Цусимский синдром

Врач ненадолго задумывается. Наверняка, оценивает — выдаст военную тайну, или нет. Наконец, утвердительный кивок:

— Именно так.

Дальнейшие вопросы не имеют никакого смысла, но я всё же интересуюсь, дабы окончательно себя добить:

— Ведёт эскадру адмирал Рожественский?

— Вице-адмирал. Зиновий Петрович.

— Спасибо! — откидываюсь на подушку с отсутствующим видом. Матавкин, кажется, хочет что-то добавить. Однако, постояв некоторое время, разворачивается и молча уходит. Оставив меня наедине с самим собой и невесёлыми мыслями.

Когда дверь закрывается, я потуже закутываюсь в простыню. Уставившись в стенку мышиного цвета тумбочки. Мысли отсутствуют напрочь. Отогнув угол постели и разглядывая незамысловатое сеточное переплетение, поддерживающее матрас, я всё же стараюсь сосредоточиться. Для чего сильно тру виски. Немного помогает. Вот только грохот двигателей сильно бьёт по мозгам... Привыкнуть будет непросто.

Итак... Что мы имеем? Русский турист тридцати четырёх лет от роду прилетел отдыхать во Вьетнам, с женой Анькой...

На этом месте в горле появляется подозрительный ком. Анькой... Неправильно я начинаю собирать этот паззл, ой, как неправильно... Она там, наверное, в истерике сейчас бьётся, все глаза выплакала...

Стоп. Снова не пойдёт! Там — это где? Если я здесь, в начале двадцатого века, то она даже не родилась... А я? Тоже, получается, ещё не родился?!.. Тогда какого лешего-то я тут делаю? Опять всё не так!

Перед глазами немедленно возникает колоритный образ профессора из 'Назад в будущее'. Презрительно осмотрев меня глазами навыкат, тот важно гундит фразу финала трилогии: 'Ваше будущее еще не написано. И ничье. Будущее такое, каким вы его сделаете сами. Так что — старайтесь!'.

Вот, ненавижу я Голливуд... Но рациональное зерно в этих словах присутствует.

Итак, вернёмся. Каким-то невероятным образом, свалившись с катера во время морской прогулки, я очутился на флагмане русской эскадры, броненосце 'Суворов'. 'Цусимой' Новикова-Прибоя, как и все мальчишки моего возраста, я зачитывался всё детство и хорошо представляю историю эпопеи:

Эскадра направляется через Цусимский пролив, во Владивосток. В проливе она встретится с японской эскадрой, итог чего хорошо известен и описан: до Владивостока доберётся лишь крейсер 'Алмаз' с парой миноносцев. Еще несколько крейсеров, среди которых 'Аврора' — ускользнут, и будут интернированы в нейтральных портах... Остальные либо уничтожены, либо сдадутся в плен. В частности, вот с 'Суворова', на котором я в данный момент нахожусь, уцелеет человек тридцать, включая Рожественского со всем штабом... Их снимет миноносец... Не помню названия. И младший корабельный врач Матавкин, с которым я только что разговаривал — однозначно не из числа спасённых. Учитывая его профессию — он живой труп... Врачи при Цусиме оставались на кораблях вместе с ранеными... От этой мысли по спине пробегает холодок.

Какое он называл число? Второе мая?

Я задумываюсь. Во Вьетнаме с утра было пятнадцатое. Через три дня у нас с Анькой обратный самолёт. А сражение, кажется, произошло четырнадцатого, если не изменяет память? Или изменяет? Что-то не сходится. Либо время сделало небольшой зигзаг. Опять же — какая теперь-то разница?..

Ладно, вернёмся. Бессмысленно вожу пальцем по полоскам матраса. Одна полоска — палец уходит за голову, насколько хватает руки. Вторая — палец возвращается обратно вниз, опять до конца... Чёрт с ними, с полосками!

Итак, я здесь, на 'Суворове'. Плыву, или что там плавает в проруби, как говорят на флоте? Точно, не оно... 'Иду' вместе с ним к трагической развязке. Если представить, что я вот так, валяясь в лазарете с 'ять' на конце 'дойду' до Цусимского пролива — вряд ли господин адмирал со штабом озаботится моим спасением. Ага, прибегает такой, значит, в разгар сражения... Вокруг снаряды рвутся, на борту полыхает с десяток пожаров, а он значит: 'Доставить мне немедленно того спасённого возле бухты Камрань! Без него никуда не поеду — и точка!'... А я такой выхожу весь красивый из лазарета и нате вам...

Тьфу! Аж самому противно... Броненосец погибает, а я, значит, рвать когти?!.. Ну, и кто я после этого? Ну, уж нет... Погибать-то, конечно, не хочется, да ещё как... Вопрос заключается в следующем: а что я, собственно, могу сделать для спасения броненосца? А может, и не только броненосца? А, Слав?..

То ли в ответ на мой плевок, то ли здесь так полагается... В конце лазарета появляется усатый Фёдор, неуклюже держащий тарелку. Когда тот приблизижается, в другой его руке обнаруживается железная кружка.

— Откушайте вот... — осторожно размещая добро на тумбочке, буркает он. — Его благородие распорядились.

— Каша? — подозрительно принюхиваюсь. — А здесь? — показываю на кружку.

— Она самая. Здеся ром. — отвечает удаляющаяся спина.

Хм... Не слишком-то вежливо... С другой стороны я здесь вообще — кто? Так что заткнулся давай и жри, пока дают.

Каша — она и в Африке будет оставаться кашей. Особенно если она овсяная на воде. За минувшее столетие вкус её ничуть не изменился, и вприкуску с сухарём я быстро уплетаю содержимое тарелки. Сухарь вот только... С трудом догрыз до половины. Надо было в роме размочить.

Делаю большой глоток — по телу моментально разливается приятное тепло. Ром тут что надо! Следующим движением приканчиваю чарку и снова ложусь, запихнув посуду под кровать. Вот теперь другое же дело! Теперь можно и подумать. На чём я, кстати, остановился?

Значит, что мы можем сделать для спасения корабля...

Первый же пришедший в голову вариант гласит о том, что необходимо прямо сейчас бежать, стучаться в дверь каюты Рожественского, оголтело вопя на весь броненосец о том, что его ждёт через пару недель. Допустим... Судя по описаниям того же Новикова-Прибоя, этот персонаж обладает настолько крутым нравом, что от меня места мокрого не останется. Так что немедленно прибуду обратно — в 'лазаретъ'.

В лучшем случае — психушка и оставление здесь, опять же в лазарете, до берега. А поскольку такового не предвидится — до морского дна... Нет уж. Не пойдёт.

Вариант два: дать знать Рожественскому о предстоящей судьбе. Например, письмом. В голове немедленно возникают строчки: '...и волею судебъ имею честь донести до Вашего превосходительства о томъ, что Вами ведомая эскадра будетъ неминуемо потоплена четырнадцатого мая сего года в Цусимскомъ проливе почти целикомъ. Оставшаяся же часть эскадры сдастся в пленъ японцамъ подъ мудрымъ руководствомъ адмирала Небогатова... В чём удостоверяю Васъ лично. Инженеръ-электрикъ из города Томскъ Смирновъ Вячеславъ Викторовичъ...'...

Представив, как позеленеет Рожественский после прочтения подобных строк, я моментально отбрасываю письменный вариант. Вне всякого сомнения: психушка — лазарет — дно!

Да уж, ситуация...

Полоски на матрасе разбегаются во все стороны... Мне кажется, или их количество удвоилось?..

Вариант номер три.

Я честно признаюсь судовому врачу Матавкину во всём. Вчистую. К тому же у меня попросту отсутствует выбор. Деньги и загранник не спрячешь... Придётся рассказать про участь эскадры, про его судьбу с броненосцем в том числе... Дальше, наверное, заходить не стоит, а то и до Ленина с революцией можно добраться. А вот про Советский Союз вообще заикаться не требуется... Лично я на его месте пристрелил бы того, кто мне поведает об этой части будущей истории. Особенно на её начальном этапе, лет эдак через двенадцать...

Решено. Рассказываю Матавкину о недалёком будущем. После вместе решаем, что делать. Если он не пошлёт меня к чёрту, конечно... Что весьма вероятно. Но мужик он вроде неплохой. Да и нет здесь плохих-то... Все они тут герои. Я это наверняка знаю...

За иллюминатором смеркается. Темнеет здесь моментально, я это помню по отелю. Только что сияло солнышко — и на тебе, через полчаса темнота хоть глаз выколи. Тропики...

Я закрываю глаза, делая зевок с опасностью челюстного вывиха. Цусима, броненосец... Ленин, Горбачёв... Хрущёв, держащий над головой кукурузину... Подождёт всё.

Проваливаясь в глубину морского дна, отключаюсь. Последнее что вижу — это Леонид Ильич, грозящий японцам ракетой Союз... Дорогой ты наш... Шум машин корабля превращается в овации. Сплю.

Бывает ощущение, когда даже сквозь сон ты чувствуешь на себе чей-то взгляд. Спишь вроде бы, а сквозь сон понимаешь — смотрит. На тебя. Не самое приятное чувство на свете. Хочется поскорее избавиться от него, да никак не получается. Лежишь и мучаешься: то ли это тебе снится, то ли рядом кто-то есть. Вот и я сейчас не могу прогнать неприятное напряжение.

Открываю глаза — точно, так и есть. На соседней койке сидит коллежский советник Аполлоний Михайлович. Сидит и глядит.

За иллюминатором давно или нет — но уже стемнело. Под невысоким потолком тускло светит несколько лампочек. Каждая ватт на двадцать, не больше.

— Хреновасто у вас здесь с освещением... — я резко сажусь и по привычке начинаю искать глазами одежду. Одежды нет, и я потуже запахиваюсь в порядком уже надоевшую простыню. Долго мне ещё здесь Аполлоном ходить?

— Что, простите? — Матавкин удивлённо смотрит на меня.

Что-то я частенько стал озвучивать вслух мысли... Надо как-то сдерживаться, что ли! А то наболтаю лишнего... Сразу же вспоминается Ленин со своей революцией. Нельзя. Только про сражение!

— Освещение плохое у вас. Лампочки никудышные! — говорю это, и язык застревает в горле. Год-то какой на дворе, балда?.. Да они ещё пять лет назад при свечах плавали... Ходили, то есть. Просыпайся, Слава, просыпайся уже!

— Да? Мне казалось... — он удивлённо смотрит на потолок. ...— Наоборот, мне кажется, очень даже светло.

Возникает неловкая пауза. Во время которой мы изучающе разглядываем друг друга. Я вижу перед собой интеллигентного, чуть уставшего человека с бородкой и усиками. Почему-то очень мне симпатичного. С лёгкой проседью в волосах, подстриженных 'ёжиком'. Впрочем, внешности его это совсем не портит. Наоборот, располагает к нему ещё больше. Это вам не гопота из конца двадцатого с подобными стрижками... Породу никуда не денешь.

Интересно, а кого видит перед собой он? Голого небритого блондина с обгоревшей мордой, жалко завёрнутого в простыню? Ладно, хоть крестик на шее остался... Рука ощупывает грудь — на месте.

— Вы верующий? — замечает он моё движение.

— Бывает...

— Не стал вас будить. Вы проспали... — смотрит на часы. ...— Почти шесть часов. Поэтому... — с этими словами он разворачивает свёрток.

Всё то же самое. Разве что паспорт высох... И это ты четыре часа здесь сидел? А что, разбудить было никак?.. Вот же интеллигент.

— Наверное, я должен всё объяснить? — киваю в сторону барахла.

— Да уж, потрудитесь!

— Можно сперва в... — с тоской смотрю в сторону выхода.

— Жду!

Быстренько пробегаю по коридорчику между коек, открываю дверь. Фёдор сменился, на посту за столом другой матрос — молодой парень лет двадцати. Смотрит подозрительно. Да гляди ты, сколько хочешь! Подмигиваю, дёргая ручку заведения. Та не поддаётся — заперто изнутри.

— Занято там! — неприветливо сверлит меня глазами дежурный. — Подождать надобно!

Занято — так занято. Встаю в очередь, притопывая босыми ногами. Хоть бы тапочки какие выдали. Ночью всё же довольно прохладно!

Попутно оглядываю просторный предбанник лазарета. Который с буквой 'ять' на конце. Напоминает перевязочную. Белый кафель на стенах, две раковины, широкий лежак для осмотра. Два массивных деревянных шкафа в углу, рядом бак для воды. Похож на те, что в поездах, только габаритней. Стол с матросом почти полностью заставлен стеклянными баночками с цветными ярлыками, колбами, диковинного вида металлическими ёмкостями с разнообразным инструментом. Настольная электрическая лампа под белым плафоном. Под потолком икона Николая Чудотворца в деревянном окладе. И всё вокруг настолько древнее... Не в том смысле, что старое — как раз наоборот, блестит металлом и свежей белой краской. Именно, древнее. Как в музее!

Матрос решил сжалиться надо мной:

— Ежели по малой нужде — можете прямо за борт, только по-быстрому. За дверью, направо. — указывает на выход. — Потом наверх и на батарейную палубу.

За борт — так за борт. Выхожу в широкий коридор — довольно низкий потолок, под ним редкие тусклые лампы. Выкрашенные мышиной краской стены... Где здесь направо-то? Конец коридора исчезает вдали. Не заблудиться бы? Ага!.. — по сквозняку соображаю, что выход тут. Вот и лестница... Трап? Поднимаюсь по неудобным узким ступеням (господи, как же они раненых-то будут спускать?), осторожно просовываю голову наружу, оглядываясь: 'Никого?..' Я оказываюсь на свежем воздухе.

В лицо ударяет солёный ветер, и я замираю. Только сейчас начиная сознавать, где нахожусь. Стоя на борту архаичного монстра столетней давности, рассекающего море в сторону Японии, я немедленно забываю, зачем сюда пришёл от нахлынувших чувств. В горле вновь подозрительно першит, рука хватается за стену.

Я, сибиряк в десятом колене, из двадцать первого века попал в прошлое! Причём в какое прошлое... Этот бронированный гроб через две недели окажется на дне, утащив за собой почти весь экипаж. Что я здесь делаю-то вообще, да и зачем?..

Здесь почти темно, в нескольких метрах палуба заканчивается и слышен плеск воды. Дальше чернота. Может... Несколько минут, и?.. Ноги сами собой делают два шага. Ночью некому будет спасать? Ещё один шаг.

Голоса откуда-то сверху приводят меня в чувство. Чего это я, а? С удивлением рассматриваю свои ноги. Вы что? Куда меня понесли?.. Нет, Слава, мы ещё поборемся с тобой! Постепенно прихожу в себя.

Совсем неудачная это была идея, лучше немного потерпеть. — ныряю обратно в люк, кубарем скатываясь вниз. Чуть не потеряв простыню по дороге. Хорошо, никто не видит.

В длинном коридоре кто-то есть, и эти 'кто-то' идут мимо. Только не сюда! Не хватало меня в таком виде застать! И чего я не дождался очереди? Замираю и стараюсь не дышать. Шаги постепенно стихают:

... — на гумне комаров — что блох на собаке. А она мне такая: 'Сё-о-ома, ты меня под венец поведёшь?..'

Дружный хохот перебивает гул работающих машин корабля. Непроизвольно улыбаюсь и я: 'времена идут, а люди в них совершенно не меняются!'

Смех стихает вдали, и я робко высовываюсь — вроде никого. Белой тенью проскальзываю в знакомую дверь.

Матрос стоит навытяжку, тараща глаза на Матавкина. Тот явно только что серьёзно его распекал. Поворачивает голову, и лицо немного расслабляется. Похоже, причина во мне?

— Ну вот, ваше...

— Вольно! — перебивает врач и сурово глядит на меня: — Надеюсь, вы всё?

— Нет, господин Матавкин... — дёргаю я вожделенную ручку. Ура, открыто! — Простите меня любезно...

Через минуту мы снова сидим в лазарете.

Ну, Слава, держись. Обмен любезностями закончен, зрители ждут. Начинается представление. Главное — только не сболтни ничего лишнего!

— Вы ведь посмотрели паспорт? — я сразу беру быка за рога.

— Посмотрел.

— Что скажете?