Цусимский синдром

— Э-э-э-эй... Помогите!.. Э-э-эй!.. Тону!!!

Бесполезно кричать. Ненавижу море! Теперь, точно — ненавижу... Волны захлёстывают, и держаться на поверхности всё трудней. Я наглотался воды на всю свою будущую жизнь. Похоже, недолгую. Кто там говорил, что солёная вода держит тело на поверхности? Смело плюнуть в лицо и растереть ладошкой. Тянет ко дну...

Звук катера давно стих. Там и не заметили отсутствия вывалившегося за борт русского туриста. Говорила же мне мама, что умру я от сигарет! Так оно и выходит... Только вот не от рака лёгких, теперь это очевидно. Тут мам ты ошиблась чуток...

И дёрнул же меня чёрт выйти покурить на корму! А этого вьетнамца-капитана заложить такой вираж, что Шумахер позавидовал бы на своей Формуле... Кувырок в пространстве, смена звука мотора на глушь воды — и я здесь. Интересно, а акулы в Южно-Китайском море водятся? Неприятная мысль вызывает острое желание бежать отсюда поскорей, да с ветерком. Так, чтобы пятки засверкали. Смотаться подальше! Ага, убежишь здесь...

Пытаюсь лечь на спину и расслабиться. Вроде бы так надо поступать для экономии сил. Где-то читал, или видел в кино... Умирать всё же очень не хочется!

Закрыв глаза, стараюсь подавить приступ паники: Спокойно, Слава. Ты сейчас на пляже возле отеля. В бухте Камрань прекрасная погода. Скоро наступит полуденная жара, и вместе с Анькой мы уйдём в уютный номер под кондиционер. Потом поужинаем и пойдём гулять по линии прибоя. Как вчера. Я буду рассказывать ей, что читал о море, а она удивлённо хлопать глазами, не переставая удивляться. Смешно 'ойкая', как она всегда это делает... Покажу ей ночных крабов, так прикольно замирающих в свете фонарика. Вернёмся в отель мы уже за полночь, и я медленно, её раздев...

Анька! Будь ты на катере — давно бы подняла панику. Просто порвала бы этого вьетнамца на запчасти. Но в круиз по морю ты не поехала...

Надо держаться, кто-то ведь должен спохватиться меня, рано или поздно? Не вьетнамец, так хоть это семейство из Воронежа?

Сквозь плеск волн пробивается посторонний звук. Неужели вернулись?!.. Ура, я спасён! Вьетнамец, я тебя лично расцелую и обниму! Плевать, что ты козёл, и из-за тебя я чуть не утонул. Только вытащи меня отсюда!

Моментально переворачиваюсь и пытаюсь оглядеться. Корабль!!!

Недалеко, примерно в километре от меня возвышается чёрная громадина! Она движется как раз в мою сторону!

Я из последних сил машу руками и захлёбываясь кричу:

— Тону-у-у-у!!! Спасите!!! Хелп!!! — неожиданно для себя самого перехожу я на английский.

Тёмная громадина приближается, видны две огромных трубы и валящий из них дым. Удивительно. Пароход? Плевать, хоть римская триера, только спасите меня! Волны накатывают одна за одной, то поднимая, то снова опуская. От этих качелей уже неслабо мутит, если что. Сил почти не остаётся, но я собираю в кулак последние:

— Хелп, плиз!!!..

Громкий гудок. Заметили! Теперь только не захлебнуться, только дождаться помощи!

Огромный чёрный корпус увеличивается, нависая надо мной. Что же так медленно! Мне показалось, или я увидел пушку впереди? Корабль военный? Да всё равно, главное вытащите меня...

Что-то громко шлёпается рядом. Спасательный круг!

Делая несколько отчаянных гребков 'на зубах' подплываю к нему, намертво вцепляясь в своё избавление. Оторвать сейчас меня не сможет никто и ничто. Хоть сам Посейдон, мать его... Который меня чуть не утащил в своё царство, да фиг тебе теперь! У меня есть круг, и пошёл ты, Посейдон. Я спасён!

Слышны крики с корабля, и я с удивлением поднимаю голову. Отличить русский народный мат от любого другого я смогу хоть на Луне. А это именно он и есть. Это же наш пароход с пушкой?!.. Я оглядываюсь — неподалёку идёт ещё один. За ним ещё, и ещё... Множество дымков скрывается за горизонтом. Эскадра?!

Последнее что я вижу, когда меня подтягивают к борту — это выполненную золотом огромную надпись: 'Князь Суворовъ'.

То ли от солёной воды, то ли от перегрева на Вьетнамском солнышке... То ли ещё от чего... Например, того, что броненосец 'Князь Суворовъ', флагман Тихоокеанской эскадры Российской Империи был потоплен в Цусимском сражении аж в 1905 году, то есть более ста лет тому назад... Не знаю, от чего именно мне становится плохо. Но силы покидают меня, как и разум. И я попросту отключаюсь.

Как же я люблю поваляться вот так в кровати. Когда не надо просыпаться на работу, а сам ты находишься на берегу тёплого южного моря. Непритязательный слух жителя Сибири ласкает нежный шум прибрежных волн, а в открытое окно долетают редкие солёные брызги. Номер отеля мягко покачивается на волнах, а громкий гул почти не мешает немного доспать.

Глаза открывать совсем не хочется, и, потянувшись, я переворачиваюсь на другой бок. Анька наверняка уже давно встала и побежала к морю. С тех пор как мы прилетели, она только и делает, что бегает на берег. Вот же неугомонная... Меня вот калачом теперь не заманишь, особенно после такого сна... Сна.

Улыбаясь, вспоминаю недавний кошмар. Нет, я хоть и не суеверен, но никаких морских круизов! Приснится же такое... Сновидение настолько реальное, что даже во рту чувствуется привкус морской соли. И почему здесь такие неудобные подушки? Надо будет сказать на ресепшене, пусть поменяют...

Стоп. Вот сейчас по порядку. От нашего с Анькой номера до моря метров триста. Искали первую береговую линию, но ею пришлось пожертвовать в пользу качества. Неважно, в общем. Так какого рожна до меня сейчас долетают морские брызги?! Это что такое должно твориться на море, чтобы они долетали? Идеальный шторм? И если номер отеля второй береговой линии 'мягко покачивается на волнах', то... Цунами?.. А где крики, беготня и вообще? Чё за грохот вокруг? Где Анька?!

Я осторожно открываю один глаз, тут же захлопывая обратно. Жесть. Это не отель. И это, видимо, был не сон. Вокруг меня металлические кровати, в стиле 'как у бабушки'. Много. Лежу на одной из них, в самом углу. Похоже, я попал на корабль? А солёные брызги летят из распахнутого иллюминатора, напротив?

Аккуратно открываю уже оба глаза и рассматриваю, куда это я попал. Множество древнего вида коек в длинном помещении. Между ними узкий проход. В дальнем конце дверь. На стене напротив прикреплена небольшая иконка... Приглядываюсь — кажется, Николай чудотворец. Во всяком случае, очень похож... Значит, корабль российский?

Внизу живота призывное нытьё — организм предупреждает, что раз выпито большое количество воды, надо куда-то её девать, иначе он ничего не гарантирует. Почти автоматически шарю под простынёй — ничего нет. Кроме того, что прилагается с рождения. То есть я здесь, попросту, в чём мать родила? Осторожно перевожу тело в сидячее положение и начинаю сооружать что-то вроде тоги, как вдруг...

— How are you? — доносится от двери мягкий голос.

Поднимаю голову — ко мне идёт довольно молодой мужик бородкой и усиками. Одет в чёрную, однозначно военную форму... Военную форму?! При всём моём сухопутном и гражданском прошлом я утверждаю, что эта форма... Что-то такое я видел в кино. Что за маскарад? Английская речь — вообще ни в какие ворота.

Заметив моё удивление, тот присаживается напротив. Теперь его можно хорошо рассмотреть, однако легче мне от этого не становится. Чёрный китель, на погонах две звёздочки. Лейтенант? Чёрт их знает, как там у них на флоте... Может, мичман?

Что-то мне в нём не нравится. Очень не нравится. То ли острые горизонтальные усики торчком, которые не носят уже лет сто... Либо — очень подозрительная форма, которую не менее подозрительная память услужливо сравнивает с виденной в фильме 'Адмиралъ'... Тот, что Колчак.

— Э-э-э... Нот вери гуд... — с трудом выдавливаю я. Голова идёт кругом. Икона русская, форма явно не иностранная, хотя... Я не спец. Как же там по-ихнему туалет?..

Последнюю мысль я бормочу вслух. Настаёт очередь собеседника удивляться:

— Вы говорите по-русски? — его брови взлетают вверх.

— Говорю... — отлегло. Всё-таки наш товарищ. Товарищ мичман, наверное?.. — Товарищ мичман... — наугад ляпаю я. — А где у вас на корабле... Гальюн? — в последний момент вспоминаю я нужное слово.

По глазам офицера видно, что своим вопросом я удивляю его ещё больше. Однако тот тот встаёт, ничего не говоря, жестом показывая следовать за ним. Что я немедленно и делаю. Замотавшись в простыню.

Мы проходим вдоль рядов кроватей — тумбочка — кровать. Тумбочка — кровать... Как в пионерлагере. Или казарме. Наверное, я сейчас в помещении для команды? Потому что кроме меня здесь никого нет, а койки аккуратно заправлены. Дверь открыта, а на ней... Хорошо видна табличка с надписью 'Лазаретъ'... Ага, мы в корабельном лазарете! Но почему с 'ять'-то? Чувствую в ногах лёгкую слабость, но пока держусь.

Возле двери, в 'предбаннике' дежурит усатый матрос в бескозырке. При виде моего сопровождающего вытягивается, отдавая честь. Матрос как матрос, честь как честь... Двумя пальцами, отчего-то... Только вот на бескозырке у него... Пол уходит из-под ног, и я беспомощно валюсь навзничь. Кажется, кто-то успевает меня подхватить. Возможно, всё тот же матросик. На его бескозырке золотым тиснением блестит надпись: 'Князь Суворовъ'.

Острый запах нашатыря заставляет рассосаться приятное небытие. Я вновь прихожу в себя.

— Фёдор, готовь камфору! — знакомый уже мне голос офицера.

— Есть, ваше благородие...

Чего? 'Ваше благородие'?! Ах, ну да...

Надо мной склонилось тревожное лицо 'вашего благородия'. 'Эх, а я-то тебя по старинке товарищем обозвал...'.

С трудом приподнимаюсь на локтях и жестом показываю, что справлюсь без его помощи. Поправляя простыню на обнажившихся местах, пристально смотрю в глаза 'мичману':

— Вопрос, ваше благородие...

Пытаюсь углядеть хоть тень усмешки в его глазах — но нет, лицо серьёзно, и даже встревожено. Не слишком-то напоминает розыгрыш.

— Да, пожалуйста.

— Э-э-э... Ваше благородие, какой сейчас год? Только честно?

Понимая всю неуместность вопроса, жду какой угодно реакции — смеха в ответ, удивления, жалости. Ничего этого не происходит. Всё так же серьёзно глядя мне в глаза, офицер просто отвечает:

— Одна тысяча девятьсот пятый от рождества Христова. — чуть подумав, добавляет: — Второе мая.

Князь Суворов, второе мая... Цусимское сражение четырнадцатого... Нет, невозможно!

Подбегает запыхавшийся Фёдор со шприцем. При виде допотопного стеклянного артефакта мне очень хочется вновь потерять сознание. Мои мысли на удивление схожи с мыслями военврача, и рука с нашатырём немедленно оказывается под носом.

— Дышите, милейший! — он делает знак матросу.

— Ай!!! Товарищ... Господин врач, мать перемать...

— Терпите. Вот так... Молодцом!

Окончательно прихожу в себя. Однако, вовсе не от укола, а скорее от ощущений им доставленных. Довольно бодро вскакиваю и прошу матроса побыстрей проводить до туалета. Или как там его... Гальюна. Ни о чём пока не могу думать, кроме него... После, всё после!

Выйдя оттуда через минуту, напрочь лишаюсь способности думать, ощущая исключительное блаженство. 'Ну их на фиг, эти мысли... От них лишь в обмороки грохаться. Не хватало ещё...' — с трудом открывая дверь и придерживая простыню, шлёпаю я босыми ногами к кровати.

Отношу себя к тем людям, которые читают. Хотя бы иногда. Конечно же, волна романов про 'попаданцев' не обошла и меня стороной. Попадали эти 'попаданцы' буквально всюду: в доисторическое прошлое, Римскую империю, незадолго до Великой Отечественной. Бывало, залетали в светлое и не очень будущее.

Но!

Как правило, делали это персонажи придуманные — раз. Военные — два. Невоенные — так хоть какие-нибудь учёные — три. Я же реальный (очень надеюсь на это) инженер-электрик из Томска, ничем таким славным не выдающийся. Ну, военная кафедра давным-давно — так это разве повод меня в прошлое засовывать? И специальность-то моя военная — зенитный ракетчик, а до появления самых первых 'Катюш' пройти должно лет как минимум тридцать!

'Сейчас улягусь, усну... А когда проснусь, опять вернусь во Вьетнам, к Аньке. Не хочу этого бреда!..'.

Однако, план не срабатывает. Сидя на моей кровати, меня дожидается всё тот же... Пусть пока будет 'мичман'.

— Вижу, укол пошёл вам на пользу! — на лице участливая улыбка.

— Да уж, господин... — я замолкаю.

— Младший судовой врач, коллежский советник Аполлоний Михайлович Матавкин. — он легонько наклоняет голову. — Можете просто — Аполлоний Михайлович. С кем имею честь?

— Ну... — не знаю, как представиться... Наконец, всё же решаюсь: — Вячеслав Викторович Смирнов. Инженер. — выпаливаю я, немедленно прикусив язык. Вот ведь враг мой, а?

Тот явно хочет спросить что-то ещё, однако сдерживается. Судя по 'коллежскому советнику' я тоже, как инженер в царской России обязательно должен носить какой-то чин. Однако врать в данной ситуации явно не стоит. Как и... Как и говорить правду! Вот я попал...

— Я взял на себя смелость, господин Смирнов, принести вам ваши вещи... — эскулап извлекает из-за спины бумажный свёрток. — Как и то, что в них находилось... — достаёт второй, тут же его разворачивая.

Оценив содержимое, я вздрагиваю. Что не остаётся незамеченным

А вздрогнуть-то есть от чего. Потому что передо мной лежит всё то, что находилось в моих карманах. В частности: отсыревшая пачка сигарет с фильтром — одна штука. Зажигалка газовая кремниевая — ещё одна штука. Но это полбеды. Дальше всё значительно хуже. Потому что, наверное, возможно убедить человека из прошлого в том, что сигареты и зажигалка — это всё фигня. Но вот смартфон и вьетнамские, вперемешку с российскими, из двадцать первого века бумажные и металлические деньги — это уже ни в какие ворота. Довершает всю эту прекрасную картину мой загранпаспорт нового образца. В заднем кармане джинсов был. Мидовский, мать его... Да какая, впрочем, теперь разница-то?.. Хоть авировский... Смартфон отсыревший не включится — и то хорошо... Хотя, чем хорошо-то?!..

— Что скажете? — доктор внимательно смотрит на меня.

Что здесь можно ответить?

— Господин Матавкин... — внутренне я сам себе удивляюсь. Как это быстро у меня стало получаться: 'господин'! Привыкаю? Что-то больно быстро... — Дайте мне некоторое время... Пожалуйста! — смотрю ему в глаза. — Если вы всё прочитали и догадались, в чём дело, — терять мне всё равно нечего, и я иду 'ва-банк', — то огромная просьба: не рассказывайте об увиденном никому. — киваю в сторону вещей. Особенно контрразведке! — при этих словах его зрачки сужаются. 'Зря я про контрразведку-то... Не стоило!'.

Однако, внешне Матавкин бесстрастен. Забирает оба свёртка, поднимаясь:

— Договорились. У вас есть два часа, господин Смирнов. Вещи ваши я пока уберу в личный сейф. — разворачивается, направляясь в сторону выхода.

— Господин Матавкин! — я всё же не могу не спросить.

— Да?

— Господин Матавкин, один вопрос...

— Слушаю вас.

— Скажите... Я действительно нахожусь на флагмане второй Тихоокеанской эскадры 'Суворове'? Эскадра следует во Владивосток, соединившись в Камрани с третьей эскадрой?

Врач ненадолго задумывается. Наверняка, оценивает — выдаст военную тайну, или нет. Наконец, утвердительный кивок:

— Именно так.

Дальнейшие вопросы не имеют никакого смысла, но я всё же интересуюсь, дабы окончательно себя добить:

— Ведёт эскадру адмирал Рожественский?

— Вице-адмирал. Зиновий Петрович.

— Спасибо! — откидываюсь на подушку с отсутствующим видом. Матавкин, кажется, хочет что-то добавить. Однако, постояв некоторое время, разворачивается и молча уходит. Оставив меня наедине с самим собой и невесёлыми мыслями.

Когда дверь закрывается, я потуже закутываюсь в простыню. Уставившись в стенку мышиного цвета тумбочки. Мысли отсутствуют напрочь. Отогнув угол постели и разглядывая незамысловатое сеточное переплетение, поддерживающее матрас, я всё же стараюсь сосредоточиться. Для чего сильно тру виски. Немного помогает. Вот только грохот двигателей сильно бьёт по мозгам... Привыкнуть будет непросто.

Итак... Что мы имеем? Русский турист тридцати четырёх лет от роду прилетел отдыхать во Вьетнам, с женой Анькой...

На этом месте в горле появляется подозрительный ком. Анькой... Неправильно я начинаю собирать этот паззл, ой, как неправильно... Она там, наверное, в истерике сейчас бьётся, все глаза выплакала...

Стоп. Снова не пойдёт! Там — это где? Если я здесь, в начале двадцатого века, то она даже не родилась... А я? Тоже, получается, ещё не родился?!.. Тогда какого лешего-то я тут делаю? Опять всё не так!

Перед глазами немедленно возникает колоритный образ профессора из 'Назад в будущее'. Презрительно осмотрев меня глазами навыкат, тот важно гундит фразу финала трилогии: 'Ваше будущее еще не написано. И ничье. Будущее такое, каким вы его сделаете сами. Так что — старайтесь!'.

Вот, ненавижу я Голливуд... Но рациональное зерно в этих словах присутствует.

Итак, вернёмся. Каким-то невероятным образом, свалившись с катера во время морской прогулки, я очутился на флагмане русской эскадры, броненосце 'Суворов'. 'Цусимой' Новикова-Прибоя, как и все мальчишки моего возраста, я зачитывался всё детство и хорошо представляю историю эпопеи:

Эскадра направляется через Цусимский пролив, во Владивосток. В проливе она встретится с японской эскадрой, итог чего хорошо известен и описан: до Владивостока доберётся лишь крейсер 'Алмаз' с парой миноносцев. Еще несколько крейсеров, среди которых 'Аврора' — ускользнут, и будут интернированы в нейтральных портах... Остальные либо уничтожены, либо сдадутся в плен. В частности, вот с 'Суворова', на котором я в данный момент нахожусь, уцелеет человек тридцать, включая Рожественского со всем штабом... Их снимет миноносец... Не помню названия. И младший корабельный врач Матавкин, с которым я только что разговаривал — однозначно не из числа спасённых. Учитывая его профессию — он живой труп... Врачи при Цусиме оставались на кораблях вместе с ранеными... От этой мысли по спине пробегает холодок.

Какое он называл число? Второе мая?

Я задумываюсь. Во Вьетнаме с утра было пятнадцатое. Через три дня у нас с Анькой обратный самолёт. А сражение, кажется, произошло четырнадцатого, если не изменяет память? Или изменяет? Что-то не сходится. Либо время сделало небольшой зигзаг. Опять же — какая теперь-то разница?..

Ладно, вернёмся. Бессмысленно вожу пальцем по полоскам матраса. Одна полоска — палец уходит за голову, насколько хватает руки. Вторая — палец возвращается обратно вниз, опять до конца... Чёрт с ними, с полосками!

Итак, я здесь, на 'Суворове'. Плыву, или что там плавает в проруби, как говорят на флоте? Точно, не оно... 'Иду' вместе с ним к трагической развязке. Если представить, что я вот так, валяясь в лазарете с 'ять' на конце 'дойду' до Цусимского пролива — вряд ли господин адмирал со штабом озаботится моим спасением. Ага, прибегает такой, значит, в разгар сражения... Вокруг снаряды рвутся, на борту полыхает с десяток пожаров, а он значит: 'Доставить мне немедленно того спасённого возле бухты Камрань! Без него никуда не поеду — и точка!'... А я такой выхожу весь красивый из лазарета и нате вам...

Тьфу! Аж самому противно... Броненосец погибает, а я, значит, рвать когти?!.. Ну, и кто я после этого? Ну, уж нет... Погибать-то, конечно, не хочется, да ещё как... Вопрос заключается в следующем: а что я, собственно, могу сделать для спасения броненосца? А может, и не только броненосца? А, Слав?..

То ли в ответ на мой плевок, то ли здесь так полагается... В конце лазарета появляется усатый Фёдор, неуклюже держащий тарелку. Когда тот приблизижается, в другой его руке обнаруживается железная кружка.

— Откушайте вот... — осторожно размещая добро на тумбочке, буркает он. — Его благородие распорядились.

— Каша? — подозрительно принюхиваюсь. — А здесь? — показываю на кружку.

— Она самая. Здеся ром. — отвечает удаляющаяся спина.

Хм... Не слишком-то вежливо... С другой стороны я здесь вообще — кто? Так что заткнулся давай и жри, пока дают.

Каша — она и в Африке будет оставаться кашей. Особенно если она овсяная на воде. За минувшее столетие вкус её ничуть не изменился, и вприкуску с сухарём я быстро уплетаю содержимое тарелки. Сухарь вот только... С трудом догрыз до половины. Надо было в роме размочить.

Делаю большой глоток — по телу моментально разливается приятное тепло. Ром тут что надо! Следующим движением приканчиваю чарку и снова ложусь, запихнув посуду под кровать. Вот теперь другое же дело! Теперь можно и подумать. На чём я, кстати, остановился?

Значит, что мы можем сделать для спасения корабля...

Первый же пришедший в голову вариант гласит о том, что необходимо прямо сейчас бежать, стучаться в дверь каюты Рожественского, оголтело вопя на весь броненосец о том, что его ждёт через пару недель. Допустим... Судя по описаниям того же Новикова-Прибоя, этот персонаж обладает настолько крутым нравом, что от меня места мокрого не останется. Так что немедленно прибуду обратно — в 'лазаретъ'.

В лучшем случае — психушка и оставление здесь, опять же в лазарете, до берега. А поскольку такового не предвидится — до морского дна... Нет уж. Не пойдёт.

Вариант два: дать знать Рожественскому о предстоящей судьбе. Например, письмом. В голове немедленно возникают строчки: '...и волею судебъ имею честь донести до Вашего превосходительства о томъ, что Вами ведомая эскадра будетъ неминуемо потоплена четырнадцатого мая сего года в Цусимскомъ проливе почти целикомъ. Оставшаяся же часть эскадры сдастся в пленъ японцамъ подъ мудрымъ руководствомъ адмирала Небогатова... В чём удостоверяю Васъ лично. Инженеръ-электрикъ из города Томскъ Смирновъ Вячеславъ Викторовичъ...'...

Представив, как позеленеет Рожественский после прочтения подобных строк, я моментально отбрасываю письменный вариант. Вне всякого сомнения: психушка — лазарет — дно!

Да уж, ситуация...

Полоски на матрасе разбегаются во все стороны... Мне кажется, или их количество удвоилось?..

Вариант номер три.

Я честно признаюсь судовому врачу Матавкину во всём. Вчистую. К тому же у меня попросту отсутствует выбор. Деньги и загранник не спрячешь... Придётся рассказать про участь эскадры, про его судьбу с броненосцем в том числе... Дальше, наверное, заходить не стоит, а то и до Ленина с революцией можно добраться. А вот про Советский Союз вообще заикаться не требуется... Лично я на его месте пристрелил бы того, кто мне поведает об этой части будущей истории. Особенно на её начальном этапе, лет эдак через двенадцать...

Решено. Рассказываю Матавкину о недалёком будущем. После вместе решаем, что делать. Если он не пошлёт меня к чёрту, конечно... Что весьма вероятно. Но мужик он вроде неплохой. Да и нет здесь плохих-то... Все они тут герои. Я это наверняка знаю...

За иллюминатором смеркается. Темнеет здесь моментально, я это помню по отелю. Только что сияло солнышко — и на тебе, через полчаса темнота хоть глаз выколи. Тропики...

Я закрываю глаза, делая зевок с опасностью челюстного вывиха. Цусима, броненосец... Ленин, Горбачёв... Хрущёв, держащий над головой кукурузину... Подождёт всё.

Проваливаясь в глубину морского дна, отключаюсь. Последнее что вижу — это Леонид Ильич, грозящий японцам ракетой Союз... Дорогой ты наш... Шум машин корабля превращается в овации. Сплю.

Бывает ощущение, когда даже сквозь сон ты чувствуешь на себе чей-то взгляд. Спишь вроде бы, а сквозь сон понимаешь — смотрит. На тебя. Не самое приятное чувство на свете. Хочется поскорее избавиться от него, да никак не получается. Лежишь и мучаешься: то ли это тебе снится, то ли рядом кто-то есть. Вот и я сейчас не могу прогнать неприятное напряжение.

Открываю глаза — точно, так и есть. На соседней койке сидит коллежский советник Аполлоний Михайлович. Сидит и глядит.

За иллюминатором давно или нет — но уже стемнело. Под невысоким потолком тускло светит несколько лампочек. Каждая ватт на двадцать, не больше.

— Хреновасто у вас здесь с освещением... — я резко сажусь и по привычке начинаю искать глазами одежду. Одежды нет, и я потуже запахиваюсь в порядком уже надоевшую простыню. Долго мне ещё здесь Аполлоном ходить?

— Что, простите? — Матавкин удивлённо смотрит на меня.

Что-то я частенько стал озвучивать вслух мысли... Надо как-то сдерживаться, что ли! А то наболтаю лишнего... Сразу же вспоминается Ленин со своей революцией. Нельзя. Только про сражение!

— Освещение плохое у вас. Лампочки никудышные! — говорю это, и язык застревает в горле. Год-то какой на дворе, балда?.. Да они ещё пять лет назад при свечах плавали... Ходили, то есть. Просыпайся, Слава, просыпайся уже!

— Да? Мне казалось... — он удивлённо смотрит на потолок. ...— Наоборот, мне кажется, очень даже светло.

Возникает неловкая пауза. Во время которой мы изучающе разглядываем друг друга. Я вижу перед собой интеллигентного, чуть уставшего человека с бородкой и усиками. Почему-то очень мне симпатичного. С лёгкой проседью в волосах, подстриженных 'ёжиком'. Впрочем, внешности его это совсем не портит. Наоборот, располагает к нему ещё больше. Это вам не гопота из конца двадцатого с подобными стрижками... Породу никуда не денешь.

Интересно, а кого видит перед собой он? Голого небритого блондина с обгоревшей мордой, жалко завёрнутого в простыню? Ладно, хоть крестик на шее остался... Рука ощупывает грудь — на месте.

— Вы верующий? — замечает он моё движение.

— Бывает...

— Не стал вас будить. Вы проспали... — смотрит на часы. ...— Почти шесть часов. Поэтому... — с этими словами он разворачивает свёрток.

Всё то же самое. Разве что паспорт высох... И это ты четыре часа здесь сидел? А что, разбудить было никак?.. Вот же интеллигент.

— Наверное, я должен всё объяснить? — киваю в сторону барахла.

— Да уж, потрудитесь!

— Можно сперва в... — с тоской смотрю в сторону выхода.

— Жду!

Быстренько пробегаю по коридорчику между коек, открываю дверь. Фёдор сменился, на посту за столом другой матрос — молодой парень лет двадцати. Смотрит подозрительно. Да гляди ты, сколько хочешь! Подмигиваю, дёргая ручку заведения. Та не поддаётся — заперто изнутри.

— Занято там! — неприветливо сверлит меня глазами дежурный. — Подождать надобно!

Занято — так занято. Встаю в очередь, притопывая босыми ногами. Хоть бы тапочки какие выдали. Ночью всё же довольно прохладно!

Попутно оглядываю просторный предбанник лазарета. Который с буквой 'ять' на конце. Напоминает перевязочную. Белый кафель на стенах, две раковины, широкий лежак для осмотра. Два массивных деревянных шкафа в углу, рядом бак для воды. Похож на те, что в поездах, только габаритней. Стол с матросом почти полностью заставлен стеклянными баночками с цветными ярлыками, колбами, диковинного вида металлическими ёмкостями с разнообразным инструментом. Настольная электрическая лампа под белым плафоном. Под потолком икона Николая Чудотворца в деревянном окладе. И всё вокруг настолько древнее... Не в том смысле, что старое — как раз наоборот, блестит металлом и свежей белой краской. Именно, древнее. Как в музее!

Матрос решил сжалиться надо мной:

— Ежели по малой нужде — можете прямо за борт, только по-быстрому. За дверью, направо. — указывает на выход. — Потом наверх и на батарейную палубу.

За борт — так за борт. Выхожу в широкий коридор — довольно низкий потолок, под ним редкие тусклые лампы. Выкрашенные мышиной краской стены... Где здесь направо-то? Конец коридора исчезает вдали. Не заблудиться бы? Ага!.. — по сквозняку соображаю, что выход тут. Вот и лестница... Трап? Поднимаюсь по неудобным узким ступеням (господи, как же они раненых-то будут спускать?), осторожно просовываю голову наружу, оглядываясь: 'Никого?..' Я оказываюсь на свежем воздухе.

В лицо ударяет солёный ветер, и я замираю. Только сейчас начиная сознавать, где нахожусь. Стоя на борту архаичного монстра столетней давности, рассекающего море в сторону Японии, я немедленно забываю, зачем сюда пришёл от нахлынувших чувств. В горле вновь подозрительно першит, рука хватается за стену.

Я, сибиряк в десятом колене, из двадцать первого века попал в прошлое! Причём в какое прошлое... Этот бронированный гроб через две недели окажется на дне, утащив за собой почти весь экипаж. Что я здесь делаю-то вообще, да и зачем?..

Здесь почти темно, в нескольких метрах палуба заканчивается и слышен плеск воды. Дальше чернота. Может... Несколько минут, и?.. Ноги сами собой делают два шага. Ночью некому будет спасать? Ещё один шаг.

Голоса откуда-то сверху приводят меня в чувство. Чего это я, а? С удивлением рассматриваю свои ноги. Вы что? Куда меня понесли?.. Нет, Слава, мы ещё поборемся с тобой! Постепенно прихожу в себя.

Совсем неудачная это была идея, лучше немного потерпеть. — ныряю обратно в люк, кубарем скатываясь вниз. Чуть не потеряв простыню по дороге. Хорошо, никто не видит.

В длинном коридоре кто-то есть, и эти 'кто-то' идут мимо. Только не сюда! Не хватало меня в таком виде застать! И чего я не дождался очереди? Замираю и стараюсь не дышать. Шаги постепенно стихают:

... — на гумне комаров — что блох на собаке. А она мне такая: 'Сё-о-ома, ты меня под венец поведёшь?..'

Дружный хохот перебивает гул работающих машин корабля. Непроизвольно улыбаюсь и я: 'времена идут, а люди в них совершенно не меняются!'

Смех стихает вдали, и я робко высовываюсь — вроде никого. Белой тенью проскальзываю в знакомую дверь.

Матрос стоит навытяжку, тараща глаза на Матавкина. Тот явно только что серьёзно его распекал. Поворачивает голову, и лицо немного расслабляется. Похоже, причина во мне?

— Ну вот, ваше...

— Вольно! — перебивает врач и сурово глядит на меня: — Надеюсь, вы всё?

— Нет, господин Матавкин... — дёргаю я вожделенную ручку. Ура, открыто! — Простите меня любезно...

Через минуту мы снова сидим в лазарете.

Ну, Слава, держись. Обмен любезностями закончен, зрители ждут. Начинается представление. Главное — только не сболтни ничего лишнего!

— Вы ведь посмотрели паспорт? — я сразу беру быка за рога.

— Посмотрел.

— Что скажете?

— Это я вас хотел бы спросить, что скажете вы!

А он далеко не прост. Похоже, действительно придётся рассказывать мне. Господин Матавкин на эту удочку не повёлся. Ну что же, честь ему и хвала за это.

— Дату рождения меня и выдачи вот этого — видели? — смотрю ему прямо в глаза.

Он берёт документ, но почему-то не открывает, рассматривая обложку.

— Прочитал, и... — человек в явном замешательстве.

— Так вот, господин судовой врач. Все данные соответствуют действительности. А заграничный паспорт выдан мне два года назад.

С моими последними словами Матавкин поднимается с места и начинает нервно расхаживать взад-вперёд. Человеку явно непросто даётся услышанное. Решаю окончательно его добить. А что делать-то?

— То есть получен мною в две тысячи четырнадцатом году. — делаю небольшую паузу и немного ехидно добавляю: — от Рождества Христова. — а вот здесь я зря... Выглядит так, будто передразниваю. — Через сто девять лет, господин Матавкин.

— То есть вы?.. — он останавливается напротив.

— То есть я!

— А как, простите?..

— Сам не знаю. Вот честное слово! Выпал с прогулочного катера за борт, и меня спасли сюда, на 'Суворов'. Ну, провёл в море около часа. — я вижу его вытянутое лицо и мне становится даже немного смешно. Ты действительно хороший парень, Аполлоний. Но вот когда ты так удивляешься...

Нет, актёр из меня действительно, никудышный. Потому что улыбка всё же прорывается наружу, и он её видит. Давай, Аполлоний, улыбнись в ответ и контакт, считай, состоялся. Дальше будет проще, только мне верь! Я ведь уже поверил, что я здесь? Поверь и ты! Но Аполлоний не спешит улыбаться. Снова садится напротив. Лицо серьёзно.

— Не верю... Не может быть. Докажите!

Ну, детский сад... Как я тебе докажу-то? Не по глазам паспорт с деньгами? Матавкин, не разочаровывай меня только!

— Деньги посмотрите... — я совсем сникаю. — Там даты изготовления, не подделать.

— Видел. Всё равно не могу поверить! Расскажите... — он на секунду задумывается. — Чем закончится русско-японская война, например? — он явно нервничает, это выдают чуть дрожащие кончики пальцев, но приготовился слушать.

Ну вот, младший судовой врач Матавкин. Симпатичный мне во всех смыслах парень. Ты сам меня об этом попросил, и теперь действительно придётся рассказывать. Только вот плохо, что ты мне ещё не поверил, друг. А после моего рассказа тебе станет легче? Уверен?..

— Хорошо. Я расскажу. Только одна просьба.

— Какая же?

— Дайте слово чести, что разговор останется между нами. Пока между нами. И вы не станете требовать того, о чём я рассказывать не захочу. Ни под каким предлогом. Договорились?

Он медлит. На лице отражается внутренняя борьба. Наконец, отвечает:

— Будет зависеть от того, что вы скажете. Не могу дать такого слова! — упрямо смотрит он на меня.

Всё правильно, наверное. Вдруг я японский шпион?

— Ну, тогда всё равно слушайте. Не перебивая. — я набираю в лёгкие побольше воздуха: — Четырнадцатого мая этого года, примерно в полдень...

Рассказывая, я наблюдал за ним. Этот довольно молодой ещё человек, не старше тридцати пяти с каждой минутой моего рассказа будто старел на глазах. Его почти военная выправка при каждом слове проседала под тяжестью опускающихся плечей. Он не перебивал, как я и просил. Молча принимая факты как должное. Только лицо его... Постепенно становилось чёрным, сливаясь цветом с мундиром.

Наверное, точно так же молча и тогда, четырнадцатого мая ты принимал раненых. Одного за другим. Окровавленных, обожжённых, с оторванными конечностями и страшными ранами. Принимал без лишних слов, хорошо делая своё дело. С чернеющим от усталости лицом. И я точно знаю, младший судовой врач Аполлоний Матавкин... Вот теперь точно. Что когда твой броненосец, переворачиваясь, начал тонуть в ту роковую ночь... Ты так и остался здесь, в своём лазарете. До последнего пытаясь при свете тусклых лампочек помочь тем, за чьи жизни ты отвечал.

Когда я заканчиваю, повисает долгая пауза. Матавкин, не шевелясь, глядит в пол, подперев голову ладонями обеих рук. Я напряжённо смотрю на него, тоже не двигаясь. Рассказывать человеку о том, что через двенадцать дней... Уже через одиннадцать он умрёт — непросто. Это страшно.

Наконец он нарушает молчание:

— То, что вы рассказали — ужасно. — он поднимает голову. Лицо отражает сильнейшие эмоции. Превратившись в почти старческое. — Но это ещё ничего не доказывает.

Ну вот опять ты, Матавкин... Что же с тобой делать-то? Он, между тем, продолжает:

— Гарантии, что вы не вражеский агент — нет никакой. — с прищуром смотрит на меня, от чего становится не по себе. 'Эй, Матавкин, не хулигань, а? Какой я тебе 'вражеский агент'?! Да я русский, папа мой русский, мама русский!.. Хоть бы еврей один в родне — так ведь нет! Матавкин?..'

— Поймите меня правильно и не обижайтесь. — он не сводит с меня глаз, и я начинаю нервничать. — Для того чтобы вам поверить, нужны более веские доказательства! Все эти вещи, — показывает на свёрток, — наверняка можно изготовить. Не знаю как, но раз они изготовлены — значит, можно.

Логика железная, не поспоришь. Раз пирамиды есть — значит, кто-то же их построил? Вопрос только один: как, и кто...

Пробегаюсь взглядом по вещам... Паспорт ты видел, деньги поддельные... Останавливаюсь на смартфоне. Бесполезно, минимум час в солёной воде! Да и кто же тебя выключал-то? Однако...

Так, теперь стоп! Я ведь и выключал?!..

Смартфон у меня не новый, на море сигнал не ловится. А когда его нет — начинает жрать батарею аки сумасшедший, пытаясь этот самый сигнал поймать. Как сейчас помню — я выключил его минут через тридцать после отплытия!

По старинке я никогда не перевожу его на 'в самолёте', а именно выключаю. Привычка. Получается, всё это время он был выключен? Так, становится совсем интересно...

Протягиваю руку:

— Можно?

Матавкин кивком разрешает, внимательно наблюдая. Его правая рука будто невзначай опускается в карман кителя. Ай, Матавкин, ну вот зачем ты так?

Стараясь не обращать внимания, быстро снимаю крышку, извлекаю батарею. На первый взгляд сухо. Видны разводы соли. Сколько уже прошло? Суток ведь даже нет! Не высох! Рискнуть?

Врач внимательно следит за моими действиями, не вмешиваясь. Рука по-прежнему в кармане.

— Можно вопрос, господин Матавкин?

Тот согласно кивает.

— Там, где вы это хранили, — показываю на телефон, — там жарко?

— Под моей каютой располагается машинное отделение. Температура редко опускается ниже тридцати по Цельсию... — он пожимает плечами. ... — К тому же здесь — тропики! Да, жарко. Это имеет какое-то значение?

— Еще какое! Дайте пару минут — узнаете.

В глазах Матавкина появляется заинтересованность. У меня же пот градом катится со лба. Никогда ещё не включал утонувший телефон под дулом пистолета...

Решено — рискую. Раз жара — должен был просохнуть. Так, а вот теперь внимательно, Слава! Сейчас, возможно, решается твоя судьба. А быть может, и не только твоя...

Осторожно, не делая лишних движений присоединяю батарею, ставлю на место крышку. Давай же, артефакт двадцать первого века! Не подведи!

До самого упора вдавливаю кнопку — ну же!.. Сердце замирает. Не дышу. Медленно проходит секунда, за ней другая...

В ладонь лёгким тычком отдаётся долгожданная вибрация. Ура! Заработало!!! Родной, только загрузись теперь! Ты просто обязан это сделать!

На экране возникает знакомая картинка, и по лазарету разносится мелодичное приветствие: 'Пам-пам-парам... Пам!'. Есть!

Матавкин если и удивлён, то хорошо это скрывает. Взгляд по-прежнему заинтересованный, но не более того. Разумеется, правая рука решила поселиться в правом же кармане. Хорошо ей там, видимо...

Не понял, парень, ты что, видел уже смартфоны? А? Ну-ка признавайся? Сейчас я тебе и не такое ещё покажу. Обалдеешь!

Быстренько перехожу в меню, карту памяти... Это ещё что за фокусы? Карта недоступна? Там же все фотографии!!! Эй, смартфон, охренел?!..

Наверное, на моём лице читается разочарование. Потому что Матавкин немедленно спрашивает:

— Всё в порядке? Получилось?

— Да, одну секунду ещё... — отвечаю я, лихорадочно соображая. Память... Есть же ещё встроенная? Ну-ка, а там что у меня?..

Открываю — есть фотки! Не самые свежие, двухлетней давности, но всё же есть! Вот они, родные... Что бы такое тебе показать? Я быстро пролистываю файлы. Лена — та, что перед Анькой... Кот... Моё псо... То есть мой пёс... Вот то, что надо! Домодедово, Москва, Кремль! Если и аэропорт тебя не убедит с современной Красной площадью... Мавзолей-то видел? Нет? Уже само работающее устройство, что ты наблюдаешь в моих руках, Матавкин, должно тебе всё доказать. Но ты же такой недоверчивый! Гляди!

От радости я забываю про осторожность, делая резкое движение. И, услышав металлический щелчок, тревожно застываю.

— Спокойно, господин Смирнов. — он так же пристально смотрит на меня. — Оставайтесь там, где сидите. Я сам к вам подойду.

Осторожно поднимается и действительно подходит. Становится рядом так, что правый карман смотрит мне в лицо. Естественно, не вынимая оттуда руку.

— Показывайте, что здесь у вас.

Я поднимаю аппарат так, чтобы ему был виден экран. Не спеша, начинаю листать фотографии:

— Вот Московский аэропорт... Называется Домодедово. Вот это — современные самолёты. Видите? Вот я, получаю багаж... Узнаёте?.. — он не отвечает, лица его я не вижу. Продолжаю листать дальше: — Вот аэроэкспресс, это такой скоростной поезд. Ходит оттуда в Москву и обратно. Снова я, уже в этом поезде... А это — Московский метрополитен. Ну, такая подземная железная дорога...

— Я знаю... Видел репродукции Лондонского метро! — Матавкин тесно приземляется рядом. Обе руки на коленях. Уфф, отлегло! — Показывайте же дальше, чего вы остановились!.. — нетерпеливо подталкивает меня он. — А статуи какие замечательные... Как красиво! А в каком году метро заложили? И самолёты насколько у вас огромные! — от былого недоверия не остаётся и следа. — А как... А когда?..

Следующие десять минут мы сидим, словно два школьника, уткнувшиеся в телефон с порнухой. Матавкина интересует всё — вопросы сыплются на меня как из ведра, и я едва успеваю отвечать. Аэропорт, метро, московские улицы... Особое внимание привлекают автомобили. Он буквально заваливает меня просьбами описать ту или иную машину. Заставляя увеличивать изображения и тыча пальцем в экран: — А эта модель как называется? А какую скорость развивает?

— Так, всё! — я отодвигаю телефон и нажимаю 'выключить'. Подборка приблизилась к Красной площади. А мавзолей Ленина с кремлёвскими звёздами тебе видеть ни к чему, коллежский советник Матавкин. Совсем, причём, ни к чему. Да и заряда остаётся меньше половины.

Тот смотрит непонимающе. Что тебе сказать? Про революцию октябрьскую? Обойдёшься. Сам не хочу.

Первым нарушаю молчание:

— Теперь верите?

— Теперь верю! Даже не верю — вижу!.. — его лицо разве что не светится. Как быстро всё меняется, стоит только предъявить факты... А если бы не включился? Я кошусь на карман. Теперь уже замечая, что он и вправду оттопырен.

— Простите меня за недоверие! — он поднимается и начинает расхаживать взад-вперёд. — Я и впрямь решил, будто вы...— запинаясь, он резко останавливается, словно что-то вспомнив. Лицо мрачнеет. — За вами скоро придут. — он смотрит на часы. — Вот-вот должны.

Вот это новости! Кто там ещё придёт? Охранка? Лихорадочно вспоминаю, были ли её представители в походе. Вроде Новиков ничего такого не писал, не? Или я забыл?

— Кто?!

— Вас хочет допросить старший офицер. Македонский Андрей Павлович. — лицо Матавкина окончательно меняется. — Он присылал за вами лейтенанта, пока вы спали. Я объяснил что вам плохо и вас нельзя тревожить. — он почему-то краснеет.

Ай, Матавкин, Матавкин... Вроде бы Фома ты неверующий, а ведь не выдал! Спасибо, брат. Не зря в тебя верил. Так, и что же теперь делать? Думай, Слава, думай давай!

— Ещё сможете отмазать?

— Что сделать?.. — он непонимающе смотрит на меня. Ах да, что же это я... Ты же не рос в России в девяностые...

— Продлить бюллетень! Или как там это у вас... — пытаюсь подобрать нужное слово. Вот уж действительно — разница в целый век! — Соврать, в общем! — не придумываю я ничего лучшего.

— Моё дежурство заканчивается через час. Затем заступает старший корабельный врач, и... — он разводит руками.

Так, понятно. Другие варианты? Варианты, Слава!

Рассказать Македонскому то же, что и Матавкину? Показать фотографии? Допустим. Кстати, почему нет? Через него однозначно есть доступ к адмиралу... А к Рожественскому-то мне зачем? Что я изменю? Я ведь даже не придумал, что можно сделать. Как раз и собирался посоветоваться с Аполлонием на эту тему! Теперь времени не хватает... Разыграть перед старшим офицером амнезию и попытаться вернуться обратно, в 'лазаретъ'? Поверит? Опять же, Матавкин уходит со смены... Тупик, Слава. Тупик!

Наконец я поднимаюсь:

— Уберите это в личный сейф, Аполлоний Михайлович. — показываю на вещи. — И чем быстрее это сделаете, тем лучше. Так надо. Кому-нибудь говорили про них?

— Нет. — он задумывается. — Разве что Фёдор видел, он помогал вас раздевать. Но в документы кажется, не заглядывал. Я почти уверен. А почему вы не хотите... — он замолкает, но и без того ясно, что он хочет спросить.

— Потому что пока не знаю, чем могу помочь всем вам... — я плотнее закутываюсь в простыню. — Потому и не хочу никому рассказывать. Вам вот пришлось объяснять вынужденно, деваться некуда было... — вид у меня, наверное, крайне комичный, однако сейчас не до юмора.

Тот нервно расхаживает между койками, теребя бородку.

— Но ведь наоборот, надо всем рассказать об этом как можно скорее? Можно ведь что-то придумать? Изменить?

— Господин Матавкин... — стараюсь говорить сдержанно. Как бы тебе объяснить-то? Так, чтобы сразу дошло? Когда там восстание на 'Потёмкине' было? До, после Цусимы? Наверное, всё же после... У Новикова ничего о нём не сказано.

— Вы понимаете, что произойдёт, — продолжаю я, — если о скорой гибели эскадры прослышит команда? — стараюсь тщательно выговаривать каждое слово. — Особенно нижние чины? — делаю упор на слово 'нижние'.

Матавкин останавливается, напряжённо морща лоб. Массирует виски. Лицо отражает внутреннюю борьбу. Между долгом и здравым смыслом. Побеждает последнее:

— Хорошо. Разговор остаётся между нами. — его плечи опять опускаются. — Но тогда?.. — он разводит руками. — Оставить всё так, как есть?..

Эх, Матавкин... Думаешь, я вот так просто дам тебе помереть? И всем остальным? И себе?!.. Что я тебе, самурай? Хоть ты и думал так двадцать минут назад...

— Нет, Аполлоний Михайлович! — стараюсь выдавить улыбку. Получается однозначно не очень, но как уж есть. — Мы обязательно подумаем с вами, как сделать, чтобы этого не случилось. Только для этого мне надо думать и вспоминать. Вспоминать, и думать! Ферштейн? — опять я зря... Что там у России с Германией было?..

Но Матавкин, к его чести, не реагирует на очередную глупость. Лишь согласно кивает в ответ.

И кстати, мне до каких пор здесь голышом бегать? А, Матавкин? — Послушайте, — дублирую вслух свою мысль, — может, дадите хоть какую-то одежду?.. Господин младший врач?

Тот, охая, хватает свёртки и почти бежит к выходу.

Пока его нет, я усаживаюсь на кровати и снова задумываюсь: Решено. Разыгрываю потерю памяти. Ничего не помню, ничего не знаю. Амнезия, мол. Память отшибло. Упал, очнулся — гипс. Возвращают сюда — то же проделываю с новым врачом. Жду выхода Матавкина, советуюсь с ним. Пока валяюсь — придумываю хоть что-то стоящее. Может, сейчас ещё сможем пообщаться? — с надеждой смотрю в сторону двери. — Он одежду принесёт, сядем, и...

Однако поговорить, похоже, не получается... Со стороны выхода ко мне понуро шагает Матавкин, рядом незнакомый офицер. Кажется, тоже в форме лейтенанта. Точно, две звезды. Причём вид у последнего явно недружелюбный. Похоже, мне пора собираться? А вещи? А шашлык?.. Ага, Матавкин несёт... Не голым пойду — и на том спасибо.

Поднимаюсь им навстречу, уже по привычке подтягивая свою простыню.

То, что притащил мне Матавкин — ни в какие ворота. Вот же удружил... С трудом напяливаю тесные белые штаны с тесёмками. Такая же узкая рубаха со стоячим воротничком. Это нижнее бельё? И белые тапочки, хоть в гроб ложись. Ещё не хватало...

Хотя чего это я... Действительно, не офицерский же китель мне выдавать! Я хоть и лейтенант запаса, коллеги вы мои, но это когда будет...

Одеваясь, украдкой поглядываю в сторону 'новенького'. Молча стоит, наблюдает. Пока не произнёс ни слова.

Матавкин стоит рядом с участливым видом. Вот-вот кинется мне помогать. Не надо, Аполлоний, обожди. Ты лицо незаинтересованное, таким и оставайся. Это нам с тобой ещё может пригодиться.

Улучив момент, когда новый лейтенант отвернулся, тихонько шепчу:

— Бирки с одежды срежьте! — делаю при этом страшные глаза.

Тот поначалу не понимает, но потом доходит. Незаметно кивает в ответ.

Не хватало ещё лишних вещдоков... Нашли-то меня в одежде? И очень могут ею заинтересоваться. А по-русски там — ни гу-гу. Да что там бирки... Не срежет же он 'Wrangler' с джинсов... Или срежет? И пуговицы с заклёпками?!

Ну, пожалуй, всё. Я одет. Немного жмёт в плечах, однако терпимо. Куда там идти? В какое отверстие ругаться?

Всё так же молча проходим лазарет, выходим в предбанник. Ничего нового — матрос навытяжку, склянки...

И тут...

— Аполлоний Михайлович, будьте любезны вещи арестованного!

А вот это уже новости! Я что, арестован?

Обалдело смотрю на лейтенанта. Лицо того остаётся бесстрастным. Матавкин удивлён не меньше. Вот только виду не подавай, Матавкин! Ты меня не знать, я тебя не знать! Мир, дружба, жвачка... Банзай! Одежду давай неси ему, а не стой тут как истукан! Но только одежду, Матавкин! Ничего лишнего!

Словно услышав мои мысли, Матавкин пулей вылетает за дверь. Пока мы ждём, от нечего делать начинаю беззастенчиво разглядывать сопроводителя. На вид лет тридцать. Лицо загорелое, обветренное. Небольшие усики, держится уверенно, подтянут... А вот взгляд наглый, я бы даже сказал — конкретно борзый. На штабиста явно не тянет. Внутренне одёргиваю себя: ага, добавь ещё к описанию: 'характер нордический', Штирлиц недоделанный!

А вот и Аполлоний Михайлович вновь пожаловали... С вещами, как говорится. Надеюсь, с правильными вещами? Молодец!

Врач вручает конвоиру свёрток и виновато смотрит на меня. Ладно, чего уж там... Буду думать, как выкручиваться.

Делаю уже шаг к выходу, как меня останавливает лейтенант:

— Стойте. По команде!

Покорно останавливаюсь, жду.

— Идите!

А вот это уже похоже на издевательство! Кто я тебе здесь? Характер решил показать?..

Тем не менее молча перешагивая металлический порог, я выхожу в коридор. Так уж и быть... Ты ведь тоже считаешь меня шпионом...

Лейтенант следует в шаге сзади. В надежде повернуть на верхнюю палубу, делаю движение к трапу.

— Прямо!

Прямо так прямо. Так бы сразу и сказал, а то: 'пря-амо'... Ладно хоть руки не назад.

Пока идём по широкому коридору, с интересом рассматриваю обстановку. Никогда не был на военном корабле не то что старом, но и современном. В Питере хоть и бывал, но на 'Авроре' так и не пришлось. Зато сейчас — гляди не хочу.

Справа, слева — двери. На каждой табличка с названием. На ходу не прочитать, а головой не верчу — мало ли, что на уме у товарища... Коридор выкрашен всё той же мышиной краской. Что у вас, цвета другого не было? Стены собраны из металлических плит, прикрученных болтами. Шляпки наружу... Похоже, о красоте тут мало кто заботился. Какие-то металлические шкафы на стенах. У самого пола и под потолком тянутся кабели в изоляции и трубы с большими вентилями. От одной идёт ветка к пожарному гидранту... Почти как у нас!

— Налево!

Поворачиваю и аккурат вписываюсь макушкой в такую чугунную засаду. При моём росте за метр девяносто ходить здесь... Звон гулом разносится по голове. Шишка наверняка будет...

Вот и трап. Наверх, вниз? Останавливаюсь.

— Наверх!

Нет, ты мне поразительно уже надоедаешь. Эх, будь мы с тобой не на твоём броненосце, а в моём веке... Начав подниматься, я чуть позорно не съезжаю обратно, едва успевая схватиться за поручень. Кстати, а шум двигателей стал значительно тише. Значит, лазарет на корме, а мы идём к центру... Ну да, Матавкин говорил, что под его каютой машинное...

— Направо!

Чуть не проскакиваю нужный выход. Освещено всё ужасно, ни черта не видать... Как они служат здесь вообще?..

— Прямо!

Наконец встречается хоть кто-то. Матросик — синий китель, тельник, бескозырка. Моет... То бишь 'драит' палубу. Похоже, проштрафился. При виде нас вскакивает, вытягиваясь. Отдаёт честь. Поскольку я первый, рука сама поднимается в ответ, но вовремя спохватываюсь. Не тебе, балда! Да и к пустой-то голове!..

— Налево!

Да сколько можно уже?.. Это не броненосец, лабиринт какой-то!

— Стойте.

Ну, наконец-то пришли... Оглядываюсь — длинный коридор, красная ковровая дорожка, с десяток дверей по каждой стороне. Двери не просто двери — а очень напоминают красное дерево. Фига себе... Роскошно! На каждой медная табличка, соседнюю можно прочесть: 'старший штурманский офицеръ'.

Офицерская палуба? Не знаю, как правильно, но каюты однозначно именные. То есть должностные. Похоже, мы действительно на месте.

Сопровождающий проходит вперёд и стучит в ту, что напротив.

— Войдите! — голос командный.

Кивает в сторону каюты.

Проходя, успеваю прочесть табличку: 'Старший офицеръ'.

Большое помещение отделано тем же красным деревом. За массивным столом человек лет сорока с окладистой чёрной бородой. Волосы заложены чётким пробором, умные глаза рассматривают меня внимательно... Слишком внимательно. Две чёрных полоски, три звезды, как у... Полковник? Звёзды больно малы. Пусть будет старший офицер. Голову поломаешь с их флотскими званиями.

Чуть поднимаю глаза, внутренне содрогаюсь — с высоты взирает огромный Николай второй, собственной персоной. Правда, из круглой рамы. Совсем молодой ещё. У нас в ходу более старшая версия, ближе к первой мировой... Рядом портреты помельче, такие же круглые. Навскидку узнаю лишь Ушакова. Ещё одна дверь, видимо, ведёт в жилое помещение. Здесь — рабочий кабинет.

Лейтенант вытягивается в струнку:

— Господин...

— Вольно.

Ну вот, договорить не дал... Откуда я теперь твоё звание узнаю? Надо было Матавкина спросить.

— Как себя чувствуете? — он первым нарушает молчание.

Хм, весьма любезно с его стороны... Может чаю ещё предложит?

К моему удивлению тело вдруг пытается вытянуться. Ни с того, ни с сего... Тело, ты куда? Насмотрелось? А ну-ка, стоять! Ты гражданское, а военку давно пора забыть! Когда это было?..

— Не очень. Немного мутит. — признаюсь я. Это чистейшая правда — качка даёт о себе знать.

Бородач делает приглашающий жест:

— Садитесь.

Как скажешь. Похоже, бить меня здесь не будут. Хотя кто их знает? По Новикову если, так совсем не стеснялись порой... Кошусь на лейтенанта.

— Борис Арсеньевич, полчасика в коридоре вас не затруднят? — замечает мой взгляд Македонский. — Свёрток оставьте... Вот здесь, — показывает на угол стола, — и пока свободны.

Сама любезность. По опыту знаю, это не к добру.

Когда дверь закрывается, тот берёт со стола бумагу:

— Вас подобрали на одиннадцать градусов северной широты, сто девять восточной долготы... — он углубляется в чтение.

А где минуты, где секунды?!.. Эй, я как домой потом поеду? Надеюсь, хоть в докладной записке указано... Или что там у тебя? Рапорт?

... — Передан под присмотр младшего корабельного врача, в лазарет... — перестаёт читать, поднимая глаза. — Повезло вам! Не был бы ход в пять узлов... — многозначительно замолкает.

Интересно, броненосца или мой, пока я грёб к кругу? А серьёзно — чё так тихо-то? Меньше девяти, помнится, эскадра не давала? Сломалось чего?

Словно отвечая на мой вопрос, подытоживает:

— Дожидались отстающих. — при этом внимательно за мной наблюдает. Стараясь никак не реагировать, сохраняю бесстрастный вид.

'Камчатку', поди... Она у них постоянно то терялась, то ломалась...

Вздрагиваю от стука в дверь. Тебе же сказал старший по званию: погуляй, Борис Арсеньевич... Невтерпёж?

Однако это не лейтенант. В каюту торжественно входит молодцеватый матрос, привычно уже для меня вытягиваясь:

— Вашвысокоблагородие, разре...

— Что у тебя?

— Пакет от младшего корабельного врача, ваше высокоблагородие!