллиардов пудов зерна, о комсомольских вахтах Магнитки, о возведении олимпийских объектов... Поистине всюду молодость Советской страны вносит свой достойный вклад в строительство коммунистического общества.... — воодушевленно подхватывает эстафету у коллеги Аза Лихитченко — второй диктор.

"А зерно в дореволюционных "пудах" измеряем, чтобы цифра больше казалась?! Типа, в центнерах до "миллиардов" не дотягивает? Понятненько... особенно учитывая, что снова пшеницу в Канаде докупать будем...".

И опять с профессиональным энтузиазмом вступает Кочергин:

— Впереди у комсомола новые замечательные дела, новые адреса трудовых подвигов, новые высоты и новые победы. Говоря словами известного поэта Андрея Дементьева:

И прожитый день — это верность отцам,

И память с мечтою у нас пополам!

— Как эхом, перекликаются эти слова со словами из песни другого поэта — ленинградского школьника, молодого комсомольца Виктора Селезнева. — вторит ему Лихитченко, —

Вполголоса жить не стоит!

Мы начали свой разбег,

Нам выпала честь с тобою,

Открыть двадцать первый век!

На экране появляется поющий Кобзон, рядом стоим я и Лещенко...

"Все верно просчитал режиссёр — я кажусь мельче обоих "мэтров". Кстати... я на экране и прям ути-пути!.. красавчик! хм... объективно...".

— Именно в будущее, в двадцать первый век, устремлены мысли и чаяния советских юношей и девушек! Продолжить дело своих отцов и дедов — вот задача и священный долг многомиллионного Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи!

Кобзон, я, Лещенко, обретаем на экране голос:

Если дело отцов станет делом твоим, —

Только так победим! Только так победим!

Слышишь юности голос мятежный,

Слышишь голос заводов и сёл:

Ленин, Партия, Комсомол!

Ленин, Партия, Комсомол!..

...На репетициях, после выноса знамен из зала, мероприятие заканчивалось совместным исполнением "Интернационала" всеми делегатами Торжественного заседания. Более того, для слаженного исполнения, по залу были даже заранее распределены "запевалы".

Но случилась незапланированная инициатива масс... "Долгие и продолжительные аплодисменты" тысяч делегатов неожиданно дополнились сначала еле слышным, а затем быстро превратившимся во всеобщее скандированием:

— ЛЕНИН, ПАРТИЯ, КОМ-СО-МОЛ!!! ЛЕНИН, ПАРТИЯ, КОМ-СО-МОЛ!!! ЛЕНИН, ПАРТИЯ, КОМ-СО-МОЛ!!!...

Широкие улыбки, воодушевление, чистые глаза... В затхлую атмосферу партийного ритуала как будто ворвалась струя свежей искренности и молодого воодушевления!

Телевизионная камера скользит по рядам возбужденных и радостных лиц.

"Хотя, может, люди просто не могут сдержать радости, что эта лицемерная тягомотина наконец подошла к концу... Хе-хе!..".

Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Борис Пастухов подрагивающим голосом затягивает первую строчку "Интернационала"... Зал подхватывает...

— Другие новости... Сегодня ко Дню 60-летия Ленинского Комсомола метростроевцы Москвы досрочно сдали новый участок линии метро, протянувшийся от станции "ВДНХ" до станции "Медведково". Красивые просторные залы четырех новых станций приняли своих первых пассажиров, а среди них и съемочную группу программы "Время"...

Я встал с дивана и выключил телевизор. За окном уже вовсю вступили в свои права осенние сумерки. Фары редких машин на мгновение рождали сверкающие дорожки бликов на лужах набережной, и вновь надвигающаяся ночь брала своё.

За спиной деликатно кашлянул Клаймич. Я обернулся...

— Витя, вас что-то волнует? — он пристально вглядывался в моё лицо, пытаясь догадаться о причинах нахлынувшей меланхолии.

— Нет, Григорий Давыдович... Просто когда долго чего-то ждешь, то потом образуется пустота... Вот я её сейчас и "перевариваю"... — я успокаивающе улыбнулся.

— Витя... то, что сегодня произошло, это Ваша огромная жизненная удача... А это скандирование... Ну, даже не знаю... — Клаймич тоже поднялся и встал рядом, — оно превратило удачу в... ТРИУМФ... Не гневите бога неблагодарностью! Сегодня о вас узнали ВСЕ.

* * *

Узнали-узнали...

В первую очередь в школе узнали!

Когда утром понедельника я появился в классе, одноклассники на меня смотрели, как на... марсианина! Минимум...

Чего только мне не пришлось выслушать! И как я мог им не рассказать?! И общался ли я с Брежневым? И дружу ли я с Лещенко? И правда ли, что Боярский женат?! И прочую детскую дурь и ересь...

И пристальный взгляд Оли Белазар, ускользающий каждый раз, когда наши глаза случайно встречаются.

Пропустив в школе всю предыдущую неделю, в понедельник утром я встал в шесть часов, чтобы подготовиться к урокам и "нагнать" пропущенный материал. В принципе, времени хватило, но учителя сегодня явно удивлялись, когда я тянул руку, и готовы были отнестись к моим ответам предельно лояльно. Обошлось... справился без их снисходительности.

Собственно, руку я тянул только потому, что первая четверть подходила к концу, а уже в ночь на среду мы с Ретлуевым и Лехой должны были ещё на неделю уехать на юниорский чемпионат в Липецк. Мою "возрастную" аферу в боксе "высочайше" разрешили продолжить...

— ...но имей в виду, — Щелоков недовольно нахмурился и демонстративно погрозил пальцем, — договорились абсолютно конкретно — первое поражение, и...

Я "обреченно" кивнул и печально свесил голову.

"Как там было у Кобзона, в Википедии: "Выиграл первенство Днепропетровска и юношеский чемпионат Украины, но бросил бокс после первого нокаута". Мой случай... Только мне и нокаута теперь не обязательно дожидаться!".

Оба генерала сидели молча, видимо, любуясь моим печальным видом. Первой не выдержала Светлана Владимировна. Она поднялась из кресла, подошла к столу, за которым сидела мужская часть компании, и обняла меня со спины за плечи.

— Не расстраивайся, Витюша... Для себя, для здоровья — занимайся сколько угодно, а вот голову береги... Юрий Михайлович правильно сказал: "кому на ринге кулаками махать, у нас найдется" — а тебе талант в ином дан! И этот талант нужно использовать для людей, для свой страны, для себя, наконец... А не погубить в мордобое и сотрясении мозгов.

Щелоков и Чурбанов согласно закивали головами.

"Как китайские болванчики... что у Энгельгардт в гостиной стоят...".

— Что ж... — я поднял "сурьёзную" морду лица на министра и его зама, — тогда договорились — "до первого поражения"... Надеюсь, оно не произойдет до того, как я выиграю олимпийское золото!

Все засмеялись...

Сегодня я впервые побывал на госдаче советского министра. Пригласили... Скоро должна приехать и Галина Брежнева — она сейчас у папы в Завидово, но к обеду обещала вырваться. Не знаю, как у "папы", а дачу министра я ожидал увидеть как-то посолиднее. Ну, не суть...

Разговор конечно начался со вчерашнего Торжественного заседания. Точнее, с "того самого" скандирования!

— Вот что значит, что песня сразу "пошла в массы"! — Щёлоков был абсолютно доволен, и не скрывал этого.

— Гимн! Просто "Комсомольский гимн" получился! — вторил ему улыбающийся Чурбанов.

Они с Чурбановым вообще воспринимали происходящее вокруг меня несколько по-разному. Если зять Генсека все оценивал как бы через "карьерную" призму, то Щелоков не был чужд и бескорыстно-эстетической стороны вопроса.

Душой кривить не буду — Юрий Михайлович относился ко мне очень хорошо, это правда. Но и я приносил ему какие-никакие, а "дивиденды". Медаль фактически дал мне он — так ведь и я задержал преступника! Чурбанова специально откомандировали в Ленинград с целью активизации поисков маньяка, а с моим участием уже через день этот "вопрос был закрыт". На церемонии награждения в Кремле я так понравился Брежневу, что тот даже потащил меня на охоту! Опять "плюс" Чурбанову. На охоте я снова всем понравился — правда, историю с Лехой вытащил, но люди там собрались по сути своей нормальные, и понимали, что всего лишь восстанавливается справедливость. Да и моя последующая сентенция в машине о том, что "будут проблемы — я и к Вам так же поспешу на помощь", показалась Юрию Михайловичу хоть и наивной, но по-детски искренней. И он "проникся". А теперь вот ещё и история с моим "сочинительством"! Ничего, кроме "плюсов", да еще и немалых...

Щелоков же, достигнув пика возможного, к своей карьере относился гораздо спокойнее. И я ему был интересен в первую очередь из-за его чисто человеческих качеств.

Выросший в дремуче-безнадежной провинции, Николай Анисимович имел малохарактерную для такого происхождения внутреннюю тягу к прекрасному. К тому же у него был хороший вкус — он неплохо рисовал, регулярно посещал театры и выставки, коллекционировал картины. Мало кто из высшего советского эшелона власти так дружил с людьми искусства и покровительствовал им, как глава МВД Щелоков. Он даже частенько их защищал от идеологического давления системы. В своем Айфоне на эту тему я прочитал немало — особенно про Ростроповича с Вишневской.

При этом каких-либо прекраснодушных иллюзий у министра относительно "творческой интеллигенции" не было: и Солженицына он предлагал "удушить в объятиях", и режиссерам с писателями СТАВИЛ конкретные "задачи" при написании книг и создании фильмов о милиции.

Как мне кажется, после истории с "Феличитой" он предположил, что я и на самом деле могу преуспеть на Западе. И вероятно... это только мои предположения... захотел оказаться непосредственно причастным к чему-то "творчески" выдающемуся! Впрочем, я могу и заблуждаться относительно его мотивов. Чужая душа — потемки...

Мое первое публичное "комсомольское" выступление было обоими генералами воспринято как БЕЗУСЛОВНЫЙ успех! Причем, в том числе, как и их собственный успех. Именно поэтому сегодня я был приглашен в неформальную обстановку, обласкан и захвален...

Чурбанов уже поговорил по телефону с женой, и та пока вкратце, но рассказала, что Леониду Ильичу и сама песня нравится, и на скандирование (бинго!) он тоже обратил самое непосредственное внимание!

Поэтому не стоило удивляться, когда в ходе сегодняшнего разговора до моего сведения было небрежно доведено, что нас с мамой уже ожидает двухкомнатная квартира на улице 1812 года, а персонально меня — спецшкола номер двадцать семь с углубленным изучением английского языка, в которой традиционно учатся дети и внуки членов ЦК.

"Вот бlя, не было забот! И в морду теперь без опаски не стукнуть... Нафиг-нафиг... такой график...".

Но эту мысль я благоразумно придержал при себе — потом порешаем. А пока, изобразив на роже смесь восторга и благодарности, я рассыпался в словах признательности.

Затем разговор плавно перешел на предстоящий концерт, посвященный Дню милиции. И вот тут я постарался в первый раз покреативить лично:

— Николай Анисимович, а почему бы во время исполнения песни "Боевым награждается орденом" не притушить свет в зале, и используя задник сцены как экран, не пустить по нему фотографии отличившихся сотрудников милиции? Может быть... даже погибших при несении службы... Можно кадры повседневной службы: выезды ПМГ по тревоге, гаишников, перекрывающих дорогу, и все такое подобное...

Присутствующие задумались. Наконец, Чурбанов неуверенно произнес, глядя на своего шефа:

— Погибших, наверное, не надо? Праздник же... Да и "голоса" завоют, что у нас милиционеров пачками убивают...

Щелоков задумчиво покивал, и определился:

— Фотографии, выезды... это всё можно... А вот погибших... Не ко времени. Ты, Юрий Михайлович, прав!

Я склонил голову, принимая решение главного милицейского начальства, и задал следующий вопрос:

— А с кем мне исполнять "Ноль-два"?

— Как с кем... — удивился Чурбанов, — Мы группу тебе зачем создали?!

— Песня ударная, будет завершать концерт... Её надо исполнять с хором — но сама песня на два голоса — мужской и женский... Могу взять одну из солисток группы, но лучше бы какую-нибудь известную певицу!

— Ну, с хором понятно... наш будет, — махнул рукой Щелоков, — а что за "известная певица"?

— Ротару?! — с азартом предложила жена министра.

Николай Анисимович неопределенно пожал плечами.

— А не задавит она его своим голосом? — усомнился Чурбанов, кивая на меня.

"Всё опять же под "фанеру" будет... Как потребуется, так и выставим голоса..." — но озвучивать невыгодный для меня ход мыслей я естественно не стал.

— Можно попробовать кого-то с голосом помягче... — озвучил свои мысли Щелоков, — вы же знаете — Леонид Ильич любит Софу, но её и так будет много... А что, если например Толкунову или Пахоменко?

— Толкунова это хорошо. — сразу поддержал шефа Чурбанов, жена министра тоже не возражала против такого варианта.

— Времени до концерта совсем мало осталось... певицы, выясняется, для дуэта нет, а он еще на бокс уезжать собрался! — неожиданно рассердился Щелоков.

"Упс! Аларм!!!".

— Да у меня была кандидатура готова — но Толкунова тоже отличная идея! Мне своё соло записать от силы час нужен, а в дуэт нас "сведут" в студии... Одна репетиция — и никаких проблем, Николай Анисимович! — зачастил я, не давая Щелокову произнести сакраментальную фразу "никакого бокса!".

Но министр дураком не был — из общего словесного потока он вычленил для себя главное.

"На что, собственно, и был расчет... Бу-га-га!".

— Какая у тебя там "кандидатура" была? — слегка остывая, заинтересовался Щелоков.

— Так я только одну певицу лично и знаю. — я простодушно хлопаю глазами, — Людмилу Сенчину.

— Сенчину... — задумчиво повторил Щелоков.

— Коля... это хорошая кандидатура! — подала голос супруга "главного милиционера страны", — И по возрасту она Витюше больше в дуэт подойдет, чем Толкунова.

— И вообще... Сенчина — УДАЧНАЯ ИДЕЯ... — многозначительно выделил два последних слова Чурбанов.

Щелоков вскинул глаза на зама, и... ехидно улыбнулся:

— Удачная, да... Можно и воспользоваться... Для укрепления связей!

И оба мужика многозначительно заухмылялись.

"Понятно, с кем они "связи укреплять" собрались... Значит, все-таки не врали слухи про неё и Романова..." — и я продолжил "простодушно" хлопать глазами, ожидая начальственного решения.

В итоге мне в пару утвердили Сенчину. Я подумал, что теперь необходимо будет с ней связываться и приглашать в Москву, но эту функцию на себя неожиданно взял сам Щелоков:

— Я сегодня позвоню Романову... чтобы они не затягивали с её приездом, а ты завтра же утром встретишься с режиссером Концерта... И чтобы без накладок мне!

И внушительно погрозил пальцем.

В этот момент домашний любимец Щелоковых, пушистый толстый кот с "оригинальным" именем Васька, тяжело запрыгнул на колени министра. Николай Анисимович тут же переключил свое внимание на хвостатого жирдяя, и почесывая ему за ухом, принялся умильным голосом выяснять потребности наглой усатой морды.

Подвернувшийся случай упускать не стоило, и я снова решил блеснуть юмором из будущего:

— Если кот сидит перед дверью и ждет, что вы ее откроете, а когда вы подошли и открыли, не выходит — значит, он просто хотел, чтобы вышли вы!

На дружный смех присутствующих кот недовольно фыркнул, но министерских коленей не покинул.

-...Я сегодня могу остаться на всю ночь... если хочешь... — Вера бросает быстрый взгляд из-под густых ресниц.

Я лениво потягиваюсь на кровати, и резко оттолкнувшись спиной, нависаю над ойкнувшей девушкой:

— А ррродители у наас опять нна даче? — осведомляюсь голосом кота Матроскина.

Вера сначала улыбается, а потом на ее лице появляется незнакомое мне упрямое выражение. Она сдувает с лица прядь волос, и отвечает спокойным, но напряженным голосом:

— Нет, родители дома. Просто я сказала, что переночую у знакомых...

— У Альдоны?!

— Нет. Они уже догадались, что у меня есть мужчина. Так смысл врать?

— А ещё не догадались, кто? — небрежно интересуюсь я.

— Нет. Мы же договаривались... Я не признаюсь никогда. — девушка прямо смотрит мне в глаза.

Молодец — твердо так сказала. Я сразу поверил, что действительно "никогда не признается".

"Ну и славно... Этих приключений нам сейчас только не хватало. Придет время — порешаем...".

— Отлично — значит, у нас впереди вся ночь!..

"Хотя, если точнее, то "только" ночь. Уже в одиннадцать надо быть в ЦКЗ "Россия".

Даже Брежнева, хоть и с опозданием, но приехавшая к обеду, хорошо знала, кто такая Мария Боруховна Пульяж (главный музыкальный редактор "России"), и обещала позвонить "Мусе", чтобы меня "приняли как родного".

Щелоков слегка усмехнулся, но промолчал — видимо посчитав, что его протеже и так никто не посмеет "не принять"...

...В итоге, вставать пришлось "ни свет, ни заря". Тихонько, чтобы не разбудить Веру, выполз из кровати, плотно закрыл за собой дверь спальни, и позёвывая, побрел в ванну. Но когда оттуда вышел, на кухне меня ждали скворчащая яичница, бутерброды и чай...

Не скрою — было неожиданно, и о-очень приятно! Обычно по утрам я кушаю редко, а тут поел с большим удовольствием. Яичницу конечно испортить сложно, но всё было именно так, как я люблю: желток не растекся, лук обжарен до золотистого цвета, а колбаса порезана небольшими кусочками...

И вот когда я надулся сладким чаем и откинулся на спинку стула, Вера лукаво улыбается и встает на колени...

Господи... Я растерялся... до потери дара речи... в буквальном смысле! Я вчера всего лишь пошутил, сказав что "святая мечта" любого мужчины, чтобы женщина "этим" провожала на работу и встречала после неё: "Да ещё чтобы напоминать не приходилось! Ха-ха-ха...".

Ну... хрен знает! Наверное, с моей стороны это некрасиво. Что-то подсказывает мне, что есть в этом нечто... нехорошее... так пользоваться чувствами и наивностью... ВЛЮБЛЕННОЙ в меня (что уж теперь?! Приходится называть вещи своими именами!) и неопытной девушки...

Но черт возьми! Это было расчудесно!!! Абсолютно неожиданно и феерично!!!

Да ещё и утром... Знающие, да поймут...

Из квартиры я вышел на подрагивающих ногах, и с дебильной улыбкой на всю счастливую морду.

"ДА, ЭТО БЫЛ САМЫЙ ВКУСНЫЙ ЗАВТРАК В МОЕЙ ЖИЗНИ!".

* * *

На встречу с "Мусей" пришел уже вполне информированный человек.

Еще в ванной я раскрутил "калькулятор" отверткой, а потом в пустом сквере (не рискуя даже полностью вынуть Айфон из портфеля) почитал, что это за "персонаж".

Одна из статей в Рунете называлась незамысловато — "Первый советский продюсер". Какие только дифирамбы не пели наши "маститые и заслуженные" этой тёте! Хвалебный елей лили Кобзон и Райкин, Магомаев и Леонтьев, Лещенко и Добрынин, Архипова и Лиепа, Барышников и Максимова... проще перечислить тех, кто не отметился в перечне.

"Непростая тётя, Витюше пока не по зубам... Примем к сведению...".

Вопреки опасениям, "тётя" приняла меня превосходно. И сразу начала рассказывать, как она восхищена моими песнями, и какое у меня большое будущее впереди! Совсем низенькая, полноватая еврейка "за полтинник", постоянно улыбаясь и называя меня "Витенька", пообещала всю возможную помощь. Мою идею с фотографиями на "заднике" приняла "на ура", а услышав об участии Сенчиной, и вовсе чуть не прослезилась:

— Я так люблю Люсеньку! Она такая талантливая и безумно красивая...

И только черные навыкате бесстрастные глаза ежесекундно изучали меня как под микроскопом, не давая поверить расточаемым улыбкам.

"Не знаешь, как себя вести на встрече — копируй манеру собеседника" — этот незыблемый постулат переговорщика я знал хорошо, и поэтому тоже беспрерывно улыбался, а в разговоре то и дело "проговаривался":

— Да, "тётя Галя" обещала все организовать... Николай Анисимович приказал дать фотографии... Спасибо большое, но "дядя Юра" уже прислал за мной машину...

"Уясни сразу, что со мной связываться себе дороже...".

Вроде прокатило.

Из дирекции Центрального Концертного Зала (который ещё не "Государственный", потому что все вокруг "государственное") я вышел улыбающийся и злой.

"Да, на этой поляне "нас не надо"... И попытаются сожрать при первом же удобном случае. Ну да ладно... "жралка" у вас на меня еще не выросла... А вот бокс сейчас и правда невовремя...".

"Двушкой" я одолжился у водителя:

— Григорий Давыдович, приветствую вас! Монтируете? Почти закончили? Это замечательно! Тогда у меня к Вам просьба — пусть Коля обзвонит наших девиц на общий сбор... И Татьяна Геннадьевна, если сможет, тоже пусть подъедет... Я тут песню новую сочинил, а сегодня вечером улетаю в Ленинград. Так что это срочно...

...Когда я приехал на Селезневскую в нашу(!) "Музыкальную студию МВД СССР", выяснилось, что Клаймич и Завадский возились там с самого утра: заканчивали монтаж драгоценной аппаратуры, что-то паяли, что-то настраивали... Параллельно с этим и под их присмотром в здании (в воскресенье!) работала строительная бригада — двигали перегородки, делали косметический ремонт и доводили до "абсолюта" звукоизоляцию.

А на первом этаже сидел вооруженный милиционер — Чурбанов предусмотрительно поставил здание под охрану. Впрочем, оно и понятно — такие деньжищи вбухали в студию и инструменты.

Встретились, как после долгой разлуки! Григорий Давыдович уже закончил переезд в Москву и снял себе хорошую квартиру на Красной Пресне. От идеи перевести свою элитную жилплощадь в ведомственный милицейский фонд, он благоразумно воздержался. И сейчас "великий маклер" Эдель комбинировал варианты равноценного обмена — с городом на Неве Клаймич рвал решительно.

Коля Завадский семью еще не перевез, и поэтому "холостяковал" в нашей трехкомнатной съемной квартире на Куусинена, вместе с барабанщиком Робертом.

— Он сейчас придет... — ответил Завадский на мой немой вопрос, — в магазин побежал.

— Можно начать и без него... — "прозрачно" поторопил Клаймич.

Переступая через ведра с каким-то раствором и банки с краской, мы по лестнице поднялись на второй этаж, и уединились в будущей "переговорной" (я лично настоял на появлении этой "опции").

— Вчера Николай Анисимович решил, что "Ноль-два" я буду петь с Сенчиной...

Клаймич озадаченно нахмурился, а Коля присвистнул.

— ...как вы понимаете, спорить было неразумно (оба кивнули), но и нашу группу засветить уже пора (опять кивки)... Песню "ваял" всю ночь... нужно успеть её записать, и попытаться вставить в программу концерта... — я достал из нагрудного кармана джинсовой куртки мятый листок бумаги со своими каракулями (издержи экспромта — корябал впопыхах на скамейке в очередном парке), встал в позу, и негромко запел:

В мире где кружится снег шальной,

Где моря грозят крутой волной,

Где подолгу добрую

Ждём порой мы весть...

Напряженно вслушиваясь в слова и мотив, Завадский и Клаймич непроизвольно пытались нажимать несуществующие клавиши на гладкой полировке стола.

...Мы желаем счастья вам!

И оно должно быть таким —

Когда ты счастлив сам,

Счастьем поделись с другим!..

Я повторил припев дважды, и наконец перевел дух:

— Ну, как мог... Важно это грамотно разложить на три голоса... Должно получиться неплохо.

— Почему на три? — сразу спросил Завадский, — Разве мужского соло не будет?

— Нет смысла... Я и так буду петь две песни. Пусть группу запомнят именно как группу, а не как талантливого меня и три платья на подпевках!

Коля улыбнулся, а Клаймич остался собран и напряжен:

— Витя, песня шикарная! Но в припеве обязательно должны быть мужские голоса...

— А у нас из музыкантов кто-нибудь поет, кроме Николая? — заинтересовался я.

— Все. — Клаймич был лаконичен, — Пойдёмте, набросаем ноты до приезда девушек.

Да, когда Григорий Давыдович "чует добычу" или работает, то сильно меняется в общении!

...Когда солистки и Татьяна Геннадьевна собрались, мы уже были готовы продемонстрировать песню на три голоса и с музыкальным сопровождением, включая "барабанные изыски" Роберта!

* * *

Первенство СССР по боксу среди юниоров проходило в Липецке, со второго по восьмое ноября. Дистанция была рассчитана на пять боев, по формуле: три дня боёв, два дня перерыва, а затем ещё два дня на полуфинал и финал.

— Возьмешь первое место — выполнишь норматив мастера спорта, да... — Ретлуев скептически посмотрел на меня, и с усмешкой уточнил, — Если это тебя интересует!

Мы вчетвером приехали в Липецк на Лёхином "Москвиче". Более тысячи километров из Ленинграда до Липецка машинка пробежала без единой поломки, не считая пары "найденных" на дороге гвоздей. Время провели весело! Леха заметно соскучился по моему обществу (что, впрочем, было взаимно!), и половину пути я только и делал, что рассказывал последние новости. Мама, которая взяла на работе отгулы и поехала с нами, хоть и по второму кругу, но тоже слушала с неослабевающим интересом. Заодно наконец-то удалось наладить отношения с Ретлуевым. А то тяготило...

Мое двойное появление в телевизоре — сначала в прямой трансляции Торжественного заседания ЦК ВЛКСМ, а затем и в программе "Время" — произвело конечно сильное впечатление. А участие в таком престижном мероприятии, как концерт, посвященный Дню милиции, и вовсе поднимало мои успехи на небывалую высоту!

Я заважничал, и попросил обращаться на "вы", за что меня дружно пообещали выкинуть из машины на полном ходу!

Так дорога незаметно и пролетела: новости, забавные истории, осенние пейзажи, перекусы в провинциальных точках общепита, анекдоты, и периодическая дрёма то одного, то другого "члена экипажа". Леха с Ильясом часто менялись за рулем, и заверяли, что совершенно не устали.

Клаймич с Завадским остались в Москве, хотя оба тоже рвались поехать в Липецк. Но запись "Счастья" требовало их личного присутствия в студии, и работы с музыкантами.

На въезде в областной центр мы остановились у поста ГАИ, где Ретлуев разузнал, как добраться до стадиона "Янтарь".

К сожалению, сам Липецк благоприятного впечатления не произвел. Возможно, сюда стоило бы приехать летом — а пока голые деревья, серые дома, и какой-то неприятный запах в воздухе, оптимизма не внушали.

"Да, это не Рио-де-Жанейро! Бывали — знаем...".

Гаишники все объяснили толково, и "Янтарь" мы нашли легко. Я вылез из машины, и разминая ноги и затекшую спину, рассматривал местный "Колизей". Что ж, этому довольно большому, недавно построенному стадиону с футбольным полем и большими подтрибунными помещениями, суждено стать очередной ступенькой в длинной череде моих "наполеоновских" планов.

Леша остался с мамой у машины, а мы с Ретлуевым пошли регистрироваться и проходить медкомиссию. Время перевалило за обед, а первый бой уже завтра.

Скажу честно — меня несколько напрягало то обстоятельство, что всё это время я толком не тренировался. Конечно, нельзя сказать, что я полностью перестал поддерживать спортивную форму — но целенаправленно к Первенству, как например к "Кожаным перчаткам", я не готовился. Подаренные "свыше" способности конечно внушали уверенность, но по моим субъективным наблюдениям, регулярные тренировки эти способности значительно усиливали.

Впрочем, это уже предстартовый мандраж! Во-первых, времени тренироваться у меня просто не было. Во-вторых, этот факт ещё час назад меня совершенно не волновал. В-третьих, ничего уже не исправишь — а поэтому надо выигрывать в тех обстоятельствах, какие есть. И точка.

На регистрацию и медицинскую комиссию у нас ушло чуть меньше часа. И процедуры эти ничем не отличались от аналогичных в Москве. Мой первый бой должен был состояться завтра, примерно в четырнадцать часов.

"Хорошо хоть, разомнусь с утра полноценно!".

Мы разыскали в одном из кабинетов телефон, и я набрал номер, переданный мне Чурбановым. На том конце провода ответил приятный баритон.

— Здравствуйте, Василий Георгиевич... Меня зовут Виктор Селезнев. Юрий Михайлович Чурба...

Оживившийся баритон меня сразу перебил:

— Да-да-да! Ты где? Мы тебя с утра ждем!

"Хм... Прям ждем?! Приятно!".

— Я в "Янтаре" сейчас...

...Начальник УВД Липецкого облисполкома, генерал-майор Василий Георгиевич Коршанов, оказался милейшим человеком! Ну, по крайней мере, со знакомыми зятя Генсека...

Нас разместили за городом в гостевом доме обкома партии. Комплекс из большого светлого деревянного дома и вспомогательных строений расположился на левом берегу реки Воронеж, и был со всех сторон окружен деревьями. В доме был обслуживающий персонал: нас развели по многочисленным комнатам, истопили баню и сытно накормили.

Вечером заехал генерал Коршанов, проведать, все ли в порядке. Василий Георгиевич неожиданно оказался знатоком бокса, и они с Ретлуевым увлеченно принялись обсуждать мировые тенденции и наших боксеров, фамилии которых мне ничего, как правило, не говорили.

После сытного ужина и отличной бани я довольно быстро стал клевать носом, и вскоре был отправлен мамой спать.

На свой первый бой я выходил в состоянии, далеком от уверенности. Утренняя разминка с Лехой лишь подтвердила древнюю истину, что "тренироваться надо регулярно". К сожалению, любезность моих "потусторонних благодетелей" не распространялась настолько далеко, чтобы я всегда был на пике формы, вне зависимости от того, прилагаю я к этому усилия или нет.

Нельзя сказать, что я так уж запаниковал — но уверенности это обстоятельство мне однозначно не прибавляло. Ретлуев с Лехой тоже сразу заметили, что мои удары стали слабее — особенно левой — и заметно уменьшилась резкость движений.

К счастью, вместо бесполезных сейчас попреков, Ретлуев заявил, что в скорости все равно тут со мной только "мухачи" сравнятся, а ставка на нокаутирующий удар у меня срабатывала всегда.

— Дистанция длинная — неделя, да. К финалу мы форму подтянем, просто не занимайся сейчас "фехтованием"... пробил-ушёл, пробил-ушёл... рано или поздно, шанс ударить обязательно представится, да.

Леха отвлекся от возни со шнуровкой, и буркнул:

— И клоунские танцы свои не устраивай... Сам видишь... сейчас можешь нарваться...

Я покивал, и кривясь в кислой улыбке, ответил:

— Я понял... Об остальных словах и выражениях, которые сейчас не услышал... тоже догадываюсь...

— Это хорошо... — Ильяс пристально смотрел на меня все то время, пока Леха стаскивал перчатки и разбинтовывал руки, — запомни главное: не будешь глупо рисковать — выиграешь даже сейчас, да...

Второго ноября, когда мы приехали на стадион, бои уже начались...

Для провинциального Липецка, чемпионат СССР, пусть даже среди юниоров, событием стал явно нерядовым!

Скопление народа было заметно, даже пока мы шли от машины ко входу на стадион. Сам турнир проходил в спорткомплексе, расположенном в подтрибунном помещении. Вот где народу было уже по-настоящему много...

Мы прошли в зону раздевалок, и... задерживаться там не стали. Лишь отметили моё присутствие у судьи-организатора, и поспешно покинули тренировочную зону. В век отсутствия дезодорантов и антиперспирантов, запах пота там стоял просто удушающий, аж глаза слезились!

Вообще-то, я практически не вращаюсь в том кругу, где от людей пахнет потом, но все равно постоянно с этой проблемой сталкиваюсь. В транспорте, в метро, в школе... Причем сейчас эта проблема одинаково актуальна как для детей, так и для взрослых. У меня мама, например, использует и мне покупает "гальманин", или "детскую присыпку". Они продаются в аптеках, в абсолютно идентичных пластмассовых баночках с маленькой дыркой в крышке, через которую тонкой струйкой можно насыпать порошок в ладонь. Не знаю, отличаются ли эти препараты по составу, но запах пота удаляют достаточно эффективно. Единственная, но значимая проблема — при интенсивном потоотделении, на одежде проступают белые разводы. Да и подмышки белые... если смотреть с точки зрения эстетики!

Поскольку молодые спортсмены такими вещами явно не заморачивались, носы сморщили даже Ретлуев с Лехой.

Когда мы прошли непосредственно в зал, трибуны были заполнены уже не менее чем на две трети. Народ азартно болел, и вообще атмосфера была менее заорганизованная и более непосредственная, чем на турнире в Москве.

Мы устроились на свободных местах и даже посмотрели парочку боев. Несмотря на рабочий день — четверг — в зале было много взрослых, впрочем, и бои проходили интереснее и помастеровитее, чем на "Кожаных перчатках"... Что, к сожалению, не добавляло оптимизма.

Чтобы я не "загружался" перед боем, Леха потащил меня размяться в каком-нибудь укромном уголке стадиона, а Ретлуев ещё раньше ушел общаться с организаторами...

... И вот я уже стою в красном углу ринга. Мой первый соперник — из Киева. Крепкий, уверенный в себе парняга, с хорошо развитой мускулатурой и прямым немигающим взглядом.

"Гипнотизёр хренов!".

Я опасаюсь и бешусь одновременно. Торопливый бубнеж Ретлуева моего сознания уже не достигает.

Гонг!

Хохол прочно занимает центр ринга, и начинает гонять меня по периметру.

В ответ стараюсь придерживаться заранее принятого плана на бой: его удары принимаю в защиту, несильно "стучу" в ответ, и жду возможности ударить акцентировано. Пару раз в первом раунде проверяю свои возможности, и резко уклоняюсь вправо — парень оба раза "проваливается" вслед за своими ударами.

Начинает возвращаться уверенность в себе.

Одновременно формируется и замысел... Уж больно не хочется сегодня идти на второй раунд.

"Ну, попробуем!".

На этот раз резко ухожу влево — украинец опять "проваливается"... полшага вперед, и мой правый кулак снизу летит к чужому подбородку.

Бац!

"Хорошо приложился. Плотно...".

Соперник на мгновение замирает, и... попытавшись опереться руками о воздух... неловко оседает на колени и заваливается набок...

Гонг!

"Бlяяя!!!"

Рефери даже не успевает открыть счет.

В моем углу Ретлуев подчеркнуто спокоен — Леха вовсю машет полотенцем, а Ильяс просто стоит, опершись на канаты:

— Не выйдет он... Плохо упал, да...

Тренер оказывается прав — в судейские протоколы вносится "отказ от продолжения боя".

Рефери поднимает мою руку.

Только сейчас в уши врывается радостный шум зала и приветственные выкрики. Неловко раскланиваюсь на все четыре стороны, и лезу под канаты...

"Эх! Как же я забыл про свой трюк с прыжком-то... Опять нервишки мешают... Но жить становится веселей!".

Следующие два дня больше напоминают тренировочный процесс. Я стремительно набираю форму. Тренировка утренняя — "Янтарь", бой — тренировка вечерняя...

Зря грешил на "потусторонних" — прежняя скорость и сила удара быстро возвращаются...

Оба последующих боя я провожу уже полностью, по три раунда. Получаются почти как тренировочные, но в середине третьего раунда "роняю" противников акцентированными ударами в корпус. А то, как безэмоционально сообщил Ретлуев, у первого парня сотрясение.

Лично я обошёлся бы победой и "по очкам", но не могу себе позволить дать судьям хотя бы малейший шанс "ошибиться".

"А то... нафиг!".

Генерал Коршанов присутствует на каждом бою. Не знаю, просил его изначально Чурбанов или нет, но сейчас он ходит явно по собственному желанию.

В боксе Василий Георгиевич и сам разбирается хорошо, но каждый раз он подолгу общается с Ретлуевым — подробно консультируется у бывшего чемпиона СССР по методическим и организационным вопросам. На строящемся стадионе "Динамо" для занятий боксом отведена значительная площадь, и Коршанов пользуется малейшей возможностью что-то ещё улучшить.

После третьего боя, вопреки нескрываемому неудовольствию Ретлуева, мы уезжаем в Москву.

Пока на турнире два дня перерыва, я должен успеть сделать в столице кучу дел...

Клаймич был предупрежден о нашем прилете заранее, и когда Ан-24 приземляется в аэропорту, нас встречает Эдик на своей "Волге".

"А-аааа... И транспортную проблему тоже надо как-то решать...", — взгрустнул я, когда уступив "мамонту" переднее сиденье, мы втроем размещались на заднем.

В последний момент Ретлуев, категорически недовольный срывом "форсированного восстановления формы", все-таки решил лететь с нами: "Заниматься будем в любых условиях, да...".

И поскольку времени в обрез, а дел "выше крыши", то несмотря на наступивший вечер, из аэропорта мы сразу едем в Студию.

Это еще повезло, что при Советской власти в не самом крупном областном центре функционирует свой аэроузел, и нам не пришлось несколько часов трястись в поезде. В годы построения "демократического общества" Липецкий аэропорт закрыли, а оборудование или было разворовано, или попросту сгнило. Я конечно не без содрогания думал о перспективе полета на старой развалюхе Ан-24, но оказалось, что "Аннушка" еще не успела состариться! Самолет хоть и был шумным, зато оказался вполне себе новым — по крайней мере, в салоне ничего не дребезжало и в полете ничего не отваливалось.

Вторым сюрпризом оказался пункт назначения — аэропорт "Быково" — я уж и забыл, что такой раньше существовал в Москве...

Меньше часа дороги, и вот уже не лишенная искренности встреча с "одногруппниками"! Я не без некоторого удивления смотрю, как Клаймич обнимается(!) с Ретлуевым, а наш барабанщик Роберт слегка подлетает в воздух в лапах "мамонта". Девицы тоже активно участвуют во всеобщем "братании" — и мое удивление резко трансформируется в "охренелость", когда я вижу, как легко и непринужденно Вера обнимается с моей мамой, и целует(!) её в щеку!!!

"А-а... э... хм... прогресс... однако! Ну, хоть покраснела... и то ладно!".

Лада тоже расточает всем улыбки, и радостно пищит, когда неотягощенный комплексами "мамонт" и её легко отрывает от пола. Даже Альдона слегка кривит губы, что должно изображать присоединение ко всеобщей радости.

Явно несколько "чужими на этом празднике жизни" ощущали себя лишь четверо парней-музыкантов. Впрочем, теперь уже наших(!) музыкантов...

Клаймич и Завадский их представили, сказав о каждом по несколько слов.

Ребята — Глеб, Владимир, Михаил и Борис — были по-современному патлаты, "джинсоваты", и как меня неоднократно уверял Григорий Давыдович — талантливы.

"Что ж, поживем — увидим...".

Колю Завадского и нашего барабанщика Роберта я знал хорошо, а у этих ребят пока запомнил только имена. Да и то, ладно... всё остальное потом — время!

Наконец восторги встречи улеглись, и мы принялись рассаживаться в "репетиционном зале" Студии. С некоторым душевным трепетом я готовился принимать результаты пятидневной работы, проделанной в мое отсутствие.

"Мебель нормальную тоже нужно "достать", а то тут остался только разнокалиберный набор, от табуретов до колченогих стульев — "художнички" всё более-менее приличное увезли с собой. Сколько дел... А-аааа!".

Музыканты были уже готовы. На сколоченный из досок (ещё раз "А-аааа"!) невысокий помост поднялись девушки, и зазвучали первые аккорды не совсем привычной моему уху аранжировки...

...В ми-ире, где кружи-ится снег шально-ой,

Где-е моря грозя-ят крутой волно-ой!..

Уже в середине песни я почувствовал, как первый из "груды камней" скатывается у меня с души... Девчонки исполняли песню великолепно — ГОРАЗДО ЛУЧШЕ ОРИГИНАЛА!

Голову на отсечение — это целиком заслуга Вериной мамы! Я помню, как она "распевала" Веру с Альдоной в Сочи, и их совместные репетиции с Ладой в Москве — узнаваемый почерк...

Не знаю, как называется эта манера исполнения, но девушки не пели хором — они пели ВМЕСТЕ. Голоса звучали в унисон очень редко — постоянно чей-то вырывался вверх то на слово, а то всего и на пару слогов:

В мире, где ветрам пок-ОЯ НЕТ (Лада "улетает" вверх),

Где бывает облачным (Вера-одна) РАССВЕТ(Альдона, Лада-вместе и вверх),

Где в дороге дальней (Вера-одна)

Нам (Вера) часто (Вера и Альдона) снится (втроем) до-О-ООМ! (Лада вырывается из звучания трио и забирается на самые "верха"!)

Девичий унисон возникает только в припеве, и "царит" на прочном фундаменте мужского хора музыкантов группы, и это... покоряет необычностью и красотой звучания! Плюс всякие электронные "примочки", металлические звяканья, "эхо", и прочая лабуда, названия которой я пока не освоил...

Сказать, что я был доволен — не сказать ничего... я был в восторге! В восторге и от того, как спели, и в еще большем восторге от того, что ТАК ХОРОШО всё сделали БЕЗ МЕНЯ... Конечно, недоставало улыбок и сценического движения — но устраивать на Дне милиции рискованные эстрадные эксперименты я и не собирался.

"Всему своё время...".

Когда отзвучали дружные аплодисменты, я, сдерживая эмоции, с умным видом поинтересовался, а готова ли запись всех партий.

Клаймич улыбнулся, а остальные члены группы дружно засмеялись — облажался Витечка, не признал "фанеру"!

Несмотря на то, что время уже приближалось к девяти вечера, Брежнева трубку сняла сразу, и легко пригласила нас к себе.

И вот мы с Клаймичем сидим в... хм... "много"комнатной квартире (точно не сумел сосчитать!) в знаменитом ЦэКовском доме на улице Щусева 10.

В огромном, хорошо освещенном холле подъезда нас встретил крепкий мужичок в "штатском", который вежливо полюбопытствовал, к кому мы собственно "намереваемся", и придирчиво изучил паспорт Григория Давыдовича. Впрочем, этим все и ограничилось. Мы поднялись на лифте на четвертый этаж, и позвонили в обитую светлым дерматином дверь 22-ой квартиры...

Галина Леонидовна встретила нас очень тепло и искренне! Темное платье с блестками, волосы, уложенные в высокую прическу, и красивые туфли на каблуке намекали, что "любимая дочь Генсека" лишь недавно вернулась с какого-то мероприятия. Юрий Михайлович тоже оказался дома — а ведь я читал в воспоминаниях коменданта дачного поселка МВД, что супруги вместе даже не проживали. Чурбанов одет был по-домашнему — в серых фланелевых штанах и темно-коричневой кофте с крупными пуговицами "под дерево".

Сначала последовал неизбежный чай с какими-то импортными плюшками. Мы все сидели в просторной гостиной, атмосфера была тёплой и непринуждённой. Должен заметить, что на стол накрывала сама Брежнева — никакой прислуги у супругов не было. Хотя, конечно, мебель красивая, импортная — в магазине такую не купишь.

"Но у меня на Тверской, у Клаймича в Ленинграде, да и у Розы Афанасьевны — "побогаче будет"!".

Наконец я включаю магнитофон:

...Нужно и в грозу, и в снегопад,

Чтобы чей-то очень добрый взгляд,

Чей-то очень добрый взгляд

Согревал тепло-ооом!

Начало песни Галина Леонидовна слушала сосредоточено, подперев щеку рукой, а уже по ходу придвинулась вплотную к "соньке", и беззвучно подпевала припев с музыкантами.

Чурбанов тоже подошел ближе, и сейчас стоял, опершись о стол, и нависая над нами всем своим немаленьким ростом.

Довольный их реакцией, Клаймич незаметно толкает меня под столом ногой.

"Ну да... вижу, вижу. Впрочем, такая песня не могла не понравиться!".

...Со Щусева нас с Григорием Давыдовичем увозила эмвэдэшная "Волга", вызванная замминистра из гаража, и поэтому особо поговорить при водителе не удалось. Но и так все было предельно ясно! Чурбанов забрал кассету со словами: "Завтра Николай Анисимович послушает, и будем ставить в концерт". Что тут добавишь?!

А Галина Леонидовна на прощание звонко чмокнула меня в щеку и потрепала по голове:

— Езжай отсыпаться, наш маленький вундеркинд! А то, вон, у тебя глаза уже закрываются...

Отоспаться "вундеркинду" была не судьба. От слова "совсем"...

То, что мне к десяти утра надо быть в ЦКЗ "Россия", я естественно знал заранее. Но потом началась такая КРУГОВЕРТЬ, что "мама не горюй"!

Собственно, мама как раз и не имела времени погоревать, а срочно улетела в Ленинград за моими фотографиями.

Щелоков своё обещание выполнил, и вот главный редактор концерта Мария Боруховна Пульяж командует в микрофон "Включить фоторяд". В зале плавно притухает свет, и по экрану "задника" сцены наплывом идут лица милиционеров и их "рабочих будней".

Звукорежиссер проявляет инициативу, и дальше фотографии "плывут" под мой голос и слова "Боевого ордена":

...Это значит, что где-то в ночной тишине

Злые пули надрывно свистят.

И что в этой борьбе как на всякой войне,

Жизнь и смерть вечно рядом стоят.

— Мария Боруховна, — осторожно начинаю я, — а остались какие-нибудь еще неиспользованные фотографии?

— Конечно, Витенька! — часто кивает головой Пульяж, — А что ты хочешь изменить?..

Добрая улыбка — и острый взгляд черных прищуренных глаз.

— А среди неиспользованных фоток нет тех, где милиционеры улыбаются?! Мне кажется, что это впечатлит... Ведь они совершили подвиг, а такие же люди, как мы... Ничего героического в облике...

Пульяж отводит взгляд и задумчиво произносит:

— "Гагаринский" эффект? Конкретно в этом случае — спорно... Но попробовать можно...

— И парочку моих фоток вставить, с награждения!

— Конечно, Витенька! Обязательно поставим... — она опять кивает и улыбается, но как мне кажется, во взгляде появляется презрение.

Впрочем, возможно я излишне мнителен или предвзят...

Следующий час я уясняю, где мне стоять и как двигаться, а также демонстрирую навык пения "под фанеру".

Довольно быстро Пульяж понимает, что держаться на сцене меня особо учить не нужно. Мы лишь отрабатываем основные сценические ходы — "свет", выход, и завершающий поклон...

Появление в зале Сенчиной я не заметил, поскольку там и так было немало народу, а вот ввалившуюся добрую сотню участников "Ансамбля песни и пляски ВВ МВД", не увидеть мог только слепой... А не услышать — глухой!

Некоторое время мило общаемся "на четверых" — Пульяж, Сенчина, я, и Низинин — главный дирижер милицейского коллектива. Сенчина поражается, как я "вытянулся и повзрослел" за лето, а Низинин сокрушенно сетует, что теперь у него в соседях на Лубянке нервные художники, а не "свой брат-музыкант".

И снова приступаем к работе...

Когда в первый раз "грохает" мужской хор, по моему телу бегут мурашки:

"Ноль-два" — и патруль милицейский в пути!

" Ноль-два " — это значит помочь и спасти!

" Ноль-два " — это значит отступит беда!

" Ноль-два ", " Ноль-два ", " Ноль-два "...!!!

...Ужинали в "Праге"...

Ретлуев проявлял завидный аппетит и профессиональное чутьё — одновременно отдавая должное кулинарному мастерству шеф-повара, и неприязненно разглядывая шикующую явно на нетрудовые доходы публику.

Я своему пищеварению посторонними мыслями не мешал. После того, как Эдик повез маму в "Шереметьево", Ретлуев и Леха потащили меня на тренировку в "Динамо". Теперь приходилось восстанавливать утраченные калории. Ну а Леха и вовсе на отсутствие аппетита никогда не жаловался!

Поэтому за всех говорил Клаймич. А рассказать было о чем — Григорий Давыдович успел и пообщаться по телефону с Чурбановым, и съездить с девушками в ателье за платьями, и даже дипломатично навестил Пульяж:

— Николай Анисимович песню одобрил, так что завтра наша группа тоже включается в репетиционный процесс... Платья получились отлично... Красиво и строго... для "Дня милиции" — самое оно...

Григорий Давыдович отпил из бокала "Киндзмараули", и продолжил:

— Но Роза Афанасьевна просила напомнить, что пора уже шиться к "Песне года"...

Я согласно киваю, не переставая жевать.

"Всему свое время... Мне сейчас бы вытянуть чемпионат и Концерт. Вот потом и до остального руки дойдут...".

А вот Марию Боруховну, оказывается, Клаймич хорошо знал:

— Мы с ней познакомились года три назад, когда в Москве проходили концерты Пьехи. Она тогда здорово нам помогла... вот сегодня и не обошлось без нравоучительных разговоров "Ах, как же ты оставил Эдочку одну!".

Клаймич досадливо морщится.

— Кстати, к вам, Витя, у нее неоднозначное сложилось отношение...

— Да мне пофиг...

"Такой вкусный бефстроганов я, кажется, никогда раньше не ел...".

— Сейчас — да... Но в будущем... — и наш директор сделал неопределенный жест рукой в воздухе.

"Ну, тут два варианта: или в будущем мне будет совсем пофиг, или у меня этого самого будущего не будет... вообще...".

— Здравствуйте, товарищи! Поздравляю Вас с шестьдесят первой годовщиной Великой Октябрьской социалистической Революции!"...

— Ууууууррррррраааааа-ааааааааа!..

Вся страна, прильнув к экранам в большинстве своем все ещё черно-белых телевизоров, смотрела на то, как маршал Устинов объезжал воинские ряды на Красной площади...

...Ну а будущий "Потрясатель Вселенной и Владыка Мира" тем временем пытался не вывихнуть себе челюсть, отчаянно зевая в партере Концертного зала "Россия". Вместе с ним точно такую же проблему решало несколько десятков артистов и певцов, собравшихся на утреннюю репетицию Концерта, посвященного Дню советской милиции. И количество шумной творческой публики в зале постоянно увеличивалось.

Примерно через полчаса я беспроблемно "откатал" песню про "Орден", и дальше с подъехавшей Сенчиной и хором работал только над "Ноль-два".

Пульяж и Фельман — директор Центрального концертного зала — совместно пытались "вылизать" каждую нашу позу и жест, взаимодействие с хором, и даже исполнение "на бис".

Персональным решением Щелокова песня завершала концерт — и это "завершение" должно было быть безукоризненным!

— Муся... Им, скорее всего, "бисировать" придется... — громогласно разносилось по залу картавое воркование Фельмана. Он сидел по центру партера, и через микрофон переговаривался с Пульяж, суетящейся на сцене.

— Лев Моисеевич, давайте на повтор только припев?.. Но два раза подряд! — так же громогласно откликалась "Муся", — Боренька, милый мой, сделайте отсечку с припевом... На двойной повтор!

И звукорежиссер послушно включает наши с Сенчиной голоса "на повтор".

В момент, когда мы "бисируя" отрабатываем припев и финально "воздеваем" руки к залу, в мою голову приходит гениальная идея...

— Мария Боруховна... — мои помыслы как бы "чисты", а глаза "наивны", — А может быть, на финальном "бисе" ВСЕМ артистам выйти на сцену?! Так сказать, завершающе поздравить присутствующих в зале уже всем вместе...

Пульяж сначала молча таращится на меня своими выпуклыми глазами, а затем колобком скатывается со сцены к Фельману, где они что-то минут пять оживленно обсуждают...

...Когда меня, вконец вымотанного этой тягомонью, отпускают отдыхать, я спускаюсь в зал, и первым, кого там встречаю — Клаймича!

— Людочка! Вы, как всегда, юны и блистательны! — и хитрован склоняется, "целуя ручку".

Сенчина розовеет, и начинает что-то оживленно щебетать в ответ.

"Не-е, так-то она вполне... Только ведь под тридцатник уже, и заметно поправилась за лето... Так что насчет "юности" безбожно льстишь, Григорий Давыдович!"

Прохожу дальше от сцены и ищу знакомые лица. Леха с Завадским призывно машут руками, и мой курс обретает цель.

Мдя... Альдона выглядит ещё более-менее невозмутимо, хотя две полосы заметно розовеют на скулах — а вот с Верой и Ладой дело совсем нехорошо. "Зая" молчаливо съежилась в кресле, и мое "явление" встретила лишь слабым подобием улыбки. Лада не лучше — бледная, с округлившимися глазами, беспомощно водит вокруг испуганным взглядом.

"А Клаймич с Завадским куда смотрят?!"

Впрочем, Завадский с головой погрузился в обсуждение с музыкантами какой-то технической "трихомудии", и я злобно стал выискивать взглядом нашего директора. В окружающей суете и гаме, Клаймич обнаружился оживленно разговаривающим с Сенчиной и Фельманом.

"Понятно.... Р-ррработнички, ёпть!".

Музыканты наши выглядели достаточно уверенно, да и зависело от них меньше — поэтому поручкавшись с каждым из них, сеанс психотерапии я решил провести только для солисток.

— Девчата, пойдемте...

Все трое безропотно и не задавая никаких вопросов встают и идут за мной. Хорошо еще, что в местных "катакомбах" я слегка ориентируюсь по "прежней" жизни. Мы выходим в пустой холл ЦКЗ, и я целеустремленно иду к узкой боковой лестнице, по которой в "российской реальности" чиновники VIP-уровня поднимались из концертного зала на последующие банкеты.

— Леша, постарайся никого сюда не пропускать...

"Мамонт", без дополнительного приглашения увязавшийся с нами, понятливо кивает и остается "часовым" на повороте, а мы проходим дальше и заворачиваем под лестницу. Здесь стоят две монументальные мраморные скамейки, между ними хромированная урна-пепельница, и тут нам никто не помешает.

— Садитесь... — сам я, стараясь никого не давить взглядом, стал медленно прохаживаться вдоль скамеек. Пять шагов влево — разворот — пять шагов вправо.

— Даже если вы захотите — вы не сможете ошибиться. Вы будете "петь" под фонограмму... Что тут можно сделать не так? Упасть со сцены? Проглотить микрофон? Забыть одеться перед номером?

Девчонки криво улыбаются.

"Слушай, Потрясатель Вселенной — а они ведь действительно маленькие "девчонки"... Чего там? По двадцать два года всего... а Ладке вообще восемнадцать... Сам-то, после сцены "Кремлевского", первым делом в туалет рванул!".

— Те люди, которых вы сегодня видели в зале... Они совершенно спокойны: разговаривают, шутят, смеются. А знаете, почему? Потому что они уже выступали... и не раз... и точно знают, что там, на сцене, нет ничего страшного. Четыре пятых зала вас даже видеть толком не будут, потому что далеко. Только слышать... но слышать-то они будут безукоризненно записанную фонограмму!

Я первый раз позволил себе добавить эмоций в спокойный монотонный голос.

— Все, что вам надо будет сделать, так это представить, что вы поете передо мной в студии. У вас тогда исключительно получилось!.. Только улыбаться не забывайте, и в вас влюбятся все милиционеры Страны Советов!..

Вера с Ладой стали улыбаться посмелее, Альдона чуть скривила губы и принялась рассматривать свои ногти.

"Остальное решим на репетициях... Ну держись, Клаймич!".

Он и держался. Сколько смог...

Всё время пребывания группы на сцене мы стояли в первом ряду, и старались не терять с солистками зрительный контакт. А параллельно я вполголоса выговаривал Клаймичу всё что думаю, по поводу его первого крупного "прокола":

— Вы, Григорий Давыдович, подзабыли, каких проблем нахлебались мы с Верой в Сочи?! А ведь Лада на четыре года младше!

Клаймич повинно кивает головой.

— И заметили, с каким акцентом стала говорить Альдона? А он у нее проявляется только в моменты сильного волнения...

Наш директор виновато пожимает плечами, и сокрушенно недоумевает:

— Сам не знаю, как упустил... Я ведь с начинающими последний раз в армейском хоре работал. А девочки в студии так уверенно держались... Витя, Вы же сами видели!

— "Уве-ееренно"! — передразниваю я, и приветственно машу рукой Ладе, — Представляете вариант, когда "Муся" — которая "имеет зуб" на вас за Пьеху — решит доложить "наверх", что солистки группы психологически неустойчивы, и не могут принять участие в правительственном концерте?!

Клаймича от такой перспективы даже передернуло, и он взмолился:

— Витя! Я все понял! До концерта КАЖДЫЙ день я и Коля будем проводить с ними репетиции и установочные собеседования!

Пульяж деловито меняла на сцене расстановку солисток, и мне удалось поперемигиваться с Верой.

— Какая хорошая песня у девочек! — раздался за спиной голос незаметно подошедшей Сенчиной, — Витя, признавайтесь... опять ваших рук дело?!

Смущенно развожу "этими самыми" руками, и корчу виноватую физиономию: мол, что поделаешь...

Сенчина неискренне смеётся.

Ужинаем сегодня в гостинице "Россия". Рано и в "расширенном" составе.

Завтра утром опять лететь в Липецк, а сразу после боя возвращаться на вечернюю репетицию в Москву.

Ретлуев разве что зубами не скрипит. Со мной он опять практически не разговаривает, и даже ужинать не пошел бы вместе со всеми, если бы его не притащил Леха.

А у меня просто нет ни моральных, ни физических сил выяснять с ним отношения. Да и что там "выяснять"? Он прав. Прав как тренер, как условно "старший" товарищ. Ильяс — чемпион СССР, человек, поставивший себе цель — и достигший ее. Весь его спортивный опыт и жизненные ценности противоречат тому, как поступаю я. И капитан ничего не может с этим поделать — он может только "плыть по течению", пока я побеждаю. И делать вид, что он мой тренер.

А что могу поделать я? Я хочу выиграть Олимпиаду, и хочу стать звездой мировой эстрады. Поэтому я пытаюсь "усидеть на двух стульях". И если это не получится — я пожертвую боксом.

То есть я не буду развивать "данные от природы" уникальную реакцию и силу удара — я просто сознательно похерю свой "талант"! Как спортсмена — наверняка мечтавшего об олимпийском золоте, и добившегося золотой медали Союза своими потом и кровью — Ретлуева такой подход просто убивал. И он ничего не мог изменить. Он даже не мог перестать быть моим тренером. Пока я побеждаю. Пока он видит, что хоть какую-то пользу, но он мне приносит. Наверное, он меня иногда... ненавидит!

Я с силой тру лицо ладонями, и улыбаюсь, поймав внимательный мамин взгляд. Привезенные фотографии я сегодня передал Пульяж. Разглядывая их, Мария Боруховна сначала было улыбнулась, а потом опять какое-то время молча на меня пялилась.

А что?! Фотографии я специально разложил в том порядке, в котором хотел, чтобы они шли в третьем куплете.

— Витенька, голубчик мой... Ты же понимаешь, что на использование таких фотографий нужно специальное разрешение?

— Конечно, Мария Боруховна! Я сегодня же позвоню Николаю Анисимовичу...

Клаймич опять царит за столом... Он рассказывает веселые истории из жизни музыкантов, и смешно вспоминает, с каким страхом учился выходить на сцену перед зрителями. Ему вторят Николай и Роберт. Остальные смеются...

"Подговорил уже ребят, прохиндей!".

Понимая, что уже дико хочу спать, я, плюнув на все условности, предлагаю Розе Афанасьевне "пойти покурить" на застекленной ресторанной веранде.

Старушка с улыбкой кивает, и затушив в пепельнице длинную "vogue", легко поднимается и идет за мной под заинтригованными взглядами присутствующих...

* * *

Вставать пришлось в шесть утра, и поэтому весь полет "Москва-Липецк" я сладко проспал на мамином плече. Заснул и в "Волге", которую генерал Коршанов любезно прислал за нами в аэропорт.

Предстоящий бой меня не волновал совершенно. Я даже немного удивлялся себе — настолько безразлично мне стало восьмого ноября то, что ещё второго вызывало нешуточное волнение.

Ненадолго заехали на обкомовскую дачу. Там мы с Лехой слегка размялись под молчаливым присмотром Ретлуева. Ильяс вообще рот раскрыл только дважды: первый раз, когда предупредил не усердствовать в разминке, а второй, когда разрешил легко позавтракать.

Мама уже заметила возникшую напряженность, но я попытался отболтаться, что перед боем Ретлуев всегда такой...

"Ну да...".

Когда подъезжали к стадиону "Янтарь", в машине неожиданно затрезвонил радиотелефон — я аж вздрогнул. Сержант-водитель со щелчком вытащил узкую белую трубку "Алтая" из крепления на железном корпусе:

— Младший сержант Веретенников... Так точно, товарищ генерал!.. Есть, со служебного входа...

Машина проследовала мимо "Янтаря" и остановилась около ворот, ведущих на футбольное поле. Местный сторож, ничего не спрашивая, поочередно распахнул створки, и "Волга" медленно покатилась вдоль пустующих трибун к корпусу, где проходило юниорское первенство.

Первой не выдержала мама:

— А почему сегодня так заезжаем?

Водитель безразлично пожал плечами:

— Приказ генерала...

Долго недоумевать не пришлось. Начальник Липецкого УВД с парой офицеров встречал нас около служебного входа со стороны футбольного поля:

— Здравствуйте, товарищи! И ты здравствуй, "известный певец, поэт и композитор"!

Генерал и офицеры засмеялись.

Я молча изобразил недоумение. Впрочем, долго корчить рожи не пришлось — "ларчик открывался просто".

Областная липецкая газета "Ленинское знамя" разродилась небольшой статьей, посвященной проходящему в городе Чемпионату юниоров, и теперь около входа в "Янтарь" меня поджидала группка моих первых фанатов. Небольшая. Человек на сорок...

— Мы ко входу даже один экипаж ПМГ направили... на укрепление. — генерал откровенно надо мной посмеивался, — Там хоть в основном и девочки... но их много!

Кроме меня и Ретлуева, все смеются. Улыбающаяся мама треплет меня по голове, а Леха хлопает по спине...

...Пользуясь своим привилегированным положением "поэта, певца и композитора", переодеваюсь в кабинете директора. Тут же, с гостеприимного разрешения директора стадиона, мы всей компанией остаемся дожидаться начала моего боя.

Пока суд да дело, решаюсь почитать, что там про меня сварганила местная пресса. Тем более, что все уже читают — благо, генерал Коршанов презентовал несколько экземпляров "печатного органа Липецкого обкома КПСС и областного Совета народных депутатов".

Статья располагалась на третьей странице, и называлась непритязательно: "Новости молодежного ринга":

"...проходящий в нашем городе со второго ноября... (бла-бла-бла).... десятки молодых спортсменов... будущая олимпийская смена... (Так! Вот оно...) ...молодой боксер из Ленинграда, Виктор Селезнев — "ВСО Динамо"... автор уже ставших популярными песен... (ну, тут скромный перечень "моих" шедевров) ...выступил с признанными мастерами советской эстрады на Торжественном заседании... награжден медалью за помощь милиции в задержании опасного преступника... необычная манера ведения боя... вышел в полуфинал... все свои бои выигрывает нокаутами... пока не знает горечи поражений... большое спортивное будущее... (Ну, про меня собственно всё...) Желаем удачи молодым спортсменам в предверии Олимпиады..."

Ага... Ну, как бы прилично написано. С чего девочки-то возбудились? Даже фотографии моей нет. Честно — непонятно...

В разгар коллективного обсуждения статьи, возвращается уходивший в зал Ретлуев:

— Надо идти... Следующий бой твой...

Я снова на ринге.

Из всех чувств сейчас правит бал только одно — раздражение. Раздражение, как результат острого недовольства собой. Апатия, накатившая еще вчера вечером в Москве, улетучилась без следа.

А ведь только послушал, как мама, Коршанов и директор стадиона Степан Алексеевич восхищаются моими успехами.

"Действительно... чего не восхититься?! Переписал пяток песен из Айфона, пяток подростков свалил на ринге, и пяток тысяч "чужих авторских" получил на сберкнижку. Насыщенной жизнью живёте, товарищ Селезнёв! Её вам именно для этого, наверное, повторили...".

Идя к рингу под девичьи повизгивания двух десятков идиоток, я не забываю белозубо скалиться и приветственно помахивать рукой.

"Повизгивания" перешли в экстаз, когда я в фирменном кувырке "a ля Хамед" перебросил тело через канаты. Впрочем, тут захлопали уже все... Понимаю. Впечатляет.

"Как неосмотрительно! А сальто-то я и забыл в перечень своих достижений вставить...".

Раздражение стало потихоньку переходить в бешенство. Меня уже потряхивало.

— Не обращай внимания, — снова обретает дар речи Ретлуев, и начинает успокаивающе гундосить мне в ухо, — таких кандидатов — как камней в горах... Его уровень ничем от первого юношеского не отличается, да... а тот ты уже перевыполнил...

"Что? Какой уровень? А... Мой сегодняшний соперник — кандидат в мастера спорта... И Ретлуев решил, что я нервничаю. Ну-ну...".

Перевожу взгляд в противоположный угол. Ха! Да, там настоящий профессионал! Сверлит меня мрачным взглядом, похлопывает перчатками себе по предплечьям — всем видом излучает силу и непобедимость.

"Ну-ну...".

Судья приглашает в центр ринга, быстрая скороговорка о правилах и честном ведении боя...

Гонг...

— Бокс!

По прямой двигаюсь к "профессионалу". Он прыгает на месте и пытается встретить меня джебом... Защищая голову, резко уклоняюсь влево — и хорошенько вложившись, "выстреливаю" прямой правый в чужой подбородок.

В полной тишине поворачиваюсь к упавшему сопернику спиной, и иду в нейтральный угол.

Судья запоздало начинает сыпать командами и открывает счет...

Уже в самолете понимаю, что в памяти нет ни лиц, ни имен моих последних трех соперников...

Пристраиваюсь к плечу задумчивой после моего боя мамы, и погружаюсь в полетную дремоту. Уже почти засыпая, чувствую как мамины пальцы гладят меня по голове и перебирают отросшие волосы.

ЦКЗ, репетиция, гостиница, "Быково"...

Стюардессы уже здороваются, как с родными! На этот раз мы возвращаемся в Липецк вечерним рейсом — завтра финал. Начинается в десять часов, мой бой в районе двенадцати.

"Если выиграю — стану мастером спорта..." — эта мысль у меня не вызывает ничего, кроме легкого недоумения, — "Ну какой из меня МАСТЕР СПОРТА(!) по боксу?... Хотя, а какой он должен быть... но все равно, странно это будет...".

Время позднее... За вторую половину дня вымотался так, что полуфинал чемпионата по боксу кажется легкой зарядкой. Впрочем, я там и правда не перетрудился! Зато в Москве... Хорошо, что хоть всё не зря. Закрываю глаза, и в памяти мелькают картинки сегодняшней круговерти.

Не знаю, кто в итоге справился с задачей: Клаймич с Завадским, или Роза Афанасьевна — узнаю потом подробности у Веры — но справились выше всяких похвал.

Мы успели приехать в ЦКЗ "Россия" буквально перед самым выступлением группы, и их "прокат" видели полностью. И ни единого замечания у меня к их выступлению не нашлось! НИ ЕДИНОГО!

Что уж говорить о других... Пульяж одобрительно кивала головой по ходу песни, а в конце разразилась громкими похвалами в микрофон на тему "Вот все бы дебютанты так выступали!"

И похвалы эти были абсолютно обоснованны! Девушки и держались на сцене свободно, и щедро расточали в зал улыбки. Ну, по крайней мере, две из них. Альдона дисциплинировано растягивала губы, но глаза по обыкновению оставались "ледяными". Но и этого оказалось достаточно...

Пульяж выставила в центр троицы Ладу — и искренняя, задорная улыбка девушки привлекала к себе основное внимание.

Моя появившаяся персона вызвала повышенное внимание Марии Боруховны. Скороговоркой бормоча традиционный набор приветствий "Витенькакакярадавасвидетьголубчиквымой", она этаким колобком скатилась со сцены, и принялась пристально изучать моё лицо. Для Главного редактора "России" уже не было секретом, что "у милого мальчика помутнение рассудка", и он принимает участие в соревнованиях (о, ужас!) по боксу! Я клятвенно пообещал, что мое лицо будет "в норме" — но Пульяж это каждый раз дотошно проверяла.

После придирчивого визуального "осмотра", я был благополучно допущен к выходу на сцену.

Мое исполнение "Ордена" тоже не вызвало никаких проблем, и было благосклонно "принято" Фельманом и Пульяж. После чего я, спустившись в зал, наконец-то смог по-человечески поздороваться и пообщаться с "одногруппниками" и Сенчиной.

Впрочем, долго мне прохлаждаться не довелось, и оставшееся время я провел на сцене с Сенчиной, хором МВД и другими артистами — откровенно заколебавшимися по несколько раз выходить с идиотскими улыбками и хлопками в ладоши в конце финальной песни "Ноль-Два"...

...Время поджимало, и едва успев со всеми попрощаться, мама, я и Леха поспешили в "Быково" на обратный рейс.

* * *

Девятое ноября — день финала Юниорского первенства и генеральной репетиции Концерта, я встретил невыспавшийся и злой.

Совмещение репетиций, тренировок, перелетов и боев, меня здорово вымотало. И похоже, что теперь моими основными эмоциями на боксе становятся не переживания, а казалось бы, взаимоисключающие друг друга раздражение и безразличие.

Раздражение от траты времени, недосыпа и новой "напасти" — поклонников. Да — теперь у меня появились свои "фанаты"! Причем если вчера с трибун верещали только девичьи голоса, то сегодня, по-моему, мальчишеские количеством им не уступают. Наверное, если девочек притягивал ореол "певца и героя", то парней, похоже, привлекло на стадион моё вчерашнее "И тут он ему ка-ааак дал!".

Нет... морально я был готов к этой стороне популярности. Я даже активно пошерстил рунет в поиске информации о том, существовало ли такое явление, как "фанатус советикус".

Увы, ещё как существовало!.. Причём, по отзывам современников, было ВСЁ: и по сто пятьдесят(!) милиционеров в оцеплении на стадионе (группа "Лейся песня"), и залезание в окна номеров гостиниц ("Песняры"), и кровавые "девичьи" драки в туалетах (Магомаев), и даже "идолоосеменение" (Андрианов)...

После прочитанного, мои представления об СССР, как о пуританско-сдержанном обществе, получили солидную пробоину ниже... скажем так... ватерлинии. Видимо, некоторые вещи в моем советском детстве прошли мимо меня...

Сам-то я за голую женскую грудь впервые подержался только на выпускном балу. Точнее, в темноте школьного гардероба... И только "подержался"! Благодаря тому, что её обладательница по неопытности сделала слишком большой глоток коньяка из бутылки "Яблочного сока".

Что же касается "безразличия"... Во время представления я даже не стал слушать имя своего сегодняшнего соперника. Оно мне было попросту безразлично. Ну Вася его звать, или Петя — какая разница? Побеждать надо все равно — возможности проигрыша я даже не допускал. Не для того я так корячусь последние дни, чтобы оступиться на последних шагах перед намеченными рубежами!

Главное — лицо себе не дать попортить, и побыстрее уехать в аэропорт. Пульяж с Фельманом и так на govно вчера начинали исходить каждый раз, когда слышали о моем возможном опоздании на Генеральную репетицию. В итоге решили, что на "Орден" я могу опоздать, а на "Ноль два" обязан быть вовремя...

...— Еще раз повторяю: не пытайся сразу нокаутировать — они к этому готовились, да... И сильно не вкладывайся, набирай очки... "Двойка" — уход, "двойка" — уход... — Ретлуев давал указания сдержанно, поскольку понятия не имел, последую я им или нет. Реализация стратегии, разработанной на прошлый бой, началась и закончилась с первым же моим ударом. Но надо отдать Ильясу должное — свои обязанности тренера он все равно старался выполнять добросовестно, несмотря на все эмоции, которые его обуревали от наличия такого "подопечного", как я.

"Кака я... хм... Мдя!".

Рефери приглашает нас на середину ринга, что ж... ещё несколько секунд...

Гонг...

— Бой!

Добросовестно пытаюсь следовать указаниям тренера "ударил-отскочил", но не тут-то было. Мой визави на бокс сегодня однозначно не настроен — я просто вынужден бегать за ним по всему рингу, чтобы хотя бы разок стукнуть перчаткой в его защиту.

Рефери командует остановку боя, и делает "визави" замечание:

— Начинаем боксировать!.. Следующим будет предупреждение... Бокс!

Ноль эмоций на замечание — тот же бег по кругу приставными шагами.

В зале нарастает недовольный гул, и прорываются два выкрика: "Ви-ииитя!" и "Ленинград, вали его!"...

"Ладно...".

Я делаю прыжок вперед, обхватываю соперника руками и тесню в угол ринга.

Рефери командует "брек" и растаскивает наш "клинч", заставляя каждого отступить по шагу назад — только вот в результате этого "шага" мой противник оказывается запертым в углу.

"Поехали!"...

Я полностью включаюсь в работу, и на максимальной скорости обрушиваю на чужую защиту град ударов. В полную силу.

— Уходи из угла!!! — слышу отчаянный вопль из угла соперника.

"Ну уж нет! Хрен тебе...".

Явно ошеломленный скоростью и силой ударов, парень в синей футболке пытается прорваться влево, панически прикрывая голову перчатками и локтями. Делаю шаг назад, открывая ему "оперативный простор" — и тут же засаживаю короткий боковой по печени.

В позу эмбриона соперник складывается еще в процессе падения...

...— Дорогие товарищи, сотрудники родной советской милиции! Этот Праздничный концерт посвящен Вам — надежным защитникам порядка и безопасности в нашем социалистическом Отечестве! В этот праздничный День позвольте пожелать каждому из вас...

Развалившись в кресле, я лениво слушаю по внутренней трансляции начало концерта. Голоса ведущих — Светланы Моргуновой и Евгения Суслова — фонтанировали пафосом и энтузиазмом.

Сенчиной, как одной из "звезд" первой величины, полагалась персональная гримерка, многочисленные участники концерта калибром поменьше, довольствовались общими.

Меня Людмила... хм... Петровна сразу же позвала с собой. Она вообще все эти дни постоянно пыталась продемонстрировать мне свое расположение: то в очередной раз поблагодарит за новые песни, то вспомнит, как мы первый раз встретились у Бивиса. Сначала я даже слегка поднапрягся — потенциальных "разборок" с Романовым мне еще не хватало(!) — но потом понял, что за этой "демонстрацией" скрывается совершенно другой подтекст. Во-первых, Сенчина явно была мне благодарна за то, что в дуэт я выбрал именно её. А вот во-вторых... во-вторых, мне показалось, что она либо выполняет "задание" подружиться со мной, либо это её искренне желание. И больше склонялся к первому варианту...

...Вчерашняя Генеральная репетиция прошла для нас без сучка и задоринки. Правда, на "прокат" "Боевого ордена" я все-таки опоздал ("самолеты быстрее не летают" — ха-ха ещё раз!), но "Желаем счастья" и " Ноль-два " "прокатались" без каких-либо замечаний со стороны придирчивой Пульяж.

Забавнее другое! Поскольку Генеральная репетиция впервые собрала всех "звезд" вместе, для большинства из них явилось неприятным откровением, что в конце концерта они должны будут появляться на сцене под нашу с Сенчиной песню! Да еще хлопать и открывать рот, как бы подпевая...

Глядя на недовольную физиономию Кобзона, в душе я злорадно уssыvался! Мне даже удалось расслышать непреклонное пульяжеевское "так утвердил сам Николай Анисимович", когда Кобзон, Ротару и Пугачева о чем-то шушукались с ней в углу сцены. Может быть, конечно, речь шла и о чем-то другом — но мне показалось, что недовольные "маститые коллеги" обсуждали именно финальный выход "под" Сенчину, и меня.

Любви окружающих ко мне, это естественно не добавило! Только Лещенко мимоходом поздоровался — остальные просто игнорировали.

Зато представилась возможность рассмотреть вблизи Ротару и Пугачеву. Как говорится: с годами София стала "интересней"... Так и откликается: а Алла и раньше была "ничего интересного". К тому же видно, что они друг друга терпеть не могут — особенно Пугачева морду демонстративно воротит, но против "финального выхода" объединились сразу же!

Сенчина, кстати, тут тоже "лишняя". С ней, правда, здороваются, и ей улыбаются — но не более того. Зато к ленинградской певице хорошо относятся "простые" артисты, и особенно "липнут" с просьбой автографа девочки из хора Центрального телевидения и Всесоюзного радио...

...Сегодня всех участников концерта собрали в ЦКЗ "Россия" зачем-то аж за два часа до концерта, причем для "маститых" никакого исключения не сделали.

Сидеть в гримерке было скучно. О чем со мной разговаривать, Сенчина не знала, и после нескольких вежливых фраз в небольшой комнатушке увешанной зеркалами, повисло молчание.

Я уже разместил свой "гардероб" на вешалках, и теперь маялся от безделья. По замыслу Пульяж и Фельмана, "Орден" мне надлежало исполнять в школьной форме с медалью(!), а вот на "Ноль два" пригодился мой "шпильмановский" костюм. Но под него меня пытались заставили надеть не только темную рубашку, но и галстук — с трудом отболтался "возрастом".

По трансляции передавали чье-то скрипичное "пиликанье" — Щелоков упорно пытался на всех праздничных ведомственных мероприятиях приучать подчиненных к высокому искусству.

Зевать надоело, и я отправился навестить "одногруппников".

Будущие "Тhe Red Stars" оккупировали один из углов большой гримерки, и мужественно пытались не поддаваться царившей вокруг атмосфере нервозности и взвинченности. Клаймич как мог отвлекал своих подопечных от всеобщей суеты, беготни, вскриков и поисков постоянно куда-то исчезающего реквизита. Получалось так себе — в отличие от репетиций, сегодня нервничали даже наши музыканты: Владимир, Михаил, Глеб и как его, чернявенького "горниста" нашего... а, вспомнил — Борис! Да и Завадский с Робертом поприветствовали меня как-то излишне... хм... порывисто.

Вообще-то, увидев меня, ВСЯ группа обрадовалась прям как отцу родному! Клаймич облегченно вздохнул, и... замолчал.

"Ага! Пришел "штатный психолог", он щас все разрулит?! Прэлэстно!".

Пришлось "рулить"... Широко улыбаюсь, и выдаю:

— Вы чего такие серьезные? А, понимаю... Сейчас вокруг столько озабоченных людей, что вам неловко перед ними жизни радоваться?!

Улыбнулись только Клаймич да Вера... Причем вторая, наверное, только чтобы я не расстраивался своей неудавшейся шутке...

"Сами тупые! А я пошутил смешно... Ладно уж, снизим планку...".

— Мне тут анекдот недавно рассказали — как двухлетняя внучка чуть не довела до инфаркта бабушку, потому что целый день ходила за ней по квартире со словами: "Молись и кайся!!!!!!". А к вечеру, когда с работы пришли родители, выяснилось, что ребенок просто просил включить телевизор, чтобы посмотреть мультфильм "Малыш и Карлсон"!

Обалдеть! Второй раз вижу, как смеётся Альдона! Остальные ржут как лошади! В довершении ко всему, анекдот услышал пацан из детского хора, и следующие полчаса из гримерки в гримерку только и носилось — "Молись и кайся!". Хааа-хааа!

...— и поэтому не зря нашу Советскую милицию называют народной! Сотрудники органов внутренних дел посвятили свою жизнь защите нашего государства и народа от преступников и различного рода отщепенцев... — голос Светланы Моргуновой звучал торжественно и строго, — но, в свою очередь, и каждый из нас готов помочь своей НАРОДНОЙ милиции!

— Все более широкий размах приобретает в советском обществе движение по организации добровольных народных дружин, — хорошо поставленным голосом подхватывает Евгений Суслов, — тысячи мужчин и женщин вместе с сотрудниками милиции принимают активное участие в поддержании правопорядка на улицах наших городов и сел!

Опять вступает Моргунова:

— А иной раз случается и такое, что путь преступнику преграждает тот, кто по возрасту пока не может вступить даже в добровольную дружину! Так, например, произошло с ленинградским школьником Витей Селезневым, который помог сотрудникам ленинградской милиции задержать вооруженного рецидивиста.

И опять Суслов:

— За этот подвиг Виктор был награжден государственной наградой!

В зале раздаются аплодисменты.

Суслов продолжает:

— А в обычной жизни Витя учится в школе, занимается спортом, и... пишет песни! Некоторые из них уже звучат в исполнении известных мастеров нашей эстрады.

Моргунова:

— Вот и сегодня в нашем концерте прозвучит песня Виктора Селезнева о сотрудниках милиции, награжденных в мирное время... боевыми наградами. Она так и называется...

Пульяж цепко держит меня за локоть.

"С ее ростом выше дотянуться проблематично! Ха!...".

-..."Боевым награждается орденом"!

Пульяж поворачивает голову:

— Приготовься... сейчас...

Суслов повышает голос:

— Слова и музыка Виктора Селезнева... Боевым. Награждается. Орденом... Исполняет... Виктор Селезнев!

Начавшиеся было аплодисменты перекрываются зазвучавшей музыкой.

Цепкие пальцы Марии Боруховны наконец освобождают мой локоть.

— Вперед!

Свет в зале продолжает плавно гаснуть, и мое появление на сцене встречает направленный луч прожектора. Чуть опускаю голову, и стараясь не морщиться, неспешно иду вперед под музыку и под тысячами невидимых взглядов из уже темного зала.

"А где-то там несколько телекамер — значит, и взглядов уже миллионы..." — внутри я холоден и совершенно спокоен. Как тогда, в Кремле, на награждении. Сегодня "налажать" нельзя. Вот я и не "налажаю".

При моем появлении в зале вновь слышны аплодисменты — я "смущенно" улыбаюсь в ответ, и негромко начинаю:

Высока-высока над землёй синева,

Это мирное небо над Родиной,

Но простые и строгие слышим слова:

"Боевым награждается орденом"...

Я дохожу до первого спуска в зал, и вопреки сценарию, усаживаюсь на верхнюю ступеньку небольшой лесенки. Задумал давно — и плевать, что потом скажет Пульяж!

Я скромно сижу, полуразвернувшись к экрану. Сейчас главный тут не я. Я — скромный. А лица главных героев сейчас плывут на экране: одна за другой сменяют друг друга фотографии милиционеров. Как правило, это официальные съемки — где взволнованные ребята, с только что прикрепленными к их мундирам орденами и медалями, с каменными лицами таращат глаза в объектив! Знаю, многие из них сейчас присутствуют в зале...

Простите меня, пацаны... ВЫ настоящие герои, но сегодня "героем" тут будет другой.

Изредка кадры официальных съемок чередуются с "трудовыми буднями". Нам с трудом, но удалось выбрать несколько снимков, где и рядовые милиционеры и офицеры улыбаются или даже смеются.

Этих фотографий немного, да и то пришлось специально напрягать милицейского "завхоза" Калинина, чтобы их достать. Поэтому они и держались в запасе к началу третьего куплета:

Это значит, что в этом суровом бою

Твой ровесник, земляк, твой сосед

Защищает любовь и надежду твою,

Твоих окон приветливый свет.

На "защищает любовь..." на экране появилась первая из тех фоток, ради которых мама возвращалась в Ленинград. Мне очень настойчиво пришлось убеждать Щелокова, чтобы он дал согласие, дабы его изображение, да еще и в таком "ракурсе", появилось на экране.

"И нескромно, видишь ли, ему... и не солидно!"

Для "уравновешивания" министр всё же настоял, чтобы в фоторяд втиснули и "дорохохо Леонида Ильича".

"Да пожалуйста... Кто бы спорил...".

Во весь экран появляется то самое изображение, когда моя смеющаяся рожица высовывается из-под локтей улыбающихся Щелокова и Чурбанова. Но начавшийся смех в зале резко прерывается... На следующем кадре я с закрытыми глазами лежу на больничной койке, а рядом склонившаяся медсестра. Третий кадр — Леонид Ильич цепляет мне, еще пионеру, на грудь медаль...

В зале опять начинают аплодировать. То ли мне, то ли изображению Генсека, который вживую восседает в первом ряду, рядом с большинством членов Политбюро.

Четвертый куплет у Муромова предполагал экспрессию, и я, наконец-то поднявшись, вовсю "заголосил":

Охраняя всё то, чем мы так дорожим!

Он ведёт этот праведный бой.

Наше счастье и труд, нашу мирную жизнь

От беды заслоняя собой!

Фотографии милиционеров опять стали менять одна другую. Появились групповые снимки: награждение красным знаменем на каком-то собрании, и даже парочка панорамных с торжественных построений.

Пятый куплет повторял первый, и резко снизив "накал", я спокойно закончил:

...Но простые и строгие слышим слова:

"Боевым награждается орденом"...

Не ошибся. Все рассчитал верно. "Громкие продолжительные аплодисменты", пожалуй, даже "переходящие в овацию"!

"Ишь, как вы растрогались, дорогие товарищи... Погодите — посмотрим, как вы будете хлопать, услышав " Ноль два"!"...

Я несколько раз "неловко" кланяюсь и "растеряно" развожу рукам — аплодисменты только усиливаются...

Проскользнув за кулисы мимо многообещающего взгляда Марины Боруховны — пока занятой вместе с помощниками выпуском на сцену ансамбля "Березка" — я попадаю в объятья Клаймича и Завадского.

— Витя! — наш директор перевозбужден, и даже не старается этого скрыть, — Сильно... очень сильно... с фотографиями — это отлично получилось!

Дело в том, что во избежание ненужных разговоров, на репетициях помощники Пульяж, замещавшие дикторов, перед моим выступлением зачитывали просто название песни, а фоторяд содержал только фотографии милиционеров. Поэтому мои фото для Клаймича были такой же неожиданностью, что и для зала. Коля Завадский вторил Григорию Давыдовичу, но я видел, что "Березка" уже вся вышла на сцену, и мне пора удирать, прежде чем за меня примется разгневанная Мария Боруховна.

* * *

"Прям "Человек с тысячей лиц", епть!" — я стоял перед зеркалом в просторной, хотя пока и необставленной прихожей нашей новой московской квартиры, и увлеченно корчил рожи.

Вот лучезарность улыбки Лады, вот милое обаяние Веры, а вот и морозящее высокомерие Альдоны...

"Хм... А мне тоже идет! Только над выражением глаз надо поработать. У прибалтки взгляд абсолютно уверенного в себе человека. Такое изобразить непросто — таким надо реально быть...".

Я меняю позу. Теперь Клаймич — сначала скептически вздернутая бровь, а затем дружеское расположение к собеседнику... Ха!

Мрачное недовольство Ретлуева, азартная бесшабашность Лехи, легкая застенчивость Завадского... Нет, реально, в этой жизни способность к копированию у меня развилась чрезвычайно. Может потому, что в прошлой я рос собой, а в этой... В этой я, как шпион "на холоде", приобрел способность моментально мимикрировать под обстоятельства.

А что еще ждет впереди...

Я задорно улыбаюсь зеркалу, не забывая демонстрировать белые зубы. Еще летом, в Сочи, наверное с полчаса совал себе в рот мамино карманное зеркальце и светил фонариком — пытался найти пломбы или кариес. Хрентушки! То ли нет ничего, то ли не нашел. Надо бы сходить к стоматологу провериться, хотя идея добровольного визита к зубному звучит дико.

Я благодарно улыбаюсь, кланяюсь своему отражению, и прижимаю кулак к сердцу. В голове опять всплывает яркий свет прожекторов и овация вставшего зала...

По большому счету, я ничуть не сомневался в успехе песни "Ноль-два". Да и никто не сомневался из тех, кто её слышал! Эта песня и в "моё" время была очень удачной и вызывала теплые чувства, несмотря на всё то неприязненное отношение общества к продажным, невежественным и тупым "полицаям". А "тут" такая песня объективно НАМНОГО лучше, чем пресловутая "Если кто-то кое-где у нас порой...". Как там в КВНе пели? "Наша служба и опасна и трудна, и на первый взгляд как-будто не видна, На второй как-будто тоже не видна, и на третий тоже-еее..." Ха-ха!

Но представить, что заключительная песня Концерта будет иметь такой ошеломительный успех, я и надеяться не смел... А то ведь когда наши девушки завершили свое выступление, у меня вообще зародился червячок сомнения. Здоровый такой червяк. С питона...

Уж слишком хорошо принял зал дебют ВИА "Красные звезды"! Хлопали так долго, что наши "Пожелательницы счастья" по указанию Пульяж даже вышли на повторный поклон. Я тогда ещё подумал: вот кому надо сейчас "пробисировать" припевом еще разок! Но этого не было в сценарии, и поклонившись, "звездочки" покинули сцену окончательно.

А пока я вместе со всеми поздравлял раскрасневшихся и радостно улыбавшихся "одногруппниц", мою голову с непрошенным визитом посетила невеселая мыслишка: "А удастся ли МНЕ раскачать этот зал ЕЩЕ РАЗ на такие же эмоции?".

В любом случае, концерт подходит к концу, и ответ на свои сомнения я сейчас узнаю...

...Опять полумрак на сцене. Опять я выхожу в круге света. Из нового только яростное шипение Пульяж мне в спину:

— Виктор! Категорически! БЕЗ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ! Я умоляю!

Ну, ее понять можно...

С противоположной стороны сцены, тоже в круге света, навстречу мне вышла Сенчина. Мечутся тревожные синие всполохи, звучит сирена и имитация переговоров по рации: "Всем постам! ...на пересечении ...проспекта и ...улицы наезд на пешехода... Повторяю... наезд на пешехода... Водитель пытается скрыться! Веду преследование... Вызов по 02... вызов по 02... "Скорая" нужна?!... Уберите детей!.. Держите периметр...".

На экране "задника" сцены кадры с сотрудниками милиции: вот оперативный зал с женщинами-милиционерами, отвечающими за телефонные звонки, вот опергруппа спешит на вызов, вот машина ГАИ с включенными "маячками" преследует нарушителя...

"Ну, поехали!"

Я выдыхаю в микрофон первые слова:

Милицейский эфир разорвал тишину

И зажегся в ночи проблесковый маяк...

В оригинальном исполнении было два мужских соло и одно женское, а сейчас с Людмилой хм... Петровной мы делим песню поровну:

Просто служба 'ноль-два' охраняет страну,

Защищая её в повседневных боях.

Наши голоса хорошо совместимы, плюс поколдовали "звукачи", и дуэт звучит замечательно — напряженно и проникновенно-торжественно!

Яркость экрана постепенно угасает и сцена погружается во мрак, только мы с Сенчиной на переднем плане в ярком пятне света — она в длинном светлом платье, а я в своем безукоризненном темно-синем костюме "от Шпильмана".

"А гардеробчик пора разнообразить... Сейчас, как круговерть немного отпустит... так сразу...".

На припеве загорается синяя подсветка сцены, и сзади нас "обнаруживается" хор МВД, над которым ярко-красным горят большие цифры — "02":

Ноль-два — пусть меняется времени бег,

Ноль-два — снова помощи ждет человек,

Ноль-два — неустанно хранит города,

Во все времена!!!

У меня опять, как на первой репетиции, по телу бегут мурашки...

Ноль-два — и патруль милицейский в пути,

Ноль-два — это значит помочь и спасти,

Ноль-два — это значит отступит беда!

Ноль-два! Ноль-два! Ноль-два-а-а-а-а-а-аааа!!!

...Многоопытные Фельман и Пульяж ошиблись. "Бисирования" припевом явно оказалось недостаточным. Песню вполне можно было исполнить повторно ВСЮ! Восторженная овация милицейского зала этого требовала однозначно!

Но... Как говорится, "регламент есть регламент": не держать же членов Политбюро на ногах (весь зал-то встал!), и не выгонять же других артистов со сцены, пока мы с Сенчиной снова будем исполнять песню...

Так что все ограничилось "бурными и продолжительными"!..

...— Сынуля, завтрак стынет! Шевелись, а то в школу пойдешь голодным, не хватало еще в первый день опоздать!.. — мамино предупреждение с кухни заставляет меня оторваться от любования своим зеркальным отражением.

"Ладно. Попробуем сегодня маску Альдоны, она мне больше всего подходит!" — многозначительно ухмыляясь, несостоявшийся "жрец храма Многоликого в Браавосе" отвернулся от зеркала, и двинулся на кухню лопать сырники со сметаной, — "А может, и правда посодействовать "Зае" в ее журналистской специализации, и начать печатать в "Комсомолке" отрывки из "Игр Престолов"?! Ну, типа, как брат сестру "чпокает" и карлик рабынь "жарит"... Ха-ха!".

...Строго говоря, "первый день" в новой школе был не сегодня, а позавчера. Мои попытки отвертеться от блатной "ЦКовской" школы понимания в семье Щелоковых не встретили.

— Витюша, не говори глупостей! — Светлана Владимировна решительно отмела мои жалобные стенания, — У нас в ней и Игорь, и Ирочка учились, я прекрасно знаю нынешнего директора Юлию Захаровну, и никаких проблем у тебя там не будет... Если надо, и по экстернату договоримся! — жена оглянулась на супруга, и Николай Анисимович изобразил на лице полное согласие...

Поэтому еще позавчера Щелокова лично возила меня знакомиться с директором школы.

И вообще следует отметить, что после нашего — моего и группы — триумфального выступления на Дне милиции, семейство Щелоковых стало носиться со мной, как с писаной торбой!

"Все-таки у Николая Анисимовича, да похоже и у его супруги, отношение к творческим людям какое-то... хм... неоправданно трепетное...".

С другой стороны, так и я вроде все выданные авансы отрабатываю без сбоев.

Да еще как "без сбоев"!...

...После окончания концерта мы все набились в маленькую гримерку Сенчиной — я, "звездочки", музыканты, Клаймич... Шум, гам, смех, все друг друга перебивают и щедро фонтанируют эмоциями! Даже Альдона улыбается... ну, почти...

В этот момент около двери я слышу настойчивый голосок Пульяж, и понимаю, что сколько не бегай, а час расплаты за "самодеятельные посиделки" неотвратим. Но...

— Проходите, Юрий Михайлович... проходите! Они все здесь! Товарищи, расступитесь... Юрий Михайлович, прошу Вас!..

И в дверном проеме появляется высокая широкоплечая фигура Чурбанова. Замминистра сначала с улыбкой рассматривает наши возбужденные лица, а затем довольно сердечно поздравляет всех с "великолепным дебютом и несомненным успехом"! Зять Генсека жмет руку стоящему рядом Клаймичу, и встретившись со мной глазами, приглашающе кивает головой на выход.

Под заинтригованными взглядами присутствующих я покидаю гримерку, и через несколько минут оказываюсь перед другим взглядом. Из-под знаменитых бровей!

Никакого многолюдного банкета, знакомого мне по "будущим временам"...

Небольшой зал, скромно накрытый стол, и только "небожители": Брежнев, Суслов, Гришин, Косыгин, Щелоков, Устинов, Романов (подмигнул мне!), Громыко, Капитонов... ну, это кого сразу узнал... а так — еще несколько человек, и... я. С Чурбановым... Ха-ха! Три раза.

Краем сознания фиксирую, что Андропова нет.

Брежнев был единственным, кто сидел, когда мы с Чурбановым вошли — теперь сидим вдвоем. Генсек потянул меня на соседний стул со словами:

— Во... смотри, хм... какой здоровый уже вымахал! Голову хм... задирай еще на тебя! Садись-ка рядышком...

Меня хвалят. Дружно. Зачинателем выступил, естественно, Щелоков. Николай Анисимович буквально лучится довольством, рассказывая про меня и "мою"(!) группу. Рядом солидно поддакивает шефу Чурбанов.

Поскольку некоторые из высокопоставленных товарищей помнят меня по охоте и тоже встречают очень доброжелательно, то мое присутствие никого не тяготит, и позволяет даже "подать голос".

Когда Первый секретарь горкома КПСС Гришин выдает какую-то банальную фразу на тему: "Во какая у нас молодежь пошла!", я отрицательно мотаю головой, и возражаю:

— Виктор Васильевич — говорят, молодость заканчивается, когда человек начинает лужи обходить... А я их уже пару лет, как обхожу!

Все смеются. Брежнев хлопает меня ладонью по спине и прижимает рукой к себе:

— Ну, тогда Михал Андреич у нас сразу взрослым родился... и сразу в калошах!

Осторожные, подобострастные смешки окружающих. Суслов криво улыбается, как будто ему тоже смешно.

При наличии шила в одном месте, язык туда уже не помещается, и я "выдаю":

— Хорошо, что мама не знакома с Михаилом Андреевичем, а то постоянно ставила бы его мне в пример: "Ноги надо всегда держать в тепле"! — изобразил я воображаемую мамину нотацию.

Сухой, высокий и тонкогубый 76-летний Суслов слегка косится на меня, и улыбается уже нормально. Остальные весело смеются.

"Не зря я их фотографии запоминал, и имена с отчествами зазубривал, с Айфона. Хоть понимаю теперь, кто есть кто...".

Неожиданно секретарь ЦК по кадрам Капитонов вспоминает про мой марш, который все вместе пели на охоте, и Устинов сразу же обещает дать приказ Александрову со мной связаться.

— Давай, Дмитрий Федорович... хм... давай... — поощрительно кивает Генсек, — Витюша хорошие песни пишет, хм... правильные... Вон, и на комсомол, и хм... для милиции... Пусть теперь и в армии будет!..

Еще успеваю пару раз вякнуть про то, как сильно помогают Николай Анисимович и Юрий Михайлович — довольный Брежнев поучительно поднял вверх указательный палец, и заявил:

— Это правильно... хм... молодым талантам надо помогать! Главное, пиши хм... побольше хороших песен!

Как говорится — "пятнадцать минут общения с богами".

При прощании мне вручают в подарок... три книги: "Малая земля", "Возрождение" и "Целина".

С автографом АВТОРА!

"Виктору. С пожеланием творческих свершений на благо нашей Великой Советской Родины. Леонид Брежнев. 10.11.78".

...Белазар отловила меня после уроков. Дома наши стояли напротив друг друга и имели общий двор, поэтому идти из школы было по пути.

— Ты на самом деле уезжаешь жить в Москву? — одноклассница шла рядом, её голос звучал непривычно глухо, но нейтрально.

— Да... Там музыкальная студия, и люди, с которыми я должен буду записывать песни... — свой предстоящий отъезд в столицу я хоть и не афишировал, но директор и учителя об этом уже знали. Так что и для одноклассников эта информация недолго оставалась тайной.

— Жаль...

— Мне тоже. — вежливо соврал я. После того, как я резко повзрослел и стал знаменитостью, а особенно после того случая в райкоме комсомола, я видел, что стал нравиться Белазар. А когда мы кому-то нравимся, нам это... нравится! Так что на симпатию девушки мне было по большому счёту пофиг, но я старался быть с ней вежливым.

Ранний, еще неустойчивый снежок легко похрустывал под ногами. За прошедшую ночь город полностью "очистился" от осенней грязи и слякоти, поэтому идти домой было легко и весело. Под это настроение просьба Белазар дать ей переписать магнитофонную запись песни " Ноль-два " не вызвала у меня никаких возражений.

Мы поднялись на четвертый этаж, и пока Ольга с любопытством изучала обстановку моей квартиры, я начал подбирать кассету, которую мог бы ей презентовать. Благо, Клаймич дал несколько "на подарки"...

Ну, скажу честно! Для меня было большой неожиданностью, когда мягкие и неумелые губы одноклассницы ткнулись в мои, а ее руки обвили шею!

Черт его знает! Если бы сразу, на следующий же день после концерта мы с мамой и дедом не вернулись в Ленинград... Если бы нам с Верой хотя бы один свободный вечерок... Мдя...

А так... Сначала мы просто целовались. Точнее сказать, Оля этому училась на мне! Потом... Ну зачем ей это вообще надо? Знает, что я уезжаю — перспектив нет. Нет же, сама полезла!

Причем не только полезла, но и когда мои руки стали тискать ее приятно-крепенькую грудку — сначала замерла, а потом, не возражая, продолжила целоваться. Ну, раз так... И мои лапы стали "гулять" по всему телу девушки: спортивная попка, крепкий, подтянутый животик, гибкая талия. Стройная, но не худая — явно занимается каким-то спортом ("никогда не интересовался, чем живут мои одноклассники вне школы... что-то знаю только про Димку и Ромку..."), ничего не умеет, боится, но "идет вперед"... Единственная симпатичная девочка в классе. Смугленькая. По-моему, мама молдаванка...

Интересно даже, когда она "нажмет на тормоз"?!

"Нажала", когда моя рука попыталась залезть под резинку колготок!

— Вить... Не надо! — прерывистым шепотом, но настойчиво. Так, что и правда понятно, что "не надо". Не пустят!

Ну, хоть какая-то разрядка! После всей той нервотрепки, которая была с этим чертовым чемпионатом, репетициями и концертом...

...Тогда, после милицейского концерта, мы все собрались в "Кремлевском" ресторане гостиницы "России". Хорошо, что мудрый Клаймич заранее договорился с директором, чтобы зал закрыли для постороннего обслуживания. Может нас и получилось не бог весть сколько — всего двадцать четыре человека — но ведь во главе с дочерью Генерального секретаря! Хотя сумма за "закрытое" обслуживание в семьсот пятьдесят рублей меня сильно впечатлила. И это не считая прейскуранта!

"Нихрена себе цены в СССР бывали! Впрочем... я тут много нового для себя в последнее время открываю. И чувствую — то ли еще будет...".

На концерт, в котором выступала их дочь, из Алма-Аты прилетели родители Лады! Так я впервые увидел и познакомился с Владимиром Андреевичем и Татьяной Тихоновной Гребнёвыми. Владимиру Андреевичу было за пятьдесят — подтянутый, в хорошей форме, шевелюра без намека на лысину, и удивительно немного седины для его лет. Строгий серый костюм, и одинокая звезда Героя Социалистического Труда на лацкане. Вот те и на!

Его супруга, Татьяна Тихоновна, была невысокой, довольно стройной женщиной, в скромном платье, почти совсем седая, с приятным добрым лицом и постоянной улыбкой!

"Ага! Узнаваемая лыба... По ней очевидно, что дочку в роддоме не перепутали!".

Если Лада к родителям льнула, то Роза Афанасьевна в основном общалась с моим дедом. Я даже не смог вспомнить, чья она мама — Владимира Андреевича или Татьяны Тихоновны.

Вообще-то, родители Лады были неожиданно... пожилыми. Явно родили дочку, когда им было хорошо за тридцать. Сейчас это большая редкость — и если Верин папа ненамного младше Ладиного, то её мама младше Ладиной лет на двенадцать-пятнадцать!

Самым удивительным можно было считать приход Альдониного "папахена". Нет, я конечно хорошо знал, на чьи имена заказывал Чурбанову билеты на концерт, но то, что Имант Янович снизойдет до ресторанных посиделок — не ожидал. Еще более удивительным мне показалось его общение с Ретлуевым. Оба встали у одной из колонн, и через некоторое время разговорились. Даже чему-то улыбались в процессе!

"Вишенкой" на торте нашей компании — конечно, слегка перезрелой, но от этого не менее статусной — была сама Галина Леонидовна! Но и присутствие Сенчиной, с ее то ли помощницей, то ли администратором, на фоне дочери Генсека не терялось. Собственно, мы с Лехой ленинградок и развлекали! Поскольку со всеми остальными — кроме Клаймича — Сенчина, и тем более её спутница, знакомы не были.

А сам Клаймич успевал сунуть свой общительный нос в каждую из небольших групп, на которые разбилась наша неоднородная компания!

С некоторым напряжением я издали наблюдал, как оживленно и эмоционально общаются друг с другом мама и Галина Леонидовна.

"К добру ли?.."

Наконец прозвучало приглашение всем занять места за одним большим столом, и директор нашей состоявшейся(!) группы призывно постучал ножом по пустому хрустальному бокалу...

Много речей... Много тостов, поздравлений. Как тамада, Брежнева была как бы и не лучше Клаймича! Так они поочередно и "тамадили" за столом...

А потом уже случилась НАСТОЯЩАЯ сенсация: в ресторан пришли Щелоков с женой, и Чурбанов с... Романовым!

Бледный директор ресторана сначала долго и нервно кусал в углу губы, и наконец (как мне потом с хохотом рассказывал Клаймич) протиснувшись к Григорию Давыдовичу, срывающимся "от нервов" шепотом сообщил, что спецобслуживание "членов Политбюро и Правительства в нашем ресторане бесплатное, и поэтому семьсот пятьдесят рублей мы обязательно вернем... Что ж вы сразу-то не предупредили?!!".

Вот тогда этот знаковый разговор и произошел... Щелоков целенаправленно подошел знакомиться с моей мамой, правда, взяв с собой супругу, и колесо судьбоносного разговора закрутилось: переезд в Москву, квартира, трудоустройство в системе МВД, и т.д.

Бедная мама! А еще справа и слева министру "подпевали" Светлана Владимировна и Галина Леонидовна.

Затем снова тосты — теперь уже за тех людей, "без которых не было бы сегоднешнего успеха"... За Щелокова и его супругу... За Галину Леонидовну и её супруга... (Ха-ха! Шучу! К Чурбанову все присутствующие относились с должным пиететом)... За нашего дорогого Григория Васильевича... Ну а когда время перевалило за полночь, не терявший головы и памяти Клаймич поднял тост за день рождения Чурбанова!

Для большинства присутствующих это было неожиданностью, и подутихший было стол разразился всеобщими поздравлениями и здравицами!

В тот вечер я только и успел, что мельком один раз поцеловать Веру около туалета...

...Поэтому, когда в "её" трусы оказалось нельзя, то в "мои" оказалось можно... Ой-ей-ей... На минет мне одноклассницу (ой, дураааак!) сподвигнуть не удалось — но и всего остального ей хватило, чтобы уходить от меня с подаренной кассетой и квадратными от неизведанных ранее впечатлений глазами!

Следующие два дня Белазар то ли крепилась, то ли раскаивалась в своем "падении", но в школе со мной практически не общалась. Зато в четверг сама встретила у школы, со словами "Пригласишь в гости?"...

Полноценного секса у нас с ней не получилось, но значение такого "умного" слова как петтинг, Оля узнала. Ну и "сподвиг"... Это тоже.

Зачем? Кроме того, что просто "хотелось"... Даже не знаю. Скорее всего, от... неожиданности.

Да. От неожиданности.

В "моё" время... или, правильнее, в моей жизни — всё строилось на логике. И выгоде. То тебе надо — и ты даешь что-то взамен, то ей надо... и ты опять что-то даешь взамен. Материальное, естественно...

Ущербно? Ну, как есть... Как было.

Даже тут! В "этом" времени... Веру я сначала разводил, потом уламывал... Пусть не материально, так психологически.

А с Белазар... Ведь не любовь — не было этого! И знала, что уезжаю. Так что и выгоды не могло быть. И не из похоти. Не очень-то ей и хотелось! Так почему?

И почему некоторая, весьма многочисленная категория девушек-женщин, всегда тянулась к знаменитостям? Почему они рыдали на концертах мальчиковых групп, почему отдавались мальчикам из "Ласкового мая" только за то, что те поют в одной группе с Юрой Шатуновым?!

Почему? Не знаю. Но именно поэтому! Мдя...

Вот такая невнятная версия. Другой нет.

А до всего этого была ещё история в самолете.

Мы возвращались в Ленинград рейсом "Аэрофлота". Мама, дедушка, и даже Леха спали в своих креслах, а меня "некие потребности" погнали в туалет.

Стюардесса была знакомая — та самая, которая видела, как меня к трапу в "Пулково" привезла черная "Волга".

Постояли в спящем салоне, поговорили...

"Ты на самом деле автор "Карусели" и "Городских цветов"?! Да, я видела тебя на концерте ко Дню милиции! А почему тебя подвозили прямо к трапу?!".

Ей двадцать пять лет. Её зовут Жанна.

Я даже не улыбнулся, услышав имя. Не пообещал написать песню. Просто спросил номер ее домашнего телефона в Москве.

— А зачем? Ты же живешь в Ленинграде...

— Уже нет. Руководство государства посчитало, что мне надо жить в столице.

— А... Ну... домашнего нет, только рабочий... Записывай. У тебя есть ручка?

...Вот тоже... Зачем?! Но ведь продиктовала!

* * *

Мои наивные надежды перевести дух после концерта, посвященного Дню милиции, развеялись как утренний туман...

После возвращения в Ленинград мама стала активно готовиться к переезду в Москву. Моё предложение продать мебель и переехать налегке, было встречено полным непониманием:

— Румынскому гарнитуру немногим больше пяти лет... он как новый ещё. А спальню... вспомни... мы её купили всего три года назад!

— Да купим всё в Москве новое... Деньги же есть... — попытался я аргументировать свое предложение.

Деньги действительно были. Причем вполне официальные. За октябрь на мамину сберкнижку ВААП перевел три тысячи шестьсот пятьдесят два рубля. Хотя... я, откровенно говоря, ожидал большего. Все-таки в августе было триста, в сентябре уже две сто, и хотя в октябре три шестьсот, но рост явно замедлился. Учитывая, какие траты предстоят в Москве, официальных денег будет не хватать.

Я даже попытался разговорить на эту тему Ларису Львовну — заместителя руководителя ленинградского ВААПа, которая по поручению Смольного лично курировала "молодое дарование".

Товарищ Захарская относилась ко мне с заметной симпатией. Подозреваю, что в основном из-за "моего" авторства "Карусели".

Я конечно давно заметил, что одна и та же песня пользуется разным уровнем популярности в разных возрастных группах. Например, "Карусель" нашла своих преданных поклонников среди женщин "слегка за сорок". Как раз возраст Ларисы Львовны!

— Витя... — Захарская затянулась фирменной "Мальборо", и затушила окурок в пепельнице-ракушке с надписью "Ялта-75", стоявшей на ее столе, — основные отчисления за песни идут только из ресторанов. Что популярно у... хм... отдыхающей публики, то и вызывает денежный ручеек к автору этих песен!

Захарская хрипловато засмеялась, а потом продолжила объяснять мне принципы финансовой успешности песенного творчества:

— Возможно ты удивишься, когда узнаешь, что сегодня самые финансово удачные авторы = это не классики, и даже не Дунаевский с Пахмутовой, а такие сочинители, как Антонов и Добрынин... — Лариса Львовна усмехнулась, — причем Антонов богаче, поскольку отчисления получает одновременно и как поэт, и как композитор... Да еще и сам поёт... но это уже идет от концертных сборов... А там своя специфика.

Я обратил внимание, что "концертную" тему Захарская развивать не стала. Впрочем, про "левые" доходы от гастролей я уже достаточно начитался воспоминаний в интернете. Гораздо больше меня интересовало, какими должны быть песни, которые принесут максимальные отчисления их автору. Что и попытался выяснить у замруководителя Ленинградского ВААПа.

— Исполнение песен на радио, по телевидению и на больших концертах, приносит от силы процентов десять от общей массы всех отчислений, но даже разовое исполнение песни "в телевизоре"... — Захарская уже снова курила, и сейчас подняла дымящуюся "мальборину" как указующий перст, привлекая мое внимание к важности своих слов, — делает песню популярной, и дальше уже разносит ее по всей стране. Разумеется, если это хорошая песня, и она... хм... не официальной тематики...

Лариса Львовна внимательно на меня посмотрела, и продолжила, чуть понизив голос:

— И если в Ленинграде ты уже сейчас входишь в первую "пятерку" по авторским отчислениям, то по меркам Москвы, пока не приблизился даже к "двадцатке"...

Короче, из своего прощального посещения ленинградского ВААПа я вынес подозрения, что ресторанную жизнь Страны Советов пора осчастливить откровениями типа "Кайфуем!" и "Шашлычок под коньячок"!

Тьфу, какая гадость. Не шашлык, конечно... и тем более, не коньяк! А сами, так сказать, "откровения"...

Что касается мебели, то мы её в Москву все-таки повезём. Не сразу, но я сумел сообразить, какую чуть было не сотворил глупость.

Дело в том, что Клаймич уже настолько "подружился" со щелоковским "завхозом" Калининым, что совершенно беспроблемно договорился с генералом об использовании грузовика из гаража МВД для переезда "ленинградской" части группы в Москву.

И суть моего "озарения" заключалась даже не в том, что в Ленинградском ПОГАТ (Производственном объединении грузового автотранспорта) очередь была расписана месяца на полтора вперед — в конце концов, есть кого попросить, чтобы решили эту проблему. А в том, что лучшего способа для транспортировки в Москву моих "сокровищ", чем грузовик МВД, и придумать было нельзя.

Однако события стали развиваться так, что сам переезд меня почти не затронул.

Все просто... После концерта ко Дню милиции, песни "Мы желаем счастья" и "Ноль-два" зазвучали по радио каждый день, и наверное, в каждом концерте по заявкам, какие только были! Естественно, меня "заказывали" в основном милиционеры и для милиционеров, а девчонок заказывали ВСЕ...

Обе песни "выстрелили" сразу, и на редакции радиоканалов обрушился вал просьб передать понравившееся композиции.

Уже в понедельник днем Пульяж позвонила Клаймичу, и сообщила, что дирекция ЦКЗ "Россия" передала записи обеих песен в Госкомитет по телевидению и радиовещанию.

Вообще-то, это была обычная практика — удивляло только то, что из Гостелерадио запросили персонально именно эти песни, и запросили так быстро. Ведь даже чисто физически письма "с заявками трудящихся", за неполные три дня не могли дойти в редакции. Оказалось, "дошли" не письма, а телеграммы и радиограммы! Из отдаленных регионов, от экипажей кораблей, от именинников и для именниников, от трудовых коллективов, и даже отдельных граждан. Так сказать, современные СМС...

— Подобный запрос на записи — это очень многообещающий факт... — голос Клаймича по межгороду звучал хоть и искаженно, но с большим воодушевлением, — вы, Витя, там постарайтесь ускориться с переездом в столицу...

Да, собственно, никто и не тянул... После общения со Щелоковым в пятницу, запрос "о переводе" в структуру МВД поступил на мамину работу уже в понедельник. "Перевод" в кадровых службах считался чем-то более почетным, по сравнению с обычным увольнением "по собственному желанию". Так что пора уже было приступать к сбору вещей.

И время вновь спрессовалось. Как во время чемпионата и концерта. Даже хуже...

Только я повесил трубку, поговорив с Клаймичем, как телефон затрезвонил вновь. На это раз звонил генерал-завхоз Калинин (ну не могу я преодолеть к нему внутреннюю антипатию послезнания), причем и звонил-то мужик с приятной новостью — готов "смотровой" ордер на нашу новую квартиру в Филях. Надо приехать посмотреть, расписаться в ордере, и... заселяться.

Эту новость я, естественно, передал маме, вернувшейся домой после работы. Мама ринулась звонить деду, и уже через день я, мама, дед, и "примазавшийся" Леха снова в Москве — осматриваем будущую жилплощадь.

Новая квартира понравилась! Кирпичный дом — явно малосерийная планировка. Две комнаты — двадцать и восемнадцать метров, и целых пятнадцать(!) метров кухня — культовое место для советских граждан! Если добавить к перечисленному холл метров на семь, и два балкона, то картина станет полной.

В Ленинграде у нас была совсем неплохая квартира, в свое время полученная от государства дедом в бытность его начальником кафедры в ВВМУ им. Фрунзе. И все равно, новая "московская" была намного лучше — Щелоков явно не пожадничал!

Конечно, со съемной квартирой на Тверской не сравнить, а с моими "будущими" двухуровневыми хоромами на Крестовском острове в Санкт-Петербурге — тем более, но по советским нормативам, мы получили на двоих максимум возможного.

Над дальнейшим улучшением условий буду работать самостоятельно, как говорится.

Клаймича, встречавшего нас в Шереметьево, буквально распирало от новостей:

— Я с Юрием Михайловичем разговаривал... буквально час назад! — несмотря на все старания, голос нашего директора подрагивал от сдерживаемого торжества, — ему из Гостелерадио звонили... сам Мамедов. Они хотят поставить выступление наших девушек в предновогоднюю "Утреннюю почту"!

Поскольку для поездки в Москву мама и дед "брали" на работе только один день, то в столице я остался "под присмотром" "Большого брата". К счастью, Леха уже уволился со "Скорой", и был зачислен в штат Студии "мастером по свету".

...Поэтому сейчас мы вдвоем, скрючившись в три погибели, крепко держим за щиколотки Веру, которая стоит в раскрытом окне двадцать шестого этажа Минтяжмаша, расположенного в одной из "книжек" на проспекте Калинина. Стараясь не показывать страха, девушка улыбается, и беззвучно раскрывает рот на фоне ночной Москвы, в унисон моему орущему "кассетнику".

— Снято... — сообщает оператор, и Вера наконец получает возможность выдохнуть. Иначе нельзя — пар от дыхания помешает съемке. На улице к ночи почти минус 10*, причем на высоте еще холоднее, да к тому же сильно дует мерзейший ветер

Татьяна Геннадьевна быстро накидывает на плечи дочери пальто, Клаймич сует Вере в руки чашку с горячим кофе, а на подоконник, опасливо всматриваясь в темную бездну под ногами, в одном легком платье забирается Лада. Мои пальцы намертво стискивают лодыжку девушки — возможно, ей даже больно, но Лада только благодарно улыбается...

...Там, в аэропорту, я сначала обиделся. Потом разозлился. Затем чуть не "потерял лицо". И только лишь потом взял себя в руки.

Обиделся потому, что МЕНЯ(!) пригласить на "Утреннюю почту" никто даже не подумал!!!

"Sukи...".

Разозлился потому, что я тут стараюсь для них, нервы рву — а "неблагодарные предки" палки в колеса моим планам вставляют!

"Ну не идиот ли...".

Чуть было не согласился на предложение Клаймича "сделать новую запись, и спеть вместе с девочками"!

"То есть, едва не продемонстрировал всем мелочную завистливость натуры. Кстати, себе в первую очередь...".

Иметь на руках все хиты мира за сорок лет тому вперед, и так "зажидиться" из-за успеха первого из них!

"А ведь изначально и планировался успех именно группы, а не мой собственный. Нет, все-таки в личном зачете побеждает определение "идиот"...".

Пристыженный и раздраженный, я сначала полчаса умильным голосишком по телефону "пудрил" мозги Галине Леонидовне, рассказывая о своей(!) творческой "задумке" — телевизионном клипе для "Утренней почты", а затем всё то же самое "увлеченно" повторял Чурбанову, за вечерним чаем в их квартире на Щусева...

Вот теперь и снимаем.

Ну как снимаем... как я понимаю этот процесс, так и снимаем!

Несмотря на все мои старания, в "YouTube" я, к сожалению, никакого прообраза видео для "пожелательниц счастья" не обнаружил. Так, были видео с концертов, и парочка самодельных "слайд-шоу" на песню, не более.

Зато в процессе безуспешных поисков я пересмотрел несколько десятков клипов на другие композиции. Стараясь в меру своего разумения понять, что и как надо делать. В итоге решил, что основной принцип мне понятен — а романтический флер, красота солисток и новогоднее оформление видеоряда, принесут нам желаемый результат.

На лавры Марка Романека, или какого-нибудь другого клипмейкера, я претендовать не собираюсь — но и допускать, чтобы мои девицы истуканами простояли всю песню перед камерами в студии, я не собирался тоже.

Поэтому СОВЕТСКИМ КЛИПАМ БЫТЬ!

...Распоряжением министра КО МВД (киноотдел) в полном составе был временно переподчинен директору МС МВД (музыкальной студии) "тов.Клаймичу", и два дня подряд мотался с нами по всему городу на двух "РАФиках", снимая девушек в красивых интерьерах и на фоне "интересных" пейзажей зимней Москвы.

Хотя, если откровенно, снять что-то современно-изысканное в ЭТОЙ Москве практически невозможно. "Хаммер-центр" еще не построен, гостиницу "Космос" еще не открыли, а в нынешних ГУМе и ЦУМе, из интересного только длиннющие очереди!

На выручку опять пришли Брежнева и ресторан "Прага". Собственно, Галина Леонидовна "Прагу" и посоветовала, когда я в полном расстройстве позвонил ей за советом:

— Витюня, не хныкай! Тётя Галя сейчас все решит... В "Праге" девять залов и шикарный зимний сад, уж поверь — наснимаешься!

Действительно, на антресоли самого известного московского ресторана, "посреди морозов и вьюг", расположился настоящий субтропический оазис. И что характерно, о наличии этого чуда ничего не слышал даже Клаймич!

— О! Такие места надо охранять, как заповедники! А то набегут всякие... посторонние "браконьеры"... Ха-ха!... Вот Лев Маркович, как местный егерь, свой "заповедник" и бережет! Да?!.. Ха-ха! — Брежнева панибратски хлопнула улыбающегося директора "Праги" по выпирающему животику, и энергично стала командовать официантами, которые развешивали на пальмы, олеандры и прочую неопознанную мною флору сверкающий "дождь", разнообразные гирлянды, и хрупкие, но очень красивые чешские елочные шары.

Через прозрачную дверь в стеклянной стене, из этого субтропического рая с несколькими ресторанными столиками, можно было выйти прямо на заснеженную крышу посреди зимней Москвы.

"Это надо обыграть в кадре... И получится сказка не хуже, чем в еще не смонтированных стеклянных лифтах Центра международной торговли!".

Замечтавшись, я не заметил, как рядом оказалась дочь Генсека:

— Я тут всегда дни рождения отмечаю...

Она задумчиво провела пальцем по стеклу, за которым медленно кружась в извечном танце снежинок, на город снова стал ложиться легкий снежок.

-...представляю, что как будто это всё не в Москве... что я принцесса на каком-нибудь небольшом острове... в далеких южных морях... где всегда тепло... и все счастливы...

Брежнева прислонилась лбом к холодному стеклу, ее грустный взгляд, устремленный поверх заснеженных крыш, видел что-то, доступное только ей.

— Мы три года назад, с Юрой на Кубе были... Вот где настоящее счастье... океан... тепло... А какие там цветы, Витя-я... ты бы видел!..

Брежнева на минуту застыла, а затем встряхнула головой, выныривая из омута сладких воспоминаний, и деловито закончила фразу:

-...только очень бедно там. Американские империалисты держат их в блокаде. Ладно, давай работать — ребята все столы уже вынесли...

Милицейские "киношники" снимают на переносную телекамеру. Хотя "переносная" — это очень условно, настолько же условно, насколько удобно носить здоровенную байду со штативом, которая не может работать отдельно от "РАФика", с которым ее соединяет толстенный кабель. Для натурных съемок это обстоятельство особых проблем не представляло, но когда мы вынуждены снимать внутри помещения, то вес перетаскиваемого из машины оборудования, объединенного общим непонятным названием "камерный канал", превышает двести килограмм!

Первый день съемок мы провели в тропическом раю "Праги", а ближе к ночи "покаскадерили" в окне высотки на Калининском проспекте. Второй день прошел в интерьерах Большого театра, и "на натуре".

Если со съемками в главном театре страны все было понятно изначально: лестница, сцена, Царская ложа — то натурные съемки были сплошной импровизацией. Выглядел этот процесс следующим образом: я сидел, прилипнув лицом к замерзающему стеклу микроавтобуса, и изредка командовал: "тормозим здесь", "вот этот вид", "заводите шарманку", "девчата, в кадр", "включайте магнитофон", "где улыбки?!", "снимаем!".

"РАФики" сопровождает на черной "Волге" помощник Чурбанова — мой давний знакомый, подполковник Зуев. Роль подполковника и двух капитанов с ним, проста — охранять съемочный процесс от своих коллег и "смежников", а также звонить шефу, если возникают какие-либо проблемы.

В "тутошней" Москве снимать практически ничего нельзя, но сила телефонного права незыблема. Один звонок зятя Генсека открывает для нас хоть двери Большого театра, хоть станции московского метрополитена.

Ребята из киноотдела конечного замысла не понимали, но под пристальным взглядом Зуева работали добросовестно. А втихаря обещанные Клаймичем по сто рублей "премиальных" и вовсе примирили их с "творческими исканиями юного дарования".

Кредит доверия у меня и в самом деле образовался уже солидный, поэтому наши девчонки старались, Клаймич помогал, Зуев "улаживал", а Леха, молча сопя простуженным носом, тягал тяжеленное оборудование, вызывая самую искреннюю признательность хилых "киношников".

Закончили съемки мы в полчетвертого утра, "катаясь" на пустых эскалаторах станции метро "Парк Культуры". Все вымотались так, что только подчеркнутая взаимная вежливость осталась последней преградой перед каким-нибудь скандалом, вызванным банальной человеческой усталостью.

Из всего нашего сборного коллектива только Альдона сумела сохранить ледяное спокойствие и железную выдержку на протяжении этих двух дней. Даже я сменил руководящий тон, и уже не командовал, а только просил что-нибудь сделать "ещё разочек".

Наконец, последний кадр был снят, и скороговоркой пожелав друг другу "спокойной ночи", все с облегчением разъехались по домам — благо, предусмотрительный Зуев вызвал из гаража МВД пять(!) машин.

Спать хотелось больше, чем жить...

По просьбе всё того же Чурбанова, с монтажом отснятого материала нам помогали в "Останкино".

Видеомонтажерами были два невзрачных мужичка в вытянутых свитерах — Игорь и Денис Юрьевич. Первый — Игорь — постарше, но простой и без претензий, с ранней лысиной, но зато и с небольшой бородкой. Второй — Денис, который аж "Юрьевич" — лет на пять моложе Игоря, лохматый, с недельной щетиной, и выражением лица непризнанного гения. Два дня подряд оба спеца садились за монтажный стол в десять утра, а вставали из-за него глубоко за полночь. Обеды и ужины Леха и Завадский приносили нам из столовой прямо в монтажную, а чай все грели кипятильником в стаканах.

Что такое настоящий профессионал?! Это не просто человек, который умеет хорошо выполнять свою работу. Это человек, который умеет НЕ ТОЛЬКО хорошо выполнять свою работу, но и относится к ней с долей нездорового фанатизма!

Вот Игорь и Денис были самими настоящими профессионалами. Да, сначала моя концепция "сопровождать звук картинкой, а не наоборот", вызвала у них непонимание, но они начали делать то, что их попросили. Затем они предприняли искреннюю попытку объяснить неопытному молодому человеку, что сознание зрителя просто не сможет воспринять "постоянно мелькающие эпизоды с непоследовательным сюжетом".

Поскольку я спорил и убеждал их в обратном, то опытные телевизионщики попытались апеллировать к взрослому и разумному человеку — Клаймичу. Тот пожал плечами, и "на голубом глазу" выдал потрясающую фразу, что "руководство не сомневается в творческих способностях Виктора, поэтому все надо сделать в соответствии с первоначальным замыслом"!

"Я плакалъ"!!!

Когда будем за границей, только за одну эту сентенцию куплю Григорию Давыдовичу бутылку "Курвуазье". Любит наш директор коньяки — пусть насладится!

Профессионалы пожали плечами, и смонтировали первый куплет в строгом соответствии с моими указаниями. Затем совместили со звуком и отсмотрели получившийся результат. Переглянулись, задумались, поглазели на меня, молча выпили по стакану чая, и... энергично продолжили работу. Без понуканий, уговоров и обещаний материальных благ. Два дня. До глубокой ночи.

Снимаю шляпу....

Результат съемок горячо интересовал всех сопричастных лиц, но "безусловный приоритет" был, разумеется, у руководителей МВД... и их родственников!

...В главном кабинете на Огарева 6, на стульях, перетащенных мною от стола заседаний, сидели всего четыре зрителя — Щелоков с Чурбановым, а также Светлана Владимировна и Галина Леонидовна. Когда мы с Клаймичем приехали, то уже застали в кабинете всех четверых. Приняли нас вполне радушно, но я сразу "пятой точкой" почувствовал витающее в воздухе непонятное напряжение.

И если министр держался почти как всегда, то уже по Чурбанову было заметно, что Юрий Михайлович непривычно сдержан. Щелокова тоже повела себя как-то необычно — уж слишком пытливо посмотрела мне в глаза после того, как с улыбкой поздоровалась, привычно потрепав по плечу. Дочь Генсека владела собой хуже всех — она то улыбалась, то начинала нервно покусывать губы.

Григорий Давыдович тоже понял, что дело неладно, и начал ловить мой взгляд. В ответ я как можно незаметнее пожал плечами — "поживем-увидим", особых грехов за мной вроде бы не водилось. Непонятная ситуация...

Клаймич немного рассказал присутствующим о съемках, но это большого интереса не вызвало.

— Ну, показывайте... что там наснимали... "Эйзенштейны"! — пошутил Щелоков.

Вот пока Григорий Давыдович разбирался с министерским "Филипсом", вставляя привезенную нами видеокассету, я и подтащил четыре стула поближе к телевизору. Тоже импортному. "Грюндику".

"Мдя...".

Экран немецкого телевизора расцвел разноцветными бликами, отражающимися на чехословацком елочном шаре, висящим со своими собратьям на заснеженной елочной ветке. Зазвучали первые аккорды уже популярной по всей стране песни...

Нарезка видеообразов стала непрерывной вереницей сменять одна другую, то ускоряясь, то на секунду крупно фиксируясь на какой-то одной детали.

"В мире, где кружится снег шальной..." — три красавицы в (маминых, и не только!) пушистых шубах над заснеженными крышами зимней Москвы.

"Где моpя гpозят кpyтой волной..." — они же в легких коротких платьицах, посреди пальмовых листьев непонятно откуда взявшихся субтропиков.

"Где подолгy добpyю ждем поpой мы ве-еесть!.." — и порывы ветра бросают снежную россыпь в красивые девичьи лица.

"Чтобы было легче в тpyдный час..." — покрытые сверкающим инеем деревья Александровского сада отображают "трудности часа".

"Очень нyжно каждомy из нас..." — Альдона в белой длинной норковой шубе сногсшибательно прекрасна (у кого Брежнева взяла "взаймы" это произведение скорняжного искусства — тайна, покрытая мраком).

"Очень нyжно каждомy знать, что счастье е-еесть!.." — они снова, все втроем, посреди зеленого рая ресторана "Прага".

И затем хором, при поддержке мужских голосов группы:

"Мы желаем счастья вам, счастья в этом миpе большом!" — крупно... лица девушек... по очереди...

"Как солнце по yтpам, пyсть оно заходит в дом!" — "солнечная" улыбка Лады (была бы в СССР реклама — все стоматологи страны бились бы за контракт с ней!).

"Мы желаем счастья вам, и оно должно быть таким..." — лицо Веры: мягкий изгиб соблазнительных губ, сверкающий изумруд глаз, заполнивших экран. Низ живота скручивает неожиданный спазм.

"Когда ты счастлив сам — счастьем поделись с дpyгим!" — я даже не понимаю, кто из них красивее... Да и гримера с "Мосфильма" тоже не зря приглашали!

Я наконец отрываю взгляд от экрана, и перевожу глаза на своих высокопоставленных зрителей.

"Все в порядке, дорогой Виктор Станиславович! Не извольте более беспокоиться! Эта публика у Ваших ног...".

Глаза всех четверых неотступно прикованы к экрану, на лицах предвкушающие улыбки ожидания чередующихся образов! Если к этому можно было бы добавить открытые рты, то совсем на детей походили бы...

Тем временем, на экране золотые интерьеры Большого театра сменялись заснеженным лесом, а полированный мрамор метрополитена снова уступал место пальмам, увешанным елочными игрушками.

...Тающее мороженое на улыбающихся губах девушек... снежинки, лежащие на длинных ресницах Веры... елочная лапа, "неожиданно" скидывающая снег на каштановые локоны смеющейся Лады... голубые льдинки Альдониных глаз за бахромой сосулек, свисающих с паркового мостика...

И концовка... "Конец — делу венец!" Как же, плавали — знаем.

Комендант здания Министерства тяжелого машиностроения, где мы ставили свои "каскадерские трюки", очень... очень... ОЧЕНЬ сильно не хотел прогневать всесильного зятя Генерального секретаря, но даже помощник Чурбанова подполковник Зуев прикрыл в тихом "ахуе" глаза, когда два плотника вынули из оконного проема на двадцать шестом этаже полностью всю раму!

Зато получившийся кадр того стоил...

Наконец-то над ночной Москвой девушки стояли одновременно, все трое. А дальше последовало маленькое чудо современного монтажа (и три с лишним часа работы!): камера сначала взяла девушек общим планом, а затем "вылетела" в окно, и под последние слова песни — "Когда ты счастлив сам — счастьем поделись с дpyгим!" — на экране появилась панорама ночного Калининского проспекта с высотками, в которых светящиеся окна были сложены в гигантские буквы "С" "С" "С" "Р"!!!

"Не зря на крыше СЭВа мёрзли с телекамерой, как цуцики!"

Да, такая концовка не просто венец делу, а венец как минимум царский...

Смолкли последние аккорды...

— Лихо! — Щелоков, с трудом сдерживая довольную улыбку, пружинисто поднялся со стула, подошел к телевизору, и затем развернулся к нам. Молча он поочередно переводил взгляд со своей жены на Чурбанова, с него на дочь Генсека, и потом снова на Светлану Владимировну.

Эта малопонятная мне пауза сопровождалась добродушными похмыкиваниями Чурбанова, нетерпеливым ёрзаньем Брежневой, и спокойной улыбкой жены министра.

— Ну, что скажете... товарищи члены приемной комиссии?! — Щелоков добродушно усмехнулся, выделив интонацией последние слова.

Галина Леонидовна не выдерживает первой. Она вскакивает со стула, и "уперев руки в боки", выдает фразу, которая изрядно запутывает для нас с Клаймичем ситуацию:

— А я говорила вам! Он там не то что не опозорится — фурор произведет!

— И правда, очень интересно получилось! — поддержал жену Чурбанов. — Кстати, и туда сделать что-то подобное не помешало бы...

Брежнева энергично кивает словам мужа, и разворачивается к подруге.

— Да, отлично получилось... Не зря пол-Москвы на уши поднял! — с улыбкой, наконец подала голос и Щелокова. — Николай Анисимович, тебя что-то смущает?

Все присутствующие снова уставились на министра.

— Нет, — откликнулся хозяин кабинета, — просто хочу услышать ваше мнение. Ну что, рассматриваем приглашение?

— Обязательно! — вскинулась Галина Леонидовна.

— Я думаю... да... — наклоняет голову с безукоризненным пробором Чурбанов.

Светлана Владимировна молча, но тоже уверенно кивает.

— Что ж... — министр неспешно подходит к нам.

Чурбанов поднимается и встает за шефом, а Брежнева наоборот, опять садится рядом со Щелоковой.

— Значит так, "эйзенштейны"... Вчера из посольства Италии поступило официальное обращение в наше Министерство культуры. Они хотят пригласить ансамбль "Красные звезды" к себе на музыкальный фестиваль. С вашей "Фичилитой"...

25.11.78, суббота, Москва (9 месяцев моего пребывания в СССР)

"За девять месяцев новая жизнь рождается... Вот у меня она тут уже и родилась... Новая. С полнейшей неизвестностью впереди...".

Я перехватываю убегающий Верин взгляд. Сколько же мы с ней уже не... "оставались наедине"? С конца октября. Почти месяц. То ли грустит, то ли обижается... Не могу понять.

"Некогда жить!" — я кисло ухмыляюсь, и пытаюсь не упустить из виду компании, на которые распался "общий стол" после полутора часов тостов и закусок.

Мы снова в "Праге". Мой первый день рождения "ТУТ". Пятнадцать лет! Сегодня "Зимний сад" ресторана в нашем эксклюзивном владении — Брежнева постаралась. Помощь Галины Леонидовны, по-правде говоря, переоценить решительно невозможно. По-моему, она вообще больше ничем не занимается кроме того, что решает ЛЮБЫЕ наши возникающие проблемы.

Я уже искренне считаю себя ей обязанным. Вначале несколько напрягался, опасаясь нетривиального внимания к моей персоне, а потом даже стыдно было за такие мысли. Немного...

Этот мой день рождения решили праздновать в Москве. Все планы на жизнь уже были связаны с этим городом, и поэтому такое решение на семейном совете показалось оптимальным. Вот бы ещё найти время вещи сюда перевезти — а то с декабря в новую школу идти, а из учебных принадлежностей только шариковый "Паркер", подаренный сегодня Клаймичем!

Подарков вообще кучу надарили... Все. И музыканты группы, и её солистки, и их родители, и мама с дедом, и Леха с Клаймичем... Даже "великий маклер" Эдель — и тот через Григория Давыдовича подарок передал ("отдариться надо будет не забыть")! И это не считая подарков от ВИП-гостей, ведь даже Щелоков приехал. Вон они, уединились в районе португальских олеандров — "мировые проблемы" обсуждают, чисто в мужской компании: министр с Чурбановым, дед с Клаймичем, да Верин папа с Альдониным.

Женщины сгруппировались около стола вокруг Розы Афанасьевны — та совершенно завладела вниманием и дочери Генсека, и жены министра, не говоря уж об остальных!

Солистки и музыканты во главе с Завадским сбились в кучу в другом конце сада, и в какой-то момент я остался в одиночестве.

"Прекрасный повод пойти освежиться..."

Я выбрался из удобного кресла и отправился в туалет.

Все туалеты "Праги" были подчинены единому правилу: чем выше этажом — тем круче! Никакой новомодной сантехники, или упаси Господи, какого-то импорта... Где руководство ресторана доставало унитазы и бачки времен дореволюционной России — оставалось только гадать, но на антресоли "Зимнего сада" уровень туалета "дорос" уже до изразцов и позолоты! Подобное клозетное великолепие в свое время я встречал только в старых лондонских отелях, и в московском ресторане "Пушкин".

Вдоволь насладившись "скромным обаянием золотого унитаза", я вымыл руки и сполоснул лицо. Шелест непривычных в "этой" Москве бумажных полотенец — и я выхожу в небольшой холл, разделяющий мужскую и женскую "приват-зоны".

"Опс! Сюрпрайз!"

Вера неуверенно улыбается и что-то спрашивает, но я уже не слушаю... Воровато оглянувшись, хватаю мою красавицу за руку, и молча тащу в только что покинутое туалетное великолепие.

...Ремонт студии наконец-то подошел к финишу! Начатый как "косметический", он разросся до сноса перегородок и перекладки полов, что серьезно огорчало и сроками, и сметой.

Учитывая, что большинство работ оплачивалось Клаймичем "мимо кассы", то это "мимо" приходилось на мою "кубышку". И еще великое благо, что красная вывеска на входной двери "МС МВД СССР" освобождала нас от гибельного любопытства ОБХСС и бдительных старушек.

Зато теперь на первом этаже у нас образовались сцена и танцевальный зал, раздевалки с душевыми, две большие комнаты под ателье, симпатичный холл со старым камином, оборудованный пост милицейской охраны, а также несколько подсобных помещений. А второй этаж пошел непосредственно под саму студию, репетиционную, большую гардеробную, кухню с небольшой столовой, и красивый кабинет-"переговорную".

Собственно, кабинетов было два: "переговорная" под общее пользование с Клаймичем, и "комната отдыха", в которой находились раскладывающийся диван, два кресла, цветной телевизор и журнальный столик, а также дверь в совмещенный санузел. На кой?! А вот хоть убей — не знаю! Приспичило "из будущего".

По поводу "переговорной" Клаймич не возражал — мои доводы о встречах с иностранными "коммерсами" и продюсерами, обсуждение гастролей и раздача интервью западным телекомпаниям его "улыбнули", но убедили. А вот с излишествами "комнаты отдыха" он пытался поспорить, но тут уж я просто тупо "продавил". Ладно, деньги есть — ума не надо...

Закупка многочисленной мебели, сантехники и отделочных материалов — отдельная эпопея, но тут на помощь пришла Брежнева. Дочь Генсека три дня моталась с Клаймичем по магазинам, договаривалась с директорами, созванивалась с заведующими баз, "решала" и "выбивала"...

Как подытожил измученный ремонтной нервотрепкой Клаймич: "Если бы не Галина Леонидовна, то мы бы еще только решетки на окна "варили" из обрезков ворованной арматуры".

Ну да... А так — первого декабря на окнах обоих этажей установили белые фигурные решетки, напоминающие "восходящее солнце" — и это явилось финальным аккордом, завершающим ремонт в нашем "Музыкальном доме".

К началу декабря мы с мамой уже окончательно перебрались в Москву на постоянное жительство.

Не обошлось конечно без слез, когда окончательно покидали ленинградскую квартиру. И не только женских... Дед тоже прослезился, вспомнив умершую бабушку: "Пятнадцать лет мы тут с Верочкой прожили... тебя вырастили" — и всхлипывая, они с мамой обнялись. Расстроенный этой сценой, я молча вышел в коридор.

Сам я никакой ностальгии и никаких переживаний не испытывал.

Во-первых, всё это я в своей жизни уже однажды проходил, хотя и на два с половиной года позже. Во-вторых, обстоятельства и перспективы сейчас совершенно другие. В-третьих, в выпотрошенном калькуляторе "Электроника Б3-21" надежно заныкан "артефакт" из будущего, почти приравнивающий меня Богу. В-четвертых... да, есть ещё "и в-четвертых" — пожалуй, самое главное и самое непредсказуемое. Для меня в том числе.

В-четвертых, это я сам. Я — который не то, что не тот ребенок, которым был в "прошлые" пятнадцать лет, а уже даже и не тот, кем стал по истечении полувека жизни. И если все это еще не проявилось в полной мере, то внутри уже вполне созрело — явить себя миру "во всей красе"...

"... и ГОРЕ "этому" миру", я так думаю.

* * *

— С этого дня, ребята... в вашем классе новый ученик! Зовут его Селезнев Виктор, он перешел к нам из ленинградской школы в связи с переездом в Москву...

Юлия Захаровна Ильинская — директор моей новой школы — внимательно оглядела молчащий класс:

— Некоторые из вас, возможно, про Виктора уже слышали... Витя человек творческий, и написал несколько популярных песен, которые исполняют наши известные певцы! Учится Виктор хорошо, так что, Марина Алексеевна, в вашем классе добавляется еще один хороший ученик...

Ильинская, и классный руководитель "моего" класса — Аксенова Марина Алексеевна — любезно улыбаются друг другу.

"Мдя... Другого типа публика в классе... в моем бы уже шушукались или комментировали бы директорскую речь... А тут молчат. Хотя, вон... глаза блестят от любопытства. Особенно у девчонок... Ниче так... пяток симпатичных мордашек сразу в глаза бросаются! Впрочем, не до них...".

Добавив еще несколько слов про общешкольные дела, директор пожелала мне удачи и покинула класс.

"Ну что ж, визит Щелоковой она отработала... Ну, как могла...".

Бразды правления в свои руки взяла "классная":

— Так, ребята! Я думаю, что выражу общее мнение, если скажу, что мы рады видеть Витю в нашем классе — и надеюсь, что и ему будет приятно учиться два с половиной года в вашем дружном и спаянном коллективе!

"Бlя... Два с половиной года! Твою ж мать!!! Повеситься, а потом еще и застрелиться. Для надежности... Нет, только экстернат! Иначе я не выдержу...".

Однако всё время стояния перед классом я сохраняю безразличное выражение лица, и только киваю, когда ко мне обращаются.

И тут Марина... как ее?!... а! Алексеевна... не придумывает ничего умнее, как высказать пожелание:

— Витя, а может быть, ты сам что-нибудь расскажешь о себе, чтобы ребята лучше представляли себе нового одноклассника?!

"Угу... Я тут прибыл из нашего хренового будущего, вор, миллионер, выпиваю, интригую, имею взрослую любовницу, страдаю манией мессианства — и собираюсь СГНОИТЬ большинство таких как вы и ваши родители ... Обосритесь от ужаса, епть!".

— Хорошо... — моим "альдониным" голосом можно замораживать воду, — Я — мастер спорта по боксу, чемпион СССР среди юниоров... Впрочем, если меня не доставать, то это, наверное, несущественно...

И замолчал.

"Классная" не сразу находится, что сказать.

— Э... а... ну... Спорт это очень хорошо... У нас очень спортивная школа! Есть разные спортивные секции... И не только спортивные... правда, ребята? А... кроме спорта чем ты увлекаешься, какие книги, например, сейчас читаешь?!

— Заканчиваю читать "Возрождение"...

Я снова замолкаю.

— А о чем эта книга, кто автор? — не "въезжает" Аксенова.

— Брежнев. Леонид Ильич. Про восстановление Запорожстали и Днепрогэса после Великой Отечественной Войны.

Моё лицо сохраняет абсолютную невозмутимость.

— А... — "классная" поперхнулась, и срочно пытается исправлять ситуацию, — очень хорошее произведение! Очень сильное! Вы же помните, ребята, что мы уже обсуждали с вами на классном часе "Малую землю"... А скоро будем обязательно обсуждать и изучать "Возрождение" и "Целину"!

Она перевела дух, бросила на меня косой взгляд, и не удержалась:

— Только я и не знала, что эти замечательные произведения уже не только напечатаны в журнале "Новый мир", но и изданы как книги.

Я по-прежнему невозмутимо пожимаю плечами:

— Подарок автора...

"Классная" повержена, и только находит в себе силы пролепетать:

— Какой замечательный подарок... Хорошо, Витя... садись пожалуйста на любое свободное место...

Под внимательными взглядами одноклассников я прохожу к единственной пустой парте в конце класса, и устраиваюсь там в полном одиночестве.

"Не собираюсь тут ни с кем "дружить"! И учителя пусть опасаются связываться, и всевозможные "классные связи" сразу нахрен! И так уже сдурил в Ленинграде...".

Уровень преподавания в новой школе оказался заметно выше привычного мне. И как следствие, подготовку к урокам пришлось несколько изменить, но в целом училось мне здесь даже легче.

Преподавательский коллектив не требовал в ответе точного соответствия учебнику — нужно было просто показать общее понимание материала, а дальше можно было "выползать" на общей эрудиции. Если она, конечно, имелась. А большинство моих новых одноклассников видимой глупостью не страдали. Конечно было заметно, что кто-то посильнее, а кто-то слабее — но откровенно отстающих в классе не было.

Детей высокопоставленных отцов и дедушек сразу отличить тоже было невозможно — между собой все ученики общались на равных. И только фамилии, которые учителя называли вызывая к доске, иногда говорили сами за себя: "Долгих", "Замятина", "Никонов", "Байбакова"... Да, еще — черные "Волги" по утрам. Машины нет-нет, да и подвозили кого-то из ребят поближе к школе. Но даже они не то что не подъезжали к школьному крыльцу, но даже в школьный двор не осмеливались заезжать!

Свое общение с новыми одноклассниками я старался свести к минимуму. На уроках строил из себя "долбанутого гения" — то писал прямо на полях в тетради четверостишия из разных "будущих" песен, то сидел, с отрешенным видом уставившись в потолок, и на вопрос учителя отвечал только после его повтора. Короче, всячески создавал себе имидж "творца-индивидуалиста". А перемены старался проводить в традиционно пустующем коридоре около кабинета директора

Но план держать с одноклассниками дистанцию работал откровенно плохо. Пару дней меня еще сторонились, а потом... Потом "в атаку" пошли девчонки — приставали с надуманными вопросами на переменах, просили дать им кассеты с записями "моих" песен, или же просто садились со мной за одну парту — "ты же не против?".

Я, как мог, тщательно копировал холодную отстранённость Альдоны, но помогало так себе — то ли недостаточно хорошо копировал, то ли подростки были более "толстокожими", чем взрослые!

Но в целом, грех жаловаться... В школе я появлялся два-три раза в неделю, и несмотря на постоянный цейтнот, жизнь стала понемногу налаживаться.

Сумерки за окном сгустились, и превратились в почти непроглядную темноту... Селезневская улица, и так не слишком оживленная днем, к вечеру пустела почти полностью. Ветер лениво покачивал ветки голых деревьев, а редкие фонари своими размытыми желтыми пятнами высвечивали только сугробы и метущую поземку, завершая всю неприглядность наблюдаемого мною пейзажа.

Зябко передернув плечами, хотя в кабинете было вполне себе тепло, я поправил штору и отошёл от окна.

Скоро должен вернуться Леха, поехавший развозить по домам наших музыкантов. Он сегодня единственный трезвый человек в группе, все остальные "обмывали" отремонтированную Студию. На мероприятие приехал даже начальник ХОЗУ МВД генерал Калинин. Походил, посмотрел, понимающе похмыкал, и уважительно пожал руку Клаймичу...

В углу большого кабинета, подальше от традиционного "стола заседаний", у нас была предусмотрена зона "неформального общения" — невысокий полированный столик и четыре очень комфортных кожаных югославских кресла. Сейчас, развалившись в одном из них и положив ноги на другое, там и ВОЗЛЕЖАЛ Григорий Давыдович, умиротворенно потягивая любимый армянский "Арарат".

Поскольку мама была в Ленинграде, то я тоже не отказал себе в возможности втихаря "злоупотребить", но понимал, что больше уже не нужно. Так что сейчас на столике меня ждала лишь чашка крепкого кофе, заполняющая все вокруг себя бодрящим ароматом.

После наблюдаемой уличной "депрессухи", напиток далекой солнечной Бразилии казалось, согрел само сердце, а память услужливо нарисовала перед глазами образ постоянно что-то напевающей и смеющейся Таис.

...С этой белозубо-шоколадной и заразительно-веселой двадцатидвухлетней мулаткой я познакомился за стойкой отделения "Banco Itau" в Рио, куда как-то наведался снять небольшую сумму наличных. Через пару недель она бросила свою скучную работу, и почти пять месяцев таскала меня по пляжам, городам, стадионам и дискотекам своей одновременно очень богатой и очень бедной, но никогда не унывающей и не перестающей танцевать страны!..

Я встряхнул головой и невольно улыбнулся.

Тем временем, совершенно "расслабившийся" после всеобщего отъезда и впервые на моей памяти заметно опьяневший, Клаймич и не думал останавливать поступательный ход своих уже заплетающихся рассуждений:

— ...и вот теперь, после отборочного тура... наши песни проходят куда?! Правильно! В финал... А это значит... что?!

Григорий Давыдович растянул губы в совершенно пьяной улыбке, сделал предвкушающую паузу, хорошенько приложился к бокалу, и победно провозгласил:

— Это значит, что в Заключительном концерте будут звучать?!... Правильно! Сразу ПЯТЬ наших песен! Не было еще такого!!! Ик...

Эту новость мы сегодня обсудили и отметили несчетное количество раз, но Клаймич в собеседнике не нуждался — он уже просто разговаривал и праздновал это событие сам с собой!

И уж если быть откровенным, все мы сегодня это событие праздновали гораздо больше, чем само открытие Студии...

По "воспоминаниям в интернете", без ведома и разрешения "великого и ужасного Гудвина" — председателя Гостелерадио СССР Сергея Георгиевича Лапина — на советском телевидении не происходило ничего.

Этот низенький коротышка с седым зачесом на лысой макушке непропорционально большой головы, держал в страхе всех своих подчиненных. Хам и моральный садист, видимо, получавший удовольствие от расправы с выбранной жертвой, Лапин был одинаково безжалостен как к людям, так и к их творчеству.

Высокоинтеллектуальный человек с широчайшим кругозором — на память страницами цитирующий Цветаеву и Мандельштама, имевший самую богатую в Союзе библиотеку поэтов Серебряного века, прекрасно игравший в шахматы, преданный и любящий семьянин — был настоящим цепным псом советской идеологии. Человек, получивший в свои руки инструмент неограниченного влияния на сознание людей, он создал косную и неповоротливую, но всеподавляющую машину телевизионной пропаганды.

Подчинялся Лапин исключительно Генеральному секретарю ЦК КПСС. Годами Председатель Гостелерадио конфликтовал с Сусловым, но даже "серый кардинал" Политбюро ничего не смог с ним поделать — Брежнев Лапина не сдавал.

Более того, даже советской печатной прессе негласно запретили критиковать работу телевидения. А любых недовольных его работой Лапин откровенно посылал куда подальше, не считаясь с чинами и рангами.

Все это я знал из прочитанного массива информации и нескольких фильмов в инете, и конечно, не мог не учитывать, когда снимал свой "клип".

Самодур Лапин даже запрещал допускать в "Останкино" женщин в брюках и не выпускал на экран мужчин с бородами, а также запретил КВН и "Кинопанораму", так что шансы пройти ЕГО цензуру у меня отсутствовали изначально.

На лоббистские возможности Галины Леонидовны в этом случае я тоже не полагался. В Рунете были очень красочные воспоминания болгарского посла о том, что однажды Лапин отказал в пустяковой просьбе возглавлявшему болгарское телевидение зятю самого Тодора Живкова только потому, что эту просьбу озвучила дочь Генсека.

Но как говорится, я "не парился". Если Лапин истово служил Брежневу — то главное, чтобы клип понравился самому Брежневу!

В такой ситуации намекать — только тратить время. Поэтому суть проблемы Клаймич озвучил Галине Леонидовне прямо на моем дне рождения. Та хоть и задумалась, но проблему пообещала решить быстро.

В итоге, уже в воскресенье Галина и Чурбанов привезли видеокассету с клипом прямо на дачу в Завидово:

— Папа, посмотри, какую красивую картинку Витя снял для своей песни! Ты же помнишь того талантливого мальчика? Это песня, которая понравилась тебе на концерте у Николая Анисимовича!

— Действительно, Леонид Ильич! Смотрите, как оригинально и красиво получилось... Людям должно понравиться!

— Гм! А хороши, чертовки... Да, Юра?! Гм... И песня хорошая... Гм... Жизне-утверж-дающая!

— Папа, ты бы позвонил Лапину... что тебе нравится?!

— Парнишку надо бы поддержать, Леонид Ильич! Чтоб не зажимали. Вон, уже итальянцы приглашают к себе на фестиваль — а наше телевидение его совсем не показывает...

— А что ж так?! Гм... Хороший парень... Правильные песни пишет... гм... И девахи красивые! Таких и итальянцам гм... не стыдно показать! А?! Юра, напомни после обеда... гм... позвонить Сереже...

По крайней мере, так это выглядело в пересказе Галины Леонидовны.

...А уже через день, в совершенно авральном режиме, мы заново писали песню "Мы желаем счастья". Леонид Ильич сказал "показывать мальчика" — а сам мальчик в этой песне участия не принимает... Непорядок! И телевизионное руководство проблему решило просто — эту песню перезаписать, и добавить к ней еще одну!

По поводу этой "ещё одной", и выбора особого не было — и ансамбль МВД, и Сенчина принимали участие в концерте. Так чего мудрить?! И уже 30 ноября мы приехали в Концертный зал "Останкино" на запись последнего отборочного тура "Песни года".

...Как оказалось, итоговый концерт и отборочные туры — суть совершенно разные мероприятия. "Отбор" это чисто формальное действо, где певцы пели исключительно для телевизионной съемки, режиссёр совершенно свободно встревал(!) посреди исполнения композиций со своими советами и указаниями, а в зале сидела осчастливленная массовка из "работников трудовых коллективов Москвы". К тому же эта "массовка" ещё и периодически менялась прямо между выступлениями певцов!

...Новую запись "Счастья" — теперь уже в ДОПОЛНЕННОМ составе — мы писали в студии два дня. Простая "добавка" моего голоса к имеющейся фонограмме никого не впечатлила, и песню в итоге пришлось записывать заново.

В новой версии — в соответствии с замыслом Вериной мамы — я становился солистом, а девчоночье трио было сокращено до банального бэк-вокала. И признаюсь честно — чем дальше, тем с меньшим энтузиазмом я принимал участие в этой творческой "вивисекции".

Да, сначала факт моего неожиданного участия в "Песне года" не только в качестве автора, но и исполнителя, вызвал у меня приступ неуёмного энтузиазма. Тем более, что еще жива была в памяти досада от моего "неприглашения" в "Утреннюю почту". Но постепенно настрой менялся, а энтузиазм утих — ведь и песня подбиралась мною специально под девушек, и клип делался под них же. Помимо того, что я вложил во все это слишком много сил и эмоций, чтобы теперь все так взять и похерить, так еще и сама песня в девчоночьем исполнении звучала ЛУЧШЕ! Да и СМОТРЕЛАСЬ привлекательнее...

Приняв наконец-то решение, я заткнулся посреди припева, с облегчением стащил с головы тяжелые наушники и вышел из студии в аппаратную, где колдовали над пультами Завадский и Клаймич.

— Предлагаю перерыв... Пойдёмте кофе в кабинете выпьем...

Примерно через час активных споров и взаимных убеждений, новая концепция песни выглядела так: основная партия остается за девушками, а я просто участвую в припеве, вместе с остальными музыкантами. Для того, чтобы обыграть мое присутствие на сцене, Завадский возьмет гитару, а я встану за его "клавиши", которые выдвинут на передний план.

— Григорий Давыдович — так и овцы будут целы, и волки сыты... В конце концов, Леонид Ильич одобрил трио красивых девушек, а не меня и подвывающую где-то на "заднике" подпевку... И гораздо логичнее, когда "МЫ желаем..." поют три человека, а не один!

Клаймич озабоченно покачал головой, но всё же нехотя согласился:

— Хорошо... Тем более, что клип мы и правда все равно уже не переделаем, а если в Концерте на День милиции и в "Утренней почте" поют девушки, то странно, если на "Песне" солировать будет кто-то другой.... Однако если такое "самоуправство" вызовет недовольство главного телевизионного начальника, то у нас могут случиться серьезные неприятности. Уж поверьте моему опыту...

...Вечером мы с Лехой, развезя музыкантов, возвращались домой. В ответ на мое недовольное бурчание, "большой брат" — обычно далекий от разного рода "заумствований" — выдал неожиданную тираду:

— Ну что ты от людей хотел? Чтобы они тебе сказали, что у девчонок получается лучше, чем у тебя?! Коля тебе за дочь... по гроб жизни. У Татьяны Геннадьевны тоже... дочь в группе. Музыканты у нас "без году неделя", а тут ТАКИЕ концерты... и ТАКИЕ люди...

Леха переключился на пониженную передачу, и аккуратно свернул с проспекта Гречко на улицу Барклая — днем столица "оттаяла" до плюс двух, поэтому с вернувшимся ночным морозом дороги стали очень скользкими.

— Давыдыча тоже понять можно... Ты лишний раз солируешь — он и рад. Что ему группа? Нет тебя — нет группы. И с телевизионщиками ему ссориться не резон...

Я некоторое время помолчал, переваривая столь нехарактерную для "Большого брата" аналитику, а затем задумчиво повторил его же вопрос:

— "Что я хотел"... "что я хотел"... Действительно, что же я хотел?..

В салоне повисла тишина, нарушаемая только звуком мотора и громкими щелчками поворотника. Леха молча вел машину, бросая на меня косые взгляды, и уже припарковавшись возле подъезда и заглушив двигатель, попытался дать совет:

— Ты, вон, донеси до народа, что ему за споры с тобой ничего не будет... или Давыдычу поручи... пусть объяснит...

В ответ пожимаю плечами:

— Я понял, что я хотел... Я хотел, чтобы правду мне сказал ХОТЯ БЫ ТЫ... А ты тогда тоже промолчал...

Под недовольное сопение "мамонта", не прощаясь, я с трудом выбираюсь из машины, и скособочившись под грузом тяжелого портфеля с опостылевшими учебниками, устало плетусь к подъезду.

...Несмотря на терзавшие Клаймича опасения, телезапись обеих песен в Останкино прошла без малейших проблем.

В первой песне моих музыкальных навыков — какие бы беспонтовые они не были — с лихвой хватило, чтобы изобразить игру на неподключенных "клавишах". Мы сыграли, девушки спели, довольный зал дружно похлопал... "Ноль-два", Сенчина, хор — хлопали еще лучше.

А мне, если честно — ни уму, ни сердцу. Не было и грамма того волнения и воодушевления, которые так будоражили кровь во Дворце Съездов и в ЦКЗ "Россия". Спокойно вышли и спокойно отыграли, как на репетиции. Хотя, наверное, по сути так оно и было — "отбор", как репетиция перед финальным КОНЦЕРТОМ.

Ну да поживем — увидим...

Хуже другое — с каждым днем на меня все сильнее наваливается какая-то беспросветная апатия. Я буквально физически ощущаю, как все мое существо все больше заполняется равнодушием и холодной усталостью. Я конечно могу предположить, что это последствия эмоционального и физического истощения моего подросткового организма, но... События, мелькая как в калейдоскопе, следуют одно за другим, перечень неотложных дел увеличивается как снежный ком, и просвета этому "бегу в колесе" не видно никакого.

Последние четыре недели каждый мой день был расписан с утра до вечера: репетиции, встречи, перелеты, чемпионат, записи, три концерта, съемка клипа, переезд из Ленинграда, и конечно же, школа (фаk её куда только можно...) и все тому подобное.

Вот и сегодня Леха увёз меня из школы с двух последних уроков, чтобы успеть на занятия по итальянскому языку.

Альдонин папахен воспользовался то ли знакомством, то ли служебным положением, но теперь "экспресс-курс" итальянского нам преподает профессиональная переводчица-синхронистка МИДа. Впрочем, это были скорее даже не занятия языком, а "натаскивание" на правильное произношение слов нашей, пока что единственной, "импортной" песни.

Из всей группы, итальянский знаю только я. "Учебные программы по телевизору, самоучители и врожденные способности" — эта версия, в своё время вызвавшая недоуменно-радостное изумление мамы и доверчиво "проглоченная" всеми остальными, с профессиональной переводчицей успеха не имеет. Вслух Надежда Александровна меня во лжи, конечно, не обвиняет, но как бы при общении с ней я не "ошибался" в произношении и построении фраз, ее взгляд сомнений не оставляет — не верит!

Эта приятная женщина средних лет, с аккуратно убранными волосами и безукоризненными манерами, когда-то закончила институт военных переводчиков, и вот уже больше десяти лет работала в МИДе. Со всеми нами она предельно корректна, доброжелательна, очень ответственно подходит к поставленной задаче, и терпеливо поправляет ошибки, добиваясь идеального произношения — но в её глазах я вижу ТАКОЕ подозрение к своей персоне, что последствия не могли заставить ждать себя долго.

Занятия языком проходят у нас в Студии — сюда и добираться всем удобно, да и вообще это двухэтажное здание на Селезневской улице стремительно становится для всей группы вторым домом.

Сегодня, после окончания очередного этапа изучения премудростей тосканского произношения, я поймал пристальный взгляд Альдоны, и едва заметный кивок дал понять, что со мной желают пообщаться.

Вообще-то, всё последнее время я "по-человечески" — не сугубо по делу — общался только с... Лехой. Да и то только потому, что он взял за правило утром отвозить меня в школу, днем везти в Студию, а поздним вечером сдавать сонную тушку на руки маме.

Главную роль в таком раскладе конечно сыграло то, что жил Леха теперь рядом с нами, в соседнем доме. Клаймич "напряг" Эделя, квартирный маклер "напряг" своих агентов — и через неделю поисков Леха въезжал в уютную однокомнатную квартиру на третьем этаже расположенной рядом девятиэтажки.

А в "трешке" на улице Куусинена сейчас квартировали только Коля Завадский и барабанщик Роберт. Колина семья осталась "доучиваться" этот год в Ленинграде — у его дочери там все было "завязано" аж на две школы: общеобразовательную и музыкальную.

Хотя, с моей точки зрения, лучше бы они побыстрее место жительство поменяли — меньше гнетущих воспоминаний ребенка мучили бы. Ведь даже меня на нервы "пробило", когда первый раз в гости к Завадским пришел. Недавно я озвучил эту мысль Николаю — так он сначала захлопал глазами, а потом надолго "завис" в серьезных раздумьях.

В тот же день, когда довольный Леха въезжал в свое новое жилье, Эдель скептически осмотрев наш серенький "Москвич", разродился "транспортным" предложением. Какой-то из его многочисленных знакомых продавал "почти новую" ВАЗовскую "трешку", и нам было предложено "не упускать уникальный шанс".

Стоила "уникальность" тринадцать тысяч, и Клаймич, уверенно кивнув, сказал, что это хорошая цена за почти новую машину. Однако, по некоторому размышлению, мы с Григорием Давыдовичем решили пока от покупки новой машины воздержаться.

— Понимаете, Витя... — наш директор стоял у окна в Лехиной "однушке" и рассматривал пустующий зимний двор, погружающийся в стремительные сумерки, — мы сейчас стали как бы "на виду", и пока у нас все ОЧЕНЬ хорошо. Но так уж повелось в нашей стране, что НАСТОЯЩИМ успех считается только после признания на "вражеском" Западе.

Клаймич иронично усмехнулся, и повернулся от окна к нам с Лехой:

— Это конечно очень странный подход, но тем не менее, остро необходимо, чтобы наш итальянский вояж закончился успешно. Вот тогда мы сможем себе позволить гораздо больше, чем сейчас. Не опасаясь лишнего внимания и неприятных вопросов! А пока с машиной лучше... переждать.

Что ж, вот сейчас к этому самому "вояжу" мы и готовимся. Причем готовимся предельно серьезно. Активно заучиваем правильное итальянское произношение, совершенствуем музыкальную аранжировку, отрабатываем до автоматизма жесты и улыбки на сцене.

Вчера, в сопровождении самого Чурбанова, к нам прибыла комиссия из Министерства культуры. Вопреки нехорошим ожиданиям, визит четырех серьезных дядек в костюмах, во главе с жабообразной мадам с башенным начесом на голове, никакой крамолы в нашей песне не выявил.

Впрочем, как мне кажется, все принципиальные решения уже были приняты ранее, да и присутствие зятя Генсека гарантировало нас от разных неожиданностей. Разумеется, нам были даны рекомендации проявлять на сцене "больше сдержанности и достоинства, присущих советским артистам — полномочным представителям своей Родины за рубежом", но дальше этого не пошло. Отдельно лишь было указано, что мы должны будем согласовать внешний вид всех участников группы во время выступления.

Клаймич с Завадским — как директор и музыкальный руководитель — благоразумно кивали, а Николай даже сделал вид, что что-то записывает. Этот момент неожиданно напомнил мне телехронику из прошлой(будущей?) жизни, когда в Северной Корее за очередным Кимом на полусогнутых семенят высокопоставленные партийные и военные бонзы, и записывают каждое слово, которое ИЗРЕКАЕТ самодовольная жирная морда "Блистательного Гения среди Гениев"!

Тем не менее, аналогии аналогиями, а Львова уже три дня как, не разгибаясь, "пашет" в нашем студийном ателье над идеями "внешнего вида". Ну и если быть точным, то не над идеями, а над их воплощением.

Все просто... "Проектор" для Айфона я изготовил в соответствии с инструкциями, найденными на You Tube. Фотки, заранее подобранные на "модных" сайтах, выводились на вывешенную простыню и снимались на "Зенит", заправленный сверхчувствительной импортной пленкой.

Когда пленку проявили в мастерской, полученный результат хоть и выглядел удручающе, но... его было достаточно для понимания замысла.

— С журналов буржуинских, что ли, снимали?! — добродушно усмехаясь в прокуренные усы, поинтересовался у меня пожилой фотограф.

— Не-е... — я равнодушно помотал головой, — это пересъемка уже с фотографий...

— А... То-то я смотрю, качество совсем дрянное... Но что принес, то и отпечатали... С тебя два рубля семьдесят четыре копейки...

Львова выглядела гораздо лучше, чем во время нашей первой встречи. Лицо посвежевшее, легкий макияж, светлые волосы отросшей стрижки убраны назад в аккуратный хвостик, одета с несомненным вкусом.

Впрочем, последнему обстоятельству у модельера, наверное, удивляться не надо...

Закусив нижнюю губу, женщина долго и внимательно изучает бледные размытые фотографии. Затем поднимает на меня ничего не выражающий взгляд:

— Качество снимков плохое... Замысел понятен, но отдельные детали видны плохо, поэтому результат от оригинала может отличаться.

Мы сидим в нашей шикарной студийной "переговорной". Клаймича пока нет, поэтому разговор идет тет-а-тет.

Львова чувствует себя неуютно. Она уже ждала в холле, когда Леха привез меня из школы, и не могла не видеть, как дежуривший на входе сержант вскочил и отдал мне честь.

Хотя, секрет невеликий! Мы их бесплатно кормим в нашей столовой, а Клаймич к тому же расщедрился на мягкое кресло и маленький телевизор, вот они и пытаются, как могут, выразить свою признательность.

Да и все остальное: отдельное здание практически в центре Москвы, "МВДшная" вывеска на дверях, хороший ремонт, дорогая импортная мебель, и самое главное — два просторных помещения с дефицитнейшим оборудованием под "её" ателье — все это явно намного больше, чем представляла себе "упавшая звезда" московского мира моды.

Я пожимаю плечами:

— Пусть отличается сколько угодно... Лишь бы в лучшую сторону. Мы же не копировать вас позвали... Роза Афанасьевна говорила, что вы талант. А нахрена нам нужен талант в роли куска копирки? Смотрите на "ихние" тенденции, и делайте свое...

Выражение лица Львовой с несколько удивленного прозвучавшей грубостью, сменилось на задумчивое, и как мне показалось, в глазах мелькнуло облегчение.

Она немного помолчала, а затем так же сухо, как и раньше, поинтересовалась:

— Кого-то можно будет привлечь в помощь? Но это дополнительные расходы...

Для придания весомости моменту я изобразил раздумье, а затем поинтересовался:

— Сколько вам нужно будет помощников?

Ответ последовал незамедлительно:

— Хотя бы один... Это действительно очень ускорит процесс, и избавит от потери времени на всякую неквалифицированную "мелочёвку"... А в идеале, конечно — трое...

Я понятия не имел о нашем "штатном расписании" — как-то забыл поинтересоваться им у Клаймича — точно знаю, что пока официально на работу в Студии оформлены только Леха, Завадский, барабанщик Роберт, и сам Григорий Давыдович — а вот сколько и кого можно брать еще...

— Неофициально можете привлекать сразу троих — заплатим хорошо, а с оформлением вопрос решится несколько позже.

Львова быстро кивнула — ее настроение явно улучшилось.

— Вам есть с кем оставить сыновей? В начале января нужно будет поехать с группой в Италию...

Ага! Добил... Вон как глаза округлились!

Впрочем, в сторону воспоминания — если не ошибаюсь, меня ждет интересная беседа... И даже догадываюсь, на какую тему.

Согласно киваю Альдоне, подчеркнуто вежливо прощаюсь с Надеждой Алексеевной — нашей "мучительницей" итальянского — и топаю в директорский кабинет.

Через пару минут появляется и её Снежное Величество. Глядя, как Альдона усаживается в кресло напротив, ловлю себя на мысли, что ни разу не видел ее без одежды. Точнее, не видел ее в купальнике. Хоть и провели лето как бы вместе, но загорали всегда на разных пляжах. Да и одевалась девушка всегда в "длинное" и "просторное". Если Вера могла надеть короткое платье или юбку выше колен, то прибалтка в основном ходила в белых льняных штанах. И лишь изредка надеваемые джинсы и единственное её появление в коротком платье во время съёмок клипа, не давали усомниться в том, что ноги у девушки длинные и ровные, а фигура отличная. В ее движениях не было так называемой девичьей грации — это были сдержанные и скупые движения уверенного в себе человека.

— Не весна, врооде... что ты слююни пускаешь?

"Тьфу... зараза белобрысая!"

На автомате отбиваюсь старой "похабкой":

— Хочу всегда, хочу везде, хочу на суше и в воде!..

Альдона некоторое время молча меня рассматривает, затем ее скульптурные черты лица чуть заметно смягчаются:

— У тебяя что-то не таак?

Вымучено улыбаюсь и хочу еще раз отшутиться... но тут происходит почти катастрофа. Буквально лишь намек на сочувствие от человека, от которого это можно было ожидать менее всего — и запредельное напряжение последнего месяца, хроническая усталость, эмоциональное истощение и начало осознания ничтожности своих усилий, начинают ломать ту плотину из нервов и воли, которая до сих пор позволяла держаться.

Только почувствовав, как слезы неудержимо устремились к глазам, вскакиваю из кресла, и со словами "Я сейчас!", успеваю заскочить в "комнату отдыха".

"Вот она и пригодилась! Бlya, "финт Романова"... Позорище-то какое...".

Опасаясь, что Альдона может последовать за мной, запираюсь в туалете, и с силой луплю себя по щекам. Подставляю лицо под ледяную струю воды, и довольно быстро прихожу в себя.

Прямо из бутылки делаю здоровенный глоток армянской "микстуры Клаймича", и с вальяжным видом и ленивой полуулыбкой возвращаюсь в кабинет.

Хвала небесам! Ну или где ОНИ там... Меня хоть и ждут, но вовсе не для того, чтобы одолеть заботливыми вопросами.

Кабинет полон народа — приехали Клаймич с Галиной Леонидовной, подтянулись Вера с Ладой, к тому же Альдона по-прежнему сидит в кресле. Причем она единственная, кто не реагирует на мое появление.

— Ага! А вот и он... — Брежнева, благоухающая "Шанелью" и разрумянившаяся с мороза, притягивает меня за плечо и чмокает в щеку, — ...итак, внимание! Завтра все присутствующие идут...

Повисает интригующая пауза. Клаймич стоит у стола и тоже изо всех сил изображает загадочный вид.

— ...все присутствующие идууууут... НА КОНЦЕРТ "БОНИ М"!!!

"Ну конечно же! Черт... совсем вылетело из головы..."

Первые "непонятки" начались ещё... с погоды.

"Сорокоградусные морозы", при которых по воспоминаниям очевидцев проходили гастроли группы, в реальности не дотягивают даже до минус десяти. Ночью я предусмотрительно просмотрел несколько архивов погоды, но везде было одно и то же: от шести до девяти ниже нуля. К температуре -30* — да и то, сначала только по ночам — столбик термометра станет подбираться дней через десять.

Дальше — больше... "Тысячные толпы москвичей, старающихся прорваться на концерт через многочисленные кордоны милиции", были представлены едва ли двумя-тремя сотнями человек, столпившихся около входа в ЦКЗ и жадно ищущих "лишний билетик" в попытке припасть к роднику капиталистической поп-культуры.

Да и самих милиционеров наблюдалось от силы человек двадцать, не больше, и тоже только непосредственно у входа в "Россию".

И что это?! "Параллельная" реальность, или выверты памяти "очевидцев"? В отснятом о них фильме "бонниэмовцы" дурачились на Красной площади, кидались снежками и валялись в сугробах. Ну, вряд ли они так бы вольготились при -30*! Впрочем, ладно — не суть...

Через толпу у центрального входа мы не пошли. Три черные "Волги" с номерами серии "МКМ" проследовали к служебному входу, где "высоких гостей" лично встречала незабвенная "Муся" — Мария Боруховна Пульяж, главный музыкальный редактор "России".

— Галиночка Леонидовна!.. Светланушка Владимировна!.. Господи, как же я вам рада!.. Юрий Михайлович, здравствуйте, золотой вы наш человек!.. Витенька! Нет, ну скажите, какой красавчик растёт! Да?! На погибель всех девичьих сердечек!.. Гришенька, ты, как всегда, сама элегантность! Дай я тебя расцелую... Девушки! Все-таки нет на свете женщин красивее, чем наши!..

И еще минут пять в таком же духе. Видимо, такая манера общения была здесь делом обыденным, потому что и Брежнева, и Щелокова восприняли это всё, как само собой полагающееся. Чурбанов, одетый по случаю концерта в элегантный серый в полоску костюм, тоже расслабленно улыбался.

Немаленький кабинет Пульяж был нами временно превращен в гардероб, в котором женщины, скинув свои шубы, поправляли туалеты и макияж, а мужчины неприкаянно толклись по углам, развлекая себя разговорами.

Щелоков в последний момент поехать не смог, и его супруга, немного расстроенная отсутствием мужа, вяло жаловалась дочери Генсека:

— Если он еще и Юру на работе оставил бы, то домой мог бы вообще не приходить! Так пусть и поселился бы на своей Огарёва...

— Мои дорогие! Зрелище вам предстоит необычное, поэтому предлагаю профилактически немного укрепить нервную систему!

В руках у улыбающейся Пульяж появилась бутылка "Наполеона"(!) и несколько маленьких рюмочек. Неизвестно откуда возникла тарелка с уже порезанным лимоном, и присутствующие с должным энтузиазмом откликнулись на "профилактическое" предложение радушной хозяйки...

...Как быстро человек ко всему привыкает и отвыкает! Первые недели и месяцы моего "второго детства" меня откровенно потешало поведение советских певцов и певиц во время выступлений — их серьезные лица, изображение "внутреннего драматизма", одинаковые костюмы музыкантов ВИА... А теперь я с оторопью смотрю на кривляющегося на сцене черномазого пиdоraca, и понимаю, что этот раскованный представитель "западной культуры" вызывает у меня приступ тошноты.

Честно, не ожидал: концерт "Бони М" — как сплошная затянувшаяся пытка. Несуразные комбинезоны из "блестящей" ткани, пошлые перья из дурацких шляпок и вульгарный макияж на лоснящихся от пота черных лицах, превратили в моих глазах солистов "Бони М" в откровенных фриков. Их неестественные улыбки и нелепая жестикуляция в попытках расшевелить глухо молчащий зал, вызывали в лучшем случае только сочувствие.

Полночи я читал в Айфоне воспоминания очевидцев этого концерта, и даже посмотрел фильм(!), посвященный такому "эпохальному" событию, как визит "Бони М" в Москву.

Захлебывающиеся слюнями умиления Макаревич и Троицкий симпатии не вызывали, но их рассуждения о "прорыве железного занавеса находящейся в зените славы западной группой", были вполне созвучны моему пониманию события. Конечно, воспоминания Ирины Родниной о явном партхозактиве в зале, и интервью самих постаревших участников "Бони М" о том, как они "героически" пытались заставить "танцевать коммунистов", вызывали улыбку. Но ролики с "You Tube" объективно подтверждали, что к такому зрелищу советские люди были не готовы!

Я даже заранее настроился, что тоже буду сидеть весь концерт с каменным выражением лица, но внутренне ждал "праздника души" — какую-то "отдушину из будущего", в которой сейчас так отчаянно нуждался.

Но, облом-с! Долго, вульгарно, и... "РЕТРО".

...После концерта мы, снова в кабинете у Пульяж, обсуждаем/осуждаем увиденное зрелище. Общее мнение сводится к тому, что "в этом что-то есть — но советскому народу нужна высокая культура, а не "Содом и Гоморра" на потребу невзыскательному западному вкусу"!

Поддакивая, я украдкой переглядываюсь с Верой, и понимаю, что сегодня ночью у нас есть реальный шанс... Это после месячного-то воздержания!

Мама опять в Ленинграде, Вера — готова (сомнений нет!), а впереди свободные выходные. Ибо никакая сила, включая "мамонта", не заставит меня завтра пойти в школу!

И тут нА тебе...

"Невзначай" оказавшаяся рядом белобрысая зараза чуть склоняет голову к моему уху:

— Поговориить надо... Сегодняя.

"Нашла время!.. Ну не гадюка?!".

...Всё, что успеваю сделать, это сунуть в карман Вериного полушубка ключи от "тверской" квартиры.

В нынешней ночной Москве вариантов "посидеть" почти нет, и развезя по домам Веру и Ладу, мы с Альдоной на милицейской "Волге" возвращаемся в гостиницу "Россия".

В половине двенадцатого ночи в ресторана "Кремлевский" народу полно — естественно, в основном иностранцев. Но нас здесь помнят по прошлым визитам в компании "кремлевских небожителей", и метрдотель сразу же находит свободный столик.

Ресторанная кухня уже не работает, поэтому импортная публика или "доедает", или банально напивается.

Нам приносят кофе. Не споря и никак не выражая осуждения, Альдона по моей просьбе заказывает "полтинник" "Арарата".

— Тебе правдаа не понравился концерт?

— Правда. Мы сможем значительно лучше. По крайней мере, уровень "их" ведущей группы посмотрели — тоже польза...

Альдона задумчиво отпила "капучино", и кончиком языка облизнула верхнюю губу.

"Ха... Планы на ночь уже сформировались — и смена "объекта", как я погляжу, организм не смущает!".

Выпиваю залпом принесённый официантом коньяк и жмурюсь от лимона.

Холодные глаза прибалтки некоторое время наблюдают за моей реакцией, а затем следует вопрос "в лоб":

— Ты откудаа знаешь итальянскиий?

"Вот почему ты, sучка, коньяк без звука заказала!"

Я "удивлен", и даже не стараюсь этого "скрыть":

— Сам выучил... я же рассказывал...

— Переводчица считаает, что не моог... так, чтобы писаать на чужом языке стихии...

— Но как видишь, выучил и пишу...

Я "недоуменно" пожимаю плечами.

— Онаа гарантиирует, что этоо невозможно...

"Раздраженно" кривлюсь:

— Ну и откуда тогда я, по её мнению, знаю язык? Может, я итальянский шпион?!

— Яя и спрашиваю, откудаа ты его знаешь?

Наступает моя очередь "изучать" взглядом собеседницу. Пару минут молча пялимся друг на друга. Затем Альдона отводит взгляд, не уступает — просто отводит.

— Мы договаривалиись, и я тебе не врааг. Простоо если сегодня спрашиваю яя, то завтра хочет спросиить мой отец. А послезавтраа этим заинтересуютсяя... в Комитете...

— Твой папа работает в КГБ? — я насмешливо улыбаюсь, и хотя этот вариант предполагался мною давно, но под сердцем холодеет.

— Нет.

Ответ слишком короток, и мне этого мало.

— Излишне подозрительная Надежда Алексеевна оттуда?! — я продолжаю удерживать на лице улыбку.

Альдона молчит.

— Ты?! — я уже улыбаюсь от уха до уха.

В ответ опять молчание.

— Ну же, моя верная и преданная... Шахрезада! Визирь повелевает поговорить с ним! Услади мои уши своими ответами, наполненными правдой и искренностью... — несмотря на мой приторно-"восточный" тон, я стираю с лица улыбку и опять пристально вглядываюсь в синюю мерзлоту, которой полны глаза этой очень красивой, но такой... "тяжелой" латышки.

Альдона некоторое время сидит неподвижно, и затем с почти незаметным намеком на взох, интересуется:

— Не хватиит постоянно давиить? Мое терпениее может и лопнууть...

— Я верю в тебя, ты — железная девушка, все выдержишь... даже меня!

Глумливо улыбаюсь.

Следующие минут десять мы сидим молча. Прибалтка безразлично рассматривает зал и напивающихся иностранцев, а я добродушным взглядом исследую ее точеный профиль.

Все-таки ОСЛЕПИТЕЛЬНО красивая девица, но всё делает, чтобы ЭТО как можно меньше бросалось в глаза. На сегодняшний концерт все наши дамы вырядились, а она пришла в вельветовых брюках, которые ничего не обтягивали, и в свободного кроя "размахайке" с широкими рукавами "а ля летучая мышь". Никакого макияжа, белые волосы убраны в обычный "конский хвост". С черной аптечной резинкой!

— Про Надежду не в курсее... Папа работал раньшее. Сейчас в МИДее... Ты саам знааешь.

Я настолько задумался, что даже не сразу понял, что слышу негромкий голос Альдоны.

— Бывших сотрудников не бывает... — быстро нахожусь, что возразить. Стараюсь разговаривать спокойно, но грозовую тучу, встающую на горизонте, ощущаю уже практически физически.

— Не тоот случаай... — сухо реагирует на мою реплику прибалтка.

— Почему это?! — во мне моментально зарождается жгучее любопытство.

Альдона уже не скрываясь морщится — этот поворот разговора ей неприятен, да наверное, как и весь разговор в целом.

Одним мельком брошенным взглядом она умудряется подозвать официанта, и через пару-тройку минут нам приносят еще пятьдесят грамм коньяка и два мороженых.

"Меня пытаются споить?! Надеюсь, чтобы потом надругаться!.. Ха... на нервячок пробивает... Что-то я сейчас да услышу...".

Давая девушке собраться с духом для каких-то сложных откровений, я активно принимаюсь за шоколадный пломбир.

Альдона долго смотрит на свою хрустальную вазочку с мороженым, а затем без всякой логики берет и медленно выцеживает сквозь зубы МОЮ(!) рюмку "Арарата".

...Мама Альдоны умерла, когда девочке еще не исполнилось и пяти лет. Трагическая и глупейшая смерть от... банального аппендицита, летом на отдыхе в деревне. Сначала терпела, а потом не довезли...

С того дня отец с дочерью стали неразлучны. И в корейскую командировку в 1962 году шестилетняя Альдона, естественно, поехала с папой. Вопреки существовавшим инструкциям и с личного разрешения Председателя КГБ СССР Владимира Ефимовича Семичастного.

Майор Комитета Государственной Безопасности Имант Янович Веверс был командирован в Пхеньян для работы советником при посольстве СССР, но в "братской социалистической Корее" дипломатический статус был чистой условностью. Перед новоиспеченным "советником" была поставлена ответственная и очень актуальная задача — интеграция специфических советских наработок в систему обучения корейских коллег. Для их дальнейшего использования в помощь другим азиатским "братьям по социалистической идее".

Откровенничать дочь разведчика не умела патологически, поэтому мне оставалось лишь догадываться, что одной "интеграцией" роль ейного папахена в Пхеньяне не ограничивалась. Скорее всего, товарищ Веверс сделал себе имя, занимаясь непосредственным планированием и осуществлением так называемых "тайных операций".

И справлялся со своей задачей потомственный чекист хорошо — за почти десять лет, проведенных в Северной Корее, майор дорос до полковника, получил пять орденов и множество благодарностей от самого высокого начальства на Лубянке. Сам по себе "Корейский аппендикс" был мало кому интересен, но щупальца северокорейских спецслужб сумели проникнуть во все страны Юго-Восточной Азии, и полковника Веверса ждали в Москве генеральские погоны и блестящая карьера.

В Северной Корее девочка провела десять лет, первую половину дня обучаясь в школе при советском посольстве, а вторую, от нечего делать, на тренировочной базе "Моранбон", принадлежащей самой секретной северокорейской спецслужбе — партийной разведке со странным названием "35 комната". Курс полной подготовки этих элитных северокорейских диверсантов-разведчиков составлял пять лет. Альдона сумела сдать свой добровольный выпускной экзамен с четырнадцатым результатом. Из пятисот тридцати курсантов пятого курса!

Вместе с тем, "папаша Веверс" заботился и о духовном воспитании дочери. Этот малоприятный тип "гестаповской наружности" оказался тонким ценителем Чехова и Бунина, поклонником Ремарка и Драйзера...

Время близилось к часу ночи, и ресторан стали закрывать. Часть иностранцев перепилась до "положения лежа", и их эвакуировали до номеров сотрудники гостиницы, другая — шатаясь и горланя песни, самостоятельно стала расползаться по спящим коридорам "России".

Мы же переместились в круглосуточный бар на шестнадцатом этаже. Я вцепился в Альдону клещом, хорошо понимая, что если сейчас из нее все не вытрясу, больше такой возможности может никогда не представиться.

Вместе с тем, мне показалось... и может быть, только ПОКАЗАЛОСЬ... что девушка сама уже не хочет останавливаться в своем повествовании на полпути.

...Закончилась "корейская эпопея" семейства Веверсов неожиданно и... дико.

Руководитель всех северокорейских спецслужб и секретарь ЦК Трудовой Партии Кореи, генерал-полковник, "Центр Партии", тридцатилетний Ким Чен Ир лично присутствовал на выпускных экзаменах, и "положил глаз" на белокурую дочку русского советника.

Сделанное предложение было прямым и бесцеремонным...

— Каак в "Кавказкоой пленницее"... — Альдона усмехнулась уголками губ, — "барааны, холодильниик и путевкаа"...

Я в шоке захлопал глазами. Поворот в рассказе оказался для меня слишком неожиданным и каким-то ирреальным. Слава богу, еще хватило ума воздержаться от шуток насчет "невысокой цены"! Думаю, на этом разговор бы и закончился. Ярко-синие глаза Альдоны уже давно потемнели буквально до цвета ночи, и как мне кажется, дело не в полумраке, царившем в баре.

— Как такое может быть?! — я искренне недоумевал, — Дочь дипломата страны-союзницы... человека, который обучает твой лучший спецназ?!...

— Таам всее не таак однозначноо... — прибалтка поморщилась. Чувствовалось, что сейчас она уже говорит через силу, акцент стал совсем сильный, — К началуу семидесятыых многоее сталоо менятьсяя... Ким Ир Сеен стал ориентироватьсяя большее на Китаай... и пытатьсяя устроиить в Южной частии "второй Вьетнаам"... Москваа резко возражалаа, от того и отношенияя стали охлаждатьсяя. К тому времении теесное взаимодействиее осталось толькоо в подготовкее разведовательноо-диверсионных сиил. Нуу, до этогоо случаяя...

— И что сделал папа? — этот вопрос я уже задавал с замиранием сердца, отчаянно не желая верить в худшее.

Альдона внимательно посмотрела мне в глаза и усмехнулась.

— Ответиил, что передааст предложениее дочерии. Потоом спрятаал меняя в посольствее и связалсяя с Москвоой. А Москваа... пообещалаа ордеен. Точнее, дваа. Емуу и мнее...

— Бlяdь... — я разинул рот, — Да как так-то?!

Встревоженный моим восклицанием, из подсобки выглянул бармен. Кроме нас двоих, в баре больше никого не было, и средних лет "повелитель шейкеров", видимо, решил передохнуть от стояния за стойкой.

— Дваа коньякаа ии ещее кофее... — голос Альдоны сейчас больше напоминал воронье карканье.

Почуяв неладное, бармен заметался мышью, и минут через пять мы получили заказанное — все время ожидания просидели молча.

Обе рюмки служитель общепита поставил перед девушкой, но как только он вернулся за стойку, Альдона сделала приглашающий жест, и я в точности повторил ее манеру — медленно выцедил коньяк сквозь зубы.

Поставил рюмку на стол, и наконец не выдержал:

— И что потом?

— Тем жее вечероом, в багажникее автомобиля послаа, в аэропорт... обаа. Повезло — таам был нааш военный "боорт". На неем во Владивостоок... А в Москвее папаа написаал рапоорт, и послее грандиоозноой нервотрепки тепеерь работаеет в МИДее...

Я мелкими глотками пил горячий "капучино", и переваривал услышанное. Взбодрившийся бармен протирал свои многочисленные стаканы, а из динамиков негромко доносился голос Джо Дассена.

— И что... наши корейцам так все и спустили с рук? — не удержался я, хотя уже и догадывался об ответе.

— "Нашии" периодическии посылают тудаа на гастролии ансамбль "Березкаа"... Вот тее заодноо и танцуюют...

— Охренеть!..

Опять сидим молча. Я искренне в шоке. Как-то неоправданно-романтично верил, что в СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ такого быть не могло! Я конечно читал, что иностранцам КГБ подкладывал завербованных валютных проституток, что агенты соцблока — особенно ГДРэровцы — соблазняли министерских секретарш на Западе, но чтобы ТАКОЕ...

И да не узнает никогда Альдона(!), но факт, что в какую-то Северную Корею посылали всемирно известную "Березку", чтобы девчонки ублажали вонючих "чучхе" — меня поразил больше. В конце концов, с Альдоной дело житейское — она красавица, и наверняка была такой уже и в семнадцать лет, и с тем, что похотливое будущее "Солнце нации" захотело всунуть свой "стручок" — всё понятно. Непонятно другое — как он осмелился предложить такое дипломату Великой Страны?! И почему Великая Страна за это не наказала?!

— Слушай... Мне чисто для себя. А кто в Москве предложил вам за это по ордену?

Видимо, голос выдал.

Альдона оторвала взгляд от стола. Внешне она уже выглядела совершенно спокойно, только вот лазурит глаз не вернулся — взгляд по-прежнему был неопределенно-тёмен. Удивительное свойство...

— Зачеем тебе?

Акцент тоже уже почти не слышен. Но две яркие "дорожки" со скул никуда пока не делись.

— Придет время — поквитаемся... — искренне отвечаю я.

Альдона что-то услышала в моем тоне, смотрит с интересом, и с интересом же отвечает:

— Сам Андропов...

"Ну, в общем, как-то так я и предполагал...".

Деловито киваю и допиваю остывший кофе.

"Считай, второго уже подписываюсь грохнуть... Дело за малым — сделать!".

Когда выходим на мороз улицы и направляемся к одиноко дымящей на пустующем пандусе "Волге", Альдона останавливает меня за плечо:

— Папа хочет с тобоой встретитьсяя. Предлагает зав... Сегодня ужее... Темуу знаешь.

Спокойно оборачиваюсь:

— Спасибо, что предупредила — я это очень ценю. И за сегодняшнюю откровенность спасибо. Дальше меня не уйдет. Что касается языков, то у меня к ним способность. Просто не афишировал — школа отучила быть "слишком умным".

Я "грустно" улыбаюсь.

— Так что вопросы мне следует задавать не только про итальянский, но и про английский, немецкий, испанский, французский, португальский... Что-то лучше, что-то хуже... Но говорю и понимаю я на всех этих языках.

Ну слава богу... Даже в свете автомобильных фар видно, что в округлившиеся от удивления глаза возвращается синева.

...Не спала, девочка моя, и даже ужин приготовила! Впрочем, до ужина ли?! Если тебя встречают в коридоре в одном коротком халатике! После месяца воздержания!

Мужчина в постели в носках — верх пошлости(!), но я свои — по крайней мере, оставшийся правый — смог стянуть, только когда мы перебрались в ванну. Вот за что я люблю "старый фонд", так это за то, что испуганные соседи не вызывают милицию, когда ты занимаешься любовью, или например, кого-то живьем расчленяешь — не слышат они этих безобразий! Ну и слава богу — Зая сегодня первый раз решилась не сдерживаться. А я на это, прям, как на допинг какой-то отреагировал, да ещё и "жару" прибавил!

В чугунной, на изогнутых ножках ванне было удобно, но мы снова перебрались "возиться" в спальню, хотя затем еще не раз возвращались в эту "дореволюционную купель".

Антракт проводили на кухне, где впервые за незнамо сколько лет я налопался "жутко" вредных и "кошмарно" канцерогенных шпрот! В конце концов, рассудил так: или в конце 70-х эти шпроты еще нормальные, или есть КОМУ побеспокоиться о моем здоровье. Забавно будет, если ИХ неведомые мне замыслы не осуществятся из-за того, что я загнусь от какой-нибудь съеденной или выпитой дряни. Вот пусть ОНИ и берегут меня, а я пока буду жрать бутерброды со шпротами! А те еще и с икрой оказались. Suka, ВКУСНО-ТО КАК!

Когда мы наконец угомонились, и расслабленные лежали на смятых простынях, Вера потерлась щекой о мое предплечье, и "невзначай" поинтересовалась:

— А ты где настолько задержался?

"Надо же, долго терпела!"

Зевнув, я положил руку на черноволосую головку, и погладил, как маленькой девочке:

— Встреча была... Отложить не получилось...

Замерла. Недолгое молчание. Но все-таки решилась:

— А с кем?..

Молчу.

Как и предполагалось, Зая не выдерживает первая:

— Ви, ты если не хочешь... не рассказывай...

Как делился со мной житейской мудростью в "потустороннем времени" один мой очень непростой московский знакомый — "Женщина ведет себя ровно так, как ей позволяет мужчина... И тут надо постоянно сохранять бдительность, как на минном поле... Если ты ей однажды что-то разрешил, то больше уже НИКОГДА не запретишь! Она будет за это "свое право" бороться до конца, какая бы пустяковая мелочь это не была. И если ценой этой борьбы станет ваш брак, то она этого даже не заметит! В своем упрямстве, это животные — бессмысленные и беспощадные...".

И при такой жизненной философии, у него были уйма любовниц-однодневок и четверо детей от одной женщины, брак с которой он упорно не регистрировал на протяжении двадцати с лишним лет: "НИКОГДА! Завещание в её пользу составил, и хватит. А то она решит, что больше стремиться не к чему, и все сразу пойдет кувырком...".

Впрочем, еще за двести лет до этого разговора, уже было написано: "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей". Тоже еще тот "сукин сын" писал!

У меня так не получалось. Да и не хотелось. Я всегда надеялся найти в женщине еще и друга. А жить как с врагом, или дрессировать как животное — увольте. Вот может за это жизнь и "уволила": все понимаешь, но не делаешь — оставайся одиноким! А у того московского знакомого была вполне счастливая семья и четверо замечательных детей...

Слишком завспоминался — Вера тревожно ловит мой взгляд и уже лепечет, что она "просто так спросила... если это секрет, то рассказывать не надо...".

И что делать? Смотрю на не в шутку встревоженную девушку, и выбираю худший вариант — полумеру. Ведь вроде и надо "скотиниться", вроде все понимаю, и даже готов, а предохранители из "прежней" полувековой жизни еще очень сильны — так сразу их и не пережжёшь...

— Понимаеееешь... — я потягиваюсь, и высвободив руку, сажусь на кровати — это не секрет. Просто я жутко ненавижу перед кем-нибудь отчитываться, если сам этого не хочу. Захочу — скажу, не захочу по каким-либо обстоятельствам — не буду говорить. Сейчас — первый и последний раз — отвечу... Будешь настаивать в будущем — поссоримся. Возможно, фатально.

У Веры испуганные глаза и нервно подрагивают губы.

"Какая же красивая девчонка! Чтобы видеть такое зрелище — не грех даже попугивать ее, иногда! Ха-ха... Хотя, конечно, жалко Зайку...".

— Я пил кофе с Альдоной. Ее папа высказал желание со мной завтра встретиться, она передала приглашение и поделилась соображениями, что могло вызвать его интерес ко мне. Но если ты, не дай бог, проболтаешься Альдоне...

И я выразительно посмотрел в большие изумрудные глазищи.

Девушка согласно закивала головой, и потащила меня обратно под одеяло. Немного полежали молча — Вера сильно прижималась ко мне всем телом, и как итог... мы опять принялись за "возню"!

Бархатная кожа, бесподобно красивая грудь, мягкие губы, а главное — я физически ощущаю исходящую от нее нежность...

Странно все закончилось — мы просто целовались. Долго и... трепетно. Так, как ни разу не получалось до этого.

Задохнувшись, Вера отстраняется и начинает задумчиво водить тонким пальчиком по моему носу, губам, подбородку... затем он легко соскальзывает по руке к "кубикам" на прессе... Казалось, что сама девушка сейчас здесь не присутствует — чуть заметная улыбка на опухших губах адресована куда-то внутрь ее самой. Веки поднимаются все реже, и спустя некоторое время аккуратный носик утыкается в мое плечо и чуть слышно начинает сопеть.

"Заездил, гад...".

Не знаю, может и есть в этом какой-то высший замысел природы — гиперсексуальность мужчины приходится на период, когда ему никто не "дает".

Вряд ли я оригинален в своих рассуждениях, да и теория Фрейда появилась задолго до меня, но секс — точнее, его отсутствие, конечно — мощнейший двигатель для личностного роста мужчины.

Почему "красавчики", как правило, ничего в жизни особо не достигают? Да потому, что им не надо бороться за обладание особями противоположного пола. Те и так "дают" за красоту, и почти всё за нее же прощают. А вот если ты обычный, а тем более — противненький, толстенький или слабенький, то это приходится компенсировать властью или деньгами. За которые, в свою очередь, приходится биться с подростковых лет: пробиваться, угождать, предавать, подличать, рваться и рвать... Может поэтому во власти и в бизнесе такое количество мерзавцев, уродов, подлецов и извращенцев — а вот честных людей и красивых лиц почти нет.

Мужчина существо ленивое — когда нет стимулов, лишний раз не пошевелится. К безденежью со временем привыкаешь — тем более, если вокруг уравниловка, или такие же нищеброды — а вот природный инстинкт побороть сложно. На самок тянет на красивых, здоровых, "ярких"... А те хотят уж если не красавчика, то хотя бы "как за каменной стеной", "чтобы ни в чем не нуждаться", "потому что мужчина должен"! Вот он тебе и стимул...

А у меня сейчас есть ВСЁ. В этом детстве я умен и образован (два высших образования и докторская степень — попробуй найди другого такого подростка!), жизненный опыт — полвека (включая руководящую работу в министерстве и весьма не мелкий бизнес), будущее — понятно и предсказуемо ("АЙФОН" — с придыханием и абсолютно искренне), денег — минимум рублевый миллионер (и это только ПОКА). Здоровья и сил — вагон! Опять же, красавчик — слышу об этом все чаще и чаще. "Дают" и взрослые красавицы, и сверстницы... Какого же лешего мне просто не жить в свое удовольствие?! Не задумываясь о судьбах "страны и мира"!

Сердце бьется так мощно, что моя грудная клетка аж вздрагивает. Я снова прислушиваюсь к ровному сопению у себя под ухом.

Мечты, мечты... Все равно ведь полезу дальше.

"Бороться и искать, найти и не сдаваться". Бlя!

То ли глупость, то ли Судьба...

Постепенно успокоился. В голове еще крутились какие-то мысли, но сон навалился как всегда незаметно.

Утро началось... сладостно! Обнимашки, "возня", плескание... Потом мы вместе жарим яичницу и намазываем бутерброды. И тут Вера меня удивляет...

Несмотря на вчерашний "отлуп" и последовавший явный испуг, она снова осторожно возвращается к поднятой теме:

— Ви... Ты знаешь... Мы с Альдоной никогда особо в институте не дружили... Впрочем, она ни с кем не дружила. Но после... того случая... когда Альдонин папа так сильно помог... мы стали общаться ближе...

Она сделала паузу, явно собираясь с духом.

— Её папа очень непонятный человек. Ты не подумай — я ему очень благодарна, но...

Моя красавица опять запнулась, подбирая слова, а затем, видимо, махнула рукой:

— Говорят, Имант Янович служил в КГБ, а потом поссорился с самим Андроповым. — девушка округлила глаза, — Никто не знает почему, но когда он вернулся из Кореи, то его перевели в МИД — и даже не по линии КГБ, а обычным рядовым сотрудником в Департамент стран Азии. Хотя он был каким-то особо ценным специалистом в Комитете. Папа сказал, что никогда не слышал, чтобы человек находился в ОДНОЙ стране почти десять лет! Но уже через месяц, когда Громыко был на сессии ООН, неожиданно собрали внеочередное партсобрание, на которое приехал сам Пельше — председатель Комитета партийного контроля. Он-то и предложил избрать секретарем парткома Веверса. Говорят, когда министр узнал, то рвал и метал, но ничего изменить не смог...

Вера откинула с лица прядь волос.

— Позже Громыко как-то попытался вывести секретаря парткома из членов коллегии МИДа, и опять не смог. Ему в самом Политбюро указали на "недопустимость ослабления партийного контроля в деятельности министерства"... — последние слова Зая явно процитировала.

— И потом... когда папа обратился к Веверсу, и тот вмешался... тут же все затихло. С ним все просто боятся связываться. По министерству ходят разные слухи: и что Имант Янович генерал КГБ и даже Герой Советского Союза, и что они с Пельше чуть ли не родственники. Но точно никто ничего не знает...

Вера отставляет чашку с недопитым чаем, берет мою кисть обеими руками, крепко сжимает и смотрит прямо в глаза.

— Ви... Ты только не злись! Я не лезу в твои дела... и не говорю, что тебе делать, просто хочу предупредить. Ты очень умный... и способный... и я... хгхм... Альдонин отец... очень опасный человек! Я просто ЧУВСТВУЮ это...

Доводы закончились — остались одни эмоции! Зая смешалась, но мою руку сжала еще сильнее и упорно не отводит глаза.

"Вот те и "чувствую"... Как там говаривал горбатый урка Шарапову: "Бабу не проведешь, она сердцем видит!".

* * *

Тревоги Веры никак на мои планы не повлияли, поскольку и без ее предупреждений я понимал, в логово к какому матерому зверю "иду в гости ". Больше оценил другое... Ведь ночью Зая явно испугалась моего предупреждения про "фатальность" лезть в мои дела, а утром все равно героически вернулась к поднятой теме и постаралась предупредить.

"Ушастый герой!".

Что же касается самого "папаши Веверса", то худшее, что он может мне сделать, это "забрать" Альдону из группы. Она девица своевольная, но против воли папы скорее всего не пойдет.

По большому счету, вообще непонятно, почему она приняла мое предложение войти в состав ВИА. Не похожа она на тех девушек, которые мечтают ублажать публику. Сейчас на сцене (советской, естественно) задом конечно не крутят — это даже противопоказано — но все равно ведь надо улыбаться, двигаться, принимать разные "красивые" позы. Альдоне это дается с трудом. Как встать — ей необходимо сначала показать, и тогда она повторит, но даже необходимость улыбаться дается ей через силу. Ну и зачем тогда так себя ломать? Чего она хочет?

Вот если только "всемогущий КГБ" давно и по-полной меня "разрабатывает", а девочку просто "подвели". Тогда понятно, почему она все это терпит.

Хотя, конечно, слабо верится. Не тот у нее характер, не та жизненная философия... Да и во вчерашние откровения это не вписывается. Если только не придумано все от начала до конца, и в философии, и в "откровениях".

К тому же, если бы в этих раскладах присутствовал КГБ, меня уже давно "взяли" бы.

Допустим, дело "о сгоревшей даче" раскрыли. Чего ждать? Брать и трясти щенка на тему "Откуда узнал о кладе?". Пусть даже не сразу. Понаблюдали, поняли, что сообщников нет — и вперед.

Стали приглядывать после награждения в Кремле? И что могли навысматривать? Опять те же — в самом худшем случае — деньги, оружие и драгоценности в самостройном ангаре. Решение такое же — "брать и трясти"!

Единственный вариант, когда схема "арест-допрос" не срабатывает, это если они ОБНАРУЖИЛИ АЙФОН. Тогда да... Непонятная техника, непонятного происхождения, невозможность доступа к её функционалу. Да и непонятен этот самый "функционал" в принципе.

В этом, третьем варианте, Комитет будет следить и ждать "гостей". Или хотя бы сеансов связи, "закладок", любых моих "шпионских" телодвижений. Чего-нибудь! Но тут возникает поездка в Италию, а за границу они меня выпустить не должны ни при каких обстоятельствах.

Значит, скоро арестуют... Для чего и пригодится "папаша Веверс" с его предложением "зайти в гости". И арестуют меня именно у него на квартире — это если опасаются, что за мной "приглядывают" пока необнаруженные "контрагенты". Нейтральная территория, невозможность подать условный знак о "провале", легендированный промежуток времени для "работы" со мной: либо для начальной вербовки, либо для экспресс-вытряхивания информации.

Получившийся расклад вызывает у меня усмешку, и... холодок между лопаток.

"Вот ведь накрутил!.. Хотя подуменьшить самоуверенности и повысить осторожность еще никому не вредило...".

Через арку я выхожу со двора на улицу, и настороженно изучаю взглядом открывшийся вид.

Неподалеку стоит грязно-белая "Волга" с "шашечками" на передней двери, а вот слева, шагах в двадцати, расположилась уже "Волга" черная. Тоже с незаглушенным двигателем. Через дорогу — двое мужчин с поднятыми воротниками пальто. Справа — мужик в ватнике задумчиво "изучает" свою лопату.

"Не понял...?!... Что за ёb твою мать?!

Кровь сильно ударяет в голову, по всему телу пробегает холодная дрожь.

"ЭТО ЧТО... ВСЁРЬЁЗ?!?!".

Не в силах поверить в так легко и буднично произошедший КРАХ, я чувствую, как внутри меня начинает зарождаться паника, а мозг лихорадочно перебирает пути спасения — "обратно... во двор и через вторую арку... Наверняка перекрыто... В подъезд... через лестничное окно на Тверскую"...

Но я уже стою около "такси", и водитель машины внимательно на меня смотрит.

В голове возникает одна, но исчерпывающая мысль: "ВСЕ, МНЕ — ЖОПА".

С трудом справляюсь с тугой кнопкой на ручке. Молчаливый приглашающий жест "водителя".

"Крепкий... лет сорока... коротко стриженный... МАМА...".

Как баран на заклании, я неловко плюхаюсь на переднее кресло.

— Так это ты на Речной? — хрипло интересуется "водитель".

Я сначала киваю, и сразу начинаю отчаянно мотать головой:

— Мне домой сначала надо заехать... на Барклая... я там... подарок забыл...

А вдруг?! Мне бы только добраться до пистолета и Айфона, а там, чем черт не шутит — может быть удастся "уйти". В любом случае, я прекрасно понимаю, что меня ждет на Лубянке. От тоски и жалости к себе, хочется заскулить — так бездарно ВСЁ проsratь!

"Mydak хренов!!! Господи, да как так-то?!?!".

"Водитель" неумолимо качает головой:

— Заказ был на Речной вокзал.

И в этот момент я со всей очевидностью понимаю — я не поеду... Даже ценой собственной жизни. Иллюзий никаких — они на Лубянке вытрясут из меня все! Заставят разблокировать Айфон, и... и в этой реальности мир станет еще хуже. А меня так и так не станет. Значит, и терять уже нечего...

В кровь, как из невидимой капельницы, начинает поступать "жидкий лед". Уходят паника и страх, вместе с ними исчезает и тошнотворная слабость. Мозг начинает работать как компьютер, зрение обостряется до предела.

Локтем незаметно вдавливаю блокиратор своей дверцы. Так... со спины почти чисто. Ну, если только стекло разобьют. Так это не сразу же — несколько секунд у меня есть...

— И все же мне надо на Барклая... — карты сданы, и я почти улыбаюсь. Ребро левой ладони сейчас пойдет ему в горло, а дальше останется вытолкнуть ТЕЛО из салона, и если успею, забрать его оружие. В первые десять-пятнадцать минут колеса дадут мне больше шансов уйти от погони.

Водитель повышает голос:

— Заказ был на Речной вокзал! У меня заканчивается смена, я поеду строго по заказу. Или едем, парень, или ВЫЗЫВАЙ ДРУГУЮ МАШИНУ...

Кажется, что в этот момент мое сердце пропускает пару ударов.

Такси уехало.

Расстроенный дворник, бормоча себе под нос неслышные ругательства, проходит мимо меня со сломанным черенком от лопаты.

Двое пожилых мужчин, пряча уши от мороза в поднятых воротниках, неспешно уходят по Тверскому проезду в сторону Пушкинской улицы.

А я внимательно досматриваю сцену, как начальственного вида гражданин усаживает в черную "Волгу" тётю в длинной шубе и не по годам разъевшуюся девочку в красной шапке с нелепым помпоном в полголовы.

"Супруга с дочерью... наверное... Плюс странная привычка советских чиновников ездить спереди... рядом с водителем... Переодеться надо... А то рубашку можно отжимать...".

Прохожу полсотни метров до Тверской. На моё счастье, сразу же останавливается машина, готовая за три рубля везти меня в Фили — правда, "Запорожец", но "не до жиру...". Еще минут пять на морозе, и пневмония мне гарантирована.

"Интересно, Щелоков с Чурбановым "отмазали" бы меня, если я убил бы водителя такси? Сказать, что он пытался меня ограбить? Смешно. Домогался? Более правдоподобно. Вот если ему еще нож в руку вложить. Надо бы носить с собой, для таких целей... Ага, а еще надо, чтобы мозгов кто-нибудь вложил в голову, ИДИОТУ!".

Не сдерживаясь, я тяжело вздыхаю. Дедок-водитель, довольный подвернувшимся пассажиром, воспринимает это как возможность начать неспешный разговор на извечную тему — как раньше все было хорошо, и насколько сейчас все хуже.

— ...вот мы с женой-покойницей в Кисловодске отдыхали каждый год по путевке... — самозабвенно вещал дедок, — отдыхающих совсем немного, все люди солидные... из наркоматов... Врачи внимательные, вежливые... выслушают про все болячки, назначат грязи, воды, игаляции всякие... Души Шарки, опять же!..

Его говорок как жужжание назойливой мухи не давал возможности сосредоточиться, прийти в себя, снова взять все под контроль после чуть не случившейся ГРАНДИОЗНОЙ КАТАСТРОФЫ.

"Заигрался. Устал и заигрался... Все делаю слишком прямолинейно... До первой ошибки. Нет запасных вариантов... отходных путей... страховки... Да когда ты уже заткнешься, старый хрыч!".

Не выдерживаю:

— Знаете, у нас сосед тоже жаловался, что раньше все было лучше — особенно презервативы. Те были хорошие, а нынешние гнутся и соскальзывают.

Дед наглухо замолкает до самого моего дома. Только обижено сопит, всем своим видом изображая оскорбленную добродетель.

Кладу на панель "трёшку" и с облегчением вылезаю из "Запора".

* * *

К Веверсам я еле успеваю к назначенному времени...

Дома из алкоголя нашлась только старая знакомая — недопитая бутылка "Рижского бальзама". Залпом выпиваю оставшиеся в ней грамм сто-сто пятьдесят алкогольной "бурды".

"Пора бар из импортного алкоголя завести — и стильно по "нонешним" временам, и перед мамой не спалюсь!".

Заказываю такси, и пять минут стою под горячим душем. Затем поспешно натягиваю джинсы и свитер.

"Костюм... костюм... Нужны еще костюмы... Шпильмановский хорош, но его одного уже мало...".

Несколько минут пытаюсь пристроить под свитер Айфон и пистолет — последствия пережитого стресса, но здравый смысл, как ни странно, побеждает — прячу их обратно под ванну. Торт забыт в квартире на Тверской — значит, придется снова заезжать в "Прагу".

Уже от дверей меня возвращает затрезвонивший телефон. Минут десять, внимательно следя за "трезвостью" дикции, вдохновенно вру маме по межгороду о своей безупречной жизни "без родительского присмотра"!

В итоге, чуть не опоздал. И прямо с порога принялся разыгрывать заготовленную интермедию.

— Здравствуйте! — выпаливаю я, и жму холодную и крепкую как металл руку "папаши Веверса".

— Альдон! Дай бумагу с ручкой! Быстрее... — я чуть ли не приплясываю на месте от нетерпения.

Молча, не задавая вопросов, прибалтка берет с телефонного столика блокнот и остро отточенный карандаш, и протягивает мне.

Бормоча "сейчас... секундочку... извините..." я изображая распиравшее меня "вдохновение", прямо в куртке пристраиваюсь за этот же телефонный столик, и невнятно мыча, начинаю судорожно чиркать на блокнотных листах одному мне понятные каракули...

— Еще раз извините! Чуть голова не лопнула, пока ехал в такси — всё пытался запомнить слова и музыку!

Трехкомнатная квартира Веверсов — необычная: обставлена и современно, и в меру дорого, но... десять лет, прожитых на Востоке, из жизни не вычеркнешь. Корейская тематика проглядывает здесь во всем.

Однотонные обои без рисунка и настенные светильники в восточном стиле, удачно гармонируют с непривычно низкой мебелью темного цвета и изящными напольными вазами. А вот ковры на полу вполне европейские, как, впрочем, и книжный шкаф с цветным телевизором. Причем все импортное...

На стенах висят разнообразные красивые панно с цветами и птицами, а также разнообразные остро отточенные клинки, но на виду нет ни единой фотографии. Лишь показалось, что на верхней книжной полке изображением вниз лежит фоторамка. Впрочем, экскурсию по квартире мне не устраивали — сразу мыть руки и ужинать. Так что, что увидел — то увидел!

Мы сидим в гостиной, за столом, заставленным множеством небольших азиатских салатниц с разнообразными закусками, и я с любопытством пытаюсь опознать знакомые блюда. Под делано безразличным взглядом двух пар пронзительно-синих глаз, я уже полностью умял всю острую морковь. Меня деликатно предупредили, что "с непривычки это слишком остро" — а затем про себя, наверное, только удивлялись. Рис, баклажаны, зажаренное мясо, картофельные лепешки, куриное рагу, свиные (надеюсь!) ребрышки, и с полтора десятка разнообразных соусов... Конечно — кунжута, сои, и тем более, такой дряни, как усилитель вкуса, которым так злоупотребляют все азиаты — в блюдах не было. Но все было безумно вкусно, и останавливался я каждый раз с превеликим трудом, напоминая себе, что за столом нахожусь не один! Вообще-то всё, что стоит на столе, в современной Москве — бешеная экзотика. Рецептов дальневосточной кухни сейчас не встретишь даже в легендарной "Книге о здоровой пище" издательства "Союзкнига".

В "первой" жизни я не особо фанател от японских, корейских или китайских ресторанов — но в последнее время суши, топокки и тофу мне уже чуть ли не снились!

Расплата не заставила себя ждать — все-таки подростковые рецепторы и слизистая не были готовы к такому испытанию, но фантомная "ностальгия пуза" оказалась сильнее, и сейчас я отпаивался каким-то домашним "восточным" лимонадом, пытаясь затушить бушующий во рту пожар.

Однако это не помешало ехидно осведомиться у Альдоны, в каком из съеденных блюд была местная "дворняжка"?! На что белобрысая злыдня с готовностью заверила, что при необходимости может приготовить и "человечинку" по рецепту аборигенов с островов Кука!

Я бесстрашно замурлыкал песенку Высоцкого, но семейству Веверсов больше хотелось послушать мое "коридорное" творчество. После всего съеденного великолепия, отказать в такой малости было бы верхом невоспитанности, и я уставился в свои блокнотные каракули:

— Слова в основном понятны... А вот мелодия... Буду воспроизводить так, как пока вырисовывается...

Оба зрителя коротко кивнули, и не мигая, уставились на меня.

"Ну и семейка... Интересно было бы посмотреть на фотографию Альдониной мамы... как-нибудь...".

И замычал вступление:

— Там-там-та-та-там-та-таааааа... (— Это клавиши и скрипки! — новые кивки.) Та-там-та-таа-та-та-таааа...

На протяжении всего вечера "папаша Веверс" успешно изображает "домашнюю расслабленность". А когда мы с Альдоной слегка попикировались на тему "съедобной дворняжки", он даже растянул мышцы лица в имитации малопривычной для него улыбки. Со стороны прибалт больше напоминает не человека, а сытого крокодила, лениво наблюдающего за партией в пинг-понг. Моя реплика — он смотрит на меня, отвечает Альдона — смотрит на дочь. А улыбка, прям, как приоткрытая зубастая пасть: и захочешь — не поверишь.

И это не Чурбанов, который встретил нас с Клаймичем у себя дома в вязаной кофте и тапочках! Веверс одет в костюм-тройку, и лишь сев за стол, повесил пиджак на спинку стула и ослабил галстук.

Закончив махать руками и изображать музыкальное вступление, я загундосил:

— Жил-был худооожник одиииин, домик имееел и холстыыыы, но он актрииису любииил, туу, что любилаа цветыыыы...

Риск был небольшим. По интернету гуляла байка, что эта мелодия написана Паулсом в 70-е годы — но я наткнулся на его интервью, где он прямо говорил про 1981 год. Слова Вознесенский писал уже на музыку — так что, соответственно, еще позже. Кто-кто, а семейство латышей мне точно бы указали, что эта мелодия мною сплагиачена у латышского композитора. На что уже была готова отмазка: "А! Значит, где-то слышал... А думал, что из головы...". Неприятно, хотя и не смертельно.

Впрочем, обошлось без сюрпризов.

— ...кто влюблеен, и всерьееез. Свою жизнь, для тебя, превратииит в цветыыы...

Молчание.

— Забавно...

Это задумчиво изрекает Альдона. И по всей видимости, это — похвала...

— Очень симпатично... Ты сочиняешь одновременно и музыку, и стихи? — ее папа даже в оценке "моего" творчества сегодня более щедр, чем дочь.

— У меня слова рождаются в голове обычно сразу с мотивом... — тут я ничем не рискую — как говорилось (или еще скажется!) в одном известном фильме: "голова — предмет темный, и исследованию не подлежит" — так что никто меня оспорить или уличить не сможет.

Переведя дух, я снова уплетаю за обе щеки какие-то "волшебные" маленькие шашлычки, принесенные Альдоной с кухни. Нежнейшие кусочки мяса и куры, попеременно с запеченными овощами, откровенно намекали, что есть в жизни вещи, за которые можно совершить пресловутую "продажу Родины"!

Занимательный монолог Веверса о древней истории Кореи вообще и о корейской кухне в частности, периодически прерывался "невинными" вопросами, любезно дававшими гостю возможность тоже поговорить.

— И как давно ты сочиняешь песни? А почему раньше никому о своих песнях не рассказывал? Откуда ты знаешь итальянский язык? Сколько ты его учил? Какими самоучителями пользовался?

Имант, мать его, Янович, неплохо маскируясь и изображая саму любезность, проводит банальный допрос! Возможно, при других обстоятельствах я и среагировал бы иначе. Даже, скорее всего, послал бы Веверса нахер — сначала вежливо, а потом уже и вполне конкретно, если бы тот не понял "мягкого" варианта. Но сегодня, после всего приключившегося, я воспринимал этот допрос, как "подарок судьбы". Как наглядную демонстрацию того, о чем будут спрашивать в КГБ — если так или иначе, им представится возможность задать свои вопросы...

— ...это-то и было порадоксально: сама Корея в войне не участвует, а на ее территории ведут сражения армии Японии и Китая! Но, как говорится, в жизни бывает много странного... Вот ты, например! Ха-ха... Надежда Алексеевна — ваш учитель итальянского — говорит, что специалисты не знают других случаев, когда неноситель языка мог бы писать на нем песни... Как только у тебя получается рифмовать чужой язык, да еще и под мелодию? Что значит — "и на других"? Ты знаешь еще какие-то языки? Ты самостоятельно выучил ШЕСТЬ языков?!

На этом месте псевдодобродушие "папаши Веверса" единственный раз дает сбой, и он буквально впивается в меня взглядом.

А вот к моей версии это огромный плюс! Непонятное владение одним иностранным языком — подозрительно, а вот шестью — это уже закономерность. Да, пусть ГЕНИАЛЬНАЯ, но — закономерность!

Вообще-то, я тоже удивился, хотя и сумел не показать внешне. А повод для удивления у меня был как бы и не меньше, чем у отца Альдоны. Это что же получается, что дочурка не передала папе наш разговор про языки?! Меня или обманывают, или это очень странно...

В целом, наш разговор пока не представлял особой сложности. Что мне чужое удивление или недоверие — я же языки ЗНАЮ. Я же их ВЫУЧИЛ. Я же МОГУ. Хотите проверить?! Готов пообщаться на любом! Да, не все в совершенстве, конечно — но я говорю и понимаю на итальянском, немецком, испанском, английском, французском и португальском... Ах, да... ну, и песни пробую на них сочинять. Не на всех пока получается... не одинаково хорошо — но я стараюсь!

И на этой позиции я собирался стоять незыблемо и до конца!!! Конечно, были и слабые места. Самое слабое — это мама. Почему о моих успехах полиглота не знает даже родная мать?

Но и здесь я собирался обратить свою слабость в силу. Типа, ненавижу что-то делать "из-под палки". Мама хотела, чтобы я научился играть на пианино — и мой мозг принципиально не усваивал ничего из того, что в него пытались втиснуть четыре(!) преподавателя! Стоило бы мне рассказать маме про свои лингвистические успехи, и "хобби" превратилось бы в каторгу. А самоучители я покупал в Ленинграде на барахолках — там дешевле всего. Правда, потом, по мере изучения языка, приходилось опять продавать — на завтраках много денег не сэкономишь.

Как понимал, что уже выучил? У дедушки приемник есть, ловил радиопередачи на нужном языке, и конечно же — песни!

Дома у меня лежал сильно потрепанный самоучитель португальского, с величайшим трудом найденный на барахолке в Питере. Его замызганные страницы и "поюзаный" внешний вид создавали необходимый антураж. А вот самоучители, купленные в букинистическом на Невском, пришлось выбросить — обнаружилось, что все они имели магазинные штампы с датой продажи.

"— Борман, почему этот офицер фотографирует секретные документы во время совещания в моей Ставке? — Так это же советский разведчик штандартенфюрер Штирлиц, мой фюрер! — Но почему вы его не арестуете?! — А смысл, мой фюрер? Он опять отболтается...".

Верил мне Веверс или нет, по его лицу понять было совершенно невозможно. Важно другое — у Веверса не было никаких оснований мне НЕ ВЕРИТЬ, кроме общей фантастичности изложенного! Которая перестает таковой быть, если допустить, что я малолетний ГЕНИЙ. А если такое допущение принимать — то "отбалтываться" я мог сколько угодно и практически на любую тему. Тем более, что проверить мою биографию было проще простого, и она была кристально чиста.

"Если никто не найдет моего Айфона и клада — то все подозрения, догадки и нестыковки, только таковыми и останутся. А моя "гениальность" спишет все! При внешней верности идеологическим установкам, никаких претензий ко мне возникнуть не может. Значит, самое слабое мое место — бесценный АЙФОН. А деньги, оружие и драгоценности надо спрятать в таком месте, которое со мной связать нельзя никак...".

Потихоньку наступает отходняк. Нет, я по-прежнему очень внимательно слежу за "заходами" Веверса-старшего, но пережатую за сегодня внутреннюю пружину стало отпускать.

Когда мы переходим к чаю и принесенному мною "Птичьему молоку", характер вопросов уважаемого Иманта Яновича меняется. С моей личности его интерес переключается на творческие планы "Красных звезд".

Резиново растягивая губы в улыбке, он продолжает чередовать корейские мотивы с продолжением допроса.

— Понимаю ли я, что популярность очень мешает в обычной жизни? Знаю ли я, что гастрольная жизнь очень тяжела? Какие заработки предполагаются у группы? Что я знаю про Италию? Как я познакомился с Клаймичем и Розой Афанасьевной?

Мне даже придумывать ничего не надо...

От бытовой популярности будет спасать передвижение на машинах. Сейчас их дают из гаража МВД, а в будущем — заработаем на свои. Гастролировать мы не планируем ВООБЩЕ. Если только за границей — а по стране только в виде исключения, по большой просьбе ТЕХ, КОМУ НЕ ОТКАЗЫВАЮТ.

Веверс кивает.

О заработках группы я пока особо не думал, но даже того, что сейчас зарабатываю я — хватит на всех. В любом случае, ни о каких "левых" концертах — об опасности и незаконности которых меня предупреждал Клаймич — не может быть и речи.

Еще один кивок...

У Веверсов я пробыл почти два часа, за которые Альдона произнесла от силы несколько фраз. Так все и шло: "корейская байка, вопрос, ответ... снова байка". И снова по кругу. Для реального подростка — сошло бы со свистом!

Впрочем, зла на Веверса я не держал. Скорее всего, сначала латыш думал, что дочкина блажь "поиграть в певицу" быстро пройдет. А потом дело закрутилось так серьезно и с такими ДЕЙСТВУЮЩИМИ ЛИЦАМИ, что только тупой на его месте не увидел бы всех открывающихся перспектив. Тупым Веверс не был точно — потому и пришло время лично убедиться в том, что пусть и талантливый, но непонятный подросток не втравит его дочь в несмываемое дерьмо. Да и с самим "подростком" надо как-то отношения выстраивать. А уж катализатором сегодняшней беседы стало наше предстоящее турне на Апеннины, и смутные подозрения переводчицы.

Вообще-то, поначалу мы обратились за помощью к Вериной маме, ибо кто же нам поставит "итальянскую песню" лучше преподавателей консерватории?! Но тамошние высокомерные ублюдки категорически отказались "мараться в эстраде". А пробивать их снобизм заоблачными гонорарами я посчитал недостойным себя. Вот Веверс с переводчицей и помог. На мою голову!

Хотя Альдонин папа, кажется, совершенно не заблуждается относительно своих служебных перспектив в МИДе — особенно учитывая, что его единственному покровителю Пельше вот-вот исполнится 80 лет. И при таких раскладах, будущее единственной дочери должно представляться ему весьма туманным. Не говоря уже о своем собственном. А тут я, со всеми этими "песенками" и правительственными концертами, приватным общением с родней Генсека, руководством МВД и Романовым... Короче — пока непонятные, но какие-то и на что-то, шансы появились! От того Имант Янович хоть и "вытаскивал" из меня все что ему требовалось, а тем не менее, весь вечер был вежлив и деликатен.

Уже прощаясь у дверей, я еще раз рассыпался в восхищенных похвалах кулинарному искусству латышского семейства — хоть в этом, но был вполне искренен: ужин действительно получился непередаваемо вкусным, и кусок "обычного" торта я запихнул в себя уже через силу!

И лишь когда двери лифта закрывались, и Веверс, стоявший в квартире, меня видеть не мог точно, я встретился глазами с провожавшей Альдоной и позволил себе, многозначительно усмехнувшись, беззвучно щелкнуть пальцами и отвесить поклон. Как бы — "вуаля", завершающий штрих после показанного фокуса!

В лазуритовых глазищах отразилась ответная усмешка. А может, и нет! Фантазия у меня, как сегодня выяснилось, весьма буйная!

Истомившийся в ожидании, Леха все время по пути домой потратил на то, чтобы нудно и аргументированно изложить мне все свои накопившиеся претензии. Впрочем, если отбросить нарочитую нудятину, которую вредный "мамонтяра" использовал исключительно из мстительности, то все "предъявы" были вполне по делу. Да и сводились они к одному: ничего не делается для организации Службы безопасности группы.

Крыть было нечем, Служба действительно скоро станет остро необходима. По крайней мере, в рамках "водители/охранники". Иллюзий, что "Большой брат" сумеет создать что-то высокопрофессиональное, я не испытывал, но обеспечить охрану ключевым участникам ВИА от "сумасшедших фанатов" Лехе было вполне по силам.

— Братан, ты прав... Давай завтра же согласуем с Клаймичем вопрос по штатному расписанию, и решим, сколько мы можем нанять так называемых "мастеров сцены". — усмехнулся я.

Леха ответил встречной ухмылкой, и крутя баранку, сосредоточено посопел простуженным носом, и нехотя выдал:

— Только, это... Вить... Я слабо представляю, как все это правильно сделать... Может, у Юрия Михайловича специалиста попросить?

"Мдя... А "мамонт" все такой же честный!.. Интересно даже, когда начнет курвиться?...".

— Леш... И тогда мы получим Службу безопасности Юрия Михайловича, а не собственную. А от достопочтимого Юрия Михайловича и его ведомства у нас и сейчас свои секреты есть... — я многозначительно глянул на навострившего уши "брата", — и в будущем будут. Поэтому Службу мы создадим сами, а по поводу "консультанта"... есть у меня один на примете.

"Большой знаток корейских баек! Вот и попытаемся его припахать — отрабатывать дочкино будущее, так сказать...".

Воскресенье...

Утренний секс. Завтрак готовили с Верой, на пару. Секс после завтрака был тоже на пару! Болтали, дурачились, пили шампанское, потом даже поспали... Жаль, нельзя съездить куда-нибудь пообедать. Пусть даже не в "Прагу". Привлечем внимание — пойдут слухи... Может, и не привлечем — но рисковать не стоит.

Вера достала из обедневшего холодильника все овощи, какие там только были, мелко их порезала, смешала с поломанными макаронами, и все вместе сварила в кастрюле. Потом мы забабахали туда банку тушенки, и получили волшебный по вкусу мясной суп!

Шампанское и молдавский "Дынный" ликер закончились, поэтому в обед я распечатал экспортный пятизвездочный "Арарат" в хрустальной бутылке. Слово за слово, глоточек за глоточком... Да, меня алкоголь действительно почти не берет, а вот Вера... поплыла уже с чуть-чуть... Много ли надо непривыкшей девчонке, да "на утренние дрожжи"?!

Опьяневшая Зая по-первости начала терять нить разговора, затем её без повода пробило на "хи-хи", а вот потом... Потом отчаянно заплетающимся языком она стала признаваться... как сильно меня любит! А затем началось... Не могло не "начаться"! Наверное, под воздействием алкоголя у девочки наконец-то снесло последние психологические и моральные барьеры. И в этот раз получился не секс, а какой-то... — ТАЙФУН нежного разврата!!!

Когда все закончилось, мы оба были без сил, голодные как волки, и трезвые как стеклышко...

Шпроты... Снова те самые, спасительные и чудесные шпроты. Колеблющийся свет свечей причудливыми тенями бегает по лицам. Мы кормим друг друга рыбешками с рук. Руки в масле... На сердце тихая нежность. И Верины губы... сладкие от чая и любви...

* * *

Дураку спокойно не живется — ни дня без приключений! Похоже, это теперь станет моим девизом по жизни. И хоть бы что-нибудь хорошее, или доброе, или... хотя бы не такое тупое и детское. Но нет... Не то, что я "не ищу легких путей" — кривые дорожки сами находят меня.

На второй перемене ко мне подошли две десятиклассницы. Та, которая посимпатичнее и постройнее, была секретарем комсомольской организации, и уже не в первый раз стала донимать меня идеей написать песню для "родной" школы. Но сегодня появилась и "свежая заготовка": девчонка чуть ли не прямым текстом напрашивалась в гости — "послушать новые песни"! До меня даже не сразу дошло, что эта старшеклассница — на два года старше меня — просто и банально меня "клеит"!

Вполне возможно, что это "не дошло" и до нее — но факт есть факт!

К тому же, история, к сожалению, имела продолжение... Такое же тупое и детское, как и начало. На меня "наехали" четверо десятиклассников! Уже на следующей перемене после разговора с девицами они зажали меня в угол коридора, и один из них стал долго и нудно что-то мне втирать про "мое место", про поведение "новичка", и про "уважение к старшим". Даже до его друганов дошла вся нелепость ведущегося разговора, и они стали нетерпеливо переминаться с ноги на ногу.

Вот только этого мне сейчас и не хватает... Ну нет у меня других проблем, как выслушивать ревнивый бред прыщавого верзилы с таким острым дергающимся кадыком, что казалось, он прорвет кожу на горле своего хозяина.

"Один удар ребром ладони — и ты покойник... Впрочем, за что тебя, дурачка, убивать?!..".

Попытку "прыщавого мачо" стиснуть мое плечо, я воспринимаю за разрешение к действию. Выпускаю из рук ручку портфеля, и стараясь двигаться как можно быстрее, наношу подряд четыре несильных удара с обеих рук.

"С левой опять стало улетать слабее... Бокс пора возобновлять, а то мои чисто постельные "тренировки" Вера долго не выдержит! Вон, сегодня с утра искала в аптечке детский крем...".

Я переступаю через лежащую на полу, держащуюся за животы и хрипящую четверку, и сразу же натыкаюсь на... директора школы.

— Здравствуйте, Юлия Захаровна! Мы вот тут с ребятами... баловались. — несу первую чушь, которая приходит в мою голову.

— Я ВИЖУ... — сарказм в голосе директрисы неподражаем, — Портфель свой не забудь, и иди на урок. Звонок уже прозвенел...

Однако уже с середины алгебры меня все же выдергивают в директорский кабинет. Морально готовлюсь к "выяснению отношений", но застаю директора в одиночестве. Она молча указывает мне на лежащую на столе телефонную трубку:

— Тебя...

Изображая одновременно смущение и благодарность, цапаю трубку:

— Алло!

Звонил Клаймич. В Студию с утра нагрянула "представительная" военная делегация в лице целого майора певческо-пляшущих войск. Бдительный милицейский сержант, специально заинструктированный мною и директором, не пустил нежданного гостя даже в здание:

— Не положено!

Так и просидел незадачливый служивый больше часа в своем УАЗике, пока на работу не приехал Григорий Давыдович.

— Витя! Он из ансамбля Александрова, приехал за "Бородино" — а у нас есть единственная запись... На коленке тогда слепили... ни слов, ни нот на бумаге нет... — Клаймич был слегка растерян, а фоном в трубке слышался чей-то возмущенный бас.

Демонстрирую проницательность:

— Он там чем-то недоволен?

— Ну... негостеприимностью... что на улице держали... и ноты требует готовые, и слова напечатанные... вот...

Косясь на директора школьного, заполнявшую какие-то таблицы, но явно прислушивающуюся к разговору, я, приглушив голос, выдаю инструкцию директору музыкальному:

— Григорий Давыдович, сделайте для него копию записи. О встрече он заранее не договаривался, и подготовить никто ничего не просил. А будет повышать голос... так скажите, что тогда вообще ничего не получит, и как будет объясняться со своим начальством — то не наша забота. А если что... то пусть сержант его опять на мороз выставит! И не забудьте ему напомнить, что слова и музыка уже давно зарегистрированы в ВААПе...

Выходя из кабинета, я буквально спиной ощущал задумчивый взгляд директрисы.

Леха подъехал к школе уже традиционно после четвертого урока — сегодня мне выпало прогуливать биологию и географию. Пока я учился "высокому, доброму, вечному", "разруливал конфликты" по телефону и "бился за честь прекрасной дамы", "Большой брат" успел встретить на вокзале приехавшую из Ленинграда маму, записаться сразу в две районные боксерские секции, и даже затовариться продуктами.

Советские продовольственные магазины — дело сложное и неоднозначное. Разумеется, сейчас хлеб — это хлеб, а докторская колбаса — это реально вкусно, но первоначальный экстаз "переноса" и детская ностальгия прошли, а умиление иссякло...

С утра продуктовый выбор в советской торговой сети чуть разнообразнее, чем вечером, когда после работы набегает трудовой народ. Пустых прилавков времен "пятнистой твари", конечно, нет и в помине — но в целом, это постоянные очереди, крайне скудное разнообразие продуктов, и перманентное хамство продавцов.

Не так давно судьба забросила нас в магазин за молоком, и проходя овощной отдел, я испытал футурологический шок — замер и завороженно пялился, как из квадратного отверстия в стене ползет черная лента конвейера, груженная мокрыми и грязными картофельными кругляшами разных размеров и форм. Все это ссыпалось продавщицей в железный лоток подвесных весов, а потом через специальный проем в прилавке, вываливалось в подставленную покупателем сумку. Периодически картофель застревал — то при подаче из бункера, то в проеме прилавка — и тогда продавщица, высокая дородная тетка в черном фартуке, активно пробивала "пробку" длинной деревянной палкой, реанимируя рабочий процесс. И лишь дружеский толчок "мамонта" в плечо заставляет меня вернуться к реальности и продолжить путь к кассе...

Конечно, при тех деньжищах, что имелись в наличии, общение с "предприятиями торговли" легко удавалось сводить к минимуму — на Центральном рынке даже виноград(!) зимой продавался — но полностью избегать не получалось, и повышению настроения такие "встречи" не способствовали.

Клянчить у Брежневой протекцию в "Елисеевский" ужасно не хотелось. Галина Леонидовна — добрая душа, и конечно, сразу все организовала бы, но... Но пора уже и меру знать! Дочь Генсека столько сделала и продолжает делать, что еще и с проблемой "жратвы" к ней приставать — только лицо терять.

Поэтому настоящей находкой для нас стала кулинария при ресторане "Прага". Она располагалась на втором этаже легендарного заведения, и имела свой отдельный вход со стороны Арбата. Продавалось там всё то же самое, что вечером подавали в ресторане, вплоть до котлет по-киевски — вот только цены были такими, что простой советский человек мог позволить себе туда захаживать лишь изредка.

Еще один интересный адресок — Сретенка, дом 16 — подсказал нам московский приятель Григория Давыдовича, квартирный маклер Эдель. Магазин назывался "Лесная быль", и продавалась в нем всякая лесная всячина, начиная от грибов и ягод, и заканчивая рябчиками, перепелами, кабанятиной и медвежатиной! Было откровенно дорого, но всегда стояла очередь. Впрочем, Эдель быстро организовал знакомство с директором "Были" — Канцельсоном Борисом Аркадиевичем — и отныне что Клаймича, что Леху, обслуживали без всякой очереди в директорском кабинете.

В результате резко улучшилось и без того вполне достойное питание в нашей студийной столовой. Теперь от кухни "Праги" если оно и отличалось, то только красотой оформления блюд.

Нельзя сказать, что от моего внимания ускользали аспекты двойной морали и двойных стандартов собственного поведения. Горячо, всем сердцем желая сохранить свою страну и спасти свой народ от уготованной ему участи, в обеспечении собственного благополучия я не чурался ни общением с "торговой мафией", ни воровством интеллектуальных и материальных ценностей.

Но с собственной совестью я договорился очень легко! Если для спасения Родины и изменения судеб мира я готов на преступления "вселенского масштаба", используя против негодяев их же оружие, то приобретенный "из под прилавка" кусок кабанятины или перепетые "Розы" — сущий пустяк!

Гораздо хуже другое... В голове все чаще стал возникать вопрос: если я сам первым делом озаботился жить не "по-советски" — то вправе ли я лишать других такой же возможности? И пока четкого ответа на этот вопрос у меня не находилось.

А значит — курс прежний. Ибо участь корабля без курса — дно, а так — куда-нибудь, да выведет...

Дома меня ждали радостные "обнимашки" с вернувшейся мамой, и её неожиданно-грустное заявление: "Деда жалко! Такой потерянный вчера стоял на перроне. Так не по себе его одного в Ленинграде оставлять. Тем более, только собрались съезжаться..."

У мамы влажно поблескивают глаза, и я неотвратимо начинаю осознавать весь уровень своего скотства.

Как мне не хватало родных людей в "той" жизни! И когда ПРОВИДЕНИЕ мне их снова подарило — я занят чем угодно, но только не ими. Даже переезд из Ленинграда в Москву полностью лег на плечи мамы. А деда вообще бросил, mydиlа! Хорошо, если два раз в неделю с ним по телефону общаюсь...

Резко становится плохо, стыдно и гадко.

— Мам! Не переживай. Я слетаю на днях в Ленинград, и серьезно с ним поговорю. Деда надо перетаскивать в Москву обязательно.

— "Слетает" он! Ишь ты, раздухарился, каким взрослым стал... Вместе полетим! Нельзя деда там оставлять — зачахнет один! — сразу воспряла и оживилась мама.

— Вместе, так вместе — мне же лучше! Но я опасаюсь, что при тебе он начнет хорохориться, что типа: "сам всегда справлялся — мне няньки не нужны" — а я просто хочу узнать, сможет он осуществить перевод через свой Главк на достойную должность, или мне просить о помощи Щелокова и Чурбанова. По телефону это обсуждать невозможно, только поэтому и придется лететь.

Мама задумалась, и согласно покивала головой:

— Да, по телефону, конечно, не надо... Тем более, они оба с дедом уже знакомы — очень хорошо общались тогда... Особенно на твоем дне рождения! К тому же, и с новой работы мне пока отпрашиваться никак нельзя...

Всем своим видом изображаю согласие. Маме как раз завтра и предстоит первый выход на эту "новую работу". Она у нас теперь заместитель начальника сектора электронно-вычислительных машин Главного научно-исследовательского центра управления и информации МВД СССР! Ну, а что?! Во-первых, соответствует изначальной маминой специальности — "инженер электронно-вычислительных машин". Во-вторых, начальник сектора должен скоро пойти на повышение, так что открываются карьерные перспективы. В-третьих, я и не ожидал большего, хотя... все в руках Щелокова. А с учетом того, что Светлана Владимировна — жена главного милиционера страны — уже раза четыре звонила маме на домашний с разговорами "о том, о сём", то... Короче, будущее покажет! К тому же, если что-то сложится не так, то всегда можно будет просто перевести маму на работу в Студию. В ту самую, в которую мы сейчас с Лехой поедем. Вот только обед дохомячим... Я уже звонил Клаймичу — все собрались и готовы к работе над моими новыми "нетленками"!

* * *

11.12.78, понедельник, Москва-Ленинград (9 месяцев моего пребывания в СССР)

Как всегда, жизнь внесла в планы свои коррективы. Покончив с обедом, я быстро сменил школьную форму на джинсы и свитер, положил в сумку тетрадь с новыми текстами, и теперь, сидя на безопасном удалении, беззлобно троллил "прожорливого мамонта"!

Леха, жмурясь и не обращая на меня никакого внимания, упоенно "добивал" остатки оладьев с яблоками, запивая эту вкуснотищу крепким чаем.

— Мам, а ты знаешь, что Леша не любит сладкий чай... — доверительно делюсь я "секретом" с улыбающейся мамой, — поэтому хоть и кладет сахар в стакан, но... не размешивает!

Мама смеется. Не переставая жевать, Леха снисходительно хмыкает.

Трель телефонного звонка бесцеремонно нарушает нашу идиллию. Беру трубку:

— Алло...

— А вот скажи мне, голубчик!.. Ты чего это не в школе, а дома себе прохлаждаешься?!

— О! Юрий Михайлович, здравствуйте!.. — хоть это и весьма неожиданно, но я моментально узнаю голос Чурбанова.

Мама делает круглые глаза, а "Большой брат" от неожиданности даже перестал жевать.

— Очень рад Вас слышать! У нас срочная запись на Студии к "Утренней почте", и к Италии репетируем... Кстати, на оценках это никак не сказывается!

— Здравствуй, здравствуй.... прогульщик! — голос брежневского зятя звучит добродушно, несмотря на прозвучавший "наезд", — Знаю, что "на оценках не сказывается", — передразнил он меня, — пообщался сейчас с твоим директором... А то бы у нас с тобой иначе разговор вёлся! Давай, собирайся, сейчас машина за тобой придет, приезжай на Огарева. Тут с тобой пообщаться хотят...

...Такое ощущение, что "полет" по полупустым улицам зимней Москве под синие всполохи "мигалки" занял меньше времени, чем моя ходьба по министерским коридорам! Сейчас — зимой, большая часть автолюбителей ставит своих железных "коней" на гаражный прикол, поэтому полупустые улицы советской столицы позволили практически всю дорогу не снижать скорость ниже 100 километров. И это по центру города! На зимней-то дороге! На заднем приводе! Эх, было времечко... (Как и презервативы... помню-помню!)

Впрочем, к делу. А "дело", хоть и неожиданно случившееся, но вполне предсказуемое. В кабинете Щелокова, кроме самого хозяина и его зама, сегодня присутствует товарищ Павлов. Тот, который Сергей Павлович — председатель Государственного комитета по физической культуре и спорту СССР.

Лицо, собственно, знакомое — виделись после финала "Кожаных перчаток". Правда, не пообщались — но руку он мне тогда тряс сразу после Щёлокова и Чурбанова.

Тогда же, по горячим следам, я посмотрел инфу в "Википедии". Как основной, запомнился тот факт, что Павлов работал первым секретарем ЦК ВЛКСМ в те же годы, когда Чурбанов возглавлял там один из отделов.

А отношения у них, я смотрю, сохранились весьма дружеские! Вон, сидят довольные, расслабленные — "чаи гоняют". Щелоков тоже в хорошем настроении — улыбается...

После первых приветствий, знакомства меня с Павловым и налитого чая, министр берет ход разговора в свои руки:

— ...Хоть мы с Юрием Михайловичем и против твоей боксерской блажи, но договор есть договор... — Щелоков многозначительно смотрит мне в глаза, явно намекая на мою половину обязательств, — Да и в ведомстве Сергея Павловича тебя заметили... Причем не только за подделку возраста!..

Трое высокопоставленных бюрократов дружно надо мной посмеялись. Я скосил глаза в сторону и "смущенно" поскреб пальцем полированный стол.

— В мае состоится чемпионат Европы, — отсмеявшись, продолжил министр, — так вот... С прицелом на него, на тебя хотят посмотреть в деле... Естественно, после поездки в Италию.

Щелоков доброжелательно кивает Павлову, и руководитель советского спорта подхватывает тему:

— Я слышал, Витя, у тебя есть твердое желание стать олимпийским чемпионом?!

— Не... — я отрицательно мотаю головой.

— Нет? — удивленно переспрашивает Павлов и оборачивается к обоим генералам.

Впрочем, те меня знали уже получше!

— Ну, что ты там еще надумал? — с усмешкой интересуется Чурбанов.

Щелоков тоже усмехнулся, и взялся за стакан с чаем.

— Желания особого нет, — вежливо ответил я, — есть патриотизм. Чтобы на домашней Олимпиаде совсем не остаться без боксерского золота.

Относительно моих "завиральных" идей Павлова, видимо, уже просветили, поэтому он задавил улыбку и продолжил:

— Вот! А для того, чтобы принять участие в Олимпиаде, надо показать победные результаты на соревнованиях рангом ниже. Наши специалисты видели твои бои и в Москве, и в Липецке... и считают, что у тебя большой талант! Который обязательно нужно развивать. И если даже не к этой Олимпиаде, то к следующей — точно...

Павлов мне нравился. Приятный мужик, спокойный взгляд... А вот то, что он говорил — не нравилось совершенно.

Поднимаю глаза на Щелокова, и вопросительно смотрю.

— Что?.. — не понимает министр.

Перевожу взгляд на насторожившегося Чурбанова:

— Мне можно говорить как есть...

Снова перевожу взгляд на министра.

— или как надо?

Щелоков и Чурбанов синхронно хмыкают.

Павлов с улыбкой и очевидным интересом ожидает продолжения.

— Ну, говори как есть... — прищуривается министр, — "как надо" — я тебе скажу! В заключение...

Понимающе киваю головой, и снова разворачиваюсь к Павлову. Краем глаза вижу, как Чурбанов, ранее сидевший откинувшись на спинку стула, подается вперед и кладет руки на стол.

— Понимаете ли, уважаемый Сергей Павлович... К сожалению, я еще учусь в школе. К тому же, много времени отнимают репетиции в ансамбле. Так что ездить на соревнования, я просто физически не смогу. Да мне и ни к чему...

"Мажу" взглядом по всем троим — с явным интересом ждут продолжения.

— Давайте как сделаем... По итогам отборочных соревнований, в нашей сборной определится главный фаворит в моей весовой категории...

Специально делаю паузу, но Павлов не перебивает.

— А я проведу тренировочный бой с этим фаворитом. И выиграю "за явным преимуществом". Если этого кому-то покажется мало, то такой же бой я могу провести со сборником из категории тяжелее...

За столом повисает молчание.

Павлов с ответом не торопится. Возможно, в обычной ситуации он просто рассмеялся бы, и послал. Или просто "послал"! Но не сейчас и не в этом кабинете...

— Скажи... — председатель Госкомитета по спорту повторяет движение Чурбанова и облокачивается на стол, положив крупные кисти рук одну на другую, — ты вообще имеешь представление, насколько отличается уровень юношеского чемпионата хотя бы от всесоюзного?

"Не-еее... Так дело не пойдет. Усугубим...".

— А для меня это неважно. Я выполнил норматив мастера спорта — следовательно, в моем бою с другим мастером спорта не будет ничего незаконного или недопустимого. Один тренировочный бой. Я не буду работать на публику, и постараюсь "положить" соперника в первом раунде...

Павлов вяло пожимает плечами и смотрит на Щелокова.

— Думаешь, шансов нет? — интересуется министр.

— Думаю, нет... — качает головой Павлов, — талант у Виктора бесспорный, я и сам видел, а Иванченко — помощник Киселева — вообще считает, что из парня может вырасти новый Мухаммед Али. Но выставить его сейчас против сборника — означает загубить собственными руками.

"Эй, эй-ей! Моя золотая медаль! Ты куда, syka, уплываешь в туман?!".

Стараясь придать голосу снисходительную иронию, спрашиваю хозяина кабинета:

— Николай Анисимович, а в тот вечер, когда я в милицию попал... Сергей Павлович как бы мои шансы оценил?

Павлов смотрит удивленно. Щелоков — задумчиво. Но молчат оба.

Перевожу взгляд на Чурбанова и тихо напоминаю:

— Головой ручаюсь...

Тот лишь досадливо морщится.

— В конце концов, я свою часть договора выполню неукоснительно — "до первого поражения".

Вот тут уже перегнул. Щелоков недовольно бросает:

— Ладно, ступай на свои репетиции. Мы подумаем.

То, что мы едем в Италию, ни для кого в коллективе секретом уже не является — поэтому в Студии я застаю беготню, суету, ажиотаж и "нервяк"...

Если к этому добавить моё собственное состояние растерянности и с трудом сдерживаемого раздражения, то перспективы вырисовываются взрывоопасные.

А тут еще и совершенно "палящийся" взгляд Веры. Кажется, что две совместно проведенные ночи убили в ней всяческую осторожность.

И откровенно взбешенный взгляд Львовой, видимо, "уходящий корнями" в благостную ухмылочку Розы Афанасьевны.

И безмятежно-радостная улыбка Лады... " — Господи! Есть же люди, у которых нет проблем! Р-ррррр..."

И озабоченный вид Клаймича, и нетерпеливо желающий чем-то поделиться Завадский, и оживленные возгласы и приветствия музыкантов!

Короче, дурдом... С нетерпением ждавший своего главврача.

"А действительно... Они же все меня ждут как арбитра или конечную инстанцию... Вот только хитромудрый арбитр сам, похоже, сегодня облажался в своих хотелках".

Столь неожиданно и непонятно закончившийся разговор в кабинете у Щелокова изрядно меня расстроил и "выбил из колеи".

Татьяну Львову — нашего "кутюрье", и ехидно улыбавшуюся Ладину бабушку — Клаймич в кабинет сопровождал лично. Накал общения между этими двумя достойными дамами, казалось, уже достиг градуса извержения вулкана.

Мысленно вздыхаю: ни милейшая Роза Афанасьевна, ни вечно обиженная на весь мир Львова — сейчас, кроме раздражения, других чувств не вызывали. Даже виноватый вид Клаймича, не умеющего обуздывать баб, и то вызывал у меня острое недовольство.

— У нас мало времени. Поэтому коротко и по существу. — мой совершенно непривычный ледяной и нелюбезный тон, вкупе с "резко" угрюмым видом, сбивает с толку даже многоопытного Григория Давыдовича.

Наконец все трое справляются с первым ступором, и одновременно открывают рты.

— Алексе-ей!!! — мой вопль опять ввергает присутствующих в оцепенение. Бас "Большого брата" я хорошо слышал, когда в кабинет открывалась дверь, и поэтому риск, что не буду услышан, отсутствовал.

Дверь тут же распахивается, и появляется встревоженный "мамонт". А за его плечом — настороженный взгляд ярко-синих глаз Альдоны.

— Леша, свяжись срочно со Шпильманом... узнай, с какой максимальной скоростью он сможет сшить на меня новый костюм. Вопрос денег не стоит... Альдона! (Ну, раз уж сама "нарисовалась"!) Узнай, пожалуйста, то же самое в том ателье, где вам платья шили... на Кропоткина...

Белобрысая голова коротко кивает и сразу исчезает. Леха тоже, немного потоптавшись, с грацией слона прикрывает за собой дверь.

— И еще раз прошу... Коротко и по существу. Татьяна Леонидовна, что у нас с платьями и брючными костюмами девушек?

Сбитая со своего первоначального запала, хмурая Львова начала подробный доклад по туалетам наших барышень. Из ее слов я так и не понял, что могло вызвать их конфликт с Энгельгардт.

— Татьяна Леонидовна — я правильно понимаю, что все вещи готовы, и проблем нет?

— Неправильно... — недовольно буркнула Львова, — Полностью они будут готовы через три дня.

Перевожу взгляд на Ладину бабку. Та, с милой лицемерной улыбочкой, уже готова выступить со своей "партией".

— Роза Афанасьевна, аудитория у Ваших ног... — брюзжу я, не обращая внимания на предостерегающий взгляд Клаймича, и устало приопускаю веки, подперев голову рукой...

...А чёртова старуха во всем права... Действительно — наверное, мало сшить сногсшибательные наряды — их еще "нужно уметь носить". Надо "уметь себя подать" именно в них, а не "вообще". Окружающие должны воспринимать туалет "неотъемлемой частью" созданного образа, а не "вычурной отрыжкой модельера"!

На "вычурной отрыжке" я даже приоткрыл глаза.

Таким образом, суть конфликта стала понятна... Энгельгардт хотела "обкатать" платья на "Песне года", которая состоится послезавтра — а Львова настаивала на соблюдении "пошивочного плана" для "сдачи" костюмов комиссии Минкульта, и соблюдении "эксклюзива" для Италии.

Гася вот-вот готовую вспыхнуть перебранку, припечатываю ладонью по столу:

— Спасибо. Я выслушал вас обеих, и принял решение...

Притихли. Похоже, я сумел внушить присутствующим, что паренек сорвался с катушек, и сегодня с ним лучше не связываться.

— Татьяна Леонидовна, я очень доволен вашей работой и получившимся результатом... Григорий Давыдович, рассмотрите вопрос о премировании за ударный труд.

Я опять поворачиваюсь ко Львовой:

— Сдавать комиссии министерства мы будем костюмы в том виде, в котором они пошиты сейчас, но...

Делаю паузу, встаю из-за стола и подхожу к окну.

"Как же надоела эта ранняя темень, мороз, неосвещенные улицы, и... и вообще, ВСЕ уже поднадоело и подzaebalo! Есть молодость, привлекательность, вагон здоровья, сумка денег и чемодан золота... Только вот "ни сна, ни отдыха измученной душе"...".

Понимаю, что пауза затянулась, и резко отворачиваюсь от окна.

— ...Сшейте пожалуйста под пиджаки дополнительные... э... блузки. Под застегнутыми пиджаками их видно быть не должно. Пусть возникает эффект пиджака на голое тело! Смело и стильно. Может, где и сгодится...

"На самом деле, все из Интернета. Увидел на какой-то певичке, и прям, "проникся"! Тем более, и мордаха у той была приличная, и "формы" тоже наличествовали. До "наших", правда, далеко, так значит — тем более!".

Львова и Роза Афанасьевна синхронно хмыкнули, и тут же невольно посмотрели друг на друга.

— Что касается всего остального... То позиция Розы Афанасьевны мне ближе, — и не обращая внимания на вытянувшееся лицо Львовой, закончил, — Готовьте пожалуйста платья к послезавтрашнему концерту.

И не давая никому больше произнести ни слова, командую:

— Григорий Давыдович, тащите сюда Завадского, пока он не лопнул от новостей...

"Новости" Завадского большей частью касались музыкальных аспектов, и меня сильно не заинтересовали. Я конечно сделал серьезное лицо и покивал сообщениям о новых обнаруженных возможностях аппаратуры, идеям по аранжировкам и "очень сильным" кандидатурам новых музыкантов в группу — но внутри остался равнодушен.

Сообщил обоим, что рад, полностью доверяю их профессиональному мнению — и перешел к вопросу, который меня волновал на самом деле:

— У нас есть три новые песни — одна на русском, и еще две на итальянском! Итальянские должны быть готовы, что называется, "про запас". А русская, так сказать, к немедленному потреблению! Завтра я улетаю в Ленинград, поэтому основную работу нужно сделать сегодня. В бой!..

Пока воодушевленный и заинтересованный Завадский помчался мобилизовывать музыкантов, Клаймич прикрыл за ним дверь и озабоченно поинтересовался:

— Виктор, как вы думаете... Нам нужна собственная передвижная телестудия?

— ...?!

— Помните Игоря и Дениса из "Останкино", которые монтировали нам видео-клип? Так вот, они говорят, что их хозяйственники готовы передать за символическую плату на баланс любой организации передвижную телевизионную студию ПТС "Магнолия" на базе ЛиАЗа, в прекрасном рабочем состоянии.

— С чего такой приступ немотивированной щедрости? — проявил я здоровую подозрительность.

— Я спросил... Оказывается, они не могут принять на баланс новые "передвижки", пока там числятся "старые". А ведь одновременно с новыми, поступают "средства на освоение", исполняется план "по внедрению" — а это уже несет всяческие "плюшки" в виде премий, различных поощрений и тому подобного!

Клаймич выжидательно смотрит.

"Гримасы развитого социализма, мать твою! А чего не передать коллегам в союзные республики, или на "Мосфильм", наконец?!".

Но пока такие мысли крутились в голове, она сама уже жадно кивала.

— Только, Григорий Давыдович... — я понизил голос, — Я надеюсь, в этой передаче все будет "чисто"?

Клаймич протестующе замахал руками:

— Абсолютно чисто и прозрачно! Гостелерадио передаст в МВД, а ХОЗУ генерала Калинина передаст нам...

Я все еще скептичен:

— А точно передаст? Не зажилит себе в хозяйство?!

Клаймич довольно ухмыляется:

— Не "зажилит"... Я ему обычно говорю, что все согласовано с генералом Чурбановым, и он даже не перепроверяет. Юрия Михайловича он опасается почему-то гораздо больше министра...

Я покачал головой:

— От Юрия Михайловича зависит, останется ли он начальником ХОЗУ при новом министре...

Клаймич изумленно приоткрывает рот.

— Не сейчас... Но когда-нибудь это все равно произойдет... Вы, главное, там не домахинируйтесь!

Григорий Давыдович изображает оскорбленную добродетель:

— И Николай Анисимович, и Юрий Михайлович не раз говорили — при любых затруднениях обращаться к Калинину. Вот я к Виктору Андреевичу и обращаюсь!

Мы оба смеёмся. — Пойдемте, Григорий Давыдович! Нас ждут новые свершения! — с кислым пафосом провозглашаю я, и мы отправляемся работать...

12.12.78, вторник, Ленинград-Москва (9 месяцев моего пребывания в СССР)

Ровный гул самолетных двигателей постепенно погружает меня в гипнотическую полудрёму. Леха так и вообще уже безмятежно спит, прижавшись щекой к закрытому пластиковой шторкой иллюминатору.

...Вчера вернулись из Студии домой в три часа ночи. Взбучки от мамы удалось избежать только потому, что она уже спала, и не захотела "разгуливаться на люли". С утра конечно мне влетело, но как-то вяловато — больше обсуждали, как уломать деда на переезд.

Пытаясь успеть всё и вся, по новым записям я работал с фанатичным остервенением, и очень быстро мой "стахановский приступ" охватил весь коллектив. Конечно, немалую толику энтузиазма добавила и первая выданная на руки зарплата!

Зарплату вручали в два захода. Первую — "советскую" часть (от "полуставочных" 35 рублей уборщицы, до 120 рублей "начальника студии" — так, оказывается, официально называлась должность Григория Давыдовича) скрупулезно отсчитала по ведомости приехавшая невзрачная тётя из бухгалтерии МВД. Вторую — "округленную" и в конвертах, тоже по ведомости (для солидности!), вручал сам Клаймич.

Тут предварительно пришлось поломать голову, и стараться четко укладываться в размер моих авторских отчислений. В принципе, уложились... И теперь с этой стороны все выглядело "чисто". В конце концов, советское законодательство не запрещает человеку распоряжаться сбережениями на своё усмотрение! Сам же народ на две ведомости особого внимания не обратил. Может быть, только Львова, наш модельер — но она, к счастью, ничего выяснять не стала.

Для музыкантов, ранее "лабавших" в кабаках, триста рублей большой суммой не являлись. Скорее, они рассматривались, как "для начала"! А вот Лада и Вера, похоже, держали такие деньги в руках впервые — по крайней мере, заработанные лично. Что касается Альдоны, то красивое лицо прибалтки по обыкновению ничего не выражало, кроме высокомерного безразличия.

Сложнее пришлось с мамой. Жадной она никогда не была — но снимать большие деньги со СВОЕЙ сберкнижки, чтобы отдать их чужим людям... Кому понравится?!

Выход предложил Леха! Вообще-то, идея изначально была моя, но я про нее забыл. А вот в цепкой Лехиной памяти мой нетривиальный ход отложился накрепко.

— Вить, ты вспомни... Какое условие озвучивал Завадский, когда мы продавали Клаймичу песню для Пьехи? Если она выйдет в финал "Песни года", то должна быть доплата в три тысячи рублей...

Эту версию мы маме и озвучили.

В финал "Песни года" вышли Пьеха с двумя песнями, и Боярский с одной. Итого — девять тысяч рублей. Жаль, ещё Сенчину сюда не приплести, с её двумя хитами!

Таким образом, мама снимала с книжки шесть тысяч, а взамен на руки получала девять — правда, "неофициальных". Такой "чейндж" устроил всех!

К тому же, часть из этих девяти тысяч я взял с собой, пообещав навестить "Лешиного знакомого" — Шпильмана-младшего. Да и старшего, заодно.

Изю Боруховича, кстати, и я, и мама неоднократно поминали добрым словом. И не только за прекрасный костюм, но и за житейскую мудрость. Из всех вещей, купленных тогда летом у Шпильманов, я уже вырос — а вот в костюме старый Изя и на брюках, и на рукавах пиджака сделал специальные подвороты "на вырост"! Мама их распорола, загладила, и я еще какое-то время щеголял в шикарном прикиде по размеру.

Впрочем, природу не обманешь, и мои плечи раздались вширь в самый неудачный момент. Завтра первая репетиция "Песни года" — а у меня нет хорошего костюма. Только "резервный", югославский, срочно купленный с мамой в магазине "Белград"...

Заранее предупреждать деда о своем приезде я не стал, поэтому из "Пулково" добирались до центра на такси:

"— Четвертной, ребята! Никак не меньше...

— Дядя, да ты с ума сошёл! Десятка — красная цена!

— Леша, кончай...

— Ладно, трешку скину...

— Поехали!".

Зато услышали по радио в машине "Подорожник-трава" в исполнении Сенчиной. "Ягоду-малину" на "Маяке" в "Рабочий полдень" я уже слышал, а вот эту в эфире слышу впервые.

Леха толкает меня локтем — я в ответ подмигиваю.

"А ничего получилось! Различия с оригиналом несущественны, и слух не цепляют...".

— Хорошая песня... — комментирует наш "бомбила", и делает погромче...

...Приятный сюрприз — разговор с дедом прошёл беспроблемно и "на ура". Удивленный моим неожиданным появлением на работе, он сначала встревожился, а когда понял, что причина появления внука — уговорить его перебраться в Москву, еще раз крепко обнял, пряча заблестевшие глаза. И после этого я не стал ходить вокруг да около, тем более, что еще в самом начале нашего разговора дедушкина секретарша — пожилая, сухощавая дама "под шестьдесят" — увела Леху показать выставку вещей русских офицеров и моряков с легендарного крейсера "Варяг". Затопленный командой, крейсер был позже поднят японцами с мелководья, а обнаруженные на его борту личные вещи экипажа через много лет переданы в СССР.

Поэтому в кабинете мы находились одни, и говорить откровенно нам никто не мешал.

"Начальник всея архивов СССР" — Михаил Федорович Ватанов — непосредственный дедушкин шеф, за последние десять лет приглашал деда в Москву трижды. Сейчас подходящая должность (а "подходящей" могла быть только должность Ватановского зама) была практически вакантна. Заместитель начальника Главного архивного Управления при Совете министров СССР по оргработе, весной собирался на пенсию.

Раньше дед не принимал таких предложений по вполне понятным причинам. Тут и привычка к месту, и ставший родным Ленинград, и круг знакомых, ну и, естественно — мы с мамой!

Теперь ситуация выглядела иначе... Во-первых, без нас с мамой ему сразу стало как-то неуютно и одиноко. Тем более, что непосредственно перед нашим скоропалительным переездом только-только было принято решение съезжаться и жить всем вместе. Во-вторых, в Москве мы были устроены весьма перспективно, и у внука открывались впереди блестящие горизонты. Так что вполне естественным было его желание наблюдать за всем этим в месте непосредственно происходящих событий! В-третьих, знакомых у деда и в Москве было как бы не больше, чем в Питере. Ещё со времен его службы при Главкоме ВМФ.

Останавливали деда от принятия положительного решения только два обстоятельства. В архивном Главке не было своего лимита на жилой фонд, и вопрос обмена квартиры целиком ложился на его плечи. А разменять дедовскую "однушку" в Купчино на что-то достойное в Москве — шансов было очень мало. И второе — транспортный вопрос. В Ленинграде у деда была персональная "Волга" с водителем. В Москве на четырех замов было только две разъездные машины. Которыми к тому же пользовались и другие сотрудники по различным служебным надобностям.

На седьмом десятке, после перенесенного инфаркта, возвращаться в метро дед не хотел. Да, наверное, и не мог.

Зато все эти проблемы мог решить я. А даже если не мог — то был обязан!

Я встал из-за стола для совещаний, обошёл деда со спины, и прижался к его затылку щекой:

— Деда... Принимай предложение Ватанова прямо сегодня. Я гарантирую тебе, что решу вопрос с квартирой, транспортом и переездом. И даже не забивай себе голову, "как"... Все будет хорошо, и "в пределах социалистической законности".

Последнее добавил зря! Но вопросов и так было бы не избежать... Зато пока я фантазировал на тему возможности обменять жилье по линии МВД и передачи деду "машины, прикрепленной к Студии, и нам совершенно ненужной" — в ответ узнал очень полезную информацию!

Оказывается, на все организации распространялись талоны на приобретение автомобилей. Приходили такие талоны и на дедушкин архив. Сам дед к автомобилю был равнодушен, одинокие женщины-архивистки — тем более, а вот оба его зама за последние пять лет уже пересели за руль новеньких "Жигулей".

Вот и сейчас на архив пришёл очередной "талон", и дед посетовал, что не научился в свое время водить машину.

— Деда! — у меня даже ладошки вспотели от удачи, — Срочно выкупай машину — мама будет ездить! Сколько надо денег — позвони, и Леха на следующий день привезет.

Дед только озадаченно крякнул. Одно дело знать, что у твоего внука-школьника есть гипотетические "авторские отчисления" — и совсем другое дело слышать, как сопляк свободно распоряжается суммами в размере стоимости автомобиля!

— А что?! — изобразил я праведное возмущение, — Такой закон! По нему положены отчисления, а у нас их скопилось уже много! Так пусть хотя бы автомобиль будет...

Шпильманы встретили нас с Лехой очень радушно! И в этот раз не держали в скудно обставленной обшарпанной мебелью гостиной, а сразу провели в обжитую часть необъятной квартиры. Как эта огромная бывшая "коммуналка" стала единоличным достоянием еврейского семейства, нам конечно никто рассказывать не стал. Но то, что из несуразного "улья" общественного проживания можно сделать уютную и весьма небедную квартиру, мы убедились лично.

Хотя, конечно, не это было главное! Леха позвонил Изе Боруховичу вчера днем, а ровно через сутки меня уже ждал... прообраз нового костюма! Да, вчера минут тридцать, без отрыва от репетиции, озабочено хмурящаяся Львова снимала с меня какие-то мерки, а потом диктовала их по телефону. Да, нужно обладать незаурядной фантазией, чтобы распознать из отдельных кусков, сметанных "на живую", контуры нового костюма. Но и фантазия у меня была, и объем работы, проделанной стариком, оценить я смог.

На мой льстивый бубнёж, Шпильман-старший, не переставая обмерять, подгонять и подкалывать, выдал надтреснутым фальцетом:

— Я первый раз видел свой костюм по телевизору... и мне не надо было стыдиться за работу... А он в нем еще и пел!..

Борис тоже постоянно крутился рядом и активно помогал деду. Причем помогал вполне профессионально, на мой неискушенный взгляд. По крайней мере, несмотря на то, что портновскую стезю Шпильман-младший не выбрал — своего деда он понимал без слов, и подавал ему все что нужно, повинуясь только жесту рук Мастера.

Однако когда через час мои примерочно-манекенные мучения закончились, выяснилось, что теперь за готовыми вещами нужно ехать в другое место.

— Сложно стало... — поморщился Борис, — Дома больше не держу, но тут недалеко. Нас отвезут и привезут. Деду нужно будет еще раз все проверить. Ты ведь здорово вырос, и фигура стала, как... у скульптурного Давида! Вон, Алексей — настоящий Голиаф, а ты на боксера мало похож.

И Борис еще раз смерил меня профессионально-оценивающим взглядом.

— Жаль, на соревнования пращу брать нельзя... — засмеялся я, — Давно бы чемпионом мира стал! К соперникам даже близко не подходил бы!

Борис весело заржал в ответ, и мы втроём вышли из квартиры.

У подъезда нас ждала... "Скорая". Белая "Волга ГАЗ-24-12" — "сарай", как их обзывали, с красной надписью "Медпомощь" на борту.

— Не пугайтесь, — улыбнулся Борис, — зато их никогда не останавливают гаишники.

Леха понимающе усмехнулся.

Мы забрались в салон с замазанными белой краской окнами и мелким усатым мужичонкой за рулем, который куда-то нас повез закоулками и сквозными дворами. Ехали действительно недолго — от силы десять минут. Пунктом назначения оказались гаражные ряды, расположенные в промзоне, рядом с железнодорожными путями. Здесь, в трех соединенных между собой гаражах, находились склад и примерочная Шпильмана-младшего.

На память сразу пришли цветочно-фруктовые гаражи Зураба. Господи... Ведь летом же все случилось — а как сто лет прошло!

В моей "первой" жизни, хоть и сменяли друг друга континенты, страны и девушки — а жизнь текла плавно, размеренно.

Здесь же и сейчас — всё на нерве, на пределе, насыщенно до "не могу". Все проклинаешь — но понимаешь, что во всем этом есть смысл. Смысл жизни! Пусть даже не своей...

В гаражах было тепло, сухо, и ярко горели лампочки. В одном углу была натянута занавеска для "примерочной" и стояли два больших зеркала.

— Да тут жить можно! — пошутил Леха.

Шпильман-младший шутливый тон не поддержал, пожал плечами и тяжело вздохнул:

— Обэхэсэсники свирепствуют... Дома уже ненадежно — поэтому извиняйте за условия... И чем-таки могу быть полезен?

Я конечно понимал, что впереди была Италия, и одежду нужно покупать там — но лететь в Европу тоже нужно в приличном виде. К тому же и собственный, и мамин, и даже Лехин гардероб давно пора было пополнить новыми вещами. В Москве до этого элементарно не доходили руки. Понятно, что ходить раздетым и босым не приходилось. Что-то сторговали у московских фарцовщиков, сосватанных нашим маклером Яковом Ефимовичем, что-то просто купили "по случаю", но например жутко модная в Москве "аляска" с капюшоном, отороченным мехом, и югославская дубленка — для Сан-Ремо совершенно не годились. И по большому счету, сейчас мне кроме пары джинсов и нескольких водолазок из тонкой шерсти, с собой взять было нечего.

Понятно, что в будущем, зная все тенденции моды на сорок лет вперед, я сам буду создавать моду и являть собой "икону стиля". Но сейчас губу нужно закатать, и соответствовать западному образу и стилю, почерпнутому мною в основном из французских фильмов с Аленом Делоном!

Выслушав пожелания, Борис понимающе кивнул головой:

— Понятно... Эти вещи я собирал сегодня со всех "точек" специально под тебя. Есть очень приличные шмотки. Дорого, конечно. Но давай я все покажу, а ты уж сам выбирай, что возьмёшь...

"Выбирай", конечно, громко сказано! Плохих или немодных вещей младший Шпильман не предложил, поэтому взял я все, что подошло по размеру.

Выглядеть в Сан-Ремо убогим сиротой я позволить себе не могу. Благо, из прошлой жизни прекрасно знаю, что плохо одетые люди уважения не вызывают. А ведь Италия должна стать первой ступенькой на лестнице моего стремительного взлета на вершину мирового музыкального Олимпа.

В итоге, со склада в "Скорую" перекочевали: светлый ультрамодный плащ, короткая куртка-"пилот" из коричневой замши, твидовый пиджак "в ёлочку" для моих водолазок, и трое джинсов разных цветов и оттенков. До кучи присоединились белые кроссовки и черные 'казаки'. Уже потеряв представление о конечном ценнике, добавляю в "корзину" мужскую и женскую парфюмерию, алкоголь, и даже сигары.

Ловлю пристальный взгляд Бориса. Не говоря ни слова, он вопросительно косит глазами на Леху, помогающего плюгавому водителю "Скорой" паковать вещи и относить их в машину.

— Естественно...

— Я так и подумал. — Шпильман довольно прикрывает глаза.

— Лёш, иди сюда...

— НУ А МНЕ-ТО ЗАЧЕМ?!

Страдальческий вопль "мамонта" сочувственного отклика в моей душе не находит...

Дежурный по Василиостровскому РОВД нас с Лехой сразу узнал:

— А Ретлуев на вызове, ребята! У нас на Декабристов алкаш с ножом семью на улицу выгнал... Капитан сам поехал разбираться. Подождите его в "Красном уголке", или попозже заезжайте...

Все "ментовки" — места крайне унылые, и тратить время на изучение традиционного бюста Ленина и пропагандистских плакатов мне жутко не хотелось. К тому же на улице нас ждала "выданная в пользование" служебная "Волга" деда.

— А не скажете, по какому адресу уехал Ретлуев?

Я вежливо улыбаюсь пожилому старлею, и тот начинает водить толстым пальцем в журнале дежурств:

— Во! Я же говорю, Декабристов... Пятый дом, 66-я квартира...

"Ха... Прямо под нами. Тетя Нина и Ирочка. Понятно!"...

...Невнятный шум и агрессивные выкрики мы услышали ещё на первом этаже.

То, что дядя Сережа запойно пил, в подъезде ни для кого секретом не являлось. Хотя раньше его дебоши за пределы квартиры — и пусть и бывшей, но семьи — не выходили. К тому же он имел привычку периодически обходить соседей и занимать "по три рубля". Когда свои деньги и соседский кредит заканчивались — заканчивался и запой. Худой, с ввалившимися глазами и крайне молчаливый, дядя Сережа мог неделями спокойно ходить на свой завод, где работал токарем. Работником он был отличным, поэтому за пьяные прогулы его не увольняли.

Да и долги соседям, всегда и всем, возвращал. В каком бы состоянии ни занимал. Поэтому до сих пор и давали.

Тётя Нина с мужем развелась давно. Дочку — сначала школьницу, а затем и студентку — она поднимала одна. Бывший муж, который хоть и жил в соседней комнате небольшой двухкомнатной квартиры, никакого материального участия в судьбе собственного ребенка не принимал.

Из общения соседки с мамой я знал, что разговоры о размене квартиры звучали постоянно. Но то "Ирочка должна закончить 8-й класс", то 10-й, то "варианты далеко от дочкиного института"... Сама тетя Нина высшего образования не имела и работала медсестрой в больнице, а учебу дочки тянула на себе изо всех сил, чтобы "Иришка выбилась в люди" и стала врачом.

Такое множество подробностей возникло в моей голове, пока мы неспешно поднимались до третьего этажа. А ведь в начале своей "эпопеи" даже имя красивой девушки с трудом вспомнил, встретив её у подъезда.

"Правда, в ресторан тогда сразу позвал, кобель старый!"

Небольшая лестничная площадка на три квартиры была непривычно полна народа. Тут были сам Ретлуев, по обыкновению в штатском, участковый и спарринг-партнер Лехи — Михалыч, еще один незнакомый мне милиционер, тетя Нина в халате и тапочках на босу ногу, и Ира в красных спортивных штанах и легкой, салатного цвета, футболке. Также на ступеньках толпились дворник и пара соседок, пытавшихся увещевать разбушевавшегося алкаша.

А дело-то серьезное... Что вступило дяде Сереже в голову в этот раз — белочка ли навестила, или окончательно мозги пропил — но диспозиция выглядела следующим образом: дверь в 66-ю квартиру была приоткрыта на ширину цепочки, и снаружи ее удерживал за ручку, не давая закрыть, здоровенный Михалыч. В проёме маячил бледный как тень дядя Сережа, с огромным кухонным ножом для мяса и безумным взглядом. Этим ножом он периодически тыкал вперед, заставляя всех держаться на почтительном расстоянии, а Михалыча прятаться за дверью. Соседки перекрикивали друг друга, пытаясь усовестить ничего не соображающего алкаша, тетя Нина плакала, дочь прижимала маму к себе и пыталась успокоить. Ретлуев, с покрасневшим злым лицом, делал какие-то знаки Михалычу, незнакомый мне сержант тихонько стоял в углу и откровенно скучал, отдав инициативу в руки присутствовавшего здесь начальства. Дворник воинственно держал свою метлу как винтовку, наперевес, и угрожающе ею помахивал, находясь от ножа на безопасном удалении.

— Я ееееей разме... ик... няю... Сукаааааа... Бlяяяяя... нее подходиииии... Убьююю!!! — страшно вращал глазами и рычал спятивший сосед.

В царившей какофонии звуков, криков и мата, нас никто не заметил.

— Здрасти, Ильяс Муталимович! — звонко заявил я, и от неожиданности все замолчали. Во внезапно наступившей тишине Ретлуев поворачивает к нам голову:

— И вам не хворать, да... Как тут оказались?

И тут мою голову неожиданно посещает очередная сумасбродная хрень.

"А чё... Не хватит реакции на алкаша, что ли?! Дальше двери не выскочит, а отпрянуть я всегда успею!..".

— Как что делаю?! — демонстративно "поражаюсь" я, пристально глядя в глаза Ретлуеву, — Живу я здесь! Выше этажом... Кстати, здравствуйте всем!

В глазах капитана непонимание и нарождающееся подозрение. Он пытается удержать мою протянутую для приветствия ладонь в своей, но я с силой выдергиваю руку, и тяну ее дворнику:

— Здраствуйте, дядя Митя!

Дворник "на автомате" протягивает мне руку, опуская метлу.

Пока никто не успел ничего сообразить и тем более сказать (а я вижу, что старая и глупая Анна Минаевна уже раскрывает свою "варежку"), я протягиваю руку в дверной проем:

— Здрасти, дядя Сережа!

Алкаш несколько мгновений не мигая смотрит на меня безумным взглядом, затем в его глазах появляется какое-то осмысленное выражение, и он суетливо перекладывает нож из правой руки в левую, и его кисть оказывается в моем захвате.

Резкий рывок — и старое дерево не удерживает в себе шурупы дверной цепочки. Глухой звон вылетевших железяк, распахнутая настежь дверь и звяканье выпавшего ножа. Еще секунда — и я сижу на безвольно лежащем теле, заломав назад так и не выпущенную руку.

— Так вы же переехали в Москву... — наконец выдаёт угасшим под конец фразы голосом глупая старуха, и... начинает пронзительно визжать.

Участковый и незнакомый мне сержант уже увезли слегка очухавшееся "тело" в отделение, а я сижу с чашкой чая перед телевизором и внимаю научно-популярной передаче "Человек. Земля. Вселенная.".

Ретлуев на кухне берет с тети Нины заявление, Леха ремонтирует вырванную дверную цепочку, а "герой-победитель" слушает о тайнах мироздания в исполнении космонавта Виталия Севастьянова.

Дверь в комнату открывается, и с чашкой горячего чая в руках заходит Ирина. Она натянула поверх легкой футболочки теплую бордовую кофту, и сейчас греет тонкие пальцы о горячий фаянс чашки.

"Ну да... В футболке, на лестнице зимой — несладко, видать, пришлось. Тетя Нина так и вообще в тапках на босу ногу стояла. И еще неизвестно, сколько они так там мерзли...".

Ира забралась с ногами на диван, и тоже уставилась в телевизор.

— Спасибо тебе... — у нее горят уши. Понятное дело — мало приятного, когда грязное белье твоей жизни трясут так прилюдно.

— Да брось! — я небрежно отмахиваюсь, — Дело житейское... Ты, кстати, помнишь про своё обещание?

— Какое? — девушка с искренним недоумением бросает на меня вопросительный взгляд.

— Что значит "какое"?! — я делаю "страшное" лицо и хватаюсь за сердце, — Ты клялась всеми святыми, что пойдешь со мной в ресторан, если я на него заработаю!

В ответ на мою клоунаду Ирина чуть заметно улыбается.

"Понятно, не отошла ещё...".

— Ириш! Да плюнь ты! Все неприятности когда-либо заканчиваются. Меня знакомый сторож с кладбища уверял!

Девушка криво улыбается, и обреченно качает головой:

— Да, эта "неприятность", видимо, будет отравлять нам с мамой жизнь до самого кладбища...

"Так и будет. Знаю! Жить соседу еще долго, даже не знаю, сколько точно. Покуражится он над вами обеими еще всласть...".

Вяло — зная, что вру — пытаюсь возразить:

— Если пить такими темпами, то кладбище у него не за горами. Знаешь, у меня есть знакомый маклер. Он может помочь с разменом вашей квартиры...

Девушка обреченно пожимает плечами:

— На маклера нужны деньги, а у нас только мамина зарплата и моя стипендия.

— Не беда! Он нам должен за наш московский переезд, вот пусть и отрабатывает. — придумываю я на ходу, пытаясь сделать хоть что-то, — Вот так с него долг и получим!

Ирина грустно усмехается:

— Отец сказал, что он в комнату в коммуналке никогда не поедет... А нашу квартиру на две "однушки" никакой маклер не разменяет.

"Это верно. Безнадежный у вас ситуэйшен...".

Свою бывшую соседку — эту чрезвычайно хорошенькую и обычно позитивную девушку — мне реально жаль. Я, конечно, мог оплатить для нее услуги маклера, но... покупать квартиру? Это явный перебор!

Видимо, что-то такое отразилось на моём лице, поскольку Ира нашла в себе силы "бодро" улыбнуться:

— Впрочем, ты прав! Нет смысла грустить — все неприятности рано или поздно заканчиваются!

"Ну да... на кладбище. Все там будем...".

— Ириш, правда... Бери тетю Нину, и поехали пообедаем в ресторан?

— Вить... — девушка встала с дивана и поставила опустевшую чашку на стол, — Ну какой ресторан... Он нам всю ночь спать не давал, а под утро вообще из квартиры выгнал. Хорошо, соседка к себе пустила, а то...

Девушка наконец не выдержала, и резко отвернувшись к шкафу, всхлипнула.

Что тут будешь делать? Я нерешительно поднялся из кресла и подошел к Ирине, положил руку на её вздрагивающее плечо, и страшно досадуя на самого себя, пробормотал:

— Ир... Не расстраивайся так... Послушай, если не будешь болтать... об этом... Я постараюсь вам помочь. Мне только надо сначала переговорить... в Ленинграде. И в Москве... с парой человек...

"Хрен с ним! Дам тысяч пять Эделю, пусть разменяет им две "однушки"... Не верю в бога... знаю, что не зачтется — но впереди столько грязи, что хотя бы кого-то счастливым сделаю...".

Я настолько погрузился в свои сумбурно-нелепые мысли, что не сразу заметил, что Ирина повернула ко мне голову и пристально смотрит на меня каким-то несвойственным для нее оценивающим взглядом.

Я поперхнулся посреди фразы, и не нашел ничего умнее, как спросить:

— Ты чего, Ир?

Чисто материнским жестом, видимо, от рождения свойственным любой женщине вне зависимости от возраста и наличия детей, Ира подняла руку и задумчиво провела по моей щеке.

— Ты — хороший... Не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

Она тяжело вздохнула, решаясь:

— К маме приходили из КГБ. Спрашивали про тебя...

В ресторан Ретлуев не поехал. Отговорился вечерним совещанием на работе, а поскольку больше "посидеть" было негде, то не оставалось ничего иного, как пойти в "родной" спортклуб.

Пешком... Поскольку и в "Волгу" Ильяс не захотел садиться тоже — "Чего тут ехать... два шага, да...".

Устроились мы в маленьком тренерском кабинетике, стены которого были увешаны выцветшими грамотами, а полки обшарпанного шкафа заставлены разнокалиберными кубками.

Казалось, что весь недолгий путь от моего дома до клуба Ретлуев сосредоточивался, и в кабинете его наконец прорвало... Причем, "прорвало" за всё, что накипело у него в эти месяцы нашего "плодотворно-раздражающего сотрудничества"! Это и "непредсказуемые и опасные выходки", и "хроническая неспособность к дисциплине", и "наплевательское отношение к окружающим", "неумение подчинять личные интересы интересам коллектива", "вопиющее отношение к тренировкам", "ничем не обоснованное зазнайство", "склонность к постоянному вранью", "неуважение к своему тренеру", и много-много чего ещё.

Мне было грустно... Грустно и скучно. Нет, я конечно держал скорбную мину, подобающую обстоятельствам, но все эти попрёки отклика в моей душе не находили.

"Второй Димон... У него есть своя картина мира, лидерство уступать не умеет, да и с чего? Лично мне он ничем не обязан. Придется списывать в потери... и двигаться дальше. А жаль...".

Единственное, что меня на самом деле беспокоило, так это только реакция Лехи — тем более, что тот поначалу активно кивал головой под обличительный монолог Ретлуева. И кажется, был даже весьма не прочь физически выразить мне своё недовольство спонтанной "схваткой с алкоголиком"!

Но по мере увеличения перечня моих грехов и недостатков, физиономия "мамонта" стала приобретать все более угрюмое выражение, а взгляд, перемещавшийся с разошедшегося "обличителя" на меня и обратно, уткнулся в пол.

Кто знает... Может, в другой ситуации я и попытался бы оправдаться — тем более, доводов было "выше крыши". Ретлуев в запале уже валил все "до кучи", и с логикой распрощался почти полностью. А может, даже в ответ перечислил бы "горячему южному человеку" все его "косяки", начиная с основного, когда он на моём горбу захотел выиграть подростковое первенство города, до истории с генералом "Онанистом".

Но сейчас — чем впустую тешить свое самолюбие в пустопорожних "прениях", важно было выйти из этой ситуации максимально выигрышно. В глазах Лехи...

Терять "мамонта" я не собирался! Привык.

Наконец капитан выдохся...

"Высказал, что хотел... На всяческих собраниях такие молчат уже плотно, а в межличностных отношениях пока высказываются. Для меня — странно, а для этого времени — ПОКА нет. Хотя, ведь он сейчас своё внеочередное "майорство" ПРОГОВОРИЛ, а все равно...".

В наступившей тишине я поднялся, голос звучит глухо — как и планировал:

— Ильяс Муталимович... Мне жаль, что я так Вас разочаровал. В любом случае, большое Вам спасибо за все, что для меня сделали. Я буду всегда это помнить...

Взглядом с Ретлуевым я стараюсь не встречаться, хотя и чувствую, как капитан буравит меня своими глазами из-под густых бровей.

Разворачиваюсь спиной и делаю шаг к двери.

— И этот твой спектакль на меня значения не производит, да!

"Угу... "значения" на него не производит! Филолог горный...".

Уже от дверей, не оборачиваясь, "выдавливаю":

— Всего Вам хорошего, Ильяс Муталимович...

Всю дорогу ехали молча.

Леха за мной вышел не сразу, минут через десять. О чем они там говорили — не знаю, "мамонт" лишь хлопнул меня по плечу и коротко спросил "— Едем? ".

Вот и едем. В "Гавань". Проведать мои сокровища "Монте-Кристо".

Во время переезда в Москву удалось взять с собой лишь небольшую сумку с пачками сторублевок, да верный маленький "маузер-верке" с запасной обоймой. Первоначальный план — все перевезти в Москву на эмвэдэшном грузовике — был хорош, но оказался неосуществим технически. Незаметно загрузить и разгрузить восемь тяжелых сумок оказалось совершенно нереально.

Душа за брошенные сокровища болела, а "жаба" в груди, от беспокойства за них, стенала и билась в истерике! Мы неоднократно обсуждали эту тему с "большим братом", но съездить в Питер у меня в сложившемся графике реальной возможности не было.

Леха предлагал поездить в одиночку и постепенно все перевезти, но я был категорически против — слишком велик риск. И если от милиции еще был шанс просто "отболтаться", то как бы "мамонт" себя повел, если его вычислили бы "криминальные элементы" — большой вопрос... Скорее всего, попытался бы просто "отмахаться". А значит, в следующий раз я мог увидеть Леху уже на опознании в морге.

— А ты их сразу шмалять начнешь?! — насмешливо поинтересовался "мамонт" в ответ на мои опасения.

— Да... — совершенно просто ответил я.

Леха некоторое время пристально смотрел, а затем молча отвел глаза.

Впрочем, до последнего времени сокровища и спрятать-то было некуда! Хранить в Студии было бы подлинным самоубийством — любой из членов группы ползал по зданию, как по своей собственности. Дома? Даже не смешно. На съемной квартире — ещё... "не смешнее".

И лишь совсем недавно в гаражном кооперативе — неподалеку от дома, где Леха хранил свой "Москвич" — одна вдова начала распродавать автомобильное имущество покойного супруга.

На поюзанный "Запорожец" мы не претендовали, и его купил какой-то высокий нескладный очкарик — а вот капитальный гараж перекупили. Новый владелец "Запорожца" только горестно вздохнул, но накинутые Лехой сверх установленной вдовой цены пять сотен безоговорочно решили вопрос в нашу пользу.

Тоже вариант не очень... Понимаю. Но другого не было вообще. Решили с Лехой под тайник вырыть яму в углу гаража, а сверху поставить ящики с картофелем! Уж лучше так, чем держать золото и оружие за 750 километров. А то и надо будет — а не дотянешься...

...Митрич аж прослезился при встрече! Славному старику был вручен наскоро купленный по дороге презент — бутылка дагестанского коньяка, пара лимонов и шоколадно-вафельный торт "Полет". Однако когда мы увидели, что от снега расчищена не только дорожка, ведущая к нашему ангару, но и крыша двухэтажного строения, а над входной дверью ярко горит лампочка — то хрустящая сторублевка без сожаления стала нашей искренней добавкой к дежурному подарку!

До "Красной стрелы" было еще много времени, проплаченный таксист дисциплинированно ждал у ворот пирса, и мы, убедившись, что все "сокровища" целы, спокойно приняли настойчивые приглашения Митрича "к самовару".

Общительный старикан, обделенный на общение из-за сезонного малолюдья, взахлеб пересказывал нам новости и сплетни "местного масштаба". Они с Лехой опрокинули по паре рюмашек коньяка, и "большой брат" с добродушной улыбкой внимал "занимательной истории" про то, как:

— ...А главный инжанер-то наш! Ну, вы его видали... Каков фрухт! Уж на что жану свою боится, а тут привез... Говорит, коллега моя, Митрич! Хочу лодку ей свою показать... Ха-ха! Часа два ПОКАЗЫВАЛ!

Старикан заливисто смеётся, хлопая себя ладонями по коленям, и с явным одобрением резюмирует:

— А мне-то что?! Пусть "показывает", пока может! Я бы ей тоже не отказал показать, трохи помоложе был бы! Ха-ха!

Мы тоже смеемся.

"Кстати — "Виагру", что ли, "изобрести"?! Надо поискать в интернете инфу. Может, и реально... И деда порадовал бы! И Митричу завез бы упаковку... Сам не успел дожить до "полшестого", но могу представить, каково это — осознать, что ты больше не мужик... Мдя... Хм... Да и денег немерено срублю! Мдя!".

И снова столь умиротворяющий меня стук колес. Всполошенные тени мечутся по стенам нашего СВ.

КГБ... КГБ... КГБ... — выстукивают колеса. Но звучит эта зловещая аббревиатура сейчас почему-то совершенно безобидно.

"Что ж, за добрые дела и правда иногда воздается. Кто б мог подумать... Вон — сама тётя Нина промолчала, а Ирка рассказала... Хотя, похоже, обычная проверка перед выездом в капстрану. Не знаю, как она должна проходить, эта "обычная проверка" — надо воспоминания в интернете поискать — но то, что Ирина рассказала... именно на "обычную проверку" и похоже! Стандартные вопросы: как жила семья Селезневых, какие отношения у сына с матерью, а с соседями, как оба отзывались о государстве и партии... Конечно, напрягает копание в "давно ли у парня талант к музыке и языкам прорезался"? Но на этот вопрос, если моя симпатичная соседка не придумывает, то её мама очень удачно вспомнила, как я частенько "тренькал" на пианино, а с ней здоровался на лестнице по-английски! Хм... И было-то, по-моему, один раз в шутку, а смотри ж ты...".

На соседнем месте сладко сопит Леха, под нашими полками надежно покоятся четыре объемные сумки с килограммами банкнот, золота и патронов. Под моей подушкой лежит с трудом оттертый от смазки ТТ. Впрочем, под Лехиной тоже.

Мерный стук колес...

Глаза закрываются сами.

Утром, по возвращению в Москву, я не сделал даже попытки попасть в школу...

Позавчера Леха специально заранее припарковал наш "Москвич" на Комсомольской площади — вызывать авто из гаража МВД или везти "сокровища" на такси нам показалось перебором. А вот без носильщика, как и в Ленинграде, не обошлось: четыре сумки и свежекупленный чемодан для "шпильмановского" барахла, плюс костюм, который приходилось нести чуть ли не на вытянутой руке. Милиции на перроне не было вообще, урки нас тоже проигнорировали, агенты КГБ из-за урн не выглядывали, и все наши переживания остались беспочвенными...

Хотя переоформление документов в гаражном кооперативе еще не прошло, но ключи бывшая хозяйка сразу отдала Лехе в обмен на деньги, да и замки "мамонт" уже поменял. Поэтому кое-как замаскировав бесценные сумки лысой резиной, оставшейся от "Запорожца", мы сразу поехали в Студию...

...Новый ПАЗик, пусть и с "милицейской" серией "МКМ", но хоть без ведомственной раскраски, доставил всю нашу гоп-компанию в киноконцертную студию "Останкино" и сейчас грел мотором сам себя где-то на полупустой служебной стоянке.

Всё по традиции... Репетиция обязательна для всех, кроме "мэтров". Отрабатывается заглавный выход участников, поклоны, расстановка на сцене, музыкальные "отсечки" оркестра и вступительные "подводки" ведущих — Маслякова и Жильцовой.

Светлана Жильцова меня оставила равнодушным как с "исторической" точки зрения, так и... с чисто мужской. А вот "бессменного ведущего" КВН я порассматривал с интересом.

Есть такие редкие типажи, что со временем почти не меняются. Конечно, сейчас морщины пореже (а если быть точным — их почти нет!), вес поменьше, но в целом, и через сорок(!) лет Масляков будет оставаться все таким же... "масляным". Круглое как блин лицо, и масляная улыбка сверху. Зато сколько плохо скрываемого высокомерия за кулисами... Но ровно до момента, пока к нему не обращается кто-то из "равных". Тогда лицо "папы КВН-на" снова заливает здоровая порция "масла" — неискреннего и неприятного.

Странно. В "прошлой" жизни я хоть и не был фанатом Маслякова, но относился к нему вполне лояльно. Он прочно ассоциировался у меня со студенческим весельем и остроумными шутками. А сейчас вызывает прямо острую неприязнь.

Проблема послезнания? Но ничего криминального я за Масляковым вспомнить не мог. Конечно, ходили какие-то слухи, но про кого их не было?! "Монетизация" юмора? Даже не грех... Все зарабатывают на жизнь, как могут.

Я мысленно пожал плечами, и еще раз отметил для себя аляповатый галстук ведущего, совершенно не подходящий под его некрасивый серый костюм.

"Впрочем, у Жильцовой платье еще бездарнее. Наши девицы тут станут верхом элегантности и вкуса! Правильно, что мы не потащили их наряды на репетицию — сюрпрайзом будет...".

Режиссер концерта, руководивший репетицией, являл собой очередного деятеля искусств "типичный наружности". Впрочем, не только режиссер. Пока ехали в Останкино, Клаймич как раз рассказал в автобусе очень жизненный анекдот:

— Конферансье торжественно объявляет:

— Дорогие зрители! Начинаем эстрадный концерт! Перед вами выступят именитые певцы, знаменитые скрипачи, замечательные танцоры, лучшие юмористы...

Голос из зала:

— А можно сегодня без евреев?

— Можно. Но тогда концерт окончен!

Все посмеялись. Громче других наши музыканты — Глеб, Владимир, Михаил и Борис. Понятно, что и про них анекдотец... Впрочем, по поводу Глеба не уверен, а с остальными "к гадалке не ходи".

Что-то я сегодня критично настроен... Но такое количество певцов, композиторов, поэтов и музыкантов в одном месте — прямо таки наглядная иллюстрация клаймичевского анекдота. С музыкантами хотя бы все ясно, а вот зачем тут все эти поэты и композиторы — для меня непонятно. Им-то не выступать.

Вся эта братия находится в непрерывном броуновском движении: они постоянно передвигаются, приветствуют друг друга, обнимаются, лобзаются, лицемерно улыбаются и участливо заглядывают друг другу в глаза. Они сбиваются в тесные кучки и что-то шепчут на ухо своему визави, тихонько смеются и нежно держатся за руки. Их лица, оживленные и полные благожелательности в один момент, неожиданно тускнеют и замирают как посмертные маски, когда они поворачиваются друг к другу спиной, и снова начинают лучиться жизнью и добротой, когда глаза находят очередного собеседника.

"Мерзкие шакалы... Слишком трусливые и подлые, чтобы решиться на что-то, пока Союз жив — но обгадившие и духовно изнасиловавшие всё, когда он испустил свой последний вздох. Бесполезная и лживая "прослойка"... и дело не в национальности... а в сути...".

— Лицо сделай попрощее... — Альдона, незаметно подошедшая в тот угол зала, где я предавался мизантропии, смотрит в сторону, но обращается ко мне, — Заа что ты так возненавидел окружающиих?!

— А тебе они внушают добрые чувства? — я даже не пытаюсь спорить с очевидным.

Девушка наводит на меня синий прицел глаз и еле слышно хмыкает.

— Так зачем ты саам так активно сюдаа лезешь?

Ответно утыкаюсь в неё взглядом, и как можно весомее чеканю:

— Уж не затем, чтоб стать таким же.

— А зачеем? — прибалтка намеренно не отводит глаз.

— Преждевременный разговор... И вообще, тебе все показалось! — и я дурашливо улыбаюсь.

К моему удивлению, "Снежная королева" принимает это без возражений, только ещё раз хмыкает и отворачивается к сцене.

— У меня тут нарисовалась проблема... — говорю ей в спину.

Чуть заметное движение плеч демонстрирует, что меня слушают.

— Остался без тренера... Непосредственно в боксе — обойдусь... Леха поможет ( "А скорее, Айфон!"), а вот в "физике" — скорости, выносливости и реакции — мне нужна твоя помощь.

Блондинка снова разворачивается ко мне:

— Вроде не дураак... Значит понимаеешь, насколько бокс отличаетсяя от того, что знаю яя?

Подождав и убедившись, что ответа не последует, она все же согласно кивает:

— Хорошо...

И поднимает руку в ответ на призывные жесты Клаймича.

...И снова самолет, и снова "стюардесса по имени Жанна"! Вот только впервые дневной рейс...

Крылатая машина уносит из "Пулково" в Москву новоиспеченного "Лауреата премии Ленинградского комсомола". И такая премия, оказывается, есть!

Подарок Романова... Уверен. Почему? Да потому, что он сам так сказал! Ха-ха! Ну, или почти так...

К телефону меня вчера вызвали прямо с репетиции, и сегодня, ранним стылым утром, я снова спускаюсь по трапу на промерзлую невскую землю. Точнее, мы спускаемся. С Лехой...

Ровно в десять ноль-ноль Жулебин, помощник Романова, завел меня в огромный кабинет к своему шефу — "поздороваться". А уже через пятнадцать минут я, ведомый Виктором Михайловичем, шествовал по длинным внутренним переходам прямиком в Смольный собор, поскольку именно там и находился Ленинградский обком ВЛКСМ. А кабинет первого секретаря вообще расположился прямо под крестом часовни!

Его хозяин — Александр Колякин, предшественник пресловутой "Вальки", которая "стакан" — встречает нас еще в приемной:

— Здравствуй, Виктор! — он крепко стискивает мою руку (ну, пытается...), — Рад... Искренне рад с тобой познакомиться! Я под твои "Ленин, Партия, Комсомол" и ладони отбил, и голос сорвал! И не я один! Что говорить... на областном Пленуме твою кандидатуру поддержали единогласно! Пойдемте в кабинет, товарищи...

...Награждение лауреатов премии в большом актовом зале с высоченными ("церковными"!) потолками началось ровно в одиннадцать часов. Помимо меня — "за достижения в области искусства и создании произведений высокой коммунистической нравственности" — награждали также за научные открытия, высокие достижения в труде и спорте, за работу на селе и в промышленном производстве. В зале присутствовал комсомольский актив города и области, ветераны войны и труда, а также представители различных трудовых коллективов и объединений. В Президиуме же наличествовал весь руководящий "ареопаг" — как молодежный, так и "взрослый" — во главе с самим Первым секретарем ленинградского обкома КПСС Григорием Романовым. Тем не менее, все прошло вполне душевно и... оперативно! На торжественные речи и вручение значков с дипломами ушло от силы полтора часа. Потратили бы еще меньше времени, если б один тип не раззявил на трибуне свою "варежку" вместо того, чтобы как все приличные люди, просто поблагодарить за "высокую награду", пообещать "новые достижения" и вернуться в зал.

— А можно сказать пару слов не совсем по теме? — "неуверенно" промямлил я в микрофон, когда "комсомольский вожак" прицепил мне на пиджак лауреатский значок, вручил диплом и отправил благодарить на трибуну.

И тут же буквально затылком стало ощущаться то материальное напряжение, возникшее за моей спиной в Президиуме. Растерянное лицо Колякина и сгустившаяся тишина в большом зале...

Я оборачиваюсь и встречаюсь с глазами с Романовым. Первый секретарь добродушно улыбается:

— Конечно... если недолго, а то нам тут еще других товарищей награждать!

Однако взгляд члена Политбюро недвусмысленно предупредил — "Ой, не ошибись сейчас, парень!".

Но "парень" ошибаться и не думал.

Начал я несколько "скомкано и рвано":

— Товарищи! Я тоже, конечно, хочу поблагодарить... И постараюсь продолжить писать хорошие песни... Такие, чтобы вам нравились!

В зале кое-где появились улыбки.

— ...Но сейчас хотел бы все же сказать о другом... А то когда еще возможность выпадет... на таком собрании выступить...

Опять несколько улыбок — но большинство, чтобы определиться в реакции, ждёт сути.

"Ну, сейчас дам вам и суть...".

— Я вот в песне написал: "Если дело отцов, станет делом твоим — только так победим!" И касается это в равной мере и отцов, и дедов... У меня вот дедушка воевал... как и у многих здесь... Не на Ленинградском фронте, правда, а на Каспии... но это ведь неважно?.. Просто во многих семьях ветераны уже...

Я запнулся и "нервно" сглотнул.

— ...ушли. Болезни, раны... А я знаю!..

Мой голос зазвенел:

— ...огромное множество людей снова хотели бы придти на встречи ветеранов. Снова увидеть однополчан своих отцов и дедов! Снова вспомнить, поговорить с ними, помянуть... Но не идут... Потому что... уже не с кем... А это неправильно! Сидеть дома и выпивать... не чокаясь... Я что хочу предложить... Может, ленинградская комсомольская организация выступила бы с инициативой? Я даже название уже придумал — "Бессмертный полк"! И 9 мая... уже мы — не воевавшие, но ПОМНЯЩИЕ — прошли бы в праздничном строю по проспектам и улицам наших городов и сёл с фотографиями наших БЕССМЕРТНЫХ ГЕРОЕВ!..

Я резко замолчал.

Несколько робких хлопков откуда-то с задних рядов... А нет, уже покатилось и вперед... Уже хлопает большинство в зале. Все!

— Что ж... Считай, сейчас и проголосовали!

Слова Романова переводят аплодисменты в овацию и поднимают зал.

...Снова с Лехой заехали к Шпильманам. Изя Борухович нас не ждал, но обрадовался. Принялся придирчиво изучать мой костюм, отобрал пиджак и зачем-то стал переделывать подкладку. Хотя, на мой взгляд, и так все сидело идеально! А затем битый час, потеряв возможность заскочить на работу к деду, я изображал манекен, на котором белый костюм сменялся черным смокингом, и наоборот!

— Четыре дня — и все будет-таки так, как должно быть... И Боря привезет вам весь гардероб в Москву... Витя, я хотел поговорить с вами за Борю... Боря очень хороший и талантливый мальчик... Ему надо развиваться! Надо двигаться вперед... А что тут?! Таки решено... Боря будет переезжать к нашим хорошим знакомым в Москву. Но там надо освоиться... Москва, я скажу вам — большой город! Я был в нем до войны... Я — заблудился. Я не хочу, чтобы Боря заблудился! Вы должны пообещать мне, что присмотрите за нашим Борюсиком!

И все остальное в таком же духе... Делать нечего — пришлось пообещать "присмотреть"!

Уже когда ехали в обкомовской "Волге" в аэропорт, Леха тихонько высказался:

— А у "Борюсика", похоже, жареным запахло, раз из города намылился!

Я хмыкнул и согласно кивнул — тоже об этом подумал.

— А Изя — старый прохиндей... "Вы должны!" — передразнил "мамонт", — Должны — если шьёшь бесплатно, а если такие деньги берёшь — то нифига мы тебе не должны...

Я скосил глаза на недовольно бурчащего "Большого брата" и весело засмеялся.

Настроение было замечательным!

...Уже после заседания, у себя в кабинете, Романов высказался:

— Ты знаешь, что самый хороший экспромт — это заранее согласованный и утвержденный во всех инстанциях?! Как твое лауреатство, например... Ах, знаешь? А чего тогда своевольничаешь?! Ладно... А идея хорошая. За нее тебе спасибо! Думаю, что с такой всесоюзной инициативой и партийной организации выступить будет не зазорно. Ветеранов забывать нельзя! Эти люди мир спасли. Посоветуемся с Москвой, и решим. Что еще у тебя? А... кассета... Давай. Сейчас некогда, но вечером послушаю. Ну, бывай, не опоздай на самолет!..

О, как мило! Свой рейс мы ждем в депутатском зале... Конечно, по сравнению с будущим тут ничего интересного нет, за исключением очень дешевого буфета — но и это здорово, поскольку в общем зале в кафе стоит безумная очередь.

Знакомый экипаж. На входе Жанна. Узнала, улыбается...

Склоняюсь к ее аккуратному ушку, чуть прижатому к голове синей пилоткой, и вместо приветствия негромко напеваю:

— Стюардесса по имени Жанна, обожаема ты и желанна, ангел мой неземной, ты повсюду со мной, стюардесса по имени Жанна!...

"Случайно" пару раз касаюсь губами мочки её уха, и красная волна смущения заливает щёки и даже шею девушки.

Под насмешливым взглядом "мамонта" занимаю своё кресло.

Нет, настроение определенно замечательное!

Хоть и пришлось проехаться по городу "под мигалкой", но к репетиции наших номеров мы не опоздали. Разумеется, если бы не моя "кобелиная сущность", то и мигалка не потребовалась бы — изначально времени было с запасом. Но как джентельмен(?!), я не мог не предложить подвезти Жанну из "Шереметьево" до города.

"Предложил бы и до постели, если бы была возможность! Не сразу, конечно... Но взгляды-то ее я ловил на себе во время полета вполне даже задумчивые... В любом случае, телефончик девушки у меня давно уже есть. Да и сегодня "отношения", как говорится, получили новый импульс...".

Жанна попросила захватить до города и ее коллегу, Зою — высокую, стройную и рыжую, короче — вторую симпатичную стюардессу с нашего рейса! Вот пока наша черная "Волга" с мигалкой ждала девушек, "сдающих смену", весь резерв времени и растаял.

Но получилось даже лучше... Возможно, Жанна чего-то подобного и ожидала, а вот Зоя и машиной, и "мигалкой" впечатлилась "зело вельми". А когда водила, молодой парень с сержантскими погонами, пару раз лихо пролетел по встречке с сиреной — впечатлилась "по самое немогу" и Жанна.

Знаю точно! "Большой брат" из-за того что "большой", сидел спереди, а мы втроем устроились соответственно сзади. После второго "зигзага" с сиреной, ойкнувшая от испуга и восторга Жанна перестала коситься на Зою, и позволила моей наглой лапе протиснуться у себя за спиной и приобнять за талию!

...В зале Останкинской телестудии первое, что я увидел, это было озабоченное лицо Клаймича, лишь чуть "припудренное" подобием привычной спокойной улыбки. Дав приличия ради возможность поздороваться с "одногруппниками", Григорий Давыдович подхватил меня под руку и потащил подальше от посторонних ушей:

— Виктор, меня вызывал ЛАПИН!..

Из дальнейшего, непривычно сбивчивого для нашего директора рассказа, стала понятна причина его волнения. Отснятый репетиционный материал Заключительного концерта "Песни года 1978", всемогущий председатель Гостелерадио, "великий и ужасный" Сергей Георгиевич Лапин просмотрел лично, и выразил свое крайнее неудовольствие.

Не могу даже сказать, что сильно напрягся. Нечто подобное я и ожидал. Все-таки пять(!) песен сопливого выскочки в финале "Песни" — это не то, что "маститые мэтры" должны были безропотно проглотить. САМОГО Роберта Рождественского "было всего четыре раза". Особенно вызывающе выглядело даже не то, что моя фамилия столько раз звучала со сцены — "слова и музыка Виктора Селезнева" — а то, что мне надо было после каждой песни подниматься со своего места в зале(!) и раскланиваться на все четыре стороны. Причем если все остальные это хотя бы делали парами — композитор и поэт, то "сопливый выскочка" и тут получал "индивидуальный бенефис"!

"Империя мэтров наносит ответный удар"... Хм... Мдя... Ну-с, и сколько песен нам "зарезали"? Три...Четыре?..".

Фиг угадал.

Лапин был зол и раздражен, потому что меня, по его мнению, оказалось СЛИШКОМ МАЛО!

" — Я сказал, что он должен ПЕТЬ! А петь — это не играть на чем-то там, когда поют другие! Он должен ПЕТЬ СВОЮ ПЕСНЮ! Мы посылаем за границу певца, который на Родине почти ничего и не спел! Вы с ума сошли?! Или специально это делаете?! Может быть, нам подыскать на ваше место кого-то попонятливее?!" — Клаймич завершил цитату, криво улыбнулся и добавил, — Витя, он ОРАЛ...

Решение я нашёл простое и сразу. Спою соло "Городские цветы" — да и вся недолга... Клаймич, видимо, тоже предполагал такой вариант, потому что даже не стал уточнять, что отношения с Боярским будут испорчены навсегда.

"Пофиг... Раз за песню усатый не заплатил, значит, и у меня моральных обязательств перед ним никаких. Главное, чтобы такой вариант устроил Лапина...".

Лапина "вариант" устроил. И Боярский на репетициях так и не появился...

Зато произошло другое событие, произведшее на меня немалое впечатление.

На репетициях появилась Алиса Фрейндлих! Со своей песней "У природы нет плохой погоды"!

В "канонической" версии истории (из Айфона) эту песню в финале "Песни года" исполняла Людмила Сенчина. Сейчас же она поет "мой" "Теплоход", и вместе со мной "Ноль-два". А вот "Камушки" Рождественского исполняет Толкунова. Пьеха же, в отличие от "основной" версии истории, теперь выступает с двумя песнями: вторая — "моя", уже ставшая сверхпопулярной "Карусель", а первой она оставила "Придет и к вам любовь" всё того же Рождественского. Хотя "Семейный альбом", как мне кажется, гораздо интереснее и динамичнее. Зато у Ольги Воронец теперь только одна песня, а Татьяна Кочергина со своими дурацкими "Уроками музыки", и вовсе выпала из финального концерта.

И это только то, что я успел заметить на двух репетициях.

В Айфоне эти изменения никакого отображения не нашли.

Мдя... Версий по этому поводу у меня может быть сколько угодно. А вот какая из них правильная — покажет время.

Или не покажет...

Пожелание Лапина ко мне "подстричься", переданное Клаймичем, я пропустил мимо ушей. Правда, по уверению Григория Давыдовича, оно прозвучала не слишком категорично.

На сегодняшний день цвет моей шевелюры окончательно превратил меня в полноценного блондина. Волосы уже стали светлее Лехиных, хотя пока и не дотягивали до "белой бумаги" Альдоны. Но в отличие от "природных" блондинов, у меня поменялся только цвет волос, но не их структура — грива по-прежнему оставалась очень густой. Более того — мои постоянные зачёсывания вверх и закрепление результатов при помощи лака, дали неожиданный результат. Волосы "сами по себе" стали стоять "торчком" — достаточно было их только высушить после утреннего душа.

Я понимал, что в жизни так не бывает, но как обычно в такой ситуации, старался просто об этом не задумываться. Ну, "модернизировалась" прическа, и слава богу...

Главное, что получившийся результат меня абсолютно устраивал: длинный "ёжик" спереди, остриженные волосы по бокам, и в меру отросшие сзади, закрывающие воротник пиджака. В итоге вышло стильно и красиво!

Вкупе с моей смазливой рожей и спортивной фигурой, все выглядело привлекательно, и... сексапильно. Добавил бы ещё, что и чуть "педрильно", но не хочется портить себе настроение.

Осознанно делая ставку на телевидение, клипы и видео, я по вечерам частенько запирался в своей комнате, включал Айфон и учился работать на камеру. То копировал уже привычные маски — "высокомерие Альдоны" или "улыбку Лады", то брал одёжную щетку на роль микрофона и отрабатывал взгляды, ракурсы, подмигивания, гримасы грусти или радости, последовательно изображая то милого подростка, то объект вожделения.

Нет, все-таки правы были предки — в актерстве и лицедействе слишком много от "первой древнейшей".

Утро пятницы началось "волшебно"...

Без двух минут семь.

Неожиданным звонком в дверь.

Еще даже мама не встала... Оба сонные, едва продрав глаза, мы с ней столкнулись в коридоре, выскочив каждый из своей комнаты. Мама накинула халат (красивый, шёлковый индийский, от Шпильмана-мл.), а я еле успел натянуть спортивные штаны, но на автомате ухватился за золотой кинжал. Тот самый: "На добрую память. Л.Брежнев".

А красоте не всегда бываешь рад!

На площадке стояла Альдона. В красных куртке и лыжных штанах. На голове вязаная шапочка с помпоном. Тоже красная. Насмешливый взгляд, раскрасневшееся с улицы лицо. Чудо, какая свеженькая и красивая девушка!

Я все понял без слов. И больше всего сейчас хотелось захлопнуть дверь прямо перед лицом красавицы. Да так, чтобы дверь от силы хлопка выгнулась как в мультфильмах, и достала до носа чертовой прибалтки.

"Чёртова прибалтка" тоже все поняла по моему взгляду, и ее лицо осветила столь редкая на нем улыбка:

— Доброее утроо!..

...Господи! Неужели и её так тренировали?!

Недалеко от моего дома пустырь. Наверняка тут скоро построят дом, а пока в наличии только небольшая детская площадка, кусты и редкие деревца.

Еще вчера на улице было минус десять, а сегодня оттепель... Мокрый тяжелый снег липнет на кроссовки, грязные брызги летят во все стороны при каждом нашем шаге. Спортивный костюм насквозь мокрый. На мои ноги и руки одеты какие-то самодельные, но очень качественно сделанные "утяжелители". Пот заливает лицо, легким не хватает воздуха... С большим трудом перепрыгивая кусты и "пиля" прямо по нетронутой целине наперекор всем тропинкам, я уже несколько раз должен был упасть, но эта гадюка бежит рядом и каждый раз успевает меня поддержать...

В школу я опять не иду. Просто не могу. С трудом выползши из ванной, я лежу на кровати уткнувшись лицом в подушку, и мечтаю сдохнуть.

На кухне белобрысая гадюка и "мамонт", уже отвезший маму на работу, о чем-то непринужденно болтают, доедая мой завтрак. При мысли о еде меня едва не тошнит...

"Это откуда же она знала про пустырь... Не иначе, как вчера приезжала на рекогносцировку местности... И утяжелители, похоже, корейские. И одежду сменную взяла с собой...".

От усталости я не могу пошевелиться. Даже когда латышская садистка заходит в комнату и молча стоит на до мной. И даже когда она начинает стаскивать с меня штаны...

Разбудили меня на обед. "Жрун" напал такой, что Лехе пришлось даже делать дополнительно яичницу, чтобы не остаться голодным.

Отключился я во время массажа. Последнее, что помню, это когда меня стали "растягивать" — "Большой брат" удерживал за ноги, а Альдона тихонько тянула то за голову, то за руки. Ещё пару раз я просыпался, когда меня переворачивали, и осторожные руки снова то мягко, то сильнее, давили разные точки на моем теле.

— Имей в виду... — я прервался, запихивая в рот отобранный у жадного "мамонта" кусок яичницы, — я тебя ненавижу...

Белобрысая зараза безмятежно усмехнулась:

— Зато можешь радоватьсяя... Ты оказалсяя покрепче, чем я думалаа...

Заметив нездоровый интерес, с которым я рассматриваю нож для масла, "мамонт" его предусмотрительно перекладывает подальше.

Альдона деловито смотрит на часы, и командует:

— Подъем, через час у тебя запись песни...

Как ни странно, но когда мы входим в Студию, чувствую я себя вполне бодро и работоспособно.

...В силу неоднократных тренировок с Айфоном, записать фонограмму и отработать "Цветы" на воскресной Генеральной репетиции в "Останкино" мне никакого труда не составило. Девчонки изображали бэк-вокал, а я дисциплинировано выполнял указания режиссёра — "встань туда, смотри сюда".

"Ничего... Пуся в "России" от меня самодеятельности тоже не ожидала... Так что пока "мели... Емелевич", а там видно будет!".

19.12.78, вторник, Москва (10 месяцев моего пребывания в СССР)

"Там" наступил во вторник...

Концерт был рассчитан почти на три с половиной часа, да еще и получасовой антракт. В отличие от моих предыдущих выступлений, все это время я должен был как пай-мальчик просидеть в зале с мамой. Режиссеру концерта видимо показалось, что "мамарядом" будет удачно компенсировать отсутствие у меня второго соавтора!

Так что если к пяти просмотрам "Песни 1978" на Айфоне добавить еще четыре репетиции, то сегодня я был обречен десятый(!) раз вкусить "лучшее советской эстрады".

Кресла в Киноконцертном зале "Останкино" были тесными, без подлокотников, да еще и обтянутые блестящим черным дерматином, от которого потели спина и задница. Одно дело репетиции, когда в зале справа-слева никто от тебя не сидит, и в любой момент можно встать и прогуляться. И совсем другое дело сам концерт, когда ты стиснут со всех сторон плечами таких же, как ты, зрителей. Проходы между рядами были узкие, ноги в них особо не вытянешь, вентиляция справлялась плохо, и в переполненном зале быстро стало душно.

Нам с мамой еще повезло — наши места были ближними к проходу, чтобы я мог беспрепятственно выйти из зала в гримерку и переодеться к выступлению.

Но похоже, эти бытовые неудобства волновали только меня. Первые зрители, возбужденные и торжественные, стали появляться в зале еще за час до начала концерта. А часть публики явно привезли организованно — этот народ в зал заходил компактными группами, оживленно между собой общаясь.

"Ну, видимо... те самые пресловутые "представители трудовых коллективов"... И скорее всего... прямиком со своих предприятий...".

С нашей стороны сегодня тоже была "группа поддержки". Верин и Альдонин отцы приехать не смогли — отбывали аврал конца года на работе, зато нарядными и довольными, неподалеку от нас, расположились Верина мама — Татьяна Геннадьевна, и Ладина бабушка — милейшая Роза Афанасьевна.

И... "из песни слов не выкинешь"...

В левой части зала у нас были еще три места. И сейчас там Леха активно обхаживал... "наших" стюардесс!

То, что отцы солисток прийти на концерт не смогут, мы знали заранее. Ну, вот... Не пропадать же билетам. К тому же именными они не были. Да и Зоя Лёхе очень понравилась...

Хорошо хоть мы сразу оговорили, что ни я к ним подойти в зале не смогу, ни им ко мне нельзя. Молодые девчонки, ошеломленные возможностью попасть на итоговый концерт "Песни года"(!!!), только послушно кивали аккуратно причесанными головками, выслушивая мои инструкции.

Ну, а я уж наплел им с три короба, что "мою часть зала", где сидят разные родственники членов правительства и космонавты, "контролирует КГБ" — и этого, к счастью, оказалось достаточно!

Мдя... Вот как-то так сложилось... Зря, наверное...

...В этот раз гримерка у нас была персональной — общая на всю "банду", зато просторная. Атмосфера в ней царила хоть и волнительная, но уже без истерики.

Тем не менее, в ответ на приветственные возгласы коллег, я сразу начинаю жаловаться:

— Мам... Ну согласись — раздражает, когда люди начинают общение с тобой не с поклона!

Увернувшись под общий смех от маминого подзатыльника, направляюсь к сидящей Альдоне. Прибалтка, предсказуемо единственная из присутствовавших, никак не отреагировала на мою заготовленную реплику.

Обхожу девушку со спины, склоняюсь вперед и пристраиваю подбородок на ее плече. Блондинка, не меняя позы и не переставая полировать ногти пилочкой, скашивает на меня свои ярко-синие глазищи.

— Григорий Давыдович! Вот Вы интересовались, какие у меня отношения с Альдоной...

Клаймич демонстративно округляет глаза, но тут же улыбается и преувеличенно важно кивает, явственно давая понять присутствующим, что это очередная шутка. Латышку наш директор слегка недолюбливает, но малейшего недопонимания с ней старается тщательно избегать. Как, впрочем, и все! В гримерке снова повисает тишина...

— Серьезные! Очень серьезные наши отношения... За все время знакомства, мы друг другу ни разу даже не улыбнулись!

Снова все смеются, причем Вера с заметным облегчением...

Лишь прибалтка слегка кривит свои тонкие, четко очерченные губы.

Вообще-то, задрала, гадюка... если честно — отдохнуть дала только в воскресенье. И хотя нагрузку заметно снизила, чтобы оставались силы на школу, но даже этих трех дней хватило, чтобы у меня ввалились щеки, а на ремне пришлось просверливать дрелью новую дырку.

...— Только скажи, и мы тренировки прекратим. — лицо Альдоны мокрое от пота, но голос сух и безразличен.

Позади осталось "вспаханное" нашими телами поле пустыря. Снова ударили морозы, и чтобы преодолеть целину, приходится сначала проламывать ледяной наст, застревать в нем, выбираться и снова проваливаться, иной раз по колено.

Не остаётся ничего другого, как выматериться про себя, и продолжить "пробежку" дальше.

Между тем, кажется, я обнаружил очередную свою "индивидуальную аномалию". Первый раз я обратил внимание на это в Липецке, во время юниорского чемпионата. Сейчас это наблюдение лишь подтвердилось — стоит мне возобновить прерванные тренировки, и я неестественно быстро набираю необходимые кондиции.

Но если в Липецке Ретлуев следил за тем, чтобы я не переусердствовал и не перенапрягался, то прибалтка кажется задалась целью вынуть из меня душу. К тому же изменились наши отношения, причем заметно в худшую сторону. Это отметил даже Леха, поинтересовавшись у меня, не поссорились ли мы.

Теперь блондинка разговаривает со мной только по необходимости, и сразу же после тренировки уезжает домой на папином "Жигуленке", не оставаясь даже на завтрак.

Включаю мозги на полную, но не могу родить никакой другой версии, кроме... "массажной". Тогда, после первой тренировки... Когда я пребывал в почти полуобморочном состоянии от полученной нагрузки, да к тому же постоянно проваливался в сонное забытьё. Размытым пятном из глубин памяти всплывает невидящий взгляд голубых глаз. И теплые девичьи ладони, неожиданно переставшие давить и невесомо скользящие по моей груди...

...После объявления по громкой связи о 15-минутной готовности, "группа поддержки" покинула гримерку, а я начал переодеваться на общее представление.

Шпильман-младший привез "продукцию" своего деда поездом еще в воскресенье и всё передал встречавшему его на вокзале Лёхе. Дома, под придирчивым маминым взглядом, я дважды перемерил оба костюма, и естественно, никаких изъянов не обнаружилось. Вещи, вышедшие из рук старого еврейского портного, выглядели и сидели идеально...

Для нахождения в зале мы совместно с мамой определили синие джинсы и красивый серый джемпер. Интересно, какими извилистыми зигзагами судьбы его занесло из солнечной Португалии в жадные руки советских фарцовщиков?!

В общем, на каждую из двух исполняемых мною песен приходился свой персональный костюм. "Городским цветам" достался белый с черной шелковой сорочкой, а на "02" я надену более "официальный" черный смокинг с той же черной рубашкой и расстегнутым воротом. Короче, предстояло мне быть модным, как шлю... хм... манекенщица на вечеринке.

В "прошлой" жизни на шмотки я особого внимания не обращал — в детстве всё моё окружение одевалось примерно одинаково, и только много позже первыми "ласточками перестройки" стали польские джинсы и турецкие свитера. В период зарубежных скитаний извечными спутниками были шорты и футболки, а госслужбу и период бизнеса сопровождали классические костюмы. Да и то, ничего особенного — хоть и не дешевые, но из магазинов.

Как ни парадоксально, вопросы моды всплыли только теперь, во "второй" жизни, а до этого "шмоточников" я не воспринимал и где-то даже презирал. Но вот смотри, как все обернулось...

Тем более, что советские эстрадные исполнители своих зрителей шикарными туалетами не баловали. Из всех певиц, кто пел больше одной песни, по-моему, только Пьеха "заморочилась" на переодевания. У нее даже на совместное представление всех исполнителей перед началом концерта, было отведено своё персональное платье. Стрёмное, кстати, на мой вкус — дурацкого розового цвета, с нелепой шейной повязкой, украшенной тряпичной розочкой. Но, тем не менее, оно было...

А вот Ротару и Пугачева свои песни исполняли в одном и том же. Сарафан "Софы" был осыпан блестками, как новогодняя елка, а "Пугачиха" была одета, как и всю последующую за этим жизнь, в какое-то бесформенное недоразумение.

Впрочем, абсолютным победителем в моём персональном конкурсе "Кто одет хуже всех?", стала ведущая Светлана Жильцова. Мало того, что ее платье напоминало цветом "детскую неожиданность" — так еще и крой модели подразумевал, что у той, кто будет его носить, должна быть в наличии хоть какая, но грудь. А так — спереди свешивались два жалобно пустующих мешочка лифа, и зрелище было откровенно нелепое.

На этом скудном фоне наши девицы в нарядах Львовой, пошитых по лекалам двадцать первого века, должны будут произвести настоящий фурор! На репетициях, и сейчас, во время общего представления, мы задействовали платья, уже "засвеченные" на милицейском концерте, а "ХХI век" приберегли для основного действа. Что ж — таковым будет первый из обещанных мною "сюрпрайзов"!

По крайней мере, реакция дочери Генсека, когда она впервые увидела нашу троицу в сценических платьях, была предельно эмоциональна:

— Ох ты ж... Ёшкин кот! Богини!!! Давыдыч, ты ж глянь... Нельзя девок за границу — там за ними очередь из миллионеров выстроится!!!...

Вполне понимаю и разделяю такую реакцию... Сам-то я в процессе примерок видел каждую из девушек, но их явление втроем, в готовых платьях, даже меня заставило покрепче сжать зубы — чтобы челюсть не отвисла.

Постоянное общение теряет остроту первого впечатления, и привыкание наступает даже к незаурядной красоте. Но сейчас, на какой-то небольшой миг, эти три красавицы показались мне незнакомками. Прекрасными, желанными, далекими и недоступными.

Иногда, очень редко, жизнь дает нам возможность увидеть привычное и знакомое как бы со стороны и заново...

...В "той" жизни я конечно не мог пропустить в своих странствиях прибрежные города, равнинные просторы и горы далёкой Аргентины.

"Серебряное море" — так переводилось название того полумиллионного курорта на атлантическом побережье испаноязычной страны. Красивый и уютный Мар-Дель-Плата как магнитом притягивал к себе состоятельных аргентинцев и толпы туристов, в основном "пиндосов". Но мало кто из них приходил по вечерам на пустынные, белоснежные пляжи, и наблюдал за закатом светила, дающего жизнь всему сущему на Земле. А закаты в Мар-Дель-Плата того стоили... Тяжелая масса воды в какой-то момент превращалась в расплавленное серебро, а бухта становилась гигантским драгоценным ковшом.

Намедитировавшись на "серебряное море", после заката я шёл в очередной ночной клуб. В тот раз это был "Ла Кумбре"... Я запомнил.

Вечеринка набирала обороты: шквал мигающих разноцветных огней, вибрация от музыкальных колонок пробирает тело до самых косточек, изломанные тени дергающихся в танце стройных молодых тел, белозубые улыбки южных красоток, и бесчисленные отражения в зеркальных стенах и колоннах.

Я занимаю место за арендованным столиком, и с бокалом красного "Мальбека" погружаюсь в блаженную нирвану звуков, огней и образов. Закончился очередной день, а с ним в небытие ночи и в мою память уходят очередные места, встречи и люди.

Среди всеобщего веселья и искрящейся радости жизни, мой взгляд натыкается на немолодого европейца, одиноко сидящего за своим столиком. Он кажется настолько чужим и обездоленным на этом карнавале всеобщего ликования, что мне хочется встать и подойти к нему со словами поддержки, чокнуться бокалами и выпить под какой-нибудь душевный тост. Уже мысленно начинаю подбирать слова, но... секундное наваждение проходит. Я понимаю, что в зеркале отражаюсь я сам. И, одновременно, вся моя жизнь. Потраченная и заканчивающаяся...

Следующее утро я встретил в дороге, по пути в аэропорт Буэнос-Айреса: "Эсейса" — "Барахас" — "Шереметьево-2". Почему-то остро захотелось, чтобы все "закончилось" на Родине. Пусть не прямо сейчас. Но в принципе...

И вот я как бы увидел всех трех девушек заново. Видимо, из таких моментов и рождаются фразы про божественность красоты, и про то, что она правит миром!

Сильные эмоции... Нежелательные... Пришлось напоминать себе, что уже четыре месяца вон ту "божественную" брюнетку в красном платье я имею "всюду и в разных". Фи, конечно... Но помогло.

А заодно позволило заметить ту тишину, которая установилось в секунду назад шумной репетиционной. Все музыканты, без исключения, молча пялились на "Святую троицу". А кое-кто и зубы сжать не успел, так что челюсти отвисли очень заметно.

Девицы, к сожалению, произведенное собой впечатление оценили сразу и в полной мере. Собственно, надо быть слепым, чтобы не увидеть округлившиеся у присутствующих глаза!

Пришлось предпринимать срочные меры, а то управление над осознавшими свою "божественность" может быть потеряно раз и навсегда.

Паскудным голоском я подхватываю реплику Брежневой:

— Ваша правда, Галина Леонидовна... Красивое платье — страшная сила. Даже наших замарашек приодели — и вот уже почти как "богини"!

Величественность момента разрушена. Смотрит на меня осуждающе и пытается задавить улыбку Клаймич, поперхнулась от неожиданности и смеха Брежнева, затем, постепенно отмирая, к зарождающемуся веселью стали присоединяться и все остальные.

Смеются даже две "замарашки", но и два обиженных взгляда я все-таки замечаю. Прибалтка же в очередной раз демонстрирует нордический характер и ноль эмоций...

...Скептические размышления на тему "модного приговора" и прочие воспоминания, совершенно не мешают мне лучезарно улыбаться на сцене на протяжении всей тягомотной процедуры представления исполнителей.

"Режиссер — редкостный болван! Хоть и шепчутся, что он внук Бухарина... Такая потеря темпа и эфирного времени в самом начале концерта...".

Сохранять жизнерадостное выражение на лице, когда количество представляемых певцов и коллективов зашкаливает за три десятка — непросто, а я еще не забываю подстёгивать своими взглядами улыбки на лицах Веры, Альдоны и Лады!

"— Запомните... — вещал я вчера в Студии на "напутственном" собрании, — в зале сидит меньше тысячи человек, а у телевизоров — несколько десятков миллионов! Камеры показывать вас будут непредсказуемо, на пару-тройку секунд, в любой момент... и чтобы на экране вы были красивыми и улыбающимися — "лыбиться", как дуры, вам надо на протяжении всей четверти часа не переставая ни на секунду!...".

Знал, о чём говорил — в Айфоне, на видео с "канонической" версии концерта, бесстрастные камеры выхватывали скучающее лицо Кобзона, безразличие Лещенко, какую-то недовольную физиономию Кикабидзе, и совершенно отрешенного Хиля...

"Опс!!! А это уже итс ми...".

— Лауреат премии Ленинградского комсомола, автор и исполнитель Виктор Селезнёв!

Делаю шаг вперед, и слегка склоняя голову, "смущенно" улыбаюсь под доброжелательные хлопки зала.

"Ничего себе, формулировочка — "автор-исполнитель". Хорошо хоть не комических куплетов! Зато про лауреата вставили... На репетициях такого текста не было...".

— Вокально-инструментальный ансамбль Музыкальной студии МВД СССР "Красные звезды"!

Наши девушки, держась за руки, вскидывают их вверх и кланяются. Это тоже домашняя заготовка. Вкупе с их улыбками — очень мило, даже если режиссер будет потом истерить.

"Ссссуки!!! Какая "Студия МВД"?! Что за тварь это придумала?! Не звучало такого в представлениях на репетиции! Бlяdи тупые!!!".

Невозмутимо держу на лице широкую улыбку, а про себя исхожу на... фекалии.

..."Юбилейный" — десятый вынужденный просмотр "Песни года", моего настроения однозначно улучшить не мог. Скучно было до зубной боли.

В первой части концерта из сочиненных "мною" песен стоял только "Теплоход" Сенчиной — не будь этого, я бы сумел найти аргументы для мамы и остался бы сидеть в гримерке. Уже не умиляли ни "Вместе весело шагать", ни "а-а в Африке горы — вот такой вышины-ыы!". В душном зале я всеми силами старался не зевать и не клевать носом, и тем не менее, не смог избежать пары толчков локтем от бдительной мамы. Короче, мрак...

Сенчина выступала восьмой, как раз после откровения хора "эмвэдэшников", что "Лучше нашего солдата не поёт никто!".

Ага... Масляков вещает:

— Парад песен-лауреатов 1978 года продолжает песня "На теплоходе музыка играет"...

Жильцова на подхвате:

— Слова и музыка Виктора Селезнева, поёт Людмила Сенчина!

"Понял! Коричневая рубашка Маслякова и поносного цвета платье Жильцовой, наверное, отражают скрытый протест деятелей искусств против их "говняной" жизни в СССР!".

Забываюсь до такой степени, что чуть ли не хрюкаю над собственной шуткой. Ну а что?! Сам пошутил — сам посмеялся...

Неуместное веселье прекращает мама. Услышав нашу фамилию, она не сдерживается и стискивает мою ладонь. Господи! Сидит вся такая торжественно-напряженная — гордится, сверх меры, своим "талантливым" сыном.

"Мамулечка..."

Меня неожиданно окатывает волна какой-то острой тоски. Вторая жизнь — второй шанс... Десятки тонн золота ждут меня на далеком островке в Тихом океане и в древнем храме сказочной Индии! Эти деньги сделают меня богатейшим человеком мира, передо мной откроются все двери, всё станет возможно... Всё! АБСОЛЮТНО ВСЁ!!! Надо только выбраться отсюда в Италию, а потом "выкупить" у родного Советского государства маму и деда! Заплачу по миллиарду — отпустят, как миленькие... А если дед станет упираться, так за валюту его еще и силой выпихнут за границу. Скажут — эта жертва нужна Партии! Построю им "а-ля" средневековый замок где-нибудь на тёплой Ямайке... Куплю себе сверхзвуковой "Конкорд" и трёхпалубную яхту! И буду гадить в унитаз из золота инков...

Мама сильнее сжимает мои пальцы, и склонившись к уху, шепчет:

"Не волнуйся так, котюня! Все будет хорошо!".

Я осознаю, что от одолевших мыслей меня заметно потряхивает, и усилием воли беру себя в руки. Тем более, сейчас подойдет Сенчина, и это станет вторым "сюрпрайзом"...

Стоить отметить, что публика ленинградскую певицу принимает очень хорошо. Ну, как хорошо... "по местным меркам", конечно! Так-то, пол зала сидит с каменными лицами, как на похоронах, особенно цепенея под направленными в их сторону телекамерами. Некоторые улыбаются и хлопают в такт популярной песне, но таких не слишком много...

Сейчас советские певицы и певцы во время исполнения песен всё чаще стали спускаться со сцены и ходить вдоль зрительных рядов. "Мода", видимо, пришла с Запада, поскольку помнится, недавно "бониэмщики" активно прыгали по залу, пытаясь расшевелить публику. А сегодня в зал уже спускались не только Толкунова, но даже сопливая солистка Детского хора. Этого тоже, кстати, я на репетициях не наблюдал — прям, что-то необъяснимое творится! Совсем сопливая девчушка по фамилии "Могучева" поскакала в зал к еще не старому, но уже привычно толстому Эльдару Рязанову, чтобы "спеть" (в отсутствующий микрофон!), что "ни к чему тебе дороги, косогоры — горы, горы...". Зал умилился!

Поначалу я вообще не мог понять, как исполнители осмеливаются приближаться к зрителю, когда выступают под "фанеру", но потом привык. Народ в этом времени пока ещё настолько "дремучий", что подавляющее большинство даже представления не имеет, что такое "фонограмма".

Вон, Пугачиха вообще оборзела до того, что своего "Первоклассника", с позволения сказать, "исполняла" без микрофона. Зато очки с ультромодной цепочкой до пупа, нацепить не забыла. А в зале ей хором "подпевали" припев четверо мужиков, из которых я смутно опознал одного из многочисленных мужей будущей "Примадонны". Правда, уже и сейчас на репетициях Пугачева вела себя вальяжнее всех, и нагло указывала режиссеру, что надо делать и как ее снимать. А тот ее безропотно слушал! Из всего этого я сделал вывод, что "крыша" у лохудры должна быть на самом верху. И пора бы уже найти на это время и "навести справки"...

...— Виктор, а тебе не кажется, что, все же лучше это согласовать с режиссером? — Сенчина нервно покусывает нижнюю губу. Отказывать ей мне не хочется, но и последствий "несанкционированных действий" она не на шутку опасается.

— Зачем? — я сижу в кресле напротив, и "дожимаю" жертву, — Дружеский жест более опытного коллеги. Импровизация... Что в этом криминального?..

"Молодец! Как и договаривались, подгадала к припеву, чтобы никакой двусмысленности не получилось...".

— На теплоходе музыка играет,

— А я одна стою на берегу...

Сенчина возвращается из зала на сцену по "моему" проходу, и приближается как раз к тому ряду, где с краю скромно притулился "юный вундеркинд".

— Машу рукой, а сердце замирает,

— И ничего поделать не могу!

Её рука ложится мне на макушку и легко взъерошивает длинные светлые волосы. От "неожиданности" я втягиваю голову в плечи, а потом мило лыблюсь в ответ на её улыбку. Стараясь не косить глазами в направленную на нас камеру...

Зрители в зале и так хлопали в такт заводному припеву, а теперь еще и весело смеются!

— Людмила Сенчина исполнила песню "На теплоходе музыка играла" на слова и музыку лауреата премии Ленинградского комсомола Виктора Селезнева!

"Все-таки нужно быть не без способностей, чтобы без запинки выдавать такие объявы, не путаясь в падежах!"

Под наполненный неуёмным пафосом голос Жильцовой, я встаю с кресла, приветственно поднимаю руку, и на каблуках прокручиваюсь вокруг своей оси, озаряя зал белозубой улыбкой под весьма громкие и дружные аплодисменты!

"Всё путём! Музыку спёр у Добрынина, слова украл у Рябинина, улыбку спиzdiл у Лады... Но ведь, как говорится: списал с одной книги — плагиат, с двух — компиляция, а вот с трех — уже диссертация! Ладно, "диссертант" — пофиг... То ли ещё будет!".

Легонько кланяюсь в сторону Сенчиной и демонстративно изображаю несколько хлопков в её адрес, вызывая явное одобрение зрителей...

В антракте спокойно прошлись с мамой по холлам и коридорам "Останкино". К счастью, никто нас не остановил и автографов не требовал! Глядя на улыбающиеся и возбужденные лица зрителей, приходится резюмировать, что мои эмоции относительно тесных кресел и духоты в зале, похоже, больше никто не разделял. Народ явно доволен — песни нравились, а бутерброды с копченой колбасой и бутылки "Пепси-колы" разлетались в буфетах со страшной скоростью!

"Внимательно" выслушиваю последние наставления мамы, и после второго звонка провожаю её в зал, а сам, с начинающимся лёгким мандражем, отправляюсь за кулисы.

Де жа вю, бляdь!!! Ресторан "Арагви" — дубль два...

Тихонько просачиваюсь в гримёрку с традиционно заготовленным анекдотом — и застаю картину маслом. Напряженная Вера неискренне пытается улыбаться что-то велеречиво вещающему ей Кикабидзе. "Мимино всея Руси" сидит, вальяжно развалившись в кресле, но масляно-блестящий взгляд неотрывно прикован к девушке. Моя красавица то чему-то кивает, то нервно покусывает губы, то опять пытается растянуть их в резиновой улыбке.

Донельзя удивленный появлением "козла в своём огороде", я ищу взглядом Альдону. С какого хеra наша сторожевая овчарка не отгоняет посторонних животных от трепетной (мать её!) лани?!

Да ладно?! Приехали, ёпть... Возле блондинки скромненько, на табурете, но пристроился уже свой "ухажер" — Яак Йоала. Правда, эстонец ведет себя не в пример сдержаннее... Но и дочь чекиста на него практически не обращает внимания — по привычке поглощенная полировкой ногтей маленькой пилочкой.

"Мдя... Как там у Пушкина? Быть можно дельным человеком, и думать о красе ногтей... Но это уже явный перебор!".

Больше не скрывая своего присутствия, злобно сообщаю:

— И снова добрый вечер...

Перебитый посреди, видимо, очень важной фразы, недовольно замолкает Кикабидзе. Следует разноголосица радостных приветствий от наших музыкантов... Оставив разговор с Ладой, ко мне устремляется Клаймич. Отрывает от ногтей голубые льдышки своих глаз прибалтка.

Но не это главное... Вера поворачивает ко мне голову, и на её лице отражается такое облегчение, что моя досада тут же уступает место тихо закипающему бешенству.

— Григорий Давыдович... — мой тон можно использовать вместо криокамеры — Клаймич смотрит встревоженно, но почти сразу отводит глаза.

"Знает кошка, чьё мясо...".

— ...нам скоро на сцену, готовьте группу... И попросите посторонних уйти...

Кто бы что не подумал, но Йоала сразу поднимается с табуретки со словами:

— Ну-у, не буду вам мешаать...

А вот Кикабидзе напротив, удобно пристраивает руки на подлокотниках кресла — насмешливо смотрит на меня, но спрашивает Клаймича:

— А эта большой началник пришел?! Так до вашего выхода еще нэ скоро, скажи ему, Гриша, чтоб нэ волнавалса так!

Это хорошо. У меня нет ни малейшего желания разойтись из этой ситуации мирно.

Подхожу к вешалке, и не торопясь стягиваю через голову джемпер. Я уже давно пребываю в таком состоянии, что мою физическую форму может замаскировать только пиджак. Но никак не футболка... Последние тренировки с Альдоной привели к тому, что по мне можно изучать анатомию — фигура пловца никуда не делась, но мышцы уже такие, что плаванием такое не достигается. Не уверен, что это естественный результат, а не... "свыше", но мне наплевать...

В повисшей тягостной тишине, неторопливо похожу к креслу с грузином, снова пытающемуся что-то говорить не слушающей его Вере.

Медленно и предельно оскорбительным тоном цежу сквозь зубы:

— Уважаемый, просьба "выйти вон" совсем недоступна для вашего понимания?

С изумленным выражением лица, но все ещё пытаясь улыбаться, Кикабидзе поднимается из кресла:

— Малчик, твоя мама совсэм плохо тебя воспитала?!

Бинго! А я-то ломаю голову, как пройтись по его матери, но не сделать это первым. Ведь с такими, как он, это всегда беспроигрышный вариант. Сами с этого начинают, но при аналогичном ответе звереют моментально. А тут и на ловца...

Краем глаза вижу, как за спину к "Мимино" устремляется Коля Завадский.

— А твоя родила тебя от ишака — раз ты такой же тупой, как это животное...

У грузина от бешенства даже глаза светлеют. Но каким-то чудом он себя все же сдерживает. А может, и вид моих "банок" на руках этому помогает.

— Ныкогда... — он намеренно чеканит каждый слог, — настоящий мусчина нэ оскорбит чью-либо мать! Это так нызко, что я с тобой даже раговариват нэ хачу. Ты нэ достоин этаго!

Ну-ну... Эти кавказские словеса почему-то обычно ставят русских в тупик, когда начинается подобный "базар". Но со мной такие номера и раньше не проходили...

— И ты говоришь мне это после того, как первым задел мою маму?! Пшёл на iyx отсюда, пиder напомаженный!

Любое терпение имеет свой предел, и теперь он был перейден. Кикабадзе обеими руками пытается схватить меня за шею, как будто хочет оторвать голову, и тут же получает левый короткий в печень.

Хрипящего и подвывающего от боли, я беру его за воротник пиджака и выволакиваю по полу в коридор, прямо под ноги опешившего Кобзона.

Как испарился из комнаты эстонец, я даже не заметил...

Классическое сочетание цветов — красный, серый и черный. Все три платья сшиты из шифона и выполнены в одном стиле. Завышенная талия эффектно подчеркивает высокую грудь девушек. Благо, есть что подчеркивать! Юбки, длиною в пол, собраны затейливыми складками, и летящий силуэт зрительно делает всю троицу еще более высокими и стройными. Верх у платьев с открытыми плечами, а лифы искусно украшены стекляшками, отколупанными с чешских елочных шаров! Короче — "дорогая" элегантная простота. Красное платье с юбкой гофр — на Вере, черное с эффектной вышивкой — у Альдоны, а серое с небольшим шлейфом — просто идеально подошло шатенке Ладе.

Даже не знаю, что произвело на зрительный зал больше впечатления: хорошая песня, красота солисток, или оффффигительные(!) платья — но хлопали им как сумасшедшие! Такой прием превзошел даже овацию на Дне милиции!

Поэтому моё появление на сцене с "Городскими цветами" и "святой троицей" на бэк-вокале, было по определению обречено на успех.

Фонограмму "Цветов" мы аврально переписали за день до концерта. В последний момент до меня к счастью дошло, что песня звучит по стране уже полгода, и меня однозначно будут сравнивать с Боярским, которого я просто тупо взял и скопировал.

Так что теперь — совместно с трио женских голосов, не просто вытягивающих припевы, но и создающие мне "фон" в куплетах — это совершенно другая песня.

Классом неизмеримо выше!

Не гнусавое блеяние обделенного вокальными данными усача, а очередной маленький шедевр, которые так удаются Вериной маме — преподавателю московской Консерватории.

Успех был полный!!!

Я вольготно расхаживал по сцене, садился на ступеньки, улыбался в камеры, даже спустился в зал... Апофеозом всего стал момент, когда какая-то толстушка с милым добрым лицом, в аляповатой красной кофточке, кримпленовой юбке и... сапогах, подошла ко мне прямо во время песни и вручила букет РОМАШЕК!

Ну понятно, что не мне она их на концерт несла! Ну понятно, что не полевые! Большие такие, на длинном стебле — декоративные, или как они там называются, но — ромашки же! Как говорится — нарочно не придумаешь...

Что ж, я тоже не растерялся. Придержал тётю за локоток, и во время музыкального проигрыша чмокнул ее в щеку!

Зал смеялся, зал улыбался, зал умилялся, зал даже подпевал последний куплет!

Зуб даю... Нам аплодировали лучше, чем последовавшему за нами дуэту Софии Ротару и Карела Готта!

И все же...

Все же.

А "Ноль два" мы с Сенчиной исполнили на бис! Точнее, мы и хор МВД!

Почему? А вот попробуй пойми... Конечно, и на Дне милиции нас тоже явно звали на повтор, но там зал встал, и было совершенно нереально держать членов Политбюро на ногах на протяжении "биса".

Да, песня отличная... Да, хор МВД — великолепен. Но зал-то, в этот раз, не милицейский! И инициатива "биса" была не наша — фонограмма второй раз зазвучала для меня совершенно неожиданно.

Ну, и что... Спели и второй раз — и снова искупались в овациях!

— Песня "Ноль два"... Автор музыки и слов — Виктор Селезнев...

Стоящая рядом радостная и раскрасневшаяся Сенчина "возвращает" мне мои аплодисменты, и неожиданно притягивает меня к себе, целуя в щёку, вызывая улыбки в зале...

...К моменту возвращения всех артистов с финального выхода, в гримерке нас ждали незабвенная Галина Леонидовна и её лепшая подруга — Светлана Владимировна Щелокова!

Билеты на концерт я им обоим "достать", конечно, не предлагал! Да и вообще, как я понял, сидеть в зале, в котором все "непростые" люди Брежневу и Щелокову хорошо знают и обязательно начнут приставать с приветствиями или просьбами, им совсем не улыбалось. Но и пропустить выступление ансамбля, в успех которого обе так сильно вложились, было выше их сил. Поэтому подруги "устроились"... в аппаратной режиссера! Руководство "Останкино" подсуетилось, и быстро соорудило в помещении три кресла и столик с кофе и пирожными. Вот там, за затемненным стеклом, в компании Энвера Мамедова — первого зама Лапина — обе гранд-дамы советского " высшего света" весь концерт и отсмотрели. И соответственно, оказались свидетелями нашего триумфа в полной мере! А затем пришли за кулисы поздравить "самый талантливый и самый красивый ансамбль страны"!..

...И только в "Праге", когда у всех присутствующих закончили фонтанировать первые, самые яркие эмоции от наших "фееричных" выступлений, и хлопки открывающихся бутылок "Советского шампанского" стали пореже, Клаймич призывно кивнул мне, ненавязчиво увлекая Брежневу и Щелокову в сказочный зимний сад ресторана.

Мдя... И ведь не скажешь, что в Григории Давыдовиче "умер артист" — таки на эстраде человек работает — но то, что его потенциал в "драме" еще только ищет выход своему таланту — это однозначно!

Огорченный, приправленный нотами трагизма рассказ Клаймича искренне поразил обеих "царственных" подруг.

— Что?! Вот так и отказался выходить, когда девочкам надо было переодеваться?! — неверяще переспрашивает дочь Генсека, и пораженно смотрит на меня.

Скорбно пожимаю плечами и хмурюсь. Рядом, в унисон, тяжело вздыхает Клаймич.

— И правильно ему врезал!!!

Все-таки Галина Леонидовна реально хороший человек! Что бы там ни было, и что бы потом про нее не писали. Только доверчивая слишком, добрая излишне, и отзывчивая чересчур! Гы!..

Щелокова — практичнее. Спокойнее. И, думаю... умнее.

— Галюсь, успокойся... Сейчас давай с праздником закругляться, и поедем к тебе, почаёвничаем. Там ребята всё еще раз спокойно расскажут... Глядишь, и Юра с работы подойдёт... Нам эту историю надо ПРИНЕСТИ ПЕРВЫМИ...

Тоскливо высиживая на уроке анатомии, и вполуха слушая монотонные откровения "биологички" о гигиене, я искренне пытался разобраться, на кой хрен мне вообще потребовалось устраивать этот "грузинский геноцид". Ведь легко можно было все решить без кулаков.

Нет, перед лицом своих "высших милицейских покровителей" я сумел выкрутиться — не то, что без особых проблем, но даже с прибылью... Поздним вечером того же дня — сначала перед Чурбановым, а на следующее утро уже и лично перед Щелоковым, мною была нарисована душераздирающая картина постоянных преследований и провокаций со стороны "маститых мэтров". Здесь правду и ложь я, без комплексов, мешал в одну кучу. Не погнушался даже откровенной клеветой...

Абстрактным и конкретным "мэтрам" мною было приписано всё. И их откровенная грубость во время записи "Комсомола" в "Мелодии". И злобные реплики и взгляды на Дне Милиции, когда выяснилось, что всем артистам придется выходить на сцену под нашу заключительную песню. И запрет на любые "хождения" по сцене на "Песне года"...

— Пугачевой разрешили "петь" вообще без микрофона! Даже девчонка из Детского хора бегала по всему залу, "Пламя" всем составом в зал спускалось... А нас вознамерились столбами заставить стоять у микрофонов! Да, я спустился в зал и сел на ступеньки, но просто потому, что плюнул на этот запрет... — горячо вещал я, игнорируя совершенное охренение в глазах Клаймича.

— И это еще далеко не всё!.. ("Остапа несло") Помните, мы договорились не афишировать принадлежность ВИА к МВД, чтобы не нарываться на неприятности за границей?!

Оба генерала синхронно кивнули.

— Так они специально объявили, что ансамбль "Красные звезды" — это музыкальная студия МВД!!! Наверняка уже пронюхали, что нам скоро ехать в Италию, и решили нагадить!!!

Откровенно говоря, сам-то я думал, что произошедшее — обычная "накладка", и скорее всего, это даже наше упущение, что не согласовали с режиссером текст представления группы. Но если уж валить все в кучу, так валить... Тем более, что последний довод, похоже, произвел на Щелокова наибольшее впечатление — у него на лице аж желваки заиграли.

— А этот Мимино?! — мелодраматично возопил я, пользуясь моментом, — он специально пришел и не давал нам ни подготовиться, ни переодеться! И усиленно старался вывести из себя Веру!.. это — брюнетка, которая... Он то прикоснуться к ней пытался, то подмигивал, то двусмысленности всякие говорил!

Клаймич поспешил вмешаться, видимо, пока я не договорился до попытки изнасилования:

— Виктор совершенно прав! Мы не могли начать готовиться к выступлению, а все наши намё... просьбы уйти — им совершенно игнорировались. Виктор тоже сначала вежливо попросил... Вахтанг — опять ни в какую... Ну, потом слово за слово, и... там он уже в разговоре Витину маму... зачем-то задел... Вот и...

— Понятно! — Щелоков хлестко врезал ладонью по столу, — Юрий, надо срочно разобраться в этом гадюшнике!

Злобно прищурившийся Чурбанов ответил министру молчаливым, но энергичным кивком...

Я отрываю глаза от раскрытого учебника. Привычно ловлю пару девчоночьих взглядов, и делаю вид, что снова погрузился в изучение картинки с человеческим скелетом.

Не знаю, конечно, как генералы "разберутся с гадюшником", но на какое-то время все наши враги затаятся. И это хорошо... С другой стороны, никто нас особо и не донимал пока. Уж я-то это точно знаю... Так какого хера стоило затевать эту бучу?!

Ревность? Ну, это даже не смешно. Сомнений в чувствах Веры у меня не было никаких. Да и явное облегчение в ее взгляде, когда я зашел в гримёрку, тоже не оставляло места для сомнений.

Показать, кто тут главный? А кому?! Благодаря Клаймичу... Хм... И Завадскому, и Лехе... Проще перечислить, кто не... Нет, не проще! Никто в коллективе моё главенство не оспаривал. Вообще никто. Даже Альдона, прилюдно, никогда не позволяла себе меня как-то задеть. При Лехе, и даже при маме, по утрам, когда я мешкал со сбором на тренировку, она вполне могла даже лёгкого пенделя отвесить. Но в коллективе ее поведение по отношению ко мне всегда было безупречным.

Это если не вспоминать, как она меня чуть до полусмерти не отмордовала! Но ведь и это наедине было! Хотя, конечно, гадюка бешеная — живот сутки безумно болел...

Я мысленно ёжусь от неприятных воспоминаний.

Думается мне, что есть только одно объяснение. Оказалось, что при помощи кулаков проблему было решить ПРОЩЕ ВСЕГО. Мой удар сносит с ног взрослого мужика. Возможно, не каждого — но пока сносил всех. Плюс я хорошо помнил поведение Кикабидзе в будущем.

Вот и не стал заморачиваться.

А зря...

Стремление к самому простому решению проблем, сиречь — излишне прямолинейному и непродуманному, до добра не доводило никого и никогда.

— Лентяй несчастный! Ты когда наконец принесешь холодец, или мне самой за ним идти придется?!

Запущенная мамой мандаринка попадает мне точно... в лапы.

— Ща, ма!..

Приходится оставить пост наблюдателя за суетой вокруг новогоднего стола, и отправляться на второй этаж. Там, у чуть приоткрытого окна на подоконнике в "кабинете переговоров", застывает шикарный говяжий холодец!

В Москве четвертый день температура не поднимается выше минус 25 градусов, и холодец уже "дошел до кондиции". Плотно закрываю раму, и с веселым офигением разглядываю прикрученный со стороны улицы градусник. Затем поднимаю большое блюдо и торжественно несу холодец, покрывшийся налетом тонкого жирка, на первый этаж.

— Дорогие товарищи! Позвольте всех поздравить, на улице — минус 37 градусов!!!

Ответом мне служит всплеск бурного удивления, веселый смех, и сольное предложение милейшей Розы Афанасьевны поскорее за это выпить!..

Со дня концерта прошло меньше двух недель — а ощущение, как будто целая вечность. Каждый мой день был настолько плотно утрамбован событиями, что просто некогда было перевести дух.

Как Щелоков и Чурбанов собрались "разбираться с гадюшником", я не знал, и никто почему-то мне об этом докладывать не спешил. Но свой верный маленький "Mauser-Werke" я теперь таскаю с собой даже в школу. Он отлично помещается во внутреннем кармане школьного пиджака и наполняет мою душу железной уверенностью, а взгляд — несгибаемой сталью. Ха-ха!

А коли серьезно, то... Береженого — бог бережет. И если "Мымыно" кого-нибудь подошлет со мной поквитаться, то десятизарядный пистолет станет в этой разборке прекрасным аргументом. Который я использую, ни секунды не рефлексируя.

Леха уже тоже в курсе ситуации. И теперь в кармане его дубленки лежит большой альпинистский карабин, полноценно заменяющий кастет, и при этом никак не подпадающий под действие УК РСФСР. А под мышкой "Большой брат" постоянно таскает аккуратно обмотанный упаковочной бумагой и перевязанный бечевкой обрезок арматуры.

Сначала я думал достать для Лехи из гаражной нычки "ТТ", но потом пораскинув мозгами решил, что маленький маузер стреляет несопоставимо тише. К тому же вероятность, что я "попадусь" с пистолетом — гораздо меньше, а вот возможностей выкрутиться при "попадании" — уж точно больше, чем у "мамонта". В чем не без труда, но сумел того убедить.

Вообще-то с Лехой пришлось нелегко. Когда он узнал о произошедшем в гримёрке конфликте, то разозлился жутко... На себя. И, в принципе, понять парня можно. Отвечает за "безопасность" — а во всех возникающих конфликтах или отсутствует, или вообще оказывается за моей спиной. Вспомнить ту же разборку с четырьмя грузинами в Сочи, около Бочарова ручья! Так и до комплексов недалеко...

"Кстати, опять грузины! Нодар и Зураб в "Арагви", Каха с тремя земляками в Сочи, а вот теперь ещё и Буба... Странно, в "прошлой" жизни у меня с грызунами запомнившихся конфликтов не случалось...".

— Да чтоб я тебя еще раз послушал и оставил одного!!! — буквально рычит разгневанный "мамонт", и сгребя мощной лапой воротник пиджака, трясет меня, как "Тузик тапку".

Ситуация усугубляется тем, что после концерта Леха, как истинный джентельмен, повез обеих стюардесс домой. Как оказалось, жили девчонки вместе — в аэрофлотовском общежитии на Выхино, но "мамонт" даже каким-то невероятно-сказочным образом сумел обаять тетку-вахтершу, и та разрешила ему "на часик зайти к дивчинам до чаю".

Так что об "эпической битве" в "Останкино" Леха узнал только к обеду следующего дня, поскольку утром вместо школы я уехал на ментовской "Волге" на Огарева совместно с Клаймичем — доводить до министра нашу версию событий.

К удивлению "мамонтяры", я не спорю. И следующие полтора часа мы тратим на обед и обсуждение организационных вопросов по реальному формированию "службы безопасности" для "The Red Stars ltd.".

Теоретически, с этим дела обстояли вполне неплохо.

Леха записался в пять районных боксерских секций: две — около нашего дома, и еще три около Студии. И в результате его периодических появлений там, у нас на сегодняшний день образовалось четыре кандидата в будущие "телохранители".

— Вот... — Леха озабочено потыкал пальцем в потрепанный блокнот со своими каракулями, — Все тяжы... выше 185-ти... холостой только один... У двоих — дети... один — в НИИ работает техником, остальные — на заводах... из них двое — заочники... Отслужили все: два десантника, мотострелок-разведчик и морпех...

Многозначительно выговорив заключительное "морпех", Леха отложил блокнот, и бросив на меня удовлетворенный взгляд, быстро заработал ложкой в тарелке с остывающим борщом.

ВВ-шников и пограничников я в отборочном задании исключил сразу: из моего"прошлого" опыта, двухгодичное общении с зеками здорово деформировало психику молодых парней, а погранцы сейчас входят в войска КГБ, так что — на хрен.

— Что ж... отлично-оо... — задумчиво тяну я , глядя на макушку "Большого брата", склонившегося над тарелкой, — Добро, Леша — разговаривай с ними теперь предметно...

В школе мое участие в "Песне года" уже не секрет, что вызывает вал вопросов от одноклассников и резко усилившееся желание дружбы со стороны девочек.

"Смешно...".

Да, и моя "драка" с четырьмя балбесами, похоже, тоже уже ни для кого не секрет. Иначе с чего бы со мной так дружно здороваются десятиклассники и мило улыбаются старшеклассницы?!

Есть и бОльшая неожиданность... На внеочередном классном комсомольском собрании меня избирают членом комитета комсомола. Вот просто так — в середине учебного года! Сдуру я подумал на озабоченную "секретаршу" школьного комитета ВЛКСМ, ту, которая набивалась "в гости", но потом все разъяснилось — инициатива райкома. Как же, ведь я — единственный "школьный" лауреат комсомольской премии! Не "Ленинского комсомола", конечно, но в других московских школах и такого нет.

Так что теперь у меня есть и такая "цацка" — член комитета комсомола школы. Как бы еще "общественной работой" не загрузили, гады! Едрёнть...

А всё остальное в школе осталось нудно и мрачно — уроки, диктанты, домашние задания и четвертные контрольные. И хотя проблем с успеваемостью и учителями нет никаких, решил твердо — после Италии буду добиваться экстерната. Сил моих на эту школу больше нет никаких.....

В четверг я был удостоен чести побывать в гостях у Эделя. "Самый крутой жилищный маклер" столицы с невозмутимым видом выслушал все мои хотелки, пригубил одуряюще ароматный кофе из крошечной фарфоровой чашечки, и огорченно посмотрел на Клаймича:

— Ах Гриша, Гриша... Зачем ты меня не остановил? Почему я так надрывался делать Софочке квартиру?! Ведь нам надо-таки было просто познакомить этих молодых людей между собой... Витя, вы знаете, моя внучка Софочка — удивительная красавица! А какая она прекрасная хозяйка...

Эдель аккуратно поставил на стол явно дорогой фарфор, затем экспрессивно всплеснул короткими ручками и закатил в экстазе глаза.

Григорий Давыдович, с насмешливой улыбкой наблюдавший за разворачивающимся представлением, ехидно прокомментировал:

— А еще Софочка уже давно замужем, и воспитывает двух очаровательных дочурок!

Я еще не успел засмеяться, а Яков Ефимович тут же возмущенно парировал:

— И когда, позволь узнать, одно мешало другому?! Этот юный красавец и дальше будет пленять сердца множества прекрасных дев, и если каждой из них старый Яша потом станет выменивать по квартире, то сбудется мечта моего нищего детства — я умру очень богатым человеком!

Клаймич усмехнулся, и демонстративно оглядел пространство вокруг себя. А посмотреть было на что! Окружавший нас антиквариат, картины, хрусталь, фарфор, статуэтки и ковры прозрачно намекали, что скромный владелец "Запорожца-Жопика" УЖЕ "очень богатый человек", имеющий все резоны избегать встреч с любознательными сотрудниками ОБХСС.

"Сдаст, сука... Как за жопу по-настоящему возьмут — так сразу и сдаст... К тому же, если до сих пор не взяли — значит "стучит", давно и добровольно. Интересно, в какую из двух "контор"?! Впрочем, выбора у меня нет. Сам я заниматься этими обменами не могу, поэтому ухватимся за версию, которую мне случайно предложили...".

Смущенно улыбаюсь гостеприимному и хитрожопому хозяину квартиры:

— Да что Вы, Яков Ефимович, какая там любовь! Ира намного меня старше...

Клаймич подтверждающе кивает и чуть прикрывает глаза.

("Ха! Веру сейчас, видать, вспомнил!")

— Просто Ира с мамой наши давние соседи, а отец у нее — буйный алкаш. Сами они никак не справятся, ну... а я могу помочь. Тем более, сейчас такие заработки, что и тратить не успеваю!

Эдель опять потешно закатывает свои глазки, и голосом, наполненным "неподдельной" горечи, буквально стонет: — Мне таки больно представить — он не успевает тратить...

Так или иначе, но после крепкого кофе, комической пантомимы и вежливой, но яростной торговли, Эдель взялся за дело.

Первоначальную цену "за маклерские услуги" Клаймич, к моему молчаливому удивлению и одобрению, сумел сбить почти на треть! Хотя тут немалую роль сыграло и то обстоятельство, что в ближайшем будущем мы гарантировали Якову Ефимовичу новые "заказы". Ведь в Питере пустовала комната Роберта — нашего ленинградского барабанщика, да и семье Коли Завадского тоже надо было переезжать в Первопрестольную. А поскольку его дочка учится сразу в двух школах — обычной и музыкальной, то съемное жилье для Завадских никак не подходит — для зачисления в школу требуется московская прописка.

В свое время нам для того, чтобы сделать Лехе московскую прописку и официально оформить на работу в "Студию", пришлось обменять его хорошую просторную комнату в "сталинке" на замызганный "скворечник" в Тушино. Но... неважно. Сейчас "мамонт" живет в отличной арендованной "однушке", рядом с моим домом, а потом организуем ему и собственное достойное жилье.

Пока же Эдель взялся быстро и достойно "обменять" моего деда, и гораздо дешевле сделать то же самое для Ирочки. Когда он нас провожал нас до дверей, то выражением лица напоминал обожравшегося сметаной кота...

22.12.1979 г.

В пятницу, несмотря на "контрольную неделю", мне выпало опять прогуливать школу. Повод уважительный — комсомольца Селезнева вызвали в ЦК ВЛКСМ. Нежданчик! Без всяких предупреждений, сигналов или предварительных звонков. Прямо с физики выдернули — она у нас первым уроком шла. Только добрейшая Ванда Игнатьевна, делая притворно строгое лицо, начала объяснять нам, какой из вариантов заданий написанных на доске кто будет решать, как в классе появилась директриса и увела меня в "застенки" своего кабинета.

Там состоялось короткое объяснение с цэковским порученцем — молодым парнем с маленьким, каким-то "крысиным" личиком и редкими зализанными волосенками. Правда, очень вежливым... И вот очередная черная "Волга" мчит меня по московским проспектам.

В здании ЦК ВЛКСМ, что на улице Богдана Хмельницкого, в просторном холле первого этажа одну из стен полностью занимает фотоотчет, посвященный 60-летнему юбилею Ленинского комсомола. На фотографиях — молодые улыбающиеся лица передовиков, панорамы промышленных гигантов и необъятных полей. Центральную часть экспозиции занимает Главная Комсомольская Стройка — Байкало-Амурская Магистраль, а самая большая фотография, естественно, с одухотворенным ликом "дорогого Леонида Ильича". Всё как положено... И над всем этим пропагандистско-бюрократическим великолепием, аршинными буквами красного цвета главенствует надпись-лозунг: "ЛЕНИН. ПАРТИЯ. КОМСОМОЛ.".

...Сухая и "обескураживающе никакая" грымза — секретарша главного комсомольца страны Пастухова — то выдает одну за другой неравномерные "пулеметные" очереди на пишущей машинке, то что-то неразборчиво бубнит в трезвонящие время от времени телефонные аппараты.

Наконец моё недолгое ожидание заканчивается, и из высокого кабинета начинают выходить озабоченно переговаривающиеся комсомольские начальники. Некоторые из них бросают на меня узнающие взгляды и улыбаются. "Смущенно" лыблюсь в ответ.

Неожиданно в приемную выходит и сам Пастухов:

— Витя, здравствуй! Не успел тут заскучать? Рад снова тебя видеть!

Я подскакиваю со стула, и со всем показным уважением жму протянутую мне руководящую длань.

Причина неожиданной встречи оказывается прозаической — Борис Николаевич решил из первых уст, так сказать — от автора идеи — узнать об инициативе ленинградских комсомольцев под названием "Бессмертный полк". Ну и возможно, продемонстрировать свое расположение чурбановско-романовскому протеже. Ведь совершенно невероятно, чтобы заинтересованность члена Политбюро Романова в присуждении мне комсомольской премии прошла мимо внимания Главного Комсомольца.

Пуркуа па?! С чего бы и нет?!

Сначала я "искренне и скорбно" вещаю о Великой Победе и Памяти о невернувшихся и безвременно ушедших, потом (более энергично) перехожу к рассуждениям о "всенародном запросе" на подобное начинание, а (оптимистично) заканчиваю и вовсе грандиозным прожектом "организации международного движения памяти ветеранов"!

Но если поначалу Пастухов доброжелательно кивал и благосклонно хмыкал, то когда я перешел к международным перспективам, реагировать перестал и погрузился в раздумья.

Я еще недолго потрепал языком "на тему", и тоже замолк. Повисла непонятная пауза. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ молчал, задумчиво потирая подбородок левой рукой. Наконец он "очнулся", легко поднялся и вышел из-за своего рабочего стола, заваленного бумагами.

— Витя! Ты — молодец! — рука "комсомольского Генсека" нарочито сильно давит на моё плечо, — Ты, наверное, сам не понимаешь в полной мере, какую замечательную идею придумал...

Затем неожиданно последовал какой-то занудно-официально десятиминутный спич о Великой Победе и необходимости постоянно напоминать всему миру, что "именно на плечи советского народа выпал основной груз в борьбе с фашистской нечистью".

— И, да... Мы, действительно, обязаны привлечь к идее "Бессмертного полка" миллионы людей, в том числе в капиталистических странах! Потомков тех, кто сражался с немцами — их детей и внуков... Организовать новое мощное молодежное международное движение борьбы за мир, в память о погибших солдатах!

Пастухов расхаживал по кабинету, и рубящими движениями руки отсекал одну фразу от другой. И лишь когда его тон сменился с "официоза" на человеческий и он проникновенно заговорил о том, что именно передовой отряд советской молодежи — Ленинский комсомол — должен стать инициатором такого грандиозного начинания, до меня наконец-то стало что-то доходить...

"Ха! Засранец комсомольский!!! Так ты меня позвал, чтобы полюбовно отобрать авторство идеи?! Был бы я никем — ты бы и заморачиваться не стал, а поскольку кроме Чурбанова и легко прогнозируемого Щелокова за моей спиной неожиданно замаячила еще и фигура куда более статусного Романова, то ты решил поосторожничать... К тому же, сейчас я тебе еще и идею международного аспекта подкинул мимоходом. А это "конференции за мир", зарубежные командировки и сладкие плюшки от старших товарищей".

Дальнейшее развитие разговора показало, что я обо всем догадался правильно.

Что ж... Поскольку моих личных планов это не нарушало, то я "польщенно и с энтузиазмом" согласился, чтобы идея "Бессмертного полка" стала идеей ЦК ВЛКСМ! Более того, "торжественно" пообещал, что напишу на эту тему песню.

На это обрадованный Пастухов даже сказал пару слов о моем "таланте" писать красивые и правильные песни, которые "вдохновляют людей становиться лучше". А затем, многозначительно глядя мне в глаза, поздравил с получением премии Ленинградского комсомола и "предположил", что на будущий год у меня будут все шансы стать лауреатом премии уже всего Ленинского комсомола!

"Ага, а вот и оплата моей идеи! Неплохо... Попробовать стряхнуть побольше?".

Я понуро свешиваю голову и тяжело вздыхаю. Насторожившийся Пастухов тут же начинает выяснять, что не так.

— Все замечательно, Борис Николаевич, большое Вам спасибо... Просто вспомнились тут слова одного человека, который как-то проорал мне в лицо, что в комсомоле таким как я — не место...".

Ибо нехрен, товарищ Мякусин. "Никто не забыт, и ничто не забыто". А любая тварь, перешедшая мне дорогу — занесена в анналы. И туда же будет наказана!

Мысль возвратиться в школу мне в голову даже не приходит!

"Волга" буквально за пять минут долетает до Селезнёвки, и враз повеселевший водитель, пожелав мне "творческих успехов", с пробуксовкой рвёт с места. "Ну, понятно... До Филей, где школа — пятнадцать-двадцать минут неспешной езды, плюс обратно... Так что у него сейчас неожиданно образовалось минут сорок на "полевачить" себе в карман! А на улице такой "дубак" стоит, явно ниже 20, так что голосующих на тротуарах — хоть отбавляй, несмотря на рабочее время...". Потерев мигом замерзший нос, я поспешил в Студию.

Сегодня у Веры день рождения, поэтому на всех этажах царит суета и праздничная неразбериха! Сама именинница еще отсутствует, а народ уже активно накрывает столы, носит с кухни посуду и озабоченно снуёт по лестнице...

Сначала Зая хотела отмечать днюху в ресторане. Квартира у семейства Кондрашовых (по рассказам, сам не был!) большая — трехкомнатная, в красивом МИДовском доме на Соколе, но если туда пригласить всю нашу группу, да еще кого-то из друзей и родственников — то разместиться будет нереально. Поэтому Вера еще на прошлой неделе стала осторожно у меня интересоваться приблизительной стоимостью наших перманентных посиделок в ресторанах. И судя по враз погрустневшей моське — своих денег ей на ресторацию не хватит.

Я, конечно, легко мог решить все Зайкины затруднения, но предлагать помощь не стал — по глазам видел — откажется. Любые её отказы можно было и "продавить", но я посчитал правильным помочь... советом.

И теперь Верин День Рождения мы отмечаем в Студии! А что? Кухня есть, кухарка — есть, добровольных помощников — хоть отбавляй, источник продовольственного снабжения из кулинарии "Праги" и рынков — давно налажен. Мебели для такого масштабного мероприятия у нас, конечно, дефицит, но эту проблему быстро и находчиво решил Клаймич. Какие-то нанятые на соседней стройке работяги сколотили из ворованных на этой же самой стройке толстых досок несколько столов, и установили их буквой "П" в нашем репетиционном зале. А к столам заодно сбили и необходимое количество скамеек со спинкой, дабы потенциальные "перебравшие на мероприятии", в тщетной попытке облегченно откинуться назад, не кувыркались в забавных кульбитах!

Кстати, "столы" мы накрыли одинаковыми скатертями — благо, это добро в советских магазинах дефицитом не являлось, а скамейки застелили тонкими разноцветными одеялами. Получилось очень мило и уютно...

Из-за Вериных затруднений с оплатой ресторана, мою голову впервые посетила мысль, что возможно, я не так уж и много плачу участникам группы. Надо переговорить на эту тему с Клаймичем. Которому, похоже, я тоже недоплачиваю! Хм...

Разговор в долгий ящик откладывать не стал и провел его вечером того же дня, как Вера завела разговор о дне рождения. Григорий Давыдович привычно устроился в облюбованном югославском кресле, и погрев в руке бокал с коньяком, несколько смущенно сообщил:

— Это хорошо, что вы, Витя, сами подняли эту тему...

Из дальнейшего разговора выяснилась одна "неприятная фигня" — зарплаты в группе надо повышать.

Впрочем, сначала я прослушал весьма познавательную и любопытную лекцию о музыкальном мире Москвы!

Итак, если не считать более-менее известных певцов и их групп, работавших от всяческих Гос-, Мос-, Росконцертов и разнообразных филармоний, то остальной "музыкальной жизнью" Москвы заправляла одна очень серьезная структура под названием МОМА — Московское объединение музыкальных ансамблей. Это была могучая государственная организация со своими парткомом и профкомом, а также с так называемым "дирижерским корпусом", осуществлявшим руководство объединениями из нескольких музыкальных коллективов: от минимального трио, до оркестров в 20-30 человек. Подчинялась МОМА непосредственно Министерству культуры, и без неё Мосресторантрест не мог заключить ни одного договора на музыкальное обслуживание. А нормально зарабатывать, кроме как в ресторанах, музыканты больше нигде не могли. На сегодняшний день в Москве насчитывается более трех тысяч "лабухов", и человек, хотя бы мало-мальски умеющий играть на каком-нибудь инструменте, без работы не сидит.

Конечно, кроме ресторанов МОМА обслуживает ЗАГСы, кинотеатры, танцплощадки и различные мероприятия, но основные деньги крутятся только в элитном общепите. А он по вечерам забит под завязку.

— Разумеется, в разных ресторанах музыканты зарабатывают по-разному... Виктор! Когда я говорю "зарабатывают", я имею в виду, конечно, "чаевые" за исполнение "на заказ"... Официальные зарплаты музыкантов обычно от 100 до 150 рублей...

Понятливо киваю — слушать Клаймича интересно. Это сторона жизни в Советском государстве была для меня "терра инкогнита"

— ...Вся система полностью построена, хм... на взятках. Директора ресторанов заинтересованы в хороших профессиональных коллективах, привлекающих в ресторан более платежеспособную публику. Музыканты мечтают из заштатных ресторанов перейти в центральные или загородные... А руководители МОМА ежегодно перезаключают договоры и перенаправляют коллективы с места на место. А ведь некоторые рестораны работают даже по ночам. Так сказать, неофициально, и только для... ОЧЕНЬ(!) богатой публики. И ночью, как Вы понимаете, стоимость "заказов" вырастает в разы!

Григорий Давыдович прерывается. Он посыпает очередную дольку лимона сахарным песком, а сверху, с чайной ложки, стряхивает несколько крупинок толченого бразильского кофе. Употребив лимон, крепко зажмуривается, и мелкими глоточками "отпивается" коньяком.

— Кстати... — Клаймич открывает глаза и усмехается, — большинство музыкантов — алкоголики. В той или иной степени. Ежедневные халявные деньги... практически дармовой алкоголь... плюс угощения от "благодарных" клиентов... Редко кто копит на квартиры и машины. Такие конечно есть, и живут припеваючи, но большинство — пьёт и все пропивает...

Наш директор тяжело вздыхает и отставляет пустой бокал.

— Если бы Вы, Виктор, знали... сколько талантливых музыкантов банально спились, а скольких уже и похоронили...

Повисла печальная пауза.

Я слегка поколебался, но все же задал вопрос, ответ на который меня изрядно интересует:

— А с чего в основном пьют, Григорий Давыдович? Просто потому, что могут позволить, или... жизнь — тяжелая? Ну, там... Нет возможности к самовыражению, свободы творчества, и тому подобное?

Клаймич остро и совершенно трезво мазанул по мне взглядом, и снова вздохнул:

— На кухнях кричат, конечно, именно эти слова... а на самом деле, я считаю, пьют от слабости. Характера, воли, или души.

Клаймич несколько секунд молчит, и возвращается к прежней теме:

— Так вот... Как и в любой структуре, внутри МОМА тоже бывают конфликты и противостояния. Тогда проблемные коллективы расформировываются, а их музыкантов кидают "на график". Так называют работу по расписанию на внересторанных площадках. С "графика" начинают свою творческую карьеру и молодые музыканты... Как Вы понимаете, это наименее выгодная работа, а если она еще и связана с обслуживанием ритуальных мероприятий...

Григорий Давыдович разводит руками

— ...то и весьма депрессивная... Нам повезло, и мы с Николаем сумели набрать одаренных ребят с "графика", и деньгами они еще не разбалованы. Хотя, конечно, сколько зарабатывают их более успешные коллеги, тайной для них не является. Проблема гарантированно возникла бы только с ударником. Хороший "барабанщик" — товар на вес золота, но тут нам подфартило — Роберта мы привезли из Ленинграда....

Беру "быка за рога":

— А сколько зарабатывают музыканты в хороших ресторанах?

Клаймич опять берет в руки пустой бокал и медленно крутит его за ножку.

— В "средних" ресторанах музыканты зарабатывают по 500-700 рублей в месяц... В "хороших" — до полутора тысяч... А в "избранных" — столько же... но уже в неделю.

Мне остается только поражено присвистнуть и округлить глаза...

...Дома, убедившись, что мама заснула, достаю Айфон и начинаю искать воспоминания музыкантов о "нынешнем" времени. Поисковый зуд сходит на нет после вычитанных откровений Муромова: "...в ресторане у меня получалось 2 тысячи рублей в неделю. Это в те времена, когда 'Жигули' стоили 5 тысяч. Да, за мной охотились ребята из ОБХСС. Но они тоже хотели есть бутерброды с икрой. И проблем с ними у меня никогда не возникало...".

Мдя... Чё-то чересчур много гнили оказывается в Советском королевстве. Слава богу, хоть Клаймич мне не врёт... А то, признаюсь, засомневался было — цифры какие-то уж больно несуразные прозвучали. Ан нет, все верно...

Верин день рождения прошел "на ура"! Народу собралась уйма: к привычному составу солистов и их родственников добавились жены музыкантов, и компанию совершенно не испортили — было очень весело. В адрес Заи прозвучало множество добрых слов, и разумеется, тостов — Веру в группе любят, и это чувствуется! Клаймич, "от имени руководства", под хор восторженных возгласов подарил имениннице здоровенный, размером с портфель, набор итальянской косметики "Рupa" и французские духи "Коко Шанель", купленные в комиссионке на Цветном бульваре, а я вручил красивый букетище из двадцати трех белых роз. Впрочем, основной подарок я собирался преподнести девушке завтра, наедине.

Однако Брежнева переплюнула всех! Веру Галина Леонидовна явно привечала — наверное, потому и подарок был поистине царский — ювелирный гарнитур: золотые жемчужные серьги и жемчужное же ожерелье. Красиво, и очень дорого. Все присутствующие на пару секунд просто раскрыли рты.

"Шо ж ты, Галла, Галла! Я ведь тоже приготовил девушке серьги с колье... А теперь снова придется рыться в гаражной "заначке". Хотя... Ага! Есть идея...".

Закончился вечер на подъеме. Столь удачно получившиеся совместные посиделки, плавно натолкнули всех на мысль о совместном праздновании Нового Года.

Пьяное голосование было "единогласным"...

"Только стрессовые условия позволяют понять истинный уровень подготовки".

Нормально?! Нет, фраза, безусловно, хороша — хоть в бронзе отливай, и произнесена была в ответ на мои жалобы весомо и бескомпромиссно... Сопровождаясь презрительным прищуром ярко-синих глаз.

А в итоге — я снова (это после вчерашнего-то застолья!) задыхаясь и хрипя, наматываю бесчисленные круги по пустырю. За время наших с Альдоной занятий, число утяжелителей на моих руках и ногах увеличилось, а бег из условно нормального, превратился в "зигзаги психованного зайца, отмахивающегося от своих кошмаров".

Иначе говоря, теперь я, по сигналу свистка, резко ускоряясь, меняю направление движения то вправо, то влево, и не прекращая бега по смёрзшемуся снегу, веду "бой с тенью".

В перчатки недавно были вшиты свинцовые грузы, и к концу тренировки руки буквально отваливаются.

Буду откровенен... Я не сильно уверен, что все эти мытарства мне так уж и необходимы для будущей победы на Олимпиаде. Нет, я безусловно понимаю, что пацаны-юниоры и взрослые мужики-чемпионы своих стран — понятия суть разные. И от мысли встретиться в ринге с уже двухкратным Стивенсоном, или с кем-нибудь из будущих профи-американцев — совсем не слегка "очкую"! Но сейчас, когда сиюминутные страсти улеглись, а "нервяк" прошел, я вполне в состоянии объективно оценить свой уровень.

Скорость... Я не знаю, как будут меня бить взрослые мужики — но я практически уверен, что в скорости им со мной не сравниться. Откуда такое самомнение? Да просто я видел, как работает с "тенью" Альдона. Конечно, она не боксер и все условно — понятно, что ей постоянно не хватало работы ног — но со стороны это впечатляло. Скорость, с которой блондинка наносила неакцентрированные удары, была просто бешеной. Поэтому я и преисполнился уверенности, что на ринге меня достать будет очень трудно. Хоть подросткам, хоть взрослым. Ведь в конце тренировки, вымотанный и с неснятыми утяжелителями, я умудряюсь в течение минуты уходить от половины её ударов!

Много раз просматривал на Айфоне видеозаписи боев Али, Биггса, Фрейзера, Дамиани, Формана, Заева, Нортона, Холмса, Ягубкина, Уивера, Доукса, и того же Стивенсона... И никто, вплоть до Тайсона, не вызывает у меня особых опасений. Конечно, Майк тоже медленный — но ужас перед ним иррационален! Из будущего...

Продолжаю я эти издевательства над собой по нескольким причинам. Основное, конечно, что подарки "свыше" — не панацея. Проверено практикой — если не тренироваться, то скорость и сила падают, и соответственно — наоборот. А поскольку Альдона ни секунды не боксер, то все, что она может делать — развивать у меня скорость и силу. Ну, еще выносливость...

Однажды она так и сказала:

— Главное, чтобы по тебе не попадали, и хватало сил вовремя уворачиваться. Шанс же ударить самому — всегда представится.

И результат ее/наших стараний весьма впечатляющ. Я сам ощущаю, насколько стал быстрее, резче и сильнее. А уж когда попробовали с Лехой поспарринговать в репетиционной Студии, то почти сразу обоим стало понятно, что в отличие от лета, теперь "мамонт" мне не соперник. "Большой брат" за мной банально не успевал. К тому же, он по привычке старался сильно не бить, а я, по той же привычке, выкладывался по полной.

Ещё, слава богу, обошлись без серьезных последствий! Хотя здоровенный "мамонтяра", после первого же пропущенного удара в область селезенки, согнулся и упреждающе поднял руку.

Впрочем, есть еще одна весомая причина... визуально-тщеславная, так сказать! Кроме "стандартной" нагрузки, Альдона значительный акцент делает на гибкость и растяжку — всякие скручивания, прыжки, "пистолетики", мостики и прочую гимнастическую муру. И как следствие, мое телосложение сейчас приобрело такие кондиции, что даже неродившийся пока Криштиану Роналдо вполне мог позавидовать! А учитывая, что на рожу я куда "симпатышнее" португальца, то внешность становится неубиваемым козырем. Осталось только это преимущество раскрутить. Что ж, будем надеяться, что скоро в Италии мне этот ШАНС представится...

А пока я до сих пор не могу решить, что делать с тренером. Искать или нет? Что он может мне дать, чего я не могу почерпнуть из бокса будущего, многократно просматривая лучшие бои за последующие тридцать пять лет? Вопрос сложный и пока открытый...

Поскольку, в отличие от тренировок, школьные занятия из-за мороза отменили, то суббота у меня была посвящена Вере.

Правда, пришлось вырядиться в школьную форму — иначе свой уход из дома замотивировать для мамы было бы сложно!

Хотя, сейчас с маминым контролем за мной, особых проблем не стало. Так, посмотрит дневник — похвалит, и ладно... Она настолько погружена в свою работу, что все разговоры у нас дома по вечерам только о её новых коллегах, фантастических возможностях ЭВМ "Минск-32", "организации электронной статистики" и обработки "массива данных".

Самое забавное, что во всем отделе, кроме нее, нет НИ ОДНОГО специалиста по работе на ЭВМ! То есть — ЭВМ есть, а операторов — нет. Была пара девочек, но они давно убежали в декрет, а мужики к непонятным машинам даже подойти боятся. И весь "Главный научно-исследовательский центр управления и информации МВД СССР" со штатом в 500 человек доблестно продолжает работать по старинке, плодя бумажные горы. А в Вычислительном центре, за 10 лет работы, лишь заменили старые ЭВМ "Минск-22" на более современные "тридцать вторые", и как только монтажники из Белоруссии уехали, так к машинам больше никто и не подходит. Стоят себе, гудят, лампочками мигают — и ладно. Главное, не трогать непонятные аппараты от греха подальше!

Впрочем, мама это забавным не находила, и активно пыталась освоить новую для себя технику. Её жутко возмущала сложившаяся в отделе ситуация, но как новый человек, она пока предпочитала молчать. И лишь по несколько раз в день названивала в Минское бюро завода им. Орджоникидзе с кучей всевозможных вопросов.

— А остальные работнички в отделе что делают? — спрашивал я, догадываясь об ответе. Но нет! Пить на рабочем месте менты стали, видимо, позже — а сейчас или пишут различные отчеты, создавая видимость работы, или тупо разгадывают кроссворды.

Вмешиваться я не стал. Мама права — пусть сначала сама освоит технику, а вот потом мы в этом курятнике шороху наведем...

25.12.78, понедельник, Москва (10 месяцев моего пребывания в СССР)

В понедельник я решил осчастливить "товарищей по творчеству" новой нетленкой. Называлась композиция "Три белых коня", которые, по замыслу настоящих авторов, должны были уносить исполнителей в "звенящую снежную даль"!

Песенка незамысловатая, мотив простенький — максимум за пару дней запишем. В начале 80-х, она, помнится, была весьма популярна, несмотря на то, что и фильм "Чародеи" был так себе, и саму песню пел ну на удивление несимпатичный ребёнок. А уж в исполнении трех красавиц, уверен, всё получится тематично и харизматично!

Действительно — Клаймич с Завадским мотив ухватили моментально, и тут же принялись "шаманить" на клавишах в окружении других музыкантов. А я, ожидая собеседования с будущими "телохранителями", устроился в кабинете и пустился в сладостные воспоминания о субботнем свидании с Верой.

Просто поразительно, насколько еще летом это была закомплексованная, краснеющая по любому поводу девчонка. Да к тому же с такой драмой первой любви... А сейчас — ммм! Вообще, насколько могу судить из жизненного опыта, Вера — идеальная любовница. О-очень красивая, нежная, ласковая, неглупая, спортивная, послушная... Кончает легко и часто — что весьма большая редкость. Пока я на один раз сподоблюсь, там уже раза три "встречных"! А главное, совершенно точно меня любит. Нет сомнений. Никаких. Надолго ли, и как оно все будет дальше?

Я стер с лица глуповатую улыбку и мотнул головой.

"Сам, что ли, в неё "влипать" стал?! Ладно, поживем — увидим, как пойдет. Чего сейчас загадывать...".

Приятно, что с подарком так удачно получилось! Еще когда Брежнева только дарила Зайке то жемчужное великолепие, я вспомнил, что в "сундуке Флинта" — как мы с Лехой романтично называем чемодан, забитый драгоценностями — был женский золотой браслет с несколькими рядами перламутровых жемчужин. "Мои" жемчужины были, правда, заметно крупнее подаренных Галиной Леонидовной — но это мелочи! Уверен, что сочетание серег, ожерелья и браслета, будет убойным. Надо будет Заю попросить все это одеть в следующий раз... на голое тело... И найти в "ювелирках" еще одно ожерелье, чтобы накрутить моей красавице на лодыжку. Тоже в несколько рядов, как на браслете... И махнуть на средиземноморский пляж... Белоснежный перламутр на загорелом теле... Эх! Верку бы сюда сейчас! И запереться в кабинете!!!